Аппельрот, Герман Германович

Герман Германович Аппельрот
Род деятельности:	математика, механика, педагогика
Дата рождения:	5 (17) сентября 1866(1866-09-17)
Место рождения:	Москва
Подданство:	Российская империя Российская империя
Дата смерти:	1943(1943)

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Ге́рман Ге́рманович Аппельро́т (1866–1943) — российский математик, механик и педагог, родной брат приват-доцента Московского университета, филолога Владимира Аппельрота.

Биография

Герман Германович Аппельрот родился в семье чиновника канцелярии московского генерал-губернатора. В 1884 году с серебряной медалью окончил 3-ю московскую гимназию.

По окончании курса на математическом отделении физико-математического факультета Московского университета (1888) Г. Г. Аппельрот был оставлен на кафедре прикладной математики.

В 1891—1912 годах (с перерывами) был приват-доцентом Московского университета.

До 1895 года Аппельрот преподавал также математику и физику в различных московских средних учебных заведениях.

В 1895 году Герман Германович Аппельрот был приглашён в Московский сельскохозяйственный институт для чтения лекций по теоретической механике, где сначала занимал должность адъюнкт-профессора, а затем (с 1899) был ординарным профессором; читал курсы теоретической и строительной механики, гидравлики, а также на протяжении ряда лет факультативный курс «Энциклопедия высшей математики».

Герман Германович Аппельрот скончался в 1943 году, оставив после себя ряд трудов по математике, механике, физике и другим дисциплинам, которые внесли заметный вклад в российскую и мировую науку.

Избранная библиография

Главнейшие труды Германа Германовича Аппельрота в области динамики твёрдого тела относятся к вопросам теории дифференциальных уравнений:

• «Некоторые теоремы о потенциале» («Математический сборник», том XIV, 1889);
• «Некоторые приложения теоремы, подобной теореме Грина, к уравнениям равновесия упругого изотропного тела» («Труды отделения физики» Научного общества любителей естествознания, антропологии и этнографии, 1890);
• «Задача о движении тяжелого твердого тела около неподвижной точки» (Москва, 1893, «Университетские известия», магистерская диссертация);
• «Основная форма системы алгебраических дифференциальных уравнений» («Математический сборник», том XXIII, 1902).
• «О некоторых свойствах действительных непрерывных решений дифференциальных уравнений упрощенной основной формы» (Известия Академии наук СССР. VII серия. Отделение математических и естественных наук, 1934, № 4, 443–514);
• «К вопросу о периодических решениях алгебраических дифференциальных уравнений» («Математический Сборник», 34:3-4 (1927), 365–383);
• «О некоторых преобразованиях основной формы системы алгебраических дифференциальных уравнений» («Математический Сборник», 32:1 (1924), 9–21);
• «Объ особенностяхъ интеграловъ системы дифференціальныхъ уравненій основной формы. Статья первая.» («Математический Сборник», 29:4 (1915), 345–465);
• «Простѣйшiе случаи движенiя тяжелаго несимметричнаго гироскопа С. В. Ковалевской» (статья вторая; «Математический Сборник», 27:4 (1911), 477–559);
• «Простѣйшiе случаи движенiя тяжелаго несимметричнаго гироскопа С. В. Ковалевской» (статья первая; «Математический Сборник», 27:3 (1910), 262–334);
• «Къ вопросу объ основной формѣ системы алгебраическихъ дифференцiальныхъ уравненiй» («Математический Сборник», 27:2 (1909), 139–145);
• «Замѣчанiя по поводу сообщенiя проф. A. М. Ляпунова въ засѣданiи Харьковскаго Математическаго Общества 10 мая 1893 года» (Матем. сб., 18:4 (1896), 723–727);
• Дополненiя къ статье: «По поводу параграфа перваго мемуара С. В. Ковалевской “По поводу § 1 мемуара С. В. Ковалевской «Sur le problème de la rotation d'un corps solide autour d'un point fixe”» («Математический Сборник», 16:3 (1892), 592–596);
• По поводу § 1 мемуара С. В. Ковалевской «Sur le problème de la rotation d'un corps solide autour d'un point fixe» (Acta mathematica. 12:2. , «Математический Сборник», 16:3 (1892), 483–507)

Литература

• Аппельрот Герман Германович // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907..
• Волков В. А., Куликова М. В. Московские профессора XVIII — начала XX веков. Естественные и технические науки. — М.: Янус-К; Московские учебники и картолитография, 2003. — С. 21. — 294 с. — 2 000 экз. — ISBN 5—8037—0164—5.

Отрывок, характеризующий Аппельрот, Герман Германович

– Как вы разумеете?… – сказал Сперанский, тихо опустив глаза.
– Я почитатель Montesquieu, – сказал князь Андрей. – И его мысль о том, что le рrincipe des monarchies est l'honneur, me parait incontestable. Certains droits еt privileges de la noblesse me paraissent etre des moyens de soutenir ce sentiment. [основа монархий есть честь, мне кажется несомненной. Некоторые права и привилегии дворянства мне кажутся средствами для поддержания этого чувства.]
Улыбка исчезла на белом лице Сперанского и физиономия его много выиграла от этого. Вероятно мысль князя Андрея показалась ему занимательною.
– Si vous envisagez la question sous ce point de vue, [Если вы так смотрите на предмет,] – начал он, с очевидным затруднением выговаривая по французски и говоря еще медленнее, чем по русски, но совершенно спокойно. Он сказал, что честь, l'honneur, не может поддерживаться преимуществами вредными для хода службы, что честь, l'honneur, есть или: отрицательное понятие неделанья предосудительных поступков, или известный источник соревнования для получения одобрения и наград, выражающих его.
Доводы его были сжаты, просты и ясны.
Институт, поддерживающий эту честь, источник соревнования, есть институт, подобный Legion d'honneur [Ордену почетного легиона] великого императора Наполеона, не вредящий, а содействующий успеху службы, а не сословное или придворное преимущество.
– Я не спорю, но нельзя отрицать, что придворное преимущество достигло той же цели, – сказал князь Андрей: – всякий придворный считает себя обязанным достойно нести свое положение.
– Но вы им не хотели воспользоваться, князь, – сказал Сперанский, улыбкой показывая, что он, неловкий для своего собеседника спор, желает прекратить любезностью. – Ежели вы мне сделаете честь пожаловать ко мне в среду, – прибавил он, – то я, переговорив с Магницким, сообщу вам то, что может вас интересовать, и кроме того буду иметь удовольствие подробнее побеседовать с вами. – Он, закрыв глаза, поклонился, и a la francaise, [на французский манер,] не прощаясь, стараясь быть незамеченным, вышел из залы.


Первое время своего пребыванья в Петербурге, князь Андрей почувствовал весь свой склад мыслей, выработавшийся в его уединенной жизни, совершенно затемненным теми мелкими заботами, которые охватили его в Петербурге.
С вечера, возвращаясь домой, он в памятной книжке записывал 4 или 5 необходимых визитов или rendez vous [свиданий] в назначенные часы. Механизм жизни, распоряжение дня такое, чтобы везде поспеть во время, отнимали большую долю самой энергии жизни. Он ничего не делал, ни о чем даже не думал и не успевал думать, а только говорил и с успехом говорил то, что он успел прежде обдумать в деревне.
Он иногда замечал с неудовольствием, что ему случалось в один и тот же день, в разных обществах, повторять одно и то же. Но он был так занят целые дни, что не успевал подумать о том, что он ничего не думал.
Сперанский, как в первое свидание с ним у Кочубея, так и потом в середу дома, где Сперанский с глазу на глаз, приняв Болконского, долго и доверчиво говорил с ним, сделал сильное впечатление на князя Андрея.
Князь Андрей такое огромное количество людей считал презренными и ничтожными существами, так ему хотелось найти в другом живой идеал того совершенства, к которому он стремился, что он легко поверил, что в Сперанском он нашел этот идеал вполне разумного и добродетельного человека. Ежели бы Сперанский был из того же общества, из которого был князь Андрей, того же воспитания и нравственных привычек, то Болконский скоро бы нашел его слабые, человеческие, не геройские стороны, но теперь этот странный для него логический склад ума тем более внушал ему уважения, что он не вполне понимал его. Кроме того, Сперанский, потому ли что он оценил способности князя Андрея, или потому что нашел нужным приобресть его себе, Сперанский кокетничал перед князем Андреем своим беспристрастным, спокойным разумом и льстил князю Андрею той тонкой лестью, соединенной с самонадеянностью, которая состоит в молчаливом признавании своего собеседника с собою вместе единственным человеком, способным понимать всю глупость всех остальных, и разумность и глубину своих мыслей.
Во время длинного их разговора в середу вечером, Сперанский не раз говорил: «У нас смотрят на всё, что выходит из общего уровня закоренелой привычки…» или с улыбкой: «Но мы хотим, чтоб и волки были сыты и овцы целы…» или: «Они этого не могут понять…» и всё с таким выраженьем, которое говорило: «Мы: вы да я, мы понимаем, что они и кто мы ».
Этот первый, длинный разговор с Сперанским только усилил в князе Андрее то чувство, с которым он в первый раз увидал Сперанского. Он видел в нем разумного, строго мыслящего, огромного ума человека, энергией и упорством достигшего власти и употребляющего ее только для блага России. Сперанский в глазах князя Андрея был именно тот человек, разумно объясняющий все явления жизни, признающий действительным только то, что разумно, и ко всему умеющий прилагать мерило разумности, которым он сам так хотел быть. Всё представлялось так просто, ясно в изложении Сперанского, что князь Андрей невольно соглашался с ним во всем. Ежели он возражал и спорил, то только потому, что хотел нарочно быть самостоятельным и не совсем подчиняться мнениям Сперанского. Всё было так, всё было хорошо, но одно смущало князя Андрея: это был холодный, зеркальный, не пропускающий к себе в душу взгляд Сперанского, и его белая, нежная рука, на которую невольно смотрел князь Андрей, как смотрят обыкновенно на руки людей, имеющих власть. Зеркальный взгляд и нежная рука эта почему то раздражали князя Андрея. Неприятно поражало князя Андрея еще слишком большое презрение к людям, которое он замечал в Сперанском, и разнообразность приемов в доказательствах, которые он приводил в подтверждение своих мнений. Он употреблял все возможные орудия мысли, исключая сравнения, и слишком смело, как казалось князю Андрею, переходил от одного к другому. То он становился на почву практического деятеля и осуждал мечтателей, то на почву сатирика и иронически подсмеивался над противниками, то становился строго логичным, то вдруг поднимался в область метафизики. (Это последнее орудие доказательств он особенно часто употреблял.) Он переносил вопрос на метафизические высоты, переходил в определения пространства, времени, мысли и, вынося оттуда опровержения, опять спускался на почву спора.