Аппликатура

Аппликату́ра (нем. Applikatur, от лат. applico — прикладываю, прижимаю) — порядок расположения и чередования пальцев при игре на музыкальном инструменте. Аппликатурой также называется указание пальцев в нотах с помощью цифр или, реже, иным способом. Аппликатура особенно важна для клавишных и струнных инструментов. Умение разрабатывать аппликатуру — важная составляющая мастерства исполнителя.

В настоящее время в нотах для клавишных инструментов принято обозначать пальцы цифрами от 1 до 5 (от большого пальца к мизинцу каждой руки); в нотах для смычковых инструментов пальцы левой руки обозначаются цифрами от 1 до 4 (от указательного пальца к мизинцу), а большой палец обозначается специальным знаком, похожим на «0» или «Φ».

Аппликатура часто пишется самим автором произведения и указывается в рукописи. Шопен, например, был пианистом и в своих фортепианных произведениях почти всегда указывал собственную аппликатуру, которая часто была настолько удобной, что последующим редакторам не было необходимости предлагать свой вариант. В других случаях в нотах печатается аппликатура, разработанная наиболее успешными исполнителями произведения или редакторами музыкального издательства.

Правила разработки аппликатуры

По утверждению знаменитого фортепианного педагога Г. Нейгауза, аппликатура прежде всего должна способствовать выразительности исполнения музыкального произведения, а только во вторую очередь — удобству исполнения. Так, например, без крайней необходимости не следует брать сильную долю (ноту, которую нужно сыграть громче соседних) самым слабым пальцем — мизинцем, а ноту, которую требуется сыграть особенно нежно, не следует без необходимости брать «грубым» большим пальцем. Нейгауз даже говорил, что у каждого пальца есть своя душа.

Во вторую очередь аппликатура должна быть удобна для исполнителя. Удобство очень индивидуально и определяется личными анатомическими особенностями. Так, например, человеку с широкой ладонью более удобно брать на фортепиано далеко отстоящие друг от друга клавиши соседними пальцами, а человеку с узкой ладонью это неудобно; человеку с тонкими пальцами удобно нажимать на фортепиано белые клавиши между чёрными, а человеку с толстыми пальцами это неудобно. Помимо этого существуют и общие принципы удобства, например, перекладывание кисти через большой палец при игре на фортепиано считается неудобным, поэтому, если этого можно избежать без ущерба для правильного интонирования, этого избегают. Удобство аппликатуры в большой степени определяет максимальный темп, в котором может быть исполнено произведение, что особенно важно для быстрых и виртуозных произведений.

Стандартная аппликатура

В некоторых случаях ту или иную аппликатуру, используемую большинством исполнителей конкретного произведения, либо одного из его частей или отрывков, называют стандартной. В редких случаях (особенно в оркестровой музыке) встречаются фрагменты, где ввиду особенности нотного письма или сложности музыкального материала, принято использовать фиксированную аппликатуру, позволяющую добиться нужной совместности и слаженности исполнения. Ярчайший пример — соло альтовой группы в Симфонии № 5 Дмитрия Шостаковича.

Ссылки

• Аппликатура // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Аппликатура // Большая советская энциклопедия : [в 30 т.] / гл. ред. А. М. Прохоров. — 3-е изд. — М. : Советская энциклопедия, 1969—1978.</span>

Отрывок, характеризующий Аппликатура

– Надо лелеять мужей хорошеньких женщин, – сказал Денисов. Пьер не слышал, что они говорили, но знал, что говорят про него. Он покраснел и отвернулся.
– Ну, теперь за здоровье красивых женщин, – сказал Долохов, и с серьезным выражением, но с улыбающимся в углах ртом, с бокалом обратился к Пьеру.
– За здоровье красивых женщин, Петруша, и их любовников, – сказал он.
Пьер, опустив глаза, пил из своего бокала, не глядя на Долохова и не отвечая ему. Лакей, раздававший кантату Кутузова, положил листок Пьеру, как более почетному гостю. Он хотел взять его, но Долохов перегнулся, выхватил листок из его руки и стал читать. Пьер взглянул на Долохова, зрачки его опустились: что то страшное и безобразное, мутившее его во всё время обеда, поднялось и овладело им. Он нагнулся всем тучным телом через стол: – Не смейте брать! – крикнул он.
Услыхав этот крик и увидав, к кому он относился, Несвицкий и сосед с правой стороны испуганно и поспешно обратились к Безухову.
– Полноте, полно, что вы? – шептали испуганные голоса. Долохов посмотрел на Пьера светлыми, веселыми, жестокими глазами, с той же улыбкой, как будто он говорил: «А вот это я люблю». – Не дам, – проговорил он отчетливо.
Бледный, с трясущейся губой, Пьер рванул лист. – Вы… вы… негодяй!.. я вас вызываю, – проговорил он, и двинув стул, встал из за стола. В ту самую секунду, как Пьер сделал это и произнес эти слова, он почувствовал, что вопрос о виновности его жены, мучивший его эти последние сутки, был окончательно и несомненно решен утвердительно. Он ненавидел ее и навсегда был разорван с нею. Несмотря на просьбы Денисова, чтобы Ростов не вмешивался в это дело, Ростов согласился быть секундантом Долохова, и после стола переговорил с Несвицким, секундантом Безухова, об условиях дуэли. Пьер уехал домой, а Ростов с Долоховым и Денисовым до позднего вечера просидели в клубе, слушая цыган и песенников.
– Так до завтра, в Сокольниках, – сказал Долохов, прощаясь с Ростовым на крыльце клуба.
– И ты спокоен? – спросил Ростов…
Долохов остановился. – Вот видишь ли, я тебе в двух словах открою всю тайну дуэли. Ежели ты идешь на дуэль и пишешь завещания да нежные письма родителям, ежели ты думаешь о том, что тебя могут убить, ты – дурак и наверно пропал; а ты иди с твердым намерением его убить, как можно поскорее и повернее, тогда всё исправно. Как мне говаривал наш костромской медвежатник: медведя то, говорит, как не бояться? да как увидишь его, и страх прошел, как бы только не ушел! Ну так то и я. A demain, mon cher! [До завтра, мой милый!]
На другой день, в 8 часов утра, Пьер с Несвицким приехали в Сокольницкий лес и нашли там уже Долохова, Денисова и Ростова. Пьер имел вид человека, занятого какими то соображениями, вовсе не касающимися до предстоящего дела. Осунувшееся лицо его было желто. Он видимо не спал ту ночь. Он рассеянно оглядывался вокруг себя и морщился, как будто от яркого солнца. Два соображения исключительно занимали его: виновность его жены, в которой после бессонной ночи уже не оставалось ни малейшего сомнения, и невинность Долохова, не имевшего никакой причины беречь честь чужого для него человека. «Может быть, я бы то же самое сделал бы на его месте, думал Пьер. Даже наверное я бы сделал то же самое; к чему же эта дуэль, это убийство? Или я убью его, или он попадет мне в голову, в локоть, в коленку. Уйти отсюда, бежать, зарыться куда нибудь», приходило ему в голову. Но именно в те минуты, когда ему приходили такие мысли. он с особенно спокойным и рассеянным видом, внушавшим уважение смотревшим на него, спрашивал: «Скоро ли, и готово ли?»