Апраксин, Александр Иванович

Александр Иванович Апраксин
Звание	полковник
Награды и премии

Граф Александр Иванович Апраксин (7 (18) декабря 1782 — 9 (21) июля 1848) — полковник, масон. Участник наполеоновских войн. Старший брат Петра и Василия Апраксиных.

Сын генерал-лейтенанта графа Ивана Александровича Апраксина (1756—1818) от брака его с фрейлиной Марией Александровной Вальдштейн (1756—1820). По отцу потомок стольника графа А. М. Апраксина; по матери — внучатый племянник генерал-фельдмаршала П. А. Румянцева.

Получил домашнее воспитание. С 8 октября 1798 года был зачислен писарем Провиантской коллегии в унтер-офицерском чине; 15 октября 1798 года назначен коллежским актуариусом; 10 сентября 1799 года — экзекутором 9-го класса, 28 сентября 1800 года — комиссионером 8-го класса. В 1804 годы был пожалован камер-юнкером Двора его императорского Величества. В мае 1807 года принят в Изюмский гусарский полк штабс-ротмистром, 11 декабря того же года произведён в ротмистры. Был уволен с военной службы с оставлением камер-юнкером 30 января 1808 года.

В августе 1812 года вернулся на службу в Изюмский гусарский полк ротмистром, а 19 ноября 1812 был переведён в лейб-гвардии Гусарский полк. При Бородино был адъютантом М. И. Кутузова (награждён «Золотой шпагой»); в сражении под Малоярославцем находился в отряде генерала М. И. Платова. В декабре 1812 года произведён в подполковники; в августе 1813 года — в полковники.

Принимал участие в крупнейших сражениях русской армии против войск Наполеона: при Вязьме, Дрездене, Кульме, Лейпциге. Участвовал во взятии Парижа. За боевые заслуги Апраксин был награждён российскими и иностранными орденами: орденом Св. Анны 4-й степени; орденом Св. Владимира 4-й степени; австрийским орденом Леопольда 4 ст. и прусским орденом Pour le Merite. В января 1818 года в связи с болезнью Апраксин был уволен с военной службы. Ему был присвоен гражданский чин действительного статского советника.

Через семь лет он вновь вернулся на службу. В мае 1822 года был зачислен чиновником особых поручений при Министерстве финансов, где занимал разные должности по гражданскому ведомству. 21 апреля 1834 года был пожалован в тайные советники и сенаторы. По словам Вяземского, назначению Апраксина в Сенат (чего он давно желал) во многом способствовало появление в свете дочери его Марии, которая красотой своей смогла понравится при дворе.

Состоял членом Попечительского совета заведений общественного призрения в Санкт-Петербурге (1833—1848), попечителем Калинкинской и детской больниц. Являлся членом Санкт-Петербургского опекунского совета, управляющим экспедицией ссудной казны совета, почётным опекуном, вице-президентом Общества попечения о тюрьмах, почётным членом Демидовского дома призрения трудящихся.

Апраксин являлся членом масонской ложи «Трех добродетелей» в Петербурге, с 1807 года и до самой смерти был членом Английского собрания, а в 1834 году его старшиной. В 1820 году граф Апраксин был восприемником при переходе в православие А. Д. Бланка, деда Ленина. Владел особняком на Дворцовой набережной, д. 16.

Похоронен в Голицынской церкви во имя архистратига Михаила в Сергиевой пустыни близ Санкт-Петербурга.

Семья

Был женат на Марии Александровне Шемякиной (1794—1872), дочери надворного советника, откупщика Александра Никитича Шемякина (1765—1807) и Марии Александровны Апайщиковой (176.—1823).

В браке имели детей:

• Мария Александровна (1816—1892), фрейлина, с 1833 года замужем за своим двоюродным дядей, князем С. А. Долгоруковым (1809—1891).
• Иван Александрович (1819—1892), шталмейстером двора, с 1842 года женат на дочери сенатора, Евдокии Николаевне Небольсиной (1821—1886).
• Александр Александрович (1820—1883), капитан-лейтенант, адъютант великого князя Константина Николаевича; женат на троюродной сестре, дочери В. Н. Ладомирского, Софье Васильевне (1831—1880). Их дочери фрейлины двора Софья (1852—1919; жена князя Н. С. Щербатова) и Александра (1853—1943; жена В. С. Оболенского).
• Николай Александрович (1822—1902)
• Варвара Александровна (1823—1826), похоронена в Сергиевой пустыни.
• Анна Александровна (1827—1887), с 1845 года была замужем за графом Эдуардом Карловичем Сиверсом (1820—1900), разведясь с ним, в 1858 году вышла за португальского посланника, виконта, потом графа Лоб де-Мойра (1810—1868), по словам современника, он был «всеобщим петербургским любимцем, такой чисто-южной любезности, живой, быстрой, ничуть не принужденной, встретить на нашем севере не легко, и всей этой подвижности придавала особую комическую прелесть тучная фигура словоохотливого португальца». Графиня Анна де Моейр была хозяйкой салона, в котором собиралось все высшее петербургское общество и присутствовал сам император Александр II; её имя вместе с княгиней М. А. Вяземской и княгиней Гагариной, фигурировало в «истории с тремя дамами», когда в 1880 году император обратился именно к ним, чтобы они первыми из придворных дам нанесли визиты княгине Юрьевской. В последние годы жизни страдала глазами и защищалась от света ручным экраном, похоронена рядом с мужем в Сергиевой пустыни.
• Сергей Александрович (1830—1894), офицер лейб-гвардии Преображенского полка, полковник, с 1881 года генерал-лейтенант.

Литература

• [vivaldi.nlr.ru/ab000000645/view#page=98 Гр. Апраксин 1-й Александр Иванович] // Список гражданским чинам первых IV классов. Исправлен по 20 марта 1847 г. — СПб.: Типография II отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии, 1847. — С. 90.

Ссылки

• [www.imha.ru/1144540955-apraksin-aleksandr-ivanovich-graf.html#.V6DM_aIgnGg Апраксин Александр Иванович, граф]

Отрывок, характеризующий Апраксин, Александр Иванович

– Вы бы могли из прикрытия взять!
Что прикрытия не было, этого не сказал Тушин, хотя это была сущая правда. Он боялся подвести этим другого начальника и молча, остановившимися глазами, смотрел прямо в лицо Багратиону, как смотрит сбившийся ученик в глаза экзаменатору.
Молчание было довольно продолжительно. Князь Багратион, видимо, не желая быть строгим, не находился, что сказать; остальные не смели вмешаться в разговор. Князь Андрей исподлобья смотрел на Тушина, и пальцы его рук нервически двигались.
– Ваше сиятельство, – прервал князь Андрей молчание своим резким голосом, – вы меня изволили послать к батарее капитана Тушина. Я был там и нашел две трети людей и лошадей перебитыми, два орудия исковерканными, и прикрытия никакого.
Князь Багратион и Тушин одинаково упорно смотрели теперь на сдержанно и взволнованно говорившего Болконского.
– И ежели, ваше сиятельство, позволите мне высказать свое мнение, – продолжал он, – то успехом дня мы обязаны более всего действию этой батареи и геройской стойкости капитана Тушина с его ротой, – сказал князь Андрей и, не ожидая ответа, тотчас же встал и отошел от стола.
Князь Багратион посмотрел на Тушина и, видимо не желая выказать недоверия к резкому суждению Болконского и, вместе с тем, чувствуя себя не в состоянии вполне верить ему, наклонил голову и сказал Тушину, что он может итти. Князь Андрей вышел за ним.
– Вот спасибо: выручил, голубчик, – сказал ему Тушин.
Князь Андрей оглянул Тушина и, ничего не сказав, отошел от него. Князю Андрею было грустно и тяжело. Всё это было так странно, так непохоже на то, чего он надеялся.

«Кто они? Зачем они? Что им нужно? И когда всё это кончится?» думал Ростов, глядя на переменявшиеся перед ним тени. Боль в руке становилась всё мучительнее. Сон клонил непреодолимо, в глазах прыгали красные круги, и впечатление этих голосов и этих лиц и чувство одиночества сливались с чувством боли. Это они, эти солдаты, раненые и нераненые, – это они то и давили, и тяготили, и выворачивали жилы, и жгли мясо в его разломанной руке и плече. Чтобы избавиться от них, он закрыл глаза.
Он забылся на одну минуту, но в этот короткий промежуток забвения он видел во сне бесчисленное количество предметов: он видел свою мать и ее большую белую руку, видел худенькие плечи Сони, глаза и смех Наташи, и Денисова с его голосом и усами, и Телянина, и всю свою историю с Теляниным и Богданычем. Вся эта история была одно и то же, что этот солдат с резким голосом, и эта то вся история и этот то солдат так мучительно, неотступно держали, давили и все в одну сторону тянули его руку. Он пытался устраняться от них, но они не отпускали ни на волос, ни на секунду его плечо. Оно бы не болело, оно было бы здорово, ежели б они не тянули его; но нельзя было избавиться от них.
Он открыл глаза и поглядел вверх. Черный полог ночи на аршин висел над светом углей. В этом свете летали порошинки падавшего снега. Тушин не возвращался, лекарь не приходил. Он был один, только какой то солдатик сидел теперь голый по другую сторону огня и грел свое худое желтое тело.
«Никому не нужен я! – думал Ростов. – Некому ни помочь, ни пожалеть. А был же и я когда то дома, сильный, веселый, любимый». – Он вздохнул и со вздохом невольно застонал.
– Ай болит что? – спросил солдатик, встряхивая свою рубаху над огнем, и, не дожидаясь ответа, крякнув, прибавил: – Мало ли за день народу попортили – страсть!
Ростов не слушал солдата. Он смотрел на порхавшие над огнем снежинки и вспоминал русскую зиму с теплым, светлым домом, пушистою шубой, быстрыми санями, здоровым телом и со всею любовью и заботою семьи. «И зачем я пошел сюда!» думал он.
На другой день французы не возобновляли нападения, и остаток Багратионова отряда присоединился к армии Кутузова.



Князь Василий не обдумывал своих планов. Он еще менее думал сделать людям зло для того, чтобы приобрести выгоду. Он был только светский человек, успевший в свете и сделавший привычку из этого успеха. У него постоянно, смотря по обстоятельствам, по сближениям с людьми, составлялись различные планы и соображения, в которых он сам не отдавал себе хорошенько отчета, но которые составляли весь интерес его жизни. Не один и не два таких плана и соображения бывало у него в ходу, а десятки, из которых одни только начинали представляться ему, другие достигались, третьи уничтожались. Он не говорил себе, например: «Этот человек теперь в силе, я должен приобрести его доверие и дружбу и через него устроить себе выдачу единовременного пособия», или он не говорил себе: «Вот Пьер богат, я должен заманить его жениться на дочери и занять нужные мне 40 тысяч»; но человек в силе встречался ему, и в ту же минуту инстинкт подсказывал ему, что этот человек может быть полезен, и князь Василий сближался с ним и при первой возможности, без приготовления, по инстинкту, льстил, делался фамильярен, говорил о том, о чем нужно было.
Пьер был у него под рукою в Москве, и князь Василий устроил для него назначение в камер юнкеры, что тогда равнялось чину статского советника, и настоял на том, чтобы молодой человек с ним вместе ехал в Петербург и остановился в его доме. Как будто рассеянно и вместе с тем с несомненной уверенностью, что так должно быть, князь Василий делал всё, что было нужно для того, чтобы женить Пьера на своей дочери. Ежели бы князь Василий обдумывал вперед свои планы, он не мог бы иметь такой естественности в обращении и такой простоты и фамильярности в сношении со всеми людьми, выше и ниже себя поставленными. Что то влекло его постоянно к людям сильнее или богаче его, и он одарен был редким искусством ловить именно ту минуту, когда надо и можно было пользоваться людьми.
Пьер, сделавшись неожиданно богачом и графом Безухим, после недавнего одиночества и беззаботности, почувствовал себя до такой степени окруженным, занятым, что ему только в постели удавалось остаться одному с самим собою. Ему нужно было подписывать бумаги, ведаться с присутственными местами, о значении которых он не имел ясного понятия, спрашивать о чем то главного управляющего, ехать в подмосковное имение и принимать множество лиц, которые прежде не хотели и знать о его существовании, а теперь были бы обижены и огорчены, ежели бы он не захотел их видеть. Все эти разнообразные лица – деловые, родственники, знакомые – все были одинаково хорошо, ласково расположены к молодому наследнику; все они, очевидно и несомненно, были убеждены в высоких достоинствах Пьера. Беспрестанно он слышал слова: «С вашей необыкновенной добротой» или «при вашем прекрасном сердце», или «вы сами так чисты, граф…» или «ежели бы он был так умен, как вы» и т. п., так что он искренно начинал верить своей необыкновенной доброте и своему необыкновенному уму, тем более, что и всегда, в глубине души, ему казалось, что он действительно очень добр и очень умен. Даже люди, прежде бывшие злыми и очевидно враждебными, делались с ним нежными и любящими. Столь сердитая старшая из княжен, с длинной талией, с приглаженными, как у куклы, волосами, после похорон пришла в комнату Пьера. Опуская глаза и беспрестанно вспыхивая, она сказала ему, что очень жалеет о бывших между ними недоразумениях и что теперь не чувствует себя вправе ничего просить, разве только позволения, после постигшего ее удара, остаться на несколько недель в доме, который она так любила и где столько принесла жертв. Она не могла удержаться и заплакала при этих словах. Растроганный тем, что эта статуеобразная княжна могла так измениться, Пьер взял ее за руку и просил извинения, сам не зная, за что. С этого дня княжна начала вязать полосатый шарф для Пьера и совершенно изменилась к нему.
– Сделай это для нее, mon cher; всё таки она много пострадала от покойника, – сказал ему князь Василий, давая подписать какую то бумагу в пользу княжны.
Князь Василий решил, что эту кость, вексель в 30 т., надо было всё таки бросить бедной княжне с тем, чтобы ей не могло притти в голову толковать об участии князя Василия в деле мозаикового портфеля. Пьер подписал вексель, и с тех пор княжна стала еще добрее. Младшие сестры стали также ласковы к нему, в особенности самая младшая, хорошенькая, с родинкой, часто смущала Пьера своими улыбками и смущением при виде его.
Пьеру так естественно казалось, что все его любят, так казалось бы неестественно, ежели бы кто нибудь не полюбил его, что он не мог не верить в искренность людей, окружавших его. Притом ему не было времени спрашивать себя об искренности или неискренности этих людей. Ему постоянно было некогда, он постоянно чувствовал себя в состоянии кроткого и веселого опьянения. Он чувствовал себя центром какого то важного общего движения; чувствовал, что от него что то постоянно ожидается; что, не сделай он того, он огорчит многих и лишит их ожидаемого, а сделай то то и то то, всё будет хорошо, – и он делал то, что требовали от него, но это что то хорошее всё оставалось впереди.
Более всех других в это первое время как делами Пьера, так и им самим овладел князь Василий. Со смерти графа Безухого он не выпускал из рук Пьера. Князь Василий имел вид человека, отягченного делами, усталого, измученного, но из сострадания не могущего, наконец, бросить на произвол судьбы и плутов этого беспомощного юношу, сына его друга, apres tout, [в конце концов,] и с таким огромным состоянием. В те несколько дней, которые он пробыл в Москве после смерти графа Безухого, он призывал к себе Пьера или сам приходил к нему и предписывал ему то, что нужно было делать, таким тоном усталости и уверенности, как будто он всякий раз приговаривал:
«Vous savez, que je suis accable d'affaires et que ce n'est que par pure charite, que je m'occupe de vous, et puis vous savez bien, que ce que je vous propose est la seule chose faisable». [Ты знаешь, я завален делами; но было бы безжалостно покинуть тебя так; разумеется, что я тебе говорю, есть единственно возможное.]
– Ну, мой друг, завтра мы едем, наконец, – сказал он ему однажды, закрывая глаза, перебирая пальцами его локоть и таким тоном, как будто то, что он говорил, было давным давно решено между ними и не могло быть решено иначе.
– Завтра мы едем, я тебе даю место в своей коляске. Я очень рад. Здесь у нас всё важное покончено. А мне уж давно бы надо. Вот я получил от канцлера. Я его просил о тебе, и ты зачислен в дипломатический корпус и сделан камер юнкером. Теперь дипломатическая дорога тебе открыта.
Несмотря на всю силу тона усталости и уверенности, с которой произнесены были эти слова, Пьер, так долго думавший о своей карьере, хотел было возражать. Но князь Василий перебил его тем воркующим, басистым тоном, который исключал возможность перебить его речь и который употреблялся им в случае необходимости крайнего убеждения.