Апраксин, Александр Петрович

Александр Петрович Апраксин
Дата рождения	1784(1784)
Дата смерти	12 апреля 1845(1845-04-12)
Звание	полковник
Награды и премии	Золотая сабля «За храбрость»

Граф Александр Петрович Апраксин (1784 — 12 апреля 1845) — полковник, участник Наполеоновских войн и Отечественной войны 1812 года; масон и камергер; агент русского правительства в Австрии.

Биография

Сын генерал-поручика графа Петра Фёдоровича Апраксина (1728—1814) от второго брака его с графиней Елизаветой Кирилловной Разумовской (1749—1813). По отцу — потомок графа А. М. Апраксина; по матери — внук графа К. Г. Разумовского. Получил домашнее образование.

Службу начал в 1801 году в Государственной коллегии иностранных дел архивариусом; в июне 1803 года причислен к русской дипломатической миссии в Бадене и Вюртемберге. С апреля 1804 года камер-юнкер; в 1805 года назначен к миссии в Карлсруэ; а в 1806 — в Берлине. В январе 1808 года по собственному желанию перешёл на военную службу и получил назначение в Ахтырский гусарский полк; в декабре 1809 года переведен в лейб-гвардии Гусарский полк; в январе 1811 года уволен от службы в чине штабс-ротмистра.

С началом войны 1812 года вновь принят на службу в Ахтырский гусарский полк. Участвовал в сражениях при Мире, Салтановке, Малоярославце и других; включая Бородинскую битву. За отличия в переведен в поручики и награждён орденами св. Анны 3-й степени и св. Владимира 4-й степени с бантом. В августе 1813 года переведен в лейб-гвардии Гусарский полк и назначен адъютантом генерал-лейтенанта И. В. Васильчикова.

В заграничных походах русской армии против Наполеона в 1813 и 1814 годах участвовал в сражениях при Бауцене, Лейпциге, Бриенне и Ла-Ротьере. В мае 1816 года уволен со службы ротмистром. Летом 1820 года вновь принят в лейб-гвардии Гусарский полк; с 1823 года полковник. В феврале 1825 года по семейным обстоятельствам вышел в отставку, с мундиром.

Благодаря родству с Д. П. Татищевым в сентябре 1825 года был определен на службу в Государственную коллегию иностранных дел с чином статского советника и причислен сверхштатным служащим к русскому посольству в Вене и пожалован в камергеры. В июне 1828 года произведен в действительные статские советники. В декабре 1834 года по высочайшему повелению «за неимением штатного места при министерстве» уволен от службы. От матери Апраксин унаследовал большое состояние, которое приумножилось после смерти дяди его графа П. Г. Разумовского в 1823 году. В обществе славился как великолепный танцор и франт, имел страсть к женскому полу и смолоду «подрумянивался и подкрашивал свои брови и усы». Будучи сурового нрава, он обращался очень жестоко с крепостными людьми. По словам современника, граф Апраксин был страшным человеком.

Жесток, подл, он считал девок своих поместий собственностью в полном смысле слова и даже замужних жен отбирал от мужей. Сек он насмерть за собак, за лошадей. Бил даже французов , которые у него служили, если его парики, прически или прикраски не вполне его удовлетворяли и не показывали его юношей, между тем, как ему было уже 60 лет. Ему подвозили девок из его Черниговской вотчины, он держал их при себе и наряжал великолепно француженками, но все-таки в гостиных он продолжал ухаживать за молодыми девицами и долго выбирал, который из них бросить платок.

Разойдясь с женой, с конца 1830-х годов Апраксин жил то в Одессе, то на южном берегу Крыма. Однажды, на балу в доме графа М. С. Воронцова он увидел старшую дочь богатого малороссийского помещика Дмитрия Овсянико-Куликовского. «Молодая, пучеглазая, смуглая и довольно грациозная девица», так понравилась Апраксину, что он решил жениться на ней. Но архиерей Псковский не позволил, так как при разводе Синод подверг Апраксина епитимии и запретил ему вступать в новый брак.

Тогда Апраксин нашёл беглого священника, который за большую сумму денег тайно обвенчал его с возлюбленной. Несколько лет спустя, в 1845 году она погибла вместе с Апраксиным во время пожара в его доме в селе Нарышкине Сердобского уезда Саратовской губернии, который подожгли крестьяне, чтобы избавиться от своего барина. Церковь так и не признала их брак. В Журнале Министерства Внутренних Дел между происшествиями было напечатано: «В своем имении сгорел в постели, от случившегося пожара в его доме, отставной статский советник граф Апраксин и девица Куликовская».

Семья

<center>Портреты Дмитрия и Юлии Апраксиных работы Ф. Г. Вальдмюллера (1835)

</div> </div> Первая жена — Александра Васильевна Давыдова, их дочь:

• Лидия Александровна (181. —1854), фрейлина, замужем за генерал-майором и витебским предводителем дворянства Михаилом Петровичем Храповицким (1808—1880). Их единственный сын Борис (1850—1858) трагически погиб, упав со второго этажа.

Вторая жена — Елена Николаевна Безобразова (1800—1891), падчерица дипломата Д. П. Татищева; дочь Юлии Александровны Конопка (1785—1834) от её первого брака с генерал-майором Николаем Алексеевичем Безобразовым (1770—1833). Свадьба была зимой 1824 года в Петербурге. А. И. Тургенев писал П. А. Вяземскому, что «Безобразова помолвлена за гусарского полковника Апраксина и утопает в блаженстве». Елена Николаевна была известной красавицей. В Вене она сошлась с графом Иосифом Эстергази (1791—1847) и оставила мужа. За порядочную сумму денег Апраксин переуступил жену графу Эстергази, с которым она жила открыто, и сам хлопотал о разводе, причем, для того чтобы жена могла выйди замуж, он взял на себя всю вину. В июле 1841 года Елена Николаевна стала графиней Эстергази. Её дети от Апраксина остались с ней:

• Александра Александровна (1825—1826)
• Дмитрий Александрович (1826—1899), с 1848 года женат Анне Ивановне Мазараки (1828—1901), их сыновья Александр (1851—1913; писатель, за подделку векселей лишен титула) и Сергей (1861—1921; офицер венгерской службы).
• Юлия Александровна (1830—1917), в первом браке за венгерским графом Артуром Батиани; во втором — за испанским военным Лоренцо Рубио де Эспиноза. Писательница, венгерская патриотка, актриса и хозяйка известного салона. Её увлечение театром и мимолетная связь с молодым офицером, привели к разводу с первом мужем. Лишившись права на 5 детей и на ношение имени мужа, неудачно выступала на театральных подмостках Берлина и Мюнхена. Переехав в Париж, выступала в «Театре молодых артистов» и состояла членом женской масонской ложи. Перешла в католичество и была заметной фигурой светского общества эпохи Второй Империи.

Источники

• А. И. Серков. Русское масонство. 1731—2000. Энциклопедический словарь. — М., 2001.— С. 64.
• Остафьевский архив князей Вяземских. Том 3. ч. 1. — СПб., 1899. — С. 2.
• Записки Э. С. Андреевского. В 3-х т. — Одесса : тип. Акционерного Южно-Русского об-ва Печатного Дела, 1913—1914. Т. 2. — 1913. — С. 60.
• Долли Фикельмон. Дневник 1829—1837. Весь пушкинский Петербург. — М.: Минувшее, 2009. — 1002 с.
• Подлинные письма из России. 1825—1828. — СПб., 2011. — 320 с.

Отрывок, характеризующий Апраксин, Александр Петрович

– Но вам это неправильно доносят, – сказал Пьер. – В городе все тихо, и опасности никакой нет. Вот я сейчас читал… – Пьер показал княжне афишки. – Граф пишет, что он жизнью отвечает, что неприятель не будет в Москве.
– Ах, этот ваш граф, – с злобой заговорила княжна, – это лицемер, злодей, который сам настроил народ бунтовать. Разве не он писал в этих дурацких афишах, что какой бы там ни был, тащи его за хохол на съезжую (и как глупо)! Кто возьмет, говорит, тому и честь и слава. Вот и долюбезничался. Варвара Ивановна говорила, что чуть не убил народ ее за то, что она по французски заговорила…
– Да ведь это так… Вы всё к сердцу очень принимаете, – сказал Пьер и стал раскладывать пасьянс.
Несмотря на то, что пасьянс сошелся, Пьер не поехал в армию, а остался в опустевшей Москве, все в той же тревоге, нерешимости, в страхе и вместе в радости ожидая чего то ужасного.
На другой день княжна к вечеру уехала, и к Пьеру приехал его главноуправляющий с известием, что требуемых им денег для обмундирования полка нельзя достать, ежели не продать одно имение. Главноуправляющий вообще представлял Пьеру, что все эти затеи полка должны были разорить его. Пьер с трудом скрывал улыбку, слушая слова управляющего.
– Ну, продайте, – говорил он. – Что ж делать, я не могу отказаться теперь!
Чем хуже было положение всяких дел, и в особенности его дел, тем Пьеру было приятнее, тем очевиднее было, что катастрофа, которой он ждал, приближается. Уже никого почти из знакомых Пьера не было в городе. Жюли уехала, княжна Марья уехала. Из близких знакомых одни Ростовы оставались; но к ним Пьер не ездил.
В этот день Пьер, для того чтобы развлечься, поехал в село Воронцово смотреть большой воздушный шар, который строился Леппихом для погибели врага, и пробный шар, который должен был быть пущен завтра. Шар этот был еще не готов; но, как узнал Пьер, он строился по желанию государя. Государь писал графу Растопчину об этом шаре следующее:
«Aussitot que Leppich sera pret, composez lui un equipage pour sa nacelle d'hommes surs et intelligents et depechez un courrier au general Koutousoff pour l'en prevenir. Je l'ai instruit de la chose.
Recommandez, je vous prie, a Leppich d'etre bien attentif sur l'endroit ou il descendra la premiere fois, pour ne pas se tromper et ne pas tomber dans les mains de l'ennemi. Il est indispensable qu'il combine ses mouvements avec le general en chef».
[Только что Леппих будет готов, составьте экипаж для его лодки из верных и умных людей и пошлите курьера к генералу Кутузову, чтобы предупредить его.
Я сообщил ему об этом. Внушите, пожалуйста, Леппиху, чтобы он обратил хорошенько внимание на то место, где он спустится в первый раз, чтобы не ошибиться и не попасть в руки врага. Необходимо, чтоб он соображал свои движения с движениями главнокомандующего.]
Возвращаясь домой из Воронцова и проезжая по Болотной площади, Пьер увидал толпу у Лобного места, остановился и слез с дрожек. Это была экзекуция французского повара, обвиненного в шпионстве. Экзекуция только что кончилась, и палач отвязывал от кобылы жалостно стонавшего толстого человека с рыжими бакенбардами, в синих чулках и зеленом камзоле. Другой преступник, худенький и бледный, стоял тут же. Оба, судя по лицам, были французы. С испуганно болезненным видом, подобным тому, который имел худой француз, Пьер протолкался сквозь толпу.
– Что это? Кто? За что? – спрашивал он. Но вниманье толпы – чиновников, мещан, купцов, мужиков, женщин в салопах и шубках – так было жадно сосредоточено на то, что происходило на Лобном месте, что никто не отвечал ему. Толстый человек поднялся, нахмурившись, пожал плечами и, очевидно, желая выразить твердость, стал, не глядя вокруг себя, надевать камзол; но вдруг губы его задрожали, и он заплакал, сам сердясь на себя, как плачут взрослые сангвинические люди. Толпа громко заговорила, как показалось Пьеру, – для того, чтобы заглушить в самой себе чувство жалости.
– Повар чей то княжеский…
– Что, мусью, видно, русский соус кисел французу пришелся… оскомину набил, – сказал сморщенный приказный, стоявший подле Пьера, в то время как француз заплакал. Приказный оглянулся вокруг себя, видимо, ожидая оценки своей шутки. Некоторые засмеялись, некоторые испуганно продолжали смотреть на палача, который раздевал другого.
Пьер засопел носом, сморщился и, быстро повернувшись, пошел назад к дрожкам, не переставая что то бормотать про себя в то время, как он шел и садился. В продолжение дороги он несколько раз вздрагивал и вскрикивал так громко, что кучер спрашивал его:
– Что прикажете?
– Куда ж ты едешь? – крикнул Пьер на кучера, выезжавшего на Лубянку.
– К главнокомандующему приказали, – отвечал кучер.
– Дурак! скотина! – закричал Пьер, что редко с ним случалось, ругая своего кучера. – Домой я велел; и скорее ступай, болван. Еще нынче надо выехать, – про себя проговорил Пьер.
Пьер при виде наказанного француза и толпы, окружавшей Лобное место, так окончательно решил, что не может долее оставаться в Москве и едет нынче же в армию, что ему казалось, что он или сказал об этом кучеру, или что кучер сам должен был знать это.
Приехав домой, Пьер отдал приказание своему все знающему, все умеющему, известному всей Москве кучеру Евстафьевичу о том, что он в ночь едет в Можайск к войску и чтобы туда были высланы его верховые лошади. Все это не могло быть сделано в тот же день, и потому, по представлению Евстафьевича, Пьер должен был отложить свой отъезд до другого дня, с тем чтобы дать время подставам выехать на дорогу.
24 го числа прояснело после дурной погоды, и в этот день после обеда Пьер выехал из Москвы. Ночью, переменя лошадей в Перхушкове, Пьер узнал, что в этот вечер было большое сражение. Рассказывали, что здесь, в Перхушкове, земля дрожала от выстрелов. На вопросы Пьера о том, кто победил, никто не мог дать ему ответа. (Это было сражение 24 го числа при Шевардине.) На рассвете Пьер подъезжал к Можайску.
Все дома Можайска были заняты постоем войск, и на постоялом дворе, на котором Пьера встретили его берейтор и кучер, в горницах не было места: все было полно офицерами.
В Можайске и за Можайском везде стояли и шли войска. Казаки, пешие, конные солдаты, фуры, ящики, пушки виднелись со всех сторон. Пьер торопился скорее ехать вперед, и чем дальше он отъезжал от Москвы и чем глубже погружался в это море войск, тем больше им овладевала тревога беспокойства и не испытанное еще им новое радостное чувство. Это было чувство, подобное тому, которое он испытывал и в Слободском дворце во время приезда государя, – чувство необходимости предпринять что то и пожертвовать чем то. Он испытывал теперь приятное чувство сознания того, что все то, что составляет счастье людей, удобства жизни, богатство, даже самая жизнь, есть вздор, который приятно откинуть в сравнении с чем то… С чем, Пьер не мог себе дать отчета, да и ее старался уяснить себе, для кого и для чего он находит особенную прелесть пожертвовать всем. Его не занимало то, для чего он хочет жертвовать, но самое жертвование составляло для него новое радостное чувство.


24 го было сражение при Шевардинском редуте, 25 го не было пущено ни одного выстрела ни с той, ни с другой стороны, 26 го произошло Бородинское сражение.
Для чего и как были даны и приняты сражения при Шевардине и при Бородине? Для чего было дано Бородинское сражение? Ни для французов, ни для русских оно не имело ни малейшего смысла. Результатом ближайшим было и должно было быть – для русских то, что мы приблизились к погибели Москвы (чего мы боялись больше всего в мире), а для французов то, что они приблизились к погибели всей армии (чего они тоже боялись больше всего в мире). Результат этот был тогда же совершении очевиден, а между тем Наполеон дал, а Кутузов принял это сражение.
Ежели бы полководцы руководились разумными причинами, казалось, как ясно должно было быть для Наполеона, что, зайдя за две тысячи верст и принимая сражение с вероятной случайностью потери четверти армии, он шел на верную погибель; и столь же ясно бы должно было казаться Кутузову, что, принимая сражение и тоже рискуя потерять четверть армии, он наверное теряет Москву. Для Кутузова это было математически ясно, как ясно то, что ежели в шашках у меня меньше одной шашкой и я буду меняться, я наверное проиграю и потому не должен меняться.