Апраксин, Фёдор Матвеевич

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Апраксин, Федор Матвеевич»)
Перейти к: навигация, поиск
Фёдор Матвеевич Апраксин<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>

<tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Портрет кисти Таннауэра</td></tr>

Президент Адмиралтейств-коллегии
15 декабря 1717 — 10 ноября 1728
Предшественник: должность учреждена
Преемник: Сиверс, Пётр Иванович
(в должности вице-президента)
 
Рождение: 27 ноября (7 декабря) 1661(1661-12-07)
Смерть: 10 (23) ноября 1728(1728-11-23) (66 лет)
Москва,
Российская империя
Отец: Матвей Васильевич Апраксин
 
Военная служба
Годы службы: 1692—1728
Принадлежность:
Род войск: Флот
Звание: генерал-адмирал
 
Награды:

Граф (с 1709) Фёдор Матве́евич Апра́ксин (27 ноября (7 декабря1661 — 10 (21) ноября 1728, Москва[1]) — один из создателей Армейского флота и русского военного флота, сподвижник Петра I, генерал-адмирал (1708), первый президент Адмиралтейств-коллегии, сенатор (с 15.12.1717).

Командовал русским флотом в Северной войне и Персидском походе (1722).





Биография

Происхождение

Дворянский род Апраксиных считал своим предком татарского мурзу Солохмира, который в 1371 году якобы выехал из Орды в Рязань. В конце XV века предки Апраксина переехали в Москву и начали служить Ивану III.[2]

Семья

Сын стольника Матвея Васильевича Апраксина (1625—1668), у которого было трое сыновей и дочь.

Дочь Марфа Матвеевна (1664—1715) стала второй женой царя Фёдора Алексеевича (брата Петра I), а сыновья Пётр, Фёдор и Андрей Матвеевичи, выдвинувшиеся благодаря браку сестры, стали видными государственными деятелями.

Государственная служба

С ранних лет состоял комнатным стольником при государе Фёдоре Алексеевиче и потом при Петре Алексеевиче. Участвовал в забавах царя Петра I в составе потешных полков.

В 1693 году в чине стольника был с государем Петром I в Архангельске, и назначен двинским воеводой и губернатором в Архангельск. Наблюдал за постройкой на Соломбале первого казённого торгового корабля и заведовал снаряжением его, для отправки с товарами за границу, чем доставил величайшее удовольствие Петру I.

В 1696 году участвовал во втором Азовском походе Петра, после взятия Азова был произведен в полковники.

В 1697 году, накануне путешествия Петра за границу, ему был поручен главный надзор за судостроением в Воронеже.

В 1699 году принял участие в Керченском походе под начальством вице-адмирала Крюйса.

В 1700 году назначен главой Адмиралтейского приказа и губернатором крепости Азов. 18 февраля 1700 года пожалован званием адмиралтейца, и с этого времени до 1706 года заведовал вновь учреждённым Адмиралтейским приказом, постройкой флота в Воронеже, устройством и управлением морской части в Азовском крае. Имел в Воронеже свой дом

В 1702 году находился в плавании в Азовском море, производя исследование фарватера.

22 февраля 1707 года пожалован адмиралом и президентом адмиралтейств. В кампании этого года имел флаг на фрегате «Олифант».

В сентябре и октябре 1708 года успешно оборонял Санкт-Петербург от нападения шведского генерала Г. Либекера.

В мае 1709 года был произведен в генерал-адмиралы.

В июне 1709 года, боярин, генерал-адмирал, тайный советник Фёдор и боярин Пётр Матвеевичи Апраксины возведены, с нисходящим их потомством, в графское Российского царства достоинство.

В 1710 году определён азовским генерал-губернатором[2], тем не менее участвовал в событиях на северном театре военных действий.

В 1710 году содействовал взятию Выборга, стал кавалером ордена Святого Андрея Первозванного. Находился с флотом у Котлина, имея флаг на корабле «Рига».

В 1711 году начальствовал Азовским флотом и заведовал защитой Азовского края от неприятельского нападения. После неудачного Прутского похода, по заключении мира с турками, выполнил печальную обязанность срыть крепость Азов (чем и закончилось его азовское губернаторство).

В 1712 году, начальствуя сухопутной армией, предпринял поход в Финляндию.

Указом Петра I от 30 октября (10 ноября1712 года, направленным в Сенат из Карлсбада, был продемонстрирован особый статус Апраксина. Указ фактически представлял собой доверенность, предоставляющую Апраксину право действовать от имени царя: «Понеже для важных дел приедет к вам господин адмирал, по которого предложению неотменно все исправьте, понеже зело нужно»[3].

В 1713 году во главе галерного флота взял города Гельсингфорс и Борго, a 6 октября того же года, при содействии князя М. М. Голицына, одержал победу в бою при реке Пелькин. Оставаясь в Або, Апраксин исправлял и строил галерный флот.

В 1714 году командовал русским галерным флотом, действовавшим у шведских берегов. Под его командованием была одержана решительная победа в морском сражении у мыса Гангут 27 июля (7 августа1714 года.

Вскоре после этого подвергся следствию за разные злоупотребления и беспорядки в Морском ведомстве, оказавшиеся не столько по его вине, сколько по мягкости характера, был приговорен к денежному штрафу. Петр, желая вознаградить за эту потерю, в 1716 году подарил ему поместья, оставшиеся после смерти вдовствующей сестры царицы Марфы.

В 1715 году командовал корабельным флотом в плавании по Финскому заливу, имея флаг на корабле «Леферм».

В 1716 году с галерным флотом действовал против шведов в Финляндии, высылая отряды для нападения на шведские побережья.

В 1717 году, начальствуя корабельным флотом, крейсировал с ним в Балтийском море, имея флаг на корабле «Москва», и произвёл высадку на остров Готланд. 15 декабря 1717 года назначен президентом вновь учреждённой Адмиралтейств-коллегии. С 1718 года до самой смерти исправлял должность президента Адмиралтейств-коллегии, в 1719 году назначен также Ревельским губернатором.

В том же 1718 году был вторым по старшинству (после А. Д. Меншикова) членом следственной комиссии по делу царевича Алексея, и, в числе прочих, подписал его смертный приговор. По этому же делу проходил его брат Пётр Матвеевич с обвинением в пособии царевичу в побеге за границу, но был оправдан.

В 1719 году сопутствовал государю на Олонецкие минеральные воды. Начальствуя галерным флотом, из Аландских шхер перешёл в Стокгольмские и, высадив десант на берег Швеции, произвёл разорение на всём протяжении от Гевеля до Нючёпинга, угрожая самому Стокгольму, к которому наши войска подходили на расстояние 15 вёрст.

В 1720 году наблюдал за укреплением Кронштадта и вооружением корабельного флота, с которым выходил в море, имея флаг на корабле «Гангут».

По случаю заключения Ништадтского мира награждён 22 октября 1721 года кейзер-флагом.

В 1722 году участвовал в Персидском походе Петра I, начальствуя морскими силами на Каспийском море, где и поднял в первый раз пожалованный ему кейзер-флаг.

Весной 1723 года вернулся с Петром в Санкт-Петербург и возглавил Балтийский флот. Командовал флотом в плавании по Финскому заливу, имея флаг на корабле «Гангут». За небытие «на водяной ассамблее» оштрафован 50-ю рублями.

После смерти Петра (в январе 1725 года) продолжал пользоваться влиянием, 21 мая 1725 года присутствовал на свадьбе царевны Анны Петровны с герцогом Голштинским в качестве посаженного отца невесты. Новая императрица Екатерина I даровала ему 30 августа 1725 года орден Святого Александра Невского. Крейсировал с флотом в Финском заливе, имея флаг на корабле «Святой Александр».

В 1726 году назначен во вновь учрежденный Верховный тайный совет, где сделался вторым членом после Меншикова, участвовал в переговорах о заключении русско-австрийского союза. Командовал флотом, стоявшим на кронштадтском рейде, имея флаг на корабле «Святая Екатерина».

По вступлении на престол императора Петра II чрезвычайная власть Долгоруковых заставила его летом 1728 года удалиться в Москву.

Скончался 10 (21) ноября 1728 года. Погребен в Златоустовском монастыре в Москве. Был женат на Домне Богдановне Хрущёвой (ум. 1702) и потомства не оставил.

Награды

  • Орден Святого Андрея Первозванного (1710)
  • Орден Святого Александра Невского (1725)

Память

Киновоплощения

См. также

Напишите отзыв о статье "Апраксин, Фёдор Матвеевич"

Примечания

  1. «1728 года ноября 10 дня, преставися раб Божий… граф Феодор Матфеевич Апраксин. Рождение его ноября 27 дня 1661 года, а жития его было 67 лет». (Архим. Григорий. Московский Златоустовский монастырь. (Надписи на каменных гробницах и надгробиях). // «Русския достопамятности». Том 3-й. — М.: Типография Т. Рис, 1880. — С. 45. [4-я паг.])
  2. 1 2 Комолов Н. А. Губернатор Апраксин Федор Матвеевич //Воронежские губернаторы и вице-губернаторы. 1710—1917: Историко-биографические очерки // Ред.-сост. А. Н. Акиньшин. Воронеж, 2000. С. 29.
  3. Петр I. [dlib.rsl.ru/viewer/01003545544#?page=278 30 октября 1712. Об исполнении того, что будет предлагать сенату адмирал граф Апраксин] // Бумаги императора Петра I / Изданы академиком А. Бычковым. — СПб.: Типография II отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии, 1873. — С. 249.
  4. [www.baltinfo.ru/news/V-Vyborge-otkroyut-pamyatnik-general-admiralu-Fedoru-Apraksinu-149054 «В Выборге откроют памятник генерал-адмиралу Федору Апраксину», БалтИнфо, 19.06.2010]
  5. [www.moe-online.ru/news/view/286339.html В Воронеже появился сквер Музыкальный и бульвар имени Тараса Шевченко], Моё!. Проверено 25 апреля 2014.

Литература

Ссылки

  • [russia-today.narod.ru/past/gen/apraksin_mv.htm Предки и потомки Матвея Васильевича Апраксина (1625—1668)]
  • [runeberg.org/nfba/0694.html Nordisk familjebok. Uggleupplagan. 1. A — Armati (фин.)]
  • Беспалов А.В. [100.histrf.ru/commanders/apraksin-fedor-matveevich/ Апраксин Федор Матвеевич]. Проект РВИО и ВГТРК [100.histrf.ru «100 великих полководцев»]. [www.webcitation.org/6HQOgfxqe Архивировано из первоисточника 16 июня 2013].

Отрывок, характеризующий Апраксин, Фёдор Матвеевич

– Готов, – повторил Долохов, как будто выговаривание этого слова доставляло ему удовольствие, и быстро пошел к пленным, которых окружили спешившиеся казаки. – Брать не будем! – крикнул он Денисову.
Денисов не отвечал; он подъехал к Пете, слез с лошади и дрожащими руками повернул к себе запачканное кровью и грязью, уже побледневшее лицо Пети.
«Я привык что нибудь сладкое. Отличный изюм, берите весь», – вспомнилось ему. И казаки с удивлением оглянулись на звуки, похожие на собачий лай, с которыми Денисов быстро отвернулся, подошел к плетню и схватился за него.
В числе отбитых Денисовым и Долоховым русских пленных был Пьер Безухов.


О той партии пленных, в которой был Пьер, во время всего своего движения от Москвы, не было от французского начальства никакого нового распоряжения. Партия эта 22 го октября находилась уже не с теми войсками и обозами, с которыми она вышла из Москвы. Половина обоза с сухарями, который шел за ними первые переходы, была отбита казаками, другая половина уехала вперед; пеших кавалеристов, которые шли впереди, не было ни одного больше; они все исчезли. Артиллерия, которая первые переходы виднелась впереди, заменилась теперь огромным обозом маршала Жюно, конвоируемого вестфальцами. Сзади пленных ехал обоз кавалерийских вещей.
От Вязьмы французские войска, прежде шедшие тремя колоннами, шли теперь одной кучей. Те признаки беспорядка, которые заметил Пьер на первом привале из Москвы, теперь дошли до последней степени.
Дорога, по которой они шли, с обеих сторон была уложена мертвыми лошадьми; оборванные люди, отсталые от разных команд, беспрестанно переменяясь, то присоединялись, то опять отставали от шедшей колонны.
Несколько раз во время похода бывали фальшивые тревоги, и солдаты конвоя поднимали ружья, стреляли и бежали стремглав, давя друг друга, но потом опять собирались и бранили друг друга за напрасный страх.
Эти три сборища, шедшие вместе, – кавалерийское депо, депо пленных и обоз Жюно, – все еще составляли что то отдельное и цельное, хотя и то, и другое, и третье быстро таяло.
В депо, в котором было сто двадцать повозок сначала, теперь оставалось не больше шестидесяти; остальные были отбиты или брошены. Из обоза Жюно тоже было оставлено и отбито несколько повозок. Три повозки были разграблены набежавшими отсталыми солдатами из корпуса Даву. Из разговоров немцев Пьер слышал, что к этому обозу ставили караул больше, чем к пленным, и что один из их товарищей, солдат немец, был расстрелян по приказанию самого маршала за то, что у солдата нашли серебряную ложку, принадлежавшую маршалу.
Больше же всего из этих трех сборищ растаяло депо пленных. Из трехсот тридцати человек, вышедших из Москвы, теперь оставалось меньше ста. Пленные еще более, чем седла кавалерийского депо и чем обоз Жюно, тяготили конвоирующих солдат. Седла и ложки Жюно, они понимали, что могли для чего нибудь пригодиться, но для чего было голодным и холодным солдатам конвоя стоять на карауле и стеречь таких же холодных и голодных русских, которые мерли и отставали дорогой, которых было велено пристреливать, – это было не только непонятно, но и противно. И конвойные, как бы боясь в том горестном положении, в котором они сами находились, не отдаться бывшему в них чувству жалости к пленным и тем ухудшить свое положение, особенно мрачно и строго обращались с ними.
В Дорогобуже, в то время как, заперев пленных в конюшню, конвойные солдаты ушли грабить свои же магазины, несколько человек пленных солдат подкопались под стену и убежали, но были захвачены французами и расстреляны.
Прежний, введенный при выходе из Москвы, порядок, чтобы пленные офицеры шли отдельно от солдат, уже давно был уничтожен; все те, которые могли идти, шли вместе, и Пьер с третьего перехода уже соединился опять с Каратаевым и лиловой кривоногой собакой, которая избрала себе хозяином Каратаева.
С Каратаевым, на третий день выхода из Москвы, сделалась та лихорадка, от которой он лежал в московском гошпитале, и по мере того как Каратаев ослабевал, Пьер отдалялся от него. Пьер не знал отчего, но, с тех пор как Каратаев стал слабеть, Пьер должен был делать усилие над собой, чтобы подойти к нему. И подходя к нему и слушая те тихие стоны, с которыми Каратаев обыкновенно на привалах ложился, и чувствуя усилившийся теперь запах, который издавал от себя Каратаев, Пьер отходил от него подальше и не думал о нем.
В плену, в балагане, Пьер узнал не умом, а всем существом своим, жизнью, что человек сотворен для счастья, что счастье в нем самом, в удовлетворении естественных человеческих потребностей, и что все несчастье происходит не от недостатка, а от излишка; но теперь, в эти последние три недели похода, он узнал еще новую, утешительную истину – он узнал, что на свете нет ничего страшного. Он узнал, что так как нет положения, в котором бы человек был счастлив и вполне свободен, так и нет положения, в котором бы он был бы несчастлив и несвободен. Он узнал, что есть граница страданий и граница свободы и что эта граница очень близка; что тот человек, который страдал оттого, что в розовой постели его завернулся один листок, точно так же страдал, как страдал он теперь, засыпая на голой, сырой земле, остужая одну сторону и пригревая другую; что, когда он, бывало, надевал свои бальные узкие башмаки, он точно так же страдал, как теперь, когда он шел уже босой совсем (обувь его давно растрепалась), ногами, покрытыми болячками. Он узнал, что, когда он, как ему казалось, по собственной своей воле женился на своей жене, он был не более свободен, чем теперь, когда его запирали на ночь в конюшню. Из всего того, что потом и он называл страданием, но которое он тогда почти не чувствовал, главное были босые, стертые, заструпелые ноги. (Лошадиное мясо было вкусно и питательно, селитренный букет пороха, употребляемого вместо соли, был даже приятен, холода большого не было, и днем на ходу всегда бывало жарко, а ночью были костры; вши, евшие тело, приятно согревали.) Одно было тяжело в первое время – это ноги.
Во второй день перехода, осмотрев у костра свои болячки, Пьер думал невозможным ступить на них; но когда все поднялись, он пошел, прихрамывая, и потом, когда разогрелся, пошел без боли, хотя к вечеру страшнее еще было смотреть на ноги. Но он не смотрел на них и думал о другом.
Теперь только Пьер понял всю силу жизненности человека и спасительную силу перемещения внимания, вложенную в человека, подобную тому спасительному клапану в паровиках, который выпускает лишний пар, как только плотность его превышает известную норму.
Он не видал и не слыхал, как пристреливали отсталых пленных, хотя более сотни из них уже погибли таким образом. Он не думал о Каратаеве, который слабел с каждым днем и, очевидно, скоро должен был подвергнуться той же участи. Еще менее Пьер думал о себе. Чем труднее становилось его положение, чем страшнее была будущность, тем независимее от того положения, в котором он находился, приходили ему радостные и успокоительные мысли, воспоминания и представления.


22 го числа, в полдень, Пьер шел в гору по грязной, скользкой дороге, глядя на свои ноги и на неровности пути. Изредка он взглядывал на знакомую толпу, окружающую его, и опять на свои ноги. И то и другое было одинаково свое и знакомое ему. Лиловый кривоногий Серый весело бежал стороной дороги, изредка, в доказательство своей ловкости и довольства, поджимая заднюю лапу и прыгая на трех и потом опять на всех четырех бросаясь с лаем на вороньев, которые сидели на падали. Серый был веселее и глаже, чем в Москве. Со всех сторон лежало мясо различных животных – от человеческого до лошадиного, в различных степенях разложения; и волков не подпускали шедшие люди, так что Серый мог наедаться сколько угодно.
Дождик шел с утра, и казалось, что вот вот он пройдет и на небе расчистит, как вслед за непродолжительной остановкой припускал дождик еще сильнее. Напитанная дождем дорога уже не принимала в себя воды, и ручьи текли по колеям.
Пьер шел, оглядываясь по сторонам, считая шаги по три, и загибал на пальцах. Обращаясь к дождю, он внутренне приговаривал: ну ка, ну ка, еще, еще наддай.
Ему казалось, что он ни о чем не думает; но далеко и глубоко где то что то важное и утешительное думала его душа. Это что то было тончайшее духовное извлечение из вчерашнего его разговора с Каратаевым.
Вчера, на ночном привале, озябнув у потухшего огня, Пьер встал и перешел к ближайшему, лучше горящему костру. У костра, к которому он подошел, сидел Платон, укрывшись, как ризой, с головой шинелью, и рассказывал солдатам своим спорым, приятным, но слабым, болезненным голосом знакомую Пьеру историю. Было уже за полночь. Это было то время, в которое Каратаев обыкновенно оживал от лихорадочного припадка и бывал особенно оживлен. Подойдя к костру и услыхав слабый, болезненный голос Платона и увидав его ярко освещенное огнем жалкое лицо, Пьера что то неприятно кольнуло в сердце. Он испугался своей жалости к этому человеку и хотел уйти, но другого костра не было, и Пьер, стараясь не глядеть на Платона, подсел к костру.
– Что, как твое здоровье? – спросил он.
– Что здоровье? На болезнь плакаться – бог смерти не даст, – сказал Каратаев и тотчас же возвратился к начатому рассказу.
– …И вот, братец ты мой, – продолжал Платон с улыбкой на худом, бледном лице и с особенным, радостным блеском в глазах, – вот, братец ты мой…
Пьер знал эту историю давно, Каратаев раз шесть ему одному рассказывал эту историю, и всегда с особенным, радостным чувством. Но как ни хорошо знал Пьер эту историю, он теперь прислушался к ней, как к чему то новому, и тот тихий восторг, который, рассказывая, видимо, испытывал Каратаев, сообщился и Пьеру. История эта была о старом купце, благообразно и богобоязненно жившем с семьей и поехавшем однажды с товарищем, богатым купцом, к Макарью.
Остановившись на постоялом дворе, оба купца заснули, и на другой день товарищ купца был найден зарезанным и ограбленным. Окровавленный нож найден был под подушкой старого купца. Купца судили, наказали кнутом и, выдернув ноздри, – как следует по порядку, говорил Каратаев, – сослали в каторгу.
– И вот, братец ты мой (на этом месте Пьер застал рассказ Каратаева), проходит тому делу годов десять или больше того. Живет старичок на каторге. Как следовает, покоряется, худого не делает. Только у бога смерти просит. – Хорошо. И соберись они, ночным делом, каторжные то, так же вот как мы с тобой, и старичок с ними. И зашел разговор, кто за что страдает, в чем богу виноват. Стали сказывать, тот душу загубил, тот две, тот поджег, тот беглый, так ни за что. Стали старичка спрашивать: ты за что, мол, дедушка, страдаешь? Я, братцы мои миленькие, говорит, за свои да за людские грехи страдаю. А я ни душ не губил, ни чужого не брал, акромя что нищую братию оделял. Я, братцы мои миленькие, купец; и богатство большое имел. Так и так, говорит. И рассказал им, значит, как все дело было, по порядку. Я, говорит, о себе не тужу. Меня, значит, бог сыскал. Одно, говорит, мне свою старуху и деток жаль. И так то заплакал старичок. Случись в их компании тот самый человек, значит, что купца убил. Где, говорит, дедушка, было? Когда, в каком месяце? все расспросил. Заболело у него сердце. Подходит таким манером к старичку – хлоп в ноги. За меня ты, говорит, старичок, пропадаешь. Правда истинная; безвинно напрасно, говорит, ребятушки, человек этот мучится. Я, говорит, то самое дело сделал и нож тебе под голова сонному подложил. Прости, говорит, дедушка, меня ты ради Христа.
Каратаев замолчал, радостно улыбаясь, глядя на огонь, и поправил поленья.
– Старичок и говорит: бог, мол, тебя простит, а мы все, говорит, богу грешны, я за свои грехи страдаю. Сам заплакал горючьми слезьми. Что же думаешь, соколик, – все светлее и светлее сияя восторженной улыбкой, говорил Каратаев, как будто в том, что он имел теперь рассказать, заключалась главная прелесть и все значение рассказа, – что же думаешь, соколик, объявился этот убийца самый по начальству. Я, говорит, шесть душ загубил (большой злодей был), но всего мне жальче старичка этого. Пускай же он на меня не плачется. Объявился: списали, послали бумагу, как следовает. Место дальнее, пока суд да дело, пока все бумаги списали как должно, по начальствам, значит. До царя доходило. Пока что, пришел царский указ: выпустить купца, дать ему награждения, сколько там присудили. Пришла бумага, стали старичка разыскивать. Где такой старичок безвинно напрасно страдал? От царя бумага вышла. Стали искать. – Нижняя челюсть Каратаева дрогнула. – А его уж бог простил – помер. Так то, соколик, – закончил Каратаев и долго, молча улыбаясь, смотрел перед собой.