Апрельское восстание (1876)

Апрельское восстание
Карта восстания
Дата	18 апреля — 23 мая 1876 года
Место	Балканский полуостров
Причина	Освобождение Болгарии от Османского владычества
Итог	Победа Османской империи
Противники
Болгарское ополчение Османская империя
Командующие
Георгий Бенковский Иларион Драгостинов Панайот Волов Стоян Заимов Стефан Стамболов Хафуз паша, Юсуф ага Софийский, Хасан паша Нишкий
Силы сторон
примерно 10 000 примерно 100 000
Потери
30 000 неизвестно

Апре́льское восста́ние — национально-освободительное восстание в Болгарии 18 апреля—23 мая 1876 года, жестоко подавленное турецкими войсками.

Подготовка к восстанию

В 1869 году Васил Левский и Любен Каравелов создали в Бухаресте Болгарский революционный центральный комитет (БРЦК), а вскоре перенесли его деятельность в Болгарию, создав нелегальную «Внутреннюю революционную организацию». Комитет отправлял в Болгарию связных-«апостолов», которые должны были организовывать население и заниматься подготовкой к восстанию.

22 сентября 1872 подпольщик Димитр Обшти, нарушив прямой запрет Васила Левского, вместе с несколькими сторонниками совершил нападение на турецкую почту на Арабоконакском перевале, где находилась крупная сумма денег, перевозимых из Орхание в Софию. Налёт был успешным, но вскоре он был арестован полицией и оказавшись в заключении, начал давать показания о подготовке восстания. В результате, турецкие власти арестовали и осудили свыше 80 подпольщиков, подпольная организация Софийского округа была разгромлена, пострадали также подпольные организации Врачанского и Плевенского округов. 27 декабря 1872 года турецкой полицией был схвачен Васил Левский. 10 января 1873 рассчитывавший на помилование Д. Обшти был повешен. 6 (18) февраля 1873 года в Софии был повешен Васил Левский, но предотвратить начало восстания турецким властям не удалось.

Начавшееся в июле 1875 года восстание в Боснии и Герцеговине, которое отвлекло на себя часть турецких сил на Балканах, укрепило позиции сторонников вооружённого восстания в Болгарии. В сентябре 1875 года в Болгарии вспыхнуло Старозагорское восстание, подавленное турецкими войсками.

Новое восстание готовилось Болгарским центральным революционным комитетом, находившимся в Джурджу (Румыния), и революционными комитетами в Болгарии. Территория Болгарии была разделена на четыре округа, которые возглавили прибывшие в начале 1876 года организаторы-«апостолы»:

• 1-й Тырновский округ — апостол Стефан Стамболов, его помощниками стали Христо Караминков и Георгий Измирлиев
• 2-й Сливенский округ — апостол Илларион Драгостинов, его помощниками стали Георгий Обретенов и Стоил-воевода
• 3-й Врачанский округ — апостол Стоян Заимов, его помощниками стали Никола Обретенов и Никола Славков
• 4-й Пловдивский округ — апостол Панайот Волов, его помощниками стали Георгий Икономов и Захарий Стоянов

План восстания предусматривал также создание 5-го Софийского округа, но этот округ создан не был, поскольку избранные в качестве его руководителей подпольщики были арестованы турецкими властями.

Однако несмотря на то, что при подготовке восстания учитывался опыт Старозагорского восстания, в военном и организационном отношении Апрельское восстание было подготовлено в недостаточной степени.

Наибольший размах подготовка к восстанию достигла в 4-м Пловдивском округе, где уже в январе 1876 года удалось восстановить старую сеть подпольных комитетов (созданных в 1870—1873 гг. Василом Левским) и создать новые. Активно проводилась подготовка к восстанию и в 1-м Тырновском округе. В окрестностях Русе подготовка шла удовлетворительно, но местным подпольщикам не хватало оружия. В Сливенском округе подготовка шла неудовлетворительно.

В подготовке восстания активно участвовали широкие слои населения, в том числе представители назначенной османами администрации: сельские старосты, кметы и сборщики податей. Крестьяне заготавливали продовольствие, покупали оружие и порох, ремесленники отливали пули и изготавливали патроны, шили сумки и патронташи, изготавливали ремни, обувь и другое снаряжение. В целом, к началу восстания только 4 — 5 тысяч участников имели оружие, однако план восстания предусматривал привлечение невооружённого населения: в частности, для разрушения железной дороги, мостов и телеграфных линий во Врачанском округе. Поскольку оружия не хватало, женщины сушили и толкли жгучий перец (бросать в лица турецким солдатам).

Одним из участников восстания был А. И. Золотухин (русский подданный, прибывший в Пловдив 2 апреля 1876 года) — узнав о подготовке восстания, он приехал в Пазарджик и присоединился к повстанцам, а в дальнейшем воевал против турок в отряде Соколова.

14 апреля 1876 года в Обориште у отрогов Средна-Горы состоялось Великое народное собрание Пловдивского революционного округа, на котором присутствовали 64 представителя от 60 селений, которые согласовали вопросы тактики, утвердили решение о мобилизации, о сборе продовольствия, о реквизициях тягла и скота на нужды восстания, а также решение о изготовлении деревянных пушек. Кроме того, собрание утвердило решения о начале восстания 1 мая 1876 года, позднее начало восстания перенесли на 11 мая 1876 года. Следствием этого стала дезорганизация на местах (некоторые подпольные группы продолжали готовить выступление к 1 мая, в то время как другие готовились выступить 11 мая), что впоследствии стало одной из причин поражения восставших.

В результате недостаточно тщательного соблюдения правил конспирации была утрачена крупная партия оружия: в Пазарджике турки захватили 86 современных игольчатых винтовок. После предательства одного из участников восстания в 4-м округе (лавочник из Балдуево Н. Стоянов донёс турецким властям о подготовке восстания в селении Копривштица), о готовящемся выступлении стало известно турецким властям, начались аресты.

Ход событий

19 апреля 1876 года в Копривштицу прибыл отряд из 20 конных турецких полицейских, начавший обыски, допросы и аресты жителей. Были арестованы два человека, принимавшие участие в подготовке восстания. Местный повстанческий комитет сообщил в центр округа о том, что они приняли решение начать восстание немедленно. В Копривштице ударили в набат, и повстанцы атаковали турок. Член местного повстанческого комитета Г. Тиханек первым выстрелил в представителя султанской администрации. Вслед за этим в Панагюриште был направлен конный курьер с письмом-призывом следовать их примеру.

Во главе восстания стояли Тодор Каблешков, Георги Бенковски и др.

19 апреля 1876 года восстание охватило Копривштицу и Панагюриште. То, что некоторые атаковавшие турок болгарские повстанцы были одеты в самодельные военные мундиры, вызвало замешательство у турецкой администрации (поскольку ускакавший из Панагюриште в Татар-Пазарджик уцелевший турецкий стражник — «чауш» сообщил командиру, что видел русских солдат).

21 апреля 1876 года восстанием были охвачены 32 села и города. Наибольший размах восстание получило в южной Болгарии, где главными центрами восстания стали города Панагюриште, Копривштица, сёла Батак, Перуштица. В других частях страны восстание свелось к разрозненным действиям небольших отрядов. С самого начала восстания не имело единого централизованного руководства, было несогласованным и носило оборонительный характер. Восставшим не хватало оружия — в основном, у них имелись только самодельные пушки, кремнёвые ружья, самодельные пики и иное холодное оружие.

22 апреля 1876 года начались первые серьёзные бои с турками. В подавлении восстания участвовали регулярные части турецкой армии («низам»), резервные войска («редиф»), ополчение из мусульман («мустахфиз») и отряды иррегулярных войск («башибузуки»). Помимо турок, в подавлении восстания участвовали переселённые в Болгарию черкесы и помаки (помак Ахмед-ага из села Тымраш и помак Ахмед-ага из села Барутин во главе сформированных ими вооружённых отрядов участвовали в подавлении родопского очага восстания).

25 апреля 1876 года в Тырновском крае возник ещё один повстанческий отряд из 200 человек, командиром которого стал Пётр Пармаков, а воеводой — поп Харитон (29 апреля отряд занял Дряновский монастырь и на протяжении девяти дней отбивал атаки турок, а израсходовав весь порох — пошёл на прорыв из монастыря, но был уничтожен. Повстанцы погибли в бою или были повешены).

В Соколинском монастыре (недалеко от Габрова) возник отряд из 219 человек под командованием Цанко Дюстабанова, который вёл бои на протяжении десяти дней, прежде чем был разбит турками.

В Трявне из жителей окрестных сёл возник ещё один отряд, но практически сразу повстанцы были уничтожены турками.

26 апреля 1876 года пала Клисура, а к Еленджику прибыли значительные турецкие силы.

27 апреля 1876 года башибузуки захватили и сожгли селение Перуштица. Повстанцы и примкнувшие к ним жители, продолжавшие сопротивление, забаррикадировавшись в церкви, погибли во время пожара (после того, как башибузуки подожгли село), все остальные жители села были казнены.

30 апреля 1876 года после четырёх дней боёв и артиллерийского обстрела турецкие войска захватили Панагюриште, в котором укрылись бежавшие от турок жители 20 окрестных селений. Бои здесь носили ожесточённый характер и шли за каждый дом. Опорными пунктами повстанцев (только 800—1000 из которых имели иное оружие, чем топоры, ножи и деревянные колья) стали укреплённый дом Делчо Ширкова (где держал оборону Тодор Гайдук) и дом Делчо Хаджи Симеонова (где забаррикадировались Рад Клисарь и сотник Стоян Пыков) — занявшие эти строения стрелки, вооружённые трофейными турецкими винтовками, задержали продвижение турецких солдат и нанесли им существенные потери. В боях за селение турки потеряли около 200 человек, в том числе несколько офицеров, поэтому командующий турецким отрядом Хафиз-паша приказал полностью уничтожить селение. Панагюриште было сожжено.

Город Брацигово сопротивлялся больше недели, однако после артиллерийского обстрела повстанцы сложили оружие.

В начале мая 1876 года по требованию местных чорбаджи (связанных с турецкой администрацией и надеявшихся договориться с турками) повстанцы ушли из села Батак. Вслед за этим, башибузуки захватили и сожгли село.

Также, в начале мая 1876 у села Нейково турки уничтожили ещё один отряд из 60 повстанцев (который создали в Сливенском крае Илларион Драгостинов и Георгий Обретенов).

12 мая 1876 года в местности Костина (в Тетеревенских отрогах Стара-Планины) попал в засаду отряд Г. Бенковского, Бенковский погиб.

17 мая 1876 года у деревни Козлодуй высадился сформированный в Румынии отряд (чета) под командованием Христо Ботева (175 человек, в составе которого помимо болгар были два албанца, один босниец, один черногорец и один латыш — подданный Российской империи). Отряд дошёл до города Враца, но 20 мая 1876 года был уничтожен в бою с турецкими войсками.

31 июля 1876 года в бою с турецким отрядом погиб Сидер Грънчаров (Сидер-воевода) — последний из командиров отрядов повстанцев.

В восстании участвовали широкие слои болгарского народа: крестьяне, ремесленники, а также представители мелкой и средней буржуазии и интеллигенции.

Однако плохо вооружённые отряды повстанцев были разгромлены.

Только в южной части Болгарии было убито свыше 30 тысяч человек, в том числе старики, женщины и дети. Также были сожжены 80, разрушены и разграблены 200 селений.

Последующие события

Несмотря на поражение, Апрельское восстание поколебало турецкое феодальное господство в Болгарии, а жестокое подавление восстания привлекло внимание великих держав (в первую очередь, Великобритании и Российской империи) к событиям на Балканах, стало предметом рассмотрения на Константинопольской конференции и одной из причин русско-турецкой войны 1877—1878 годов, в результате которой Болгария была освобождена от турецкого господства.

Восстание вызвало отклик не только в болгарских владениях Османской империи. Международный резонанс вызвал погром в Салониках, где 24 апреля 1876 года толпа мусульман на глазах губернатора Мехмед Рефет-паши убила двух иностранных дипломатов (консула Франции и вице-консула Германии), которые дали убежище христианской девушке.

В Российской империи восстание получило широкое освещение в печати, в стране прошла кампания по сбору пожертвований и помощи болгарам, в которой принимали участие православная церковь, болгарская община и различные общественные организации. Центрами сбора пожертвований стали редакции газет. Кроме того, государственные и общественные структуры занимались оказанием помощи беженцам из Болгарии.

• комиссия в Киеве занималась распределением собранной помощи среди болгарских беженцев
• в октябре 1876 года Дамское отделение при Московском славянском комитете обратилось к русскому консулу в Филиппополе Н. Герову с письмом, в котором сообщило о готовности принять и воспитать 15 болгарских детей-сирот. Всего за счёт общества в московских монастырях, институтах, пансионах и частных семьях были размещены и взяты на содержание 27 девочек-сирот и одна участница восстания (учительница Раина Георгиева из Панагюриште, которая сшила знамя для повстанческого комитета, за что была арестована турками)
• созданное в 1854 году Одесское болгарское настоятельство занималось размещением болгарских беженцев в Одессе, сбором и распределением помощи, устроило в учебные заведения 62 болгарских детей

19 апреля 1901 года рескриптом Фердинанда I была учреждена бронзовая памятная медаль «25 лет Апрельского восстания» («25 години от Априлското въстание»), ей были награждены все оставшиеся в живых участники восстания.

Память, отражение в культуре и искусстве

В литературе

• Иван Вазов. Роман «Под игом».
• И. С. Тургенев 26 июля 1876 года написал стихотворный памфлет «Крокет в Виндзоре» (впоследствии переведённый на английский, французский и немецкий языки и получивший широкое распространение)

В музыке

• Песня «Батак» болгарской группы «Епизод».

В живописи

• художник К. Е. Маковский написал картину «Болгарские мученицы» (денежные средства от которой перечислил в Красный Крест для оказания помощи южным славянам).

Памятники

В Болгарии установлен ряд памятников событиям и участникам восстания. В 1976 году, в 100-летний юбилей восстания на Маньово-Бырдо (на месте одной из позиций повстанцев) был открыт мемориальный комплекс, авторами которого являлись скульпторы Величко Минеков, Секул Крумов, Димитр Даскалов и архитекторы Иван Николов и Богдан Томалевский. Мемориал, в строительстве которого принимали участие добровольцы из Панагюриште, стал самым крупным памятником восстанию.

Дополнительная информация

• среди причин поражения Апрельского восстания следует назвать отсутствие единства в руководстве восстания, а также слабое использование потенциала болгарской эмиграции: к началу восстания за границами Болгарии проживали около 500 тысяч болгар (в основном, в Румынии и Российской империи), но в восстании приняли участие только 300 болгар-эмигрантов.
• Во время Апрельского восстания 1876 года на вооружении болгарских повстанцев помимо охотничьих ружей, топоров и кос были и самодельные пушки. Всего было изготовлено 13 «черешневых пушек», которые представляли собой дульнозарядные деревянные артиллерийские орудия, сделанные сельскими умельцами в Клисуре, Копривштице и Стрелче. Их ствол был изготовлен из выдолбленного ствола черешни, колёса — изготовлены по образцу тележных колёс из дуба или иного прочного дерева. Стволы некоторых орудий для прочности стягивали металлическими обручами, в стволы нескольких других орудий были вставлены медные трубки (от котлов для варки розового масла). Для стрельбы использовали гири от весов, дальность эффективной стрельбы составляла 70 — 80 метров. Ствол такого орудия выдерживал по меньшей мере один выстрел, однако одна из пушек выдержала три выстрела. Две «черешневые пушки» стали трофеями турецких войск, и Хасан-паша отправил их в Стамбул. В 1976 году, в столетний юбилей восстания 1876 года, под руководством Стояна Шнекова в городе Златица по сохранившимся в архивах и музеях чертежам и описаниям были изготовлены несколько точных копий деревянных пушек 1876 года, испытания которых показали — ствол орудия обладал достаточной прочностью при стрельбе чёрным порохом, изготовленным по рецептуре XIX века (хотя и лопался при использовании пороха 1970-х годов). Помимо «черешневых пушек», в Батаке отлили одну дульнозарядную бронзовую пушку (но не успели завершить её отделку и применить).

Литература

• Страшимиров, Д. [ia700300.us.archive.org/33/items/istoriianaapril02stragoog/istoriianaapril02stragoog.pdf История на Априлското въстание. Т. I. Предыстория; Т. II. Приготовления.] Пловдив, 1907
• Страшимиров, Д. [ia700401.us.archive.org/3/items/istoriianaapril03stragoog/istoriianaapril03stragoog.pdf История на Априлското въстание. Т. III. Въстание и пепелища.] Пловдив, 1907
• Н. Т. Обретенов. Спомени за българските възстания. София, 1942.  (болг.)
• И. Козьменко. Русское общество и Апрельское болгарское восстание 1876 года // «Вопросы истории», № 5, май 1947. стр.95-108
• З. Стоянов. Записки о болгарских восстаниях (пер. с болг.). М., 1953.
• Априлско възстание 1876 г. Сб. от документи и материали. тт. 1-3. / под ред. на проф. Ал. Бурмов. София, 1954—1956  (болг.)
• Х. Гандев. Априлското възстание. София, 1956.  (болг.)
• Въоржената борба на българския народ срещу османското господство. София, Държ. военно изд. 1961.  (болг.)
• Стоян Радев. Отражение на Априлското въстание през 1876 г. в унгарския печат. // «Исторически преглед», № 3, 1966. с.59-67  (болг.)
• В. П. Чёрный. Героическая эпопея болгарского народа: Апрельское восстание 1876 года. Львов, 1976.
• С. И. Сидельников. Советская и болгарская историография Апрельского восстания 1876 г. в Болгарии // «Вопросы истории», № 4, 1976. стр.49-71
• А. А. Улунян. Апрельское восстание 1876 г. в Болгарии и Россия. М., 1978.
• Априлского въстание 1876 г. // История на България в 14 тома. Том шести. Българско възраждане 1856—1878. София, изд. на БАН, 1987. стр.361-413  (болг.)
• К. Косев, Н. Жечев, Д. Дойнов. Априлското въстание в съдбата на българския народ. София, 2001.  (болг.)

Ссылки

• [www.britannica.com/eb/article-42735 Статья в энциклопедии Britannica]
• Гергана Манчева. [bnr.bg/ru/post/100405472 Повстанческий город Клисура — урок патриотизма и достоинства] // «Болгарское радио» от 8 мая 2014
• Милка Димитрова. [bnr.bg/ru/post/100403552 Апрельское восстание и героический подвиг Цанко Дюстабанова] // «Болгарское радио» от 1 мая 2014
• [bnr.bg/ru/post/100121060/135-let-aprelaskogo-vosstaniya 135 лет Апрельского восстания] // «Болгарское радио» от 20 апреля 2011

Отрывок, характеризующий Апрельское восстание (1876)

– Ah! Il m'aime tant! – сказала Элен, которой почему то казалось, что Пьер тоже ее любил. – Il fera tout pour moi. [Ах! он меня так любит! Он на все для меня готов.]
Билибин подобрал кожу, чтобы обозначить готовящийся mot.
– Meme le divorce, [Даже и на развод.] – сказал он.
Элен засмеялась.
В числе людей, которые позволяли себе сомневаться в законности предпринимаемого брака, была мать Элен, княгиня Курагина. Она постоянно мучилась завистью к своей дочери, и теперь, когда предмет зависти был самый близкий сердцу княгини, она не могла примириться с этой мыслью. Она советовалась с русским священником о том, в какой мере возможен развод и вступление в брак при живом муже, и священник сказал ей, что это невозможно, и, к радости ее, указал ей на евангельский текст, в котором (священнику казалось) прямо отвергается возможность вступления в брак от живого мужа.
Вооруженная этими аргументами, казавшимися ей неопровержимыми, княгиня рано утром, чтобы застать ее одну, поехала к своей дочери.
Выслушав возражения своей матери, Элен кротко и насмешливо улыбнулась.
– Да ведь прямо сказано: кто женится на разводной жене… – сказала старая княгиня.
– Ah, maman, ne dites pas de betises. Vous ne comprenez rien. Dans ma position j'ai des devoirs, [Ах, маменька, не говорите глупостей. Вы ничего не понимаете. В моем положении есть обязанности.] – заговорилa Элен, переводя разговор на французский с русского языка, на котором ей всегда казалась какая то неясность в ее деле.
– Но, мой друг…
– Ah, maman, comment est ce que vous ne comprenez pas que le Saint Pere, qui a le droit de donner des dispenses… [Ах, маменька, как вы не понимаете, что святой отец, имеющий власть отпущений…]
В это время дама компаньонка, жившая у Элен, вошла к ней доложить, что его высочество в зале и желает ее видеть.
– Non, dites lui que je ne veux pas le voir, que je suis furieuse contre lui, parce qu'il m'a manque parole. [Нет, скажите ему, что я не хочу его видеть, что я взбешена против него, потому что он мне не сдержал слова.]
– Comtesse a tout peche misericorde, [Графиня, милосердие всякому греху.] – сказал, входя, молодой белокурый человек с длинным лицом и носом.
Старая княгиня почтительно встала и присела. Вошедший молодой человек не обратил на нее внимания. Княгиня кивнула головой дочери и поплыла к двери.
«Нет, она права, – думала старая княгиня, все убеждения которой разрушились пред появлением его высочества. – Она права; но как это мы в нашу невозвратную молодость не знали этого? А это так было просто», – думала, садясь в карету, старая княгиня.

В начале августа дело Элен совершенно определилось, и она написала своему мужу (который ее очень любил, как она думала) письмо, в котором извещала его о своем намерении выйти замуж за NN и о том, что она вступила в единую истинную религию и что она просит его исполнить все те необходимые для развода формальности, о которых передаст ему податель сего письма.
«Sur ce je prie Dieu, mon ami, de vous avoir sous sa sainte et puissante garde. Votre amie Helene».
[«Затем молю бога, да будете вы, мой друг, под святым сильным его покровом. Друг ваш Елена»]
Это письмо было привезено в дом Пьера в то время, как он находился на Бородинском поле.


Во второй раз, уже в конце Бородинского сражения, сбежав с батареи Раевского, Пьер с толпами солдат направился по оврагу к Князькову, дошел до перевязочного пункта и, увидав кровь и услыхав крики и стоны, поспешно пошел дальше, замешавшись в толпы солдат.
Одно, чего желал теперь Пьер всеми силами своей души, было то, чтобы выйти поскорее из тех страшных впечатлений, в которых он жил этот день, вернуться к обычным условиям жизни и заснуть спокойно в комнате на своей постели. Только в обычных условиях жизни он чувствовал, что будет в состоянии понять самого себя и все то, что он видел и испытал. Но этих обычных условий жизни нигде не было.
Хотя ядра и пули не свистали здесь по дороге, по которой он шел, но со всех сторон было то же, что было там, на поле сражения. Те же были страдающие, измученные и иногда странно равнодушные лица, та же кровь, те же солдатские шинели, те же звуки стрельбы, хотя и отдаленной, но все еще наводящей ужас; кроме того, была духота и пыль.
Пройдя версты три по большой Можайской дороге, Пьер сел на краю ее.
Сумерки спустились на землю, и гул орудий затих. Пьер, облокотившись на руку, лег и лежал так долго, глядя на продвигавшиеся мимо него в темноте тени. Беспрестанно ему казалось, что с страшным свистом налетало на него ядро; он вздрагивал и приподнимался. Он не помнил, сколько времени он пробыл тут. В середине ночи трое солдат, притащив сучьев, поместились подле него и стали разводить огонь.
Солдаты, покосившись на Пьера, развели огонь, поставили на него котелок, накрошили в него сухарей и положили сала. Приятный запах съестного и жирного яства слился с запахом дыма. Пьер приподнялся и вздохнул. Солдаты (их было трое) ели, не обращая внимания на Пьера, и разговаривали между собой.
– Да ты из каких будешь? – вдруг обратился к Пьеру один из солдат, очевидно, под этим вопросом подразумевая то, что и думал Пьер, именно: ежели ты есть хочешь, мы дадим, только скажи, честный ли ты человек?
– Я? я?.. – сказал Пьер, чувствуя необходимость умалить как возможно свое общественное положение, чтобы быть ближе и понятнее для солдат. – Я по настоящему ополченный офицер, только моей дружины тут нет; я приезжал на сраженье и потерял своих.
– Вишь ты! – сказал один из солдат.
Другой солдат покачал головой.
– Что ж, поешь, коли хочешь, кавардачку! – сказал первый и подал Пьеру, облизав ее, деревянную ложку.
Пьер подсел к огню и стал есть кавардачок, то кушанье, которое было в котелке и которое ему казалось самым вкусным из всех кушаний, которые он когда либо ел. В то время как он жадно, нагнувшись над котелком, забирая большие ложки, пережевывал одну за другой и лицо его было видно в свете огня, солдаты молча смотрели на него.
– Тебе куды надо то? Ты скажи! – спросил опять один из них.
– Мне в Можайск.
– Ты, стало, барин?
– Да.
– А как звать?
– Петр Кириллович.
– Ну, Петр Кириллович, пойдем, мы тебя отведем. В совершенной темноте солдаты вместе с Пьером пошли к Можайску.
Уже петухи пели, когда они дошли до Можайска и стали подниматься на крутую городскую гору. Пьер шел вместе с солдатами, совершенно забыв, что его постоялый двор был внизу под горою и что он уже прошел его. Он бы не вспомнил этого (в таком он находился состоянии потерянности), ежели бы с ним не столкнулся на половине горы его берейтор, ходивший его отыскивать по городу и возвращавшийся назад к своему постоялому двору. Берейтор узнал Пьера по его шляпе, белевшей в темноте.
– Ваше сиятельство, – проговорил он, – а уж мы отчаялись. Что ж вы пешком? Куда же вы, пожалуйте!
– Ах да, – сказал Пьер.
Солдаты приостановились.
– Ну что, нашел своих? – сказал один из них.
– Ну, прощавай! Петр Кириллович, кажись? Прощавай, Петр Кириллович! – сказали другие голоса.
– Прощайте, – сказал Пьер и направился с своим берейтором к постоялому двору.
«Надо дать им!» – подумал Пьер, взявшись за карман. – «Нет, не надо», – сказал ему какой то голос.
В горницах постоялого двора не было места: все были заняты. Пьер прошел на двор и, укрывшись с головой, лег в свою коляску.


Едва Пьер прилег головой на подушку, как он почувствовал, что засыпает; но вдруг с ясностью почти действительности послышались бум, бум, бум выстрелов, послышались стоны, крики, шлепанье снарядов, запахло кровью и порохом, и чувство ужаса, страха смерти охватило его. Он испуганно открыл глаза и поднял голову из под шинели. Все было тихо на дворе. Только в воротах, разговаривая с дворником и шлепая по грязи, шел какой то денщик. Над головой Пьера, под темной изнанкой тесового навеса, встрепенулись голубки от движения, которое он сделал, приподнимаясь. По всему двору был разлит мирный, радостный для Пьера в эту минуту, крепкий запах постоялого двора, запах сена, навоза и дегтя. Между двумя черными навесами виднелось чистое звездное небо.
«Слава богу, что этого нет больше, – подумал Пьер, опять закрываясь с головой. – О, как ужасен страх и как позорно я отдался ему! А они… они все время, до конца были тверды, спокойны… – подумал он. Они в понятии Пьера были солдаты – те, которые были на батарее, и те, которые кормили его, и те, которые молились на икону. Они – эти странные, неведомые ему доселе они, ясно и резко отделялись в его мысли от всех других людей.
«Солдатом быть, просто солдатом! – думал Пьер, засыпая. – Войти в эту общую жизнь всем существом, проникнуться тем, что делает их такими. Но как скинуть с себя все это лишнее, дьявольское, все бремя этого внешнего человека? Одно время я мог быть этим. Я мог бежать от отца, как я хотел. Я мог еще после дуэли с Долоховым быть послан солдатом». И в воображении Пьера мелькнул обед в клубе, на котором он вызвал Долохова, и благодетель в Торжке. И вот Пьеру представляется торжественная столовая ложа. Ложа эта происходит в Английском клубе. И кто то знакомый, близкий, дорогой, сидит в конце стола. Да это он! Это благодетель. «Да ведь он умер? – подумал Пьер. – Да, умер; но я не знал, что он жив. И как мне жаль, что он умер, и как я рад, что он жив опять!» С одной стороны стола сидели Анатоль, Долохов, Несвицкий, Денисов и другие такие же (категория этих людей так же ясно была во сне определена в душе Пьера, как и категория тех людей, которых он называл они), и эти люди, Анатоль, Долохов громко кричали, пели; но из за их крика слышен был голос благодетеля, неумолкаемо говоривший, и звук его слов был так же значителен и непрерывен, как гул поля сраженья, но он был приятен и утешителен. Пьер не понимал того, что говорил благодетель, но он знал (категория мыслей так же ясна была во сне), что благодетель говорил о добре, о возможности быть тем, чем были они. И они со всех сторон, с своими простыми, добрыми, твердыми лицами, окружали благодетеля. Но они хотя и были добры, они не смотрели на Пьера, не знали его. Пьер захотел обратить на себя их внимание и сказать. Он привстал, но в то же мгновенье ноги его похолодели и обнажились.
Ему стало стыдно, и он рукой закрыл свои ноги, с которых действительно свалилась шинель. На мгновение Пьер, поправляя шинель, открыл глаза и увидал те же навесы, столбы, двор, но все это было теперь синевато, светло и подернуто блестками росы или мороза.
«Рассветает, – подумал Пьер. – Но это не то. Мне надо дослушать и понять слова благодетеля». Он опять укрылся шинелью, но ни столовой ложи, ни благодетеля уже не было. Были только мысли, ясно выражаемые словами, мысли, которые кто то говорил или сам передумывал Пьер.
Пьер, вспоминая потом эти мысли, несмотря на то, что они были вызваны впечатлениями этого дня, был убежден, что кто то вне его говорил их ему. Никогда, как ему казалось, он наяву не был в состоянии так думать и выражать свои мысли.
«Война есть наитруднейшее подчинение свободы человека законам бога, – говорил голос. – Простота есть покорность богу; от него не уйдешь. И они просты. Они, не говорят, но делают. Сказанное слово серебряное, а несказанное – золотое. Ничем не может владеть человек, пока он боится смерти. А кто не боится ее, тому принадлежит все. Ежели бы не было страдания, человек не знал бы границ себе, не знал бы себя самого. Самое трудное (продолжал во сне думать или слышать Пьер) состоит в том, чтобы уметь соединять в душе своей значение всего. Все соединить? – сказал себе Пьер. – Нет, не соединить. Нельзя соединять мысли, а сопрягать все эти мысли – вот что нужно! Да, сопрягать надо, сопрягать надо! – с внутренним восторгом повторил себе Пьер, чувствуя, что этими именно, и только этими словами выражается то, что он хочет выразить, и разрешается весь мучащий его вопрос.
– Да, сопрягать надо, пора сопрягать.
– Запрягать надо, пора запрягать, ваше сиятельство! Ваше сиятельство, – повторил какой то голос, – запрягать надо, пора запрягать…
Это был голос берейтора, будившего Пьера. Солнце било прямо в лицо Пьера. Он взглянул на грязный постоялый двор, в середине которого у колодца солдаты поили худых лошадей, из которого в ворота выезжали подводы. Пьер с отвращением отвернулся и, закрыв глаза, поспешно повалился опять на сиденье коляски. «Нет, я не хочу этого, не хочу этого видеть и понимать, я хочу понять то, что открывалось мне во время сна. Еще одна секунда, и я все понял бы. Да что же мне делать? Сопрягать, но как сопрягать всё?» И Пьер с ужасом почувствовал, что все значение того, что он видел и думал во сне, было разрушено.
Берейтор, кучер и дворник рассказывали Пьеру, что приезжал офицер с известием, что французы подвинулись под Можайск и что наши уходят.
Пьер встал и, велев закладывать и догонять себя, пошел пешком через город.
Войска выходили и оставляли около десяти тысяч раненых. Раненые эти виднелись в дворах и в окнах домов и толпились на улицах. На улицах около телег, которые должны были увозить раненых, слышны были крики, ругательства и удары. Пьер отдал догнавшую его коляску знакомому раненому генералу и с ним вместе поехал до Москвы. Доро гой Пьер узнал про смерть своего шурина и про смерть князя Андрея.

Х
30 го числа Пьер вернулся в Москву. Почти у заставы ему встретился адъютант графа Растопчина.
– А мы вас везде ищем, – сказал адъютант. – Графу вас непременно нужно видеть. Он просит вас сейчас же приехать к нему по очень важному делу.
Пьер, не заезжая домой, взял извозчика и поехал к главнокомандующему.
Граф Растопчин только в это утро приехал в город с своей загородной дачи в Сокольниках. Прихожая и приемная в доме графа были полны чиновников, явившихся по требованию его или за приказаниями. Васильчиков и Платов уже виделись с графом и объяснили ему, что защищать Москву невозможно и что она будет сдана. Известия эти хотя и скрывались от жителей, но чиновники, начальники различных управлений знали, что Москва будет в руках неприятеля, так же, как и знал это граф Растопчин; и все они, чтобы сложить с себя ответственность, пришли к главнокомандующему с вопросами, как им поступать с вверенными им частями.
В то время как Пьер входил в приемную, курьер, приезжавший из армии, выходил от графа.
Курьер безнадежно махнул рукой на вопросы, с которыми обратились к нему, и прошел через залу.
Дожидаясь в приемной, Пьер усталыми глазами оглядывал различных, старых и молодых, военных и статских, важных и неважных чиновников, бывших в комнате. Все казались недовольными и беспокойными. Пьер подошел к одной группе чиновников, в которой один был его знакомый. Поздоровавшись с Пьером, они продолжали свой разговор.
– Как выслать да опять вернуть, беды не будет; а в таком положении ни за что нельзя отвечать.
– Да ведь вот, он пишет, – говорил другой, указывая на печатную бумагу, которую он держал в руке.
– Это другое дело. Для народа это нужно, – сказал первый.
– Что это? – спросил Пьер.
– А вот новая афиша.
Пьер взял ее в руки и стал читать:
«Светлейший князь, чтобы скорей соединиться с войсками, которые идут к нему, перешел Можайск и стал на крепком месте, где неприятель не вдруг на него пойдет. К нему отправлено отсюда сорок восемь пушек с снарядами, и светлейший говорит, что Москву до последней капли крови защищать будет и готов хоть в улицах драться. Вы, братцы, не смотрите на то, что присутственные места закрыли: дела прибрать надобно, а мы своим судом с злодеем разберемся! Когда до чего дойдет, мне надобно молодцов и городских и деревенских. Я клич кликну дня за два, а теперь не надо, я и молчу. Хорошо с топором, недурно с рогатиной, а всего лучше вилы тройчатки: француз не тяжеле снопа ржаного. Завтра, после обеда, я поднимаю Иверскую в Екатерининскую гошпиталь, к раненым. Там воду освятим: они скорее выздоровеют; и я теперь здоров: у меня болел глаз, а теперь смотрю в оба».
– А мне говорили военные люди, – сказал Пьер, – что в городе никак нельзя сражаться и что позиция…
– Ну да, про то то мы и говорим, – сказал первый чиновник.
– А что это значит: у меня болел глаз, а теперь смотрю в оба? – сказал Пьер.
– У графа был ячмень, – сказал адъютант, улыбаясь, – и он очень беспокоился, когда я ему сказал, что приходил народ спрашивать, что с ним. А что, граф, – сказал вдруг адъютант, с улыбкой обращаясь к Пьеру, – мы слышали, что у вас семейные тревоги? Что будто графиня, ваша супруга…
– Я ничего не слыхал, – равнодушно сказал Пьер. – А что вы слышали?
– Нет, знаете, ведь часто выдумывают. Я говорю, что слышал.
– Что же вы слышали?
– Да говорят, – опять с той же улыбкой сказал адъютант, – что графиня, ваша жена, собирается за границу. Вероятно, вздор…
– Может быть, – сказал Пьер, рассеянно оглядываясь вокруг себя. – А это кто? – спросил он, указывая на невысокого старого человека в чистой синей чуйке, с белою как снег большою бородой, такими же бровями и румяным лицом.
– Это? Это купец один, то есть он трактирщик, Верещагин. Вы слышали, может быть, эту историю о прокламации?
– Ах, так это Верещагин! – сказал Пьер, вглядываясь в твердое и спокойное лицо старого купца и отыскивая в нем выражение изменничества.
– Это не он самый. Это отец того, который написал прокламацию, – сказал адъютант. – Тот молодой, сидит в яме, и ему, кажется, плохо будет.
Один старичок, в звезде, и другой – чиновник немец, с крестом на шее, подошли к разговаривающим.
– Видите ли, – рассказывал адъютант, – это запутанная история. Явилась тогда, месяца два тому назад, эта прокламация. Графу донесли. Он приказал расследовать. Вот Гаврило Иваныч разыскивал, прокламация эта побывала ровно в шестидесяти трех руках. Приедет к одному: вы от кого имеете? – От того то. Он едет к тому: вы от кого? и т. д. добрались до Верещагина… недоученный купчик, знаете, купчик голубчик, – улыбаясь, сказал адъютант. – Спрашивают у него: ты от кого имеешь? И главное, что мы знаем, от кого он имеет. Ему больше не от кого иметь, как от почт директора. Но уж, видно, там между ними стачка была. Говорит: ни от кого, я сам сочинил. И грозили и просили, стал на том: сам сочинил. Так и доложили графу. Граф велел призвать его. «От кого у тебя прокламация?» – «Сам сочинил». Ну, вы знаете графа! – с гордой и веселой улыбкой сказал адъютант. – Он ужасно вспылил, да и подумайте: этакая наглость, ложь и упорство!..
– А! Графу нужно было, чтобы он указал на Ключарева, понимаю! – сказал Пьер.
– Совсем не нужно», – испуганно сказал адъютант. – За Ключаревым и без этого были грешки, за что он и сослан. Но дело в том, что граф очень был возмущен. «Как же ты мог сочинить? – говорит граф. Взял со стола эту „Гамбургскую газету“. – Вот она. Ты не сочинил, а перевел, и перевел то скверно, потому что ты и по французски, дурак, не знаешь». Что же вы думаете? «Нет, говорит, я никаких газет не читал, я сочинил». – «А коли так, то ты изменник, и я тебя предам суду, и тебя повесят. Говори, от кого получил?» – «Я никаких газет не видал, а сочинил». Так и осталось. Граф и отца призывал: стоит на своем. И отдали под суд, и приговорили, кажется, к каторжной работе. Теперь отец пришел просить за него. Но дрянной мальчишка! Знаете, эдакой купеческий сынишка, франтик, соблазнитель, слушал где то лекции и уж думает, что ему черт не брат. Ведь это какой молодчик! У отца его трактир тут у Каменного моста, так в трактире, знаете, большой образ бога вседержителя и представлен в одной руке скипетр, в другой держава; так он взял этот образ домой на несколько дней и что же сделал! Нашел мерзавца живописца…


В середине этого нового рассказа Пьера позвали к главнокомандующему.
Пьер вошел в кабинет графа Растопчина. Растопчин, сморщившись, потирал лоб и глаза рукой, в то время как вошел Пьер. Невысокий человек говорил что то и, как только вошел Пьер, замолчал и вышел.
– А! здравствуйте, воин великий, – сказал Растопчин, как только вышел этот человек. – Слышали про ваши prouesses [достославные подвиги]! Но не в том дело. Mon cher, entre nous, [Между нами, мой милый,] вы масон? – сказал граф Растопчин строгим тоном, как будто было что то дурное в этом, но что он намерен был простить. Пьер молчал. – Mon cher, je suis bien informe, [Мне, любезнейший, все хорошо известно,] но я знаю, что есть масоны и масоны, и надеюсь, что вы не принадлежите к тем, которые под видом спасенья рода человеческого хотят погубить Россию.
– Да, я масон, – отвечал Пьер.
– Ну вот видите ли, мой милый. Вам, я думаю, не безызвестно, что господа Сперанский и Магницкий отправлены куда следует; то же сделано с господином Ключаревым, то же и с другими, которые под видом сооружения храма Соломона старались разрушить храм своего отечества. Вы можете понимать, что на это есть причины и что я не мог бы сослать здешнего почт директора, ежели бы он не был вредный человек. Теперь мне известно, что вы послали ему свой. экипаж для подъема из города и даже что вы приняли от него бумаги для хранения. Я вас люблю и не желаю вам зла, и как вы в два раза моложе меня, то я, как отец, советую вам прекратить всякое сношение с такого рода людьми и самому уезжать отсюда как можно скорее.
– Но в чем же, граф, вина Ключарева? – спросил Пьер.
– Это мое дело знать и не ваше меня спрашивать, – вскрикнул Растопчин.
– Ежели его обвиняют в том, что он распространял прокламации Наполеона, то ведь это не доказано, – сказал Пьер (не глядя на Растопчина), – и Верещагина…
– Nous y voila, [Так и есть,] – вдруг нахмурившись, перебивая Пьера, еще громче прежнего вскрикнул Растопчин. – Верещагин изменник и предатель, который получит заслуженную казнь, – сказал Растопчин с тем жаром злобы, с которым говорят люди при воспоминании об оскорблении. – Но я не призвал вас для того, чтобы обсуждать мои дела, а для того, чтобы дать вам совет или приказание, ежели вы этого хотите. Прошу вас прекратить сношения с такими господами, как Ключарев, и ехать отсюда. А я дурь выбью, в ком бы она ни была. – И, вероятно, спохватившись, что он как будто кричал на Безухова, который еще ни в чем не был виноват, он прибавил, дружески взяв за руку Пьера: – Nous sommes a la veille d'un desastre publique, et je n'ai pas le temps de dire des gentillesses a tous ceux qui ont affaire a moi. Голова иногда кругом идет! Eh! bien, mon cher, qu'est ce que vous faites, vous personnellement? [Мы накануне общего бедствия, и мне некогда быть любезным со всеми, с кем у меня есть дело. Итак, любезнейший, что вы предпринимаете, вы лично?]