Апулей
Апулей |
Апуле́й (лат. Apuleius, родился в 124/125 н. э. в Мадавре, римская провинция Африка) — древнеримский писатель и поэт, философ-платоник, ритор, автор знаменитого романа «Метаморфозы» («Золотой осёл»). Сохранившиеся труды Апулея написаны на латинском языке.
Содержание
Биография
Основной источник биографических сведений об Апулее — его же собственная «Апология». Несколько деталей биографии можно найти также в его «Флоридах»[2].
Родился в городе Мадавре римской провинции Африка, расположенном на границе Нумидии и владений гетулов, отчего называл себя порой «полунумидийцем-полугетулом»[2]. Образование завершал в Афинах, где изучал греческий язык, литературу и философию. Как он сам говорит во «Флоридах»: «Я пил в Афинах и из иных чаш: из чаши поэтического вымысла, из светлой чаши геометрии, из терпкой чаши диалектики, но в особенности из чаши всеохватывающей философии — этой бездонной нектарной чаши». Оттуда он переселился в Рим, где занимался некоторое время написанием речей для судебных процессов. Однако жизнь в имперской столице показалась ему слишком дорогой, и он вернулся на родину.
Где-то в 155—158 годах предпринял путешествие в Александрию, но по пути заболел и задержался в городе Эе (на территории современного Триполи). Воспользовавшись гостеприимством случайно встреченного соученика, знакомого ему по Афинам, остановился у него. Мать этого соученика, богатая вдова Пудентилла, до того отказывавшаяся, несмотря на настояния семьи, выйти снова замуж, влюбилась в Апулея и неожиданно дала согласие на брак. Раздосадованные родственники покойного мужа Пудентиллы обвинили Апулея в занятиях магией и в том, что он колдовством склонил Пудентиллу стать его женой. Апулей сам защищал себя в суде и был оправдан, его «Апология, или Речь в защиту самого себя от обвинения в магии» дошла до наших дней.
Из отдельных упоминаний в отрывках его речей следует, что позднее Апулей переселился в Карфаген, где был верховным жрецом провинции и дважды удостаивался статуй. Вероятно, являлся приверженцем культа Исиды, крайне негативно и саркастически изобразил в «Метаморфозах» жрецов Сирийской богини. Из упоминания в его поздних речах некоторых имён следует, что в 170-х годах он был ещё жив. Время и место его смерти неизвестны.
Августин Блаженный, который сам обучался в Мадавре, не раз упоминает Апулея в труде «О граде Божьем» и отдельных письмах, называя его «африканец, наиболее известный из наших африканцев» (лат. qui nobis Afris Afer est notior). Для Августина это маг, чьи чудеса в глазах противников христианства превосходили сотворённые Христом, а его «Метаморфозы» — повествование о действительно пережитом их автором превращении[2].
Творчество
Сохранились следующие сочинения Апулея (на латинском языке):
- «Метаморфозы в XI книгах» (Metamorphoseon libri XI). Со времён блаж. Августина это сочинение называется также «Золотой осёл» (Asinus aureus), где эпитет «золотой» относится к художественным достоинствам произведения.
- «Апология» (Apologia, заголовок неаутентичный; оригинальное название — Pro se de magia, чаще сокращённо — De magia). Традиционно считается речью, которую Апулей держал в свою защиту против обвинения в магии. Некоторые современные исследователи считают «Апологию» не столько реальной записью ораторского выступления Апулея, сколько литературной фикцией, сочинением «в жанре апологии»[3].
- «Флориды» (Florida). Фрагментарное собрание 23 речей и лекций Апулея. Античная традиция делит «Флориды» на 4 книги. Дошедший до нас текст представляет собой анонимную (предполагаемый автор обработки — ритор Крисп Салюстий, конец IV в.) конспективную обработку некогда масштабной книги.
- «О божестве Сократа» (De deo Socratis). Рассуждение о природе «даймона» у Сократа и о существовании промежуточных существ между богами и людьми.
- «О Платоне и его учении» (De Platone et eius dogmate). Изложение натурфилософии и этики Платона.
- «О мире» (De mundo). Латинский пересказ трактата перипатетической школы (ранее приписывался Аристотелю).
Самостоятельную литературную ценность представляет «Сказка об Амуре и Психее», одна из 11 вставных новелл романа «Метаморфозы». Она неоднократно перелагалась в разных странах, в том числе в России (И. Ф. Богданович, С. Т. Аксаков) и была много раз воспроизведена в различных художественных произведениях, например у Рафаэля и Торвальдсена. Сюжеты из романа заимствовали Боккаччо, Сервантес, Филдинг, Смоллетт и многие другие.
Присциан и Фульгенций упоминают художественный роман Апулея «Гермагор» (Hermagoras; не сохранился). По мнению Марии Грабарь-Пассек, именно в роли романиста Апулей раскрывает свой явный и яркий талант; во всём остальном, не исключая и стихов (примеры которых сохранились в «Апологии») он не превосходит уровень обычного ритора, свои же философские дарования он склонен переоценивать[2]. Стихи Апулея сохранились фрагментарно.
Апулей активно способствовал ассимиляции греческой учёности в Риме. Он изложил по-латыни трактаты Аристотеля «Об истолковании» и «О мире» (авторство Аристотеля оспаривается), в отдельном большом труде пересказал философское учение Платона. Согласно Кассиодору[4], Апулей также перевёл на латынь «Введение в арифметику» Никомаха Герасского.
Издания и переводы
Академическое издание собраний сочинений Апулея с переводом и комментариями на немецком было начато Удендорпом и Рункеном, закончено Босша (3 тома, Лейден, 1786—1823) и Гильдебрантом (2 тома, Лейпциг, 1842). Другие издания выпущены Клоцом (2 тома, Альтенбург, 1778) и Гильдебрантом (Лейпциг, 1843). В 1914—15 гг. Апулея издавали Батлер и Оуэн (H. E. Butler and A. S. Owen). Критические издания трудов Апулея были опубликованы в XX в. в немецком издательстве Teubner (под редакцией Рудольфа Хельма и Клаудио Морескини) и французском Les Belles Lettres (редакторы Дональд Робертсон, Поль Валетт и Жан Божé).
Тойбнеровское критическое издание:
- Apulei Platonici Madaurensis opera quae supersunt. Teubner, Leipzig bzw. Stuttgart und Leipzig
- Bd. 1: Metamorphoseon libri XI, ed. Rudolf Helm. Leipzig, 1955 (репринт издания 1931 г., на сс.297–301 addenda et corrigenda)
- Bd. 2/1: Pro se de magia liber (Apologia), ed. Rudolf Helm. Leipzig, 1972
- Bd. 2/2: Florida, ed. Rudolf Helm. Stuttgart; Leipzig, 1993. ISBN 3-8154-1057-6 (репринт издания 1959 г.)
- Bd. 3: De philosophia libri, ed. Claudio Moreschini. Stuttgart; Leipzig, 1991. ISBN 3-519-01058-5 (философские труды и фрагменты, включая те, в которых авторство Апулея оспаривается)
Парижское Les Belle Lettres (серия «Collection Budé») наряду с критическим изданием текста размещает также переводы (на французский) с комментариями:
- Les Métamorphoses, ed. Donald Struan Robertson et Paul Vallette. Paris 1985, 1989, 2000.
- Vol. 1 (lib. 1–3). Paris, 1989, ISBN 2-251-01009-2 (репринт 1-го изд. 1940 г.)
- Vol. 2 (lib. 4–6). Paris, 2000. ISBN 2-251-01010-6 (репринт 7-го изд. 1992 г.)
- Vol. 3 (lib. 7–11). Paris, 1985. ISBN 2-251-01011-4 (репринт 1-го изд. 1945 г.)
- Opuscules philosophiques: Du dieu de Socrate, Platon et sa doctrine, Du monde. Fragments. 2e ed. Texte établi, traduit et commenté par Jean Beaujeu. Paris, 2002. ISBN 2-251-01012-2 (первое его же издание - 1973).
- Apologie. Florides. Texte établi et traduit par P. Vallette. 3e ed. Paris, 1971.
В XXI в. издательство Oxford University Press опубликовало новое критическое издание «Метаморфоз»:
- Apulei metamorphoseon libri XI, ed. Maaike Zimmerman. Oxford, 2012. ISBN 978-0-19-927702-5.
На русском языке
На русском языке «Метаморфозы» в переводе Ермила Кострова в первый раз опубликованы в 1781 году. Вероятно, именно об этом переводе говорится у Пушкина:
В те дни, когда в садах Лицея Я безмятежно расцветал, Читал охотно Апулея, А Цицерона не читал <...> «Евгений Онегин», Глава 8
|
В 1895 году вышел перевод «Метаморфоз» Н. М. Соколова, а в 1929 году перевод М. А. Кузмина. Позднее перевод Кузмина переиздавался с вызванными цензурными требованиями редакторскими правками А. И. Пиотровского.
В 1956 году в академической серии «Литературные памятники» вышли «Метаморфозы» (в переводе Кузмина), «Апология» и «Флориды» (перевод С. П. Маркиша)[5].
В 1988 году под редакцией М. Л. Гаспарова вышла книга «Апулей. „Метаморфозы“ и другие сочинения»[6]. В сборник помимо «Метаморфоз» (в старом переводе Кузмина) вошли «Апология» (перевод E. Рабинович), «Флориды» (перевод P. Урбан) и (впервые) «О божестве Сократа» (перевод А. Кузнецова).
Трактат «О Платоне и его учении» в переводе Ю, А. Шичалина вышел в 1995 году в антологии «Учебники платоновской философии»[7].
Напишите отзыв о статье "Апулей"
Примечания
- ↑ Нет абсолютной уверенности, что на медальоне изображён именно тот Апулей. Однако изображение похоже на то, которое рисуется словами из его речи: правильное, несколько женственное лицо, обрамлённое длинными густыми локонами. В русском академическом издании 1960 года с указанными оговорками фотография медальона была использована, чтобы дать представление об облике Апулея.
- ↑ 1 2 3 4 М. Е. Грабарь-Пассек. Апулей // Апология • Метаморфозы • Флориды. — М.: АН СССР, 1960. — С. 357—365.
- ↑ Gaide F. Apulée de Madaure a-t-il prononcé le De Magia devant le proconsul d’Afrique? // Les Études Classiques 61 (1993), pp. 227–231.
- ↑ Institutiones. 2.04
- ↑ Апология • Метаморфозы • Флориды / Отв. ред. М. Е. Грабарь-Пассек. — М.: АН СССР, 1960. — (Литературные памятники).
- ↑ Апулей. «Метаморфозы» и другие сочинения / Сост. М. Л. Гаспаров. — М.: Худлит, 1988. — (Библиотека античной литературы). — ISBN 5280003239.
- ↑ Платон и его учение // Учебники платоновской философии / Сост. Ю. А. Шичалин. — М.: Водолей, 1995. — ISBN 5713700232.
Литература
- Андерсон В. А. Роман Апулея и народная сказка. Т. 1. Казань, 1914.
- [www.memoirs.ru/rarhtml/IH_NSK_RA70_3.htm И. Х. Несколько слов о Кострове и о переведенной им книге Апулея: Золотой осел // Русский архив, 1870. — Изд. 2-е. — М., 1871. — Стб. 709—718.]. [www.webcitation.org/6CW5a04iY Архивировано из первоисточника 28 ноября 2012].
- Полякова С. В. «Метаморфозы» или «Золотой осел» Апулея. — М.: Главная редакция восточной литературы издательства «Наука», 1988. — 150 с.
- Кузнецов А. Е. [elar.uniyar.ac.ru/jspui/handle/123456789/2481 Художественные принципы и мировоззрение Апулея]. [www.webcitation.org/6CW5aenCf Архивировано из первоисточника 28 ноября 2012].. Авт. дисс… к.фил.н. М., 1989.
- Тоноян Л. Г. О логическом трактате Апулея. // Я.(А. Слинин) и Мы: к 70-летию профессора Ярослава Анатольевича Слинина. СПб., 2002. C. 519—527.
- Левинская О. Л. Античная Asinaria: история одного сюжета. («Orientalia». Вып.21). М.: РГГУ, 2008.
- Harrison, S. J.: Apuleius: A Latin Sophist (Oxford, Oxford University Press, 2000), 281 pp.
- При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).
Ссылки
Апулей в Викицитатнике? | |
Апулей в Викитеке? |
- [apulei.ru/ Apulei.ru — информационный ресурс]
- [www.thelatinlibrary.com/apuleius.html Латинские тексты]. [www.webcitation.org/6CW5biS6D Архивировано из первоисточника 28 ноября 2012].
- [lib.ru/POEEAST/APULEJ/ Апулей] в библиотеке Максима Мошкова
Отрывок, характеризующий Апулей
Солдат в движении так же окружен, ограничен и влеком своим полком, как моряк кораблем, на котором он находится. Как бы далеко он ни прошел, в какие бы странные, неведомые и опасные широты ни вступил он, вокруг него – как для моряка всегда и везде те же палубы, мачты, канаты своего корабля – всегда и везде те же товарищи, те же ряды, тот же фельдфебель Иван Митрич, та же ротная собака Жучка, то же начальство. Солдат редко желает знать те широты, в которых находится весь корабль его; но в день сражения, Бог знает как и откуда, в нравственном мире войска слышится одна для всех строгая нота, которая звучит приближением чего то решительного и торжественного и вызывает их на несвойственное им любопытство. Солдаты в дни сражений возбужденно стараются выйти из интересов своего полка, прислушиваются, приглядываются и жадно расспрашивают о том, что делается вокруг них.Туман стал так силен, что, несмотря на то, что рассветало, не видно было в десяти шагах перед собою. Кусты казались громадными деревьями, ровные места – обрывами и скатами. Везде, со всех сторон, можно было столкнуться с невидимым в десяти шагах неприятелем. Но долго шли колонны всё в том же тумане, спускаясь и поднимаясь на горы, минуя сады и ограды, по новой, непонятной местности, нигде не сталкиваясь с неприятелем. Напротив того, то впереди, то сзади, со всех сторон, солдаты узнавали, что идут по тому же направлению наши русские колонны. Каждому солдату приятно становилось на душе оттого, что он знал, что туда же, куда он идет, то есть неизвестно куда, идет еще много, много наших.
– Ишь ты, и курские прошли, – говорили в рядах.
– Страсть, братец ты мой, что войски нашей собралось! Вечор посмотрел, как огни разложили, конца краю не видать. Москва, – одно слово!
Хотя никто из колонных начальников не подъезжал к рядам и не говорил с солдатами (колонные начальники, как мы видели на военном совете, были не в духе и недовольны предпринимаемым делом и потому только исполняли приказания и не заботились о том, чтобы повеселить солдат), несмотря на то, солдаты шли весело, как и всегда, идя в дело, в особенности в наступательное. Но, пройдя около часу всё в густом тумане, большая часть войска должна была остановиться, и по рядам пронеслось неприятное сознание совершающегося беспорядка и бестолковщины. Каким образом передается это сознание, – весьма трудно определить; но несомненно то, что оно передается необыкновенно верно и быстро разливается, незаметно и неудержимо, как вода по лощине. Ежели бы русское войско было одно, без союзников, то, может быть, еще прошло бы много времени, пока это сознание беспорядка сделалось бы общею уверенностью; но теперь, с особенным удовольствием и естественностью относя причину беспорядков к бестолковым немцам, все убедились в том, что происходит вредная путаница, которую наделали колбасники.
– Что стали то? Аль загородили? Или уж на француза наткнулись?
– Нет не слыхать. А то палить бы стал.
– То то торопили выступать, а выступили – стали без толку посереди поля, – всё немцы проклятые путают. Эки черти бестолковые!
– То то я бы их и пустил наперед. А то, небось, позади жмутся. Вот и стой теперь не емши.
– Да что, скоро ли там? Кавалерия, говорят, дорогу загородила, – говорил офицер.
– Эх, немцы проклятые, своей земли не знают, – говорил другой.
– Вы какой дивизии? – кричал, подъезжая, адъютант.
– Осьмнадцатой.
– Так зачем же вы здесь? вам давно бы впереди должно быть, теперь до вечера не пройдете.
– Вот распоряжения то дурацкие; сами не знают, что делают, – говорил офицер и отъезжал.
Потом проезжал генерал и сердито не по русски кричал что то.
– Тафа лафа, а что бормочет, ничего не разберешь, – говорил солдат, передразнивая отъехавшего генерала. – Расстрелял бы я их, подлецов!
– В девятом часу велено на месте быть, а мы и половины не прошли. Вот так распоряжения! – повторялось с разных сторон.
И чувство энергии, с которым выступали в дело войска, начало обращаться в досаду и злобу на бестолковые распоряжения и на немцев.
Причина путаницы заключалась в том, что во время движения австрийской кавалерии, шедшей на левом фланге, высшее начальство нашло, что наш центр слишком отдален от правого фланга, и всей кавалерии велено было перейти на правую сторону. Несколько тысяч кавалерии продвигалось перед пехотой, и пехота должна была ждать.
Впереди произошло столкновение между австрийским колонновожатым и русским генералом. Русский генерал кричал, требуя, чтобы остановлена была конница; австриец доказывал, что виноват был не он, а высшее начальство. Войска между тем стояли, скучая и падая духом. После часовой задержки войска двинулись, наконец, дальше и стали спускаться под гору. Туман, расходившийся на горе, только гуще расстилался в низах, куда спустились войска. Впереди, в тумане, раздался один, другой выстрел, сначала нескладно в разных промежутках: тратта… тат, и потом всё складнее и чаще, и завязалось дело над речкою Гольдбахом.
Не рассчитывая встретить внизу над речкою неприятеля и нечаянно в тумане наткнувшись на него, не слыша слова одушевления от высших начальников, с распространившимся по войскам сознанием, что было опоздано, и, главное, в густом тумане не видя ничего впереди и кругом себя, русские лениво и медленно перестреливались с неприятелем, подвигались вперед и опять останавливались, не получая во время приказаний от начальников и адъютантов, которые блудили по туману в незнакомой местности, не находя своих частей войск. Так началось дело для первой, второй и третьей колонны, которые спустились вниз. Четвертая колонна, при которой находился сам Кутузов, стояла на Праценских высотах.
В низах, где началось дело, был всё еще густой туман, наверху прояснело, но всё не видно было ничего из того, что происходило впереди. Были ли все силы неприятеля, как мы предполагали, за десять верст от нас или он был тут, в этой черте тумана, – никто не знал до девятого часа.
Было 9 часов утра. Туман сплошным морем расстилался по низу, но при деревне Шлапанице, на высоте, на которой стоял Наполеон, окруженный своими маршалами, было совершенно светло. Над ним было ясное, голубое небо, и огромный шар солнца, как огромный пустотелый багровый поплавок, колыхался на поверхности молочного моря тумана. Не только все французские войска, но сам Наполеон со штабом находился не по ту сторону ручьев и низов деревень Сокольниц и Шлапаниц, за которыми мы намеревались занять позицию и начать дело, но по сю сторону, так близко от наших войск, что Наполеон простым глазом мог в нашем войске отличать конного от пешего. Наполеон стоял несколько впереди своих маршалов на маленькой серой арабской лошади, в синей шинели, в той самой, в которой он делал итальянскую кампанию. Он молча вглядывался в холмы, которые как бы выступали из моря тумана, и по которым вдалеке двигались русские войска, и прислушивался к звукам стрельбы в лощине. В то время еще худое лицо его не шевелилось ни одним мускулом; блестящие глаза были неподвижно устремлены на одно место. Его предположения оказывались верными. Русские войска частью уже спустились в лощину к прудам и озерам, частью очищали те Праценские высоты, которые он намерен был атаковать и считал ключом позиции. Он видел среди тумана, как в углублении, составляемом двумя горами около деревни Прац, всё по одному направлению к лощинам двигались, блестя штыками, русские колонны и одна за другой скрывались в море тумана. По сведениям, полученным им с вечера, по звукам колес и шагов, слышанным ночью на аванпостах, по беспорядочности движения русских колонн, по всем предположениям он ясно видел, что союзники считали его далеко впереди себя, что колонны, двигавшиеся близ Працена, составляли центр русской армии, и что центр уже достаточно ослаблен для того, чтобы успешно атаковать его. Но он всё еще не начинал дела.
Нынче был для него торжественный день – годовщина его коронования. Перед утром он задремал на несколько часов и здоровый, веселый, свежий, в том счастливом расположении духа, в котором всё кажется возможным и всё удается, сел на лошадь и выехал в поле. Он стоял неподвижно, глядя на виднеющиеся из за тумана высоты, и на холодном лице его был тот особый оттенок самоуверенного, заслуженного счастья, который бывает на лице влюбленного и счастливого мальчика. Маршалы стояли позади его и не смели развлекать его внимание. Он смотрел то на Праценские высоты, то на выплывавшее из тумана солнце.
Когда солнце совершенно вышло из тумана и ослепляющим блеском брызнуло по полям и туману (как будто он только ждал этого для начала дела), он снял перчатку с красивой, белой руки, сделал ею знак маршалам и отдал приказание начинать дело. Маршалы, сопутствуемые адъютантами, поскакали в разные стороны, и через несколько минут быстро двинулись главные силы французской армии к тем Праценским высотам, которые всё более и более очищались русскими войсками, спускавшимися налево в лощину.
В 8 часов Кутузов выехал верхом к Працу, впереди 4 й Милорадовичевской колонны, той, которая должна была занять места колонн Пржебышевского и Ланжерона, спустившихся уже вниз. Он поздоровался с людьми переднего полка и отдал приказание к движению, показывая тем, что он сам намерен был вести эту колонну. Выехав к деревне Прац, он остановился. Князь Андрей, в числе огромного количества лиц, составлявших свиту главнокомандующего, стоял позади его. Князь Андрей чувствовал себя взволнованным, раздраженным и вместе с тем сдержанно спокойным, каким бывает человек при наступлении давно желанной минуты. Он твердо был уверен, что нынче был день его Тулона или его Аркольского моста. Как это случится, он не знал, но он твердо был уверен, что это будет. Местность и положение наших войск были ему известны, насколько они могли быть известны кому нибудь из нашей армии. Его собственный стратегический план, который, очевидно, теперь и думать нечего было привести в исполнение, был им забыт. Теперь, уже входя в план Вейротера, князь Андрей обдумывал могущие произойти случайности и делал новые соображения, такие, в которых могли бы потребоваться его быстрота соображения и решительность.
Налево внизу, в тумане, слышалась перестрелка между невидными войсками. Там, казалось князю Андрею, сосредоточится сражение, там встретится препятствие, и «туда то я буду послан, – думал он, – с бригадой или дивизией, и там то с знаменем в руке я пойду вперед и сломлю всё, что будет предо мной».
Князь Андрей не мог равнодушно смотреть на знамена проходивших батальонов. Глядя на знамя, ему всё думалось: может быть, это то самое знамя, с которым мне придется итти впереди войск.
Ночной туман к утру оставил на высотах только иней, переходивший в росу, в лощинах же туман расстилался еще молочно белым морем. Ничего не было видно в той лощине налево, куда спустились наши войска и откуда долетали звуки стрельбы. Над высотами было темное, ясное небо, и направо огромный шар солнца. Впереди, далеко, на том берегу туманного моря, виднелись выступающие лесистые холмы, на которых должна была быть неприятельская армия, и виднелось что то. Вправо вступала в область тумана гвардия, звучавшая топотом и колесами и изредка блестевшая штыками; налево, за деревней, такие же массы кавалерии подходили и скрывались в море тумана. Спереди и сзади двигалась пехота. Главнокомандующий стоял на выезде деревни, пропуская мимо себя войска. Кутузов в это утро казался изнуренным и раздражительным. Шедшая мимо его пехота остановилась без приказания, очевидно, потому, что впереди что нибудь задержало ее.