Арабская культура

Серия статей об
Арабах
Культура
Литература Письмо Каллиграфия Музыка Кухня Имена Эстетика
Этнографические группы и исторические общности
Алжирцы Бахрейнцы Египтяне Йеменцы Израильские арабы Иорданцы Иракцы Иранские арабы Катарцы Кувейтцы Ливанцы Ливийцы Мавры Марокканцы Оманцы Палестинцы Саудовцы Среднеазиатские арабы (Таджикские арабы) Сирийцы Суданцы Тунисцы Турецкие арабы
Диаспора
Родственные народы
Арабы-шоа Друзы Евреи Копты Ланкийские мавры Мальтийцы Марониты Мориски
Арабские языки и диалекты
Классический арабский Арабский литературный Аравийский арабский Египетско-суданский арабский Иракский арабский Магрибский арабский Сиро-палестинский арабский Среднеазиатский арабский
Арабский мир
Алжир Бахрейн Джибути Египет Западная Сахара Йемен Иордания Ирак Катар Коморы Кувейт Ливан Ливия Мавритания Марокко Объединённые Арабские Эмираты Оман Палестина Саудовская Аравия Сирия Сомали Судан Тунис
Религия
Ислам (Суннизм • Шиизм) Христианство Мифология
Панарабизм • ЛАГ • Завоевания • Арабизация  • Национализм

Ара́бская культу́ра — культура, созданная арабами в течение их исторического развития.

Понятие арабской культуры и её наполнения

Термин «Арабская культура» иногда распространяют и на все те культуры, которые создавались в средние века, как арабскими народами, так и народами Ближнего и Среднего Востока, Северной Африки и Юго-Западной Европы, находившихся тогда под властью или под непосредственным влиянием арабского халифата. Общим внешним признаком всех этих культур был арабский язык. Арабы творчески усвоили культуру древнего мира — греко-эллинскую, римскую, египетскую, арамейскую, иранскую, индийскую и китайскую, переняв её от завоеванных или соседних народов с участием подчиненных им народов — сирийцев, персов, хорезмийцев (ныне — узбеки и туркмены), таджиков, азербайджанцев, берберов, испанцев (андалусцев) и других. Арабы сделали важный шаг в развитии общечеловеческой цивилизации.

Колыбелью арабской культуры была Западная, Центральная и Северная Аравия. Арабской культуре предшествовала культура населения Южной Аравии, которое разговаривало на сабейском языке и имело свою письменность. Арабская культура претерпела как влияния этой культуры, так и культуры областей Передней Азии и Египта, где часть арабов поселилась ещё в древние времена, а также культуры арамейского населения районов нынешних Сирии, Ливана, Палестины и Ирака. Где-то в IV веке арабы уже создали своё буквенное письмо, представлявшее собой одну из разновидностей арамейской скорописи. В VII веке в Аравии образовалась арабское теократическое государство, которое путём завоеваний до середины VIII века выросло в большую феодальную империю — арабский халифат (см. Багдадский халифат), что в его состав (кроме стран Арабского Востока), входили Иран, Афганистан, часть Средней Азии, Закавказье и Северо-Запад Индии, страны Северной Африки и значительная часть Пиренейского полуострова (Андалусия). Арабские феодалы насаждали в завоеванных странах ислам и арабский язык. Часть завоеванных ими стран были арабизированные, другие сохранили свою культурную и языковую самостоятельность, однако арабский язык в этих странах применялся в науке, как латынь в средневековой Европе. Центрами арабской культуры в разное время были Дамаск, Багдад, Кордова (см. Кордовский халифат), Каир и другие города. В IX—X веках, характеризующихся учеными как «эпоха мусульманского Возрождение», ведущими центрами культуры были Бухара и Хорезм.

После распада халифата (VIII—X века) — этого искусственного конгломерата народов с разным уровнем развития, державшийся главным образом военной силой арабских завоевателей, — развитие арабской культуры в новообразованных арабских государствах и культуры освобожденных неарабских народов продолжалось под влиянием роста производства и обмена. Упадок арабской культуры начался в XVI веке после завоевания большинства арабских стран турками.

Арабская наука

Арабская наука в начале своей истории развивалась под влиянием древнегреческой науки и под влиянием и во взаимодействии с современной ей высокоразвитой наукой народов Средней Азии, Закавказья, Индии, Персии, Египта, Сирии.

Дальнейшее развитие арабской науки обуславливалось потребностями производства и военного дела, которому арабские завоеватели придавали большое значение. Арабская наука, как и арабская культура вообще, сосредоточивалась в достаточно широкой в то время сети образовательных учреждений. Школьное образование возникло после арабских завоеваний, когда арабский язык распространился как язык администрации и религии. Начальные школы при мечетях (мектебы или кюттабы) существовали уже с VIII века.

С развитием филологических и естественных наук в Багдадском халифате, а затем и в других арабских государствах возникают научно-учебные центры: начиная с VIII века грамматические школы в Басре, Куфе и Багдаде. В 830 году в Багдаде была создана академия «Дар аль-улюм» («Дом наук»). В 972 году в Каире был основан университет Аль-Азхар. Высокого развития достигло образование на арабо-пиренейских землях. В X веке в одной только Кордове было 27 медресе, где преподавали медицину, математику, астрономию и философию.

Исторической заслугой арабов является то, что они, переняв достижения науки античного времени, развили её дальше и передали народам Запада, став, таким образом, будто мостом между античностью и современной цивилизацией. Произведения Евклида, Архимеда и Птолемея стали известны Западной Европе благодаря арабам. Труд Птолемея «Мегале синтаксис» («Великое построение») известно Западной Европе в арабском переводе как «Альмагест». Имея представление о шарообразности земли, арабы в 827 году в Сирийской пустыне измерили дугу меридиана для определения размеров земного шара, исправили и дополнили астрологические таблицы, дали названия многим звездам (Вега, Альдебаран, Альтаир). В Багдаде, Самарканде и Дамаске существовали обсерватории. Позаимствовав индийскую цифровую систему, арабские ученые начали оперировать большими числами, от них пошло понятие «алгебра», употребленное впервые среднеазиатским математиком Аль-Хорезми (780—850). Ал-Баттани (850—929) разработал тригонометрические функции (синус, тангенс, котангенс), а Абу-л-Вафа (940—997) сделал ряд выдающихся открытий в области геометрии и астрономии. Использовав труд Галена и Гиппократа, арабские ученые развили медицину, изучили лечебные свойства ряда минералов и растений. Ибн-аль-Байтар дал описание более 2600 лекарств и лекарственных и других растений в алфавитном порядке, в том числе около 300 новых. Медицинские знания арабов были сведены в одно целое хирургом госпиталя в Багдаде Мухаммедом ар-Рази (865—925) и Ибн Синой (980—1037), произведение которого «Канон врачебной науки» стал настольной книгой западноевропейских врачей XII—XVII веков. Арабская офтальмология имела близкое к современному представление о строении глаза. Ряд открытий с фармакологической химией сделал алхимик Джабир ибн Хайян (721—815). Арабы ознакомили народы разных стран, в том числе и Западной Европы, с совершенными изделиями из железа, стали, кожи, шерсти и т. д., позаимствовали у китайцев компас, порох, бумагу, завезли в Западную Европу коноплю, рис, тутового шелкопряда, краску индиго; позаимствовали в Китае и продвинули далеко на Запад культуру хлопчатника; впервые начали производить тростниковый сахар, акклиматизировали большое количество садовых и сельскохозяйственных культур.

Значительные успехи были достигнуты в развитии исторической и географической наук. Аль-Вакиди (747—823), Белазури (820—892) написали историю первых завоевательных походов арабов, а Мухаммад ат-Табари (838—923), Аль-Масуди (ум. 956), Ибн Кутайба (IX век) и другие собрали сведения по всеобщей истории и ценные данные о жизни разных народов. Ибн Хальдун (1332—1406) стал первым в мире учёным, рассматривавшим исторический процесс с социологической точки зрения.

Арабские учёные, путешественники и купцы оставили интересные описания путешествий в Египет, Иран, Индию, Цейлон, Индонезию, Китай и страны Западной и Восточной Европы, в которых, в частности, ценные сведения о жизни и быте восточных славян (руссов). В этих произведениях рассказывается о славянских княжествах Куябию (Киевское), Славию (Новгородское) и Артанию; Аль-Масуди упоминает о княжестве Астарбрана во главе с Саклаиком, Дулеба с Вандж-Славой; пишут о княжестве Волыняне (Волыни) во главе с Маджаком, которому повиновались славянские племена. Ибн Хордадбех (IX в.) описал пути, которыми славяне добирались до Средней Азии и Багдада. Ибн Фадлан (X в.), Ибн Русте (X в.) писали о быте, обычаях, одежде и занятиях славян. Ибн Якуб рассказал о торговле восточных славян с другими народами. Арабские авторы представляют сведения о походах славян, например Святослава, против хазар и булгар. Арабы знали Киев под названием Куяба, или Куява. Купец Абу Хамид, который трижды в 1150—1153 годах посетил Киев («gurud Küjaw»), рассказывает о предметах торговли на Руси, денежные знаки (шкурки белок) и т. д. Ибн Баттута (1304—1377) описал путешествие почти по всему известному тогда миру, в частности по Крыму и Волге. На основании сведений купцов и путешественников арабские ученые составили карту известного им мира. Наряду с достоверными сведениями в трудах арабских ученых встречается немало фантастических измышлений.

Арабская философия

Арабская философия, как одна из форм общественного сознания феодальной эпохи, долгое время была тесно связана с богословием. С развитием естественных и прикладных наук в ней начали зарождаться материалистические и атеистические тенденции. Первыми, кто отходил от традиционного понимания ислама, были мутазилиты, которые выступали против догмата о предопределении и стремились обосновать религиозные догматы с точки зрения разума, исходя из философских положений некоторых античных авторов. Вместе с тем, знакомство с произведениями Аристотеля, Платона и других способствовало ухода арабской философии от традиционной догматики богословия. Подчеркивая важность точных наук и естествознания, Аль-Кинди (801—873) критиковал Коран и положил начало использованию философии Аристотеля для создания собственных философских систем.

Выдающийся арабский мыслитель Ибн Рушд (1126—1198) развил материалистическую тенденцию в философии Аристотеля, отстаивал мысль о вечности мира, непобедимость материи и её движение, о смертности человеческой души, отрицал возможность создания богом мира из ничего и т. д.

Ибн Баджа (1070—1138) утверждал значение разума, подчеркивая, что моральное, духовное совершенствование проходит через научное познание, и проповедовал идею создания идеального государства, в котором человек будет иметь все возможности для свободного и всестороннего развития.

Значительное влияние на развитие арабской философии оказало творчество великого узбекского мыслителя Ибн Сины. Творчество Ибн Рушда и других известных деятелей арабской философии способствовало развитию философской мысли народов Европы.

Арабская литература

Художественную арабскую литературу в первый, доисламский период (V — начало VII века) творили кочевые племена арабов, а позднее и арабизированные народы. Сначала возникла проза — легенды, рассказы, позже — поэзия; переходом к стихотворению была рифмованная проза — «садж». Поэтические состязания помогли выработать разнообразные сложные стихотворные формы. Основной жанр поэзии — касыда. Традиция выделяет несколько выдающихся поэтов доисламского периода, авторов «муаллака» (нанизанных касыд): Имру аль-Кайс (ум. около 530), Антара ибн Шаддад и другие. Главным произведением времен установления ислама является «священная книга» Коран, написанная рифмованной прозой. В эпоху Омейядского халифата литературными центрами были Дамаск и Куфа. Славные поэты этого времени: Аль-Ахталь (640—710), который первым в арабской литературе вспоминает о славянах; Джарир (ум. в 728) и сатирик Аль-Фараздак (ум. 733). В городах развивается жизнерадостная поэзия любви. Омар ибн Абу Рабиа (ум. около 712) из Мекки — первый арабский поэт-горожанин. В период с Аббасидского переворота (750) до разрушения Багдада монголами (1258) этот город был одним из значительных центров арабской культуры. Арабская поэзия, особенно придворная, следует классические формы и язык бедуинской поэзии. Но возникает и новая по содержанию и форме — городская поэзия. Её крупнейший представитель — Абу Нувас. Поэты «нового стиля» используют новые стихотворные формы и поэтические средства Абу-ль-Атахия (около 750—828) — первый философ в литературе; Абан Лахики — поэт-вольнодумец. Переводится много произведений из персидской литературы, возникает своеобразная новелла — макама. В IX—X веках распространяются произведения научного характера с вставными рассказами и стихами. В некоторых есть интересные сведения о славянах и Восточной Европе, например в рассказах Аль-Масуди (ум. 956) — о храмах славян (возможно, в Прикарпатье) в «Книге чудес Индии» и других произведениях собрано много рассказов о путешественниках по морю. Имеет определенные художественные качества и реалистическое описание путешествия Ибн Фадлана на Волгу в 921—922 годах. С упадком Ирака, центром литературной жизни становится Сирия, город Халеб (Алеппо), где жили знаменитые поэты: странствующий панегирист и философ Аль-Мутанабби и поэт-вольнодумец Абу-ль-Ала аль-Маарри. Египет также становится выдающимся центром литературы. Здесь создаются крупные народные героические романы; в XIV—XV веках окончательно складывается книга «Тысяча и одна ночь». Выдающийся арабский поэт мамлюкского Египта — Омар Ибн-аль-Фарид (1181—1235), в Северо-Западной Африке — Ибн Гане (ум. 993).

К арабской литературе принадлежит и литература Андалусии — арабской Испании, Португалии и Каталонии. Расцвет её приходится на X—XII века. Самые известные поэты аристократического круга — севильский халиф Аль-Мутамид ибн Аббад (1040—1095), его жена Румейкия, Ибн Аммар, лирик Ибн Хамдис (1055—1132). Проникнута «жизнерадостным свободомыслием» литературное творчество арабов, как писал Ф. Энгельс, имела большое значение для европейского Возрождения.

После падения Гранады (1492) и турецкого завоевания большинства арабских стран арабская литература переживает период упадка. В поэзии господствует формализм, в прозе — компилятивность. Но появляются и произведения на народном языке, из жизни народа. В конце XVI века в Сирии писал народным языком популярный поэт Иса-аль-Газар.

Арабское изобразительное искусство

Древнейшие памятники относятся к эпохе рабовладельческого общества. В VII—X веках оно ещё наследует эллинистическое, коптское, византийское и сасанидское искусство. Но уже в это время развивается прикладное искусство: появляются художественные ткани с тонким узором, изделия из бронзы, горного хрусталя, керамика с цветными поливами, стекло, резьба по дереву. Памятников монументов живописи сохранилось очень мало: стенописи дворцов в Сирии (Кусейр-Амра, VIII век) и Месопотамии (Самара, IX век). Древнейшие арабские миниатюры, созданные в Египте в X—XI века. В XIII—XIV века в Багдаде возникает школа миниатюры, в которой ощущается связь с иранской миниатюрой монгольской эпохи.

Арабская архитектура

К II—V векам относятся остатки монументальных сводчатых сооружений в Хаурани (Сирия). На ранних памятниках арабской архитектуры сказалось влияние эллинистическо-римской, византийской и сасанидской традиций, например дворец IV—VIII веков в Мшатти (Иордания), мечеть «Купол Скалы» (691) в Иерусалиме (Палестина). В VII—X веках создается своеобразный тип колонной мечети с прямоугольным двором в центре, окруженным многонефными залами и галереями со стройными аркадами. К этому типу относятся Большая мечеть в Дамаске (705), Мечеть Амра в Каире (642). С XI—XII веков в арабской архитектуре большое значение приобретает орнаментика, покрывающей здания снаружи и внутри; широко применяются стилизованные растительные, сталактитовые, эпиграфические и буквенные узоры. С XIII века распространяются купола как средство перекрытия зданий и важный элемент архитектурной композиции. На Пиренейском полуострове в XIII—XIV веках создаются великолепные архитектурные сооружения мавританского стиля, в котором арабские формы и декор сочетались с отдельными западноевропейскими архитектурными мотивами. Выдающимися памятниками этого стиля является замок Альгамбра в Гранаде (XIII—XIV века) и дворец Алькасар в Севилье (XIV век). После завоевания арабских государств турками, арабская архитектура испытала влияние византийского и турецкого искусства. Например, Мечеть Мухаммеда Али в Каире.

Арабская музыка

Арабская музыка была чем-то похожа на длинную колыбельную, с небольшим набором музыкальных инструментов. Многие её слушатели упоминают, французскую песню, название которой до сих пор не выяснено.

Литература

• Крачковский И. Ю. Избранные сочинения, т. 1-5. М.-Л., 1955-58;
• Бартольд В. В. Культура мусульманства. П., 1918;
• Бартольд В. В. Мусульманский мир. П., 1922;
• Всемирная история. В 10 т., т. 3-4. М., 1957-58;
• Крымский А. Е. История арабов и арабской литературы, светской и духовной, ч. 1 — 2. М., 1911-12;
• Крымский А. Арабская литература в очерках и образцах. М., 1911;
• Искусство стран ислама. Каталог. Составила М. Вязьмитина. К., 1930;
• Ковалевский А. П. Книга Ахмеда Ибн-Фадлана о его путешествии на Волгу в 921—922 гг. X., 1956;
• Гольдциэр И. Ислам. СПБ, 1911;
• Шуази О. История архитектуры, т. 2 [гл. 2]. М., 1937;
• Денике Б. Искусство Востока. Казань, 1923;
• Кверфельдт Э. К. Керамика Ближнего Востока. Л., 1947;
• Джазира Хамада. Арабская музыка. «Советская музыка», 1958, № 10;
• Kremer A. von. Kulturgeschichte des Orients unter der Chatifen, Bd. 1-2. W., 1875-77;
• Carra de Vaux B. Les penseurs de l’Islam, t. 1 — 5. P., 1921-26.

Ссылки

• Густерин П. [arabinform.com/publ/bibliografija_po_istorii_arabskoj_literatury/113-1-0-1175 Библиография по истории арабской литературы]
• Густерин П. [arabinform.com/publ/ehnciklopedija_quot_bratev_chistoty_quot/113-1-0-1136 Энциклопедия "Братьев чистоты"]
• Густерин П. [arabinform.com/publ/arabskaja_paleografija/113-1-0-1137 Арабская палеография]

Отрывок, характеризующий Арабская культура

Вейротер, бывший полным распорядителем предполагаемого сражения, представлял своею оживленностью и торопливостью резкую противоположность с недовольным и сонным Кутузовым, неохотно игравшим роль председателя и руководителя военного совета. Вейротер, очевидно, чувствовал себя во главе.движения, которое стало уже неудержимо. Он был, как запряженная лошадь, разбежавшаяся с возом под гору. Он ли вез, или его гнало, он не знал; но он несся во всю возможную быстроту, не имея времени уже обсуждать того, к чему поведет это движение. Вейротер в этот вечер был два раза для личного осмотра в цепи неприятеля и два раза у государей, русского и австрийского, для доклада и объяснений, и в своей канцелярии, где он диктовал немецкую диспозицию. Он, измученный, приехал теперь к Кутузову.
Он, видимо, так был занят, что забывал даже быть почтительным с главнокомандующим: он перебивал его, говорил быстро, неясно, не глядя в лицо собеседника, не отвечая на деланные ему вопросы, был испачкан грязью и имел вид жалкий, измученный, растерянный и вместе с тем самонадеянный и гордый.
Кутузов занимал небольшой дворянский замок около Остралиц. В большой гостиной, сделавшейся кабинетом главнокомандующего, собрались: сам Кутузов, Вейротер и члены военного совета. Они пили чай. Ожидали только князя Багратиона, чтобы приступить к военному совету. В 8 м часу приехал ординарец Багратиона с известием, что князь быть не может. Князь Андрей пришел доложить о том главнокомандующему и, пользуясь прежде данным ему Кутузовым позволением присутствовать при совете, остался в комнате.
– Так как князь Багратион не будет, то мы можем начинать, – сказал Вейротер, поспешно вставая с своего места и приближаясь к столу, на котором была разложена огромная карта окрестностей Брюнна.
Кутузов в расстегнутом мундире, из которого, как бы освободившись, выплыла на воротник его жирная шея, сидел в вольтеровском кресле, положив симметрично пухлые старческие руки на подлокотники, и почти спал. На звук голоса Вейротера он с усилием открыл единственный глаз.
– Да, да, пожалуйста, а то поздно, – проговорил он и, кивнув головой, опустил ее и опять закрыл глаза.
Ежели первое время члены совета думали, что Кутузов притворялся спящим, то звуки, которые он издавал носом во время последующего чтения, доказывали, что в эту минуту для главнокомандующего дело шло о гораздо важнейшем, чем о желании выказать свое презрение к диспозиции или к чему бы то ни было: дело шло для него о неудержимом удовлетворении человеческой потребности – .сна. Он действительно спал. Вейротер с движением человека, слишком занятого для того, чтобы терять хоть одну минуту времени, взглянул на Кутузова и, убедившись, что он спит, взял бумагу и громким однообразным тоном начал читать диспозицию будущего сражения под заглавием, которое он тоже прочел:
«Диспозиция к атаке неприятельской позиции позади Кобельница и Сокольница, 20 ноября 1805 года».
Диспозиция была очень сложная и трудная. В оригинальной диспозиции значилось:
Da der Feind mit seinerien linken Fluegel an die mit Wald bedeckten Berge lehnt und sich mit seinerien rechten Fluegel laengs Kobeinitz und Sokolienitz hinter die dort befindIichen Teiche zieht, wir im Gegentheil mit unserem linken Fluegel seinen rechten sehr debordiren, so ist es vortheilhaft letzteren Fluegel des Feindes zu attakiren, besondere wenn wir die Doerfer Sokolienitz und Kobelienitz im Besitze haben, wodurch wir dem Feind zugleich in die Flanke fallen und ihn auf der Flaeche zwischen Schlapanitz und dem Thuerassa Walde verfolgen koennen, indem wir dem Defileen von Schlapanitz und Bellowitz ausweichen, welche die feindliche Front decken. Zu dieserien Endzwecke ist es noethig… Die erste Kolonne Marieschirt… die zweite Kolonne Marieschirt… die dritte Kolonne Marieschirt… [Так как неприятель опирается левым крылом своим на покрытые лесом горы, а правым крылом тянется вдоль Кобельница и Сокольница позади находящихся там прудов, а мы, напротив, превосходим нашим левым крылом его правое, то выгодно нам атаковать сие последнее неприятельское крыло, особливо если мы займем деревни Сокольниц и Кобельниц, будучи поставлены в возможность нападать на фланг неприятеля и преследовать его в равнине между Шлапаницем и лесом Тюрасским, избегая вместе с тем дефилеи между Шлапаницем и Беловицем, которою прикрыт неприятельский фронт. Для этой цели необходимо… Первая колонна марширует… вторая колонна марширует… третья колонна марширует…] и т. д., читал Вейротер. Генералы, казалось, неохотно слушали трудную диспозицию. Белокурый высокий генерал Буксгевден стоял, прислонившись спиною к стене, и, остановив свои глаза на горевшей свече, казалось, не слушал и даже не хотел, чтобы думали, что он слушает. Прямо против Вейротера, устремив на него свои блестящие открытые глаза, в воинственной позе, оперев руки с вытянутыми наружу локтями на колени, сидел румяный Милорадович с приподнятыми усами и плечами. Он упорно молчал, глядя в лицо Вейротера, и спускал с него глаза только в то время, когда австрийский начальник штаба замолкал. В это время Милорадович значительно оглядывался на других генералов. Но по значению этого значительного взгляда нельзя было понять, был ли он согласен или несогласен, доволен или недоволен диспозицией. Ближе всех к Вейротеру сидел граф Ланжерон и с тонкой улыбкой южного французского лица, не покидавшей его во всё время чтения, глядел на свои тонкие пальцы, быстро перевертывавшие за углы золотую табакерку с портретом. В середине одного из длиннейших периодов он остановил вращательное движение табакерки, поднял голову и с неприятною учтивостью на самых концах тонких губ перебил Вейротера и хотел сказать что то; но австрийский генерал, не прерывая чтения, сердито нахмурился и замахал локтями, как бы говоря: потом, потом вы мне скажете свои мысли, теперь извольте смотреть на карту и слушать. Ланжерон поднял глаза кверху с выражением недоумения, оглянулся на Милорадовича, как бы ища объяснения, но, встретив значительный, ничего не значущий взгляд Милорадовича, грустно опустил глаза и опять принялся вертеть табакерку.
– Une lecon de geographie, [Урок из географии,] – проговорил он как бы про себя, но довольно громко, чтобы его слышали.
Пржебышевский с почтительной, но достойной учтивостью пригнул рукой ухо к Вейротеру, имея вид человека, поглощенного вниманием. Маленький ростом Дохтуров сидел прямо против Вейротера с старательным и скромным видом и, нагнувшись над разложенною картой, добросовестно изучал диспозиции и неизвестную ему местность. Он несколько раз просил Вейротера повторять нехорошо расслышанные им слова и трудные наименования деревень. Вейротер исполнял его желание, и Дохтуров записывал.
Когда чтение, продолжавшееся более часу, было кончено, Ланжерон, опять остановив табакерку и не глядя на Вейротера и ни на кого особенно, начал говорить о том, как трудно было исполнить такую диспозицию, где положение неприятеля предполагается известным, тогда как положение это может быть нам неизвестно, так как неприятель находится в движении. Возражения Ланжерона были основательны, но было очевидно, что цель этих возражений состояла преимущественно в желании дать почувствовать генералу Вейротеру, столь самоуверенно, как школьникам ученикам, читавшему свою диспозицию, что он имел дело не с одними дураками, а с людьми, которые могли и его поучить в военном деле. Когда замолк однообразный звук голоса Вейротера, Кутузов открыл глава, как мельник, который просыпается при перерыве усыпительного звука мельничных колес, прислушался к тому, что говорил Ланжерон, и, как будто говоря: «а вы всё еще про эти глупости!» поспешно закрыл глаза и еще ниже опустил голову.
Стараясь как можно язвительнее оскорбить Вейротера в его авторском военном самолюбии, Ланжерон доказывал, что Бонапарте легко может атаковать, вместо того, чтобы быть атакованным, и вследствие того сделать всю эту диспозицию совершенно бесполезною. Вейротер на все возражения отвечал твердой презрительной улыбкой, очевидно вперед приготовленной для всякого возражения, независимо от того, что бы ему ни говорили.
– Ежели бы он мог атаковать нас, то он нынче бы это сделал, – сказал он.
– Вы, стало быть, думаете, что он бессилен, – сказал Ланжерон.
– Много, если у него 40 тысяч войска, – отвечал Вейротер с улыбкой доктора, которому лекарка хочет указать средство лечения.
– В таком случае он идет на свою погибель, ожидая нашей атаки, – с тонкой иронической улыбкой сказал Ланжерон, за подтверждением оглядываясь опять на ближайшего Милорадовича.
Но Милорадович, очевидно, в эту минуту думал менее всего о том, о чем спорили генералы.
– Ma foi, [Ей Богу,] – сказал он, – завтра всё увидим на поле сражения.
Вейротер усмехнулся опять тою улыбкой, которая говорила, что ему смешно и странно встречать возражения от русских генералов и доказывать то, в чем не только он сам слишком хорошо был уверен, но в чем уверены были им государи императоры.
– Неприятель потушил огни, и слышен непрерывный шум в его лагере, – сказал он. – Что это значит? – Или он удаляется, чего одного мы должны бояться, или он переменяет позицию (он усмехнулся). Но даже ежели бы он и занял позицию в Тюрасе, он только избавляет нас от больших хлопот, и распоряжения все, до малейших подробностей, остаются те же.
– Каким же образом?.. – сказал князь Андрей, уже давно выжидавший случая выразить свои сомнения.
Кутузов проснулся, тяжело откашлялся и оглянул генералов.
– Господа, диспозиция на завтра, даже на нынче (потому что уже первый час), не может быть изменена, – сказал он. – Вы ее слышали, и все мы исполним наш долг. А перед сражением нет ничего важнее… (он помолчал) как выспаться хорошенько.
Он сделал вид, что привстает. Генералы откланялись и удалились. Было уже за полночь. Князь Андрей вышел.

Военный совет, на котором князю Андрею не удалось высказать свое мнение, как он надеялся, оставил в нем неясное и тревожное впечатление. Кто был прав: Долгоруков с Вейротером или Кутузов с Ланжероном и др., не одобрявшими план атаки, он не знал. «Но неужели нельзя было Кутузову прямо высказать государю свои мысли? Неужели это не может иначе делаться? Неужели из за придворных и личных соображений должно рисковать десятками тысяч и моей, моей жизнью?» думал он.
«Да, очень может быть, завтра убьют», подумал он. И вдруг, при этой мысли о смерти, целый ряд воспоминаний, самых далеких и самых задушевных, восстал в его воображении; он вспоминал последнее прощание с отцом и женою; он вспоминал первые времена своей любви к ней! Вспомнил о ее беременности, и ему стало жалко и ее и себя, и он в нервично размягченном и взволнованном состоянии вышел из избы, в которой он стоял с Несвицким, и стал ходить перед домом.
Ночь была туманная, и сквозь туман таинственно пробивался лунный свет. «Да, завтра, завтра! – думал он. – Завтра, может быть, всё будет кончено для меня, всех этих воспоминаний не будет более, все эти воспоминания не будут иметь для меня более никакого смысла. Завтра же, может быть, даже наверное, завтра, я это предчувствую, в первый раз мне придется, наконец, показать всё то, что я могу сделать». И ему представилось сражение, потеря его, сосредоточение боя на одном пункте и замешательство всех начальствующих лиц. И вот та счастливая минута, тот Тулон, которого так долго ждал он, наконец, представляется ему. Он твердо и ясно говорит свое мнение и Кутузову, и Вейротеру, и императорам. Все поражены верностью его соображения, но никто не берется исполнить его, и вот он берет полк, дивизию, выговаривает условие, чтобы уже никто не вмешивался в его распоряжения, и ведет свою дивизию к решительному пункту и один одерживает победу. А смерть и страдания? говорит другой голос. Но князь Андрей не отвечает этому голосу и продолжает свои успехи. Диспозиция следующего сражения делается им одним. Он носит звание дежурного по армии при Кутузове, но делает всё он один. Следующее сражение выиграно им одним. Кутузов сменяется, назначается он… Ну, а потом? говорит опять другой голос, а потом, ежели ты десять раз прежде этого не будешь ранен, убит или обманут; ну, а потом что ж? – «Ну, а потом, – отвечает сам себе князь Андрей, – я не знаю, что будет потом, не хочу и не могу знать: но ежели хочу этого, хочу славы, хочу быть известным людям, хочу быть любимым ими, то ведь я не виноват, что я хочу этого, что одного этого я хочу, для одного этого я живу. Да, для одного этого! Я никогда никому не скажу этого, но, Боже мой! что же мне делать, ежели я ничего не люблю, как только славу, любовь людскую. Смерть, раны, потеря семьи, ничто мне не страшно. И как ни дороги, ни милы мне многие люди – отец, сестра, жена, – самые дорогие мне люди, – но, как ни страшно и неестественно это кажется, я всех их отдам сейчас за минуту славы, торжества над людьми, за любовь к себе людей, которых я не знаю и не буду знать, за любовь вот этих людей», подумал он, прислушиваясь к говору на дворе Кутузова. На дворе Кутузова слышались голоса укладывавшихся денщиков; один голос, вероятно, кучера, дразнившего старого Кутузовского повара, которого знал князь Андрей, и которого звали Титом, говорил: «Тит, а Тит?»
– Ну, – отвечал старик.
– Тит, ступай молотить, – говорил шутник.
– Тьфу, ну те к чорту, – раздавался голос, покрываемый хохотом денщиков и слуг.
«И все таки я люблю и дорожу только торжеством над всеми ими, дорожу этой таинственной силой и славой, которая вот тут надо мной носится в этом тумане!»


Ростов в эту ночь был со взводом во фланкёрской цепи, впереди отряда Багратиона. Гусары его попарно были рассыпаны в цепи; сам он ездил верхом по этой линии цепи, стараясь преодолеть сон, непреодолимо клонивший его. Назади его видно было огромное пространство неясно горевших в тумане костров нашей армии; впереди его была туманная темнота. Сколько ни вглядывался Ростов в эту туманную даль, он ничего не видел: то серелось, то как будто чернелось что то; то мелькали как будто огоньки, там, где должен быть неприятель; то ему думалось, что это только в глазах блестит у него. Глаза его закрывались, и в воображении представлялся то государь, то Денисов, то московские воспоминания, и он опять поспешно открывал глаза и близко перед собой он видел голову и уши лошади, на которой он сидел, иногда черные фигуры гусар, когда он в шести шагах наезжал на них, а вдали всё ту же туманную темноту. «Отчего же? очень может быть, – думал Ростов, – что государь, встретив меня, даст поручение, как и всякому офицеру: скажет: „Поезжай, узнай, что там“. Много рассказывали же, как совершенно случайно он узнал так какого то офицера и приблизил к себе. Что, ежели бы он приблизил меня к себе! О, как бы я охранял его, как бы я говорил ему всю правду, как бы я изобличал его обманщиков», и Ростов, для того чтобы живо представить себе свою любовь и преданность государю, представлял себе врага или обманщика немца, которого он с наслаждением не только убивал, но по щекам бил в глазах государя. Вдруг дальний крик разбудил Ростова. Он вздрогнул и открыл глаза.
«Где я? Да, в цепи: лозунг и пароль – дышло, Ольмюц. Экая досада, что эскадрон наш завтра будет в резервах… – подумал он. – Попрошусь в дело. Это, может быть, единственный случай увидеть государя. Да, теперь недолго до смены. Объеду еще раз и, как вернусь, пойду к генералу и попрошу его». Он поправился на седле и тронул лошадь, чтобы еще раз объехать своих гусар. Ему показалось, что было светлей. В левой стороне виднелся пологий освещенный скат и противоположный, черный бугор, казавшийся крутым, как стена. На бугре этом было белое пятно, которого никак не мог понять Ростов: поляна ли это в лесу, освещенная месяцем, или оставшийся снег, или белые дома? Ему показалось даже, что по этому белому пятну зашевелилось что то. «Должно быть, снег – это пятно; пятно – une tache», думал Ростов. «Вот тебе и не таш…»
«Наташа, сестра, черные глаза. На… ташка (Вот удивится, когда я ей скажу, как я увидал государя!) Наташку… ташку возьми…» – «Поправей то, ваше благородие, а то тут кусты», сказал голос гусара, мимо которого, засыпая, проезжал Ростов. Ростов поднял голову, которая опустилась уже до гривы лошади, и остановился подле гусара. Молодой детский сон непреодолимо клонил его. «Да, бишь, что я думал? – не забыть. Как с государем говорить буду? Нет, не то – это завтра. Да, да! На ташку, наступить… тупить нас – кого? Гусаров. А гусары в усы… По Тверской ехал этот гусар с усами, еще я подумал о нем, против самого Гурьева дома… Старик Гурьев… Эх, славный малый Денисов! Да, всё это пустяки. Главное теперь – государь тут. Как он на меня смотрел, и хотелось ему что то сказать, да он не смел… Нет, это я не смел. Да это пустяки, а главное – не забывать, что я нужное то думал, да. На – ташку, нас – тупить, да, да, да. Это хорошо». – И он опять упал головой на шею лошади. Вдруг ему показалось, что в него стреляют. «Что? Что? Что!… Руби! Что?…» заговорил, очнувшись, Ростов. В то мгновение, как он открыл глаза, Ростов услыхал перед собою там, где был неприятель, протяжные крики тысячи голосов. Лошади его и гусара, стоявшего подле него, насторожили уши на эти крики. На том месте, с которого слышались крики, зажегся и потух один огонек, потом другой, и по всей линии французских войск на горе зажглись огни, и крики всё более и более усиливались. Ростов слышал звуки французских слов, но не мог их разобрать. Слишком много гудело голосов. Только слышно было: аааа! и рррр!
– Что это? Ты как думаешь? – обратился Ростов к гусару, стоявшему подле него. – Ведь это у неприятеля?
Гусар ничего не ответил.
– Что ж, ты разве не слышишь? – довольно долго подождав ответа, опять спросил Ростов.