Арабское королевство Сирия

Арабское королевство Сирия
араб. المملكة السورية العربية‎ (al-Mamlakah al-Sūriyya al-‘Arabīyah)
Независимое государство
← 8 марта — 24 июля 1920 года →
Флаг
Столица	Дамаск
Язык(и)	арабский
Форма правления	Монархия
Династия	Хашимиты
Малик
- 8 марта—24 июля 1920 года	Фейсал I

К:Исчезли в 1920 году

Арабское королевство Сирия — первое созданное в новейшее время арабское государство, и хотя оно официально существовало менее года (8 марта — 24 июля 1920 года), его существование оказало длительное воздействие на арабский мир, которое ощущается и по сей день.

После поражения войск Османской империи в Сирии во время Первой мировой войны британские войска под командованием маршала Эдмунда Алленби вошли в Дамаск в 1918 году в сопровождении войск арабского восстания во главе с Фейсалом, сыном шерифа Мекки Хусейна иб Али.

Фейсал создал первое арабское правительство в Дамаске в октябре 1918 года и назначил Али Рида Баша ар-Рикаби военным губернатором.

Новая арабская администрация создала местные органы власти в крупных сирийских городах, и панарабский флаг был поднят по всей Сирии. Арабы надеялись, что британцы исполнят собственные обещания и новая арабская держава будет включать все арабские земли от Алеппо на севере Сирии до Адена на юге Йемена.

Но генерал Алленби, согласно тайным соглашениям Сайкса — Пико между Великобританией и Францией, отнёс к арабской администрации только внутренние районы Сирии (восточная зона). Палестина (южная зона) была зарезервирована для британцев, и 8 октября французские войска высадились в Бейруте и заняли все ливанские прибрежные районы в Накуру (западная зона), заменив британские войска. Франция немедленно ликвидировала местное арабское правительство в регионе.

Франция потребовала полного осуществления соглашений Сайкса — Пико и отдачу Сирии под её влияние. 26 ноября 1919 года британцы вывели войска из Дамаска, чтобы избежать конфронтации с Францией.

Фейсал несколько раз путешествовал по Европе, начиная с ноября 1918 года, пытаясь убедить Париж и Лондон изменить свою позицию, но без успеха. После захвата Францией Сирии генерал Анри Гуро был назначен верховным комиссаром в Сирии и Киликии.

На Парижской мирной конференции Фейсал оказался в ещё более слабой позиции, когда европейские державы решили проигнорировать требования арабов.

В июне 1919 года американская комиссия Кинга-Крейна прибыла в Сирию, чтобы узнать о местном общественном мнении относительно будущего страны. Работа комиссии простиралась на территорию от Алеппо до Вирсавии. Члены комиссии посетили 36 крупных городов, встретились с более чем 2000 делегациями в более чем 300 сёлах и получили более 3000 жалоб. Выводы комиссии подтвердили негативное отношение сирийцев к мандату на их страну, а также к декларации Бальфура. Комиссия подтвердила и стремление к созданию единой Великой Сирии, включающей также и Палестину. Выводы комиссии были проигнорированы Францией и Англией.

В мае 1919 года были проведены выборы в Сирийский Национальный конгресс. 80 % мест получили консерваторы. Меньшинство получили арабские националисты: Джамиль Махди-Бей, Шукри Аль-Куатли, Ахмад Аль-Кадри, Ибрагим Ханан и Рияд Ас-Сульх.

Беспорядки вспыхнули в Сирии, когда Фейсал пришёл к компромиссу с премьер-министром Франции Жоржем Клемансо и сионистским лидером Хаимом Вейцманом по вопросу о еврейской иммиграции в Палестину. Вспыхнули беспорядки и среди мусульманских жителей Ливанских гор, не желавщих быть включенными в новое, главным образом христианское, государство Великий Ливан.

В марте 1920 года Сирийский национальный конгресс в Дамаске во главе с Аль-Хашимом Атасси принял резолюцию, известную как соглашение Фейсала-Клемансо. Конгресс провозгласил независимость Сирии в её естественных границах (включая Палестину) и провозгласил Фейсала королём арабов. Конгресс также провозгласил политический и экономический союз с соседним Ираком и потребовал независимости. Новое правительство 9 мая 1920 года возглавил Али Ар-Рида Рикаби.

25 апреля, во время подписания Севрского договора, Верховный межсоюзнический совет предоставил Франции мандат на Сирию (включая Ливан) и Великобритании — мандат на Палестину (в том числе Иорданию) и Ирак. Сирия ответила волной протестов. Новое правительство ввело всеобщую воинскую обязанность и начало финансирование армии.

Эти решения спровоцировали негативную реакцию Франции, а также маронитского патриархата в Горном Ливане, которые осудили решение как «государственный переворот». В Бейруте христианская пресса выразила враждебность по отношению к решениям правительства Фейсала. Ливанские националисты получили выгоду из кризиса, созвав Совет христианских лидеров в Баабде 22 марта 1920 года, который провозгласил независимость Ливана.

14 июля 1920 года генерал Анри Гуро выдвинул ультиматум Фейсалу, давая ему выбор между сотрудничеством или отречением. Понимая, что расклад сил не в его пользу, Фейсал решил сотрудничать. Однако молодой военный министр Юсуф аль-Азма отказался подчиниться и во Франко-сирийской войне потерпел поражение от французов в битве при Майсалуне. Азма погиб на поле боя вместе с большинством сирийских солдат. Генерал Мариано Гойбет вступил в Дамаск 24 июля 1920 года.

После ликвидации Арабского королевства Сирия генералом Анри Гуро на территории французского мандата в соответствии с решениями конференции в Сан-Ремо были образованы Государство Дамаск, Государство Алеппо, Алавитское государство, Джабаль ад-Друз (создано в 1921), санджак Александретта (1921) и государство Великий Ливан (1920).

Отрывок, характеризующий Арабское королевство Сирия

– До чего… до чего довели! – проговорил вдруг Кутузов взволнованным голосом, очевидно, ясно представив себе, из рассказа князя Андрея, положение, в котором находилась Россия. – Дай срок, дай срок, – прибавил он с злобным выражением лица и, очевидно, не желая продолжать этого волновавшего его разговора, сказал: – Я тебя вызвал, чтоб оставить при себе.
– Благодарю вашу светлость, – отвечал князь Андрей, – но я боюсь, что не гожусь больше для штабов, – сказал он с улыбкой, которую Кутузов заметил. Кутузов вопросительно посмотрел на него. – А главное, – прибавил князь Андрей, – я привык к полку, полюбил офицеров, и люди меня, кажется, полюбили. Мне бы жалко было оставить полк. Ежели я отказываюсь от чести быть при вас, то поверьте…
Умное, доброе и вместе с тем тонко насмешливое выражение светилось на пухлом лице Кутузова. Он перебил Болконского:
– Жалею, ты бы мне нужен был; но ты прав, ты прав. Нам не сюда люди нужны. Советчиков всегда много, а людей нет. Не такие бы полки были, если бы все советчики служили там в полках, как ты. Я тебя с Аустерлица помню… Помню, помню, с знаменем помню, – сказал Кутузов, и радостная краска бросилась в лицо князя Андрея при этом воспоминании. Кутузов притянул его за руку, подставляя ему щеку, и опять князь Андрей на глазах старика увидал слезы. Хотя князь Андрей и знал, что Кутузов был слаб на слезы и что он теперь особенно ласкает его и жалеет вследствие желания выказать сочувствие к его потере, но князю Андрею и радостно и лестно было это воспоминание об Аустерлице.
– Иди с богом своей дорогой. Я знаю, твоя дорога – это дорога чести. – Он помолчал. – Я жалел о тебе в Букареште: мне послать надо было. – И, переменив разговор, Кутузов начал говорить о турецкой войне и заключенном мире. – Да, немало упрекали меня, – сказал Кутузов, – и за войну и за мир… а все пришло вовремя. Tout vient a point a celui qui sait attendre. [Все приходит вовремя для того, кто умеет ждать.] A и там советчиков не меньше было, чем здесь… – продолжал он, возвращаясь к советчикам, которые, видимо, занимали его. – Ох, советчики, советчики! – сказал он. Если бы всех слушать, мы бы там, в Турции, и мира не заключили, да и войны бы не кончили. Всё поскорее, а скорое на долгое выходит. Если бы Каменский не умер, он бы пропал. Он с тридцатью тысячами штурмовал крепости. Взять крепость не трудно, трудно кампанию выиграть. А для этого не нужно штурмовать и атаковать, а нужно терпение и время. Каменский на Рущук солдат послал, а я их одних (терпение и время) посылал и взял больше крепостей, чем Каменский, и лошадиное мясо турок есть заставил. – Он покачал головой. – И французы тоже будут! Верь моему слову, – воодушевляясь, проговорил Кутузов, ударяя себя в грудь, – будут у меня лошадиное мясо есть! – И опять глаза его залоснились слезами.
– Однако до лжно же будет принять сражение? – сказал князь Андрей.
– До лжно будет, если все этого захотят, нечего делать… А ведь, голубчик: нет сильнее тех двух воинов, терпение и время; те всё сделают, да советчики n'entendent pas de cette oreille, voila le mal. [этим ухом не слышат, – вот что плохо.] Одни хотят, другие не хотят. Что ж делать? – спросил он, видимо, ожидая ответа. – Да, что ты велишь делать? – повторил он, и глаза его блестели глубоким, умным выражением. – Я тебе скажу, что делать, – проговорил он, так как князь Андрей все таки не отвечал. – Я тебе скажу, что делать и что я делаю. Dans le doute, mon cher, – он помолчал, – abstiens toi, [В сомнении, мой милый, воздерживайся.] – выговорил он с расстановкой.
– Ну, прощай, дружок; помни, что я всей душой несу с тобой твою потерю и что я тебе не светлейший, не князь и не главнокомандующий, а я тебе отец. Ежели что нужно, прямо ко мне. Прощай, голубчик. – Он опять обнял и поцеловал его. И еще князь Андрей не успел выйти в дверь, как Кутузов успокоительно вздохнул и взялся опять за неконченный роман мадам Жанлис «Les chevaliers du Cygne».
Как и отчего это случилось, князь Андрей не мог бы никак объяснить; но после этого свидания с Кутузовым он вернулся к своему полку успокоенный насчет общего хода дела и насчет того, кому оно вверено было. Чем больше он видел отсутствие всего личного в этом старике, в котором оставались как будто одни привычки страстей и вместо ума (группирующего события и делающего выводы) одна способность спокойного созерцания хода событий, тем более он был спокоен за то, что все будет так, как должно быть. «У него не будет ничего своего. Он ничего не придумает, ничего не предпримет, – думал князь Андрей, – но он все выслушает, все запомнит, все поставит на свое место, ничему полезному не помешает и ничего вредного не позволит. Он понимает, что есть что то сильнее и значительнее его воли, – это неизбежный ход событий, и он умеет видеть их, умеет понимать их значение и, ввиду этого значения, умеет отрекаться от участия в этих событиях, от своей личной волн, направленной на другое. А главное, – думал князь Андрей, – почему веришь ему, – это то, что он русский, несмотря на роман Жанлис и французские поговорки; это то, что голос его задрожал, когда он сказал: „До чего довели!“, и что он захлипал, говоря о том, что он „заставит их есть лошадиное мясо“. На этом же чувстве, которое более или менее смутно испытывали все, и основано было то единомыслие и общее одобрение, которое сопутствовало народному, противному придворным соображениям, избранию Кутузова в главнокомандующие.


После отъезда государя из Москвы московская жизнь потекла прежним, обычным порядком, и течение этой жизни было так обычно, что трудно было вспомнить о бывших днях патриотического восторга и увлечения, и трудно было верить, что действительно Россия в опасности и что члены Английского клуба суть вместе с тем и сыны отечества, готовые для него на всякую жертву. Одно, что напоминало о бывшем во время пребывания государя в Москве общем восторженно патриотическом настроении, было требование пожертвований людьми и деньгами, которые, как скоро они были сделаны, облеклись в законную, официальную форму и казались неизбежны.
С приближением неприятеля к Москве взгляд москвичей на свое положение не только не делался серьезнее, но, напротив, еще легкомысленнее, как это всегда бывает с людьми, которые видят приближающуюся большую опасность. При приближении опасности всегда два голоса одинаково сильно говорят в душе человека: один весьма разумно говорит о том, чтобы человек обдумал самое свойство опасности и средства для избавления от нее; другой еще разумнее говорит, что слишком тяжело и мучительно думать об опасности, тогда как предвидеть все и спастись от общего хода дела не во власти человека, и потому лучше отвернуться от тяжелого, до тех пор пока оно не наступило, и думать о приятном. В одиночестве человек большею частью отдается первому голосу, в обществе, напротив, – второму. Так было и теперь с жителями Москвы. Давно так не веселились в Москве, как этот год.