Арадий Руфин (консул)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Ара́дий Руфи́н
лат. Aradius Rufinus
консул Римской империи 311 года
 

Ара́дий Руфи́н (лат. Aradius Rufinus) — государственный деятель Римской империи начала IV века, консул 311 года.

В 304—305 годах был городским префектом Рима. В сентябре 311 года был назначен императором Максенцием консулом вместе с Гаем Цейонием Руфием Волузианом. Так как Максенций властвовал лишь над частью Империи (владел Италией и Африкой), то и признаны Руфин и Волузиан были только во владениях Максенция. Позднее назначение связано со сложной ситуацией в Империи — официальными, общепризнанными консулами были императоры Галерий и Максимин Даза, однако Галерий умер в мае 311 года и его имя было стерто со многих консульских надписей.

Имя напарника Волузиана в консульских надписях обозначено просто как «Руфин», в связи с чем Тимоти Барнс сделал предположение, что консулом мог быть не Арадий Руфин, а Статий Руфин, префект Рима в 308—309 годах, о котором более ничего не известно. Имена Руфина и Волузиана встречаются в разном порядке написания, поэтому неясно их старшинство.

С 9 февраля по 27 октября 312 года (то есть до битвы при Мульвийском мосте и гибели Максенция) вновь занимал пост префекта Рима. Победитель Максенция Константин, однако, вскоре вновь назначил Руфина префектом Рима, в третий раз он занимал пост с 29 ноября 312 года по 8 декабря 313.

Арадий Руфин стал объектом хвалебной эпиграммы Авиания Симмаха. Возможно, его предками были Луций Арадий Росций Руфин Сатурнин Тибериан и Квинт Арадий Руфин. Сам Руфин, возможно, идентичен с неким консулом Квинтом Арадием Руфином, о котором известно, что он оставил вотивные посвящения Солнцу и Луне в Тубернике в Проконсульской Африке. Возможно, был отцом Луция Арадия Валерия Прокула (консула 340 года) и Квинта Арадия Руфина Валерия Прокула. Внуком, его, возможно, был Арадий Руфин, префект Рима 376 года.


Напишите отзыв о статье "Арадий Руфин (консул)"



Литература

Отрывок, характеризующий Арадий Руфин (консул)

– Ну, хорошо, хорошо, – закричал Денисов, – теперь нечего отговариваться, за вами barcarolla, умоляю вас.
Графиня оглянулась на молчаливого сына.
– Что с тобой? – спросила мать у Николая.
– Ах, ничего, – сказал он, как будто ему уже надоел этот всё один и тот же вопрос.
– Папенька скоро приедет?
– Я думаю.
«У них всё то же. Они ничего не знают! Куда мне деваться?», подумал Николай и пошел опять в залу, где стояли клавикорды.
Соня сидела за клавикордами и играла прелюдию той баркароллы, которую особенно любил Денисов. Наташа собиралась петь. Денисов восторженными глазами смотрел на нее.
Николай стал ходить взад и вперед по комнате.
«И вот охота заставлять ее петь? – что она может петь? И ничего тут нет веселого», думал Николай.
Соня взяла первый аккорд прелюдии.
«Боже мой, я погибший, я бесчестный человек. Пулю в лоб, одно, что остается, а не петь, подумал он. Уйти? но куда же? всё равно, пускай поют!»
Николай мрачно, продолжая ходить по комнате, взглядывал на Денисова и девочек, избегая их взглядов.
«Николенька, что с вами?» – спросил взгляд Сони, устремленный на него. Она тотчас увидала, что что нибудь случилось с ним.
Николай отвернулся от нее. Наташа с своею чуткостью тоже мгновенно заметила состояние своего брата. Она заметила его, но ей самой так было весело в ту минуту, так далека она была от горя, грусти, упреков, что она (как это часто бывает с молодыми людьми) нарочно обманула себя. Нет, мне слишком весело теперь, чтобы портить свое веселье сочувствием чужому горю, почувствовала она, и сказала себе:
«Нет, я верно ошибаюсь, он должен быть весел так же, как и я». Ну, Соня, – сказала она и вышла на самую середину залы, где по ее мнению лучше всего был резонанс. Приподняв голову, опустив безжизненно повисшие руки, как это делают танцовщицы, Наташа, энергическим движением переступая с каблучка на цыпочку, прошлась по середине комнаты и остановилась.
«Вот она я!» как будто говорила она, отвечая на восторженный взгляд Денисова, следившего за ней.
«И чему она радуется! – подумал Николай, глядя на сестру. И как ей не скучно и не совестно!» Наташа взяла первую ноту, горло ее расширилось, грудь выпрямилась, глаза приняли серьезное выражение. Она не думала ни о ком, ни о чем в эту минуту, и из в улыбку сложенного рта полились звуки, те звуки, которые может производить в те же промежутки времени и в те же интервалы всякий, но которые тысячу раз оставляют вас холодным, в тысячу первый раз заставляют вас содрогаться и плакать.