Аракишвили, Димитрий Игнатьевич

Димитрий Игнатьевич Аракишвили груз. დიმიტრი ეგნატეს ძე არაყიშვილი
Профессии	композитор, педагог, профессор
Награды

Дими́трий Игна́тьевич Аракишви́ли (Аракчиев) (груз. დიმიტრი ეგნატეს ძე არაყიშვილი; 1873—1953) — советский грузинский композитор, педагог и музыкально-общественный деятель. Народный артист Грузинской ССР (1926). Лауреат Сталинской премии первой (?) степени (1950). Действительный член АН Грузинской ССР (1950).

Биография

Образование получил в музыкально-драматическом училище Московской филармонии (1901) и Московском археологическом институте (1918). Основал журнал «Музыка и жизнь» в 1908 году. Участвовал в создании Московской народной консерватории. Собирал и пропагандировал грузинскую народную музыку. Написал первую грузинскую оперу, поставленную на профессиональной сцене,- «Сказание о Шота Руставели» (1919), оперу «Жизнь-радость» («Динара») (1927) (обе оперы поставлены в Театре оперы и балета им. Палиашвили), музыку к кинофильму «Щит Джургая» и другие музыкальные сочинения. Автор трудов по музыкальному фольклору. Вёл педагогическую работу с 1902 года; с 1918 года — профессор Тбилисской консерватории. Доктор искусствоведения (1943). Действительный член АН Грузинской ССР (1950).

Оперное творчество

Опера «Сказание о Шота Руставели» — одна из первых грузинских национальных опер. В это время на грузинской сцене преобладала итальянская опера. Прорыв национальной оперы на сцену произошёл в 1918—1919 годах: в 1918 на сцене Тифлисского театра была показана опера «Кристине» Р. Гогниашвили, в 1919 поставлены оперы «Абесалом и Этери» З. П. Палиашвили, «Кето и Котэ» В. Долидзе и опера Аракишвили «Сказание о Шота Руставели», которая явилась первой национальной камерно-лирической оперой. Постановка оперы была осуществена режиссёром А. Цуцунава, он же повторно поставил оперу в 1947 году. Дирижёром премьерной постановки был С. А. Столерман. В первой постановке участвовали известные грузинские певцы Сохадзе, Екатерина Тарасовна (Нино), О. Бахуташвили-Шульгина (Гульчина), В.Сараджишвили (Шота), А. И. Инашвили (Абдул Араб).

Значительным событием театральной жизни стала постановка этой оперы в Тбилисском театре оперы и балета имени З. П. Палиашвили в 1923 выдающимся режиссёром русской и грузинской сцены К. А. Марджанишвили совместно с режиссёром C. Ахметели. В последующих постановках этой оперы участвовали белетмейстер и исполнитель танцев И. И. Сухишвили (1930), балерина Н. Ш. Рамишвили, дирижёр Е. С. Микеладзе, певцы Е. А. Гостенина (Русудана) и Г. И. Венадзе (Абдул Араб).

Опера «Динара» («Жизнь — радость») создана в советское время по либретто В. Л. Гуниа (1924). Опера была поставлена в Театре оперы и балета имени З. П. Палиашвили в 1927 К. А. Марджанишвили, с участием дирижёра И. П. Палиашвили (брат композитора, именем которого назван театр).

Признание заслуг

• народный артист Грузинской ССР (1929)
• орден "Знак Почёта" (1937)
• Сталинская премия первой (?) степени (1950) — за музыку к кинофильму «Щит Джургая» (1944)
• орден Трудового Красного Знамени (8.4.1948)

Литература

• Театральная энциклопедия

Отрывок, характеризующий Аракишвили, Димитрий Игнатьевич

– Еще, может, дотянется до завтрашнего утра? – спросил немец, дурно выговаривая по французски.
Лоррен, поджав губы, строго и отрицательно помахал пальцем перед своим носом.
– Сегодня ночью, не позже, – сказал он тихо, с приличною улыбкой самодовольства в том, что ясно умеет понимать и выражать положение больного, и отошел.

Между тем князь Василий отворил дверь в комнату княжны.
В комнате было полутемно; только две лампадки горели перед образами, и хорошо пахло куреньем и цветами. Вся комната была установлена мелкою мебелью шифоньерок, шкапчиков, столиков. Из за ширм виднелись белые покрывала высокой пуховой кровати. Собачка залаяла.
– Ах, это вы, mon cousin?
Она встала и оправила волосы, которые у нее всегда, даже и теперь, были так необыкновенно гладки, как будто они были сделаны из одного куска с головой и покрыты лаком.
– Что, случилось что нибудь? – спросила она. – Я уже так напугалась.
– Ничего, всё то же; я только пришел поговорить с тобой, Катишь, о деле, – проговорил князь, устало садясь на кресло, с которого она встала. – Как ты нагрела, однако, – сказал он, – ну, садись сюда, causons. [поговорим.]
– Я думала, не случилось ли что? – сказала княжна и с своим неизменным, каменно строгим выражением лица села против князя, готовясь слушать.
– Хотела уснуть, mon cousin, и не могу.
– Ну, что, моя милая? – сказал князь Василий, взяв руку княжны и пригибая ее по своей привычке книзу.
Видно было, что это «ну, что» относилось ко многому такому, что, не называя, они понимали оба.
Княжна, с своею несообразно длинною по ногам, сухою и прямою талией, прямо и бесстрастно смотрела на князя выпуклыми серыми глазами. Она покачала головой и, вздохнув, посмотрела на образа. Жест ее можно было объяснить и как выражение печали и преданности, и как выражение усталости и надежды на скорый отдых. Князь Василий объяснил этот жест как выражение усталости.
– А мне то, – сказал он, – ты думаешь, легче? Je suis ereinte, comme un cheval de poste; [Я заморен, как почтовая лошадь;] а всё таки мне надо с тобой поговорить, Катишь, и очень серьезно.
Князь Василий замолчал, и щеки его начинали нервически подергиваться то на одну, то на другую сторону, придавая его лицу неприятное выражение, какое никогда не показывалось на лице князя Василия, когда он бывал в гостиных. Глаза его тоже были не такие, как всегда: то они смотрели нагло шутливо, то испуганно оглядывались.
Княжна, своими сухими, худыми руками придерживая на коленях собачку, внимательно смотрела в глаза князю Василию; но видно было, что она не прервет молчания вопросом, хотя бы ей пришлось молчать до утра.
– Вот видите ли, моя милая княжна и кузина, Катерина Семеновна, – продолжал князь Василий, видимо, не без внутренней борьбы приступая к продолжению своей речи, – в такие минуты, как теперь, обо всём надо подумать. Надо подумать о будущем, о вас… Я вас всех люблю, как своих детей, ты это знаешь.
Княжна так же тускло и неподвижно смотрела на него.
– Наконец, надо подумать и о моем семействе, – сердито отталкивая от себя столик и не глядя на нее, продолжал князь Василий, – ты знаешь, Катишь, что вы, три сестры Мамонтовы, да еще моя жена, мы одни прямые наследники графа. Знаю, знаю, как тебе тяжело говорить и думать о таких вещах. И мне не легче; но, друг мой, мне шестой десяток, надо быть ко всему готовым. Ты знаешь ли, что я послал за Пьером, и что граф, прямо указывая на его портрет, требовал его к себе?
Князь Василий вопросительно посмотрел на княжну, но не мог понять, соображала ли она то, что он ей сказал, или просто смотрела на него…
– Я об одном не перестаю молить Бога, mon cousin, – отвечала она, – чтоб он помиловал его и дал бы его прекрасной душе спокойно покинуть эту…
– Да, это так, – нетерпеливо продолжал князь Василий, потирая лысину и опять с злобой придвигая к себе отодвинутый столик, – но, наконец…наконец дело в том, ты сама знаешь, что прошлою зимой граф написал завещание, по которому он всё имение, помимо прямых наследников и нас, отдавал Пьеру.
– Мало ли он писал завещаний! – спокойно сказала княжна. – Но Пьеру он не мог завещать. Пьер незаконный.
– Ma chere, – сказал вдруг князь Василий, прижав к себе столик, оживившись и начав говорить скорей, – но что, ежели письмо написано государю, и граф просит усыновить Пьера? Понимаешь, по заслугам графа его просьба будет уважена…