Аралов, Семён Иванович

Семён Иванович Аралов<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Полномочный представитель СССР в Латвии
28 мая 1923 — 21 марта 1925
Предшественник:	Временный поверенный Адам Яковлевич Семашко
Преемник:	Временный поверенный Казимир Александрович Кржеминский
Полномочный представитель СССР в Турции
5 января 1922 — 29 апреля 1923
Предшественник:	Сергей Петрович Нацаренус
Преемник:	Временный поверенный Марсель Израилевич Розенберг
Полномочный представитель РСФСР в Литве
9 мая 1921 — 1922
Предшественник:	Павел Николаевич Мостовенко
Преемник:	Яков Христофорович Давтян
начальник Регистрационного управления Полевого штаба Реввоенсовета Республики
ноябрь 1918 — июнь 1919
Предшественник:	должность учреждена
Преемник:	Сергей Иванович Гусев
Рождение:	18 (30) декабря 1880(1880-12-30) Москва, Российская империя
Смерть:	22 мая 1969(1969-05-22) (88 лет) Москва, СССР
Место погребения:	Новодевичье кладбище (Москва)
Супруга:	Софья Ильинична Флерина
Партия:	РСДРП → РКП(б) / ВКП(б)
Образование:	Московский Коммерческий институт
Военная служба
Годы службы:	1902—1905, 1914—1917 </br> 1918—1921 </br> 1941—1945
Принадлежность:	Российская империя Российская империя РСФСР РСФСР </br> СССР СССР
Род войск:	сухопутные войска, гренадеры военная разведка сухопутные войска, пехота
Звание:	Комиссар </br> Полковник
Сражения:	Русско-японская война,</br>Первая мировая война,</br>Гражданская война в России,</br>Великая Отечественная война
Награды:	Ордена Российской империи

Семён Ива́нович Ара́лов (18 [30] декабря 1880, Москва — 22 мая 1969, там же) — советский военный и государственный деятель, революционер, полковник Советской Армии. Первый руководитель Регистрационного управления Полевого штаба Реввоенсовета Республики (РУ ПШ РВСР), родоначальника Главного разведывательного управления Генерального штаба Вооружённых Сил Российской Федерации.

Биография

Семён Иванович Аралов родился в Москве, в купеческой семье. Учился в Московском коммерческом училище, затем в Московском частном реальном училище К.Мазинга. В 1902 года поступил вольноопределяющимся в Перновский 3-й гренадерский полк. В этом же году вступил в РСДРП; примкнул к революционной молодёжи. Революционным кругом общения стали Шнеерсон (парткличка Сергей), Розалия Землячка, Топорков. В период русско-японской войны, ввиду болезни, получил временную отсрочку с осени 1904 до весны 1905 года.

Весной 1905 года был призван и зачислен в Ростовский 2-й гренадерский полк прапорщиком, отправлен на русско-японскую войну в Харбин, Манчжурию. В период революции 1905 года дезертировал и вернулся в Москву. Стал участником военной организации московского комитета РСДРП, которая организовывалась во главе с Е. Ярославским, Р. Землячкой. Поступил в Московский Коммерческий институт на вечернее обучение, работал в банке, подрабатывал репетиторством; женился на дочери московского священника Софье Ильиничне Флериной. В 1907 году поступил наставником в Рукавишниковский исправительный приют для малолетних преступников, вел занятия на Пречистенских вечерних курсах для рабочих.

В 1914 году, в связи с началом Первой мировой войны, был призван на военную службу в качестве прапорщика и зачислен в Самогитский 7-й гренадерский полк. Вскоре был отправлен на фронт с 215-м Сухаревским полком 54-й пехотной дивизии. На Западном фронте был переброшен в 29-ю дивизию в 114-й Новоторжский полк в Восточной Пруссии. Попал в окружение, участвовал более чем в 20-ти сражениях. Получил звание штабс-капитана, награждён 5-ю орденами. С начала февральской революции 1917 года принимал участие в общественном движении, был активным меньшевиком, выбран сначала в полковой, затем дивизионный и после в армейский комитет 3-й армии. Сотрудничает с газетой «Голос III Армии», где с мая по декабрь 1917 года публикует ряд материалов. Самый известный из них — статья «Предатели революции». Член Предпарламента. Делегат на II-м съезде Советов рабочих и солдатских депутатов как представитель Западного фронта в Совете войсковых организаций при военном министре.

В Красной Армии

В начале 1918 года вернулся в Москву, с января приступил к работе в штабе Московского военного округа в качестве руководителя оперативного отдела. С марта — член РКП(б), и в это же время назначен на должность заведующего Оперативным отделом Наркомвоена РСФСР.

С сентября 1918 года, с момента организации, — член Реввоенсовета (РВС) Республики и комиссар штаба (Всероглавштаб), под руководством Л. Д. Троцкого.

Регулярные предательства на Восточном фронте толкнули большевиков на ужесточение контроля над военспецами. 5 октября 1918 года главнокомандующий РККА И. И. Вацетис разослал по фронтам категорическое распоряжение: «Приказываем всем штабам армий республики и окружным комиссарам представить по телеграфу в Москву члену революционного военного совета республики Аралову списки всех перебежчиков во вражеский стан лиц командного состава со всеми имеющимися необходимыми сведениями об их семейном положении. Члену Реввоенсовета товарищу Аралову принять по соглашению с соответствующими учреждениями меры по задержанию семейств предателей и о выработанных мерах сообщить революционному военному совету для всеобщего объявления».

— Критский М. Красная армия на Южном фронте // Архив Русской революции. — М., 1993. — Т. 17—18. — С. 270.

14 октября 1918 года был назначен членом Военно-Революционного Трибунала при Революционном Военном Совете Республики. 5 ноября 1918 назначен руководителем вновь образованного Регистрационного управления Полевого штаба Реввоенсовета Республики (РУ ПШ РВСР). С 16 июня 1919 по 21 ноября 1920 — член РВС 12-й армии, с 18 декабря по 29 декабря 1919 г. — член РВС 14-й армии. С 21 ноября 1920 член РВС Юго-западного фронта. Участвовал в переговорах по перемирию на советско-польском фронте, а по завершении боевых действий — в комиссии по формированию Киевского Военного Округа.

На дипломатической работе

С 1921 года в Народном Комиссариате по иностранным делам, полномочный представитель в Литве (в Ковно), где пробыл до весны 1921 года.

С 5 января 1922 года полномочный представитель РСФСР в Турции.

По личному распоряжению первого турецкого президента Мустафы Кемаля (Ататюрка) память о первых шагах в становлении и развитии отношений нового типа между Россией и Турцией увековечена в скульптурной композиции, возведенной в 1928 году на площади Таксим в Стамбуле. Бронзовая фигура полномочного представителя РСФСР С. И. Аралова занимает одно из главных мест в группе лидеров турецкого национально-освободительного движения на южной стороне монумента. Этим выражена признательность за политическую, военную и финансовую помощь, оказанную Советской Россией в деле обретения Турцией независимости в 1923 году. Скульптуру Аралова, расположенную позади скульптуры К. Е. Ворошилова, нередко ошибочно называют Фрунзе.

В апреле 1923 года получил назначение в Чехо-Словакию, но к исполнению должности не приступил под давлением чешской печати, назвавшей Аралова одним из активных участников борьбы против чехословацких легионеров в 1918 году.

С 1923 по 1925 год был полномочным представителем СССР в Латвии (в Риге), где в конце декабря 1924 года организовал творческий вечер Маяковского. Поэт, возвращаясь из Парижа в Москву, читал стихи в клубе полпредства.

В апреле 1925 года был назначен членом коллегии Народного Комиссариата по иностранным делам и одновременно — уполномоченным НКИД при правительстве РСФСР. Находясь на этой должности, направил в Моссовет письмо, решившее судьбу церкви Введения во Храм Пресвятой Богородицы на Большой Лубянке.

Полномочный представитель при правительстве Китая с декабря 1926 по октябрь 1927 года.

На хозяйственных должностях

С 1927 член Президиума и заведующий Иностранным отделом ВСНХ СССР. По предложению президиума ВСНХ утверждён начальником Главного управления по высшим техническим учебным заведениям (Главтуз). С 1932 года — член коллегии Наркомфина. С 1938-го по 1941 год — заместитель директора Государственного Литературного музея под руководством В. Д. Бонч-Бруевича. В 1936 году был арестован и приговорен к расстрелу. С приходом Л. П. Берия в НКВД СССР дело было пересмотрено.К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан) В 1939 г. был освобожден.

Доброволец на склоне лет

В годы Великой Отечественной войны (с июля 1941 года) в возрасте 60 лет добровольцем поступил в 21-ю дивизию народного ополчения. Назначен помощником начальника оперативного отделения штаба дивизии. С 16 августа 1941 года служил начальником трофейного отдела в штабе 33-й армии.

Приказом ВС Западного фронта №: 359 от: 28.03.1942 года начальник 4-го отделения оргпланового отдела управления тыла 33-й армии Второго Белорусского фронта полковой комиссар Аралов награждён орденом Красной Звезды, за то что в период боев под Наро-Фоминском в ноябре-декабре 1941 года непосредственно руководил, находясь недалеко от переднего края обороны, эвакуацией в тыл 40 тракторов, свыше 100 тонн зерна, Апрелевского завода (около 100 вагонов цветных металлов заграничного оборудования), трофейных танков, снарядов, мин, мотоциклов, велосипедов - всего 130 вагонов с трофеями и эвакуируемым имуществом.

Приказом Вс 2-го БФ №: 202 от: 18.08.1944 года награждён орденом Отечественной войны 2-й степени за организацию укомплектования трофейных отделов частей армии личным составом и материальной частью за счет трофейного имущества на 60% и за 100% выполнение заданий-планов Военного Совета фронта по отгрузке металлолома предприятиям промышленности.В 1944 году награждён медалью "За оборону Москвы".

Приказом по 1 БФ №: 477/н от: 23.03.1945 года полковник интендантской службы Аралов награждён орденом Отечественной войны 1-й степени за сбор на полях сражений в 1944 году и отправку в тыл 229 танков, 583 автомашины, 127 арт. орудия, 29534 снарядов, 1100000 патронов, 10706 минометных мин, 15395 тонн черных металлов и др. военного имущества.

Приказом №: 41/н от: 19.07.1945 года по ГСОВГ полковник интендантской службы Аралов награждён орденом Красного Знамени за руководство и участие в процессе сборки и отправки в тыл 26500 тн зерна муки и др. продовольствия; 86000 голов скота; инженерно-технического имущества - 680 вагонов; интендантского и хозяйственного имущества - 460 вагонов, демонтаж и отправке 10 крупных предприятий; отправке 224 вагонов с промышленным оборудованием; обнаружения и сохранения 4 крупных артиллерийских и инженерно-технических складов.

Полковник Аралов приказом по штабу 33-й армии награждён медалью "За победу над Германией".

После войны

С 1946 года — на партийной работе. С 1957-го — на пенсии. Автор нескольких книг и многочисленных публикаций в советской прессе.

Смерть

Скончался 22 мая 1969 года, похоронен на Новодевичьем кладбище в Москве.

Награды

• Орден Ленина (23.03.1956)
• Орден Красного Знамени (19.07.1945)
• Орден Отечественной войны 1-й степени (23.03.1945)
• Орден Отечественной войны 2-й степени (18.08.1944)
• 2 ордена Красной Звезды (28.03.1942; 28.10.1967)
• Орден «Знак Почёта»
• пять орденов Российской Империи
• Другие, в том числе иностранные ордена и медали.

Неподтвержденные моменты биографии

• Несмотря на то, что некоторые источники сообщают о принадлежности С. И. Аралова к меньшевикам-интернационалистам, по другим данным, в этот период своей жизни он отстаивал позиции меньшевиков-оборонцев.

• По некоторым предположениям, во время работы в Реввоенсовете 12-й армии на Украине был организатором убийства начдива 44-й стрелковой дивизии Н. А. Щорса.

Работы

• Аралов С. И. [www.mysteriouscountry.ru/wiki/index.php/Аралов_С.И._Ленин_вел_нас_к_победе Ленин вел нас к победе]. — М., Госполитиздат, 1962; 2-е изд. — М., Политиздат, 1989.
• Аралов С. И. Воспоминания советского дипломата 1922−1923. — М., ИМО, 1960.
• Аралов С. И. Ленин и Красная Армия. М., Знание, 1958
• Майский И. М., Аралов С. И., Сонкин М. Е. и др. Долг и отвага : Рассказы о дипкурьерах. — М.: Политическая литература, 1989.
• Аралов С. И. На Украине 40 лет назад (1919) : Рукопись.

Литература

• Леопольд Авербах. Спорные вопросы культурной революции — М.: Московский рабочий, — 1929.
• Александр Михайлов, Станислав Лесневский В мире Маяковского: Сборник статей — М.: Советский писатель, — 1984.
• Танин, Михаил Александрович Международная политика СССР: (1917—1924) — М.: Работник просвещения, — 1925.
• Шелестов, Дмитрий Кузьмич Время Алексея Рыкова — М.: Прогресс, — 1990.
• Очерки истории Министерства иностранных дел России / Под ред. Иванова И. С. — М.: ОЛМА-ПРЕСС, — 2002.
• Второй Всероссийский съезд Советов рабочих и солдатских депутатов, 25-26 октября 1917 г: сборник документов и материалов. / Под ред. Ефима Наумовича Городецкого. — Археографический центр, 1997.
• Густерин П. В. Советская дипломатия на мусульманском Востоке в 1917–1921 годах. — Саарбрюккен, 2014. — ISBN 978-3-659-17980-8.

Источники

• [dic.academic.ru/dic.nsf/enc_biography/5156/Аралов, Аралов, Семен Иванович]. Большая биографическая энциклопедия. Академик. Проверено 14 апреля 2013. [www.webcitation.org/6FxDY29oD Архивировано из первоисточника 17 апреля 2013].
• [www.knowbysight.info/AAA/01074.asp Аралов Семён Иванович]. Справочник по истории Коммунистической партии и Советского Союза 1898—1991. Проверено 14 апреля 2013. [www.webcitation.org/6FxDa2MeO Архивировано из первоисточника 17 апреля 2013].
• [www.rusrazvedka.narod.ru/pril.html Спецслужбы, их сотрудники и руководители] // Разведка и контрразведка в лицах : Энциклопедический словарь российских спецслужб / Автор-сост. А. Диенко, предисл. В. Величко. — М.: Русскiй мiръ, 2002. — 608 с.

Отрывок, характеризующий Аралов, Семён Иванович

Только признание в нем этого чувства заставило народ такими странными путями из в немилости находящегося старика выбрать его против воли царя в представители народной войны. И только это чувство поставило его на ту высшую человеческую высоту, с которой он, главнокомандующий, направлял все свои силы не на то, чтоб убивать и истреблять людей, а на то, чтобы спасать и жалеть их.
Простая, скромная и потому истинно величественная фигура эта не могла улечься в ту лживую форму европейского героя, мнимо управляющего людьми, которую придумала история.
Для лакея не может быть великого человека, потому что у лакея свое понятие о величии.


5 ноября был первый день так называемого Красненского сражения. Перед вечером, когда уже после многих споров и ошибок генералов, зашедших не туда, куда надо; после рассылок адъютантов с противуприказаниями, когда уже стало ясно, что неприятель везде бежит и сражения не может быть и не будет, Кутузов выехал из Красного и поехал в Доброе, куда была переведена в нынешний день главная квартира.
День был ясный, морозный. Кутузов с огромной свитой недовольных им, шушукающихся за ним генералов, верхом на своей жирной белой лошадке ехал к Доброму. По всей дороге толпились, отогреваясь у костров, партии взятых нынешний день французских пленных (их взято было в этот день семь тысяч). Недалеко от Доброго огромная толпа оборванных, обвязанных и укутанных чем попало пленных гудела говором, стоя на дороге подле длинного ряда отпряженных французских орудий. При приближении главнокомандующего говор замолк, и все глаза уставились на Кутузова, который в своей белой с красным околышем шапке и ватной шинели, горбом сидевшей на его сутуловатых плечах, медленно подвигался по дороге. Один из генералов докладывал Кутузову, где взяты орудия и пленные.
Кутузов, казалось, чем то озабочен и не слышал слов генерала. Он недовольно щурился и внимательно и пристально вглядывался в те фигуры пленных, которые представляли особенно жалкий вид. Большая часть лиц французских солдат были изуродованы отмороженными носами и щеками, и почти у всех были красные, распухшие и гноившиеся глаза.
Одна кучка французов стояла близко у дороги, и два солдата – лицо одного из них было покрыто болячками – разрывали руками кусок сырого мяса. Что то было страшное и животное в том беглом взгляде, который они бросили на проезжавших, и в том злобном выражении, с которым солдат с болячками, взглянув на Кутузова, тотчас же отвернулся и продолжал свое дело.
Кутузов долго внимательно поглядел на этих двух солдат; еще более сморщившись, он прищурил глаза и раздумчиво покачал головой. В другом месте он заметил русского солдата, который, смеясь и трепля по плечу француза, что то ласково говорил ему. Кутузов опять с тем же выражением покачал головой.
– Что ты говоришь? Что? – спросил он у генерала, продолжавшего докладывать и обращавшего внимание главнокомандующего на французские взятые знамена, стоявшие перед фронтом Преображенского полка.
– А, знамена! – сказал Кутузов, видимо с трудом отрываясь от предмета, занимавшего его мысли. Он рассеянно оглянулся. Тысячи глаз со всех сторон, ожидая его сло ва, смотрели на него.
Перед Преображенским полком он остановился, тяжело вздохнул и закрыл глаза. Кто то из свиты махнул, чтобы державшие знамена солдаты подошли и поставили их древками знамен вокруг главнокомандующего. Кутузов помолчал несколько секунд и, видимо неохотно, подчиняясь необходимости своего положения, поднял голову и начал говорить. Толпы офицеров окружили его. Он внимательным взглядом обвел кружок офицеров, узнав некоторых из них.
– Благодарю всех! – сказал он, обращаясь к солдатам и опять к офицерам. В тишине, воцарившейся вокруг него, отчетливо слышны были его медленно выговариваемые слова. – Благодарю всех за трудную и верную службу. Победа совершенная, и Россия не забудет вас. Вам слава вовеки! – Он помолчал, оглядываясь.
– Нагни, нагни ему голову то, – сказал он солдату, державшему французского орла и нечаянно опустившему его перед знаменем преображенцев. – Пониже, пониже, так то вот. Ура! ребята, – быстрым движением подбородка обратись к солдатам, проговорил он.
– Ура ра ра! – заревели тысячи голосов. Пока кричали солдаты, Кутузов, согнувшись на седле, склонил голову, и глаз его засветился кротким, как будто насмешливым, блеском.
– Вот что, братцы, – сказал он, когда замолкли голоса…
И вдруг голос и выражение лица его изменились: перестал говорить главнокомандующий, а заговорил простой, старый человек, очевидно что то самое нужное желавший сообщить теперь своим товарищам.
В толпе офицеров и в рядах солдат произошло движение, чтобы яснее слышать то, что он скажет теперь.
– А вот что, братцы. Я знаю, трудно вам, да что же делать! Потерпите; недолго осталось. Выпроводим гостей, отдохнем тогда. За службу вашу вас царь не забудет. Вам трудно, да все же вы дома; а они – видите, до чего они дошли, – сказал он, указывая на пленных. – Хуже нищих последних. Пока они были сильны, мы себя не жалели, а теперь их и пожалеть можно. Тоже и они люди. Так, ребята?
Он смотрел вокруг себя, и в упорных, почтительно недоумевающих, устремленных на него взглядах он читал сочувствие своим словам: лицо его становилось все светлее и светлее от старческой кроткой улыбки, звездами морщившейся в углах губ и глаз. Он помолчал и как бы в недоумении опустил голову.
– А и то сказать, кто же их к нам звал? Поделом им, м… и… в г…. – вдруг сказал он, подняв голову. И, взмахнув нагайкой, он галопом, в первый раз во всю кампанию, поехал прочь от радостно хохотавших и ревевших ура, расстроивавших ряды солдат.
Слова, сказанные Кутузовым, едва ли были поняты войсками. Никто не сумел бы передать содержания сначала торжественной и под конец простодушно стариковской речи фельдмаршала; но сердечный смысл этой речи не только был понят, но то самое, то самое чувство величественного торжества в соединении с жалостью к врагам и сознанием своей правоты, выраженное этим, именно этим стариковским, добродушным ругательством, – это самое (чувство лежало в душе каждого солдата и выразилось радостным, долго не умолкавшим криком. Когда после этого один из генералов с вопросом о том, не прикажет ли главнокомандующий приехать коляске, обратился к нему, Кутузов, отвечая, неожиданно всхлипнул, видимо находясь в сильном волнении.


8 го ноября последний день Красненских сражений; уже смерклось, когда войска пришли на место ночлега. Весь день был тихий, морозный, с падающим легким, редким снегом; к вечеру стало выясняться. Сквозь снежинки виднелось черно лиловое звездное небо, и мороз стал усиливаться.
Мушкатерский полк, вышедший из Тарутина в числе трех тысяч, теперь, в числе девятисот человек, пришел одним из первых на назначенное место ночлега, в деревне на большой дороге. Квартиргеры, встретившие полк, объявили, что все избы заняты больными и мертвыми французами, кавалеристами и штабами. Была только одна изба для полкового командира.
Полковой командир подъехал к своей избе. Полк прошел деревню и у крайних изб на дороге поставил ружья в козлы.
Как огромное, многочленное животное, полк принялся за работу устройства своего логовища и пищи. Одна часть солдат разбрелась, по колено в снегу, в березовый лес, бывший вправо от деревни, и тотчас же послышались в лесу стук топоров, тесаков, треск ломающихся сучьев и веселые голоса; другая часть возилась около центра полковых повозок и лошадей, поставленных в кучку, доставая котлы, сухари и задавая корм лошадям; третья часть рассыпалась в деревне, устраивая помещения штабным, выбирая мертвые тела французов, лежавшие по избам, и растаскивая доски, сухие дрова и солому с крыш для костров и плетни для защиты.
Человек пятнадцать солдат за избами, с края деревни, с веселым криком раскачивали высокий плетень сарая, с которого снята уже была крыша.
– Ну, ну, разом, налегни! – кричали голоса, и в темноте ночи раскачивалось с морозным треском огромное, запорошенное снегом полотно плетня. Чаще и чаще трещали нижние колья, и, наконец, плетень завалился вместе с солдатами, напиравшими на него. Послышался громкий грубо радостный крик и хохот.
– Берись по двое! рочаг подавай сюда! вот так то. Куда лезешь то?
– Ну, разом… Да стой, ребята!.. С накрика!
Все замолкли, и негромкий, бархатно приятный голос запел песню. В конце третьей строфы, враз с окончанием последнего звука, двадцать голосов дружно вскрикнули: «Уууу! Идет! Разом! Навались, детки!..» Но, несмотря на дружные усилия, плетень мало тронулся, и в установившемся молчании слышалось тяжелое пыхтенье.
– Эй вы, шестой роты! Черти, дьяволы! Подсоби… тоже мы пригодимся.
Шестой роты человек двадцать, шедшие в деревню, присоединились к тащившим; и плетень, саженей в пять длины и в сажень ширины, изогнувшись, надавя и режа плечи пыхтевших солдат, двинулся вперед по улице деревни.
– Иди, что ли… Падай, эка… Чего стал? То то… Веселые, безобразные ругательства не замолкали.
– Вы чего? – вдруг послышался начальственный голос солдата, набежавшего на несущих.
– Господа тут; в избе сам анарал, а вы, черти, дьяволы, матершинники. Я вас! – крикнул фельдфебель и с размаху ударил в спину первого подвернувшегося солдата. – Разве тихо нельзя?
Солдаты замолкли. Солдат, которого ударил фельдфебель, стал, покряхтывая, обтирать лицо, которое он в кровь разодрал, наткнувшись на плетень.
– Вишь, черт, дерется как! Аж всю морду раскровянил, – сказал он робким шепотом, когда отошел фельдфебель.
– Али не любишь? – сказал смеющийся голос; и, умеряя звуки голосов, солдаты пошли дальше. Выбравшись за деревню, они опять заговорили так же громко, пересыпая разговор теми же бесцельными ругательствами.
В избе, мимо которой проходили солдаты, собралось высшее начальство, и за чаем шел оживленный разговор о прошедшем дне и предполагаемых маневрах будущего. Предполагалось сделать фланговый марш влево, отрезать вице короля и захватить его.
Когда солдаты притащили плетень, уже с разных сторон разгорались костры кухонь. Трещали дрова, таял снег, и черные тени солдат туда и сюда сновали по всему занятому, притоптанному в снегу, пространству.
Топоры, тесаки работали со всех сторон. Все делалось без всякого приказания. Тащились дрова про запас ночи, пригораживались шалашики начальству, варились котелки, справлялись ружья и амуниция.
Притащенный плетень осьмою ротой поставлен полукругом со стороны севера, подперт сошками, и перед ним разложен костер. Пробили зарю, сделали расчет, поужинали и разместились на ночь у костров – кто чиня обувь, кто куря трубку, кто, донага раздетый, выпаривая вшей.


Казалось бы, что в тех, почти невообразимо тяжелых условиях существования, в которых находились в то время русские солдаты, – без теплых сапог, без полушубков, без крыши над головой, в снегу при 18° мороза, без полного даже количества провианта, не всегда поспевавшего за армией, – казалось, солдаты должны бы были представлять самое печальное и унылое зрелище.
Напротив, никогда, в самых лучших материальных условиях, войско не представляло более веселого, оживленного зрелища. Это происходило оттого, что каждый день выбрасывалось из войска все то, что начинало унывать или слабеть. Все, что было физически и нравственно слабого, давно уже осталось назади: оставался один цвет войска – по силе духа и тела.
К осьмой роте, пригородившей плетень, собралось больше всего народа. Два фельдфебеля присели к ним, и костер их пылал ярче других. Они требовали за право сиденья под плетнем приношения дров.
– Эй, Макеев, что ж ты …. запропал или тебя волки съели? Неси дров то, – кричал один краснорожий рыжий солдат, щурившийся и мигавший от дыма, но не отодвигавшийся от огня. – Поди хоть ты, ворона, неси дров, – обратился этот солдат к другому. Рыжий был не унтер офицер и не ефрейтор, но был здоровый солдат, и потому повелевал теми, которые были слабее его. Худенький, маленький, с вострым носиком солдат, которого назвали вороной, покорно встал и пошел было исполнять приказание, но в это время в свет костра вступила уже тонкая красивая фигура молодого солдата, несшего беремя дров.
– Давай сюда. Во важно то!
Дрова наломали, надавили, поддули ртами и полами шинелей, и пламя зашипело и затрещало. Солдаты, придвинувшись, закурили трубки. Молодой, красивый солдат, который притащил дрова, подперся руками в бока и стал быстро и ловко топотать озябшими ногами на месте.
– Ах, маменька, холодная роса, да хороша, да в мушкатера… – припевал он, как будто икая на каждом слоге песни.
– Эй, подметки отлетят! – крикнул рыжий, заметив, что у плясуна болталась подметка. – Экой яд плясать!
Плясун остановился, оторвал болтавшуюся кожу и бросил в огонь.
– И то, брат, – сказал он; и, сев, достал из ранца обрывок французского синего сукна и стал обвертывать им ногу. – С пару зашлись, – прибавил он, вытягивая ноги к огню.
– Скоро новые отпустят. Говорят, перебьем до копца, тогда всем по двойному товару.
– А вишь, сукин сын Петров, отстал таки, – сказал фельдфебель.
– Я его давно замечал, – сказал другой.
– Да что, солдатенок…
– А в третьей роте, сказывали, за вчерашний день девять человек недосчитали.
– Да, вот суди, как ноги зазнобишь, куда пойдешь?
– Э, пустое болтать! – сказал фельдфебель.
– Али и тебе хочется того же? – сказал старый солдат, с упреком обращаясь к тому, который сказал, что ноги зазнобил.
– А ты что же думаешь? – вдруг приподнявшись из за костра, пискливым и дрожащим голосом заговорил востроносенький солдат, которого называли ворона. – Кто гладок, так похудает, а худому смерть. Вот хоть бы я. Мочи моей нет, – сказал он вдруг решительно, обращаясь к фельдфебелю, – вели в госпиталь отослать, ломота одолела; а то все одно отстанешь…
– Ну буде, буде, – спокойно сказал фельдфебель. Солдатик замолчал, и разговор продолжался.
– Нынче мало ли французов этих побрали; а сапог, прямо сказать, ни на одном настоящих нет, так, одна названье, – начал один из солдат новый разговор.
– Всё казаки поразули. Чистили для полковника избу, выносили их. Жалости смотреть, ребята, – сказал плясун. – Разворочали их: так живой один, веришь ли, лопочет что то по своему.
– А чистый народ, ребята, – сказал первый. – Белый, вот как береза белый, и бравые есть, скажи, благородные.
– А ты думаешь как? У него от всех званий набраны.
– А ничего не знают по нашему, – с улыбкой недоумения сказал плясун. – Я ему говорю: «Чьей короны?», а он свое лопочет. Чудесный народ!
– Ведь то мудрено, братцы мои, – продолжал тот, который удивлялся их белизне, – сказывали мужики под Можайским, как стали убирать битых, где страженья то была, так ведь что, говорит, почитай месяц лежали мертвые ихние то. Что ж, говорит, лежит, говорит, ихний то, как бумага белый, чистый, ни синь пороха не пахнет.
– Что ж, от холода, что ль? – спросил один.
– Эка ты умный! От холода! Жарко ведь было. Кабы от стужи, так и наши бы тоже не протухли. А то, говорит, подойдешь к нашему, весь, говорит, прогнил в червях. Так, говорит, платками обвяжемся, да, отворотя морду, и тащим; мочи нет. А ихний, говорит, как бумага белый; ни синь пороха не пахнет.
Все помолчали.
– Должно, от пищи, – сказал фельдфебель, – господскую пищу жрали.
Никто не возражал.
– Сказывал мужик то этот, под Можайским, где страженья то была, их с десяти деревень согнали, двадцать дён возили, не свозили всех, мертвых то. Волков этих что, говорит…
– Та страженья была настоящая, – сказал старый солдат. – Только и было чем помянуть; а то всё после того… Так, только народу мученье.
– И то, дядюшка. Позавчера набежали мы, так куда те, до себя не допущают. Живо ружья покидали. На коленки. Пардон – говорит. Так, только пример один. Сказывали, самого Полиона то Платов два раза брал. Слова не знает. Возьмет возьмет: вот на те, в руках прикинется птицей, улетит, да и улетит. И убить тоже нет положенья.
– Эка врать здоров ты, Киселев, посмотрю я на тебя.
– Какое врать, правда истинная.
– А кабы на мой обычай, я бы его, изловимши, да в землю бы закопал. Да осиновым колом. А то что народу загубил.
– Все одно конец сделаем, не будет ходить, – зевая, сказал старый солдат.
Разговор замолк, солдаты стали укладываться.
– Вишь, звезды то, страсть, так и горят! Скажи, бабы холсты разложили, – сказал солдат, любуясь на Млечный Путь.
– Это, ребята, к урожайному году.
– Дровец то еще надо будет.
– Спину погреешь, а брюха замерзла. Вот чуда.
– О, господи!
– Что толкаешься то, – про тебя одного огонь, что ли? Вишь… развалился.
Из за устанавливающегося молчания послышался храп некоторых заснувших; остальные поворачивались и грелись, изредка переговариваясь. От дальнего, шагов за сто, костра послышался дружный, веселый хохот.
– Вишь, грохочат в пятой роте, – сказал один солдат. – И народу что – страсть!
Один солдат поднялся и пошел к пятой роте.
– То то смеху, – сказал он, возвращаясь. – Два хранцуза пристали. Один мерзлый вовсе, а другой такой куражный, бяда! Песни играет.
– О о? пойти посмотреть… – Несколько солдат направились к пятой роте.


Пятая рота стояла подле самого леса. Огромный костер ярко горел посреди снега, освещая отягченные инеем ветви деревьев.
В середине ночи солдаты пятой роты услыхали в лесу шаги по снегу и хряск сучьев.
– Ребята, ведмедь, – сказал один солдат. Все подняли головы, прислушались, и из леса, в яркий свет костра, выступили две, держащиеся друг за друга, человеческие, странно одетые фигуры.
Это были два прятавшиеся в лесу француза. Хрипло говоря что то на непонятном солдатам языке, они подошли к костру. Один был повыше ростом, в офицерской шляпе, и казался совсем ослабевшим. Подойдя к костру, он хотел сесть, но упал на землю. Другой, маленький, коренастый, обвязанный платком по щекам солдат, был сильнее. Он поднял своего товарища и, указывая на свой рот, говорил что то. Солдаты окружили французов, подстелили больному шинель и обоим принесли каши и водки.
Ослабевший французский офицер был Рамбаль; повязанный платком был его денщик Морель.
Когда Морель выпил водки и доел котелок каши, он вдруг болезненно развеселился и начал не переставая говорить что то не понимавшим его солдатам. Рамбаль отказывался от еды и молча лежал на локте у костра, бессмысленными красными глазами глядя на русских солдат. Изредка он издавал протяжный стон и опять замолкал. Морель, показывая на плечи, внушал солдатам, что это был офицер и что его надо отогреть. Офицер русский, подошедший к костру, послал спросить у полковника, не возьмет ли он к себе отогреть французского офицера; и когда вернулись и сказали, что полковник велел привести офицера, Рамбалю передали, чтобы он шел. Он встал и хотел идти, но пошатнулся и упал бы, если бы подле стоящий солдат не поддержал его.
– Что? Не будешь? – насмешливо подмигнув, сказал один солдат, обращаясь к Рамбалю.
– Э, дурак! Что врешь нескладно! То то мужик, право, мужик, – послышались с разных сторон упреки пошутившему солдату. Рамбаля окружили, подняли двое на руки, перехватившись ими, и понесли в избу. Рамбаль обнял шеи солдат и, когда его понесли, жалобно заговорил:
– Oh, nies braves, oh, mes bons, mes bons amis! Voila des hommes! oh, mes braves, mes bons amis! [О молодцы! О мои добрые, добрые друзья! Вот люди! О мои добрые друзья!] – и, как ребенок, головой склонился на плечо одному солдату.
Между тем Морель сидел на лучшем месте, окруженный солдатами.
Морель, маленький коренастый француз, с воспаленными, слезившимися глазами, обвязанный по бабьи платком сверх фуражки, был одет в женскую шубенку. Он, видимо, захмелев, обнявши рукой солдата, сидевшего подле него, пел хриплым, перерывающимся голосом французскую песню. Солдаты держались за бока, глядя на него.
– Ну ка, ну ка, научи, как? Я живо перейму. Как?.. – говорил шутник песенник, которого обнимал Морель.
Vive Henri Quatre,
Vive ce roi vaillanti –
[Да здравствует Генрих Четвертый!
Да здравствует сей храбрый король!
и т. д. (французская песня) ]
пропел Морель, подмигивая глазом.
Сe diable a quatre…
– Виварика! Виф серувару! сидябляка… – повторил солдат, взмахнув рукой и действительно уловив напев.
– Вишь, ловко! Го го го го го!.. – поднялся с разных сторон грубый, радостный хохот. Морель, сморщившись, смеялся тоже.
– Ну, валяй еще, еще!
Qui eut le triple talent,
De boire, de battre,