Арамейское письмо

Арамейское письмо
Тип письма:	консонантное
Языки:	арамейские языки, иврит, сирийский
Место возникновения:	Ближний Восток
Дата создания:	X — VII вв. до н. э.
Период:	VIII век до н.э. - VI век н.э.
Направление письма:	Справа налево
Знаков:	22
Происхождение:	Финикийская письменность
Развилось в:	сирийское, набатейское, пехлевийское, согдийское и др. письмо

Арамейская письменность — система консонантного фонетического письма, развившаяся из финикийского письма.

История

Арамеи
Арамейский язык
Арамейский алфавит
Арамейские царства
• Арамейский Дамаск  • Paddan Aram  • Aram Rehob  • Aram Soba
Арамейские цари
• Ризон I  • Hezjon  • Таб-Риммон  • Бен-Хадад I  • Бен-Хадад II  • Бен-Хадад III  • Азаил  • Hadadezer  • Ризон II

Арамейская письменность, подобно греческой, также развившейся из финикийского письма, легла в основу арамейской ветви алфавитов Востока — как греческий алфавит послужил основой для алфавитов Запада. Арамейское письмо с его огласовками и матрес лекционис породило ряд важнейших алфавитов Ближнего Востока, Северной Африки и Азии, включая арабский и современный еврейский алфавиты, а также различные письменности Индии (брахми и далее деванагари) и их потомки-алфавиты Юго-Восточной и Центральной Азии (в том числе тайское и монгольское письмо).

Распространенность арамейской письменности обусловлена тем фактом, что арамейский язык и письменность, являясь с конца VIII века до н. э. средством международной переписки и общения на Ближнем Востоке, в ходе завоеваний Ахеменидов получили статус дипломатического языка и письменности Персидской империи.

В арамейской языковой среде продолжали существовать и языческие культы; так, у существующей и поныне религиозной секты мандеев (современные Иран и Ирак; несколько сот мандеев живут также в США и Австралии) сохранились священные книги, написанные на мандейском диалекте арамейского языка, этот диалект используют и как язык богослужения, а его более современная форма, по некоторым данным, используется в повседневном общении примерно 1 тыс. человек в Иране; другие иранские мандеи говорят на фарси, а иракские — на арабском.

После арабских завоеваний VII в. и создания халифата сирийско-арамейские диалекты были вытеснены арабским языком; процесс этот, однако, был долгим и в основном завершился лишь к XV в. Ныне существующими наследниками арамейского языка, помимо ассирийского и мандейского диалекта, являются говоры нескольких деревень в Сирии (см. Маалюля, Сайдная), где живёт несколько тысяч человек, по большей части христиан.

Сирийско-арамейская литература весьма обширна и имеет большое историческое значение: блистательная эпоха средневековой исламской мысли стала в своё время возможной именно благодаря переводу на арамейский язык — а с него на арабский — трудов древнегреческих философов, в особенности Аристотеля.

Алфавит

Алфавит имперского арамейского языка.

Имя буквы	Форма буквы	Буква	Эквивалентная еврейская	Эквивалентная арабская	Эквивалентная сирийская	Звук
Алаф		𐡀	א	أ	ܐ	/ʔ/; /aː/, /eː/
Бет		𐡁	ב	ب‎	ܒ	/b/, /v/
Гамаль		𐡂	ג	ج	ܓ	/ɡ/, /ɣ/
Далат		𐡃	ד	د‎	ܕ	/d/, /ð/
Хе		𐡄	ה	ﻫ‎	ܗ	/h/
Вав		𐡅	ו	و‎	ܘ	/w/; /oː/, /uː/
Зайн		𐡆	ז	ز‎	ܙ	/z/
Хет		𐡇	ח	خ,ح	ܚ	/ħ/
Тет		𐡈	ט	ط	ܛ	эмфатич. /tˤ/
Йуд		𐡉	י	ي	ܝ	/j/; /iː/, /eː/
Каф		𐡊	כ ך	ك	ܟܟ	/k/, /x/
Ламад		𐡋	ל	ل	ܠ	/l/
Мим		𐡌	מ ם	م‎	ܡܡ	/m/
Нун		𐡍	נ ן	ن	ܢܢ ܢ	/n/
Семкат		𐡎	ס	س	ܣ	/s/
‘Ē		𐡏	ע	غ,ع	ܥ	/ʕ/
Пе		𐡐	פ ף	ف	ܦ	/p/, /f/
Саде	,	𐡑	צ ץ	ص‎	ܨ	эмфатич /sˤ/
Коф		𐡒	ק	ق‎	ܩ	/q/
Реш		𐡓	ר	ر	ܪ	/r/
Шин		𐡔	ש	ش,س	ܫ	/ʃ/
Тау		𐡕	ת	ت‎,ث	ܬ	/t/, /θ/

См. также

• Арамейские языки
• Финикийская письменность
• История письменности, хронология

Ссылки

• [www.omniglot.com/writing/aramaic.htm Aramaic language and alphabet]  (англ.)

Отрывок, характеризующий Арамейское письмо

В числе всех мыслей и голосов в этом огромном, беспокойном, блестящем и гордом мире князь Андрей видел следующие, более резкие, подразделения направлений и партий.
Первая партия была: Пфуль и его последователи, теоретики войны, верящие в то, что есть наука войны и что в этой науке есть свои неизменные законы, законы облического движения, обхода и т. п. Пфуль и последователи его требовали отступления в глубь страны, отступления по точным законам, предписанным мнимой теорией войны, и во всяком отступлении от этой теории видели только варварство, необразованность или злонамеренность. К этой партии принадлежали немецкие принцы, Вольцоген, Винцингероде и другие, преимущественно немцы.
Вторая партия была противуположная первой. Как и всегда бывает, при одной крайности были представители другой крайности. Люди этой партии были те, которые еще с Вильны требовали наступления в Польшу и свободы от всяких вперед составленных планов. Кроме того, что представители этой партии были представители смелых действий, они вместе с тем и были представителями национальности, вследствие чего становились еще одностороннее в споре. Эти были русские: Багратион, начинавший возвышаться Ермолов и другие. В это время была распространена известная шутка Ермолова, будто бы просившего государя об одной милости – производства его в немцы. Люди этой партии говорили, вспоминая Суворова, что надо не думать, не накалывать иголками карту, а драться, бить неприятеля, не впускать его в Россию и не давать унывать войску.
К третьей партии, к которой более всего имел доверия государь, принадлежали придворные делатели сделок между обоими направлениями. Люди этой партии, большей частью не военные и к которой принадлежал Аракчеев, думали и говорили, что говорят обыкновенно люди, не имеющие убеждений, но желающие казаться за таковых. Они говорили, что, без сомнения, война, особенно с таким гением, как Бонапарте (его опять называли Бонапарте), требует глубокомысленнейших соображений, глубокого знания науки, и в этом деле Пфуль гениален; но вместе с тем нельзя не признать того, что теоретики часто односторонни, и потому не надо вполне доверять им, надо прислушиваться и к тому, что говорят противники Пфуля, и к тому, что говорят люди практические, опытные в военном деле, и изо всего взять среднее. Люди этой партии настояли на том, чтобы, удержав Дрисский лагерь по плану Пфуля, изменить движения других армий. Хотя этим образом действий не достигалась ни та, ни другая цель, но людям этой партии казалось так лучше.
Четвертое направление было направление, которого самым видным представителем был великий князь, наследник цесаревич, не могший забыть своего аустерлицкого разочарования, где он, как на смотр, выехал перед гвардиею в каске и колете, рассчитывая молодецки раздавить французов, и, попав неожиданно в первую линию, насилу ушел в общем смятении. Люди этой партии имели в своих суждениях и качество и недостаток искренности. Они боялись Наполеона, видели в нем силу, в себе слабость и прямо высказывали это. Они говорили: «Ничего, кроме горя, срама и погибели, из всего этого не выйдет! Вот мы оставили Вильну, оставили Витебск, оставим и Дриссу. Одно, что нам остается умного сделать, это заключить мир, и как можно скорее, пока не выгнали нас из Петербурга!»
Воззрение это, сильно распространенное в высших сферах армии, находило себе поддержку и в Петербурге, и в канцлере Румянцеве, по другим государственным причинам стоявшем тоже за мир.
Пятые были приверженцы Барклая де Толли, не столько как человека, сколько как военного министра и главнокомандующего. Они говорили: «Какой он ни есть (всегда так начинали), но он честный, дельный человек, и лучше его нет. Дайте ему настоящую власть, потому что война не может идти успешно без единства начальствования, и он покажет то, что он может сделать, как он показал себя в Финляндии. Ежели армия наша устроена и сильна и отступила до Дриссы, не понесши никаких поражений, то мы обязаны этим только Барклаю. Ежели теперь заменят Барклая Бенигсеном, то все погибнет, потому что Бенигсен уже показал свою неспособность в 1807 году», – говорили люди этой партии.
Шестые, бенигсенисты, говорили, напротив, что все таки не было никого дельнее и опытнее Бенигсена, и, как ни вертись, все таки придешь к нему. И люди этой партии доказывали, что все наше отступление до Дриссы было постыднейшее поражение и беспрерывный ряд ошибок. «Чем больше наделают ошибок, – говорили они, – тем лучше: по крайней мере, скорее поймут, что так не может идти. А нужен не какой нибудь Барклай, а человек, как Бенигсен, который показал уже себя в 1807 м году, которому отдал справедливость сам Наполеон, и такой человек, за которым бы охотно признавали власть, – и таковой есть только один Бенигсен».
Седьмые – были лица, которые всегда есть, в особенности при молодых государях, и которых особенно много было при императоре Александре, – лица генералов и флигель адъютантов, страстно преданные государю не как императору, но как человека обожающие его искренно и бескорыстно, как его обожал Ростов в 1805 м году, и видящие в нем не только все добродетели, но и все качества человеческие. Эти лица хотя и восхищались скромностью государя, отказывавшегося от командования войсками, но осуждали эту излишнюю скромность и желали только одного и настаивали на том, чтобы обожаемый государь, оставив излишнее недоверие к себе, объявил открыто, что он становится во главе войска, составил бы при себе штаб квартиру главнокомандующего и, советуясь, где нужно, с опытными теоретиками и практиками, сам бы вел свои войска, которых одно это довело бы до высшего состояния воодушевления.
Восьмая, самая большая группа людей, которая по своему огромному количеству относилась к другим, как 99 к 1 му, состояла из людей, не желавших ни мира, ни войны, ни наступательных движений, ни оборонительного лагеря ни при Дриссе, ни где бы то ни было, ни Барклая, ни государя, ни Пфуля, ни Бенигсена, но желающих только одного, и самого существенного: наибольших для себя выгод и удовольствий. В той мутной воде перекрещивающихся и перепутывающихся интриг, которые кишели при главной квартире государя, в весьма многом можно было успеть в таком, что немыслимо бы было в другое время. Один, не желая только потерять своего выгодного положения, нынче соглашался с Пфулем, завтра с противником его, послезавтра утверждал, что не имеет никакого мнения об известном предмете, только для того, чтобы избежать ответственности и угодить государю. Другой, желающий приобрести выгоды, обращал на себя внимание государя, громко крича то самое, на что намекнул государь накануне, спорил и кричал в совете, ударяя себя в грудь и вызывая несоглашающихся на дуэль и тем показывая, что он готов быть жертвою общей пользы. Третий просто выпрашивал себе, между двух советов и в отсутствие врагов, единовременное пособие за свою верную службу, зная, что теперь некогда будет отказать ему. Четвертый нечаянно все попадался на глаза государю, отягченный работой. Пятый, для того чтобы достигнуть давно желанной цели – обеда у государя, ожесточенно доказывал правоту или неправоту вновь выступившего мнения и для этого приводил более или менее сильные и справедливые доказательства.