Араужо Порту-алегре, Мануэль де

Мануэль Жозе де Араужо Порту-алегре
Manuel José de Araújo Porto-alegre
Мануэль Жозе де Араужо Порту-алегре
Род деятельности:	дипломатия, литература, живопись, архитектура
Дата рождения:	29 ноября 1806(1806-11-29)
Место рождения:	Риу-Парду, Риу-Гранди-ду-Сул
Подданство:	Бразилия Бразилия
Дата смерти:	30 декабря 1879(1879-12-30) (73 года)
Место смерти:	Лиссабон

Мануэль Жозе́ де Арау́жо Порту-алегре (порт. Manuel José de Araújo Porto-alegre; 1806—1879) — бразильский поэт, живописец и архитектор, барон.

Мануэль Жозе де Араужо Порту-алегре, барон Санту-Анжелу родился в дворянской семье 29 ноября 1806 года на юге Бразилии в провинции Сао-Педро (ныне штат Риу-Гранди-ду-Сул) в небольшом городке Риу-Парду.

Сначала он воспитывался в городе Порто-Алегре, затем, в 1829 году поступил в академию художеств в Рио-де-Жанейро, где его врождённый талант развился под руководством профессора Жан-Батиста Дебре, ученика Жака-Луи Давида.

Несколько удачных портретов императора Педру I и его венценосной семьи дали ему возможность продолжить своё обучение в столице Франции городе Париже и провести один год в Италии (1834—1835) со своим другом и соотечественником, поэтом Магальгаесом.

В 1837 году Мануэль Жозе де Араужо Порту-алегре возвратился на родину, где получил кафедру в академии художеств, которую потом переменил на кафедру в военной академии. Он обнаружил тогда необыкновенную деятельность на поприще искусства, являясь организатором во всех учреждениях, которые были основаны для целей науки и искусства. Его архитекторский талант высказался рельефно в планах церкви Святой Анны и банка в Рио-Жанейро, по мнению авторов Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона — «самого красивого здания в городе».

Перестройка театра так же немало заботила мастера, как и великолепие сцены, которую старался поднять в духе более национальном. Он сам написал несколько комедий, как «О Espiao de Bonaparte» и «О Sapateiro Politicao», которые пользовались большим успехом, но, при жизни автора, так и не появились в печати. Только две из них, «Angelica e Firmino» и «А. Estatua amazonica», появились в бразильской газете «Minerva Brasiliense» (1843—1844).

Влияние друга Магальгаеса, в особенности его сочинения «Suspiros», ряду театральных критиков кажется очевидным. Особенною оригинальностью проникнут его большой, но неоконченный эпос «Colombo». В одном из лучших своих произведений «Brasilianas», он изображает в ярких красках грандиозную природу своей страны. «Brasilianas» — это общее название для целого ряда песен, из которых «А destruiçao das florestas» (Рио-де-Жанейро, 1845) и «О corcovado» (Рио-де-Жанейро, 1847) появились отдельно. Араужо был в период с 1859 по 1865 год бразильским генеральным консулом в Германии в городе Штеттине (ныне Щецин, Польша) и затем вновь вернулся в отечество.

Его биография и отрывки «Colombo» и «Brasilianas» помещены у Ф. Вольфа, «Le Brésil littéraire» (Берлин, 1863).

Мануэль Жозе де Араужо Порту-алегре скончался 30 декабря 1879 года в столице Португалии городе Лиссабоне.

Библиография

• Ode Sáfica (1830)
• Canto Inaugural (1855)
• Brasiliana (1863)
• Colombo (1866)
• Prólogo Dramático (1837)
• Angélica e Firmino (1845)
• A Destruição das Florestas (1845)
• A Estátua Amazônica (1851)
• A Restauração de Pernambuco (1852)
• A Noite de São João (1857)
• Cenas de Penafiel (1858)
• Os Judas (1859)
• O Prestígio da Lei (1859)
• Os Lobisomens (1862)
• Os Voluntários da Pátria (1877)

Галерея

• Araujo02.jpg
• Manuel de Araújo Porto-Alegre - Uma grota, 1863.JPG
• Manuel de Araújo Porto-alegre - estudo para a sagração de Dom Pedro II - c. 1840.jpg
• 00565-Araujo-Porto-Alegre--.jpg

Отрывок, характеризующий Араужо Порту-алегре, Мануэль де

На гауптвахте, куда был отведен Пьер, офицер и солдаты, взявшие его, обращались с ним враждебно, но вместе с тем и уважительно. Еще чувствовалось в их отношении к нему и сомнение о том, кто он такой (не очень ли важный человек), и враждебность вследствие еще свежей их личной борьбы с ним.
Но когда, в утро другого дня, пришла смена, то Пьер почувствовал, что для нового караула – для офицеров и солдат – он уже не имел того смысла, который имел для тех, которые его взяли. И действительно, в этом большом, толстом человеке в мужицком кафтане караульные другого дня уже не видели того живого человека, который так отчаянно дрался с мародером и с конвойными солдатами и сказал торжественную фразу о спасении ребенка, а видели только семнадцатого из содержащихся зачем то, по приказанию высшего начальства, взятых русских. Ежели и было что нибудь особенное в Пьере, то только его неробкий, сосредоточенно задумчивый вид и французский язык, на котором он, удивительно для французов, хорошо изъяснялся. Несмотря на то, в тот же день Пьера соединили с другими взятыми подозрительными, так как отдельная комната, которую он занимал, понадобилась офицеру.
Все русские, содержавшиеся с Пьером, были люди самого низкого звания. И все они, узнав в Пьере барина, чуждались его, тем более что он говорил по французски. Пьер с грустью слышал над собою насмешки.
На другой день вечером Пьер узнал, что все эти содержащиеся (и, вероятно, он в том же числе) должны были быть судимы за поджигательство. На третий день Пьера водили с другими в какой то дом, где сидели французский генерал с белыми усами, два полковника и другие французы с шарфами на руках. Пьеру, наравне с другими, делали с той, мнимо превышающею человеческие слабости, точностью и определительностью, с которой обыкновенно обращаются с подсудимыми, вопросы о том, кто он? где он был? с какою целью? и т. п.
Вопросы эти, оставляя в стороне сущность жизненного дела и исключая возможность раскрытия этой сущности, как и все вопросы, делаемые на судах, имели целью только подставление того желобка, по которому судящие желали, чтобы потекли ответы подсудимого и привели его к желаемой цели, то есть к обвинению. Как только он начинал говорить что нибудь такое, что не удовлетворяло цели обвинения, так принимали желобок, и вода могла течь куда ей угодно. Кроме того, Пьер испытал то же, что во всех судах испытывает подсудимый: недоумение, для чего делали ему все эти вопросы. Ему чувствовалось, что только из снисходительности или как бы из учтивости употреблялась эта уловка подставляемого желобка. Он знал, что находился во власти этих людей, что только власть привела его сюда, что только власть давала им право требовать ответы на вопросы, что единственная цель этого собрания состояла в том, чтоб обвинить его. И поэтому, так как была власть и было желание обвинить, то не нужно было и уловки вопросов и суда. Очевидно было, что все ответы должны были привести к виновности. На вопрос, что он делал, когда его взяли, Пьер отвечал с некоторою трагичностью, что он нес к родителям ребенка, qu'il avait sauve des flammes [которого он спас из пламени]. – Для чего он дрался с мародером? Пьер отвечал, что он защищал женщину, что защита оскорбляемой женщины есть обязанность каждого человека, что… Его остановили: это не шло к делу. Для чего он был на дворе загоревшегося дома, на котором его видели свидетели? Он отвечал, что шел посмотреть, что делалось в Москве. Его опять остановили: у него не спрашивали, куда он шел, а для чего он находился подле пожара? Кто он? повторили ему первый вопрос, на который он сказал, что не хочет отвечать. Опять он отвечал, что не может сказать этого.
– Запишите, это нехорошо. Очень нехорошо, – строго сказал ему генерал с белыми усами и красным, румяным лицом.
На четвертый день пожары начались на Зубовском валу.
Пьера с тринадцатью другими отвели на Крымский Брод, в каретный сарай купеческого дома. Проходя по улицам, Пьер задыхался от дыма, который, казалось, стоял над всем городом. С разных сторон виднелись пожары. Пьер тогда еще не понимал значения сожженной Москвы и с ужасом смотрел на эти пожары.