Арбаин
| Арбаин араб. الأربعين | |
|---|---|
 </td>
| |
| Миллионы шиитов, собравшиеся в Карбале после пешего зиярата | |
| Тип | исламский (шиитский) |
| Значение | Ознаменование мучества Имама Хусейна |
| Установлен | Джабир ибн Абдуллах |
| Отмечается | Шиитами-двунадесятниками |
| Дата | 20 сафар |
| Празднование | Мечеть Имама Хусейна, Карбала |
| Традиции | Зиярат |
| Связан с | Ашура |
Арбаи́н (араб. الأربعين, перс. اربعین) — поминка, проводимая на сороковой день Ашуры. Она посвящена мученичеству Имама Хусейна, случившемуся во время битвы при Кербеле, во время которого Имам Хусейн пал вместе со своими 72 федаинами от рук армии омейядского халифа Язида I. Арбаин является одним из самых массовых мирных собраний людей в мире. Так, в 2012—2013 годах Арбаин посетили ок. 15 миллионов паломников со всего мира[1][2].
Значение Арбаина — напоминание о жертве Имама Хусейна, восставшего против несправедливости и тирании узурпаторов Омейдов и Аббасидов. Первый Арбаин был проведён по разным данным в 61-м или 62-м году после хиджры 20 сафара. После убийства Хусейна и его федаинов отрядом во главе с Умаром ибн Саадом, посланным Убайдаллой, вторым сыном ибн Абихи. Когда весть о шахадате Хусейна достигла Медины, среди народа начались сильные волнения, во время которых сопровождаемый Ибн Джунадой слепой Джабир ибн Абдулла совершает зиярат из Медины в Карбалу с целью посетить могилы шахидов. Его визит совпал с визитом выживших женщин из Ахлю-ль-Бейт и сыном Хусейна Зейн аль-Абидином, который из-за своей болезни не смог присоединиться к битве при Кербеле, отпущенных из плена в Дамаске потрясённым вестью о гибели Хусейна Язидом. Позже Зейн аль-Абидин посвятил свою жизнь распространению вести о жертве Имама Хусейна.
Напишите отзыв о статье "Арбаин"
Примечания
| ||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Арбаин
Приехав в Москву после своей встречи с Ростовым, княжна Марья нашла там своего племянника с гувернером и письмо от князя Андрея, который предписывал им их маршрут в Воронеж, к тетушке Мальвинцевой. Заботы о переезде, беспокойство о брате, устройство жизни в новом доме, новые лица, воспитание племянника – все это заглушило в душе княжны Марьи то чувство как будто искушения, которое мучило ее во время болезни и после кончины ее отца и в особенности после встречи с Ростовым. Она была печальна. Впечатление потери отца, соединявшееся в ее душе с погибелью России, теперь, после месяца, прошедшего с тех пор в условиях покойной жизни, все сильнее и сильнее чувствовалось ей. Она была тревожна: мысль об опасностях, которым подвергался ее брат – единственный близкий человек, оставшийся у нее, мучила ее беспрестанно. Она была озабочена воспитанием племянника, для которого она чувствовала себя постоянно неспособной; но в глубине души ее было согласие с самой собою, вытекавшее из сознания того, что она задавила в себе поднявшиеся было, связанные с появлением Ростова, личные мечтания и надежды.
Когда на другой день после своего вечера губернаторша приехала к Мальвинцевой и, переговорив с теткой о своих планах (сделав оговорку о том, что, хотя при теперешних обстоятельствах нельзя и думать о формальном сватовстве, все таки можно свести молодых людей, дать им узнать друг друга), и когда, получив одобрение тетки, губернаторша при княжне Марье заговорила о Ростове, хваля его и рассказывая, как он покраснел при упоминании о княжне, – княжна Марья испытала не радостное, но болезненное чувство: внутреннее согласие ее не существовало более, и опять поднялись желания, сомнения, упреки и надежды.
В те два дня, которые прошли со времени этого известия и до посещения Ростова, княжна Марья не переставая думала о том, как ей должно держать себя в отношении Ростова. То она решала, что она не выйдет в гостиную, когда он приедет к тетке, что ей, в ее глубоком трауре, неприлично принимать гостей; то она думала, что это будет грубо после того, что он сделал для нее; то ей приходило в голову, что ее тетка и губернаторша имеют какие то виды на нее и Ростова (их взгляды и слова иногда, казалось, подтверждали это предположение); то она говорила себе, что только она с своей порочностью могла думать это про них: не могли они не помнить, что в ее положении, когда еще она не сняла плерезы, такое сватовство было бы оскорбительно и ей, и памяти ее отца. Предполагая, что она выйдет к нему, княжна Марья придумывала те слова, которые он скажет ей и которые она скажет ему; и то слова эти казались ей незаслуженно холодными, то имеющими слишком большое значение. Больше же всего она при свидании с ним боялась за смущение, которое, она чувствовала, должно было овладеть ею и выдать ее, как скоро она его увидит.
