Арбакл, Роско

Роско Арбакл
Roscoe Arbuckle
Дата рождения:	24 марта 1887(1887-03-24)
Место рождения:	Смит-Сентр, Канзас, США
Дата смерти:	29 июня 1933(1933-06-29) (46 лет)
Место смерти:	Нью-Йорк, США
Профессия:	актёр кинорежиссёр сценарист
Карьера:	1909—1933

Роско Конклинг «Толстяк» Арбакл (англ. Roscoe Conkling "Fatty" Arbuckle, 24 марта 1887 — 29 июня 1933) — американский актёр немого кино, комик, режиссёр и сценарист. Начиная с «Selig Polyscope Company» он в конечном счете пришёл в «Keystone Studios», где работал с Мэйбл Норманд и Гарольдом Ллойдом, а также с Чарли Чаплином, Бастером Китоном и Бобом Хоупом.

Он был одним из самых популярных актёров немого кино в 1910-х, и вскоре стал одним из самых высокооплачиваемых актёров в Голливуде, подписав контракт с Paramount Pictures на сумму $1 млн в год, в 1921 году.

В сентябре 1921 г. во время уикенда в честь празднования Дня труда, актриса Вирджиния Рапп (которую Арбакл знал в течение 5-6 лет) заболела и умерла четыре дня спустя в госпитале. Вскоре Роско обвинили в изнасиловании и непреднамеренном убийстве Рэйпп, придав этому широкую огласку. Фильмы Роско были запрещены, его карьера угасла, а он сам был публично унижен.

Хотя суд присяжных его оправдал и актёр получил письменное извинение, и запрет на его фильмы был снят, скандал всё же затмил все его достижения в кино в качестве одного из новаторов в кинокомедии. В 1932 г. состоялось его коротковременное, но успешное возвращение в кино, которым он наслаждался до своей смерти в 1933 г.

Детство

Роско Арбакл родился в Канзасе, и был одним и девяти детей в семье Молли и Уильяма Гудрича Арбакла. При рождении он весил 13 фунтов (5,9 кг) и, поскольку его родители не были полного телосложения, Уильям полагал, что Роско не его ребёнок. Это недоверие побудило его назвать ребёнка в честь политического деятеля (и печально известного бабника), которого он презирал, Республиканского сенатора Роско Конклинга. Рождение Роско было травмирующим для Молли, что привело к хроническим проблемам со здоровьем, которые внесли свой вклад в её смерть 12 лет спустя.

У Арбакла был «замечательный» голос и он был очень проворен. С 8 лет его мать, поощряя его увлечение, стала водить его в театры, вплоть до своей смерти в 1899 году, Арбаклу тогда было 12 лет. Его отец, который всегда относился к нему жестко, отказался поддержать его, и Арбакл получил работу уборщика в гостинице. Во время своей работы Арбакл имел привычку петь, и однажды его услышал один из клиентов, который был профессиональным певцом. Он же и пригласил Арбакла выступить на любительском шоу талантов. На этом шоу Арбакл пел, танцевал и даже показал несколько пародий, но не производил впечатления на судей, которые наблюдали за ним. Во время своего выступления Арбакл увидел как, подвешенный к потолку крюк, полетел на него, и он в панике кувыркнулся в оркестровую яму, чтобы избежать травм. Судьи были в панике. Но, несмотря на это, Арбакл не только выиграл шоу, но и начал карьеру в водевиле.

Карьера

В 1904 г. Сид Громан пригласил Арбакла петь в его новом театре в Сан-Франциско, и это стало началом долгой дружбы между ними. Позже он присоединился к группе театра Пэнтагеса, которая гастролировала по Западному побережью США и в 1906 г. он уже играл в театре Орфеум в труппе которую организовал Леон Эррол. Арбакл стал главным актёром, и труппа взяла его с собой в турне.

6 августа 1908 г. Арбакл женился на актрисе Минте Дёрфи. Дарфи была звездой многих комедий того времени, и часто снималась вместе с Арбаклом. Они были очень странной парой, поскольку Минта была миниатюрная и хрупкая, в то время как Арбакл — был высоким и большим. Вскоре Роско присоединился к труппе водевиля Бербанка Мороско, их тур проходил по Китаю и Японии, и вернулся в 1909 г.

Свою карьеру в кино Арбакл начал в июле 1909 г., в «Компании больших возможностей Селижда», когда он появился в фильме «Ребенок Бена». Но Арбакл покинул компанию и в 1913 году перешёл в Universal Studios, и стал звездой комедии Мака Сеннета Полицейские Кистоуна (Согласно документам киностудии на 1919 и 1921 года, в этой комедии Арбакл забрабатывал по $3 в день, и постепенно шёл к тому, чтобы стать ведущим актёром и режиссёром). Хоть и большой вес Арбакла был его амплуа, он стеснялся своего веса и отказывался использовать его в «дешевых» комедиях. Например, он не мог позволить себе застрять в дверном проеме или в стуле.

Арбакл был талантливым певцом, и после того как Энрико Карузо услышал как тот поет, и стал убеждать комика: «Бросайте эту ерунду, которой вы зарабатываете себе на жизнь, с моим обучением вы можете стать вторым великим певцом в мире».

Карьера на экране

Несмотря на свой массивный внешний вид Арбакл был очень проворным и гибким, как акробат. Мак Сеннет, вспоминая свою первую встречу с Арбаклом говорил, что он «поднялся по карьерной лестнице так легко как Фред Астер», и, «без предупреждения вышел в свет под аплодисменты, сделал обратное сальто, так же изящно как девушка». Его комедии были отмечены как «веселые» и «динамичные», в них было много сцен с погонями и преследованиями, но главной особенностью были визуальные эффекты. Арбакл очень любил известный трюк «пирогом в лицо», клише всех комедий, который стал символом комедий в эпоху немого кино. Самое известное использование этого трюка было в июне 1913 г. на съемочной площадке фильма «Шум из глубины», когда пирог в лицо Арбакла бросила его партнерша Мэйбл Норманд. (Впервые этот трюк на экране был использован Беном Тёрпином, но известен он стал лишь, после того как его использовала Норманд).

В 1914 году Paramount Pictures, сделало Арбаклу неслыханное, на тот момент, предложение — $1000 в день, плюс 25 % от всей прибыли и полную свободу действий, чтобы снять фильмы с участием Арбакла и Норманд. Кинофильмы были настолько популярными и прибыльными, что в 1918 году ему предложили 3-летний контракт на сумму $3 миллиона ($43 057 003 по нынешним деньгам).

К 1916 году вес и пристрастие к алкоголю Арбакла привели к серьёзным проблемам со здоровьем, инфекция стала причиной карбункула на ноге, ему было настолько плохо, что врачи предполагали даже ампутацию ноги. Но Арбакл вылечился, потерял 80 фунтов (36 кг) и стал весить 266 фунтов (120 кг) и пристрастился к морфию, который ему давали доктора во время болезни, чтобы облегчить боль.

После своего выздоровления, Арбакл создал собственную кинокомпанию «Comique», в содружестве с Джозефом Шенком. Хоть «Comique» и произвела некоторые из лучших короткометражных картин, в 1918 г. Арбакл передал управление компанией Бастеру Китону и свой контракт с Paramount на сумму $3 миллиона, а также право снять до 18 художественный фильмов в течение 3-х лет.

Арбакл очень не любил своё прозвище, которое ему дали из-за его существенно большого веса. «Фатти» (Толстяк) — так Арбакла прозвали ещё в школе. «Это было неизбежно», говорил он. Роско весил 185 фунтов (84 кг), когда ему было 12 лет. Однако его прозвище отображало персонажей Арбакла, которых он демонстрировал на экране — наивный деревенщина. Когда Арбакл играл женщину, его называли «Мисс Фатти», как в фильме «Приморские возлюбленные мисс Фатти». В жизни Арбакл просил всех, чтобы они не обращаться к нему по имени «Фатти», и когда к нему так обращались, его обычным ответом было: «У меня есть имя, и вы его знаете.»

Наставник

Чарли Чаплин

После того как британский актёр Чарли Чаплин пришёл в «Keystone Studios» в 1914 году, Арбакл стал его наставником. Своего самого известного персонажа, Бродягу, Чарли придумал после того как Арбакл создал торговую марку «balloon» (Воздушный шар) — мешковатые штаны, большие ботинки и маленькая шляпа.

Бастер Китон

Арбакл дал Бастеру Китону его первую работу в кино, в 1917 г. в короткометражном фильме Помощник мясника. Вскоре они с стали постоянными партнерами на экране, где невозмутимый Бастер, резво участвует во всех приключениях Роско. Когда Арбакл перешёл на производство полнометражных фильмов, Китон унаследовал его компанию короткометражных картин «Comique», после чего начал собственную карьеру, как звезда комедий. Арбакл и Китон оставались близкими друзьями, даже когда Арбакла настигла трагедия, депрессия и крах его карьеры. В своей биографии Китон описал веселый характер Роско, и его любовь к розыгрышам, включая несколько искусно продуманных схем, две из которых были успешны в различных студиях Голливуда.

Боб Хоуп

Арбакл так же помог Бобу Хоупу в его прорыве в шоу-бизнес. В 1927 г. Арбакл пригласил Хоупа быть ведущим на премьере одной из его комедий в Кливленде. Так же Роско, дал ему имена и телефоны своих друзей в Голливуде, порекомендовав ему отправиться «на запад»

Скандал

5 сентября 1921 г. Арбакл взял себе несколько выходных. И несмотря на ожоги второй степени, которые он получил во время съёмок своего полнометражного фильма, он отправился отдохнуть с друзьями Лоуеллом Шерманом (актёр/режиссёр) и Фредом Фишбаком (оператор). Они забронировали три номера в отеле «Westin St. Francis»: 1219 (Арбакл и Фишбак), 1220 (пустая) и 1221 (Шерман). 1220 комнату они забронировали как дополнительный номер, для вечеринок, куда пригласили для компании несколько женщин.

Во время вечеринки в комнате 1219 была найдена 26-летняя начинающая актриса Вирджиния Рапп в очень плохом состоянии. Она была обследована доктором гостиницы, который сделал заключение, что причиной её состояния был алкоголь, и дал ей морфий, чтобы улучшить её состояние. Спустя два дня после инцидента Рапп была госпитализированна.

Фактически, Вирджиния Рапп уже была весьма больной женщиной. Она страдала от хронического цистита, который обострялся каждый раз, когда она выпивала. Её вредные привычки и употребление низкокачественного контрабандного алкоголя, плохо сказывались на её, и без того, плохом здоровье. Она заработала себе плохую репутацию, когда выпивала много алкоголя на вечеринках, а затем пьяная разрывала на себе одежду. И к тому времени (случай в отеле «Westin St. Francis»), её здоровье очень сильно пошатнулось. Она сделала несколько абортов в течение нескольких лет, качество медицинской помощи при таких процедурах было весьма низким, и она готовилась сделать ещё один (или, более вероятно, уже сделала), чтобы не потерять своего бойфренда режиссёра Генри Лермана

Журналист Энди Эдмондс предположил, что в течение невинного развлечения, Арбакл, возможно, мог случайно ударить мисс Рапп коленом. И если она, за несколько дней до этого, подверглась некачественному аборту, то удара было достаточно, чтобы нанести вред её внутренним органам. Это так же объясняло заявления, которые сделала Рапп в безумии, на вечеринке «Арбакл сделал это» и «Он сделал мне больно», не обвиняя, его при этом, ни в каком изнасиловании или нападении на неё.

В больнице подруга Рапп на вечеринке, Бамбина Мод Делмонт, сказала доктору, что Арбакл изнасиловал её подругу. Доктор обследовал Рапп, но не обнаружил никаких следов изнасилования. Рапп умерла спустя день после госпитализации от перитонита, вызванного разрывом мочевого пузыря. Делмонт тогда сказала полиции, что Арбакл изнасиловал Рапп, и полиция пришла к выводу, что грузное тело Арбакла и привело, в конечном счете, к разрыву пузыря. Позже, на пресс-конференции, менеджер Рапп, Эл Симнейкер обвинил Арбакла в использовании кусочков льда, для имитации секса с Вирджинией, что и привело к травмам. Очевидцы происшествия свидетельствовали, что Арбакл протирал кусочками льда живот Рэйпп, чтобы ослабить её боль. Сам Арбакл отрицал все обвинения в свой адрес, а позже он сделал заявление, что полиция вымогала деньги у его адвокатов.

Самым тяжелым испытанием стало для Арбакла всеобщее внимание со стороны СМИ. Международный концерн Уильяма Херста преувеличила эту историю, что окончательно разрушило карьеру Арбакла. Жёлтая пресса называла Арбакла грубым развратником, который пользовался своей силой, чтобы насиловать невинных девушек. В действительности же Арбакл был добродушным человеком, который был настолько застенчив с женщинами, что был охарактеризован как «самый скромный человек в кино». Херст был доволен скандалом, и позже признался, что «из-за этого случая продал так много газет, сколько не продовал с тех пор как затонул лайнер Лузитания». Общественность настаивала на том, чтобы Арбакла приговорили к смертной казни, и руководители студии приказывали друзьям Арбакла (чьи карьеры они контролировали) не выступать публично в пользу Роско. Чарли Чаплин в то время был в Англии, а Бастер Китон все же сделал публичное заявление в поддержку своего друга. Киноактер Уильям Харт, который никогда даже не работал с Арбаклом, выступил с заявлением, в котором было сказано, что Роско виновен в смерти Вирджинии Рапп.

Окружной прокурор Сан-Франциско Мэтью Брэди (выступавший на стороне обвинения в суде), амбициозный и честолюбивый человек, который планировал баллотироваться в губернаторы, оказывал давление на свидетелей, чтобы те давали ложные показания. Брэди так же использовал как свидетеля Бамбину Делмонт во время суда. Хоть судья и угрожал Брэди увольнением, он отказался разрешить Делмонт принять другую точку зрения и свидетельствовать в пользу подсудимого. У Бамбины Делмонт был длинный список судимостей: рэкет, двоебрачие, мошенничество, вымогательство, предположительно, что она зарабатывала себе на жизнь, соблазняя мужчин и фотографируя их, чтобы использовать эти фото в качестве шантажа. Защита так же получила письмо с признаниями Делмонт, что она вымогала деньги у Арбакла. С учётом её постоянно меняющихся показаний они не были засчитаны судом, и в конечном счете судья не нашёл никаких доказательств насилия. После показаний одного из гостей Зея Превона: «На смертном одре Рэйпп сказала, что это Роско травмировал её», судья постановил — признать Арбакла виновным в предумышленном убийстве. Брэди изначально добивался смертной казни. Но позже обвинение было сокращено до убийства.

Первый судебный процесс

Тогда Арбакл был арестован по обвинению в убийстве, но отпущен под залог после почти 3-х недель пребывания в тюрьме. Первое судебное заседание произошло 14 ноября 1921 г. в городском здании суда в центре Сан-Франциско. В начале заседания Арбакл сказал своей жене Минте Дёрфи, которая на тот момент уже жила отдельно, что он не причинил никакого вреда Рэйпп и, казалось она ему верила, ведь регулярно поддерживала его в зале суда. Общественность была настроена настолько негативно, что позже, когда Дёрфи заходила в здание суда, в неё стреляли.

Окружной прокурор Сан-франциско Мэтью Брэди, первый включил в список свидетелей: модель Бэтти Кэмпбелл, которая присутствовала 5 сентября в той гостинице, она сказала, что видела Арбакла с улыбкой на лице после того, как произошло предполагаемое изнасилование; Грэйс Хэлтсон, местную медсестру, которая свидетельствовала, что Арбакл действительно изнасиловал Рэйпп, и избивал её во время процесса; и доктора Эдварда Хенриха, местного криминолога, который утверждал, что нашёл отпечатки пальцев Арбакла измазанные кровью Вирджинии Рэйпп на двери ванной комнаты, 1219 номера. Доктор той гостиницы Артур Бердсли, свидетельствовал, что вероятно внешние силы повредили мочевой пузырь актрисы. В ходе перекрестного допроса, Бэтти Кэмпбэлл, сказала, что Брэди угрожал ей обвинить её в лжесвидетельство, если она не будет свидетельствовать против Арбакла. Утверждения доктора Хенриха о том, что он нашёл отпечатки пальцев, было поставлено под сомнение, после того как адвокат Арбакла Гэвин МакНэб предоставил показания горничной гостиницы «Westin St. Francis», что она убирала комнату до того как было произведено расследование, и не нашла никакой крови на двери ванной. Доктор Бердсли показал, что никогда не упоминал, что Вирджиния Рэйпп подверглась каким либо нападениям в тот день. МакНэб смог добиться показаний медсестры Хэлтсон, что разрыв пузыря мог быть результатом рака. А синяки на её теле были результатом тяжелых украшений, которые актриса носила в тот вечер. Так же МакНэб вызывал различных экспертов патологии, которые свидетельствовали, что, в то время как пузырь Вирджинии разорвался — это было доказательством хронического воспаления, и не было никаких доказательств каких-либо патологических изменений, предшествующих разрыву, другими словами, причиной разрыва были вовсе не внешние силы.

Принимая показания последнего свидетеля защиты, Арбакл был простым, прямым и невозмутимым во время прямого и перекрестного допроса. В своих показаниях Арбакл утверждал, вошёл в комнату для вечеринок около полуночи, и через некоторое время Мэй Тоб (невеста Билли Сандэя) стала спрашивать у него про поездку в город, поэтому он отправился в комнату (1219), чтобы переодеться и обнаружил Рэйпп в туалете, её тошнило. Арбакл утверждал, что Рэйпп сказала ему, что чувствует себя плохо и попросила его помочь ей прилечь, и что он отнес её в спальню и попросил нескольких гостей с вечеринки помочь осмотреть её. Чтобы привести Рэйпп в чувства, они поместили её в ванну прохладной воды. Потом Арбакл и Фишбак взяли её в номер 1227 и вызвали от туда менеждера отеля и врача. После того, как врач осмотрел Рэйпп и сказал, что она просто пьяна, Арбакл поехал с Тоб в город. Зрители зала суда, большинство которых были поклонниками и сторонниками Арбакла, по сообщениям, освистывали и глумились над Брэди и над большинством свидетелей, которые обвиняли Роско во время процесса, и они так же стоя аплодировали Арбаклу, после того как тот дал свои показания.

Сторона обвинения предоставила медицинские описания пузыря Рэйпп, как доказательство что она была больна. В своих показаниях, Арбакл, спокойно отрицал, тот факт, что он хоть что-то знал о её болезни. В ходе перекрестного допроса Брэди настойчиво утверждал, что Арбакл отказался вызвать доктора, и сделал это, потому что знал о болезни Рэйпп и видел в этом прекрасную возможность убить её.

Судебные разбирательства длились более чем 2 недели, было опрошено 60 свидетелей обвинения, включая 18 докторов, которые свидетельствовали о болезни Рэйпп. 4 декабря 1921 г. присяжные зашли в тупик, после 44-х часов подряд прямого обсуждения. Судебное разбирательство было объявлено не действительным.

Члены суда присяжных позже рассказали, что одна из них по имени Элен Хаббард, сказала им конфиденциально, что будет голосовать виновен, до тех пор, пока «ад не замёрзнет», и что она отказалась обсуждать причины, которые повлияли на её решение. Все остальные голосовали за то, чтобы оправдать Арбакла, но лишь один присяжный присоединился к решению Хаббард (её муж был адвокатом и имел свой офис). Выяснилось так же, что Хаббард была членом первого Калифорнийского регента, феминистской организации «Дочери американской революции». Согласно американскому социологу Гэри Алану «Реакция на арест Арбакла была связана с рождением политики начала 1920-х годов», и действительно Хаббард упомянута в прессе как представитель женского сообщества. Эксперт описывал её как «золотисто-каштановая Амазонка, сочетающая в себе уверенную в равные права (между мужчиной и женщиной) домохозяйку».

Второй судебный процесс

Второе судебное заседание началось 11 января 1922 г. с другими присяжными, но с тем же адвокатом и стороной обвинения, и тем же судьей. Были предъявлены те же доказательства, но на этот раз один из свидетелей Зей Превон, сказал, что окружной прокурор Брэди вынудил его врать. Другой свидетель, который утверждал, что Арбакл подкупил его, оказался сбежавшим заключенным, обвиненным в нападении на 8-летнюю девочку, которому обещали сократить срок. Далее, в отличие от первого суда, детально было разобрано распущенность и пьянство Рэйпп. Во время второго суда также было дискредитирована главная улика — идентификация отпечатков пальцев Арбакла на двери ванной комнаты. Хенрих отказался от показанй данных ранее, и сказал, что отпечатки пальцев, вероятно, были фальшивыми. Защита была настолько уверена в оправдании, что Арбакла не вызвали для дачи показаний. Адвокат Арбакла МакНэб, только сделал заключительный аргумент присяжным. Однако, некоторые присяжные заседатели, восприняли отказ Арбакла от дачи показаний, как признак вины. После более чем 40 часов обсуждения присяжные снова зашли в тупик. Ещё одно судебное разбирательство было объявлено не действительным.

Третий судебный процесс

Ко времени третьего суда, фильмы Арбакла были запрещены к показу, последние семь месяцев, газеты были заполнены, рассказами о предполагаемых Голливудских оргий, убийств и сексуальных извращений. Бамбина Делмонт путешествовала по стране как «женщина, которая подписала обвинительный приговор в убийстве, против Арбакла», она читала лекции о вреде Голливуда.

Третье судебное заседание началось 13 марта 1922 г., и на сей раз сторона защиты сильно рисковала. МакНэб взялся за агрессивную защиту, он полностью опровергал все обвинения. На этот раз Арбакл дал свои показания, вновь рассказав свою версию о событиях в гостинице. Адвокату Арбакла также удалось заполучить ещё больше доказательств о прошлом Вирджинии Рэйпп, которые так же рассмотрел и окружной прокурор Мэтью Брэди, которому стало неловко за нелепые обвинения Делмонт, которые МакНэб описал в своем длинном заключении как «свидетель, который свидетелем и не был». Ключевой свидетель Зей Превон, не смог дать свои показания, так как на тот момент отсутствовал в стране. 12 апреля, присяжные начали обсуждение, и заняло это всего 6 минут, чтобы вынести единогласный приговор — не виновен. Пять минут, из которых ушло на то, чтобы написать извинение за резкие движения в американском правосудии. Извинение, присяжных которое было зачитано:

Оправдания не достаточно для Роско Арбакла. Мы чувствуем, что отнеслись несправедливо по отношению к нему... ведь в обвинении не было ни малейших доказательств, которые могли бы хоть каким-либо образом обвинить его в совершении этого преступления. Он очень мужественно рассказал нам истинную историю, в которую мы не верили. Мы желаем ему успеха, и надеемся, что американский народ положительно воспримет решение четырнадцати мужчин и женщин, что Роско Арбакл невиновен и с него сняты все обвинения.

Позже некоторые эксперты пришли к выводу, что возможно пузырь Рэйпп был разорван в результате аборта, который она, возможно, сделала перед вечеринкой 5 сентября 1921 г. Органы Рэйпп были повреждены, и уже невозможно было проверить её на беременность. Поскольку на вечеринке потребляли алкоголь, то Арбакл был вынужден признать себя виновным по одному пункту обвинения и должен был заплатить штраф на сумму $500 ($6 746 с поправкой на инфляцию в 2012). Ко времени своего оправдания Арбакл был должен более чем $700 000 (приблизительно $9 444 583 с поправкой на инфляцию) на оплату услуг его адвокатов за три судебных заседания, и он был вынужден продать дом и коллекцию своих машин, чтобы оплатить часть долга.

Хоть с Арбакла и были сняты все обвинения скандал и судебные разбирательства испортили его репутацию среди широкой публики, и Уилл Х. Хэйс, который был главой недавно образовавшейся Американской ассоциации кинокомпаний, говорил про Арбакла как о плохом примере морали в Голливуде. 18 апреля 1922 г., спустя 6 дней после оправдания Арбакла, Хэйс запретил Арбаклу когда-либо работать в американском кино. Он так же попросил отменить все показы и заказы его фильмов. В декабре того же года, Хэйс сам снял запрет на его фильмы, но Арбакл в течение долгого времени не мог найти себе работу в качестве актёра. Большинство все ещё отказывались показывать фильмы Арбакла, некоторые из которых теперь не имеют целых, неповрежденных копий. Единственный полнометражный фильм, который остался целым — Високосный год, который Paramount Pictures не стала выпускать в США из-за скандала. Но фильм все-таки был выпущен в Европе.

Аналогичные скандалы

Скандал с Арбаклом, был один из пяти громких скандалов Paramount Pictures того времени. В 1920 г., актриса немого кино Олив Томас, умерла после того как случайно выпила большую дозу хлорида ртути, предназначенный для её мужа Джека Пикфорда, которым он пытался вылечить хронический сифилис. В феврале 1922 г. убийство режиссёра Уильяма Десмонда Тейлора, эффектно закончило карьеры двух актрис Мэри Майлз Минтер и бывшей партнерши Арбакла Мэйбл Норманд. В 1923 г. актёр/режиссёр Рид Уоллес, скончался от наркотической зависимости к морфию, который ему прописали в качестве болеутоляющего. В 1924 г. актёр, сценарист и режиссёр Томас Инс умер при загадочных обстоятельствах на борту яхты Уильяма Херста

Последствия

В ноябре 1923 г. жена Арбакла Минта Дарфи, подала на развод, окончательно они развелись в январе 1924 г. Они жили раздельно друг от друга с 1921 г., хотя Дарфи все время утверждала, что Арбакл самый хороший человек в мире, и что они остаются друзьями. 16 мая 1925 г. Арбакл женится на Дорис Дин.

Арбакл пытался вернуться в кино, но разрешение на распространение его картин задерживалось после его оправдания. Арбакл начал пить. Его бывшая жена говорила тогда: «Кажется, что Роско находит утешение и комфорт только с бутылкой».

Бастер Китон пытался помочь своему другу, давая Арбаклу работу в своих фильмах. Арбакл написал сценарий, для короткометражного фильма Китона Сны наяву. Так же Арбакл был сорежиссёром некоторых сцен в фильме Шерлок-младший, но неизвестно какие из этих сцен вошли в окончательный монтаж фильма.

В 1925 году Картер Де Хейвен снял короткометражный фильм Изучение характера, в котором Арбакл появился вместе с Бастером Китоном, Гарольдом Ллойдом, Рудольфом Валентино, Дугласом Фэрбенксом и Джеки Куганом.

Уильям Гудрич

В итоге Арбакл нашёл работу как режиссёра под псевдонимом Уильям Гудрич. Согласно книге Дэвида Яллопа «День, когда смех прекратился» (биография Арбакла в которой уделили особое внимание скандалу и его последствиям), полное имя отца Арбакла — Уильям Гудрич Арбакл. По неподтвержденной легенде, Китон предлагал Арбаклу стать режиссёром под псевдонимом Уилл Б. Гуд (англ. Will B. Good, что созвучно с англ. will be good. Игра слов была слишком очевидной, поэтому Арбакл взял более формальный псевдоним — Уильям Гудрич.

В середине и конце 1920-х и вначале 1930-х годов под этим псевдонимом Арбакл снял множество комедий для студии Educational Pictures, которая производила малоизвестные комиксы. Актриса Луиза Брукс, которая снималась в фильме Винди Райли едет в Голливуд, сказала Кевину Браунлоу:

Он не предпринял ни единой попытки, чтобы направить картину в нужное русло. Он сидел в своем кресле как мертвый. Он был очень славным и мертвецки спокойным после того скандала, что разрушил его карьеру. Но это было так удивительно для меня начать работать над этой разбитой картиной — и обнаружить, что режиссёр — это великий Роско Арбакл. Ох, я думаю, он был восхитителен в фильмах. Он был прекрасным танцором — замечательным исполнителем бальных танцев — в расцвете лет. Это было похоже на плавание в объятьях большого пончика — действительно великолепно.

Второй развод

В 1929 году Дорис Дин предъявила иск о разводе в Лос-Анджелесе, обвиняя Арбакла в жестокости. 21 июня 1931 г. Роско женится на Эдди Оукли Дюкс МакПайл (позднее Эдди Оукли Шелдон, 1905—2003) в Эри, штат Пенсильвания.

Краткое возвращение и смерть

В 1932 г. Арбакл подписал контракт с Warner Bros., на съёмки нескольких фильмов в которых он будет играть главные роли под своим именем, эти фильмы были сняты на студии Vitaphone в Бруклине. Эти шесть короткометражных фильмов являются единственными звуковыми фильмами в карьере Арбакла. Вместе с ним в этих фильмах снялись комедийный актёр немых фильмов Аль Ст. Джон (племянник Арбакла) и актёры Лайонел Стэндер и Шемп Ховард. Фильмы были очень успешны в Америке, но когда Warner Bros. попытался выпустить один из фильмов Эй, папа! в Великобритании, то Британский Совет Классификации Кино, припомнив скандал десятилетней давности, отказался выпускать фильм в прокат.

28 июня 1933 г. Роско Арбакл закончил снимать свой последний фильм. На следующий день он подписал контракт с Warner Bros., на съемки полнометражного фильма. Прессе Арбакл сказал: «Это лучший день в моей жизни». Но той же ночью он умер от сердечного приступа в возрасте 46 лет. Тело Роско было кремировано, а прах был развеян над Тихим океаном.

Наследие

Многие фильмы Арбакла, включая Жизнь на вечеринке сохранились только как поврежденные копии с иностранными субтитрами. В течение первых двух десятилетий Голливуда не было предпринято никаких усилий для того, чтобы сохранить хотя бы оригинальные негативы или печатные издания. Но к началу XXI века некоторые из короткометражек Арбакла (в основном те, в которых снимались Чарли Чаплин и Бастер Китон) были отреставрированы, выпущены на DVD и даже показаны по телевидению.

За свой вклад в киноиндустрию Роско Арбакл удостоен Звезды на Голливудской «Аллее славы». Она находится на Голливудском бульваре, её номер — 6701.

В популярной культуре

Фильмы

В 1975 г. Джеймс Айвори снял фильм Безумная вечеринка, который неоднократно, но не верно, цитировался как драматизация вокруг скандала Арбакл/Рэйпп. Но на самом деле фильм основан на поэме Джозефа Монсера Марча. В этом фильме Джеймс Коко играет пухлого комика немого кино по имени Джолли Гримм, чья карьера находится на закате, но он отчаянно надеется на её возобновление. Ракель Уэлч играет его любовницу, которая в конечном счете вынуждает его в неё выстрелить. Возможно, этот фильм был вдохновлен неверными доводами вокруг скандала с Арбаклом, но все, же он не имеет ничего общего с ним.

В 1980 году в Великобритании вышел документальный телесериал «Голливуд» об эпохе немого кино, одна из серий которого посвящена Роско Арбаклу.

Комик Крис Фарли, до самой своей смерти в 1997 г., был заинтересован исполнить роль Арбакла в его биографическом фильме. По данным его биографии Шоу Криса Фарли: Биография в трех актах Фарли и сценарист Дэвид Мэмет, согласились сотрудничать вместе и, что эта роль будет первой драматической ролью Фарли.

В 2007 г. режиссёр Кевин Коннор планировал снять фильм «Жизнь со стороны» (англ. The Life of the Party), основанный на жизни Арбакла. Главную роль, в котором, должен был играть Крис Кэттэн и Престон Лэйси. Однако проект некому было финансировать, и в конце 2008 г. он был отложен на неопределенный срок.

В апреле-мае 2006 г. Музей современного искусства в Нью-Йорке устроил показ 56 сохранившихся фильмов Арбакла длившийся месяц. В этот показ были включены такие короткометражные фильмы как «Транжиры» с Чарли Чаплином и Простая жизнь Мэйбл и Фатти с Мэйбл Норманд.

Музыка и литература

Арбакл является героем романов «Я, Толстяк» Джерри Стала. «День, когда смех прекратился» (англ. The Day the Laughter Stopped) Дэвида Яллопа и «Сфабриковано! Нерассказанная история Роско „Толстяка“ Арбакла» (англ. Frame-Up! The Untold Story of Roscoe) Энди Эдмондса, и других книг основанных на жизни Роско.

Толстяк Арбакл являлся популярной сетью американских ресторанов в Соединенном Королевстве, в течение 1980-х, названный в честь Арбакла.

Панк-группа NOFX посвятила песню Роско, под названием «Я толстяк» со своего альбома, Self Entitled вышедший в 2012 г.

Ссылки

• [roscoearbuckle.com/ Официальный сайт] (англ.)
• [www.callmefatty.com/ Сайт, посвященный Роско Арбаклу] (англ.)
• [roscoearbuckle.narod.ru Русский сайт про Роско Арбакла]
• [www.kinopoisk.ru/name/221019/#writer Фильмография Роско Арбакла]

Отрывок, характеризующий Арбакл, Роско

Княжна не упала, с ней не сделалось дурноты. Она была уже бледна, но когда она услыхала эти слова, лицо ее изменилось, и что то просияло в ее лучистых, прекрасных глазах. Как будто радость, высшая радость, независимая от печалей и радостей этого мира, разлилась сверх той сильной печали, которая была в ней. Она забыла весь страх к отцу, подошла к нему, взяла его за руку, потянула к себе и обняла за сухую, жилистую шею.
– Mon pere, – сказала она. – Не отвертывайтесь от меня, будемте плакать вместе.
– Мерзавцы, подлецы! – закричал старик, отстраняя от нее лицо. – Губить армию, губить людей! За что? Поди, поди, скажи Лизе. – Княжна бессильно опустилась в кресло подле отца и заплакала. Она видела теперь брата в ту минуту, как он прощался с ней и с Лизой, с своим нежным и вместе высокомерным видом. Она видела его в ту минуту, как он нежно и насмешливо надевал образок на себя. «Верил ли он? Раскаялся ли он в своем неверии? Там ли он теперь? Там ли, в обители вечного спокойствия и блаженства?» думала она.
– Mon pere, [Отец,] скажите мне, как это было? – спросила она сквозь слезы.
– Иди, иди, убит в сражении, в котором повели убивать русских лучших людей и русскую славу. Идите, княжна Марья. Иди и скажи Лизе. Я приду.
Когда княжна Марья вернулась от отца, маленькая княгиня сидела за работой, и с тем особенным выражением внутреннего и счастливо спокойного взгляда, свойственного только беременным женщинам, посмотрела на княжну Марью. Видно было, что глаза ее не видали княжну Марью, а смотрели вглубь – в себя – во что то счастливое и таинственное, совершающееся в ней.
– Marie, – сказала она, отстраняясь от пялец и переваливаясь назад, – дай сюда твою руку. – Она взяла руку княжны и наложила ее себе на живот.
Глаза ее улыбались ожидая, губка с усиками поднялась, и детски счастливо осталась поднятой.
Княжна Марья стала на колени перед ней, и спрятала лицо в складках платья невестки.
– Вот, вот – слышишь? Мне так странно. И знаешь, Мари, я очень буду любить его, – сказала Лиза, блестящими, счастливыми глазами глядя на золовку. Княжна Марья не могла поднять головы: она плакала.
– Что с тобой, Маша?
– Ничего… так мне грустно стало… грустно об Андрее, – сказала она, отирая слезы о колени невестки. Несколько раз, в продолжение утра, княжна Марья начинала приготавливать невестку, и всякий раз начинала плакать. Слезы эти, которых причину не понимала маленькая княгиня, встревожили ее, как ни мало она была наблюдательна. Она ничего не говорила, но беспокойно оглядывалась, отыскивая чего то. Перед обедом в ее комнату вошел старый князь, которого она всегда боялась, теперь с особенно неспокойным, злым лицом и, ни слова не сказав, вышел. Она посмотрела на княжну Марью, потом задумалась с тем выражением глаз устремленного внутрь себя внимания, которое бывает у беременных женщин, и вдруг заплакала.
– Получили от Андрея что нибудь? – сказала она.
– Нет, ты знаешь, что еще не могло притти известие, но mon реrе беспокоится, и мне страшно.
– Так ничего?
– Ничего, – сказала княжна Марья, лучистыми глазами твердо глядя на невестку. Она решилась не говорить ей и уговорила отца скрыть получение страшного известия от невестки до ее разрешения, которое должно было быть на днях. Княжна Марья и старый князь, каждый по своему, носили и скрывали свое горе. Старый князь не хотел надеяться: он решил, что князь Андрей убит, и не смотря на то, что он послал чиновника в Австрию розыскивать след сына, он заказал ему в Москве памятник, который намерен был поставить в своем саду, и всем говорил, что сын его убит. Он старался не изменяя вести прежний образ жизни, но силы изменяли ему: он меньше ходил, меньше ел, меньше спал, и с каждым днем делался слабее. Княжна Марья надеялась. Она молилась за брата, как за живого и каждую минуту ждала известия о его возвращении.


– Ma bonne amie, [Мой добрый друг,] – сказала маленькая княгиня утром 19 го марта после завтрака, и губка ее с усиками поднялась по старой привычке; но как и во всех не только улыбках, но звуках речей, даже походках в этом доме со дня получения страшного известия была печаль, то и теперь улыбка маленькой княгини, поддавшейся общему настроению, хотя и не знавшей его причины, – была такая, что она еще более напоминала об общей печали.
– Ma bonne amie, je crains que le fruschtique (comme dit Фока – повар) de ce matin ne m'aie pas fait du mal. [Дружочек, боюсь, чтоб от нынешнего фриштика (как называет его повар Фока) мне не было дурно.]
– А что с тобой, моя душа? Ты бледна. Ах, ты очень бледна, – испуганно сказала княжна Марья, своими тяжелыми, мягкими шагами подбегая к невестке.
– Ваше сиятельство, не послать ли за Марьей Богдановной? – сказала одна из бывших тут горничных. (Марья Богдановна была акушерка из уездного города, жившая в Лысых Горах уже другую неделю.)
– И в самом деле, – подхватила княжна Марья, – может быть, точно. Я пойду. Courage, mon ange! [Не бойся, мой ангел.] Она поцеловала Лизу и хотела выйти из комнаты.
– Ах, нет, нет! – И кроме бледности, на лице маленькой княгини выразился детский страх неотвратимого физического страдания.
– Non, c'est l'estomac… dites que c'est l'estomac, dites, Marie, dites…, [Нет это желудок… скажи, Маша, что это желудок…] – и княгиня заплакала детски страдальчески, капризно и даже несколько притворно, ломая свои маленькие ручки. Княжна выбежала из комнаты за Марьей Богдановной.
– Mon Dieu! Mon Dieu! [Боже мой! Боже мой!] Oh! – слышала она сзади себя.
Потирая полные, небольшие, белые руки, ей навстречу, с значительно спокойным лицом, уже шла акушерка.
– Марья Богдановна! Кажется началось, – сказала княжна Марья, испуганно раскрытыми глазами глядя на бабушку.
– Ну и слава Богу, княжна, – не прибавляя шага, сказала Марья Богдановна. – Вам девицам про это знать не следует.
– Но как же из Москвы доктор еще не приехал? – сказала княжна. (По желанию Лизы и князя Андрея к сроку было послано в Москву за акушером, и его ждали каждую минуту.)
– Ничего, княжна, не беспокойтесь, – сказала Марья Богдановна, – и без доктора всё хорошо будет.
Через пять минут княжна из своей комнаты услыхала, что несут что то тяжелое. Она выглянула – официанты несли для чего то в спальню кожаный диван, стоявший в кабинете князя Андрея. На лицах несших людей было что то торжественное и тихое.
Княжна Марья сидела одна в своей комнате, прислушиваясь к звукам дома, изредка отворяя дверь, когда проходили мимо, и приглядываясь к тому, что происходило в коридоре. Несколько женщин тихими шагами проходили туда и оттуда, оглядывались на княжну и отворачивались от нее. Она не смела спрашивать, затворяла дверь, возвращалась к себе, и то садилась в свое кресло, то бралась за молитвенник, то становилась на колена пред киотом. К несчастию и удивлению своему, она чувствовала, что молитва не утишала ее волнения. Вдруг дверь ее комнаты тихо отворилась и на пороге ее показалась повязанная платком ее старая няня Прасковья Савишна, почти никогда, вследствие запрещения князя,не входившая к ней в комнату.
– С тобой, Машенька, пришла посидеть, – сказала няня, – да вот княжовы свечи венчальные перед угодником зажечь принесла, мой ангел, – сказала она вздохнув.
– Ах как я рада, няня.
– Бог милостив, голубка. – Няня зажгла перед киотом обвитые золотом свечи и с чулком села у двери. Княжна Марья взяла книгу и стала читать. Только когда слышались шаги или голоса, княжна испуганно, вопросительно, а няня успокоительно смотрели друг на друга. Во всех концах дома было разлито и владело всеми то же чувство, которое испытывала княжна Марья, сидя в своей комнате. По поверью, что чем меньше людей знает о страданиях родильницы, тем меньше она страдает, все старались притвориться незнающими; никто не говорил об этом, но во всех людях, кроме обычной степенности и почтительности хороших манер, царствовавших в доме князя, видна была одна какая то общая забота, смягченность сердца и сознание чего то великого, непостижимого, совершающегося в эту минуту.
В большой девичьей не слышно было смеха. В официантской все люди сидели и молчали, на готове чего то. На дворне жгли лучины и свечи и не спали. Старый князь, ступая на пятку, ходил по кабинету и послал Тихона к Марье Богдановне спросить: что? – Только скажи: князь приказал спросить что? и приди скажи, что она скажет.
– Доложи князю, что роды начались, – сказала Марья Богдановна, значительно посмотрев на посланного. Тихон пошел и доложил князю.
– Хорошо, – сказал князь, затворяя за собою дверь, и Тихон не слыхал более ни малейшего звука в кабинете. Немного погодя, Тихон вошел в кабинет, как будто для того, чтобы поправить свечи. Увидав, что князь лежал на диване, Тихон посмотрел на князя, на его расстроенное лицо, покачал головой, молча приблизился к нему и, поцеловав его в плечо, вышел, не поправив свечей и не сказав, зачем он приходил. Таинство торжественнейшее в мире продолжало совершаться. Прошел вечер, наступила ночь. И чувство ожидания и смягчения сердечного перед непостижимым не падало, а возвышалось. Никто не спал.

Была одна из тех мартовских ночей, когда зима как будто хочет взять свое и высыпает с отчаянной злобой свои последние снега и бураны. Навстречу немца доктора из Москвы, которого ждали каждую минуту и за которым была выслана подстава на большую дорогу, к повороту на проселок, были высланы верховые с фонарями, чтобы проводить его по ухабам и зажорам.
Княжна Марья уже давно оставила книгу: она сидела молча, устремив лучистые глаза на сморщенное, до малейших подробностей знакомое, лицо няни: на прядку седых волос, выбившуюся из под платка, на висящий мешочек кожи под подбородком.
Няня Савишна, с чулком в руках, тихим голосом рассказывала, сама не слыша и не понимая своих слов, сотни раз рассказанное о том, как покойница княгиня в Кишиневе рожала княжну Марью, с крестьянской бабой молдаванкой, вместо бабушки.
– Бог помилует, никогда дохтура не нужны, – говорила она. Вдруг порыв ветра налег на одну из выставленных рам комнаты (по воле князя всегда с жаворонками выставлялось по одной раме в каждой комнате) и, отбив плохо задвинутую задвижку, затрепал штофной гардиной, и пахнув холодом, снегом, задул свечу. Княжна Марья вздрогнула; няня, положив чулок, подошла к окну и высунувшись стала ловить откинутую раму. Холодный ветер трепал концами ее платка и седыми, выбившимися прядями волос.
– Княжна, матушка, едут по прешпекту кто то! – сказала она, держа раму и не затворяя ее. – С фонарями, должно, дохтур…
– Ах Боже мой! Слава Богу! – сказала княжна Марья, – надо пойти встретить его: он не знает по русски.
Княжна Марья накинула шаль и побежала навстречу ехавшим. Когда она проходила переднюю, она в окно видела, что какой то экипаж и фонари стояли у подъезда. Она вышла на лестницу. На столбике перил стояла сальная свеча и текла от ветра. Официант Филипп, с испуганным лицом и с другой свечей в руке, стоял ниже, на первой площадке лестницы. Еще пониже, за поворотом, по лестнице, слышны были подвигавшиеся шаги в теплых сапогах. И какой то знакомый, как показалось княжне Марье, голос, говорил что то.
– Слава Богу! – сказал голос. – А батюшка?
– Почивать легли, – отвечал голос дворецкого Демьяна, бывшего уже внизу.
Потом еще что то сказал голос, что то ответил Демьян, и шаги в теплых сапогах стали быстрее приближаться по невидному повороту лестницы. «Это Андрей! – подумала княжна Марья. Нет, это не может быть, это было бы слишком необыкновенно», подумала она, и в ту же минуту, как она думала это, на площадке, на которой стоял официант со свечой, показались лицо и фигура князя Андрея в шубе с воротником, обсыпанным снегом. Да, это был он, но бледный и худой, и с измененным, странно смягченным, но тревожным выражением лица. Он вошел на лестницу и обнял сестру.
– Вы не получили моего письма? – спросил он, и не дожидаясь ответа, которого бы он и не получил, потому что княжна не могла говорить, он вернулся, и с акушером, который вошел вслед за ним (он съехался с ним на последней станции), быстрыми шагами опять вошел на лестницу и опять обнял сестру. – Какая судьба! – проговорил он, – Маша милая – и, скинув шубу и сапоги, пошел на половину княгини.


Маленькая княгиня лежала на подушках, в белом чепчике. (Страдания только что отпустили ее.) Черные волосы прядями вились у ее воспаленных, вспотевших щек; румяный, прелестный ротик с губкой, покрытой черными волосиками, был раскрыт, и она радостно улыбалась. Князь Андрей вошел в комнату и остановился перед ней, у изножья дивана, на котором она лежала. Блестящие глаза, смотревшие детски, испуганно и взволнованно, остановились на нем, не изменяя выражения. «Я вас всех люблю, я никому зла не делала, за что я страдаю? помогите мне», говорило ее выражение. Она видела мужа, но не понимала значения его появления теперь перед нею. Князь Андрей обошел диван и в лоб поцеловал ее.
– Душенька моя, – сказал он: слово, которое никогда не говорил ей. – Бог милостив. – Она вопросительно, детски укоризненно посмотрела на него.
– Я от тебя ждала помощи, и ничего, ничего, и ты тоже! – сказали ее глаза. Она не удивилась, что он приехал; она не поняла того, что он приехал. Его приезд не имел никакого отношения до ее страданий и облегчения их. Муки вновь начались, и Марья Богдановна посоветовала князю Андрею выйти из комнаты.
Акушер вошел в комнату. Князь Андрей вышел и, встретив княжну Марью, опять подошел к ней. Они шопотом заговорили, но всякую минуту разговор замолкал. Они ждали и прислушивались.
– Allez, mon ami, [Иди, мой друг,] – сказала княжна Марья. Князь Андрей опять пошел к жене, и в соседней комнате сел дожидаясь. Какая то женщина вышла из ее комнаты с испуганным лицом и смутилась, увидав князя Андрея. Он закрыл лицо руками и просидел так несколько минут. Жалкие, беспомощно животные стоны слышались из за двери. Князь Андрей встал, подошел к двери и хотел отворить ее. Дверь держал кто то.
– Нельзя, нельзя! – проговорил оттуда испуганный голос. – Он стал ходить по комнате. Крики замолкли, еще прошло несколько секунд. Вдруг страшный крик – не ее крик, она не могла так кричать, – раздался в соседней комнате. Князь Андрей подбежал к двери; крик замолк, послышался крик ребенка.
«Зачем принесли туда ребенка? подумал в первую секунду князь Андрей. Ребенок? Какой?… Зачем там ребенок? Или это родился ребенок?» Когда он вдруг понял всё радостное значение этого крика, слезы задушили его, и он, облокотившись обеими руками на подоконник, всхлипывая, заплакал, как плачут дети. Дверь отворилась. Доктор, с засученными рукавами рубашки, без сюртука, бледный и с трясущейся челюстью, вышел из комнаты. Князь Андрей обратился к нему, но доктор растерянно взглянул на него и, ни слова не сказав, прошел мимо. Женщина выбежала и, увидав князя Андрея, замялась на пороге. Он вошел в комнату жены. Она мертвая лежала в том же положении, в котором он видел ее пять минут тому назад, и то же выражение, несмотря на остановившиеся глаза и на бледность щек, было на этом прелестном, детском личике с губкой, покрытой черными волосиками.
«Я вас всех люблю и никому дурного не делала, и что вы со мной сделали?» говорило ее прелестное, жалкое, мертвое лицо. В углу комнаты хрюкнуло и пискнуло что то маленькое, красное в белых трясущихся руках Марьи Богдановны.

Через два часа после этого князь Андрей тихими шагами вошел в кабинет к отцу. Старик всё уже знал. Он стоял у самой двери, и, как только она отворилась, старик молча старческими, жесткими руками, как тисками, обхватил шею сына и зарыдал как ребенок.

Через три дня отпевали маленькую княгиню, и, прощаясь с нею, князь Андрей взошел на ступени гроба. И в гробу было то же лицо, хотя и с закрытыми глазами. «Ах, что вы со мной сделали?» всё говорило оно, и князь Андрей почувствовал, что в душе его оторвалось что то, что он виноват в вине, которую ему не поправить и не забыть. Он не мог плакать. Старик тоже вошел и поцеловал ее восковую ручку, спокойно и высоко лежащую на другой, и ему ее лицо сказало: «Ах, что и за что вы это со мной сделали?» И старик сердито отвернулся, увидав это лицо.

Еще через пять дней крестили молодого князя Николая Андреича. Мамушка подбородком придерживала пеленки, в то время, как гусиным перышком священник мазал сморщенные красные ладонки и ступеньки мальчика.
Крестный отец дед, боясь уронить, вздрагивая, носил младенца вокруг жестяной помятой купели и передавал его крестной матери, княжне Марье. Князь Андрей, замирая от страха, чтоб не утопили ребенка, сидел в другой комнате, ожидая окончания таинства. Он радостно взглянул на ребенка, когда ему вынесла его нянюшка, и одобрительно кивнул головой, когда нянюшка сообщила ему, что брошенный в купель вощечок с волосками не потонул, а поплыл по купели.


Участие Ростова в дуэли Долохова с Безуховым было замято стараниями старого графа, и Ростов вместо того, чтобы быть разжалованным, как он ожидал, был определен адъютантом к московскому генерал губернатору. Вследствие этого он не мог ехать в деревню со всем семейством, а оставался при своей новой должности всё лето в Москве. Долохов выздоровел, и Ростов особенно сдружился с ним в это время его выздоровления. Долохов больной лежал у матери, страстно и нежно любившей его. Старушка Марья Ивановна, полюбившая Ростова за его дружбу к Феде, часто говорила ему про своего сына.
– Да, граф, он слишком благороден и чист душою, – говаривала она, – для нашего нынешнего, развращенного света. Добродетели никто не любит, она всем глаза колет. Ну скажите, граф, справедливо это, честно это со стороны Безухова? А Федя по своему благородству любил его, и теперь никогда ничего дурного про него не говорит. В Петербурге эти шалости с квартальным там что то шутили, ведь они вместе делали? Что ж, Безухову ничего, а Федя все на своих плечах перенес! Ведь что он перенес! Положим, возвратили, да ведь как же и не возвратить? Я думаю таких, как он, храбрецов и сынов отечества не много там было. Что ж теперь – эта дуэль! Есть ли чувство, честь у этих людей! Зная, что он единственный сын, вызвать на дуэль и стрелять так прямо! Хорошо, что Бог помиловал нас. И за что же? Ну кто же в наше время не имеет интриги? Что ж, коли он так ревнив? Я понимаю, ведь он прежде мог дать почувствовать, а то год ведь продолжалось. И что же, вызвал на дуэль, полагая, что Федя не будет драться, потому что он ему должен. Какая низость! Какая гадость! Я знаю, вы Федю поняли, мой милый граф, оттого то я вас душой люблю, верьте мне. Его редкие понимают. Это такая высокая, небесная душа!
Сам Долохов часто во время своего выздоровления говорил Ростову такие слова, которых никак нельзя было ожидать от него. – Меня считают злым человеком, я знаю, – говаривал он, – и пускай. Я никого знать не хочу кроме тех, кого люблю; но кого я люблю, того люблю так, что жизнь отдам, а остальных передавлю всех, коли станут на дороге. У меня есть обожаемая, неоцененная мать, два три друга, ты в том числе, а на остальных я обращаю внимание только на столько, на сколько они полезны или вредны. И все почти вредны, в особенности женщины. Да, душа моя, – продолжал он, – мужчин я встречал любящих, благородных, возвышенных; но женщин, кроме продажных тварей – графинь или кухарок, всё равно – я не встречал еще. Я не встречал еще той небесной чистоты, преданности, которых я ищу в женщине. Ежели бы я нашел такую женщину, я бы жизнь отдал за нее. А эти!… – Он сделал презрительный жест. – И веришь ли мне, ежели я еще дорожу жизнью, то дорожу только потому, что надеюсь еще встретить такое небесное существо, которое бы возродило, очистило и возвысило меня. Но ты не понимаешь этого.
– Нет, я очень понимаю, – отвечал Ростов, находившийся под влиянием своего нового друга.

Осенью семейство Ростовых вернулось в Москву. В начале зимы вернулся и Денисов и остановился у Ростовых. Это первое время зимы 1806 года, проведенное Николаем Ростовым в Москве, было одно из самых счастливых и веселых для него и для всего его семейства. Николай привлек с собой в дом родителей много молодых людей. Вера была двадцати летняя, красивая девица; Соня шестнадцати летняя девушка во всей прелести только что распустившегося цветка; Наташа полу барышня, полу девочка, то детски смешная, то девически обворожительная.
В доме Ростовых завелась в это время какая то особенная атмосфера любовности, как это бывает в доме, где очень милые и очень молодые девушки. Всякий молодой человек, приезжавший в дом Ростовых, глядя на эти молодые, восприимчивые, чему то (вероятно своему счастию) улыбающиеся, девические лица, на эту оживленную беготню, слушая этот непоследовательный, но ласковый ко всем, на всё готовый, исполненный надежды лепет женской молодежи, слушая эти непоследовательные звуки, то пенья, то музыки, испытывал одно и то же чувство готовности к любви и ожидания счастья, которое испытывала и сама молодежь дома Ростовых.
В числе молодых людей, введенных Ростовым, был одним из первых – Долохов, который понравился всем в доме, исключая Наташи. За Долохова она чуть не поссорилась с братом. Она настаивала на том, что он злой человек, что в дуэли с Безуховым Пьер был прав, а Долохов виноват, что он неприятен и неестествен.
– Нечего мне понимать, – с упорным своевольством кричала Наташа, – он злой и без чувств. Вот ведь я же люблю твоего Денисова, он и кутила, и всё, а я всё таки его люблю, стало быть я понимаю. Не умею, как тебе сказать; у него всё назначено, а я этого не люблю. Денисова…
– Ну Денисов другое дело, – отвечал Николай, давая чувствовать, что в сравнении с Долоховым даже и Денисов был ничто, – надо понимать, какая душа у этого Долохова, надо видеть его с матерью, это такое сердце!
– Уж этого я не знаю, но с ним мне неловко. И ты знаешь ли, что он влюбился в Соню?
– Какие глупости…
– Я уверена, вот увидишь. – Предсказание Наташи сбывалось. Долохов, не любивший дамского общества, стал часто бывать в доме, и вопрос о том, для кого он ездит, скоро (хотя и никто не говорил про это) был решен так, что он ездит для Сони. И Соня, хотя никогда не посмела бы сказать этого, знала это и всякий раз, как кумач, краснела при появлении Долохова.
Долохов часто обедал у Ростовых, никогда не пропускал спектакля, где они были, и бывал на балах adolescentes [подростков] у Иогеля, где всегда бывали Ростовы. Он оказывал преимущественное внимание Соне и смотрел на нее такими глазами, что не только она без краски не могла выдержать этого взгляда, но и старая графиня и Наташа краснели, заметив этот взгляд.
Видно было, что этот сильный, странный мужчина находился под неотразимым влиянием, производимым на него этой черненькой, грациозной, любящей другого девочкой.
Ростов замечал что то новое между Долоховым и Соней; но он не определял себе, какие это были новые отношения. «Они там все влюблены в кого то», думал он про Соню и Наташу. Но ему было не так, как прежде, ловко с Соней и Долоховым, и он реже стал бывать дома.
С осени 1806 года опять всё заговорило о войне с Наполеоном еще с большим жаром, чем в прошлом году. Назначен был не только набор рекрут, но и еще 9 ти ратников с тысячи. Повсюду проклинали анафемой Бонапартия, и в Москве только и толков было, что о предстоящей войне. Для семейства Ростовых весь интерес этих приготовлений к войне заключался только в том, что Николушка ни за что не соглашался оставаться в Москве и выжидал только конца отпуска Денисова с тем, чтобы с ним вместе ехать в полк после праздников. Предстоящий отъезд не только не мешал ему веселиться, но еще поощрял его к этому. Большую часть времени он проводил вне дома, на обедах, вечерах и балах.

ХI
На третий день Рождества, Николай обедал дома, что в последнее время редко случалось с ним. Это был официально прощальный обед, так как он с Денисовым уезжал в полк после Крещенья. Обедало человек двадцать, в том числе Долохов и Денисов.
Никогда в доме Ростовых любовный воздух, атмосфера влюбленности не давали себя чувствовать с такой силой, как в эти дни праздников. «Лови минуты счастия, заставляй себя любить, влюбляйся сам! Только это одно есть настоящее на свете – остальное всё вздор. И этим одним мы здесь только и заняты», – говорила эта атмосфера. Николай, как и всегда, замучив две пары лошадей и то не успев побывать во всех местах, где ему надо было быть и куда его звали, приехал домой перед самым обедом. Как только он вошел, он заметил и почувствовал напряженность любовной атмосферы в доме, но кроме того он заметил странное замешательство, царствующее между некоторыми из членов общества. Особенно взволнованы были Соня, Долохов, старая графиня и немного Наташа. Николай понял, что что то должно было случиться до обеда между Соней и Долоховым и с свойственною ему чуткостью сердца был очень нежен и осторожен, во время обеда, в обращении с ними обоими. В этот же вечер третьего дня праздников должен был быть один из тех балов у Иогеля (танцовального учителя), которые он давал по праздникам для всех своих учеников и учениц.
– Николенька, ты поедешь к Иогелю? Пожалуйста, поезжай, – сказала ему Наташа, – он тебя особенно просил, и Василий Дмитрич (это был Денисов) едет.
– Куда я не поеду по приказанию г'афини! – сказал Денисов, шутливо поставивший себя в доме Ростовых на ногу рыцаря Наташи, – pas de chale [танец с шалью] готов танцовать.
– Коли успею! Я обещал Архаровым, у них вечер, – сказал Николай.
– А ты?… – обратился он к Долохову. И только что спросил это, заметил, что этого не надо было спрашивать.
– Да, может быть… – холодно и сердито отвечал Долохов, взглянув на Соню и, нахмурившись, точно таким взглядом, каким он на клубном обеде смотрел на Пьера, опять взглянул на Николая.
«Что нибудь есть», подумал Николай и еще более утвердился в этом предположении тем, что Долохов тотчас же после обеда уехал. Он вызвал Наташу и спросил, что такое?
– А я тебя искала, – сказала Наташа, выбежав к нему. – Я говорила, ты всё не хотел верить, – торжествующе сказала она, – он сделал предложение Соне.
Как ни мало занимался Николай Соней за это время, но что то как бы оторвалось в нем, когда он услыхал это. Долохов был приличная и в некоторых отношениях блестящая партия для бесприданной сироты Сони. С точки зрения старой графини и света нельзя было отказать ему. И потому первое чувство Николая, когда он услыхал это, было озлобление против Сони. Он приготавливался к тому, чтобы сказать: «И прекрасно, разумеется, надо забыть детские обещания и принять предложение»; но не успел он еще сказать этого…
– Можешь себе представить! она отказала, совсем отказала! – заговорила Наташа. – Она сказала, что любит другого, – прибавила она, помолчав немного.
«Да иначе и не могла поступить моя Соня!» подумал Николай.
– Сколько ее ни просила мама, она отказала, и я знаю, она не переменит, если что сказала…
– А мама просила ее! – с упреком сказал Николай.
– Да, – сказала Наташа. – Знаешь, Николенька, не сердись; но я знаю, что ты на ней не женишься. Я знаю, Бог знает отчего, я знаю верно, ты не женишься.
– Ну, этого ты никак не знаешь, – сказал Николай; – но мне надо поговорить с ней. Что за прелесть, эта Соня! – прибавил он улыбаясь.
– Это такая прелесть! Я тебе пришлю ее. – И Наташа, поцеловав брата, убежала.
Через минуту вошла Соня, испуганная, растерянная и виноватая. Николай подошел к ней и поцеловал ее руку. Это был первый раз, что они в этот приезд говорили с глазу на глаз и о своей любви.
– Sophie, – сказал он сначала робко, и потом всё смелее и смелее, – ежели вы хотите отказаться не только от блестящей, от выгодной партии; но он прекрасный, благородный человек… он мой друг…
Соня перебила его.
– Я уж отказалась, – сказала она поспешно.
– Ежели вы отказываетесь для меня, то я боюсь, что на мне…
Соня опять перебила его. Она умоляющим, испуганным взглядом посмотрела на него.
– Nicolas, не говорите мне этого, – сказала она.
– Нет, я должен. Может быть это suffisance [самонадеянность] с моей стороны, но всё лучше сказать. Ежели вы откажетесь для меня, то я должен вам сказать всю правду. Я вас люблю, я думаю, больше всех…
– Мне и довольно, – вспыхнув, сказала Соня.
– Нет, но я тысячу раз влюблялся и буду влюбляться, хотя такого чувства дружбы, доверия, любви, я ни к кому не имею, как к вам. Потом я молод. Мaman не хочет этого. Ну, просто, я ничего не обещаю. И я прошу вас подумать о предложении Долохова, – сказал он, с трудом выговаривая фамилию своего друга.
– Не говорите мне этого. Я ничего не хочу. Я люблю вас, как брата, и всегда буду любить, и больше мне ничего не надо.
– Вы ангел, я вас не стою, но я только боюсь обмануть вас. – Николай еще раз поцеловал ее руку.


У Иогеля были самые веселые балы в Москве. Это говорили матушки, глядя на своих adolescentes, [девушек,] выделывающих свои только что выученные па; это говорили и сами adolescentes и adolescents, [девушки и юноши,] танцовавшие до упаду; эти взрослые девицы и молодые люди, приезжавшие на эти балы с мыслию снизойти до них и находя в них самое лучшее веселье. В этот же год на этих балах сделалось два брака. Две хорошенькие княжны Горчаковы нашли женихов и вышли замуж, и тем еще более пустили в славу эти балы. Особенного на этих балах было то, что не было хозяина и хозяйки: был, как пух летающий, по правилам искусства расшаркивающийся, добродушный Иогель, который принимал билетики за уроки от всех своих гостей; было то, что на эти балы еще езжали только те, кто хотел танцовать и веселиться, как хотят этого 13 ти и 14 ти летние девочки, в первый раз надевающие длинные платья. Все, за редкими исключениями, были или казались хорошенькими: так восторженно они все улыбались и так разгорались их глазки. Иногда танцовывали даже pas de chale лучшие ученицы, из которых лучшая была Наташа, отличавшаяся своею грациозностью; но на этом, последнем бале танцовали только экосезы, англезы и только что входящую в моду мазурку. Зала была взята Иогелем в дом Безухова, и бал очень удался, как говорили все. Много было хорошеньких девочек, и Ростовы барышни были из лучших. Они обе были особенно счастливы и веселы. В этот вечер Соня, гордая предложением Долохова, своим отказом и объяснением с Николаем, кружилась еще дома, не давая девушке дочесать свои косы, и теперь насквозь светилась порывистой радостью.
Наташа, не менее гордая тем, что она в первый раз была в длинном платье, на настоящем бале, была еще счастливее. Обе были в белых, кисейных платьях с розовыми лентами.
Наташа сделалась влюблена с самой той минуты, как она вошла на бал. Она не была влюблена ни в кого в особенности, но влюблена была во всех. В того, на кого она смотрела в ту минуту, как она смотрела, в того она и была влюблена.
– Ах, как хорошо! – всё говорила она, подбегая к Соне.
Николай с Денисовым ходили по залам, ласково и покровительственно оглядывая танцующих.
– Как она мила, к'асавица будет, – сказал Денисов.
– Кто?
– Г'афиня Наташа, – отвечал Денисов.
– И как она танцует, какая г'ация! – помолчав немного, опять сказал он.
– Да про кого ты говоришь?
– Про сест'у п'о твою, – сердито крикнул Денисов.
Ростов усмехнулся.