Арбат

Арбат Улица Москва
Общая информация
Страна	Россия
Город	Москва
Округ	ЦАО
Район	Арбат
Протяжённость	1,2 км
Ближайшие станции метро	Арбатская  Арбатская  Смоленская  Смоленская
Прежние названия	Орбат (1493 г.) Смоленская улица (середина XVII в.)
Почтовый индекс	119019 — дома 1, 2, 4, 6, нечётные 9—15 119002 — дома 10, 12, 16—23, 25—38, 40—49, 51—55
Номера телефонов	+7(495)XXX-хх-хх
Классификатор	[www.mosclassific.ru/mClass/omkum_viewd.php?id=00640 ОМК УМ]
[www.openstreetmap.org/?lat=55.7491666666667&lon=37.5905555555556&zoom=15&layers=M на OpenStreetMap]
[maps.yandex.ru/?text=Россия,%20Москва,%20улица%20Арбат&sll=37.5918,55.7496&l=map&vrb=1 на Яндекс.Картах]
[maps.google.com/maps?ll=55.74917,37.59056&q=55.74917,37.59056&spn=0.03,0.03&t=k&hl=ru на Картах Google]

АрбатАрбат

У́лица Арба́т — улица в Центральном административном округе города Москвы (район «Арбат»). Проходит от площади Арбатские ворота до Смоленской площади, лежит между улицей Пречистенкой и улицей Новый Арбат. Нумерация домов ведётся от площади Арбатские ворота.

Географическое расположение

Улица Арбат проходит от площади Арбатские ворота до Смоленской площади, лежит между улицей Пречистенкой и улицей Новый Арбат. Нумерация домов ведётся от площади Арбатские ворота. Протяжённость Арбата составляет 1,2 километра.

Справа на Арбат выходят Арбатский, Серебряный, Малый Николопесковский, Большой Николопесковский, Спасопесковский и Троилинский переулки; слева — Большой Афанасьевский, Староконюшенный, Калошин, Кривоарбатский, Плотников и Денежный переулки.

Происхождение названия

Своё имя улица получила по названию местности — Орбат (Арбат), лежавшей к западу от Кремля. В XVI—XVII веках Арбатом называлась обширная местность, лежавшая между современными Знаменкой и Большой Никитской улицами, при этом основной улицей района была Воздвиженка, которая главным образом и назвалась Арбатом.

Название Орбат впервые упоминается в 1475 году: «погорел совсем на Орбате Никифор Басенков».

Однозначного вывода о происхождении этого топонима до сих пор не существует. Согласно версии, впервые предложенной археографом П. М. Строевым и распространившейся в качестве основной в ряде путеводителей, название Арбат было образовано от монгольского слова арба: в районе современной Волхонки находилась Колымажная слобода, где изготавливались различные повозки, в том числе и телеги — арбы. Распространение получила гипотеза, выдвинутая историком В. К. Трутовским, согласно которой название Арбат произошло от арабского слова арбад, являющегося множественным числом от рабад — «пригород», «предместье», которое, вероятно, было занесено в Москву торговцами с Востока — крымскими татарами или другими восточными купцами. Этой гипотезы в своих работах придерживаются П. В. Сытин, Ю. А. Федосюк, В. В. Сорокин, Э. Я. Двинский, Г. П. Смолицкая, М. В. Горбаневский и другие историки, топонимисты и москвоведы.

Существуют и иные версии происхождения топонима. Так, историк И. Е. Забелин предположил, что слово Арбат может быть в своей основе русскоязычным и происходить от прилагательного краткой формы горбат, отражающего особенности местности, которая «изображая кривую линию, уходила внутрь города на 150 сажен». Менее распространённые версии связывают происхождение топонима с арабским словом рабат (рибат) — «караван-сарай, странноприимный дом», с русским словом орьба (пахота), с латинским arbutum (вишня), а также с вынесенным из Африки словом бат, которое в сочетании с формантом -р- и приставкой а- образует значение «большая гора без реки». Встречаются также гипотезы о происхождении названия улицы от слов арбуй («язычник», «знахарь») и ропаты (иноверческий храм).

Указом царя Алексея Михайловича в 1658 году улица была переименована в Смоленскую, однако это название не прижилось и закрепилось лишь за не имевшим ранее названия продолжением Арбата в сторону современного Бородинского моста.

Нередко к названию улицы добавляется прилагательное «старый» — Старый Арбат.

История

На рубеже XV—XVI веков местность, располагавшаяся за современной площадью Арбатских ворот, называлась «Вспольем», то есть являлась незаселённым пространством, примыкающим к городским предместьям. Подступы к ним защищал ров, существовавший уже во второй половине XIV века. Отсюда начиналась древняя Можайская дорога, соединявшая Москву с Можайском и Смоленском.

Первые упоминания

Формирование городской застройки в начале трассы Можайской дороги, по-видимому, началось в последние годы правления великого князя Ивана III, предпринявшего при участии итальянских мастеров масштабную перестройку города. Одним из результатов этой реконструкции стало учреждение на окраинах городских предместий, на «вспольях», дворцовых слобод, населённых мастеровыми людьми, использовавшими в своём производстве открытый огонь. За Арбатом, на Сивцевом вражке, по левой стороне Можайской дороги, были поселены кузнецы, седельники, уздечники и другие ремесленники, обеспечивавшие потребности великокняжеских конюшен и ставшие первыми жителями Конюшенной слободы.

Вот как описывал панораму Москвы имперский посол Сигизмунд Герберштейн, дважды посетивший русскую столицу в первой трети XVI века:

«Сам город деревянный и довольно обширен, а издали он кажется ещё обширнее, чем есть на самом деле, ибо большую прибавку к городу делают пространные сады и дворы при каждом доме; ещё более увеличивается он от растянувшихся длинным рядом в конце его домов кузнецов и других ремесленников, действующих огнём, к тому же между этими домами находятся луга и поля…»

Первоначально название Арбатская (Орбатцкая, Большая Арбатская) улица обозначало Воздвиженку: в 1547 году «загореся храм Воздвижение чеснаго креста за Неглинною на Арбацкой улице на Острове». Позже распространилось и на нынешний Арбат.

Первое упоминание об улице на том месте, где сегодня пролегает улица Арбат, содержится в летописном известии, повествующем об учреждении опричного удела Ивана Грозного в 1565 году, когда государь повелел:

«На посаде улицы взяти в опришнину от Москвы реки: Чертолскую улицу и з Семчиньским селцом и до всполья, да Арбацкую улицу по обе стороны и с Сивцовым Врагом и до Дорогомиловского всполия, да до Никицкой улицы половину улицы, от города едучи левою стороною и до всполия…»

Вероятно, к этому же времени относится и основание на Арбате первой стрелецкой слободы, занявшей обширное пространство в начале правой стороны улицы. Её главным приходским храмом стала церковь Николая Чудотворца «Явленного», отстроенная в камне в 1600 году по указу царя Бориса Годунова.

В своих современных пределах улица Арбат оформилась в конце XVI века, получив начало у Арбатских ворот Белого города, а завершение у одноимённых ворот Скородома (Деревянного города).

XVII век

После окончания Смутного времени, при новой царской династии, Арбат остается местом сосредоточения дворцовых и стрелецких слобод. Самую обширную территорию по левой стороне улицы (район современных Гагаринского, Староконюшенного и Малого Власьевского переулков) занимала Конюшенная слобода, к середине XVII века именовавшаяся уже как Старая Конюшенная. Её население составляли тяглые люди различных профессий, находившиеся в ведении Конюшенного приказа. В начале улицы к Староконюшенной слободе примыкали две небольшие дворцовые слободки — Иконная и Царицына, а с запада (в районе современных Кривоарбатского и Плотникова переулков) — Плотничья слобода, в которой первоначально были поселены казённые плотники, принимавшие участие в восстановлении Москвы после её разорения польскими интервентами. Приходским храмом слободы стала церковь Николая Чудотворца (Живоначальной Троицы), что в Плотниках, известная с 1625 года. За Плотничьей слободой лежала земля стрелецкой слободы, основанной вблизи укреплений Земляного города в 1634 году. Её слободским храмом стала церковь Живоначальной Троицы, известная в 1642 году, как расположенная в Григорьеве приказе Оничкова.

Стрелецкий приказ Григория Михайловича Оничкова (Аничкова), предположительно выведенный на службу в Москву из Новгорода стал последним из четырёх стрелецких приказов, размещённых к этому времени на Арбате. Слободы трёх других стрелецких приказов (с 1682 года — полков) тянулись практически сплошной полосой по правой стороне Арбатской улицы. Судьбы арбатских стрелецких полков оказались различными. Два из них — Афанасьев полк Чубарова и Иванов полк Чёрного приняли участие стрелецком бунте 1698 года и практически в полном составе сложили головы во время массовых казней. Два других полка были выведены на службу в другие города и позднее приняли участие в Северной войне 1700—1721 годов. Слободы всех московских стрелецких полков были ликвидированы особыми царскими указами в 1699 году. Бывшие стрелецкие земли были распроданы лицам различных чинов. Память о стрелецком прошлом Арбата сохраняется в названии Малого Каковинского переулка, названного по фамилии одного из стрелецких командиров, и в названиях Николопесковских переулков, унаследовавших свои имена от стрелецкого храма Николая Чудотворца «на Песках», разобранного в 1932 году.

Таблица: командный состав стрелецких полков, расквартированных на Арбате в XVII в.

Приход церкви Николая Чудотворца Явленного	Приход церкви Трех святителей Петра, Алексея и Ионы Московских Чудотворцев (Николая Чудотворца «на Песках»)	Приход церкви Спаса Преображения «на Песках»	Приход церкви Живоначальной Троицы
1613-1624 — Полтев Борис Иванович
1624-1648 — Полтев Алексей Борисович	1-я половина 1630-х — Бакин (Бокин) Гаврила Васильевич	1633-1645 — Аничков Филон Михайлович	1634-1645 — Аничков Григорий Михайлович
1655-1668 — Полтев Семен Федорович	начало 1650-х — Кафтырев Иван		1648-1657 — Азарьев Леонтий Романович
1668-1679 — Полтев Иван Федорович	1655-1665 — Коковинский Степан Семенович	1656-1676 — Полтев Тимофей Матвеевич	1667-1675 - Жидовинов Иван Васильевич
1679-1682 — Янов Степан (Федор) Иванович	1668-1671 — Янов Степан (Федор) Иванович
1682-1684 — Воейков Семен
1684-1689 — Ефимьев Роман Сергеевич	1689-1696 — Обухов Алексей Лаврентьевич
1696-1698 — Чубаров Афанасий Алексеевич	1696-1699 — Кривцов Михаил Фомич	1690-1706 — Анненков Григорий Иванович	1696-1698 — Черной Иван Иванович

Немаловажной вехой в истории Арбата стал указ царя Алексея Михайловича 1658 года, по которому Арбатская улица была переименована в Смоленскую. Это название просуществовало до XVIII века, но так и не привилось среди москвичей, закрепившись лишь за не имевшим дотоле названия продолжением Арбата к Дорогомиловскому мосту.

XVIII век — начало XX века

Во время пожара 1736 года Арбат сильно выгорел, после чего было принято решение о его расширении. С этого времени Арбат превращается в одну из самых аристократических улиц Москвы, где селились самые известные русские дворянские фамилии — Толстые, Ростопчины, Гагарины, Долгорукие, Кропоткины, Шереметевы, Голицыны, Трубецкие. Строились небольшие особняки в стиле ампир и деревянные дома, окруженные садами; на Арбате почти не было магазинов. При реконструкции Арбата после пожара 1812 года застройка приобрела особый характер: небольшие одно- и двухэтажные особняки с бельэтажем и мезонином, поставленные с разрывом на красной линии улицы и окружённые небольшими садами и дворами без служб. В 1806 году на Арбатской площади началось строительство деревянного театра по проекту К. Росси. Мемуарист С. П. Жихарев писал об этом:

Эта мысль хороша, потому что большая часть дворянских фамилий живёт на Арбате или около Арбата.

В разное время на Арбате жили или неоднократно бывали А. С. Пушкин, Н. В. Гоголь, Л. Н. Толстой, М. Салтыков-Щедрин, братья Аксаковы, А. П. Чехов, А. Блок, Андрей Белый (Б. Бугаев). К концу XIX века родовая аристократия все больше сменялась разночинной интеллигенцией, селившейся на Арбате, который начал понемногу приобретать облик, близкий к современному: увеличилось число магазинов, началось строительство многоэтажных доходных домов. Рядом с Смоленской и Арбатской площадями появились гостиницы, магазины, рестораны. Имена владельцев лучших арбатских магазинов становились известны всей России: булочки Филиппова, вина из погребов Шустова, сладости Эйнема. Купец Семён Тарарыкин открыл в конце XIX века трактир «Прага», который после революции превратился в образцово-показательную столовую «Моссельпрома» и куда Ипполит Матвеевич Воробьянинов из «Двенадцати стульев» водил Лизу обедать.

С 1880-х по Арбату стала ходить конка, в 1908 году пущен электрический трамвай.

Постепенно Арбат стал улицей полнокровной жизни Москвы. Василий Поленов писал в Спасопесковском переулке свой «Московский дворик», сейчас на этом месте находится школа 1231, носящая его имя. Сергей Есенин читал в арбатском «Литературном особняке» свою новую поэму «Пугачев». В Серебряном переулке жил русский композитор С. Рахманинов, неподалёку А. Скрябин. В кафе «Арбатский подвал» мелькала знаменитая «жёлтая блуза» Владимира Маяковского. С театральной студии «Мастфор» на Арбате началась слава Сергея Юткевича и Сергея Эйзенштейна.

На Арбате возникло Общество русских врачей, члены которого организовали здесь известную на всю Москву лечебницу. Доктора брали «за совет» небольшую, сравнительно с обычными гонорарами, плату — 20 копеек, а то и вообще лечили бесплатно.

В 1909 году Александр Ханжонков открыл на Арбатской площади кинотеатр «Художественный» (тогда назывался «Художественный электро-театр»), где в 1931 году состоялась премьера первого советского звукового фильма «Путёвка в жизнь».

Революционные события 1917 года не могли не отразиться и на Арбате. В помещении кинотеатра «Художественный» в октябрьские дни 1917 года белые юнкера проводили запись в Белую гвардию; там же содержались пленные красные. А красногвардейцы, в свою очередь, водрузили пулемёт на самый высокий арбатский дом № 51 и, по словам поэта Андрея Белого, «один дом-большевик победил весь район», в результате юнкера вынуждены были ретироваться из облюбованного кинотеатра.

Арбат в советское время

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

В 1920—1930-е годы образ улицы изменился в духе эстетики конструктивизма. Силуэт Арбата был сглажен, многие дома надстроены и подведены под единый карниз. Архитекторы братья Стенберги разработали унифицированную окраску зданий в пепельно-серой гамме; ряд строений был разобран. Новые дома по правой стороне Арбата возводились с отступом от красной линии для расширения улицы. А некогда аристократические особняки и комфортабельные квартиры доходных домов превратились в тесные коммуналки, куда вселяли строителей нового общества, стекавшихся в Москву из всех уголков страны.

Война и приближение линии фронта к Москве не могли не сказаться на Арбате. В результате одного из авианалётов был полностью разрушен театр им. Вахтангова; погибли люди. А не уехавшие в эвакуацию и уцелевшие жители Арбата подбирали разбросанные по улице и окрестным переулкам яркие красочные остатки театральных декораций.

В 1930—1950-х Арбат являлся государственной трассой, по которой И. Сталин со своим кортежем проезжал в Кремль, поэтому улица была объектом пристального внимания НКВД—МГБ. Так, например, в апреле 1944 года была арестована группа молодых людей, собиравшаяся провести время в комнате коммунальной квартиры на Арбате — в эту молодёжную компанию входили тогда ещё студенты Валерий Фрид, Юлий Дунский, Марк Коган, будущая жена В. Л. Гинзбурга Нина Ермакова — это в её комнате на Арбате собиралась молодёжь. Им вменялось в вину подготовка убийства Сталина во время проезда кортежа по Арбату (хотя окно комнаты выходило не на сам Арбат, а в переулок). Об этом времени написано много воспоминаний (например, правозащитницы Людмилы Алексеевой) и художественных произведений, одно из наиболее известных — автобиографический роман «Дети Арбата» Анатолия Рыбакова.

В 1952 году было построено высотное здание Министерства иностранных дел на Смоленской площади, обозначившее выход Арбата на Садовое кольцо.

Проложенный в 1960-е годы проспект Калинина (ныне Новый Арбат) оттянул часть староарбатского транспорта на себя, туда же переместилась государственная трасса.

К 1980-м годам население Арбата стало очень пёстрым: здесь жили старые московские интеллигенты, в новых элитарных домах поселились семьи высокопоставленных партийных чиновников, а некоторые комнаты в коммуналках в старых домах отдавались «лимитчикам» — так назывались люди, приехавшие из разных городов на тяжёлые работы в Москву.

Пешеходная улица

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Проект превращения Арбата в пешеходную зону был разработан и реализован в 1974—1986 годах коллективом архитекторов НИиПИ генплана г. Москвы и Моспроект-2 (архитекторы М. В. Посохин, А. Э. Гутнов, З. В. Харитонова, Т. В. Малявкина, О. А. Баевский, В. А. Филатов, инженеры Ю. К. Болбот, Т. В. Чувелева и другие). Как вспоминает З. Харитонова, архитекторы «сделали внимательный анализ цветового решения фасадов, ведь до этого их просто красили из пульверизатора ровным желтым цветом. С каждым домом мы работали отдельно, нашли природные цвета и оттенки, в нашей коллекции вообще отсутствовал белый цвет. Первые этажи были окрашены более интенсивно, верхние — более расслабленно, а детали — более светлые. Вся улица стала переливаться будто перламутровая. Мы использовали московскую керамзитовую штукатурку, это уникальная технология, секреты которой знали лишь старые маляры, их мы и привлекли к работе, они работали кисточками, которые я сама покупала».

Технико-экономическое обоснование проекта было готово к 1978 году. Проект не ограничивался просто запретом на автомобильное движение по улице, в него входили также работы по благоустройству улицы, реконструкции и реставрации фасадов зданий. В 1979 году проект был одобрен. Практические работы начались в 1982 году. Был изменён маршрут троллейбуса 39, до этого проходивший по Арбату — именно ему посвящена песня Булата Окуджавы «Последний троллейбус». Арбат представлял собой обычную московскую улицу с двухсторонним автомобильным движением; люди передвигались по узким тротуарам. Во время реконструкции движение было полностью перекрыто; за несколько лет улица была перекопана: заменили всю систему канализации и подземных коммуникаций. Первая стадия реконструкции Арбата была завершена к 1985 году. «Плиточки толщиной 10 сантиметров на заводе делали специально для Арбата, — вспоминает архитектор, автор проекта пешеходного Арбата Зоя Харитонова. — 25 тысяч квадратных метров такого камня мы ровняли особыми резиновыми молоточками. Причем все это клали без цемента!»

Наконец в 1986 году Арбат предстал в новом обличье: вместо асфальта брусчатое покрытие, посредине улицы вазоны с цветами и рядом скамеечки для отдыха прогуливающихся, фонари в стиле ретро. Реконструкция Арбата вызвала неоднозначные оценки. После реконструкции появилась фраза «Арбат офонарел», приписываемая Булату Окуджаве.

1 апреля 1986 года на Арбате прошло празднование Дня смеха. За несколько дней до события началась постройка сцен, эстрад, помостов для выступлений артистов, заборов и ширм для кукловодов. Готовились настоящие ярмарочные представления. В середине дня 1 апреля началось веселье. Уже очень скоро народу набралось столько, что пришлось срочно перекрывать улицу, чтобы избежать давки. В результате в празднике сумели принять участие лишь жители улицы и загодя приехавшие гуляки. Для большинства москвичей вход оказался закрыт. Больше подобных мероприятий на Арбате не проводилось, но самодеятельные концерты продолжались.

Арбат сегодня

К настоящему времени улица стала одним из популярных мест среди иностранных туристов.

По примеру американского Голливуда на Арбате устроена российская «аллея звезд». Попасть в российские звезды несложно: требуется позвонить по указанному номеру телефона, оповестив о возникшем пожелании, и оплатить собственную «звёздность».

Примечательные здания и сооружения

По нечётной стороне

Альфа Арбат Центр (№ 1)

Торгово-офисный комплекс «Альфа Арбат Центр», занимающий половину квартала между Арбатом, площадью Арбатские Ворота и Большим и Малым Афанасьевскими переулками, построен в 2000—2005 годах по заказу «Альфа-Групп» по проекту архитектора М. М. Посохина. Восьмиэтажный комплекс, по словам историка архитектуры, профессора В. А. Резвина, «чудовищно выпадает из масштаба и буквально задавил скромную „Прагу“». Искусствовед и исследователь архитекторы С. В. Заграевский относит строительство центра на этом месте к числу наиболее грубых нарушений городской исторической среды. Главный архитектор Москвы А. В. Кузьмин признал строительство здания градостроительной ошибкой. По опросу ряда московских архитекторов, проведённом в начале 2010 года журналом «Forbes», торгово-офисный центр «Альфа Арбат Центр» занял второе место в списке «самых уродливых современных зданий столицы».

До возведения торгово-офисного комплекса на этом месте существовала имевшая градостроительное значение историческая застройка первой половины XIX века. Стоявшие здесь дома № 5 и № 7 по Арбату были снесены во второй половине 1990-х годов. К 2003 году был снесены и дома, стоявшие по Арбатской площади (№ 1/2, стр. 1, 1а, 3).

В доме № 5, принадлежавшего Тарарыкину, в начале XX века находилась частная лечебница врача В. И. Кедровского, который сам жил в этом здании. Здесь же работали кондитерские Бибина и Ж. Бюрбан. В начале 1900-х годов в доме жил известный адвокат П. Н. Малянтович, с 1910-х годов — основоположник русского и советского карстоведения А. А. Крубер. В 1920-х годах в доме работало издательство «Наш стяг». «[dlib.rsl.ru/viewer/01003127278#?page=188 Вся Москва на 1923 год]» указывает, что здесь находился Арбатский еврейский молитвенный дом. В 1930-х годах в доме работал магазин треста «Москвошвей». В 1920-х, 1950—1970-х годах здесь жил краевед И. М. Картавцов.

Чуть далее по Арбату находился дом № 7, снесённый в 1970 году. В 1863 году в этом доме была открыта «Библиотека для чтения» Кашкадамовой, а с ноября 1865 года ею владела М. Н. Тургенева. Это была одна из лучших частных библиотек Москвы; в ней были книги запрещённых или не взлелеянных императором авторов: Радищева, Герцена, Чернышевского, Огарёва, Михайлова, К. Маркса, Фр. Лассаля, Ткачёва, Прыжова и др. — по этой причине в 1875 году библиотека была опечатана полицией и прекратила своё существование. В 1906 году в этом доме помещалось Бюро профессиональных союзов строителей, текстильщиков, маляров и других организованных пролетариев, закрытое 15 августа 1906 года.. В 1907 или в 1908 году в этом здании открылся кинематограф «Гран-Паризьен», который посещал Лев Толстой (Толстому в кино не понравилось). После октябрьской революции здесь открылся Московский Дом печати и при нём — кафе «Литературный особняк», где «выступлениям поэтов не было конца»; здесь в начале августа 1921 года Сергей Есенин читал свою новую поэму «Пугачёв». Тут же, тогда же, с 1920 по 1924 гг. находилась театральная студия «Мастфор» (Мастерская Н. М. Фореггера), где начинали творческий путь, ставшие потом знаменитыми, С. М. Эйзенштейн, С. И. Юткевич, С. А. Герасимов, Т. Макарова, Б. В. Барнет; там работали В. З. Масс, О. М. Брик, М. И. Блантер, Ф. Кнорре и многие другие. Театр просуществовал до 1924 года, когда специальным декретом в стране была запрещена деятельность всех пластических и ритмопластических студий.

Доходный дом О. С. Бургардта-Гвоздецкого (№ 9, стр. 1)

В 1879 году в одном из стоявших на этом месте зданий жила племянница Л. Н. Толстого Елизавета Валерьяновна Оболенская (23 января 1852 — 15 апреля 1935), у которой писатель останавливался.

Трёхэтажный доходный дом Осипа Станиславовича Бургардта-Гвоздецкого был возведён в 1873—1874 годах по проекту архитектора Н. И. Гущина, перестроившего и объединившего два ранее существовавших на этом месте жилых дома. В 1870-х годах в доме жил электротехник В. Н. Чиколев.

В 1897—1899 годах дом был вновь перестроен — втрое увеличен в длину. Фасад дома решён в формах эклектики и оформлен мелким лепным декором. В 1898 году по проекту архитектора И. А. Иванова-Шица в здании были созданы оригинальные витрины.

На рубеже XIX—XX веков в здании размещалась редакция журнала «Сверчок». До революции в доме работала булочная-пекарня Д. И. Филиппова и «Центральный магазин», торговавший головными уборами. На месте булочной Филиппова хлебный магазин продолжал работать и в советское время.

В 1920-х годах в здании находилось кафе «Арбатский подвал», где бывали В. В. Маяковский, С. А. Есенин и Айседора Дункан, А. Белый, А. Блок, Б. Пастернак и другие. В 1994—1998 годах дом надстроен четвёртым этажом архитектором Е. Г. Рубцовым.

В настоящее время в доме расположен Национальный культурный центр Украины в Москве, магазин «Украинская книга», работающий здесь с 1950-х годов, украинская воскресная школа имени Павла Поповича. Национальный центр Украины выпустил две книги, посвящённые его деятельности и истории улицы «Украина на Арбате, 9» и «Флаг Украины на Арбате». Здание является ценным градоформирующим объектом.

Доходный дом (№ 9, стр. 2)

Пятиэтажный доходный дом построен в 1909 году по проекту архитектора Н. А. Эйхенвальда.

Альфа Арбат Плаза (№ 1)	Доходный дом О. С. Бургардта-Гвоздецкого (№ 9, стр. 1)	Доходный дом Акционерного общества «Московский частный ломбард» (№ 11)

Доходный дом Акционерного общества «Московский частный ломбард» (№ 11)

В начале XX века владение, как и соседнее № 9, принадлежало С. О. Бургард-Гвоздецкому. Существующий доходный дом построен для Акционерного общества «Московский частный ломбард» в 1911 году по проекту архитектора Н. Д. Струкова. Фасад здания оформлен масками львов, несущими черты итальянского Ренессанса. Изначально трёхэтажный дом надстроен двумя этажами в 1933 году.

Во время постройки дом «Московского частного ломбарда» был единственным конторским зданием на Арбате. В здании размещалось Арбатское отделение Московского частного ломбарда, выдававшего ссуды под залог мехов, драгоценностей и другого имущества, работала известная парикмахерская Баулина. В советское время здесь находились издательство «Первина», магазины «Ноты» и «Канцелярские принадлежности». Долгое время в доме размещается магазин «Букинист», превратившийся со временем в антикварный магазин. Работавший в этом магазине антиквар М. Климов оставил воспоминания «Записки антикварного дилера». В доме также размещается редакция издаваемой с 1957 года газеты «Московская перспектива».

Доходный дом (№ 13)

Четырёхэтажный доходный дом на углу с Большим Афанасьевским переулком был построен в 1885 году по проекту архитектора П. П. Зыкова-сына. Первоначально угол дома на уровне второго этажа оформлял длинный балкон. В 1932 году здание было надстроено до пяти этажей. Дом реконструировался в 2001 году.

В доме жили: в 1905—1909 годах — художник А. В. Моравов (1878—1951); позже — оперная певица, заслуженная артистка республики Э. К. Павловская. В 1910-х годах в квартире № 1 размещалось Московское Общество фабричных врачей. Здание отнесено к категории ценных градоформирующих объектов.

Доходный дом С. Ю. Бобовича (№ 15/43)

В стоявшем здесь двухэтажном доме находилась маклерская контора А. Хлебникова, в которой 23 января 1831 года А. С. Пушкин оформлял документы о найме квартиры в доме Н. Н. Хитрово (Арбат, № 53). В 1906 году на втором этаже дома, принадлежавшего уже московскому купцу С. Ю. Бобовичу, московский мещанин А. Б. Гехтман открыл кинотеатр «Большой Парижский театр», ставший родоначальником первой московской сети кинотеатров. По отзыву корреспондента журнала «Сине-фоно», «перестроенный из жилого помещения театр представлял собой лестницу, на вершине которой публика галереи чуть ли не подпирала головами потолок. Духота в театре стояла нестерпимая, но публика охотно высиживала до конца сеанса и, несмотря на внешние неудобства в виде тесноты и жары, охотно посещала этот театр и отдавала ему предпочтения перед остальными театриками».

В 1910 году архитектором Ф. А. Когновицким вместо двухэтажного дома построен многоэтажный доходный дом для С. Ю. Бобовича, который владел им вплоть до 1917 года. В доме находился известный книжный магазин П. Д. Путиловой «Московский» и обувной магазин Санкт-Петербургского товарищества механического производства обуви «Скороход». Здание отнесено к категории ценных градоформирующих объектов.

Доходный дом (№ 17)

Владение на этом месте принадлежало А. И. Фонвизину, отцу декабриста М. А. Фонвизина и брату Д. И. Фонвизина, и их родственникам Хлоповым; потом отцу писателя В. А. Соллогуба.

В 1898 году по проекту архитектора А. О. Гунста был построен четырёхэтажный доходный дом. Гунст был разносторонне талантливым человеком — занимался архитектурой, преподаванием, увлекался музыкой и драматическим искусством. Совместно с Е. Б. Вахтанговым он основал Студию драматического искусства, которая позднее послужила основой для создания Вахтанговского театра (дом № 26). В семье потомков А. О. Гунста также существует предание, что именно ему принадлежит идея надстройки колоннадой здания ресторана «Прага» (№ 2).

Здесь жили художники К. К. Первухин и К. Ф. Юон, биолог А. Г. Банников. В 1905 году от этого дома до противоположного № 12 улица была перегорожена баррикадой. До революции в доме работал ювелирный магазин Антипенкова и магазин детских игрушек Павлова; в 1920-х годах — хлебный магазин, один из немногих магазинов, работавших до 24-х часов. В 1935 году дом был надстроен пятым этажом и подведён под единый карниз с соседним зданием. В 1947—1965 годах здесь жил писатель и переводчик Н. К. Чуковский. Здание является ценным градоформирующим объектом.

Жилой дом (№ 19)

Современный жилой дом построен в глубине владения в 1994 году. Первый этаж вынесен на красную линию улицы, в нём находятся различные кафе и магазины. В доме жил генерал-полковник внутренней службы, министр внутренних дел РСФСР (1989—1990) В. П. Трушин.

В стоявшем на этом месте деревянном доме купчихи первой гильдии О. Ф. Бромлей работала кондитерская поставщика двора Его Императорского Величества «А. Сиу и К», книжный магазин А. Павловой и модный магазин торгового дома «Королёв и Фокин». Здесь же в конце XIX века жил С. А. Епифанов — литератор, знакомый А. П. Чехова. В советское время в доме работал один из популярных антикварных магазинов.

Доходный дом (№ 13)	Доходный дом (№ 15/43)	Жилой дом (№ 19)

Жилой дом А. А. Лазарика (№ 21, стр. 1)

Жилой дом в ампирном стиле построен в 1847—48 годах по проекту архитектора Б. С. Пиотровского, перестраивался в 1860 году. В 1890-х годах здесь жил пианист и преподаватель Московской консерватории К. А. Кипп. В начале XX века работала хирургическая лечебница Гобермана и его же антикварный магазин. В 1950—1990-х годах в здании работал магазин «Военная книга». Дом отнесён к категории выявленных объектов культурного наследия.

Доходный дом и гостиница Ечкина (№ 23, стр. 1, 2)

До начала XX века на этом месте находился большой деревянный особняк на каменном подвале с антресолями. В 1830-х годах здесь жил историк, археограф, автор «Словаря достопамятных людей Русской земли» Д. Н. Бантыш-Каменский. Бантыш-Каменские сдавали дом Нечаевым, один из сыновей которых — В. В. Нечаев написал в 1831—1836 годах акварель с видом улицы из окна этого дома. Считается, что эта картина, экспонируемая в мемориальном музее-квартире Пушкина (дом № 53), достаточно достоверно передает вид и расположение домов на улице в 1830-х годах и является единственным изображением Арбата пушкинского времени. Через некоторое время особняк был продан, а в 1841 году в том же доме поселился с семьей философ А. С. Хомяков. В 1879—1901 годах дом принадлежал В. М. Пржевальскому — известному адвокату и общественному деятелю, редактору «Юридического вестника». У Пржевальского бывали его родные братья — путешественник Н. М. Пржевальский и математик Е. М. Пржевальский. В 1902—1903 годах на месте особняка по проекту архитектора Н. Г. Лазарева построен современный 4-х этажный дом для А. К. Ечкина — владельца заведения по изготовлению различных повозок, а также по сдаче в прокат экипажей, бричек и линеек. В начале XX века Ечкин стал одним из основателей Славянского благотворительного общества в Москве, секретарём которого был В. А. Гиляровский. Здание было построено на участке неправильной формы, в связи с чем брандмаурные стены доходного дома скошены. Гостиница Ечкина — одно из наиболее крупных произведений Н. Г. Лазарева. Симметричный фасад дома эффектно декорирован лепными и металлическими элементами в стилистике «декоративного» модерна, которые, по мнению искусствоведа М. В. Нащокиной, выполнены с использованием мотивов австрийского сецессиона, французского и бельгийского ар-нуво. В отличие от многих зданий, надстроенных в советское время, доходный дом Ечкина сохранил свой первоначальный силуэт. В оформлении дома использованы также характерные московскому модерну форма и рисунок переплётов окон и облицовка мелкой керамической плиткой. Композиция и пластика фасада отличают здание от других построек стиля модерн, в том числе и от другого произведения Лазарева на Арбате — гостиницы Я. М. Толстого (№ 29). Дом был оборудован электрическим лифтом, внутридомовым телефоном, на каждом этаже были предусмотрены диваны для отдыха, а в парадном вестибюле дежурил швейцар. На первом этаже здания были предусмотрены помещения для шести магазинов — по три справа и слева от парадного входа. Вход в каждый магазин был оборудован с тротуара, рядом с витриной. За каждым магазином в дворовой части были оборудованы небольшие квартиры для владельцев торговых точек. На верхних этажах размещались квартиры, которые сдавались жильцам по высоким ценам.

До революции в доме работали писчебумажный магазин Русановича, «Шляпы, шапки, муфты и боа» Келейникова, магазин металлических изделий чешской фирмы «Брабец», фруктовый магазин Карпова, «Аптекарский магазин» Гельцер и оружейный Будникова-Салищева. В 1910 году Ечкин продал дом историку С. Б. Веселовскому, который оформил владение на имя своей жены, получившей наследство от отца, акционера «Общества ситценабивной фабрики Гюнтер». Семья Веселовского поселилась в просторной квартире на 4 этаже здания. Летом 1914 года на месте дворового деревянного флигеля, в котором размещался гараж автомобилей марки «Шарон», архитектором Л. В. Стеженским был построен новый кирпичный пятиэтажный дом (№ 23, строение 2). После постройки нового корпуса, семья Веселовских переселилась в него, заняв весь пятый и половину четвёртого этажей. В 1916 году С. Б. Веселовский продал всё домовладение с двумя зданиями Зельдовичу. После революции семью Веселовских уплотнили.

В начале XX века в мансарде дома находилась мастерская скульптора С. Т. Конёнкова. Во время революционных событий 1905 года возле дома появилась баррикада, в строительстве которой участвовал сам скульптор, а в его мастерской революционеры хранили гранаты и оружие. В это время Конёнков познакомился с революционеркой Коняевой, ставшей позднее его женой. С 1920 года до февраля 1934 года в этой же мансарде жили и работали художник П. Д. Корин и его брат, реставратор и живописец Александр, которых здесь посещал А. М. Горький. Здесь же с 1920 года жил и работал их дядя, художник и график А. М. Корин. По воспоминаниям писателя С. М. Голицина, Корины в то время жили «в страшной бедности, не заботясь о заработке».

Строение № 1 является объектом культурного наследия регионального значения, строение № 2 — ценным градоформирующим объектом.

Дом Общества русских врачей (№ 25)

В начале XIX века владение принадлежало Н. Я. Тинькову, родственнику А. С. Грибоедова. В 1826 году здесь жил Денис Давыдов и принимал тут А. С. Пушкина. В 1869 году владение перешло к А. А. Пороховщикову, который выстроил здесь два дома: угловой дом был построен в 1869—1870 годах по проекту архитектора Р. А. Гёдике. Отдельные украшающие фасад декоративные детали относятся к готицизму середины XIX века. Здание сдавалось им в аренду. Общество русских врачей размещалось здесь с 1870 до 1917 года. В 1900—1917 годах на втором этаже размещались «Классы рисования и живописи» Константина Юона и Ивана Дудина. Через классы Юона прошли Р. Фальк, В. Фаворский, А. Куприн, Д. Бурлюк, С. Городецкий, В. Мухина, братья Веснины и другие. Сам К. Ф. Юон также жил в этом доме в небольшой квартире при студии. В декабре 1905 года студенты строили баррикады на Арбате, что стоило Юону немало хлопот и едва не привело к закрытию студии. В 1908—1935 годах в квартире № 8 жил и работал ученый-математик Н. Н. Лузин, основатель московской математической научной школы, академик. В начале XX века в здании размещался Народный университет Московского общества народных университетов, проводивший общедоступные лекции в различных аудиториях Москвы и Подмосковья. Председателем Университета был профессор медицины В. Д. Шервинский, а его заместителем правовед Б. И. Сыромятников. Дом Общества русских врачей — выявленный объект культурного наследия.

Жилой дом А. А. Лазарика (№ 21, стр. 1)	Доходный дом Ечкина, деталь фасада (№ 23, стр. 1)	Дом Общества русских врачей (№ 25)

Доходный дом с магазинами С. Е. Трындина и А. Щепотьевой (№ 27)

Построен в 1910—1912 годах по проекту архитектора С. Ф. Кулагина. В отделке фасада здания использованы неоклассические декоративные детали. Однако, акцентирующая угол доходного дома лёгкая башенка, арочные формы окон и дверных проёмов и общее объёмно-пространственное решение роднит здание с постройками периода модерна. В середине 2000-х башенка была обстроена мансардным этажом, что существенно исказило её пропорции.

Здесь жил известный хирург-уролог, основатель собственной клиники, ставшей впоследствии роддомом им. Грауэрмана, профессор П. Д. Соловов. Доходный дом С. Е. Трындина и А. Щепотьевой является заявленным объектом культурного наследия.

Доходный дом и гостиница Я. М. Толстого (№ 29)

Доходный дом и гостиница Я. М. Толстого построен по проекту архитектора Н. Г. Лазарева в 1904—1906 годах. Здание стилистически близко к гостинице Ечкина (№ 23), построенную тем же зодчим. Центральный аттик здания решён в формах модерна. В доме сохранились уникальные решетки балконов, выполненные в виде сплетающихся ветвей. Их рисунок схож с рисунком решеток первых станций парижского метрополитена.

Здесь жил выдающийся оперный певец Большого театра и режиссёр В. А. Лосский. В здании частично сохранилась первоначальная отделка интерьеров. Доходный дом отнесён к категории выявленных объектов культурного наследия.

Доходный дом (№ 31)

В 1839 году, вернувшись из ссылки, в доме, стены которого вошли в левую часть существующего здания, поселился Н. П. Огарев. У Огарёва собиралась московская вольнолюбивая интеллигенция. Один из участников этих встреч А. М. Герцен писал об этом доме:

Дом его снова сделался средоточием, в котором встречались старые и новые друзья…Огарёв был одарён особой магнитностью…

В 1846 году здесь жил декабрист А. А. Тучков (1800—1878); в 1890-х гг. — инженер-механик, профессор Московского Технического Училища (c 1905 г. — директор МВТУ), автор курса «Технология металлов», председатель Политехнического общества А. П. Гавриленко (1861—1914); в 1920—1930-х гг. — скрипач, профессор Московской консерватории А. И. Ямпольский. В 1910-х годах в доме работали шляпный магазин Калашниковой, резиновых изделий Трандафилова, игрушек Щукиной и магазин табака «Прогресс». В начале 1970-х годов в доме размещался магазин «Букинистическая книга».

Дом перестраивался в 1887 году по проекту архитектора М. Г. Пиотровича. Затем стал жилым с коммунальными квартирами. Проектирование и изготовление входных дверей в здание осуществляли студенты Строгановского училища. Здание является объектом культурного наследия регионального значения.

Доходный дом с магазинами С. Е. Трындина и А. Щепотьевой (№ 27)	Доходный дом и гостиница Я. М. Толстого (№ 29)	Доходный дом (№ 31)

Жилые дома М. О. Лопыревского (№ 33/12, стр. 1, 2)

Трёхэтажный доходный дом (строение 1) построен в 1869—1873 годах по проекту владельца участка архитектора М. О. Лопыревского (при участии И. Я. Быковцева) на месте одноэтажного деревянного и двух двухэтажных каменных домов. Первый этаж доходного дома предназначался под торговлю, верхние этажи были жилыми. В конце XIX века Городская управа выкупила дом у Лопыревского и устроила в нём один из первых в Москве бесплатных родильных приютов и школьную амбулаторию. В доме также работали магазины электротехнических и кожаных изделий, картинный магазин, магазин колониальных товаров, нотный магазин Погожева. Угол здания с Калошиным переулком занимал известный гастрономический магазин А. Д. Белова, упомянутый И. А. Буниным в рассказе «Муза». Товары магазина Белова были одним из символов качества и благополучия его покупателей.

В первые годы советской власти в доме продолжал размещаться родильный дом, а также горздравотдел, райздравотдел, Общество русских врачей, магазины и редакции различных газет и изданий. В эти же годы в доме жил писатель Александр Неверов. В 1941—1988 годах в квартире № 20 жил и работал философ А. Ф. Лосев. В советское время в ходе строительства по соседству школьного здания был нанесён вред некоторым конструкциям дома, а служебные надворные постройки были снесены. В 1996—1998 годах была произведена полная реконструкция здания с заменой перекрытий, перепланировкой помещений и надстройкой мансарды.

С 2004 года в здании размещается Библиотека истории русской философии и культуры «Дом А. Ф. Лосева». Библиотекой содержится 11-тысячное мемориальное собрание книг А. Ф. Лосева, переданное в дар вдовой Лосева А. А. Тахо-Годи, ведётся культурно-просветительская работа. В 2006 году во дворе дома был открыт памятник А. Ф. Лосеву. В том же году был реставрирован фасад здания и благоустроен внутренний двор и сквер. В доме собирается Клуб любителей истории Арбата, одним из участников которого долгое время являлся историк С. О. Шмидт.

Жилой дом (строение 2, во дворе) построен в 1852 году также по проекту М. О. Лопыревского. Оба здания являются объектами культурного наследия регионального значения.

Доходный дом А. Т. Филатовой — Я. М. Филатова («Дом с рыцарями») (№ 35/5)

Доходный дом А. Т. Филатовой — Я. М. Филатова построен по проекту архитектора В. Е. Дубовского при участии Н. А. Архипова в 1913—1914 годах. Здание, фасад которого решён в неоготических формах, является самым крупным сооружением улицы — своеобразной кульминацией Арбата. По мнению ряда искусствоведов, Доходный дом А. Т. Филатовой — одна из лучших работ В. Е. Дубовского.

Дом изначально предназначался для самых состоятельных жильцов. Для начала XX века дом выглядел небоскребом. Внутри были просторные помещения с витражами, мраморные лестницы с дубовыми и художественного литья перилами, огромные зеркала. Квартиры были большие, по 5-6 комнат, с непременными помещениями для прислуги при кухне. В советское время национализированные шикарные квартиры были превращены в коммуналки, но мраморные лестницы и дубовые перила остались. Некоторые квартиры не уплотнялись, а целиком доставались «высоким» квартирантам. Здесь жили Н. И. Подвойский (предс. Петроградского ВРК), в кв. 71 — командующий войсками Московского округа И. П. Белов, советский военачальник, командир дивизии, возглавлявший борьбу с мятежниками в июле 1920 г. в г. Верном (Алма-Ата) — этому событию посвящена книга его друга Д. А. Фурманова «Мятеж»; председатель «Союзпромэкспорта» Д. М. Колмановский с красавицей-женой, актрисой театра Вахтангова Валентиной Вагриной, его расстреляли в 1937 году, а жену сослали. Она вернулась в 1946 году, но в свою квартиру уже не попала, лишенная жилья и необходимой для проживания прописки. В 50-е годы во время хрущевской «оттепели» её реабилитировали (мужа реабилитировали посмертно лишь в 1989), но артистическая карьера уже не сложилась, годы ушли на пребывание в иных местах. В этом же доме рос племянник её мужа композитор Э. С. Колмановский. Частым гостем в доме был В. Т. Шаламов, навещавший известного специалиста по французскому языку профессора В. Н. Клюеву. По мнению Е. Аграновича, печальный рыцарь на фасаде дома явился прототипом Коровьева-Фагота в романе Булгакова. В 1975 дом был расселён и передан Министерству культуры СССР, которое размещалось здесь вплоть до начала 1990-х годов. В результате капитальной реконструкции 1970-х годов была утеряна большая часть внутреннего убранства здания. В 1990 Н. В. Губенко, занимавший на тот момент пост министра культуры, приютил здесь ЦДА (дом Актёра). Позднее здание было передано ЦДА указом президента Б. Н. Ельцина (а также решением А. Б. Чубайса) в аренду на 45 лет. Сейчас значительная часть дома сдаётся ЦДА под многочисленные офисы. Здание является заявленным объектом культурного наследия.

Главный дом городской усадьбы графа В. А. Бобринского (Дом Военно-окружного суда) (№ 37)

Главный дом городской усадьбы графа В. А. Бобринского построен на красной линии улицы в конце XVIII века. После пожара 1812 года был восстановлен и отделан в ампирном стиле. Существующая обработка фасадов сохранилась с 1834 года. Здесь в 1799 году родился будущий госдеятель Д. Н. Свербеев — автор «Записок» о событиях в общественно-политической жизни первой половины XIX в. в России, опубликованных лишь через много лет после его смерти. В 1806 году усадьба принадлежала А. А. Всеволжскому. Во второй половине 1820-х и начале 1830-х годов дом принадлежал графу В. А. Бобринскому, внуку императрицы Екатерины II и графа Григория Орлова, состоявшему под секретным надзором полиции за связь с декабристами. В доме также жили: с апреля 1834 г. и по 1835 артистка Ек. С. Семёнова, с 1836 г. — К. А. Нарышкин, дядя писателя В. А. Соллогуба. В конце 1840-х гг. владение поступило в Военное ведомство, здесь разместилась Провиантская комиссия, затем многочисленные судебные учреждения. При советской власти дом был национализирован, но оставался при военной части: долгое время помещение было определено для Военного суда Московского округа. По решению Моссовета от 30 июня 1983 г. в этом доме планировалось организовать Музей декабристов, однако грянувшая Перестройка изменила планы: теперь планируется создание Литературного музея. Несмотря на многочисленные перестройки, в интерьерах главного дома сохранились элементы отделки начала XIX века. Стена дома, выходящая в Кривоарбатский переулок, в просторечии называется «стеной Цоя»: здесь собираются поклонники погибшего Виктора Цоя — звезды отечественной рок-музыки. На стене (и даже на стенах домов противоположной стороны переулка) находятся посвящённые Цою надписи и изображения Цоя.

Жилой дом М. О. Лопыревского (№ 33/12, стр. 1)	Доходный дом А. Т. Филатовой — Я. М. Филатова («Дом с рыцарями») (№ 35/5)	Главный дом городской усадьбы графа В. А. Бобринского (Дом Военно-окружного суда) (№ 37)

Владение № 39, стр. 1

На этом месте находилось двухэтажное здание 1819 года постройки, которое принадлежало князьям Меньшиковым и Тоон и долгое время являлось жилым. Позднее здание неоднократно перестраивалось Здесь располагалась Женская гимназия А. С. Алфёровой, электротеатр Д. Е. Шлезингера; в 1910-х годах в доме работал магазин дамских шляп М. И. Маровец и магазин игрушек Н. А. Котиковой. .

Фасад здания был изменён в пандан к соседнему дому № 37 в 1913 году, когда его приспосабливали для размещения кинотеатра. Кинотеатр находился в здании вплоть до 1967 года и именовался сначала «Ампир», затем «Карнавал», а с 1936 года — детский кинотеатр «Юный зритель». Стены фойе «Юного зрителя» были расписаны художником Иваном Билибиным на темы русских сказок. При кинотеатре работал буфет и читальня.

Дом был снесён в 2006 году несмотря на присвоенный статус ценного градоформирующего объекта.

Жилой дом (№ 41 — снесён)

Здание было построено в 1788 году, перестроено в 1838 и 1864 годах. В результате последней перестройки в единый объём были объединены два смежных здания. 7 августа 2012 года ЗАО «Строймонтажцентр-2000» начало снос здания.

Жилой дом (№ 43)

Шестиэтажное здание возведено в 1934—1936 годах по проекту по проекту архитектора В. И. Чагина, путём перестройки ранее существовавших строений.

Перед октябрьской революцией дом принадлежал купцу А. Р. Рафильзону. Здесь размещались магазин шляп «Надин» и писчебумажный магазин И. А. Потуловой «Надежда», работавший здесь с 1886 года и упомянутый поэтом А. Белым в одном из своих стихотворений, посвящённых Арбату. В советское время в бывших помещениях «Надежды» размещался магазин «Свет». В начале XX века в доме работала «неаполитанская» кондитерская. В коммунальной квартире на 4-м этаже, провел своё детство будущий поэт, «певец Арбата», Булат Окуджава. Здание является выявленным объектом культурного наследия. Дом пострадал при сносе соседнего здания (№ 41) летом 2012 года.

Жилой дом (№ 45/24)

До 1932 года на этом месте стояла церковь «Николы, что в Плотниках», построенная в первой четверти XVII в. Приход церкви был небольшим — 30 соседних домов, населённых главным образом купцами и интеллигенцией. В 1907—1918 годах настоятелем церкви служил богослов, протоиерей И. И. Фудель. В 1908 году он начал издавать журнал «Приходский вестник» — первое подобного рода издание в России. Журнал рассылался по квартирам всем прихожанам и выходил с небольшим перерывом до 1915 года.

При советской власти церковь была снесена, построены жилые дома № 43 и 45/24. Шестиэтажный дом № 45/24 построен в 1933—1935 годах по проекту архитектора Л. М. Полякова. Фасад первых двух этажей оформлен полуколоннами дорического ордера, которые несут на себе рустованную стену верхних четырёх этажей.

На первых этажах домов № 45 и 47 в 1930-х годах были открыты отделы диетического магазина, прославленного тем, что сюда привозили на продажу продукты, оставшиеся нераскупленными в правительственных распределителях. В доме № 45 поселили, окружив особым почётом, потомков А. С. Пушкина и Л. Н. Толстого; в доме также жили композитор С. Л. Толстой, архитекторы В. А. Щуко и В. Г. Гельфрейх, в 1938—1986 годах полярник И. Д. Папанин, в 1936—1961 годах — писательница М. С. Шагинян, А. Я. Коц, переведший на русский язык «Интернационал». С 1930-х до кончины в 1942 году в квартире № 11 жила революционерка В. Н. Фигнер. В доме также жил советский партийный и государственный деятель, организатор и исполнитель массовых репрессий Н. И. Ежов. Здание является объектом культурного наследия регионального значения.

Жилой дом (№ 41 — снесён)	Жилой дом (№ 43)	Жилой дом (№ 45/24)

Жилой дом (№ 47/23)

Дом № 47-49, единое двухподъездное здание в 4 этажа изначально, в дом 47 — вход с Плотникова переулка, в дом 49 — вход с Арбата; построен в 1910 году как доходный дом по проекту архитектора М. Д. Холмогорова, был заселён семьями церковных служащих находящихся неподалеку церквей. При Советской власти квартиры были уплотнены, превращены в коммуналки. Перед самой войной были надстроены два верхних этажа и заново отделан фасад по проекту архитектора Э. И. Френкеля и в них в отдельных квартирах поселены семьи крупных работников Министерства вооружения и пущен лифт. «Отдельные квартиры» представляли собой большие однокомнатные, впоследствии их жители построили стенные перегородки, сделавшие квартиры двух- или даже трехкомнатными. В доме 47 (вход с Плотникова переулка, а на округленном углу Плотникова переулка и Арбата — вход в почтовое отделение № 2) жила семья выдающегося художника-карикатуриста Виталия Пескова, Ирина Ефимовна (автор книги «Виталию от Ирины. Памяти художника Виталия Пескова» и [www.peskov.org одноименного сайта] с сохранившимися рисунками выдающегося художника-карикатуриста — всё остальное из творчества Виталия Пескова расхищено или уничтожено) и её сын музыкальный критик Виктор Коршиковы: три окна верхнего этажа, выходящие на Арбат. Но квартира принадлежала не Ирине, а её родителям, доставшись от их родителей. Они не пожелали перевести на дочь и внука. Сейчас напротив подъезда поставлен памятник Булату Окуджаве (скульптор — Г. Франгулян) — раньше на этом месте в течение десятилетий находился киоск с мороженым; внутри киоска поддерживалась специально холодная температуры и продавцы, даже в самую летнюю жару, работали в тулупах. Здание является ценным градоформирующим объектом.

В квартире № 2 жил протоиерей, настоятель соседнего храма святителя Николая в Плотниках, И. И. Флудель, в круг общения которого входили П. А. Флоренский, К. Н. Леонтьев, Л. А. Тихомиров, В. В. Розанов. В этой квартире вырос сын протоиерея, православный богослов С. И. Фудель, и внук — писатель Н. С. Фудель, взявший позднее псевдоним Плотников в память о детстве на Арбате. В доме находится отделение почтовой связи № 2. Здание является ценным градоформирующим объектом.

Жилой дом (№ 49)

Дом построен в 1903 году по проекту архитектора В. С. Жигардловича. В 1938—1940 архитектор Э. И. Френкель надстроил здание до шести этажей и подвёл под единый карниз с соседним домом № 47/23. В 1910-х годах в доме работал табачный магазин Финогенова. В доме жил генерал-майор инженерно-технических войск, начальник Главного артиллерийского управления и член коллегии Народного комиссариата, директор артиллерийского и станкостроительного заводов Н. Э. Носовский. Здание является ценным градоформирующим объектом.

Доходный дом В. П. Панюшева (№ 51)

Комплекс из трёх больших многоквартирных домов построен в 1911—1912 годах по проекту архитектора А. А. Иванова-Терентьева (по другим данным, в 1910 году по проекту В. А. Казакова). Симметричный фасад здания оформлен с использованием популярного во время его постройки «венского» приёма сплошной облицовки строительной керамикой (кабанчиком). В похожей манере отделан дом, построенный Ивановым-Терентьевым в Казарменном переулке (№ 8). Стилистически здание относится к протофункционализму (рациональному модерну).

Из-за больших размеров строения, современники сравнивали дом с муравейником и казармами. В 1910 году этом здании был открыт кинотеатр «Арбатский АРС»(позднее — «Арбатский Кино-АРС» — для отличия от кинотеатра «АРС» на Тверской улице, который со временем был переименован в кинотеатр «Наука и знание» для демонстрации научно-познавательных и документальных фильмов). В 1920 году в свой последний приезд в Москву у жившего в квартире № 89 литературоведа П. С. Когана останавливался поэт А. А. Блок. В 1917 году здесь работало фотоателье Дмитриева, кофейня «Англия» и кондитерская «Флей». В 1919—1933 годах в доме жил писатель А. Рыбаков, о чём сообщает установленная на фасаде здания мемориальная доска. Дом стал «героем» его романа «Дети Арбата», а также повестей «Кортик» и «Выстрел». Рыбаков так описывал этот дом:

Самый большой дом на Арбате — между Никольским и Денежным переулками, теперь они называются Плотников переулок и улица Веснина. Три восьмиэтажных корпуса тесно стоят один за другим, фасад первого выложен белой глазурованной плиткой. Висят таблички: «Ажурная строчка», «Отучение от заикания», «Венерические и мочеполовые болезни»… Низкие арочные проезды, обитые по углам листовым железом, соединяют два глубоких темных двора.

В разное время в доме жили: профессор ботаники В. С. Доктуровский; с 1923 по 1934 год — один из первых советских композиторов-песенников А. А. Давиденко, автор модных в 1930-е годы патриотических песен; в 1920-х годах — физик Б. Н. Клярфельд; в конце 1920-х годов — историк М. В. Нечкина; в 1950-х годах — биофизик и радиобиолог А. М. Кузин; в 1979—1991 годах в доме жила филолог-германист О. С. Ахманова. Здесь жил также главный редактор газеты «Красная звезда» Д. И. Ортенберг. Дом отнесён к категории выявленных объектов культурного наследия.

Дом Н. С. Хитрово (Музей-квартира А. С. Пушкина) (№ 53, стр. 1)

Одно из самых старых зданий Арбата. В начале XVIII века владение принадлежало вдове поручика Семёновского полка Василия Семёновича Толочанова Пелагее Владимировне. В 1724 году участок перешёл во владение князя Михаила Юрьевича Одоевского, который увеличил его, приобретя соседние участки. В основе дома — палаты середины XVIII века, которые были надстроены вторым этажом и расширены в конце XVIII века. В 1806 году во владении коллежского асессора Никанора Семёновича Хитрово (ум. 1810) числились каменный одноэтажный нежилой дом, а также «каменный двухэтажный жилой с выступом посередине». После пожара 1812 года дом был восстановлен; в 1820 году в нём было 21 покой и он оценивался в 60 тысяч рублей. Центральная часть фасада была декорирована колоннадой. Вплоть до октябрьской революции дом не претерпел существенных переделок; выступавшая на тротуар колоннада была ликвидирована и увеличена высота окон при новом владельце — купце П. И. Борегаре, которому Хитрово продали владение в 1859 году. При следующем хозяине — купце И. В. Патрикееве — в нижнем этаже по улице вместо трёх окон появились две двери, были отделаны комнаты второго этажа, появились лепные карнизы и потолки, мраморные подоконники и паркетный зал. В доме находились магазины, в том числе обувной магазин Патрикеевых; в 1897—1903 годах здесь находилась частная школа С. К. Смирновой. После революции использовался под коммунальное жильё, в результате чего стилистические и планировочные черты классицизма были утрачены. Позднее полностью восстановлен. Дворовые постройки 1878 года по проекту архитектора К. Ф. Буссе.

Дом широко известен тем, что именно сюда привез А. С. Пушкин молодую жену Наталью Николаевну Гончарову-Пушкину после свадьбы 18 февраля 1831 г. Пушкины прожили тут совсем недолго, до середины мая 1831 года, но их пребывание навсегда оставило отпечаток на истории дома. В разное время в этом доме снимали квартиру: студент Святослав Раевский — друг юного М. Ю. Лермонтова, артистка Малого театра С. П. Акимова. Некоторое время в доме жил Анатолий Ильич Чайковский, родной брат знаменитого композитора, который здесь у брата встречал новый 1885 год. Позднее здесь жили Сатины, родственники С. В. Рахманинова, у которых композитор неоднократно бывал; С. И. Радциг, учёный в области античной филологии. Какое-то время проживала здесь Марина Цветаева. После революции здание некоторое время принадлежало Окружному самодеятельному театру Красной Армии, в худсовет которого входили Владимир Маяковский и Всеволод Мейерхольд, а среди актёров значился молодой Эраст Гарин. После реконструкции, вернувшей дому облик начала XIX века, с 1986 года здесь размещается Мемориальная квартира Пушкина на Арбате, а напротив дома на другой стороне Арбата в 2000 году установлена скульптура «Пушкин и Натали» (скульптор А. Бурганов). Здание является объектом культурного наследия федерального значения.

Доходный дом и гостиница М. И. Хромовой, М. А. Обухова (№ 55/32)

В основе современного строения — главный дом городской усадьбы конца XVIII века. Перестроен в 1876—1877 годах по проекту архитектора М. А. Арсеньева, надстроен в 1930-е годы. Фасады здания украшены мелкими архитектурными членениями и эклектичным декором.

В XIX веке часть квартир принадлежала Московскому университету для проживания университетских профессоров, поэтому дом прозвали «Профессорский дом». Жил в нём русский экономист И. И. Янжул. В одной из квартир на 3-м этаже жил со своими родителями Борис Бугаев, он же знаменитый поэт-символист Андрей Белый. Сейчас в его квартире музей — Мемориальная квартира Андрея Белого. Отец Андрея Белого — профессор математики Н. В. Бугаев, основатель Московского математического общества и его печатного органа «Математический сборник». Квартира Андрея Белого стала своеобразным клубом символистов, в 1903—1907 гг. здесь собирался кружок символистов «Аргонавты», постоянными гостями были А.Блок, В.Брюсов, М. Волошин, Д. Мережковский, З. Гиппиус, Вяч. Иванов, художник Борисов-Мусатов, философы Эрн и Флоренский, композиторы С. И. Танеев, Н. К. Метнер. У Бугаевых в гостях бывали Л. Н. Толстой, А. Н. Бекетов. Одно время здесь помещалось издательство «Мусагет», редактором которого был Андрей Белый. А этажом ниже поселилась семья Михаила Сергеевича Соловьева — сына известного историка С. М. Соловьёва и родного брата знаменитого философа Владимира Соловьёва. Его сын Сергей Соловьёв — поэт-символист был лучшим другом Андрея Белого. Именно у Соловьёвых Борису Бугаеву был придуман псевдоним Андрей Белый. Здание является выявленным объектом культурного наследия.

Доходный дом В. П. Панюшева (№ 51)	Дом Н. С. Хитрово (Музей-квартира А. С. Пушкина) (№ 53, стр. 1)	Доходный дом и гостиница М. И. Хромовой, М. А. Обухова (№ 55/32)

Гостиница «Общества пролетарского туризма и экскурсий» (№ 57/32/23)

Гостиница «Общества пролетарского туризма и экскурсий» построена в 1934 году по проекту архитекторов Д. Д. Булгакова и И. А. Голосова. Здание — пример позднего конструктивизма, в котором сочетаются простота и геометризм композиции с неоклассическими элементами декоративного убранства фасадов.

В 1953 году по проекту архитекторов В. Г. Гельфрейха и М. А. Минкуса, инженера Г. М. Лимановского к гостинице было пристроено здание Министерства иностранных дел СССР (адреса по Арбату не имеет). В настоящее время здание гостиницы представляет собой левое крыло здания МИД.

По чётной стороне

Ресторан «Прага» (№ 2/1)

В основе — здание конца XVII века, неоднократно перестраивалось. В 1872 г. на первом этаже здания открылся недорогой трактир «Прага». Его посетителями были в основном извозчики с Арбатской площади, которые называли его по-своему — «Брага». Тогда же здесь снимал квартиру И. Н. Горожанкин, известный русский ботаник. В 1896 году купец Семен Петрович Тарарыкин случайно выиграл на бильярде этот трактир у его бывшего хозяина и вскоре переделал в первоклассный московский ресторан, архитекторы Л. Н. Кекушев и А. Э. Эрихсон . В 1898 году в «Праге» А. П. Чехов праздновал с мхатовцами премьеру «Чайки». Там же в 1913 году И. Е. Репиным был устроен банкет по случаю восстановления его картины «Иван Грозный и сын его Иван», изрезанной старообрядцем-иконописцем Абрамом Балашовым, а Лев Толстой устраивал публичные чтения «Воскресения». После революции это была и просто столовая, и образцово-показательная столовая «Моссельпрома» (куда Ипполит Матвеевич из «Двенадцати стульев» повез Лизу обедать). В 1920-х годах здесь размещались «Высшие драматические курсы». В 1954 году дом был перестроен (архитектор Б. И. Соболевский) и заново открылся ресторан «Прага» с кулинарией на первом этаже. Здание является объектом культурного наследия регионального значения.

Доходный дом А. А. Лазарика — А. Л. Шанявского (гостиница «Столица») (№ 4)

Правая часть существующего длинного трёхэтажного здания содержит в своей основе постройку середины XVIII века (частично сохранились детали дворового фасада), левая часть возведена в середине XIX века. В то же время фасад здания получил отделку в формах позднего классицизма. До перестройки здание имело украшенный шестиколонным портиком фасад и принадлежало секунд-майору Загряжскому. Во второй половине XIX века в здании размещались меблированные комнаты «Гуниб», затем — гостиница «Столица».

25 марта 1865 года Общество русских врачей открыло лечебницу и аптеку, где можно было получить лечение и лекарства по очень дешевым ценам, на 30 %—40 % дешевле, чем эти услуги стоили в других местах. В 1870 году Общество перебралось в дом № 25. Некоторое время здесь располагалась музыкальная школа. В 1887 году дом приобрёл генерал и золотопромышленник А. Л. Шанявский. На 2-м этаже располагалась недорогая гостиница «Гуниб» (название выбрано неслучайно и напоминало о захвате Гуниба в 1859 году, в котором принимал участие сам Шанявский, и пленении Шамиля), позже переименованная в «Столицу». На 1 этаже — дешевый ресторанчик с недорогими обедами. В молодые годы в «Столице» надолго останавливался И. А. Бунин, который описал её в одном из своих рассказов:

Неприятно и скучно я жил!… В памяти осталось: непрестанно валит за окнами снег, глухо гремят, звонят по Арбату конки, вечером кисло воняет пивом и газом в тускло освещённом ресторане.

Здесь также останавливались: писатель А. И. Левитов, поэт К. Д. Бальмонт, композитор С. Н. Василенко, художник Н. Н. Сапунов, историк А. Д. Удальцов, артистка оперы М. А. Дейша-Сионицкая, профессор-литературовед С. К. Шамбинаго, почвовед А. Н. Сабанин и другие. За несколько дней до кончины Альфонс Леонович Шанявский завещал дом Городской думе для общенародного университета, ставшего носить имя своего создателя — Университет Шанявского. Университет открылся благодаря стараниям вдовы Шанявского Лидии Алексеевны. Поступить туда мог каждый, независимо от пола, социального положения, места проживания, возраста и т. д.; аттестат зрелости не требовался, но и диплом не выдавался. Преподавали известные учёные А. Кизеветтер, А. Чаянов, М. Богословский, Ю. Готье и многие другие. В 1912 году университет Шанявского переехал в новое здание на Миусскую площадь. С прошлого века в доме были расположены книжные («Искусство», «Плакаты») и нотные магазины. Выявленный объект культурного наследия.

Доходный дом В. К. Тишенинова (№ 6/2)

Ранее на этом месте стоял дом, построенный в 1860 году по проекту архитектора М. Ф. Филиппова, где собирались члены тайного революционного общества, руководимого революционером, одним из первых социалистов-утопистов Николаем Ишутиным. Трёхэтажный доходный дом с магазинами в первом этаже построен в формах рядовой эклектики 1898 году по проекту архитекторов И. И. Поздеева, С. М. Калугина и В. А. Бурцева для полковника В. К. Тишенинова. Надстроен четвёртым этажом С. Ф. Кулагиным в 1900 году. После 1903 года в здании находилось Общество воспитательниц и учительниц. Там же открылся первый музей истории педагогики в России. Преподавательницам, как правило, приехавшим в Москву из провинций, сдавались внаём временные квартиры в этом же помещении. Позднее в здании работал писчебумажный магазин. Доходный дом В. К. Тишенинова является объектом культурного наследия регионального значения. Здание на реконструкции с конца 2007 года.

Ресторан «Прага» (№ 2/1)	Доходный дом А. А. Лазарика — А. Л. Шанявского (гостиница «Столица») (№ 4)	Доходный дом В. К. Тишенинова (№ 6/2)

Торговый центр «Старая улица» (№ 10)

Здание современной постройки — торговый центр «Старая улица». Ранее на этом месте располагались доходные дома Тоон, построенные архитектором Н. Г. Лазаревым в 1905 году. Еще раньше, в 1820-х годах в стоявшем на этом месте доме жил драматург, переводчик, директор Московских театров Ф. Ф. Кокошкин, у которого собирался литературно-театральный салон.

Доходный дом Орловых (№ 12, стр. 1)

Когда-то за домами 12—16 стояла церковь Николы Явленного, один из старейших храмов Москвы; построена — по уверениям старожилов, Борисом Годуновым — в 1593 году, разрушена в 1931 году, и большой двор при церкви. Двор выходил к нынешним домам 12—14 (в то время это было единое строение). Вход в церковь был с Серебряного переулка. Там в частном хоре В. В. Варгина — того самого купца-мецената, который в 1824 году отдал собственный дом постройки архитектора Бове под Малый театр — при церкви начинал свою певческую карьеру хористом выдающийся русский певец Александр Олимпиевич Бантышев. Эта церковь неразрывно была связана с историей Москвы: «…звон Николы Явленного разносился далеко по Арбату и его окрестностям. Колокольня, выступавшая за линию застройки, была видна с двух концов Арбата, подчеркивая характерную арбатскую кривизну». «В 1931 г. снесли колокольню и церковь. На месте её и прилегающих строений по Арбату и переулку планировалось выстроить огромное здание поликлиники „для руководящего состава“ народного комиссариата обороны, но на месте храма появилось лишь стандартное школьное здание» Здание является объектом культурного наследия регионального значения.

В актовой книге за 1701 год указывалось, что генерал-майор И. И. Чамберс продал дьяку поместного приказа Феодосию Семёновичу Манукову двор в приходе церкви Николы Явленного на Арбате, и в начале XVIII в. владение на месте домов 12—14 принадлежало Ф. С. Манукову — деду А. В. Суворова, и сам великий полководец России, будущий генералиссимус родился в этом месте. В переписной книге дворов Арбатской части Москвы за 1738—1742 годы сказано, что жена поручика лейб-гвардии Преображенского полка Авдотья Федосеевна Суворова, мать полководца, продала доставшийся ей от отца двор с каменным и деревянным строением 5 апреля 1740 года подпоручику С. В. Поздееву. Строение позже принадлежало князю П. А. Шаховскому; после пожара 1812 владение было разделено на дом 12 и дом 14. Затем здесь был построен доходный дом М. Д. Орлова (1888—1889, архитектор И. Т. Владимиров; перестроен в 1902 году архитектором И. Г. Кондратенко). В доме жил поэт Константин Ваншенкин.

Жилой дом («Дом с привидениями») (№ 14)

В 1702 году на этом месте стоял дом генерал-майора И. И. Чамберса, который, вероятно, вошёл в объём построенного позднее дома княжны А. П. Шаховской. Чертёж фасада дома Шаховской был включён в альбом М. Ф. Казакова. Дом сгорел во время пожара 1812 года и был разобран в 1817 году. Существующий в настоящее время по этому адресу дом вошёл в историю Москвы как «дом с привидениями». Однако после «прочесывания» полицией выяснилось, что роли привидений исполняли нищие, обитавшие в подвале. В XIX веке дом (уже отделенный от дома 12) принадлежал историку, заведующему рукописным отделом Оружейной палаты, директору Московского главного архива Министерства иностранных дел М. А. Оболенскому (1805—1873); возможно здесь некоторое время находился портрет А. С. Пушкина работы Тропинина. В 1840-х гг. в доме жил известный русский библиограф и библиофил, обладатель коллекции древнерусских рукописей В. М. Ундольский. Ряд современных источников указывает, что дом в 1941 году при бомбёжке был разрушен и затем восстановлен.

Торговый бизнес-центр MIdland Plaza (№ 10)	Доходный дом Орловых (№ 12, стр. 1)	«Дом с привидениями» (№ 14)

Жилой дом (№ 16)

В это доме жил историк П. И. Бартенев, издатель журнала «Русский архив».

Жилой дом (№ 18)

Современное семиэтажное здание на 10 квартир построено в конце 2000-х годов.

Ранее на этом месте стоял четырёхэтажный доходный дом, построенный в 1909 по заказу церкви Николы Явленного архитектором М. Д. Холмогоровым. В начале XX века в здании размещалось издательство «Жатва» и чайный магазин Перловых. В советское время в доме жил селекционер Е. В. Коряжнов. В 1990-х годах на первом этаже здания работал магазин «Оптика».

Рядом по Серебряному переулку расположен другой дом принадлежавший церкви Николы Явленного (№ 18/1, строение 2). Дом построен в 1911 году по проекту архитектора Л. В. Стеженского и включал квартиры для жильцов, зал для общественных собраний и библиотеку. В этом доме жил советский физико-химик, академик П. А. Ребиндер.

Жилой дом кооператива «Красный уголок» (№ 20)

Шестиэтажный жилой дом кооператива «Красный уголок», стоящий с небольшим отступом от красной линии улицы, построен по проекту архитекторов В. М. Маята и М. Сегала в 1925—1930 годах. Здание решено архитекторами в простых формах московского конструктивизма. В доме находились коммунальные квартиры. В разное время в доме жили: камерная певица Н. Л. Дорлиак, лингвист и литературовед Г. О. Винокур, историк Э. Г. Бабаев, артист балета, главный балетмейстер Большого театра Л. М. Лавровский. С 1958 года в доме находится редакция журнала «Москва». Здание отнесено к категории ценных градоформирующих объектов.

До постройки современного здания здесь стоял дом вдовы колежского секретаря М. С. Алексеевой, где размещался центральный комитет партии «Союз 17 октября», возглавляемой А. И. Гучковым. Ещё ранее, в 1830-х годах, здесь стоял особняк Н. П. Киреевского, который он в 1829—1832 годах сдавал в аренду чиновнику по особым поручениям, дипломату А. Я. Булгакову. В 1829 году в гостях у Булгакова часто бывал А. С. Пушкин.

Лавка Виноградовых (№ 22/2)

Одноэтажное здание торгового предназначения построено в 1813—1815 годах. Неоднократно перестраивалось и реконструировалось во второй половине XIX — начале XX веков. Небольшая правая пристройка сделана в 1908 году В начале XX века в доме работал художественный магазин Берга «Город Ницца» и малярно-кровельное заведение М. И. Грачева. В 1930-х годах в доме работал магазин треста «Мосбельё».

Осенью 2014 года ООО «СтарХаус» в нарушение закона снесло здание лавки Виноградовых и начало на этом месте новое строительство.

Жилой дом (№ 16)	Доходный дом (№ 18)	Торговое здание (№ 22/2)

Владение № 24

По состоянию на конец 2013 года на этом месте ведётся строительство сцены театра Вахтангова.

Ранее владение от угла с Малым Николопесковским переулком до театрального здания (№ 26) занимал двухэтажный доходный дом с высоким куполом в центральной части, построенный в 1899 году по проекту С. М. Калугина — известного архитектора, автора Сандуновских бань и Петровского пассажа. В начале XX века здесь работали кондитерские братьев Виноградовых и «Ориант», трактир Иевлева, новая аптека Миндера и парфюмерный магазин «Парфюмерия № 4711». В советское время в доме жили актёры Н. Гриценко и С. В. Лукьянов, на первом этаже работал магазин «Овощи-Фрукты». В 1990-х годах здание начали реконструировать под нужды театра Вахтангова. Однако после проведения инженерно-реставрационных работ в 1994 году здание было снесёно.

До 1812 года владение принадлежало московскому аптекарю К. И. Миндеру. В мае 1817 году участок приобрёл архитектор архитектор И. Л. Мироновский, работавший на восстановлении Кремля после пожара 1812 года, который построил на участке новый дом с колонным портиком. Через некоторое время дом был продан сенатору и дипломату Л. А. Яковлеву — дяде А. И. Герцена. В 1850-х годах в доме жил писатель С. Т. Аксаков.

Здание Государственного академического театра им. Евг. Вахтангова (№ 26/2)

Современное здание театра имени Е. Вахтангова построено в 1946—1947 годах по проекту архитектора П. В. Абросимова на месте старого, разрушенного 24 июля 1941 года особняка В. П. Берга.

В начале XIX века участок с большим деревянным особняком 12 на 9 сажень принадлежал А. М. Голицыну. Дом сгорел во время пожара 1812 года, как и все деревянные дома на улице. В середине века усадьбой владел генерал Н. А. Бутурлин, при котором здесь стоял небольшой деревянный дом на высоком цоколе с шестиколонным ионическим портиком. В последней четверти XIX века владение перешло книгоиздателям братьям Михаилу Васильевичу и Сергею Васильевичу Сабашниковым. При Сабашниковых по проекту архитектора А. С. Каминского был построен каменный дом, который затем перешёл к предпринимателю В. П. Бергу. После революции в доме открылась «Первая выставка Национального музейного фонда», где демонстрировались конфискованные из барских домов и усадеб работы Ф. Грека, Рокотова, Боровиковского, Тропинина, Кипренского, Брюллова и других художников.. В 1921 году особняк был передан 3-й студии МХАТ под руководством Евгения Вахтангова.

В 1920-х годах особняк Берга перестраивался В. Д. Адамовичем под здание театра. Некоторое время в доме жила актриса Ц. Л. Мансурова. Здание театра является выявленным объектом культурного наследия.

Доходный дом М. А. Скворцова (№ 28/1)

Трёхэтажный угловой доходный дом потомственного почётного гражданина М. А. Скворцова построен в 1901—1903 годах по проекту архитектора А. А. Остроградского. Фасад здания решён архитектором в формах северного барокко и декорирован высокими щипцовыми фронтонами, призванными визуально увеличить высотность здания.

В начале XX века в доме работал магазин кондитерской фабрики «Эйнем». Писчебумажный магазин купчихи А. Ф. Берг «Город Ницца», переехавший сюда из дома № 22, торговал вначале книгами, учебниками и нотами, а затем печатными картинами. Здесь же работал книжный магазин «Русское книгоиздательство».

В 1923—1925 годах в одной из коммунальных квартир (кв. 7) жил поэт Павел Антокольский. Здесь же жили эстрадный и театральный режиссёр Э. Б. Краснянский и архитектор Н. А. Эйхенвальд. В 1920-х годах в доме работал магазин № 2 Центрального торгового отдела ВСНХ. После революции на первом этаже дома размещался магазин «Медицинская пиявка»; в 1926 году на его базе была создана платная поликлиника, позднее хозрасчётная поликлиника № 3. Сейчас в здании размещается медицинский центр «Моситалмед».

Доходный дом А. И. Титова (№ 30/3)

До постройки существующего здания здесь стоял дом, в котором в 1825 году снимал квартиру декабрист, а позднее историк, основатель первого музея Куликовской битвы С. Д. Нечаев, у которого останавливался декабрист и писатель А. А. Бестужев-Марлинский. В 1830-х годах здесь жили родственники А. И. Герцена Насакины, в 1869—1872 годах — поэт А. Н. Плещеев. В конце XIX века дом сдавался народному училищу, попечительницей которого была писательница Е. Н. Янжул.

Современный пятиэтажный доходный дом построен в 1904 году по проекту архитектора Н. Н. Боборыкина. В начале XX века в здании размещалась редакция адресной и справочной книги «Вся Москва». До революции в доме жил архитектор, представитель московской династии архитекторов и художников А. Д. Чичагов, работала Химико-бактериологическая лаборатория доктора Калистратова.

В начале 1920-х годов в квартире № 58 находилась конспиративная квартира боевиков Московской организации анархистов подполья. В 1920-х годах в квартире № 24 жил поэт и редактор литературного журнала «Заря» Н. В. Рыковский, входивший в окружение поэтов С. Есенина и Л. Столицы. В это же время в доме работало отделение Российского общества туристов. В 1923—1964 годах в доме жил И. Л. Левин — журналист, писатель, один из инициаторов прзаднования 500-летия Арбата, автор книги «Арбат. Один километр России». Здесь долгое время жил и работал художник С. В. Иванов, о чём сообщает установленная на фасаде мемориальная доска. Другая мемориальная доска установлена в 2008 году в память о жившем здесь в квартире № 29 с 1930 по 1964 годы писателе Ю. П. Казакове. В квартире № 40 жил бывший революционер, соратник В. И. Ленина, А. Л. Малченко. В квартире № 9 останавливался исследователь Монголии и Тибета П. К. Козлов. В доме жила оперная певица и педагог К. Н. Дорлиак и её дети: сын Дмитрий, ставший актёром, и дочь Нина — известная оперная певица. В советское время на первом этаже размещался зоомагазин «Сказка на Арбате», описанный Агнией Барто:

На Арбате, в магазине, За окном устроен сад. Там летает голубь синий, Снегири в саду свистят.

Здание является объектом культурного наследия регионального значения.

Здание Государственного академического театра им. Евг. Вахтангова (№ 26/2)	Доходный дом С. Скворцова (№ 28)	Доходный дом А. И. Титова (№ 30/3)

Доходный дом А. И. Урусова (№ 32)

Трёхэтажный доходный дом князя, известного адвоката А. И. Урусова — эклектическая постройка, декор которой содержит элементы «русского» стиля (нач. XIX в.; 1882 — надстройки и пристройки). Современный облик дом приобрёл в 1898 году, когда было произведено изменение его фасада по проекту архитектора С. П. Крошечкина. Урусов сдавал отдельные помещения внаём и сам жил в этом доме.

Доходный дом (№ 34)

Здание возведено в 1888 году по проекту архитектора В. П. Гаврилова. Небольшой двухэтажный дом построен в период бурной застройки Арбата высокими доходными зданиями и резкого удорожания земли, что является довольно редким случаем. В настоящее время в доме располагается Московский театрально-концертный центр Павла Слободкина, под размещение которого проведена реконструкция здания.

Главный дом городской усадьбы И. А. Королёва — П. П. Страховой — Тестовых (№ 36/2)

Двухэтажный дом с мезонином стоит на углу со Спасопесковским переулком со 2-й половины XVIII века, пристройка справа сделана позднее. Дом перестраивался в 1810 году, 1-й трети XIX века и в 1857 году. В 1820-х годах в доме размещалась «Арбатская аптека» Богдана Панке, различные благотворительные училища и музыкальная школа. В конце 1860-х годов в одной из квартир жил профессор Московского университета, историк В. И. Герье. Со второй половины 1870-х годов в пристройках к главному дому работали приют для неизлечимых больных, больница и училище для слепых детей. В эти же годы в главном доме вела приём больных по женским и детским болезням врач 3. Н. Окунькова-Гольдингер. В 1891 году дом приобрёл хирург и благотворитель А. П. Разцветов.

В этом доме жил и скончался в 1899 году основоположник науки о лесе М. К. Турский. В начале XX века дом принадлежал братьям Тестовым — владельцам популярного «Ресторана Тестова». В 1913—1925 годах^{[уточнить]} здесь размещалось издательство «Посредник», основанное при участии Л. Н. Толстого, В. Г. Черткова и И. Д. Сытина. Сам Толстой нередко бывал в этом здании. Бессменным руководителем издательства был педагог и публицист И. И. Горбунов-Посадов. Ему же принадлежал ещё восемь издательств, также размещавшихся в этом здании: «Календарь для каждого», «Борьба с пьянством», «Взаимная помощь», «Деревенское хозяйство и крестьянская жизнь», «Свободное воспитание», «Сельский и деревенский календарь», «Библиотека И. Горбунова-Посадова для детей и юношества» и «Учебные книги». Здесь же работала библиотека, носящая название одного из издательств — «Посредник». В 1910-х годах здесь работало фотоателье И. А. Аристакова.

В 1920-х годах в доме работало «Издательство М. и С. Сабашниковых», преобразованное в октябре 1930 года в издательство «Север», которое возглавил историк Д. М. Петрушевский. В 1930-х годах в доме размещалось кооперативное издательство «Труд и знание», выпускавшее наглядные пособия для школ, игры и игрушки; в 1950-х годах — магазин «Техническая книга» с отделом «Книга-почтой»; в начале 1970-х годов — магазин «Букинистическая книга». Здание является объектом культурного наследия регионального значения. В настоящее время здесь расположен Московский Музей Парфюмерии. Продолжая благотворительные традиции прошлых поколений,в память об издательском прошлом дома, в осеннее и зимнее время года в Музее Парфюмерии работают библиотека, читальный зал и творческая мансарда, для всех желающих согреться, прочесть живую книгу и приятно скоротать время.

Доходный дом А. И. Урусова (№ 32)	Доходный дом (№ 34)	Главный дом городской усадьбы И. А. Королёва — П. П. Страховой — Тестовых (№ 36/2)

Доходный дом Чулкова (№ 38/1)

Ранее на этом месте стоял двухэтажный каменный дом, принадлежавший в конце XIX — начале XX веков купцу А. Ф. Чулкову. В 1901 году Чулков построил четырёхэтажный дом по Спасопесковскому переулку (№ 38/1, стр. 2) и надстроил до 4-х этажей дом фасадом по Арбату (стр. 1) по проекту архитектора Н. П. Матвеева. Постройка эклектична: декоративная кладка изначально неоштукатеренных фасадов доходного дома говорит о мотивах модерна; акцентирующий угол здания щипец решён в декоративных формах барокко. Форма щипца перекликается с оформлением оконных проёмов дома М. Скворцова (№ 28). Перед октябрьской революцией в доме Чулкова работал магазин «Грамотей», торговавший печатными картинами.

В крайнем от Арбата подъезде дома № 38/1 стр. 2 в квартире на четвёртом этаже жил прозаик Борис Зайцев, у которого бывали Л. Андреев, А. Белый, К. Бальмонт, М. Волошин, П. Муратов, В. Иванов. На квартире у Зайцева Иван Бунин познакомился со своей будущей женой Верой Николаевной. Зайцев посвятил Арбату рассказ «Улица Св. Николая» и это же название дал сборнику своих произведений 1923 года. В начале XX века в доме работала столовая с названием «Нормальная» и писчебумажный магазин Брокмана, размещалось 5-е Арбатское женское училище.

Доходный дом П. И. Громова (№ 40)

Пятиэтажный доходный дом П. И. Громова построен в 1910 году по проекту архитектора И. А. Германа.

В годы первой мировой войны часть первого этажа и подвал занимало фотоателье Г. Л. Бирганга «Идеал». В этой студии после Великой отечественной войны работал фотомастер М. С. Наппельбаум, создавший собственную, только ему присущую творческую манеру исполнения студийного фотопортрета, автор первого портрета В. И. Ленина.

Здесь в разные годы жили психиатр Ю. В. Каннабих, гистолог и цитодог Г. К. Хрущев. В пристройке к зданию со двора (№ 40, стр. 2) находится управа района «Арбат» и издательство муниципальной газеты «Арбатские Вести».

Дом капитанши Е. П. Хвощинской (№ 42)

Существующее здание — новодел, построенный в 1986 году для размещения культурного центра Грузии «Мзиури» («Солнечный»).

Стоявший на этом месте дом капитанши Е. П. Хвощинской — классический в своей основе одноэтажный деревянный дом был построен в 1820-х годах. В 1868 году здание было перестроено архитектором И. С. Каминским. Изменение фасада дома было произведено в 1875 году, в результате чего основное здание и пристройки получили украшение нарядным эклектичным декором.

В 1867—1872 годах домом владела Е. Н. Киселёва (в девичестве Ушакова), в альбом которой А. С. Пушкин вписал свой «Дон-Жуанский список» и посвятил строки одного из стихотворений. Муж Ушаковой, С. Д. Киселёв, служил с 1837 года московским вице-губернатором и был родным братом министра государственных имуществ П. Д. Киселёва и дипломата Н. Д. Киселёва. В советское время в доме некоторое время жил экономист, академик П. П. Маслов.

В период реконструкции Арбата в 1986 году дом был полностью разрушен и отстроен вновь в камне с воссозданием объёмных характеристик и декора. Однако, по наблюдению москвоведа К. П. Михайлова, новодел значительно отличается от оригинального дома Хвощинской. Перестройка дома Хвощинской — один из первых примеров распространившейся позднее в Москве практики создания муляжей на месте существовавших исторических зданий.

Доходный дом с магазином (№ 38)	Доходный дом (№ 40)	Дом капитанши Е. П. Хвощинской (№ 42)

Главный дом городской усадьбы Р. Тургенева (№ 44)

Дом построен в середине XVIII века. Перестраивался после пожара 1812 года с сохранением фундамента и коробки стен. В 1837 году окончательно восстановлен. В 1878 году в барочных формах был переделан фасад здания, а в 1909 году переделан фасад и появилась правая полукруглая пристройка. На месте дома находилось владение, принадлежащее прапрадеду И. С. Тургенева, а потом — бабушке Ф. И. Тютчева. В 1830-х годах здесь у своих знакомых Кикиных бывал А. С. Пушкин. Перед Октябрьской революцией в здании располагалась Московская зубоврачебная школа приват-доцента Г. И. Вильга, в работе которой деятельное участие принимал врач П. Г. Дауге — один из основоположников стоматологии в СССР. На основе этого учебного заведения в 1920 году была открыта кафедра стоматологии медицинского факультета Московского университета. В это же время в доме работал книжный магазин И. Я. Папышева.

По приезде в Москву в 1922 году в квартире № 5 жил писатель С. Д. Кржижановский. В 1942 году в находившейся в здании явочной квартире НКВД жил разведчик Д. Н. Медведев; в 1960-х годах — поэт Николай Глазков, который писал:

Живу в своей квартире Тем, что пилю дрова. Арбат, 44, Квартира 22…

В настоящее время в здании размещается Hard Rock Cafe. Здание является выявленным объектом культурного наследия. Со двора к главному дому примыкает доходный дом (№ 44, стр. 2), построенный в 1906 году по проекту архитектора П. М. Самарина. Во дворе также сохранились остатки флигелей, конюшен и картеных сараев. У властей существуют планы по сносу дворовых строений.

Здание Арбатской АТС (№ 46)

Здание построено в 1928 году по типовому проекту инженера В. В. Патека в стиле конструктивизма для одной из первых в Москве Арбатской АТС. Построена по типовому проекту: аналогичные здания — на Большой Ордынке и Бакунинской улице. В стоявшем на это месте до постройки АТС здании в начале XX века работала «Ново-Арбатская лечебница» врача В. П. Матекина, обувные магазины Ремизова и Трофимова, шляпный магазин «Натали», кондитерская и бакалейный магазин товарищества «Ивановы и Марков».

Жилой дом (№ 48)

Владение состоит из двухэтажного ампирного дома начала XIX века (правая часть) и трёхэтажного здания, надстроенного в 1878 году архитектором А. О. Вивьеном (левая часть). Дом принадлежал генералу Старицкому. В этом доме прошли детские годы скульптора А. А. Мануйлова — автора памятника А. С. Грибоедову на Чистопрудном бульваре. У жившего здесь профессора И. А. Угримова бывал учёный-экономист А. И. Чупров. В 1910-е годы в доме работали писчебумажный магазин Волкова и книжный магазин Ф. И. Леонова. По воспоминаниям А. Белого, в доме работал колониальный магазин «„Выгодчиков“ (после „Когтев“, а после него — „Шафоростов“): чай, сахар, пиленый и колотый, свечи, колбасы, сардины, сыры, мармелад, фрукты, финики, рахат-лукум, семга, прочее — чего изволите-с»!

Как Выгодчикова мне забыть, коли первое слово мое продиктовано им: поднесли годовалым к окошку; в колониальном магазине Выгодчикова зажигали огонь; я затрясся; и первое слово, «огонь», — произнес; Прометеев огонь для меня просто — «Выгодчиков».

В 1970-е годы в правой части владения стр.8-9 работала парикмахерская, а левой части владения стр.1 магазин "Рыба". В 1990—1991 годах правая часть строения частично была снесена, а на его месте выстроен новодел, напоминающий утраченное здание.. С 1992 года в комплексе зданий находится Государственное учреждение культуры Города Москвы Московский театрально-концертный центр и «Концертный зал Центра Павла Слободкина».

Дом с гастрономом «Смоленский» (№ 50—52)

Дом с гастрономом «Смоленский» (или «Гастроном» № 2) (бывший магазин «Торгсин» — торговля с иностранцами, где продажа шла за валюту либо в обмен на драгоценности), ныне гастроном «Седьмой континент». Здесь происходит один из эпизодов романа «Мастер и Маргарита»). До Октябрьской революции здесь располагался ресторан Игнатия Александровича Зверева и лавки купца Троилина.

В 1928 году по проекту архитектора В. К. Олтаржевского на месте снесённых строений, со значительным отступом от прежней красной линии улицы, был построен дом для кооператива «Московское объединение». Здание имело 5 этажей, угловая часть была оформлена террасой, располагавшейся над трёхэтажным полукруглым эркером, и завершалась высоким пилоном с круглым окном и пирамидальным аттиком. Однако уже в начале 1930-х годов дом был перестроен архитектором В. М. Маятом: он надстроил 6-й этаж, поднял высоту башни на всю высоту прежнего аттика и придал ей гранёный характер. По торцам пилонов и над входным вестибюлем были высечены крупные рубленые надписи «Универмаг Торгсин». В 1936 г. Торгсин был упразднен (как и любое иное общение с иностранцами), и гастроном стал называться Смоленским (или № 2 после Елисеевского). Вплоть до середины 70-х годов XX в. в верхних этажах находились квартиры, в основном коммунальные. Здесь жил художник-гравёр, работавший в технике ксилографии и линогравюры П. Н. Староносов. Затем дом был расселен, а после ремонта верхние этажи отданы в распоряжение МИДа, основное здание которого находится рядом на Смоленской площади.

Главный дом городской усадьбы Р. Тургенева (№ 44)	Здание АТС (№ 46)	Жилой дом (№ 48)	Дом с гастрономом «Смоленский» (№ 50—52)

Памятники и мемориальные доски

Памятники и скульптуры

• Б. Ш. Окуджаве (2002, скульптор Г. В. Франгулян, архитекторы И. Попов и В. Прошляков, на пересечении с Плотниковым переулком).
• А. Ф. Лосеву (2006, бронза, гранит). Скульптор В. В. Герасимов, во дворе дома № 33/12)
• Памятник «Александр Пушкин и Наталья Гончарова» (1999, бронза, гранит). Скульпторы А. Н. Бурганов и И. А. Бурганов, архитекторы Е. Г. Розанов, А. В. Кузьмин, Е. К. Шумов. Литературный критик А. Шаталов воспринимает памятник как «чудовищную скульптурную группу, пародирующую великого национального поэта».
• Фонтан «Принцесса Турандот» (1997, бронза, гранит, позолота). Скульптор А. Н. Бурганов, архитекторы М. А. Белов, М. Харитонов, З. Харитонова.

Мемориальные доски и памятные знаки

• Знак на месте снесённой церкви Николы Явленного (1996) — на заборе между домами № 16/2, стр. 2 и № 16/2, стр. 3;
• А. И. Зенину, Солдатам Арбата (2005, скульптор А. Н. Бурганов) — на фасаде доме № 23;
• Д. В. Давыдову — импровизированная мемориальная доска на фасаде дома № 25;
• С. В. Иванову (1967, 1991, скульптор Ю. П. Поммер, архитектор Л. М. Холмянский), Ю. П. Казакову (2008, скульптор Г. И. Правоторов) — на фасаде дома № 30/3;
• А. Ф. Лосеву (1993) — на фасаде дома № 33;
• М. С. Шагинян (1989, архитектор М. Ф. Борисенко), И. Д. Папанину — на фасаде дома № 45;
• А. Н. Рыбакову (2000, скульптор А. Лягин), А. А. Давиденко (1973, скульптор Б. В. Едунов, архитектор Л. Г. Голубовский) — на фасаде дома № 51;
• А. С. Пушкину — на фасаде дома № 53;
• А. Белому (1994) — на фасаде дома № 55.

Уличные музыканты Арбата

На Арбате постоянно выступает множество уличных музыкантов с самыми разнообразными программами. Начиная от поющих под гитару песни группы «Кино», и заканчивая профессионалами с академическим образованием.

Вначале полиция (тогда ещё милиция) довольно лояльно относилась к уличным выступлениям музыкантов на Арбате, но потом на Арбате как и на других улицах Москвы музыканты стали регулярно задерживаться полицией и привлекаться к штрафам за разного вида административные правонарушения, в том числе, за незаконное предпринимательство, а законная легализация уличного музицирования - не принималась.

Художники Арбата

На Арбате можно заказать свой портрет уличным художникам. Они рисуют портреты и шаржи в технике сухая кисть, карандаш, пастель и другие.

Арбат в произведениях литературы и искусства

Москва в районе Арбата на картинах Василия Поленова

Московский дворик	Бабушкин сад

Старый Арбат настолько вошёл в историю Москвы, что упоминаем в огромном количестве литературных произведений, мемуарах, на Арбате жили и о нём писали многие литераторы, поэты и романисты, воспевали и населяли его своими литературными персонажами. Вот лишь некоторые упоминания:

• «Два брата с Арбата и третий к ним хват», название водевиля в переводе Д. Т. Ленского, 1846 год, под таким названием он шёл в русских театрах, премьера в Большом театре состоялась 15 ноября 1846 (настоящее название «Les frères Dondaine», авторы Ш. Варен и Лопес).
• Л. Н. Толстой упоминает Арбат в романе «Война и мир»: место прогулок Пьера Безухова.
• А. И. Герцен в романе «Былое и думы» упоминает Арбат, где он неподалёку жил, и населяет его своими героями.
• Михаил Булгаков в романе «Мастер и Маргарита». В арбатском переулке живёт Маргарита, по Арбату она летает, превратившись в ведьму.
• Ильф и Петров в романе «Двенадцать стульев». Герой романа Ипполит Матвеевич Воробьянинов водил Лизу обедать в образцово-показательную столовую «Моссельпрома», до революции там размещался фешенебельный ресторан «Прага». Затем пьяный дошёл (по всей видимости по Арбату) до Смоленского рынка, где разбрасывал баранки, воображая себя сеятелем.
• Андрей Белый посвятил родной улице очерк «Старый Арбат», ставший главой книги мемуаров «Начало века», вышедшей в 1934 году.
• Иван Бунин. Рассказ «Муза» (1938 г.): «Жил я на Арбате, рядом с рестораном „Прага“, в номерах „Столица“».
• Борис Пастернак: «Мир Пречистенки и Арбата…»
• Анна Ахматова: «Снова осень валит Тамерланом, В арбатских переулках тишина…» (стихотворение 1957 г.)
• Анатолий Рыбаков в романе «Дети Арбата». Все герои романа живут на Арбате 30-х — 50-х годов. Арбат упоминается и в его повести «Кортик».
• Булат Окуджава посвятил любимой улице своего детства (он жил в доме 43 по Арбату, квартира 12) множество стихов: «Комсомольская богиня» (…На углу у старой булочной…), «На арбатском дворе и веселье и смех, вот уже мостовые становятся мокрыми…», «Ах Арбат, мой Арбат, ты моя религия», «Арбатского романса старинное шитье…», «Я дворянин арбатского двора, моим двором введённый во дворянство…», «Упрямо я твержу с давнишних пор: Меня воспитывал арбатский двор» и много других. В 2009 году ему был установлен памятник на перекрёстке Арбата с Плотниковым переулком.
• Е. Агранович в песне «Последний рыцарь на Арбате» поёт о доме 35.
• Владимир Высоцкий упоминал как улицу обычных московских парней, ушедших на войну, в том числе в песне из военного цикла: «Жил я с матерью и батей на Арбате, век бы так, а теперь я в медсанбате на кровати весь в бинтах…».
• А. Л. Барто. Стихотворение «Снегирь»: «На Арбате, в магазине, за окном устроен сад…» (имелся в виду известный зоомагазин на Арбате в доме 30).
• Пьеса Арбузова «Сказки старого Арбата» (1970), в 1982 г. по пьесе его зять кинорежиссёр Савва Кулиш снял фильм «Сказки… сказки… сказки старого Арбата».
• Кир Булычёв, роман «Сто лет тому вперёд» — действие в настоящем проходит на Арбате, где живут герои. На Арбате же начинаются и заканчиваются приключения в будущем. По этой книге снят знаменитый фильм «Гостья из будущего». В повести «Пленники астероида» место действия первой части - корабль под названием «Арбат», названный в честь улицы, на которой выросла Полина, его капитан.
• Арбат в годы Перестройки упоминается в мемуарной книге [www.peskov.org «Виталию от Ирины. Памяти художника Виталия Пескова»]. Среди рисунков Виталия Пескова много с типичными московскими, арбатскими, зарисовками — он там часто бывал, гулял с друзьями, смотрел работы молодых арбатских художников; на Арбате, дом 47, жила его семья (Ирина и Виктор Коршиковы) — угловой дом Арбата и Плотникова переулка; совсем рядом, через несколько домов, на Арбате же, жил его близкий товарищ.
• Один из эпизодов кинокомедии «На Дерибасовской хорошая погода, или На Брайтон-Бич опять идут дожди» (1992) происходит на Арбате времён Перестройки.
• Группа «Любэ». Песня «Комбат»: «За нами Россия, Москва и Арбат…»
• Группа «Крематорий». Песня «Реанимационная машина»: «Тёплая ночь, поздняя осень, Арбат, дом номер восемь…»
• Артур Ермилов «С добрым утром, Арбат!» (авторская песня памяти Б. Ш. Окуджавы — [www.chitalnya.ru/work/117952/ архивная запись])

Литература

Исторические путеводители и топонимическая литература

• Левин А. А. Арбат. Один километр России. — М.: Галарт, 2005. — 184 с. — 3000 экз. — ISBN 5-296-00928-5.
• Федосюк Ю. А. Москва в кольце Садовых. — 2-е, перераб. изд. — М.: Московский рабочий, 1991. — С. 109—120. — 496 с. — 50 000 экз.
• Федосюк Ю. А. Москва в кольце Садовых. — М.: Астрель, АСТ, 2009. — С. 94—103. — 448 с. — 3000 экз. — ISBN 5-239-01139-7.
• Сытин П. В. Из истории московских улиц (очерки). — 2-е. — М.: Московский рабочий, 1952. — С. 282—284. — 563 с. — 5100 экз.
• Васькин А. А. Я не люблю московской жизни, или Что осталось от пушкинской Москвы. М., 2010.
• Смолицкая Г. П., Горбаневский М. В. Топонимия Москвы. — Наука, 1982. — С. 142—146. — 176 с. — 190 000 экз.
• Мешков В. М. «Арбат предо мною…» М.: Русский мир, 2004. — 480 с. — ISBN 5-89577-032-0 («Большая Московская библиотека») — Автор-составитель, библиограф-москвовед Вячеслав Мешков собрал стихотворения об Арбате почти 500 поэтов с конца XVIII до начала XXI века.
• Двинский Э. Я. Москва от А до Я. — 2-е изд. — М.: Московский рабочий, 1976. — С. 47—50. — 456 с.
• Мартынов А. А., Снегирёв И. М. Москва. Подробное историческое и археологическое описание города. — 2-е изд. — М.: Издание А. Мартынова, 1875. — Т. 1. — С. XXVI. — LXXXVIII, 216, 20, II с.
• Колодный Л. Е. Хождение в Москву. — М.: Астрель, 2007. — С. 367—391. — 541 с. — ISBN 978-5-271-16477-4.
• Колодный Л. Е. Утраты. Арбат. — М.: Голос-Пресс, 2004. — 400 с. — (Москва в улицах и лицах). — ISBN 5-7117-0067-7.
• Москва: путеводитель / Е. А. Звягинцев, М. Н. Коваленский, М. С. Сергеев, К. В. Сивков. — М.: Издание Товарищества И. Н. Кушнерев и К°, 1915. — 702 с.
• Арбат: исторический путеводитель. — М.: Москва в кармане, 2004. — 40 с. — 1000 экз.
• Баранов Е. З. Московские легенды / Бокова В. — М.: Литература и политика, 1993. — 302 с. — 10 000 экз. — ISBN 5-86563-001-6.
• Митрофанов А. Г. Арбат. — М.: Ключ-С, 2010. — 272 с. — (Прогулки по Старой Москве). — 2000 экз. — ISBN 978-5-93136-108-6.
• Михайлов К. П. Москва, которую мы потеряли. — М.: Эксмо, 2010. — 496 с. — (Москва. Путеводитель памяти). — ISBN 978-5-699-43721-4.
• Романюк С. К. Москва. Утраты. — М.: ПТО «Центр», 1992. — 336 с. — ISBN 5-87667-001-4.
• Фёдоров Б. Г., Михайлов К. П. Хроника уничтожения старой Москвы: 1996—2006. — М., 2006. — С. 20—23. — 128 с. — ISBN 5-903228-01-1.
• Арбат / Билялитдинова Г., Тарасов А. — 2-е. — М.: Новая Элита, 2011. — 288 с. — ISBN 5-901642-07-4.
• Ленков Н. А. Новая и древняя топонимия Москвы. — М.: Вече, 2011. — С. 5—8. — 448 с. — ISBN 978-5-9533-5214-7.
• Городское путешествие. Москва неизвестная с Павлом Любимовым / Кочетова М. — М.: АСТ, 2010. — С. 46—61. — 255 с. — ISBN 978-5-17-060544-6.
• Адександровская, О. Храмы Арбата. М Наука 2008 г. 128с. мягкий переплет, уменьшенный формат. (ISBN 978-5-02-036874-3 / 9785020368743)
• Арбатский архив / Под ред. С. О. Шмидта, составитель В. А. Бессонов. — М.: Тверская, 13, 1997. — Т. I. — 604 с. — ISBN 5-89-328-003-2.
• Арбатский архив: историко-краеведческий альманах / Под ред. С. О. Шмидта, составитель В. А. Бессонов. — М.: Наука, 2009. — Т. II. — 926 с. — ISBN 978-5-02-037081-4.
• Мельниченко В. Тарас Шевченко i Михайло Грушевський на Старому Арбатi. — М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2006. — 655 с. — ISBN 5-224-05511-3.
• Мельниченко В. [ukrcenter.org/Arbat_9.pdf Арбат, 9 (феномен дома в истории Москвы арбатской)]. — М.: Агентство печати «Столица», 2012. — 800 с. — ISBN 978-5-98675-010-1.

Издания по архитектуре и градостроительству

• Гутнов А., Глазычев В. Мир архитектуры: Лицо города. М.: Молодая гвардия, 1990. С.219—223. — ISBN 5-235-00487-6.
• [www.outdoors.ru/book/msk/msk_strit1.php?str=136 Москва: Архитектурный путеводитель] / И. Л. Бусева-Давыдова, М. В. Нащокина, М. И. Астафьева-Длугач. — М.: Стройиздат, 1997. — С. 304—321. — 512 с. — ISBN 5-274-01624-3.
• Земляной город / Макаревич Г. В., Аренкова Ю. И., Домшлак М. И., Мехова Г. И., Розентуллер П. Б., Трубецкая Е. В.. — М.: Искусство, 1990. — С. 96—101. — 352 с. — (Памятники архитектуры Москвы). — 50 000 экз. — ISBN 5-210-00253-5.
• Сытин П. В. История планировки и застройки Москвы. Материалы и исследования (1762—1812) / Салов Ф. И. — М.: Музей истории и реконструкции Москвы, 1954. — Т. 2.
• Зодчие Москвы времени эклектики, модерна и неоклассицизма (1830-е — 1917 годы): илл. биогр. словарь / Гос. науч.-исслед. музей архитектуры им. А.В.Щусева и др. — М.: КРАБиК, 1998. — 320 с. — ISBN 5-900395-17-0.
• Иконников А. В. Каменная летопись Москвы: Путеводитель. — М.: Московский рабочий, 1978. — С. 156—168. — 352 с. — 75 000 экз.
• Нащокина М. В. Московский модерн. — 3-е изд. — СПб.: Коло, 2011. — 792 с. — 1250 экз. — ISBN 978-5-901841-65-5.
• Нащокина М. B. Архитекторы московского модерна. Творческие портреты. — Издание 3-е. — М.: Жираф, 2005. — 535 с. — 2 500 экз. — ISBN 5-89832-043-1.

Справочники и энциклопедии

• Вся Москва. Адресная и справочная книга на 1914 год. — М.: Товарищество А. С. Суворина «Новое Время», 1914. — 845 с.
• [www.bibliophika.ru/book.php?book=776 Вся Москва. Адресная и справочная книга на 1917 год]. — М.: Товарищество А. С. Суворина «Новое Время», 1917.
• Вся Москва. Адресная и справочная книга на 1923 год. — М.: Издание Государственного издательства, 1923. — 635 с.
• Москва в планах. Справочник-путеводитель. — М.: Мосрекламсправиздат, 1929. — 280 с. — 8000 экз.
• Вся Москва. Адресно-справочная книга, 1936 год. — М.: Московский рабочий, 1936. — 730 с. — 12 500 экз.
• Московская энциклопедия / С. О. Шмидт. — М.: Издательский центр «Москвоведение», 2007. — Т. I, Книга 1. — 639 с. — 10 000 экз. — ISBN 978-5-903633-01-2.
• Московская энциклопедия / С. О. Шмидт. — М.: Фонд «Московские энциклопедии», 2008. — Т. I, Книга 2. — 623 с. — 10 000 экз. — ISBN 978-5-903633-02-9.

Статьи

• Сорокин В. В. [mos-nj.narod.ru/1980_/nj8508/index.htm Памятные места заповедного Арбата (левая сторона)] // Наука и жизнь. — 1985. — № 8. — С. 90—92.
• Сорокин В. В. [mos-nj.narod.ru/1980_/nj8507/C/index.htm Памятные места заповедного Арбата (правая сторона)] // Наука и жизнь. — 1985. — № 7. — С. 83—86.
• Сорокин В. В. [mos-nj.narod.ru/1980_/nj8507/A/index.htm Заповедный Арбат] // Наука и жизнь. — 1985. — № 7. — С. 80—82.
• Романюк С. К. [mos-nj.narod.ru/1970_/nj7906/C/index.htm Пиши мне на Арбат, в дом Хитровой] // Наука и жизнь. — 1979. — № 6. — С. 111—113.

Ссылки

• [www.bestseller.ru/audiogid/text/arbat.htm Текст экскурсии «Арбат»]
• [maps.yandex.ru/?text=Россия,%20Москва,%20улица%20Арбат&sll=37.591458,55.749481&ll=37.596003,55.749910&spn=0.029354,0.004793&z=15&l=map,stv&ol=stv&oll=37.59561539,55.7507712&ost=dir:-126.76519352776654,-0.16753151904410035~spn:90,55.517081202120046 Арбат] на сервисе Яндекс.Панорамы.
• [mom.mtu-net.ru/Yp2004/A/ulitsa_Arbat210_41.htm#Arbatsky_pereulok210_39 Арбат на www.mom.ru]
• [sosedi-online.ru/place/msk#search_loc:Москва/zoom:12/bounds:55.72131,37.528267,55.779276,37.649803/center:55.750305,37.589035/order:bestplace/tag:Любая/gid:12900 Интересные места Арбата с отзывами]
• [archive.is/20130417013516/week.izvestia.ru/reportings/article5919 Сергей Мелехов — «Арбатская филармония»]
• [www.nasledie-rus.ru/podshivka/6810.php Исчезновение Арбата] Об уничтожении арбатских переулков в 1962 г.

Отрывок, характеризующий Арбат

Прежде чем партизанская война была официально принята нашим правительством, уже тысячи людей неприятельской армии – отсталые мародеры, фуражиры – были истреблены казаками и мужиками, побивавшими этих людей так же бессознательно, как бессознательно собаки загрызают забеглую бешеную собаку. Денис Давыдов своим русским чутьем первый понял значение той страшной дубины, которая, не спрашивая правил военного искусства, уничтожала французов, и ему принадлежит слава первого шага для узаконения этого приема войны.
24 го августа был учрежден первый партизанский отряд Давыдова, и вслед за его отрядом стали учреждаться другие. Чем дальше подвигалась кампания, тем более увеличивалось число этих отрядов.
Партизаны уничтожали Великую армию по частям. Они подбирали те отпадавшие листья, которые сами собою сыпались с иссохшего дерева – французского войска, и иногда трясли это дерево. В октябре, в то время как французы бежали к Смоленску, этих партий различных величин и характеров были сотни. Были партии, перенимавшие все приемы армии, с пехотой, артиллерией, штабами, с удобствами жизни; были одни казачьи, кавалерийские; были мелкие, сборные, пешие и конные, были мужицкие и помещичьи, никому не известные. Был дьячок начальником партии, взявший в месяц несколько сот пленных. Была старостиха Василиса, побившая сотни французов.
Последние числа октября было время самого разгара партизанской войны. Тот первый период этой войны, во время которого партизаны, сами удивляясь своей дерзости, боялись всякую минуту быть пойманными и окруженными французами и, не расседлывая и почти не слезая с лошадей, прятались по лесам, ожидая всякую минуту погони, – уже прошел. Теперь уже война эта определилась, всем стало ясно, что можно было предпринять с французами и чего нельзя было предпринимать. Теперь уже только те начальники отрядов, которые с штабами, по правилам ходили вдали от французов, считали еще многое невозможным. Мелкие же партизаны, давно уже начавшие свое дело и близко высматривавшие французов, считали возможным то, о чем не смели и думать начальники больших отрядов. Казаки же и мужики, лазившие между французами, считали, что теперь уже все было возможно.
22 го октября Денисов, бывший одним из партизанов, находился с своей партией в самом разгаре партизанской страсти. С утра он с своей партией был на ходу. Он целый день по лесам, примыкавшим к большой дороге, следил за большим французским транспортом кавалерийских вещей и русских пленных, отделившимся от других войск и под сильным прикрытием, как это было известно от лазутчиков и пленных, направлявшимся к Смоленску. Про этот транспорт было известно не только Денисову и Долохову (тоже партизану с небольшой партией), ходившему близко от Денисова, но и начальникам больших отрядов с штабами: все знали про этот транспорт и, как говорил Денисов, точили на него зубы. Двое из этих больших отрядных начальников – один поляк, другой немец – почти в одно и то же время прислали Денисову приглашение присоединиться каждый к своему отряду, с тем чтобы напасть на транспорт.
– Нет, бг'ат, я сам с усам, – сказал Денисов, прочтя эти бумаги, и написал немцу, что, несмотря на душевное желание, которое он имел служить под начальством столь доблестного и знаменитого генерала, он должен лишить себя этого счастья, потому что уже поступил под начальство генерала поляка. Генералу же поляку он написал то же самое, уведомляя его, что он уже поступил под начальство немца.
Распорядившись таким образом, Денисов намеревался, без донесения о том высшим начальникам, вместе с Долоховым атаковать и взять этот транспорт своими небольшими силами. Транспорт шел 22 октября от деревни Микулиной к деревне Шамшевой. С левой стороны дороги от Микулина к Шамшеву шли большие леса, местами подходившие к самой дороге, местами отдалявшиеся от дороги на версту и больше. По этим то лесам целый день, то углубляясь в середину их, то выезжая на опушку, ехал с партией Денисов, не выпуская из виду двигавшихся французов. С утра, недалеко от Микулина, там, где лес близко подходил к дороге, казаки из партии Денисова захватили две ставшие в грязи французские фуры с кавалерийскими седлами и увезли их в лес. С тех пор и до самого вечера партия, не нападая, следила за движением французов. Надо было, не испугав их, дать спокойно дойти до Шамшева и тогда, соединившись с Долоховым, который должен был к вечеру приехать на совещание к караулке в лесу (в версте от Шамшева), на рассвете пасть с двух сторон как снег на голову и побить и забрать всех разом.
Позади, в двух верстах от Микулина, там, где лес подходил к самой дороге, было оставлено шесть казаков, которые должны были донести сейчас же, как только покажутся новые колонны французов.
Впереди Шамшева точно так же Долохов должен был исследовать дорогу, чтобы знать, на каком расстоянии есть еще другие французские войска. При транспорте предполагалось тысяча пятьсот человек. У Денисова было двести человек, у Долохова могло быть столько же. Но превосходство числа не останавливало Денисова. Одно только, что еще нужно было знать ему, это то, какие именно были эти войска; и для этой цели Денисову нужно было взять языка (то есть человека из неприятельской колонны). В утреннее нападение на фуры дело сделалось с такою поспешностью, что бывших при фурах французов всех перебили и захватили живым только мальчишку барабанщика, который был отсталый и ничего не мог сказать положительно о том, какие были войска в колонне.
Нападать другой раз Денисов считал опасным, чтобы не встревожить всю колонну, и потому он послал вперед в Шамшево бывшего при его партии мужика Тихона Щербатого – захватить, ежели можно, хоть одного из бывших там французских передовых квартиргеров.


Был осенний, теплый, дождливый день. Небо и горизонт были одного и того же цвета мутной воды. То падал как будто туман, то вдруг припускал косой, крупный дождь.
На породистой, худой, с подтянутыми боками лошади, в бурке и папахе, с которых струилась вода, ехал Денисов. Он, так же как и его лошадь, косившая голову и поджимавшая уши, морщился от косого дождя и озабоченно присматривался вперед. Исхудавшее и обросшее густой, короткой, черной бородой лицо его казалось сердито.
Рядом с Денисовым, также в бурке и папахе, на сытом, крупном донце ехал казачий эсаул – сотрудник Денисова.
Эсаул Ловайский – третий, также в бурке и папахе, был длинный, плоский, как доска, белолицый, белокурый человек, с узкими светлыми глазками и спокойно самодовольным выражением и в лице и в посадке. Хотя и нельзя было сказать, в чем состояла особенность лошади и седока, но при первом взгляде на эсаула и Денисова видно было, что Денисову и мокро и неловко, – что Денисов человек, который сел на лошадь; тогда как, глядя на эсаула, видно было, что ему так же удобно и покойно, как и всегда, и что он не человек, который сел на лошадь, а человек вместе с лошадью одно, увеличенное двойною силою, существо.
Немного впереди их шел насквозь промокший мужичок проводник, в сером кафтане и белом колпаке.
Немного сзади, на худой, тонкой киргизской лошаденке с огромным хвостом и гривой и с продранными в кровь губами, ехал молодой офицер в синей французской шинели.
Рядом с ним ехал гусар, везя за собой на крупе лошади мальчика в французском оборванном мундире и синем колпаке. Мальчик держался красными от холода руками за гусара, пошевеливал, стараясь согреть их, свои босые ноги, и, подняв брови, удивленно оглядывался вокруг себя. Это был взятый утром французский барабанщик.
Сзади, по три, по четыре, по узкой, раскиснувшей и изъезженной лесной дороге, тянулись гусары, потом казаки, кто в бурке, кто во французской шинели, кто в попоне, накинутой на голову. Лошади, и рыжие и гнедые, все казались вороными от струившегося с них дождя. Шеи лошадей казались странно тонкими от смокшихся грив. От лошадей поднимался пар. И одежды, и седла, и поводья – все было мокро, склизко и раскисло, так же как и земля, и опавшие листья, которыми была уложена дорога. Люди сидели нахохлившись, стараясь не шевелиться, чтобы отогревать ту воду, которая пролилась до тела, и не пропускать новую холодную, подтекавшую под сиденья, колени и за шеи. В середине вытянувшихся казаков две фуры на французских и подпряженных в седлах казачьих лошадях громыхали по пням и сучьям и бурчали по наполненным водою колеям дороги.
Лошадь Денисова, обходя лужу, которая была на дороге, потянулась в сторону и толканула его коленкой о дерево.
– Э, чег'т! – злобно вскрикнул Денисов и, оскаливая зубы, плетью раза три ударил лошадь, забрызгав себя и товарищей грязью. Денисов был не в духе: и от дождя и от голода (с утра никто ничего не ел), и главное оттого, что от Долохова до сих пор не было известий и посланный взять языка не возвращался.
«Едва ли выйдет другой такой случай, как нынче, напасть на транспорт. Одному нападать слишком рискованно, а отложить до другого дня – из под носа захватит добычу кто нибудь из больших партизанов», – думал Денисов, беспрестанно взглядывая вперед, думая увидать ожидаемого посланного от Долохова.
Выехав на просеку, по которой видно было далеко направо, Денисов остановился.
– Едет кто то, – сказал он.
Эсаул посмотрел по направлению, указываемому Денисовым.
– Едут двое – офицер и казак. Только не предположительно, чтобы был сам подполковник, – сказал эсаул, любивший употреблять неизвестные казакам слова.
Ехавшие, спустившись под гору, скрылись из вида и через несколько минут опять показались. Впереди усталым галопом, погоняя нагайкой, ехал офицер – растрепанный, насквозь промокший и с взбившимися выше колен панталонами. За ним, стоя на стременах, рысил казак. Офицер этот, очень молоденький мальчик, с широким румяным лицом и быстрыми, веселыми глазами, подскакал к Денисову и подал ему промокший конверт.
– От генерала, – сказал офицер, – извините, что не совсем сухо…
Денисов, нахмурившись, взял конверт и стал распечатывать.
– Вот говорили всё, что опасно, опасно, – сказал офицер, обращаясь к эсаулу, в то время как Денисов читал поданный ему конверт. – Впрочем, мы с Комаровым, – он указал на казака, – приготовились. У нас по два писто… А это что ж? – спросил он, увидав французского барабанщика, – пленный? Вы уже в сраженье были? Можно с ним поговорить?
– Ростов! Петя! – крикнул в это время Денисов, пробежав поданный ему конверт. – Да как же ты не сказал, кто ты? – И Денисов с улыбкой, обернувшись, протянул руку офицеру.
Офицер этот был Петя Ростов.
Во всю дорогу Петя приготавливался к тому, как он, как следует большому и офицеру, не намекая на прежнее знакомство, будет держать себя с Денисовым. Но как только Денисов улыбнулся ему, Петя тотчас же просиял, покраснел от радости и, забыв приготовленную официальность, начал рассказывать о том, как он проехал мимо французов, и как он рад, что ему дано такое поручение, и что он был уже в сражении под Вязьмой, и что там отличился один гусар.
– Ну, я г'ад тебя видеть, – перебил его Денисов, и лицо его приняло опять озабоченное выражение.
– Михаил Феоклитыч, – обратился он к эсаулу, – ведь это опять от немца. Он пг'и нем состоит. – И Денисов рассказал эсаулу, что содержание бумаги, привезенной сейчас, состояло в повторенном требовании от генерала немца присоединиться для нападения на транспорт. – Ежели мы его завтг'а не возьмем, они у нас из под носа выг'вут, – заключил он.
В то время как Денисов говорил с эсаулом, Петя, сконфуженный холодным тоном Денисова и предполагая, что причиной этого тона было положение его панталон, так, чтобы никто этого не заметил, под шинелью поправлял взбившиеся панталоны, стараясь иметь вид как можно воинственнее.
– Будет какое нибудь приказание от вашего высокоблагородия? – сказал он Денисову, приставляя руку к козырьку и опять возвращаясь к игре в адъютанта и генерала, к которой он приготовился, – или должен я оставаться при вашем высокоблагородии?
– Приказания?.. – задумчиво сказал Денисов. – Да ты можешь ли остаться до завтрашнего дня?
– Ах, пожалуйста… Можно мне при вас остаться? – вскрикнул Петя.
– Да как тебе именно велено от генег'ала – сейчас вег'нуться? – спросил Денисов. Петя покраснел.
– Да он ничего не велел. Я думаю, можно? – сказал он вопросительно.
– Ну, ладно, – сказал Денисов. И, обратившись к своим подчиненным, он сделал распоряжения о том, чтоб партия шла к назначенному у караулки в лесу месту отдыха и чтобы офицер на киргизской лошади (офицер этот исполнял должность адъютанта) ехал отыскивать Долохова, узнать, где он и придет ли он вечером. Сам же Денисов с эсаулом и Петей намеревался подъехать к опушке леса, выходившей к Шамшеву, с тем, чтобы взглянуть на то место расположения французов, на которое должно было быть направлено завтрашнее нападение.
– Ну, бог'ода, – обратился он к мужику проводнику, – веди к Шамшеву.
Денисов, Петя и эсаул, сопутствуемые несколькими казаками и гусаром, который вез пленного, поехали влево через овраг, к опушке леса.


Дождик прошел, только падал туман и капли воды с веток деревьев. Денисов, эсаул и Петя молча ехали за мужиком в колпаке, который, легко и беззвучно ступая своими вывернутыми в лаптях ногами по кореньям и мокрым листьям, вел их к опушке леса.
Выйдя на изволок, мужик приостановился, огляделся и направился к редевшей стене деревьев. У большого дуба, еще не скинувшего листа, он остановился и таинственно поманил к себе рукою.
Денисов и Петя подъехали к нему. С того места, на котором остановился мужик, были видны французы. Сейчас за лесом шло вниз полубугром яровое поле. Вправо, через крутой овраг, виднелась небольшая деревушка и барский домик с разваленными крышами. В этой деревушке и в барском доме, и по всему бугру, в саду, у колодцев и пруда, и по всей дороге в гору от моста к деревне, не более как в двухстах саженях расстояния, виднелись в колеблющемся тумане толпы народа. Слышны были явственно их нерусские крики на выдиравшихся в гору лошадей в повозках и призывы друг другу.
– Пленного дайте сюда, – негромко сказал Денисоп, не спуская глаз с французов.
Казак слез с лошади, снял мальчика и вместе с ним подошел к Денисову. Денисов, указывая на французов, спрашивал, какие и какие это были войска. Мальчик, засунув свои озябшие руки в карманы и подняв брови, испуганно смотрел на Денисова и, несмотря на видимое желание сказать все, что он знал, путался в своих ответах и только подтверждал то, что спрашивал Денисов. Денисов, нахмурившись, отвернулся от него и обратился к эсаулу, сообщая ему свои соображения.
Петя, быстрыми движениями поворачивая голову, оглядывался то на барабанщика, то на Денисова, то на эсаула, то на французов в деревне и на дороге, стараясь не пропустить чего нибудь важного.
– Пг'идет, не пг'идет Долохов, надо бг'ать!.. А? – сказал Денисов, весело блеснув глазами.
– Место удобное, – сказал эсаул.
– Пехоту низом пошлем – болотами, – продолжал Денисов, – они подлезут к саду; вы заедете с казаками оттуда, – Денисов указал на лес за деревней, – а я отсюда, с своими гусаг'ами. И по выстг'елу…
– Лощиной нельзя будет – трясина, – сказал эсаул. – Коней увязишь, надо объезжать полевее…
В то время как они вполголоса говорили таким образом, внизу, в лощине от пруда, щелкнул один выстрел, забелелся дымок, другой и послышался дружный, как будто веселый крик сотен голосов французов, бывших на полугоре. В первую минуту и Денисов и эсаул подались назад. Они были так близко, что им показалось, что они были причиной этих выстрелов и криков. Но выстрелы и крики не относились к ним. Низом, по болотам, бежал человек в чем то красном. Очевидно, по нем стреляли и на него кричали французы.
– Ведь это Тихон наш, – сказал эсаул.
– Он! он и есть!
– Эка шельма, – сказал Денисов.
– Уйдет! – щуря глаза, сказал эсаул.
Человек, которого они называли Тихоном, подбежав к речке, бултыхнулся в нее так, что брызги полетели, и, скрывшись на мгновенье, весь черный от воды, выбрался на четвереньках и побежал дальше. Французы, бежавшие за ним, остановились.
– Ну ловок, – сказал эсаул.
– Экая бестия! – с тем же выражением досады проговорил Денисов. – И что он делал до сих пор?
– Это кто? – спросил Петя.
– Это наш пластун. Я его посылал языка взять.
– Ах, да, – сказал Петя с первого слова Денисова, кивая головой, как будто он все понял, хотя он решительно не понял ни одного слова.
Тихон Щербатый был один из самых нужных людей в партии. Он был мужик из Покровского под Гжатью. Когда, при начале своих действий, Денисов пришел в Покровское и, как всегда, призвав старосту, спросил о том, что им известно про французов, староста отвечал, как отвечали и все старосты, как бы защищаясь, что они ничего знать не знают, ведать не ведают. Но когда Денисов объяснил им, что его цель бить французов, и когда он спросил, не забредали ли к ним французы, то староста сказал, что мародеры бывали точно, но что у них в деревне только один Тишка Щербатый занимался этими делами. Денисов велел позвать к себе Тихона и, похвалив его за его деятельность, сказал при старосте несколько слов о той верности царю и отечеству и ненависти к французам, которую должны блюсти сыны отечества.
– Мы французам худого не делаем, – сказал Тихон, видимо оробев при этих словах Денисова. – Мы только так, значит, по охоте баловались с ребятами. Миродеров точно десятка два побили, а то мы худого не делали… – На другой день, когда Денисов, совершенно забыв про этого мужика, вышел из Покровского, ему доложили, что Тихон пристал к партии и просился, чтобы его при ней оставили. Денисов велел оставить его.
Тихон, сначала исправлявший черную работу раскладки костров, доставления воды, обдирания лошадей и т. п., скоро оказал большую охоту и способность к партизанской войне. Он по ночам уходил на добычу и всякий раз приносил с собой платье и оружие французское, а когда ему приказывали, то приводил и пленных. Денисов отставил Тихона от работ, стал брать его с собою в разъезды и зачислил в казаки.
Тихон не любил ездить верхом и всегда ходил пешком, никогда не отставая от кавалерии. Оружие его составляли мушкетон, который он носил больше для смеха, пика и топор, которым он владел, как волк владеет зубами, одинаково легко выбирая ими блох из шерсти и перекусывая толстые кости. Тихон одинаково верно, со всего размаха, раскалывал топором бревна и, взяв топор за обух, выстрагивал им тонкие колышки и вырезывал ложки. В партии Денисова Тихон занимал свое особенное, исключительное место. Когда надо было сделать что нибудь особенно трудное и гадкое – выворотить плечом в грязи повозку, за хвост вытащить из болота лошадь, ободрать ее, залезть в самую середину французов, пройти в день по пятьдесят верст, – все указывали, посмеиваясь, на Тихона.
– Что ему, черту, делается, меренина здоровенный, – говорили про него.
Один раз француз, которого брал Тихон, выстрелил в него из пистолета и попал ему в мякоть спины. Рана эта, от которой Тихон лечился только водкой, внутренне и наружно, была предметом самых веселых шуток во всем отряде и шуток, которым охотно поддавался Тихон.
– Что, брат, не будешь? Али скрючило? – смеялись ему казаки, и Тихон, нарочно скорчившись и делая рожи, притворяясь, что он сердится, самыми смешными ругательствами бранил французов. Случай этот имел на Тихона только то влияние, что после своей раны он редко приводил пленных.
Тихон был самый полезный и храбрый человек в партии. Никто больше его не открыл случаев нападения, никто больше его не побрал и не побил французов; и вследствие этого он был шут всех казаков, гусаров и сам охотно поддавался этому чину. Теперь Тихон был послан Денисовым, в ночь еще, в Шамшево для того, чтобы взять языка. Но, или потому, что он не удовлетворился одним французом, или потому, что он проспал ночь, он днем залез в кусты, в самую середину французов и, как видел с горы Денисов, был открыт ими.


Поговорив еще несколько времени с эсаулом о завтрашнем нападении, которое теперь, глядя на близость французов, Денисов, казалось, окончательно решил, он повернул лошадь и поехал назад.
– Ну, бг'ат, тепег'ь поедем обсушимся, – сказал он Пете.
Подъезжая к лесной караулке, Денисов остановился, вглядываясь в лес. По лесу, между деревьев, большими легкими шагами шел на длинных ногах, с длинными мотающимися руками, человек в куртке, лаптях и казанской шляпе, с ружьем через плечо и топором за поясом. Увидав Денисова, человек этот поспешно швырнул что то в куст и, сняв с отвисшими полями мокрую шляпу, подошел к начальнику. Это был Тихон. Изрытое оспой и морщинами лицо его с маленькими узкими глазами сияло самодовольным весельем. Он, высоко подняв голову и как будто удерживаясь от смеха, уставился на Денисова.
– Ну где пг'опадал? – сказал Денисов.
– Где пропадал? За французами ходил, – смело и поспешно отвечал Тихон хриплым, но певучим басом.
– Зачем же ты днем полез? Скотина! Ну что ж, не взял?..
– Взять то взял, – сказал Тихон.
– Где ж он?
– Да я его взял сперва наперво на зорьке еще, – продолжал Тихон, переставляя пошире плоские, вывернутые в лаптях ноги, – да и свел в лес. Вижу, не ладен. Думаю, дай схожу, другого поаккуратнее какого возьму.
– Ишь, шельма, так и есть, – сказал Денисов эсаулу. – Зачем же ты этого не пг'ивел?
– Да что ж его водить то, – сердито и поспешно перебил Тихон, – не гожающий. Разве я не знаю, каких вам надо?
– Эка бестия!.. Ну?..
– Пошел за другим, – продолжал Тихон, – подполоз я таким манером в лес, да и лег. – Тихон неожиданно и гибко лег на брюхо, представляя в лицах, как он это сделал. – Один и навернись, – продолжал он. – Я его таким манером и сграбь. – Тихон быстро, легко вскочил. – Пойдем, говорю, к полковнику. Как загалдит. А их тут четверо. Бросились на меня с шпажками. Я на них таким манером топором: что вы, мол, Христос с вами, – вскрикнул Тихон, размахнув руками и грозно хмурясь, выставляя грудь.
– То то мы с горы видели, как ты стречка задавал через лужи то, – сказал эсаул, суживая свои блестящие глаза.
Пете очень хотелось смеяться, но он видел, что все удерживались от смеха. Он быстро переводил глаза с лица Тихона на лицо эсаула и Денисова, не понимая того, что все это значило.
– Ты дуг'ака то не представляй, – сказал Денисов, сердито покашливая. – Зачем пег'вого не пг'ивел?
Тихон стал чесать одной рукой спину, другой голову, и вдруг вся рожа его растянулась в сияющую глупую улыбку, открывшую недостаток зуба (за что он и прозван Щербатый). Денисов улыбнулся, и Петя залился веселым смехом, к которому присоединился и сам Тихон.
– Да что, совсем несправный, – сказал Тихон. – Одежонка плохенькая на нем, куда же его водить то. Да и грубиян, ваше благородие. Как же, говорит, я сам анаральский сын, не пойду, говорит.
– Экая скотина! – сказал Денисов. – Мне расспросить надо…
– Да я его спрашивал, – сказал Тихон. – Он говорит: плохо зн аком. Наших, говорит, и много, да всё плохие; только, говорит, одна названия. Ахнете, говорит, хорошенько, всех заберете, – заключил Тихон, весело и решительно взглянув в глаза Денисова.
– Вот я те всыплю сотню гог'ячих, ты и будешь дуг'ака то ког'чить, – сказал Денисов строго.
– Да что же серчать то, – сказал Тихон, – что ж, я не видал французов ваших? Вот дай позатемняет, я табе каких хошь, хоть троих приведу.
– Ну, поедем, – сказал Денисов, и до самой караулки он ехал, сердито нахмурившись и молча.
Тихон зашел сзади, и Петя слышал, как смеялись с ним и над ним казаки о каких то сапогах, которые он бросил в куст.
Когда прошел тот овладевший им смех при словах и улыбке Тихона, и Петя понял на мгновенье, что Тихон этот убил человека, ему сделалось неловко. Он оглянулся на пленного барабанщика, и что то кольнуло его в сердце. Но эта неловкость продолжалась только одно мгновенье. Он почувствовал необходимость повыше поднять голову, подбодриться и расспросить эсаула с значительным видом о завтрашнем предприятии, с тем чтобы не быть недостойным того общества, в котором он находился.
Посланный офицер встретил Денисова на дороге с известием, что Долохов сам сейчас приедет и что с его стороны все благополучно.
Денисов вдруг повеселел и подозвал к себе Петю.
– Ну, г'асскажи ты мне пг'о себя, – сказал он.


Петя при выезде из Москвы, оставив своих родных, присоединился к своему полку и скоро после этого был взят ординарцем к генералу, командовавшему большим отрядом. Со времени своего производства в офицеры, и в особенности с поступления в действующую армию, где он участвовал в Вяземском сражении, Петя находился в постоянно счастливо возбужденном состоянии радости на то, что он большой, и в постоянно восторженной поспешности не пропустить какого нибудь случая настоящего геройства. Он был очень счастлив тем, что он видел и испытал в армии, но вместе с тем ему все казалось, что там, где его нет, там то теперь и совершается самое настоящее, геройское. И он торопился поспеть туда, где его не было.
Когда 21 го октября его генерал выразил желание послать кого нибудь в отряд Денисова, Петя так жалостно просил, чтобы послать его, что генерал не мог отказать. Но, отправляя его, генерал, поминая безумный поступок Пети в Вяземском сражении, где Петя, вместо того чтобы ехать дорогой туда, куда он был послан, поскакал в цепь под огонь французов и выстрелил там два раза из своего пистолета, – отправляя его, генерал именно запретил Пете участвовать в каких бы то ни было действиях Денисова. От этого то Петя покраснел и смешался, когда Денисов спросил, можно ли ему остаться. До выезда на опушку леса Петя считал, что ему надобно, строго исполняя свой долг, сейчас же вернуться. Но когда он увидал французов, увидал Тихона, узнал, что в ночь непременно атакуют, он, с быстротою переходов молодых людей от одного взгляда к другому, решил сам с собою, что генерал его, которого он до сих пор очень уважал, – дрянь, немец, что Денисов герой, и эсаул герой, и что Тихон герой, и что ему было бы стыдно уехать от них в трудную минуту.
Уже смеркалось, когда Денисов с Петей и эсаулом подъехали к караулке. В полутьме виднелись лошади в седлах, казаки, гусары, прилаживавшие шалашики на поляне и (чтобы не видели дыма французы) разводившие красневший огонь в лесном овраге. В сенях маленькой избушки казак, засучив рукава, рубил баранину. В самой избе были три офицера из партии Денисова, устроивавшие стол из двери. Петя снял, отдав сушить, свое мокрое платье и тотчас принялся содействовать офицерам в устройстве обеденного стола.
Через десять минут был готов стол, покрытый салфеткой. На столе была водка, ром в фляжке, белый хлеб и жареная баранина с солью.
Сидя вместе с офицерами за столом и разрывая руками, по которым текло сало, жирную душистую баранину, Петя находился в восторженном детском состоянии нежной любви ко всем людям и вследствие того уверенности в такой же любви к себе других людей.
– Так что же вы думаете, Василий Федорович, – обратился он к Денисову, – ничего, что я с вами останусь на денек? – И, не дожидаясь ответа, он сам отвечал себе: – Ведь мне велено узнать, ну вот я и узнаю… Только вы меня пустите в самую… в главную. Мне не нужно наград… А мне хочется… – Петя стиснул зубы и оглянулся, подергивая кверху поднятой головой и размахивая рукой.
– В самую главную… – повторил Денисов, улыбаясь.
– Только уж, пожалуйста, мне дайте команду совсем, чтобы я командовал, – продолжал Петя, – ну что вам стоит? Ах, вам ножик? – обратился он к офицеру, хотевшему отрезать баранины. И он подал свой складной ножик.
Офицер похвалил ножик.
– Возьмите, пожалуйста, себе. У меня много таких… – покраснев, сказал Петя. – Батюшки! Я и забыл совсем, – вдруг вскрикнул он. – У меня изюм чудесный, знаете, такой, без косточек. У нас маркитант новый – и такие прекрасные вещи. Я купил десять фунтов. Я привык что нибудь сладкое. Хотите?.. – И Петя побежал в сени к своему казаку, принес торбы, в которых было фунтов пять изюму. – Кушайте, господа, кушайте.
– А то не нужно ли вам кофейник? – обратился он к эсаулу. – Я у нашего маркитанта купил, чудесный! У него прекрасные вещи. И он честный очень. Это главное. Я вам пришлю непременно. А может быть еще, у вас вышли, обились кремни, – ведь это бывает. Я взял с собою, у меня вот тут… – он показал на торбы, – сто кремней. Я очень дешево купил. Возьмите, пожалуйста, сколько нужно, а то и все… – И вдруг, испугавшись, не заврался ли он, Петя остановился и покраснел.
Он стал вспоминать, не сделал ли он еще каких нибудь глупостей. И, перебирая воспоминания нынешнего дня, воспоминание о французе барабанщике представилось ему. «Нам то отлично, а ему каково? Куда его дели? Покормили ли его? Не обидели ли?» – подумал он. Но заметив, что он заврался о кремнях, он теперь боялся.
«Спросить бы можно, – думал он, – да скажут: сам мальчик и мальчика пожалел. Я им покажу завтра, какой я мальчик! Стыдно будет, если я спрошу? – думал Петя. – Ну, да все равно!» – и тотчас же, покраснев и испуганно глядя на офицеров, не будет ли в их лицах насмешки, он сказал:
– А можно позвать этого мальчика, что взяли в плен? дать ему чего нибудь поесть… может…
– Да, жалкий мальчишка, – сказал Денисов, видимо, не найдя ничего стыдного в этом напоминании. – Позвать его сюда. Vincent Bosse его зовут. Позвать.
– Я позову, – сказал Петя.
– Позови, позови. Жалкий мальчишка, – повторил Денисов.
Петя стоял у двери, когда Денисов сказал это. Петя пролез между офицерами и близко подошел к Денисову.
– Позвольте вас поцеловать, голубчик, – сказал он. – Ах, как отлично! как хорошо! – И, поцеловав Денисова, он побежал на двор.
– Bosse! Vincent! – прокричал Петя, остановясь у двери.
– Вам кого, сударь, надо? – сказал голос из темноты. Петя отвечал, что того мальчика француза, которого взяли нынче.
– А! Весеннего? – сказал казак.
Имя его Vincent уже переделали: казаки – в Весеннего, а мужики и солдаты – в Висеню. В обеих переделках это напоминание о весне сходилось с представлением о молоденьком мальчике.
– Он там у костра грелся. Эй, Висеня! Висеня! Весенний! – послышались в темноте передающиеся голоса и смех.
– А мальчонок шустрый, – сказал гусар, стоявший подле Пети. – Мы его покормили давеча. Страсть голодный был!
В темноте послышались шаги и, шлепая босыми ногами по грязи, барабанщик подошел к двери.
– Ah, c'est vous! – сказал Петя. – Voulez vous manger? N'ayez pas peur, on ne vous fera pas de mal, – прибавил он, робко и ласково дотрогиваясь до его руки. – Entrez, entrez. [Ах, это вы! Хотите есть? Не бойтесь, вам ничего не сделают. Войдите, войдите.]
– Merci, monsieur, [Благодарю, господин.] – отвечал барабанщик дрожащим, почти детским голосом и стал обтирать о порог свои грязные ноги. Пете многое хотелось сказать барабанщику, но он не смел. Он, переминаясь, стоял подле него в сенях. Потом в темноте взял его за руку и пожал ее.
– Entrez, entrez, – повторил он только нежным шепотом.
«Ах, что бы мне ему сделать!» – проговорил сам с собою Петя и, отворив дверь, пропустил мимо себя мальчика.
Когда барабанщик вошел в избушку, Петя сел подальше от него, считая для себя унизительным обращать на него внимание. Он только ощупывал в кармане деньги и был в сомненье, не стыдно ли будет дать их барабанщику.


От барабанщика, которому по приказанию Денисова дали водки, баранины и которого Денисов велел одеть в русский кафтан, с тем, чтобы, не отсылая с пленными, оставить его при партии, внимание Пети было отвлечено приездом Долохова. Петя в армии слышал много рассказов про необычайные храбрость и жестокость Долохова с французами, и потому с тех пор, как Долохов вошел в избу, Петя, не спуская глаз, смотрел на него и все больше подбадривался, подергивая поднятой головой, с тем чтобы не быть недостойным даже и такого общества, как Долохов.
Наружность Долохова странно поразила Петю своей простотой.
Денисов одевался в чекмень, носил бороду и на груди образ Николая чудотворца и в манере говорить, во всех приемах выказывал особенность своего положения. Долохов же, напротив, прежде, в Москве, носивший персидский костюм, теперь имел вид самого чопорного гвардейского офицера. Лицо его было чисто выбрито, одет он был в гвардейский ваточный сюртук с Георгием в петлице и в прямо надетой простой фуражке. Он снял в углу мокрую бурку и, подойдя к Денисову, не здороваясь ни с кем, тотчас же стал расспрашивать о деле. Денисов рассказывал ему про замыслы, которые имели на их транспорт большие отряды, и про присылку Пети, и про то, как он отвечал обоим генералам. Потом Денисов рассказал все, что он знал про положение французского отряда.
– Это так, но надо знать, какие и сколько войск, – сказал Долохов, – надо будет съездить. Не зная верно, сколько их, пускаться в дело нельзя. Я люблю аккуратно дело делать. Вот, не хочет ли кто из господ съездить со мной в их лагерь. У меня мундиры с собою.
– Я, я… я поеду с вами! – вскрикнул Петя.
– Совсем и тебе не нужно ездить, – сказал Денисов, обращаясь к Долохову, – а уж его я ни за что не пущу.
– Вот прекрасно! – вскрикнул Петя, – отчего же мне не ехать?..
– Да оттого, что незачем.
– Ну, уж вы меня извините, потому что… потому что… я поеду, вот и все. Вы возьмете меня? – обратился он к Долохову.
– Отчего ж… – рассеянно отвечал Долохов, вглядываясь в лицо французского барабанщика.
– Давно у тебя молодчик этот? – спросил он у Денисова.
– Нынче взяли, да ничего не знает. Я оставил его пг'и себе.
– Ну, а остальных ты куда деваешь? – сказал Долохов.
– Как куда? Отсылаю под г'асписки! – вдруг покраснев, вскрикнул Денисов. – И смело скажу, что на моей совести нет ни одного человека. Разве тебе тг'удно отослать тг'идцать ли, тг'иста ли человек под конвоем в гог'од, чем маг'ать, я пг'ямо скажу, честь солдата.
– Вот молоденькому графчику в шестнадцать лет говорить эти любезности прилично, – с холодной усмешкой сказал Долохов, – а тебе то уж это оставить пора.
– Что ж, я ничего не говорю, я только говорю, что я непременно поеду с вами, – робко сказал Петя.
– А нам с тобой пора, брат, бросить эти любезности, – продолжал Долохов, как будто он находил особенное удовольствие говорить об этом предмете, раздражавшем Денисова. – Ну этого ты зачем взял к себе? – сказал он, покачивая головой. – Затем, что тебе его жалко? Ведь мы знаем эти твои расписки. Ты пошлешь их сто человек, а придут тридцать. Помрут с голоду или побьют. Так не все ли равно их и не брать?
Эсаул, щуря светлые глаза, одобрительно кивал головой.
– Это все г'авно, тут Рассуждать нечего. Я на свою душу взять не хочу. Ты говог'ишь – помг'ут. Ну, хог'ошо. Только бы не от меня.
Долохов засмеялся.
– Кто же им не велел меня двадцать раз поймать? А ведь поймают – меня и тебя, с твоим рыцарством, все равно на осинку. – Он помолчал. – Однако надо дело делать. Послать моего казака с вьюком! У меня два французских мундира. Что ж, едем со мной? – спросил он у Пети.
– Я? Да, да, непременно, – покраснев почти до слез, вскрикнул Петя, взглядывая на Денисова.
Опять в то время, как Долохов заспорил с Денисовым о том, что надо делать с пленными, Петя почувствовал неловкость и торопливость; но опять не успел понять хорошенько того, о чем они говорили. «Ежели так думают большие, известные, стало быть, так надо, стало быть, это хорошо, – думал он. – А главное, надо, чтобы Денисов не смел думать, что я послушаюсь его, что он может мной командовать. Непременно поеду с Долоховым во французский лагерь. Он может, и я могу».
На все убеждения Денисова не ездить Петя отвечал, что он тоже привык все делать аккуратно, а не наобум Лазаря, и что он об опасности себе никогда не думает.
– Потому что, – согласитесь сами, – если не знать верно, сколько там, от этого зависит жизнь, может быть, сотен, а тут мы одни, и потом мне очень этого хочется, и непременно, непременно поеду, вы уж меня не удержите, – говорил он, – только хуже будет…


Одевшись в французские шинели и кивера, Петя с Долоховым поехали на ту просеку, с которой Денисов смотрел на лагерь, и, выехав из леса в совершенной темноте, спустились в лощину. Съехав вниз, Долохов велел сопровождавшим его казакам дожидаться тут и поехал крупной рысью по дороге к мосту. Петя, замирая от волнения, ехал с ним рядом.
– Если попадемся, я живым не отдамся, у меня пистолет, – прошептал Петя.
– Не говори по русски, – быстрым шепотом сказал Долохов, и в ту же минуту в темноте послышался оклик: «Qui vive?» [Кто идет?] и звон ружья.
Кровь бросилась в лицо Пети, и он схватился за пистолет.
– Lanciers du sixieme, [Уланы шестого полка.] – проговорил Долохов, не укорачивая и не прибавляя хода лошади. Черная фигура часового стояла на мосту.
– Mot d'ordre? [Отзыв?] – Долохов придержал лошадь и поехал шагом.
– Dites donc, le colonel Gerard est ici? [Скажи, здесь ли полковник Жерар?] – сказал он.
– Mot d'ordre! – не отвечая, сказал часовой, загораживая дорогу.
– Quand un officier fait sa ronde, les sentinelles ne demandent pas le mot d'ordre… – крикнул Долохов, вдруг вспыхнув, наезжая лошадью на часового. – Je vous demande si le colonel est ici? [Когда офицер объезжает цепь, часовые не спрашивают отзыва… Я спрашиваю, тут ли полковник?]
И, не дожидаясь ответа от посторонившегося часового, Долохов шагом поехал в гору.
Заметив черную тень человека, переходящего через дорогу, Долохов остановил этого человека и спросил, где командир и офицеры? Человек этот, с мешком на плече, солдат, остановился, близко подошел к лошади Долохова, дотрогиваясь до нее рукою, и просто и дружелюбно рассказал, что командир и офицеры были выше на горе, с правой стороны, на дворе фермы (так он называл господскую усадьбу).
Проехав по дороге, с обеих сторон которой звучал от костров французский говор, Долохов повернул во двор господского дома. Проехав в ворота, он слез с лошади и подошел к большому пылавшему костру, вокруг которого, громко разговаривая, сидело несколько человек. В котелке с краю варилось что то, и солдат в колпаке и синей шинели, стоя на коленях, ярко освещенный огнем, мешал в нем шомполом.
– Oh, c'est un dur a cuire, [С этим чертом не сладишь.] – говорил один из офицеров, сидевших в тени с противоположной стороны костра.
– Il les fera marcher les lapins… [Он их проберет…] – со смехом сказал другой. Оба замолкли, вглядываясь в темноту на звук шагов Долохова и Пети, подходивших к костру с своими лошадьми.
– Bonjour, messieurs! [Здравствуйте, господа!] – громко, отчетливо выговорил Долохов.
Офицеры зашевелились в тени костра, и один, высокий офицер с длинной шеей, обойдя огонь, подошел к Долохову.
– C'est vous, Clement? – сказал он. – D'ou, diable… [Это вы, Клеман? Откуда, черт…] – но он не докончил, узнав свою ошибку, и, слегка нахмурившись, как с незнакомым, поздоровался с Долоховым, спрашивая его, чем он может служить. Долохов рассказал, что он с товарищем догонял свой полк, и спросил, обращаясь ко всем вообще, не знали ли офицеры чего нибудь о шестом полку. Никто ничего не знал; и Пете показалось, что офицеры враждебно и подозрительно стали осматривать его и Долохова. Несколько секунд все молчали.
– Si vous comptez sur la soupe du soir, vous venez trop tard, [Если вы рассчитываете на ужин, то вы опоздали.] – сказал с сдержанным смехом голос из за костра.
Долохов отвечал, что они сыты и что им надо в ночь же ехать дальше.
Он отдал лошадей солдату, мешавшему в котелке, и на корточках присел у костра рядом с офицером с длинной шеей. Офицер этот, не спуская глаз, смотрел на Долохова и переспросил его еще раз: какого он был полка? Долохов не отвечал, как будто не слыхал вопроса, и, закуривая коротенькую французскую трубку, которую он достал из кармана, спрашивал офицеров о том, в какой степени безопасна дорога от казаков впереди их.
– Les brigands sont partout, [Эти разбойники везде.] – отвечал офицер из за костра.
Долохов сказал, что казаки страшны только для таких отсталых, как он с товарищем, но что на большие отряды казаки, вероятно, не смеют нападать, прибавил он вопросительно. Никто ничего не ответил.
«Ну, теперь он уедет», – всякую минуту думал Петя, стоя перед костром и слушая его разговор.
Но Долохов начал опять прекратившийся разговор и прямо стал расспрашивать, сколько у них людей в батальоне, сколько батальонов, сколько пленных. Спрашивая про пленных русских, которые были при их отряде, Долохов сказал:
– La vilaine affaire de trainer ces cadavres apres soi. Vaudrait mieux fusiller cette canaille, [Скверное дело таскать за собой эти трупы. Лучше бы расстрелять эту сволочь.] – и громко засмеялся таким странным смехом, что Пете показалось, французы сейчас узнают обман, и он невольно отступил на шаг от костра. Никто не ответил на слова и смех Долохова, и французский офицер, которого не видно было (он лежал, укутавшись шинелью), приподнялся и прошептал что то товарищу. Долохов встал и кликнул солдата с лошадьми.
«Подадут или нет лошадей?» – думал Петя, невольно приближаясь к Долохову.
Лошадей подали.
– Bonjour, messieurs, [Здесь: прощайте, господа.] – сказал Долохов.
Петя хотел сказать bonsoir [добрый вечер] и не мог договорить слова. Офицеры что то шепотом говорили между собою. Долохов долго садился на лошадь, которая не стояла; потом шагом поехал из ворот. Петя ехал подле него, желая и не смея оглянуться, чтоб увидать, бегут или не бегут за ними французы.
Выехав на дорогу, Долохов поехал не назад в поле, а вдоль по деревне. В одном месте он остановился, прислушиваясь.
– Слышишь? – сказал он.
Петя узнал звуки русских голосов, увидал у костров темные фигуры русских пленных. Спустившись вниз к мосту, Петя с Долоховым проехали часового, который, ни слова не сказав, мрачно ходил по мосту, и выехали в лощину, где дожидались казаки.
– Ну, теперь прощай. Скажи Денисову, что на заре, по первому выстрелу, – сказал Долохов и хотел ехать, но Петя схватился за него рукою.
– Нет! – вскрикнул он, – вы такой герой. Ах, как хорошо! Как отлично! Как я вас люблю.
– Хорошо, хорошо, – сказал Долохов, но Петя не отпускал его, и в темноте Долохов рассмотрел, что Петя нагибался к нему. Он хотел поцеловаться. Долохов поцеловал его, засмеялся и, повернув лошадь, скрылся в темноте.

Х
Вернувшись к караулке, Петя застал Денисова в сенях. Денисов в волнении, беспокойстве и досаде на себя, что отпустил Петю, ожидал его.
– Слава богу! – крикнул он. – Ну, слава богу! – повторял он, слушая восторженный рассказ Пети. – И чег'т тебя возьми, из за тебя не спал! – проговорил Денисов. – Ну, слава богу, тепег'ь ложись спать. Еще вздг'емнем до утг'а.
– Да… Нет, – сказал Петя. – Мне еще не хочется спать. Да я и себя знаю, ежели засну, так уж кончено. И потом я привык не спать перед сражением.
Петя посидел несколько времени в избе, радостно вспоминая подробности своей поездки и живо представляя себе то, что будет завтра. Потом, заметив, что Денисов заснул, он встал и пошел на двор.
На дворе еще было совсем темно. Дождик прошел, но капли еще падали с деревьев. Вблизи от караулки виднелись черные фигуры казачьих шалашей и связанных вместе лошадей. За избушкой чернелись две фуры, у которых стояли лошади, и в овраге краснелся догоравший огонь. Казаки и гусары не все спали: кое где слышались, вместе с звуком падающих капель и близкого звука жевания лошадей, негромкие, как бы шепчущиеся голоса.
Петя вышел из сеней, огляделся в темноте и подошел к фурам. Под фурами храпел кто то, и вокруг них стояли, жуя овес, оседланные лошади. В темноте Петя узнал свою лошадь, которую он называл Карабахом, хотя она была малороссийская лошадь, и подошел к ней.
– Ну, Карабах, завтра послужим, – сказал он, нюхая ее ноздри и целуя ее.
– Что, барин, не спите? – сказал казак, сидевший под фурой.
– Нет; а… Лихачев, кажется, тебя звать? Ведь я сейчас только приехал. Мы ездили к французам. – И Петя подробно рассказал казаку не только свою поездку, но и то, почему он ездил и почему он считает, что лучше рисковать своей жизнью, чем делать наобум Лазаря.
– Что же, соснули бы, – сказал казак.
– Нет, я привык, – отвечал Петя. – А что, у вас кремни в пистолетах не обились? Я привез с собою. Не нужно ли? Ты возьми.
Казак высунулся из под фуры, чтобы поближе рассмотреть Петю.
– Оттого, что я привык все делать аккуратно, – сказал Петя. – Иные так, кое как, не приготовятся, потом и жалеют. Я так не люблю.
– Это точно, – сказал казак.
– Да еще вот что, пожалуйста, голубчик, наточи мне саблю; затупи… (но Петя боялся солгать) она никогда отточена не была. Можно это сделать?
– Отчего ж, можно.
Лихачев встал, порылся в вьюках, и Петя скоро услыхал воинственный звук стали о брусок. Он влез на фуру и сел на край ее. Казак под фурой точил саблю.
– А что же, спят молодцы? – сказал Петя.
– Кто спит, а кто так вот.
– Ну, а мальчик что?
– Весенний то? Он там, в сенцах, завалился. Со страху спится. Уж рад то был.
Долго после этого Петя молчал, прислушиваясь к звукам. В темноте послышались шаги и показалась черная фигура.
– Что точишь? – спросил человек, подходя к фуре.
– А вот барину наточить саблю.
– Хорошее дело, – сказал человек, который показался Пете гусаром. – У вас, что ли, чашка осталась?
– А вон у колеса.
Гусар взял чашку.
– Небось скоро свет, – проговорил он, зевая, и прошел куда то.
Петя должен бы был знать, что он в лесу, в партии Денисова, в версте от дороги, что он сидит на фуре, отбитой у французов, около которой привязаны лошади, что под ним сидит казак Лихачев и натачивает ему саблю, что большое черное пятно направо – караулка, и красное яркое пятно внизу налево – догоравший костер, что человек, приходивший за чашкой, – гусар, который хотел пить; но он ничего не знал и не хотел знать этого. Он был в волшебном царстве, в котором ничего не было похожего на действительность. Большое черное пятно, может быть, точно была караулка, а может быть, была пещера, которая вела в самую глубь земли. Красное пятно, может быть, был огонь, а может быть – глаз огромного чудовища. Может быть, он точно сидит теперь на фуре, а очень может быть, что он сидит не на фуре, а на страшно высокой башне, с которой ежели упасть, то лететь бы до земли целый день, целый месяц – все лететь и никогда не долетишь. Может быть, что под фурой сидит просто казак Лихачев, а очень может быть, что это – самый добрый, храбрый, самый чудесный, самый превосходный человек на свете, которого никто не знает. Может быть, это точно проходил гусар за водой и пошел в лощину, а может быть, он только что исчез из виду и совсем исчез, и его не было.
Что бы ни увидал теперь Петя, ничто бы не удивило его. Он был в волшебном царстве, в котором все было возможно.
Он поглядел на небо. И небо было такое же волшебное, как и земля. На небе расчищало, и над вершинами дерев быстро бежали облака, как будто открывая звезды. Иногда казалось, что на небе расчищало и показывалось черное, чистое небо. Иногда казалось, что эти черные пятна были тучки. Иногда казалось, что небо высоко, высоко поднимается над головой; иногда небо спускалось совсем, так что рукой можно было достать его.
Петя стал закрывать глаза и покачиваться.
Капли капали. Шел тихий говор. Лошади заржали и подрались. Храпел кто то.
– Ожиг, жиг, ожиг, жиг… – свистела натачиваемая сабля. И вдруг Петя услыхал стройный хор музыки, игравшей какой то неизвестный, торжественно сладкий гимн. Петя был музыкален, так же как Наташа, и больше Николая, но он никогда не учился музыке, не думал о музыке, и потому мотивы, неожиданно приходившие ему в голову, были для него особенно новы и привлекательны. Музыка играла все слышнее и слышнее. Напев разрастался, переходил из одного инструмента в другой. Происходило то, что называется фугой, хотя Петя не имел ни малейшего понятия о том, что такое фуга. Каждый инструмент, то похожий на скрипку, то на трубы – но лучше и чище, чем скрипки и трубы, – каждый инструмент играл свое и, не доиграв еще мотива, сливался с другим, начинавшим почти то же, и с третьим, и с четвертым, и все они сливались в одно и опять разбегались, и опять сливались то в торжественно церковное, то в ярко блестящее и победное.
«Ах, да, ведь это я во сне, – качнувшись наперед, сказал себе Петя. – Это у меня в ушах. А может быть, это моя музыка. Ну, опять. Валяй моя музыка! Ну!..»
Он закрыл глаза. И с разных сторон, как будто издалека, затрепетали звуки, стали слаживаться, разбегаться, сливаться, и опять все соединилось в тот же сладкий и торжественный гимн. «Ах, это прелесть что такое! Сколько хочу и как хочу», – сказал себе Петя. Он попробовал руководить этим огромным хором инструментов.
«Ну, тише, тише, замирайте теперь. – И звуки слушались его. – Ну, теперь полнее, веселее. Еще, еще радостнее. – И из неизвестной глубины поднимались усиливающиеся, торжественные звуки. – Ну, голоса, приставайте!» – приказал Петя. И сначала издалека послышались голоса мужские, потом женские. Голоса росли, росли в равномерном торжественном усилии. Пете страшно и радостно было внимать их необычайной красоте.
С торжественным победным маршем сливалась песня, и капли капали, и вжиг, жиг, жиг… свистела сабля, и опять подрались и заржали лошади, не нарушая хора, а входя в него.
Петя не знал, как долго это продолжалось: он наслаждался, все время удивлялся своему наслаждению и жалел, что некому сообщить его. Его разбудил ласковый голос Лихачева.
– Готово, ваше благородие, надвое хранцуза распластаете.
Петя очнулся.
– Уж светает, право, светает! – вскрикнул он.
Невидные прежде лошади стали видны до хвостов, и сквозь оголенные ветки виднелся водянистый свет. Петя встряхнулся, вскочил, достал из кармана целковый и дал Лихачеву, махнув, попробовал шашку и положил ее в ножны. Казаки отвязывали лошадей и подтягивали подпруги.
– Вот и командир, – сказал Лихачев. Из караулки вышел Денисов и, окликнув Петю, приказал собираться.


Быстро в полутьме разобрали лошадей, подтянули подпруги и разобрались по командам. Денисов стоял у караулки, отдавая последние приказания. Пехота партии, шлепая сотней ног, прошла вперед по дороге и быстро скрылась между деревьев в предрассветном тумане. Эсаул что то приказывал казакам. Петя держал свою лошадь в поводу, с нетерпением ожидая приказания садиться. Обмытое холодной водой, лицо его, в особенности глаза горели огнем, озноб пробегал по спине, и во всем теле что то быстро и равномерно дрожало.
– Ну, готово у вас все? – сказал Денисов. – Давай лошадей.
Лошадей подали. Денисов рассердился на казака за то, что подпруги были слабы, и, разбранив его, сел. Петя взялся за стремя. Лошадь, по привычке, хотела куснуть его за ногу, но Петя, не чувствуя своей тяжести, быстро вскочил в седло и, оглядываясь на тронувшихся сзади в темноте гусар, подъехал к Денисову.
– Василий Федорович, вы мне поручите что нибудь? Пожалуйста… ради бога… – сказал он. Денисов, казалось, забыл про существование Пети. Он оглянулся на него.
– Об одном тебя пг'ошу, – сказал он строго, – слушаться меня и никуда не соваться.
Во все время переезда Денисов ни слова не говорил больше с Петей и ехал молча. Когда подъехали к опушке леса, в поле заметно уже стало светлеть. Денисов поговорил что то шепотом с эсаулом, и казаки стали проезжать мимо Пети и Денисова. Когда они все проехали, Денисов тронул свою лошадь и поехал под гору. Садясь на зады и скользя, лошади спускались с своими седоками в лощину. Петя ехал рядом с Денисовым. Дрожь во всем его теле все усиливалась. Становилось все светлее и светлее, только туман скрывал отдаленные предметы. Съехав вниз и оглянувшись назад, Денисов кивнул головой казаку, стоявшему подле него.
– Сигнал! – проговорил он.
Казак поднял руку, раздался выстрел. И в то же мгновение послышался топот впереди поскакавших лошадей, крики с разных сторон и еще выстрелы.
В то же мгновение, как раздались первые звуки топота и крика, Петя, ударив свою лошадь и выпустив поводья, не слушая Денисова, кричавшего на него, поскакал вперед. Пете показалось, что вдруг совершенно, как середь дня, ярко рассвело в ту минуту, как послышался выстрел. Он подскакал к мосту. Впереди по дороге скакали казаки. На мосту он столкнулся с отставшим казаком и поскакал дальше. Впереди какие то люди, – должно быть, это были французы, – бежали с правой стороны дороги на левую. Один упал в грязь под ногами Петиной лошади.
У одной избы столпились казаки, что то делая. Из середины толпы послышался страшный крик. Петя подскакал к этой толпе, и первое, что он увидал, было бледное, с трясущейся нижней челюстью лицо француза, державшегося за древко направленной на него пики.
– Ура!.. Ребята… наши… – прокричал Петя и, дав поводья разгорячившейся лошади, поскакал вперед по улице.
Впереди слышны были выстрелы. Казаки, гусары и русские оборванные пленные, бежавшие с обеих сторон дороги, все громко и нескладно кричали что то. Молодцеватый, без шапки, с красным нахмуренным лицом, француз в синей шинели отбивался штыком от гусаров. Когда Петя подскакал, француз уже упал. Опять опоздал, мелькнуло в голове Пети, и он поскакал туда, откуда слышались частые выстрелы. Выстрелы раздавались на дворе того барского дома, на котором он был вчера ночью с Долоховым. Французы засели там за плетнем в густом, заросшем кустами саду и стреляли по казакам, столпившимся у ворот. Подъезжая к воротам, Петя в пороховом дыму увидал Долохова с бледным, зеленоватым лицом, кричавшего что то людям. «В объезд! Пехоту подождать!» – кричал он, в то время как Петя подъехал к нему.
– Подождать?.. Ураааа!.. – закричал Петя и, не медля ни одной минуты, поскакал к тому месту, откуда слышались выстрелы и где гуще был пороховой дым. Послышался залп, провизжали пустые и во что то шлепнувшие пули. Казаки и Долохов вскакали вслед за Петей в ворота дома. Французы в колеблющемся густом дыме одни бросали оружие и выбегали из кустов навстречу казакам, другие бежали под гору к пруду. Петя скакал на своей лошади вдоль по барскому двору и, вместо того чтобы держать поводья, странно и быстро махал обеими руками и все дальше и дальше сбивался с седла на одну сторону. Лошадь, набежав на тлевший в утреннем свето костер, уперлась, и Петя тяжело упал на мокрую землю. Казаки видели, как быстро задергались его руки и ноги, несмотря на то, что голова его не шевелилась. Пуля пробила ему голову.
Переговоривши с старшим французским офицером, который вышел к нему из за дома с платком на шпаге и объявил, что они сдаются, Долохов слез с лошади и подошел к неподвижно, с раскинутыми руками, лежавшему Пете.
– Готов, – сказал он, нахмурившись, и пошел в ворота навстречу ехавшему к нему Денисову.
– Убит?! – вскрикнул Денисов, увидав еще издалека то знакомое ему, несомненно безжизненное положение, в котором лежало тело Пети.
– Готов, – повторил Долохов, как будто выговаривание этого слова доставляло ему удовольствие, и быстро пошел к пленным, которых окружили спешившиеся казаки. – Брать не будем! – крикнул он Денисову.
Денисов не отвечал; он подъехал к Пете, слез с лошади и дрожащими руками повернул к себе запачканное кровью и грязью, уже побледневшее лицо Пети.
«Я привык что нибудь сладкое. Отличный изюм, берите весь», – вспомнилось ему. И казаки с удивлением оглянулись на звуки, похожие на собачий лай, с которыми Денисов быстро отвернулся, подошел к плетню и схватился за него.
В числе отбитых Денисовым и Долоховым русских пленных был Пьер Безухов.


О той партии пленных, в которой был Пьер, во время всего своего движения от Москвы, не было от французского начальства никакого нового распоряжения. Партия эта 22 го октября находилась уже не с теми войсками и обозами, с которыми она вышла из Москвы. Половина обоза с сухарями, который шел за ними первые переходы, была отбита казаками, другая половина уехала вперед; пеших кавалеристов, которые шли впереди, не было ни одного больше; они все исчезли. Артиллерия, которая первые переходы виднелась впереди, заменилась теперь огромным обозом маршала Жюно, конвоируемого вестфальцами. Сзади пленных ехал обоз кавалерийских вещей.
От Вязьмы французские войска, прежде шедшие тремя колоннами, шли теперь одной кучей. Те признаки беспорядка, которые заметил Пьер на первом привале из Москвы, теперь дошли до последней степени.
Дорога, по которой они шли, с обеих сторон была уложена мертвыми лошадьми; оборванные люди, отсталые от разных команд, беспрестанно переменяясь, то присоединялись, то опять отставали от шедшей колонны.
Несколько раз во время похода бывали фальшивые тревоги, и солдаты конвоя поднимали ружья, стреляли и бежали стремглав, давя друг друга, но потом опять собирались и бранили друг друга за напрасный страх.
Эти три сборища, шедшие вместе, – кавалерийское депо, депо пленных и обоз Жюно, – все еще составляли что то отдельное и цельное, хотя и то, и другое, и третье быстро таяло.
В депо, в котором было сто двадцать повозок сначала, теперь оставалось не больше шестидесяти; остальные были отбиты или брошены. Из обоза Жюно тоже было оставлено и отбито несколько повозок. Три повозки были разграблены набежавшими отсталыми солдатами из корпуса Даву. Из разговоров немцев Пьер слышал, что к этому обозу ставили караул больше, чем к пленным, и что один из их товарищей, солдат немец, был расстрелян по приказанию самого маршала за то, что у солдата нашли серебряную ложку, принадлежавшую маршалу.
Больше же всего из этих трех сборищ растаяло депо пленных. Из трехсот тридцати человек, вышедших из Москвы, теперь оставалось меньше ста. Пленные еще более, чем седла кавалерийского депо и чем обоз Жюно, тяготили конвоирующих солдат. Седла и ложки Жюно, они понимали, что могли для чего нибудь пригодиться, но для чего было голодным и холодным солдатам конвоя стоять на карауле и стеречь таких же холодных и голодных русских, которые мерли и отставали дорогой, которых было велено пристреливать, – это было не только непонятно, но и противно. И конвойные, как бы боясь в том горестном положении, в котором они сами находились, не отдаться бывшему в них чувству жалости к пленным и тем ухудшить свое положение, особенно мрачно и строго обращались с ними.
В Дорогобуже, в то время как, заперев пленных в конюшню, конвойные солдаты ушли грабить свои же магазины, несколько человек пленных солдат подкопались под стену и убежали, но были захвачены французами и расстреляны.
Прежний, введенный при выходе из Москвы, порядок, чтобы пленные офицеры шли отдельно от солдат, уже давно был уничтожен; все те, которые могли идти, шли вместе, и Пьер с третьего перехода уже соединился опять с Каратаевым и лиловой кривоногой собакой, которая избрала себе хозяином Каратаева.
С Каратаевым, на третий день выхода из Москвы, сделалась та лихорадка, от которой он лежал в московском гошпитале, и по мере того как Каратаев ослабевал, Пьер отдалялся от него. Пьер не знал отчего, но, с тех пор как Каратаев стал слабеть, Пьер должен был делать усилие над собой, чтобы подойти к нему. И подходя к нему и слушая те тихие стоны, с которыми Каратаев обыкновенно на привалах ложился, и чувствуя усилившийся теперь запах, который издавал от себя Каратаев, Пьер отходил от него подальше и не думал о нем.
В плену, в балагане, Пьер узнал не умом, а всем существом своим, жизнью, что человек сотворен для счастья, что счастье в нем самом, в удовлетворении естественных человеческих потребностей, и что все несчастье происходит не от недостатка, а от излишка; но теперь, в эти последние три недели похода, он узнал еще новую, утешительную истину – он узнал, что на свете нет ничего страшного. Он узнал, что так как нет положения, в котором бы человек был счастлив и вполне свободен, так и нет положения, в котором бы он был бы несчастлив и несвободен. Он узнал, что есть граница страданий и граница свободы и что эта граница очень близка; что тот человек, который страдал оттого, что в розовой постели его завернулся один листок, точно так же страдал, как страдал он теперь, засыпая на голой, сырой земле, остужая одну сторону и пригревая другую; что, когда он, бывало, надевал свои бальные узкие башмаки, он точно так же страдал, как теперь, когда он шел уже босой совсем (обувь его давно растрепалась), ногами, покрытыми болячками. Он узнал, что, когда он, как ему казалось, по собственной своей воле женился на своей жене, он был не более свободен, чем теперь, когда его запирали на ночь в конюшню. Из всего того, что потом и он называл страданием, но которое он тогда почти не чувствовал, главное были босые, стертые, заструпелые ноги. (Лошадиное мясо было вкусно и питательно, селитренный букет пороха, употребляемого вместо соли, был даже приятен, холода большого не было, и днем на ходу всегда бывало жарко, а ночью были костры; вши, евшие тело, приятно согревали.) Одно было тяжело в первое время – это ноги.
Во второй день перехода, осмотрев у костра свои болячки, Пьер думал невозможным ступить на них; но когда все поднялись, он пошел, прихрамывая, и потом, когда разогрелся, пошел без боли, хотя к вечеру страшнее еще было смотреть на ноги. Но он не смотрел на них и думал о другом.
Теперь только Пьер понял всю силу жизненности человека и спасительную силу перемещения внимания, вложенную в человека, подобную тому спасительному клапану в паровиках, который выпускает лишний пар, как только плотность его превышает известную норму.
Он не видал и не слыхал, как пристреливали отсталых пленных, хотя более сотни из них уже погибли таким образом. Он не думал о Каратаеве, который слабел с каждым днем и, очевидно, скоро должен был подвергнуться той же участи. Еще менее Пьер думал о себе. Чем труднее становилось его положение, чем страшнее была будущность, тем независимее от того положения, в котором он находился, приходили ему радостные и успокоительные мысли, воспоминания и представления.


22 го числа, в полдень, Пьер шел в гору по грязной, скользкой дороге, глядя на свои ноги и на неровности пути. Изредка он взглядывал на знакомую толпу, окружающую его, и опять на свои ноги. И то и другое было одинаково свое и знакомое ему. Лиловый кривоногий Серый весело бежал стороной дороги, изредка, в доказательство своей ловкости и довольства, поджимая заднюю лапу и прыгая на трех и потом опять на всех четырех бросаясь с лаем на вороньев, которые сидели на падали. Серый был веселее и глаже, чем в Москве. Со всех сторон лежало мясо различных животных – от человеческого до лошадиного, в различных степенях разложения; и волков не подпускали шедшие люди, так что Серый мог наедаться сколько угодно.
Дождик шел с утра, и казалось, что вот вот он пройдет и на небе расчистит, как вслед за непродолжительной остановкой припускал дождик еще сильнее. Напитанная дождем дорога уже не принимала в себя воды, и ручьи текли по колеям.
Пьер шел, оглядываясь по сторонам, считая шаги по три, и загибал на пальцах. Обращаясь к дождю, он внутренне приговаривал: ну ка, ну ка, еще, еще наддай.
Ему казалось, что он ни о чем не думает; но далеко и глубоко где то что то важное и утешительное думала его душа. Это что то было тончайшее духовное извлечение из вчерашнего его разговора с Каратаевым.
Вчера, на ночном привале, озябнув у потухшего огня, Пьер встал и перешел к ближайшему, лучше горящему костру. У костра, к которому он подошел, сидел Платон, укрывшись, как ризой, с головой шинелью, и рассказывал солдатам своим спорым, приятным, но слабым, болезненным голосом знакомую Пьеру историю. Было уже за полночь. Это было то время, в которое Каратаев обыкновенно оживал от лихорадочного припадка и бывал особенно оживлен. Подойдя к костру и услыхав слабый, болезненный голос Платона и увидав его ярко освещенное огнем жалкое лицо, Пьера что то неприятно кольнуло в сердце. Он испугался своей жалости к этому человеку и хотел уйти, но другого костра не было, и Пьер, стараясь не глядеть на Платона, подсел к костру.
– Что, как твое здоровье? – спросил он.
– Что здоровье? На болезнь плакаться – бог смерти не даст, – сказал Каратаев и тотчас же возвратился к начатому рассказу.
– …И вот, братец ты мой, – продолжал Платон с улыбкой на худом, бледном лице и с особенным, радостным блеском в глазах, – вот, братец ты мой…
Пьер знал эту историю давно, Каратаев раз шесть ему одному рассказывал эту историю, и всегда с особенным, радостным чувством. Но как ни хорошо знал Пьер эту историю, он теперь прислушался к ней, как к чему то новому, и тот тихий восторг, который, рассказывая, видимо, испытывал Каратаев, сообщился и Пьеру. История эта была о старом купце, благообразно и богобоязненно жившем с семьей и поехавшем однажды с товарищем, богатым купцом, к Макарью.
Остановившись на постоялом дворе, оба купца заснули, и на другой день товарищ купца был найден зарезанным и ограбленным. Окровавленный нож найден был под подушкой старого купца. Купца судили, наказали кнутом и, выдернув ноздри, – как следует по порядку, говорил Каратаев, – сослали в каторгу.
– И вот, братец ты мой (на этом месте Пьер застал рассказ Каратаева), проходит тому делу годов десять или больше того. Живет старичок на каторге. Как следовает, покоряется, худого не делает. Только у бога смерти просит. – Хорошо. И соберись они, ночным делом, каторжные то, так же вот как мы с тобой, и старичок с ними. И зашел разговор, кто за что страдает, в чем богу виноват. Стали сказывать, тот душу загубил, тот две, тот поджег, тот беглый, так ни за что. Стали старичка спрашивать: ты за что, мол, дедушка, страдаешь? Я, братцы мои миленькие, говорит, за свои да за людские грехи страдаю. А я ни душ не губил, ни чужого не брал, акромя что нищую братию оделял. Я, братцы мои миленькие, купец; и богатство большое имел. Так и так, говорит. И рассказал им, значит, как все дело было, по порядку. Я, говорит, о себе не тужу. Меня, значит, бог сыскал. Одно, говорит, мне свою старуху и деток жаль. И так то заплакал старичок. Случись в их компании тот самый человек, значит, что купца убил. Где, говорит, дедушка, было? Когда, в каком месяце? все расспросил. Заболело у него сердце. Подходит таким манером к старичку – хлоп в ноги. За меня ты, говорит, старичок, пропадаешь. Правда истинная; безвинно напрасно, говорит, ребятушки, человек этот мучится. Я, говорит, то самое дело сделал и нож тебе под голова сонному подложил. Прости, говорит, дедушка, меня ты ради Христа.
Каратаев замолчал, радостно улыбаясь, глядя на огонь, и поправил поленья.
– Старичок и говорит: бог, мол, тебя простит, а мы все, говорит, богу грешны, я за свои грехи страдаю. Сам заплакал горючьми слезьми. Что же думаешь, соколик, – все светлее и светлее сияя восторженной улыбкой, говорил Каратаев, как будто в том, что он имел теперь рассказать, заключалась главная прелесть и все значение рассказа, – что же думаешь, соколик, объявился этот убийца самый по начальству. Я, говорит, шесть душ загубил (большой злодей был), но всего мне жальче старичка этого. Пускай же он на меня не плачется. Объявился: списали, послали бумагу, как следовает. Место дальнее, пока суд да дело, пока все бумаги списали как должно, по начальствам, значит. До царя доходило. Пока что, пришел царский указ: выпустить купца, дать ему награждения, сколько там присудили. Пришла бумага, стали старичка разыскивать. Где такой старичок безвинно напрасно страдал? От царя бумага вышла. Стали искать. – Нижняя челюсть Каратаева дрогнула. – А его уж бог простил – помер. Так то, соколик, – закончил Каратаев и долго, молча улыбаясь, смотрел перед собой.
Не самый рассказ этот, но таинственный смысл его, та восторженная радость, которая сияла в лице Каратаева при этом рассказе, таинственное значение этой радости, это то смутно и радостно наполняло теперь душу Пьера.


– A vos places! [По местам!] – вдруг закричал голос.
Между пленными и конвойными произошло радостное смятение и ожидание чего то счастливого и торжественного. Со всех сторон послышались крики команды, и с левой стороны, рысью объезжая пленных, показались кавалеристы, хорошо одетые, на хороших лошадях. На всех лицах было выражение напряженности, которая бывает у людей при близости высших властей. Пленные сбились в кучу, их столкнули с дороги; конвойные построились.
– L'Empereur! L'Empereur! Le marechal! Le duc! [Император! Император! Маршал! Герцог!] – и только что проехали сытые конвойные, как прогремела карета цугом, на серых лошадях. Пьер мельком увидал спокойное, красивое, толстое и белое лицо человека в треугольной шляпе. Это был один из маршалов. Взгляд маршала обратился на крупную, заметную фигуру Пьера, и в том выражении, с которым маршал этот нахмурился и отвернул лицо, Пьеру показалось сострадание и желание скрыть его.
Генерал, который вел депо, с красным испуганным лицом, погоняя свою худую лошадь, скакал за каретой. Несколько офицеров сошлось вместе, солдаты окружили их. У всех были взволнованно напряженные лица.
– Qu'est ce qu'il a dit? Qu'est ce qu'il a dit?.. [Что он сказал? Что? Что?..] – слышал Пьер.
Во время проезда маршала пленные сбились в кучу, и Пьер увидал Каратаева, которого он не видал еще в нынешнее утро. Каратаев в своей шинельке сидел, прислонившись к березе. В лице его, кроме выражения вчерашнего радостного умиления при рассказе о безвинном страдании купца, светилось еще выражение тихой торжественности.
Каратаев смотрел на Пьера своими добрыми, круглыми глазами, подернутыми теперь слезою, и, видимо, подзывал его к себе, хотел сказать что то. Но Пьеру слишком страшно было за себя. Он сделал так, как будто не видал его взгляда, и поспешно отошел.
Когда пленные опять тронулись, Пьер оглянулся назад. Каратаев сидел на краю дороги, у березы; и два француза что то говорили над ним. Пьер не оглядывался больше. Он шел, прихрамывая, в гору.
Сзади, с того места, где сидел Каратаев, послышался выстрел. Пьер слышал явственно этот выстрел, но в то же мгновение, как он услыхал его, Пьер вспомнил, что он не кончил еще начатое перед проездом маршала вычисление о том, сколько переходов оставалось до Смоленска. И он стал считать. Два французские солдата, из которых один держал в руке снятое, дымящееся ружье, пробежали мимо Пьера. Они оба были бледны, и в выражении их лиц – один из них робко взглянул на Пьера – было что то похожее на то, что он видел в молодом солдате на казни. Пьер посмотрел на солдата и вспомнил о том, как этот солдат третьего дня сжег, высушивая на костре, свою рубаху и как смеялись над ним.
Собака завыла сзади, с того места, где сидел Каратаев. «Экая дура, о чем она воет?» – подумал Пьер.
Солдаты товарищи, шедшие рядом с Пьером, не оглядывались, так же как и он, на то место, с которого послышался выстрел и потом вой собаки; но строгое выражение лежало на всех лицах.


Депо, и пленные, и обоз маршала остановились в деревне Шамшеве. Все сбилось в кучу у костров. Пьер подошел к костру, поел жареного лошадиного мяса, лег спиной к огню и тотчас же заснул. Он спал опять тем же сном, каким он спал в Можайске после Бородина.
Опять события действительности соединялись с сновидениями, и опять кто то, сам ли он или кто другой, говорил ему мысли, и даже те же мысли, которые ему говорились в Можайске.
«Жизнь есть всё. Жизнь есть бог. Все перемещается и движется, и это движение есть бог. И пока есть жизнь, есть наслаждение самосознания божества. Любить жизнь, любить бога. Труднее и блаженнее всего любить эту жизнь в своих страданиях, в безвинности страданий».
«Каратаев» – вспомнилось Пьеру.
И вдруг Пьеру представился, как живой, давно забытый, кроткий старичок учитель, который в Швейцарии преподавал Пьеру географию. «Постой», – сказал старичок. И он показал Пьеру глобус. Глобус этот был живой, колеблющийся шар, не имеющий размеров. Вся поверхность шара состояла из капель, плотно сжатых между собой. И капли эти все двигались, перемещались и то сливались из нескольких в одну, то из одной разделялись на многие. Каждая капля стремилась разлиться, захватить наибольшее пространство, но другие, стремясь к тому же, сжимали ее, иногда уничтожали, иногда сливались с нею.
– Вот жизнь, – сказал старичок учитель.
«Как это просто и ясно, – подумал Пьер. – Как я мог не знать этого прежде».
– В середине бог, и каждая капля стремится расшириться, чтобы в наибольших размерах отражать его. И растет, сливается, и сжимается, и уничтожается на поверхности, уходит в глубину и опять всплывает. Вот он, Каратаев, вот разлился и исчез. – Vous avez compris, mon enfant, [Понимаешь ты.] – сказал учитель.
– Vous avez compris, sacre nom, [Понимаешь ты, черт тебя дери.] – закричал голос, и Пьер проснулся.
Он приподнялся и сел. У костра, присев на корточках, сидел француз, только что оттолкнувший русского солдата, и жарил надетое на шомпол мясо. Жилистые, засученные, обросшие волосами, красные руки с короткими пальцами ловко поворачивали шомпол. Коричневое мрачное лицо с насупленными бровями ясно виднелось в свете угольев.
– Ca lui est bien egal, – проворчал он, быстро обращаясь к солдату, стоявшему за ним. – …brigand. Va! [Ему все равно… разбойник, право!]
И солдат, вертя шомпол, мрачно взглянул на Пьера. Пьер отвернулся, вглядываясь в тени. Один русский солдат пленный, тот, которого оттолкнул француз, сидел у костра и трепал по чем то рукой. Вглядевшись ближе, Пьер узнал лиловую собачонку, которая, виляя хвостом, сидела подле солдата.
– А, пришла? – сказал Пьер. – А, Пла… – начал он и не договорил. В его воображении вдруг, одновременно, связываясь между собой, возникло воспоминание о взгляде, которым смотрел на него Платон, сидя под деревом, о выстреле, слышанном на том месте, о вое собаки, о преступных лицах двух французов, пробежавших мимо его, о снятом дымящемся ружье, об отсутствии Каратаева на этом привале, и он готов уже был понять, что Каратаев убит, но в то же самое мгновенье в его душе, взявшись бог знает откуда, возникло воспоминание о вечере, проведенном им с красавицей полькой, летом, на балконе своего киевского дома. И все таки не связав воспоминаний нынешнего дня и не сделав о них вывода, Пьер закрыл глаза, и картина летней природы смешалась с воспоминанием о купанье, о жидком колеблющемся шаре, и он опустился куда то в воду, так что вода сошлась над его головой.
Перед восходом солнца его разбудили громкие частые выстрелы и крики. Мимо Пьера пробежали французы.
– Les cosaques! [Казаки!] – прокричал один из них, и через минуту толпа русских лиц окружила Пьера.
Долго не мог понять Пьер того, что с ним было. Со всех сторон он слышал вопли радости товарищей.
– Братцы! Родимые мои, голубчики! – плача, кричали старые солдаты, обнимая казаков и гусар. Гусары и казаки окружали пленных и торопливо предлагали кто платья, кто сапоги, кто хлеба. Пьер рыдал, сидя посреди их, и не мог выговорить ни слова; он обнял первого подошедшего к нему солдата и, плача, целовал его.
Долохов стоял у ворот разваленного дома, пропуская мимо себя толпу обезоруженных французов. Французы, взволнованные всем происшедшим, громко говорили между собой; но когда они проходили мимо Долохова, который слегка хлестал себя по сапогам нагайкой и глядел на них своим холодным, стеклянным, ничего доброго не обещающим взглядом, говор их замолкал. С другой стороны стоял казак Долохова и считал пленных, отмечая сотни чертой мела на воротах.
– Сколько? – спросил Долохов у казака, считавшего пленных.
– На вторую сотню, – отвечал казак.
– Filez, filez, [Проходи, проходи.] – приговаривал Долохов, выучившись этому выражению у французов, и, встречаясь глазами с проходившими пленными, взгляд его вспыхивал жестоким блеском.
Денисов, с мрачным лицом, сняв папаху, шел позади казаков, несших к вырытой в саду яме тело Пети Ростова.


С 28 го октября, когда начались морозы, бегство французов получило только более трагический характер замерзающих и изжаривающихся насмерть у костров людей и продолжающих в шубах и колясках ехать с награбленным добром императора, королей и герцогов; но в сущности своей процесс бегства и разложения французской армии со времени выступления из Москвы нисколько не изменился.
От Москвы до Вязьмы из семидесятитрехтысячной французской армии, не считая гвардии (которая во всю войну ничего не делала, кроме грабежа), из семидесяти трех тысяч осталось тридцать шесть тысяч (из этого числа не более пяти тысяч выбыло в сражениях). Вот первый член прогрессии, которым математически верно определяются последующие.
Французская армия в той же пропорции таяла и уничтожалась от Москвы до Вязьмы, от Вязьмы до Смоленска, от Смоленска до Березины, от Березины до Вильны, независимо от большей или меньшей степени холода, преследования, заграждения пути и всех других условий, взятых отдельно. После Вязьмы войска французские вместо трех колонн сбились в одну кучу и так шли до конца. Бертье писал своему государю (известно, как отдаленно от истины позволяют себе начальники описывать положение армии). Он писал:
«Je crois devoir faire connaitre a Votre Majeste l'etat de ses troupes dans les differents corps d'annee que j'ai ete a meme d'observer depuis deux ou trois jours dans differents passages. Elles sont presque debandees. Le nombre des soldats qui suivent les drapeaux est en proportion du quart au plus dans presque tous les regiments, les autres marchent isolement dans differentes directions et pour leur compte, dans l'esperance de trouver des subsistances et pour se debarrasser de la discipline. En general ils regardent Smolensk comme le point ou ils doivent se refaire. Ces derniers jours on a remarque que beaucoup de soldats jettent leurs cartouches et leurs armes. Dans cet etat de choses, l'interet du service de Votre Majeste exige, quelles que soient ses vues ulterieures qu'on rallie l'armee a Smolensk en commencant a la debarrasser des non combattans, tels que hommes demontes et des bagages inutiles et du materiel de l'artillerie qui n'est plus en proportion avec les forces actuelles. En outre les jours de repos, des subsistances sont necessaires aux soldats qui sont extenues par la faim et la fatigue; beaucoup sont morts ces derniers jours sur la route et dans les bivacs. Cet etat de choses va toujours en augmentant et donne lieu de craindre que si l'on n'y prete un prompt remede, on ne soit plus maitre des troupes dans un combat. Le 9 November, a 30 verstes de Smolensk».
[Долгом поставляю донести вашему величеству о состоянии корпусов, осмотренных мною на марше в последние три дня. Они почти в совершенном разброде. Только четвертая часть солдат остается при знаменах, прочие идут сами по себе разными направлениями, стараясь сыскать пропитание и избавиться от службы. Все думают только о Смоленске, где надеются отдохнуть. В последние дни много солдат побросали патроны и ружья. Какие бы ни были ваши дальнейшие намерения, но польза службы вашего величества требует собрать корпуса в Смоленске и отделить от них спешенных кавалеристов, безоружных, лишние обозы и часть артиллерии, ибо она теперь не в соразмерности с числом войск. Необходимо продовольствие и несколько дней покоя; солдаты изнурены голодом и усталостью; в последние дни многие умерли на дороге и на биваках. Такое бедственное положение беспрестанно усиливается и заставляет опасаться, что, если не будут приняты быстрые меры для предотвращения зла, мы скоро не будем иметь войска в своей власти в случае сражения. 9 ноября, в 30 верстах от Смоленка.]
Ввалившись в Смоленск, представлявшийся им обетованной землей, французы убивали друг друга за провиант, ограбили свои же магазины и, когда все было разграблено, побежали дальше.
Все шли, сами не зная, куда и зачем они идут. Еще менее других знал это гений Наполеона, так как никто ему не приказывал. Но все таки он и его окружающие соблюдали свои давнишние привычки: писались приказы, письма, рапорты, ordre du jour [распорядок дня]; называли друг друга:
«Sire, Mon Cousin, Prince d'Ekmuhl, roi de Naples» [Ваше величество, брат мой, принц Экмюльский, король Неаполитанский.] и т.д. Но приказы и рапорты были только на бумаге, ничто по ним не исполнялось, потому что не могло исполняться, и, несмотря на именование друг друга величествами, высочествами и двоюродными братьями, все они чувствовали, что они жалкие и гадкие люди, наделавшие много зла, за которое теперь приходилось расплачиваться. И, несмотря на то, что они притворялись, будто заботятся об армии, они думали только каждый о себе и о том, как бы поскорее уйти и спастись.


Действия русского и французского войск во время обратной кампании от Москвы и до Немана подобны игре в жмурки, когда двум играющим завязывают глаза и один изредка звонит колокольчиком, чтобы уведомить о себе ловящего. Сначала тот, кого ловят, звонит, не боясь неприятеля, но когда ему приходится плохо, он, стараясь неслышно идти, убегает от своего врага и часто, думая убежать, идет прямо к нему в руки.
Сначала наполеоновские войска еще давали о себе знать – это было в первый период движения по Калужской дороге, но потом, выбравшись на Смоленскую дорогу, они побежали, прижимая рукой язычок колокольчика, и часто, думая, что они уходят, набегали прямо на русских.
При быстроте бега французов и за ними русских и вследствие того изнурения лошадей, главное средство приблизительного узнавания положения, в котором находится неприятель, – разъезды кавалерии, – не существовало. Кроме того, вследствие частых и быстрых перемен положений обеих армий, сведения, какие и были, не могли поспевать вовремя. Если второго числа приходило известие о том, что армия неприятеля была там то первого числа, то третьего числа, когда можно было предпринять что нибудь, уже армия эта сделала два перехода и находилась совсем в другом положении.
Одна армия бежала, другая догоняла. От Смоленска французам предстояло много различных дорог; и, казалось бы, тут, простояв четыре дня, французы могли бы узнать, где неприятель, сообразить что нибудь выгодное и предпринять что нибудь новое. Но после четырехдневной остановки толпы их опять побежали не вправо, не влево, но, без всяких маневров и соображений, по старой, худшей дороге, на Красное и Оршу – по пробитому следу.
Ожидая врага сзади, а не спереди, французы бежали, растянувшись и разделившись друг от друга на двадцать четыре часа расстояния. Впереди всех бежал император, потом короли, потом герцоги. Русская армия, думая, что Наполеон возьмет вправо за Днепр, что было одно разумно, подалась тоже вправо и вышла на большую дорогу к Красному. И тут, как в игре в жмурки, французы наткнулись на наш авангард. Неожиданно увидав врага, французы смешались, приостановились от неожиданности испуга, но потом опять побежали, бросая своих сзади следовавших товарищей. Тут, как сквозь строй русских войск, проходили три дня, одна за одной, отдельные части французов, сначала вице короля, потом Даву, потом Нея. Все они побросали друг друга, побросали все свои тяжести, артиллерию, половину народа и убегали, только по ночам справа полукругами обходя русских.
Ней, шедший последним (потому что, несмотря на несчастное их положение или именно вследствие его, им хотелось побить тот пол, который ушиб их, он занялся нзрыванием никому не мешавших стен Смоленска), – шедший последним, Ней, с своим десятитысячным корпусом, прибежал в Оршу к Наполеону только с тысячью человеками, побросав и всех людей, и все пушки и ночью, украдучись, пробравшись лесом через Днепр.
От Орши побежали дальше по дороге к Вильно, точно так же играя в жмурки с преследующей армией. На Березине опять замешались, многие потонули, многие сдались, но те, которые перебрались через реку, побежали дальше. Главный начальник их надел шубу и, сев в сани, поскакал один, оставив своих товарищей. Кто мог – уехал тоже, кто не мог – сдался или умер.


Казалось бы, в этой то кампании бегства французов, когда они делали все то, что только можно было, чтобы погубить себя; когда ни в одном движении этой толпы, начиная от поворота на Калужскую дорогу и до бегства начальника от армии, не было ни малейшего смысла, – казалось бы, в этот период кампании невозможно уже историкам, приписывающим действия масс воле одного человека, описывать это отступление в их смысле. Но нет. Горы книг написаны историками об этой кампании, и везде описаны распоряжения Наполеона и глубокомысленные его планы – маневры, руководившие войском, и гениальные распоряжения его маршалов.
Отступление от Малоярославца тогда, когда ему дают дорогу в обильный край и когда ему открыта та параллельная дорога, по которой потом преследовал его Кутузов, ненужное отступление по разоренной дороге объясняется нам по разным глубокомысленным соображениям. По таким же глубокомысленным соображениям описывается его отступление от Смоленска на Оршу. Потом описывается его геройство при Красном, где он будто бы готовится принять сражение и сам командовать, и ходит с березовой палкой и говорит:
– J'ai assez fait l'Empereur, il est temps de faire le general, [Довольно уже я представлял императора, теперь время быть генералом.] – и, несмотря на то, тотчас же после этого бежит дальше, оставляя на произвол судьбы разрозненные части армии, находящиеся сзади.
Потом описывают нам величие души маршалов, в особенности Нея, величие души, состоящее в том, что он ночью пробрался лесом в обход через Днепр и без знамен и артиллерии и без девяти десятых войска прибежал в Оршу.
И, наконец, последний отъезд великого императора от геройской армии представляется нам историками как что то великое и гениальное. Даже этот последний поступок бегства, на языке человеческом называемый последней степенью подлости, которой учится стыдиться каждый ребенок, и этот поступок на языке историков получает оправдание.
Тогда, когда уже невозможно дальше растянуть столь эластичные нити исторических рассуждений, когда действие уже явно противно тому, что все человечество называет добром и даже справедливостью, является у историков спасительное понятие о величии. Величие как будто исключает возможность меры хорошего и дурного. Для великого – нет дурного. Нет ужаса, который бы мог быть поставлен в вину тому, кто велик.
– «C'est grand!» [Это величественно!] – говорят историки, и тогда уже нет ни хорошего, ни дурного, а есть «grand» и «не grand». Grand – хорошо, не grand – дурно. Grand есть свойство, по их понятиям, каких то особенных животных, называемых ими героями. И Наполеон, убираясь в теплой шубе домой от гибнущих не только товарищей, но (по его мнению) людей, им приведенных сюда, чувствует que c'est grand, и душа его покойна.
«Du sublime (он что то sublime видит в себе) au ridicule il n'y a qu'un pas», – говорит он. И весь мир пятьдесят лет повторяет: «Sublime! Grand! Napoleon le grand! Du sublime au ridicule il n'y a qu'un pas». [величественное… От величественного до смешного только один шаг… Величественное! Великое! Наполеон великий! От величественного до смешного только шаг.]
И никому в голову не придет, что признание величия, неизмеримого мерой хорошего и дурного, есть только признание своей ничтожности и неизмеримой малости.
Для нас, с данной нам Христом мерой хорошего и дурного, нет неизмеримого. И нет величия там, где нет простоты, добра и правды.


Кто из русских людей, читая описания последнего периода кампании 1812 года, не испытывал тяжелого чувства досады, неудовлетворенности и неясности. Кто не задавал себе вопросов: как не забрали, не уничтожили всех французов, когда все три армии окружали их в превосходящем числе, когда расстроенные французы, голодая и замерзая, сдавались толпами и когда (как нам рассказывает история) цель русских состояла именно в том, чтобы остановить, отрезать и забрать в плен всех французов.
Каким образом то русское войско, которое, слабее числом французов, дало Бородинское сражение, каким образом это войско, с трех сторон окружавшее французов и имевшее целью их забрать, не достигло своей цели? Неужели такое громадное преимущество перед нами имеют французы, что мы, с превосходными силами окружив, не могли побить их? Каким образом это могло случиться?
История (та, которая называется этим словом), отвечая на эти вопросы, говорит, что это случилось оттого, что Кутузов, и Тормасов, и Чичагов, и тот то, и тот то не сделали таких то и таких то маневров.
Но отчего они не сделали всех этих маневров? Отчего, ежели они были виноваты в том, что не достигнута была предназначавшаяся цель, – отчего их не судили и не казнили? Но, даже ежели и допустить, что виною неудачи русских были Кутузов и Чичагов и т. п., нельзя понять все таки, почему и в тех условиях, в которых находились русские войска под Красным и под Березиной (в обоих случаях русские были в превосходных силах), почему не взято в плен французское войско с маршалами, королями и императорами, когда в этом состояла цель русских?
Объяснение этого странного явления тем (как то делают русские военные историки), что Кутузов помешал нападению, неосновательно потому, что мы знаем, что воля Кутузова не могла удержать войска от нападения под Вязьмой и под Тарутиным.
Почему то русское войско, которое с слабейшими силами одержало победу под Бородиным над неприятелем во всей его силе, под Красным и под Березиной в превосходных силах было побеждено расстроенными толпами французов?
Если цель русских состояла в том, чтобы отрезать и взять в плен Наполеона и маршалов, и цель эта не только не была достигнута, и все попытки к достижению этой цели всякий раз были разрушены самым постыдным образом, то последний период кампании совершенно справедливо представляется французами рядом побед и совершенно несправедливо представляется русскими историками победоносным.
Русские военные историки, настолько, насколько для них обязательна логика, невольно приходят к этому заключению и, несмотря на лирические воззвания о мужестве и преданности и т. д., должны невольно признаться, что отступление французов из Москвы есть ряд побед Наполеона и поражений Кутузова.
Но, оставив совершенно в стороне народное самолюбие, чувствуется, что заключение это само в себе заключает противуречие, так как ряд побед французов привел их к совершенному уничтожению, а ряд поражений русских привел их к полному уничтожению врага и очищению своего отечества.
Источник этого противуречия лежит в том, что историками, изучающими события по письмам государей и генералов, по реляциям, рапортам, планам и т. п., предположена ложная, никогда не существовавшая цель последнего периода войны 1812 года, – цель, будто бы состоявшая в том, чтобы отрезать и поймать Наполеона с маршалами и армией.
Цели этой никогда не было и не могло быть, потому что она не имела смысла, и достижение ее было совершенно невозможно.
Цель эта не имела никакого смысла, во первых, потому, что расстроенная армия Наполеона со всей возможной быстротой бежала из России, то есть исполняла то самое, что мог желать всякий русский. Для чего же было делать различные операции над французами, которые бежали так быстро, как только они могли?
Во вторых, бессмысленно было становиться на дороге людей, всю свою энергию направивших на бегство.
В третьих, бессмысленно было терять свои войска для уничтожения французских армий, уничтожавшихся без внешних причин в такой прогрессии, что без всякого загораживания пути они не могли перевести через границу больше того, что они перевели в декабре месяце, то есть одну сотую всего войска.
В четвертых, бессмысленно было желание взять в плен императора, королей, герцогов – людей, плен которых в высшей степени затруднил бы действия русских, как то признавали самые искусные дипломаты того времени (J. Maistre и другие). Еще бессмысленнее было желание взять корпуса французов, когда свои войска растаяли наполовину до Красного, а к корпусам пленных надо было отделять дивизии конвоя, и когда свои солдаты не всегда получали полный провиант и забранные уже пленные мерли с голода.
Весь глубокомысленный план о том, чтобы отрезать и поймать Наполеона с армией, был подобен тому плану огородника, который, выгоняя из огорода потоптавшую его гряды скотину, забежал бы к воротам и стал бы по голове бить эту скотину. Одно, что можно бы было сказать в оправдание огородника, было бы то, что он очень рассердился. Но это нельзя было даже сказать про составителей проекта, потому что не они пострадали от потоптанных гряд.
Но, кроме того, что отрезывание Наполеона с армией было бессмысленно, оно было невозможно.
Невозможно это было, во первых, потому что, так как из опыта видно, что движение колонн на пяти верстах в одном сражении никогда не совпадает с планами, то вероятность того, чтобы Чичагов, Кутузов и Витгенштейн сошлись вовремя в назначенное место, была столь ничтожна, что она равнялась невозможности, как то и думал Кутузов, еще при получении плана сказавший, что диверсии на большие расстояния не приносят желаемых результатов.
Во вторых, невозможно было потому, что, для того чтобы парализировать ту силу инерции, с которой двигалось назад войско Наполеона, надо было без сравнения большие войска, чем те, которые имели русские.
В третьих, невозможно это было потому, что военное слово отрезать не имеет никакого смысла. Отрезать можно кусок хлеба, но не армию. Отрезать армию – перегородить ей дорогу – никак нельзя, ибо места кругом всегда много, где можно обойти, и есть ночь, во время которой ничего не видно, в чем могли бы убедиться военные ученые хоть из примеров Красного и Березины. Взять же в плен никак нельзя без того, чтобы тот, кого берут в плен, на это не согласился, как нельзя поймать ласточку, хотя и можно взять ее, когда она сядет на руку. Взять в плен можно того, кто сдается, как немцы, по правилам стратегии и тактики. Но французские войска совершенно справедливо не находили этого удобным, так как одинаковая голодная и холодная смерть ожидала их на бегстве и в плену.
В четвертых же, и главное, это было невозможно потому, что никогда, с тех пор как существует мир, не было войны при тех страшных условиях, при которых она происходила в 1812 году, и русские войска в преследовании французов напрягли все свои силы и не могли сделать большего, не уничтожившись сами.
В движении русской армии от Тарутина до Красного выбыло пятьдесят тысяч больными и отсталыми, то есть число, равное населению большого губернского города. Половина людей выбыла из армии без сражений.
И об этом то периоде кампании, когда войска без сапог и шуб, с неполным провиантом, без водки, по месяцам ночуют в снегу и при пятнадцати градусах мороза; когда дня только семь и восемь часов, а остальное ночь, во время которой не может быть влияния дисциплины; когда, не так как в сраженье, на несколько часов только люди вводятся в область смерти, где уже нет дисциплины, а когда люди по месяцам живут, всякую минуту борясь с смертью от голода и холода; когда в месяц погибает половина армии, – об этом то периоде кампании нам рассказывают историки, как Милорадович должен был сделать фланговый марш туда то, а Тормасов туда то и как Чичагов должен был передвинуться туда то (передвинуться выше колена в снегу), и как тот опрокинул и отрезал, и т. д., и т. д.
Русские, умиравшие наполовину, сделали все, что можно сделать и должно было сделать для достижения достойной народа цели, и не виноваты в том, что другие русские люди, сидевшие в теплых комнатах, предполагали сделать то, что было невозможно.
Все это странное, непонятное теперь противоречие факта с описанием истории происходит только оттого, что историки, писавшие об этом событии, писали историю прекрасных чувств и слов разных генералов, а не историю событий.
Для них кажутся очень занимательны слова Милорадовича, награды, которые получил тот и этот генерал, и их предположения; а вопрос о тех пятидесяти тысячах, которые остались по госпиталям и могилам, даже не интересует их, потому что не подлежит их изучению.
А между тем стоит только отвернуться от изучения рапортов и генеральных планов, а вникнуть в движение тех сотен тысяч людей, принимавших прямое, непосредственное участие в событии, и все, казавшиеся прежде неразрешимыми, вопросы вдруг с необыкновенной легкостью и простотой получают несомненное разрешение.
Цель отрезывания Наполеона с армией никогда не существовала, кроме как в воображении десятка людей. Она не могла существовать, потому что она была бессмысленна, и достижение ее было невозможно.
Цель народа была одна: очистить свою землю от нашествия. Цель эта достигалась, во первых, сама собою, так как французы бежали, и потому следовало только не останавливать это движение. Во вторых, цель эта достигалась действиями народной войны, уничтожавшей французов, и, в третьих, тем, что большая русская армия шла следом за французами, готовая употребить силу в случае остановки движения французов.
Русская армия должна была действовать, как кнут на бегущее животное. И опытный погонщик знал, что самое выгодное держать кнут поднятым, угрожая им, а не по голове стегать бегущее животное.



Когда человек видит умирающее животное, ужас охватывает его: то, что есть он сам, – сущность его, в его глазах очевидно уничтожается – перестает быть. Но когда умирающее есть человек, и человек любимый – ощущаемый, тогда, кроме ужаса перед уничтожением жизни, чувствуется разрыв и духовная рана, которая, так же как и рана физическая, иногда убивает, иногда залечивается, но всегда болит и боится внешнего раздражающего прикосновения.
После смерти князя Андрея Наташа и княжна Марья одинаково чувствовали это. Они, нравственно согнувшись и зажмурившись от грозного, нависшего над ними облака смерти, не смели взглянуть в лицо жизни. Они осторожно берегли свои открытые раны от оскорбительных, болезненных прикосновений. Все: быстро проехавший экипаж по улице, напоминание об обеде, вопрос девушки о платье, которое надо приготовить; еще хуже, слово неискреннего, слабого участия болезненно раздражало рану, казалось оскорблением и нарушало ту необходимую тишину, в которой они обе старались прислушиваться к незамолкшему еще в их воображении страшному, строгому хору, и мешало вглядываться в те таинственные бесконечные дали, которые на мгновение открылись перед ними.
Только вдвоем им было не оскорбительно и не больно. Они мало говорили между собой. Ежели они говорили, то о самых незначительных предметах. И та и другая одинаково избегали упоминания о чем нибудь, имеющем отношение к будущему.
Признавать возможность будущего казалось им оскорблением его памяти. Еще осторожнее они обходили в своих разговорах все то, что могло иметь отношение к умершему. Им казалось, что то, что они пережили и перечувствовали, не могло быть выражено словами. Им казалось, что всякое упоминание словами о подробностях его жизни нарушало величие и святыню совершившегося в их глазах таинства.
Беспрестанные воздержания речи, постоянное старательное обхождение всего того, что могло навести на слово о нем: эти остановки с разных сторон на границе того, чего нельзя было говорить, еще чище и яснее выставляли перед их воображением то, что они чувствовали.

Но чистая, полная печаль так же невозможна, как чистая и полная радость. Княжна Марья, по своему положению одной независимой хозяйки своей судьбы, опекунши и воспитательницы племянника, первая была вызвана жизнью из того мира печали, в котором она жила первые две недели. Она получила письма от родных, на которые надо было отвечать; комната, в которую поместили Николеньку, была сыра, и он стал кашлять. Алпатыч приехал в Ярославль с отчетами о делах и с предложениями и советами переехать в Москву в Вздвиженский дом, который остался цел и требовал только небольших починок. Жизнь не останавливалась, и надо было жить. Как ни тяжело было княжне Марье выйти из того мира уединенного созерцания, в котором она жила до сих пор, как ни жалко и как будто совестно было покинуть Наташу одну, – заботы жизни требовали ее участия, и она невольно отдалась им. Она поверяла счеты с Алпатычем, советовалась с Десалем о племяннике и делала распоряжения и приготовления для своего переезда в Москву.
Наташа оставалась одна и с тех пор, как княжна Марья стала заниматься приготовлениями к отъезду, избегала и ее.
Княжна Марья предложила графине отпустить с собой Наташу в Москву, и мать и отец радостно согласились на это предложение, с каждым днем замечая упадок физических сил дочери и полагая для нее полезным и перемену места, и помощь московских врачей.
– Я никуда не поеду, – отвечала Наташа, когда ей сделали это предложение, – только, пожалуйста, оставьте меня, – сказала она и выбежала из комнаты, с трудом удерживая слезы не столько горя, сколько досады и озлобления.
После того как она почувствовала себя покинутой княжной Марьей и одинокой в своем горе, Наташа большую часть времени, одна в своей комнате, сидела с ногами в углу дивана, и, что нибудь разрывая или переминая своими тонкими, напряженными пальцами, упорным, неподвижным взглядом смотрела на то, на чем останавливались глаза. Уединение это изнуряло, мучило ее; но оно было для нее необходимо. Как только кто нибудь входил к ней, она быстро вставала, изменяла положение и выражение взгляда и бралась за книгу или шитье, очевидно с нетерпением ожидая ухода того, кто помешал ей.
Ей все казалось, что она вот вот сейчас поймет, проникнет то, на что с страшным, непосильным ей вопросом устремлен был ее душевный взгляд.
В конце декабря, в черном шерстяном платье, с небрежно связанной пучком косой, худая и бледная, Наташа сидела с ногами в углу дивана, напряженно комкая и распуская концы пояса, и смотрела на угол двери.
Она смотрела туда, куда ушел он, на ту сторону жизни. И та сторона жизни, о которой она прежде никогда не думала, которая прежде ей казалась такою далекою, невероятною, теперь была ей ближе и роднее, понятнее, чем эта сторона жизни, в которой все было или пустота и разрушение, или страдание и оскорбление.
Она смотрела туда, где она знала, что был он; но она не могла его видеть иначе, как таким, каким он был здесь. Она видела его опять таким же, каким он был в Мытищах, у Троицы, в Ярославле.
Она видела его лицо, слышала его голос и повторяла его слова и свои слова, сказанные ему, и иногда придумывала за себя и за него новые слова, которые тогда могли бы быть сказаны.
Вот он лежит на кресле в своей бархатной шубке, облокотив голову на худую, бледную руку. Грудь его страшно низка и плечи подняты. Губы твердо сжаты, глаза блестят, и на бледном лбу вспрыгивает и исчезает морщина. Одна нога его чуть заметно быстро дрожит. Наташа знает, что он борется с мучительной болью. «Что такое эта боль? Зачем боль? Что он чувствует? Как у него болит!» – думает Наташа. Он заметил ее вниманье, поднял глаза и, не улыбаясь, стал говорить.
«Одно ужасно, – сказал он, – это связать себя навеки с страдающим человеком. Это вечное мученье». И он испытующим взглядом – Наташа видела теперь этот взгляд – посмотрел на нее. Наташа, как и всегда, ответила тогда прежде, чем успела подумать о том, что она отвечает; она сказала: «Это не может так продолжаться, этого не будет, вы будете здоровы – совсем».
Она теперь сначала видела его и переживала теперь все то, что она чувствовала тогда. Она вспомнила продолжительный, грустный, строгий взгляд его при этих словах и поняла значение упрека и отчаяния этого продолжительного взгляда.
«Я согласилась, – говорила себе теперь Наташа, – что было бы ужасно, если б он остался всегда страдающим. Я сказала это тогда так только потому, что для него это было бы ужасно, а он понял это иначе. Он подумал, что это для меня ужасно бы было. Он тогда еще хотел жить – боялся смерти. И я так грубо, глупо сказала ему. Я не думала этого. Я думала совсем другое. Если бы я сказала то, что думала, я бы сказала: пускай бы он умирал, все время умирал бы перед моими глазами, я была бы счастлива в сравнении с тем, что я теперь. Теперь… Ничего, никого нет. Знал ли он это? Нет. Не знал и никогда не узнает. И теперь никогда, никогда уже нельзя поправить этого». И опять он говорил ей те же слова, но теперь в воображении своем Наташа отвечала ему иначе. Она останавливала его и говорила: «Ужасно для вас, но не для меня. Вы знайте, что мне без вас нет ничего в жизни, и страдать с вами для меня лучшее счастие». И он брал ее руку и жал ее так, как он жал ее в тот страшный вечер, за четыре дня перед смертью. И в воображении своем она говорила ему еще другие нежные, любовные речи, которые она могла бы сказать тогда, которые она говорила теперь. «Я люблю тебя… тебя… люблю, люблю…» – говорила она, судорожно сжимая руки, стискивая зубы с ожесточенным усилием.
И сладкое горе охватывало ее, и слезы уже выступали в глаза, но вдруг она спрашивала себя: кому она говорит это? Где он и кто он теперь? И опять все застилалось сухим, жестким недоумением, и опять, напряженно сдвинув брови, она вглядывалась туда, где он был. И вот, вот, ей казалось, она проникает тайну… Но в ту минуту, как уж ей открывалось, казалось, непонятное, громкий стук ручки замка двери болезненно поразил ее слух. Быстро и неосторожно, с испуганным, незанятым ею выражением лица, в комнату вошла горничная Дуняша.
– Пожалуйте к папаше, скорее, – сказала Дуняша с особенным и оживленным выражением. – Несчастье, о Петре Ильиче… письмо, – всхлипнув, проговорила она.


Кроме общего чувства отчуждения от всех людей, Наташа в это время испытывала особенное чувство отчуждения от лиц своей семьи. Все свои: отец, мать, Соня, были ей так близки, привычны, так будничны, что все их слова, чувства казались ей оскорблением того мира, в котором она жила последнее время, и она не только была равнодушна, но враждебно смотрела на них. Она слышала слова Дуняши о Петре Ильиче, о несчастии, но не поняла их.
«Какое там у них несчастие, какое может быть несчастие? У них все свое старое, привычное и покойное», – мысленно сказала себе Наташа.
Когда она вошла в залу, отец быстро выходил из комнаты графини. Лицо его было сморщено и мокро от слез. Он, видимо, выбежал из той комнаты, чтобы дать волю давившим его рыданиям. Увидав Наташу, он отчаянно взмахнул руками и разразился болезненно судорожными всхлипываниями, исказившими его круглое, мягкое лицо.
– Пе… Петя… Поди, поди, она… она… зовет… – И он, рыдая, как дитя, быстро семеня ослабевшими ногами, подошел к стулу и упал почти на него, закрыв лицо руками.
Вдруг как электрический ток пробежал по всему существу Наташи. Что то страшно больно ударило ее в сердце. Она почувствовала страшную боль; ей показалось, что что то отрывается в ней и что она умирает. Но вслед за болью она почувствовала мгновенно освобождение от запрета жизни, лежавшего на ней. Увидав отца и услыхав из за двери страшный, грубый крик матери, она мгновенно забыла себя и свое горе. Она подбежала к отцу, но он, бессильно махая рукой, указывал на дверь матери. Княжна Марья, бледная, с дрожащей нижней челюстью, вышла из двери и взяла Наташу за руку, говоря ей что то. Наташа не видела, не слышала ее. Она быстрыми шагами вошла в дверь, остановилась на мгновение, как бы в борьбе с самой собой, и подбежала к матери.
Графиня лежала на кресле, странно неловко вытягиваясь, и билась головой об стену. Соня и девушки держали ее за руки.
– Наташу, Наташу!.. – кричала графиня. – Неправда, неправда… Он лжет… Наташу! – кричала она, отталкивая от себя окружающих. – Подите прочь все, неправда! Убили!.. ха ха ха ха!.. неправда!
Наташа стала коленом на кресло, нагнулась над матерью, обняла ее, с неожиданной силой подняла, повернула к себе ее лицо и прижалась к ней.
– Маменька!.. голубчик!.. Я тут, друг мой. Маменька, – шептала она ей, не замолкая ни на секунду.
Она не выпускала матери, нежно боролась с ней, требовала подушки, воды, расстегивала и разрывала платье на матери.
– Друг мой, голубушка… маменька, душенька, – не переставая шептала она, целуя ее голову, руки, лицо и чувствуя, как неудержимо, ручьями, щекоча ей нос и щеки, текли ее слезы.
Графиня сжала руку дочери, закрыла глаза и затихла на мгновение. Вдруг она с непривычной быстротой поднялась, бессмысленно оглянулась и, увидав Наташу, стала из всех сил сжимать ее голову. Потом она повернула к себе ее морщившееся от боли лицо и долго вглядывалась в него.
– Наташа, ты меня любишь, – сказала она тихим, доверчивым шепотом. – Наташа, ты не обманешь меня? Ты мне скажешь всю правду?
Наташа смотрела на нее налитыми слезами глазами, и в лице ее была только мольба о прощении и любви.
– Друг мой, маменька, – повторяла она, напрягая все силы своей любви на то, чтобы как нибудь снять с нее на себя излишек давившего ее горя.
И опять в бессильной борьбе с действительностью мать, отказываясь верить в то, что она могла жить, когда был убит цветущий жизнью ее любимый мальчик, спасалась от действительности в мире безумия.
Наташа не помнила, как прошел этот день, ночь, следующий день, следующая ночь. Она не спала и не отходила от матери. Любовь Наташи, упорная, терпеливая, не как объяснение, не как утешение, а как призыв к жизни, всякую секунду как будто со всех сторон обнимала графиню. На третью ночь графиня затихла на несколько минут, и Наташа закрыла глаза, облокотив голову на ручку кресла. Кровать скрипнула. Наташа открыла глаза. Графиня сидела на кровати и тихо говорила.
– Как я рада, что ты приехал. Ты устал, хочешь чаю? – Наташа подошла к ней. – Ты похорошел и возмужал, – продолжала графиня, взяв дочь за руку.
– Маменька, что вы говорите!..
– Наташа, его нет, нет больше! – И, обняв дочь, в первый раз графиня начала плакать.


Княжна Марья отложила свой отъезд. Соня, граф старались заменить Наташу, но не могли. Они видели, что она одна могла удерживать мать от безумного отчаяния. Три недели Наташа безвыходно жила при матери, спала на кресле в ее комнате, поила, кормила ее и не переставая говорила с ней, – говорила, потому что один нежный, ласкающий голос ее успокоивал графиню.
Душевная рана матери не могла залечиться. Смерть Пети оторвала половину ее жизни. Через месяц после известия о смерти Пети, заставшего ее свежей и бодрой пятидесятилетней женщиной, она вышла из своей комнаты полумертвой и не принимающею участия в жизни – старухой. Но та же рана, которая наполовину убила графиню, эта новая рана вызвала Наташу к жизни.
Душевная рана, происходящая от разрыва духовного тела, точно так же, как и рана физическая, как ни странно это кажется, после того как глубокая рана зажила и кажется сошедшейся своими краями, рана душевная, как и физическая, заживает только изнутри выпирающею силой жизни.
Так же зажила рана Наташи. Она думала, что жизнь ее кончена. Но вдруг любовь к матери показала ей, что сущность ее жизни – любовь – еще жива в ней. Проснулась любовь, и проснулась жизнь.
Последние дни князя Андрея связали Наташу с княжной Марьей. Новое несчастье еще более сблизило их. Княжна Марья отложила свой отъезд и последние три недели, как за больным ребенком, ухаживала за Наташей. Последние недели, проведенные Наташей в комнате матери, надорвали ее физические силы.
Однажды княжна Марья, в середине дня, заметив, что Наташа дрожит в лихорадочном ознобе, увела ее к себе и уложила на своей постели. Наташа легла, но когда княжна Марья, опустив сторы, хотела выйти, Наташа подозвала ее к себе.
– Мне не хочется спать. Мари, посиди со мной.
– Ты устала – постарайся заснуть.
– Нет, нет. Зачем ты увела меня? Она спросит.
– Ей гораздо лучше. Она нынче так хорошо говорила, – сказала княжна Марья.
Наташа лежала в постели и в полутьме комнаты рассматривала лицо княжны Марьи.
«Похожа она на него? – думала Наташа. – Да, похожа и не похожа. Но она особенная, чужая, совсем новая, неизвестная. И она любит меня. Что у ней на душе? Все доброе. Но как? Как она думает? Как она на меня смотрит? Да, она прекрасная».
– Маша, – сказала она, робко притянув к себе ее руку. – Маша, ты не думай, что я дурная. Нет? Маша, голубушка. Как я тебя люблю. Будем совсем, совсем друзьями.
И Наташа, обнимая, стала целовать руки и лицо княжны Марьи. Княжна Марья стыдилась и радовалась этому выражению чувств Наташи.
С этого дня между княжной Марьей и Наташей установилась та страстная и нежная дружба, которая бывает только между женщинами. Они беспрестанно целовались, говорили друг другу нежные слова и большую часть времени проводили вместе. Если одна выходила, то другаябыла беспокойна и спешила присоединиться к ней. Они вдвоем чувствовали большее согласие между собой, чем порознь, каждая сама с собою. Между ними установилось чувство сильнейшее, чем дружба: это было исключительное чувство возможности жизни только в присутствии друг друга.
Иногда они молчали целые часы; иногда, уже лежа в постелях, они начинали говорить и говорили до утра. Они говорили большей частию о дальнем прошедшем. Княжна Марья рассказывала про свое детство, про свою мать, про своего отца, про свои мечтания; и Наташа, прежде с спокойным непониманием отворачивавшаяся от этой жизни, преданности, покорности, от поэзии христианского самоотвержения, теперь, чувствуя себя связанной любовью с княжной Марьей, полюбила и прошедшее княжны Марьи и поняла непонятную ей прежде сторону жизни. Она не думала прилагать к своей жизни покорность и самоотвержение, потому что она привыкла искать других радостей, но она поняла и полюбила в другой эту прежде непонятную ей добродетель. Для княжны Марьи, слушавшей рассказы о детстве и первой молодости Наташи, тоже открывалась прежде непонятная сторона жизни, вера в жизнь, в наслаждения жизни.
Они всё точно так же никогда не говорили про него с тем, чтобы не нарушать словами, как им казалось, той высоты чувства, которая была в них, а это умолчание о нем делало то, что понемногу, не веря этому, они забывали его.
Наташа похудела, побледнела и физически так стала слаба, что все постоянно говорили о ее здоровье, и ей это приятно было. Но иногда на нее неожиданно находил не только страх смерти, но страх болезни, слабости, потери красоты, и невольно она иногда внимательно разглядывала свою голую руку, удивляясь на ее худобу, или заглядывалась по утрам в зеркало на свое вытянувшееся, жалкое, как ей казалось, лицо. Ей казалось, что это так должно быть, и вместе с тем становилось страшно и грустно.
Один раз она скоро взошла наверх и тяжело запыхалась. Тотчас же невольно она придумала себе дело внизу и оттуда вбежала опять наверх, пробуя силы и наблюдая за собой.
Другой раз она позвала Дуняшу, и голос ее задребезжал. Она еще раз кликнула ее, несмотря на то, что она слышала ее шаги, – кликнула тем грудным голосом, которым она певала, и прислушалась к нему.
Она не знала этого, не поверила бы, но под казавшимся ей непроницаемым слоем ила, застлавшим ее душу, уже пробивались тонкие, нежные молодые иглы травы, которые должны были укорениться и так застлать своими жизненными побегами задавившее ее горе, что его скоро будет не видно и не заметно. Рана заживала изнутри. В конце января княжна Марья уехала в Москву, и граф настоял на том, чтобы Наташа ехала с нею, с тем чтобы посоветоваться с докторами.


После столкновения при Вязьме, где Кутузов не мог удержать свои войска от желания опрокинуть, отрезать и т. д., дальнейшее движение бежавших французов и за ними бежавших русских, до Красного, происходило без сражений. Бегство было так быстро, что бежавшая за французами русская армия не могла поспевать за ними, что лошади в кавалерии и артиллерии становились и что сведения о движении французов были всегда неверны.
Люди русского войска были так измучены этим непрерывным движением по сорок верст в сутки, что не могли двигаться быстрее.
Чтобы понять степень истощения русской армии, надо только ясно понять значение того факта, что, потеряв ранеными и убитыми во все время движения от Тарутина не более пяти тысяч человек, не потеряв сотни людей пленными, армия русская, вышедшая из Тарутина в числе ста тысяч, пришла к Красному в числе пятидесяти тысяч.
Быстрое движение русских за французами действовало на русскую армию точно так же разрушительно, как и бегство французов. Разница была только в том, что русская армия двигалась произвольно, без угрозы погибели, которая висела над французской армией, и в том, что отсталые больные у французов оставались в руках врага, отсталые русские оставались у себя дома. Главная причина уменьшения армии Наполеона была быстрота движения, и несомненным доказательством тому служит соответственное уменьшение русских войск.
Вся деятельность Кутузова, как это было под Тарутиным и под Вязьмой, была направлена только к тому, чтобы, – насколько то было в его власти, – не останавливать этого гибельного для французов движения (как хотели в Петербурге и в армии русские генералы), а содействовать ему и облегчить движение своих войск.
Но, кроме того, со времени выказавшихся в войсках утомления и огромной убыли, происходивших от быстроты движения, еще другая причина представлялась Кутузову для замедления движения войск и для выжидания. Цель русских войск была – следование за французами. Путь французов был неизвестен, и потому, чем ближе следовали наши войска по пятам французов, тем больше они проходили расстояния. Только следуя в некотором расстоянии, можно было по кратчайшему пути перерезывать зигзаги, которые делали французы. Все искусные маневры, которые предлагали генералы, выражались в передвижениях войск, в увеличении переходов, а единственно разумная цель состояла в том, чтобы уменьшить эти переходы. И к этой цели во всю кампанию, от Москвы до Вильны, была направлена деятельность Кутузова – не случайно, не временно, но так последовательно, что он ни разу не изменил ей.
Кутузов знал не умом или наукой, а всем русским существом своим знал и чувствовал то, что чувствовал каждый русский солдат, что французы побеждены, что враги бегут и надо выпроводить их; но вместе с тем он чувствовал, заодно с солдатами, всю тяжесть этого, неслыханного по быстроте и времени года, похода.
Но генералам, в особенности не русским, желавшим отличиться, удивить кого то, забрать в плен для чего то какого нибудь герцога или короля, – генералам этим казалось теперь, когда всякое сражение было и гадко и бессмысленно, им казалось, что теперь то самое время давать сражения и побеждать кого то. Кутузов только пожимал плечами, когда ему один за другим представляли проекты маневров с теми дурно обутыми, без полушубков, полуголодными солдатами, которые в один месяц, без сражений, растаяли до половины и с которыми, при наилучших условиях продолжающегося бегства, надо было пройти до границы пространство больше того, которое было пройдено.
В особенности это стремление отличиться и маневрировать, опрокидывать и отрезывать проявлялось тогда, когда русские войска наталкивались на войска французов.
Так это случилось под Красным, где думали найти одну из трех колонн французов и наткнулись на самого Наполеона с шестнадцатью тысячами. Несмотря на все средства, употребленные Кутузовым, для того чтобы избавиться от этого пагубного столкновения и чтобы сберечь свои войска, три дня у Красного продолжалось добивание разбитых сборищ французов измученными людьми русской армии.
Толь написал диспозицию: die erste Colonne marschiert [первая колонна направится туда то] и т. д. И, как всегда, сделалось все не по диспозиции. Принц Евгений Виртембергский расстреливал с горы мимо бегущие толпы французов и требовал подкрепления, которое не приходило. Французы, по ночам обегая русских, рассыпались, прятались в леса и пробирались, кто как мог, дальше.
Милорадович, который говорил, что он знать ничего не хочет о хозяйственных делах отряда, которого никогда нельзя было найти, когда его было нужно, «chevalier sans peur et sans reproche» [«рыцарь без страха и упрека»], как он сам называл себя, и охотник до разговоров с французами, посылал парламентеров, требуя сдачи, и терял время и делал не то, что ему приказывали.
– Дарю вам, ребята, эту колонну, – говорил он, подъезжая к войскам и указывая кавалеристам на французов. И кавалеристы на худых, ободранных, еле двигающихся лошадях, подгоняя их шпорами и саблями, рысцой, после сильных напряжений, подъезжали к подаренной колонне, то есть к толпе обмороженных, закоченевших и голодных французов; и подаренная колонна кидала оружие и сдавалась, чего ей уже давно хотелось.
Под Красным взяли двадцать шесть тысяч пленных, сотни пушек, какую то палку, которую называли маршальским жезлом, и спорили о том, кто там отличился, и были этим довольны, но очень сожалели о том, что не взяли Наполеона или хоть какого нибудь героя, маршала, и упрекали в этом друг друга и в особенности Кутузова.
Люди эти, увлекаемые своими страстями, были слепыми исполнителями только самого печального закона необходимости; но они считали себя героями и воображали, что то, что они делали, было самое достойное и благородное дело. Они обвиняли Кутузова и говорили, что он с самого начала кампании мешал им победить Наполеона, что он думает только об удовлетворении своих страстей и не хотел выходить из Полотняных Заводов, потому что ему там было покойно; что он под Красным остановил движенье только потому, что, узнав о присутствии Наполеона, он совершенно потерялся; что можно предполагать, что он находится в заговоре с Наполеоном, что он подкуплен им, [Записки Вильсона. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ] и т. д., и т. д.
Мало того, что современники, увлекаемые страстями, говорили так, – потомство и история признали Наполеона grand, a Кутузова: иностранцы – хитрым, развратным, слабым придворным стариком; русские – чем то неопределенным – какой то куклой, полезной только по своему русскому имени…


В 12 м и 13 м годах Кутузова прямо обвиняли за ошибки. Государь был недоволен им. И в истории, написанной недавно по высочайшему повелению, сказано, что Кутузов был хитрый придворный лжец, боявшийся имени Наполеона и своими ошибками под Красным и под Березиной лишивший русские войска славы – полной победы над французами. [История 1812 года Богдановича: характеристика Кутузова и рассуждение о неудовлетворительности результатов Красненских сражений. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ]
Такова судьба не великих людей, не grand homme, которых не признает русский ум, а судьба тех редких, всегда одиноких людей, которые, постигая волю провидения, подчиняют ей свою личную волю. Ненависть и презрение толпы наказывают этих людей за прозрение высших законов.
Для русских историков – странно и страшно сказать – Наполеон – это ничтожнейшее орудие истории – никогда и нигде, даже в изгнании, не выказавший человеческого достоинства, – Наполеон есть предмет восхищения и восторга; он grand. Кутузов же, тот человек, который от начала и до конца своей деятельности в 1812 году, от Бородина и до Вильны, ни разу ни одним действием, ни словом не изменяя себе, являет необычайный s истории пример самоотвержения и сознания в настоящем будущего значения события, – Кутузов представляется им чем то неопределенным и жалким, и, говоря о Кутузове и 12 м годе, им всегда как будто немножко стыдно.
А между тем трудно себе представить историческое лицо, деятельность которого так неизменно постоянно была бы направлена к одной и той же цели. Трудно вообразить себе цель, более достойную и более совпадающую с волею всего народа. Еще труднее найти другой пример в истории, где бы цель, которую поставило себе историческое лицо, была бы так совершенно достигнута, как та цель, к достижению которой была направлена вся деятельность Кутузова в 1812 году.
Кутузов никогда не говорил о сорока веках, которые смотрят с пирамид, о жертвах, которые он приносит отечеству, о том, что он намерен совершить или совершил: он вообще ничего не говорил о себе, не играл никакой роли, казался всегда самым простым и обыкновенным человеком и говорил самые простые и обыкновенные вещи. Он писал письма своим дочерям и m me Stael, читал романы, любил общество красивых женщин, шутил с генералами, офицерами и солдатами и никогда не противоречил тем людям, которые хотели ему что нибудь доказывать. Когда граф Растопчин на Яузском мосту подскакал к Кутузову с личными упреками о том, кто виноват в погибели Москвы, и сказал: «Как же вы обещали не оставлять Москвы, не дав сраженья?» – Кутузов отвечал: «Я и не оставлю Москвы без сражения», несмотря на то, что Москва была уже оставлена. Когда приехавший к нему от государя Аракчеев сказал, что надо бы Ермолова назначить начальником артиллерии, Кутузов отвечал: «Да, я и сам только что говорил это», – хотя он за минуту говорил совсем другое. Какое дело было ему, одному понимавшему тогда весь громадный смысл события, среди бестолковой толпы, окружавшей его, какое ему дело было до того, к себе или к нему отнесет граф Растопчин бедствие столицы? Еще менее могло занимать его то, кого назначат начальником артиллерии.
Не только в этих случаях, но беспрестанно этот старый человек дошедший опытом жизни до убеждения в том, что мысли и слова, служащие им выражением, не суть двигатели людей, говорил слова совершенно бессмысленные – первые, которые ему приходили в голову.
Но этот самый человек, так пренебрегавший своими словами, ни разу во всю свою деятельность не сказал ни одного слова, которое было бы не согласно с той единственной целью, к достижению которой он шел во время всей войны. Очевидно, невольно, с тяжелой уверенностью, что не поймут его, он неоднократно в самых разнообразных обстоятельствах высказывал свою мысль. Начиная от Бородинского сражения, с которого начался его разлад с окружающими, он один говорил, что Бородинское сражение есть победа, и повторял это и изустно, и в рапортах, и донесениях до самой своей смерти. Он один сказал, что потеря Москвы не есть потеря России. Он в ответ Лористону на предложение о мире отвечал, что мира не может быть, потому что такова воля народа; он один во время отступления французов говорил, что все наши маневры не нужны, что все сделается само собой лучше, чем мы того желаем, что неприятелю надо дать золотой мост, что ни Тарутинское, ни Вяземское, ни Красненское сражения не нужны, что с чем нибудь надо прийти на границу, что за десять французов он не отдаст одного русского.
И он один, этот придворный человек, как нам изображают его, человек, который лжет Аракчееву с целью угодить государю, – он один, этот придворный человек, в Вильне, тем заслуживая немилость государя, говорит, что дальнейшая война за границей вредна и бесполезна.
Но одни слова не доказали бы, что он тогда понимал значение события. Действия его – все без малейшего отступления, все были направлены к одной и той же цели, выражающейся в трех действиях: 1) напрячь все свои силы для столкновения с французами, 2) победить их и 3) изгнать из России, облегчая, насколько возможно, бедствия народа и войска.
Он, тот медлитель Кутузов, которого девиз есть терпение и время, враг решительных действий, он дает Бородинское сражение, облекая приготовления к нему в беспримерную торжественность. Он, тот Кутузов, который в Аустерлицком сражении, прежде начала его, говорит, что оно будет проиграно, в Бородине, несмотря на уверения генералов о том, что сражение проиграно, несмотря на неслыханный в истории пример того, что после выигранного сражения войско должно отступать, он один, в противность всем, до самой смерти утверждает, что Бородинское сражение – победа. Он один во все время отступления настаивает на том, чтобы не давать сражений, которые теперь бесполезны, не начинать новой войны и не переходить границ России.
Теперь понять значение события, если только не прилагать к деятельности масс целей, которые были в голове десятка людей, легко, так как все событие с его последствиями лежит перед нами.
Но каким образом тогда этот старый человек, один, в противность мнения всех, мог угадать, так верно угадал тогда значение народного смысла события, что ни разу во всю свою деятельность не изменил ему?
Источник этой необычайной силы прозрения в смысл совершающихся явлений лежал в том народном чувстве, которое он носил в себе во всей чистоте и силе его.
Только признание в нем этого чувства заставило народ такими странными путями из в немилости находящегося старика выбрать его против воли царя в представители народной войны. И только это чувство поставило его на ту высшую человеческую высоту, с которой он, главнокомандующий, направлял все свои силы не на то, чтоб убивать и истреблять людей, а на то, чтобы спасать и жалеть их.
Простая, скромная и потому истинно величественная фигура эта не могла улечься в ту лживую форму европейского героя, мнимо управляющего людьми, которую придумала история.
Для лакея не может быть великого человека, потому что у лакея свое понятие о величии.


5 ноября был первый день так называемого Красненского сражения. Перед вечером, когда уже после многих споров и ошибок генералов, зашедших не туда, куда надо; после рассылок адъютантов с противуприказаниями, когда уже стало ясно, что неприятель везде бежит и сражения не может быть и не будет, Кутузов выехал из Красного и поехал в Доброе, куда была переведена в нынешний день главная квартира.
День был ясный, морозный. Кутузов с огромной свитой недовольных им, шушукающихся за ним генералов, верхом на своей жирной белой лошадке ехал к Доброму. По всей дороге толпились, отогреваясь у костров, партии взятых нынешний день французских пленных (их взято было в этот день семь тысяч). Недалеко от Доброго огромная толпа оборванных, обвязанных и укутанных чем попало пленных гудела говором, стоя на дороге подле длинного ряда отпряженных французских орудий. При приближении главнокомандующего говор замолк, и все глаза уставились на Кутузова, который в своей белой с красным околышем шапке и ватной шинели, горбом сидевшей на его сутуловатых плечах, медленно подвигался по дороге. Один из генералов докладывал Кутузову, где взяты орудия и пленные.
Кутузов, казалось, чем то озабочен и не слышал слов генерала. Он недовольно щурился и внимательно и пристально вглядывался в те фигуры пленных, которые представляли особенно жалкий вид. Большая часть лиц французских солдат были изуродованы отмороженными носами и щеками, и почти у всех были красные, распухшие и гноившиеся глаза.
Одна кучка французов стояла близко у дороги, и два солдата – лицо одного из них было покрыто болячками – разрывали руками кусок сырого мяса. Что то было страшное и животное в том беглом взгляде, который они бросили на проезжавших, и в том злобном выражении, с которым солдат с болячками, взглянув на Кутузова, тотчас же отвернулся и продолжал свое дело.
Кутузов долго внимательно поглядел на этих двух солдат; еще более сморщившись, он прищурил глаза и раздумчиво покачал головой. В другом месте он заметил русского солдата, который, смеясь и трепля по плечу француза, что то ласково говорил ему. Кутузов опять с тем же выражением покачал головой.
– Что ты говоришь? Что? – спросил он у генерала, продолжавшего докладывать и обращавшего внимание главнокомандующего на французские взятые знамена, стоявшие перед фронтом Преображенского полка.
– А, знамена! – сказал Кутузов, видимо с трудом отрываясь от предмета, занимавшего его мысли. Он рассеянно оглянулся. Тысячи глаз со всех сторон, ожидая его сло ва, смотрели на него.
Перед Преображенским полком он остановился, тяжело вздохнул и закрыл глаза. Кто то из свиты махнул, чтобы державшие знамена солдаты подошли и поставили их древками знамен вокруг главнокомандующего. Кутузов помолчал несколько секунд и, видимо неохотно, подчиняясь необходимости своего положения, поднял голову и начал говорить. Толпы офицеров окружили его. Он внимательным взглядом обвел кружок офицеров, узнав некоторых из них.
– Благодарю всех! – сказал он, обращаясь к солдатам и опять к офицерам. В тишине, воцарившейся вокруг него, отчетливо слышны были его медленно выговариваемые слова. – Благодарю всех за трудную и верную службу. Победа совершенная, и Россия не забудет вас. Вам слава вовеки! – Он помолчал, оглядываясь.
– Нагни, нагни ему голову то, – сказал он солдату, державшему французского орла и нечаянно опустившему его перед знаменем преображенцев. – Пониже, пониже, так то вот. Ура! ребята, – быстрым движением подбородка обратись к солдатам, проговорил он.
– Ура ра ра! – заревели тысячи голосов. Пока кричали солдаты, Кутузов, согнувшись на седле, склонил голову, и глаз его засветился кротким, как будто насмешливым, блеском.
– Вот что, братцы, – сказал он, когда замолкли голоса…
И вдруг голос и выражение лица его изменились: перестал говорить главнокомандующий, а заговорил простой, старый человек, очевидно что то самое нужное желавший сообщить теперь своим товарищам.
В толпе офицеров и в рядах солдат произошло движение, чтобы яснее слышать то, что он скажет теперь.
– А вот что, братцы. Я знаю, трудно вам, да что же делать! Потерпите; недолго осталось. Выпроводим гостей, отдохнем тогда. За службу вашу вас царь не забудет. Вам трудно, да все же вы дома; а они – видите, до чего они дошли, – сказал он, указывая на пленных. – Хуже нищих последних. Пока они были сильны, мы себя не жалели, а теперь их и пожалеть можно. Тоже и они люди. Так, ребята?
Он смотрел вокруг себя, и в упорных, почтительно недоумевающих, устремленных на него взглядах он читал сочувствие своим словам: лицо его становилось все светлее и светлее от старческой кроткой улыбки, звездами морщившейся в углах губ и глаз. Он помолчал и как бы в недоумении опустил голову.
– А и то сказать, кто же их к нам звал? Поделом им, м… и… в г…. – вдруг сказал он, подняв голову. И, взмахнув нагайкой, он галопом, в первый раз во всю кампанию, поехал прочь от радостно хохотавших и ревевших ура, расстроивавших ряды солдат.
Слова, сказанные Кутузовым, едва ли были поняты войсками. Никто не сумел бы передать содержания сначала торжественной и под конец простодушно стариковской речи фельдмаршала; но сердечный смысл этой речи не только был понят, но то самое, то самое чувство величественного торжества в соединении с жалостью к врагам и сознанием своей правоты, выраженное этим, именно этим стариковским, добродушным ругательством, – это самое (чувство лежало в душе каждого солдата и выразилось радостным, долго не умолкавшим криком. Когда после этого один из генералов с вопросом о том, не прикажет ли главнокомандующий приехать коляске, обратился к нему, Кутузов, отвечая, неожиданно всхлипнул, видимо находясь в сильном волнении.


8 го ноября последний день Красненских сражений; уже смерклось, когда войска пришли на место ночлега. Весь день был тихий, морозный, с падающим легким, редким снегом; к вечеру стало выясняться. Сквозь снежинки виднелось черно лиловое звездное небо, и мороз стал усиливаться.
Мушкатерский полк, вышедший из Тарутина в числе трех тысяч, теперь, в числе девятисот человек, пришел одним из первых на назначенное место ночлега, в деревне на большой дороге. Квартиргеры, встретившие полк, объявили, что все избы заняты больными и мертвыми французами, кавалеристами и штабами. Была только одна изба для полкового командира.
Полковой командир подъехал к своей избе. Полк прошел деревню и у крайних изб на дороге поставил ружья в козлы.
Как огромное, многочленное животное, полк принялся за работу устройства своего логовища и пищи. Одна часть солдат разбрелась, по колено в снегу, в березовый лес, бывший вправо от деревни, и тотчас же послышались в лесу стук топоров, тесаков, треск ломающихся сучьев и веселые голоса; другая часть возилась около центра полковых повозок и лошадей, поставленных в кучку, доставая котлы, сухари и задавая корм лошадям; третья часть рассыпалась в деревне, устраивая помещения штабным, выбирая мертвые тела французов, лежавшие по избам, и растаскивая доски, сухие дрова и солому с крыш для костров и плетни для защиты.
Человек пятнадцать солдат за избами, с края деревни, с веселым криком раскачивали высокий плетень сарая, с которого снята уже была крыша.
– Ну, ну, разом, налегни! – кричали голоса, и в темноте ночи раскачивалось с морозным треском огромное, запорошенное снегом полотно плетня. Чаще и чаще трещали нижние колья, и, наконец, плетень завалился вместе с солдатами, напиравшими на него. Послышался громкий грубо радостный крик и хохот.
– Берись по двое! рочаг подавай сюда! вот так то. Куда лезешь то?
– Ну, разом… Да стой, ребята!.. С накрика!
Все замолкли, и негромкий, бархатно приятный голос запел песню. В конце третьей строфы, враз с окончанием последнего звука, двадцать голосов дружно вскрикнули: «Уууу! Идет! Разом! Навались, детки!..» Но, несмотря на дружные усилия, плетень мало тронулся, и в установившемся молчании слышалось тяжелое пыхтенье.
– Эй вы, шестой роты! Черти, дьяволы! Подсоби… тоже мы пригодимся.
Шестой роты человек двадцать, шедшие в деревню, присоединились к тащившим; и плетень, саженей в пять длины и в сажень ширины, изогнувшись, надавя и режа плечи пыхтевших солдат, двинулся вперед по улице деревни.
– Иди, что ли… Падай, эка… Чего стал? То то… Веселые, безобразные ругательства не замолкали.
– Вы чего? – вдруг послышался начальственный голос солдата, набежавшего на несущих.
– Господа тут; в избе сам анарал, а вы, черти, дьяволы, матершинники. Я вас! – крикнул фельдфебель и с размаху ударил в спину первого подвернувшегося солдата. – Разве тихо нельзя?
Солдаты замолкли. Солдат, которого ударил фельдфебель, стал, покряхтывая, обтирать лицо, которое он в кровь разодрал, наткнувшись на плетень.
– Вишь, черт, дерется как! Аж всю морду раскровянил, – сказал он робким шепотом, когда отошел фельдфебель.
– Али не любишь? – сказал смеющийся голос; и, умеряя звуки голосов, солдаты пошли дальше. Выбравшись за деревню, они опять заговорили так же громко, пересыпая разговор теми же бесцельными ругательствами.
В избе, мимо которой проходили солдаты, собралось высшее начальство, и за чаем шел оживленный разговор о прошедшем дне и предполагаемых маневрах будущего. Предполагалось сделать фланговый марш влево, отрезать вице короля и захватить его.
Когда солдаты притащили плетень, уже с разных сторон разгорались костры кухонь. Трещали дрова, таял снег, и черные тени солдат туда и сюда сновали по всему занятому, притоптанному в снегу, пространству.
Топоры, тесаки работали со всех сторон. Все делалось без всякого приказания. Тащились дрова про запас ночи, пригораживались шалашики начальству, варились котелки, справлялись ружья и амуниция.
Притащенный плетень осьмою ротой поставлен полукругом со стороны севера, подперт сошками, и перед ним разложен костер. Пробили зарю, сделали расчет, поужинали и разместились на ночь у костров – кто чиня обувь, кто куря трубку, кто, донага раздетый, выпаривая вшей.


Казалось бы, что в тех, почти невообразимо тяжелых условиях существования, в которых находились в то время русские солдаты, – без теплых сапог, без полушубков, без крыши над головой, в снегу при 18° мороза, без полного даже количества провианта, не всегда поспевавшего за армией, – казалось, солдаты должны бы были представлять самое печальное и унылое зрелище.
Напротив, никогда, в самых лучших материальных условиях, войско не представляло более веселого, оживленного зрелища. Это происходило оттого, что каждый день выбрасывалось из войска все то, что начинало унывать или слабеть. Все, что было физически и нравственно слабого, давно уже осталось назади: оставался один цвет войска – по силе духа и тела.
К осьмой роте, пригородившей плетень, собралось больше всего народа. Два фельдфебеля присели к ним, и костер их пылал ярче других. Они требовали за право сиденья под плетнем приношения дров.
– Эй, Макеев, что ж ты …. запропал или тебя волки съели? Неси дров то, – кричал один краснорожий рыжий солдат, щурившийся и мигавший от дыма, но не отодвигавшийся от огня. – Поди хоть ты, ворона, неси дров, – обратился этот солдат к другому. Рыжий был не унтер офицер и не ефрейтор, но был здоровый солдат, и потому повелевал теми, которые были слабее его. Худенький, маленький, с вострым носиком солдат, которого назвали вороной, покорно встал и пошел было исполнять приказание, но в это время в свет костра вступила уже тонкая красивая фигура молодого солдата, несшего беремя дров.