Арбогаст (военный магистр)
| Арбогаст |
Флавий Арбогаст (лат. Flavius Arbogastes, ум. 394 г.) — римский полководец франкского происхождения в конце IV века, занимал пост командующего всеми войсками (magister militum) в западной части Римской империи в 388—394 гг. при императоре Валентиниане II.
Содержание
При императоре Валентиниане
Император Грациан назначил франка Арбогаста в помощники своему полководцу Бавтону, тоже франку. Как замечает Зосима, оба военачальника из варваров пользовались большим авторитетом среди солдат из-за их неподкупности, храбрости и равнодушию к богатствам.[1] Имя Арбогаста впервые появляется в истории при описании сражений с готами ок. 380 года во Фракии.
Когда узурпатор Магн Максим убил правящего императора Грациана в 383 году и выгнал императора-соправителя Валентиниана в 387, Арбогаст сохранил верность низвергнутому императору и возвысился в 388 после разгрома Максима войсками Феодосия Великого, императора восточной части Римской империи. Юный Валентиниан II был восстановлен на троне, а Арбогаст возглавил его войска (после смерти Бавтона). Зосима утверждает, что Арбогаст не был назначен, а захватил пост командующего войсками, пользуясь симпатиями солдат.
Сократ Схоластик охарактеризовал Арбогаста как человека «со свирепым и жестоким нравом».[2] Повзрослевший Валентиниан тоже не отличался сдержанностью и вступал в конфликты с всемогущим военачальником. По словам Филосторгия, «разговаривая однажды во дворце с Арбогастом и будучи приведен его словами в гнев, он хотел было обнажить меч против военачальника, но был удержан, так как телохранитель, у которого он попытался выхватить меч, удержал его.»[3] Зосима передаёт другую историю.[1] По его словам Валентиниан, раздосадованный независимым поведением полководца, передал Арбогасту указ о его смещении с поста командующего войсками. Тот прочитал и разорвал указ со словами: «Не ты мне давал командование, не тебе лишать его». После чего, по мнению некоторых писателей, Валентиниан и попытался выхватить меч.
О бессилии императора и фактическом правлении Арбогаста сообщает Александр Сульпиций, чей труд известен только в цитатах Григория Турского:
«Когда император Валентиниан, запершись во дворце под Вьенном, вел почти только частную жизнь, то всю заботу о военном деле передали франкским наемникам, а ведение гражданских дел было поручено Арбогасту. Среди всех воинов, принявших военную присягу, нельзя было найти ни одного, который решился бы выполнить личное указание императора или его распоряжение.»[4]
При императоре Евгении
Ненависть между императором и его полководцем стала проявляться открыто. Валентиниан посылал частые письма своему покровителю Феодосию Великому с жалобами на Арбогаста и просьбой о помощи.[1] Арбогаст также колебался, как ему поступить, пока наконец не решился на устранение императора. В мае 392 года во Вьенне императора Валентиниана обнаружили повешенным. Филосторгий передаёт эту историю так:
«Тогда Арбогаст не стал больше расспрашивать, но впоследствии в Виенне Галльской, увидев, что император после второго завтрака, в полдень, в укромном месте дворца забавляется с шутами пусканием в реке пузырей, подослал к нему нескольких телохранителей, которые, воспользовавшись тем, что никого из императорских слуг, ушедших тогда завтракать, рядом не было, руками зверски удавили несчастного. А чтобы кто-нибудь не стал искать виновников убийства, душители, надев ему на шею платок в виде петли, повесили его, чтобы казалось, будто он удавился по своей воле.»[3]
По словам Зосимы Арбогаст в присутствии солдат лично нанёс смертельную рану императору.
Преемником Валентиниана в августе 392 года был провозглашен государственный секретарь, христианин Евгений, личный друг Арбогаста. Занимая при новом императоре, которого Феодосий Великий немедленно счёл узурпатором, тот же пост, Арбогаст в союзе с сенатской аристократией способствовал языческой реставрации в Западной империи. Так Паулин в Житие Св. Амвросия сообщает, будто Арбогаст, отправляясь на войну с Феодосием, обещал превратить одну из церквей в столице (Медиолане) в конюшню, а монахов отправить в солдаты.
Падение Арбогаста
Император Феодосий назначил в соправители вместо убитого Валентиниана своего сына Гонория, и в 394 году двинул войска, чтобы сместить Евгения. 6 сентября 394 года на реке Фригид (в совр. Словении) состоялось генеральное сражение.
В начале битвы Арбогасту удалось разгромить большой отряд Феодосия, состоящий из готов-федератов, но некоторые из его военачальников решили перейти к Феодосию.[5] Император Евгений был захвачен и казнён, Арбогасту удалось бежать в горы. По сообщению Сократа Схоластика 8 сентября 394 года Арбогаст покончил жизнь самоубийством:
«Это [поражение] произошло в шестой день месяца сентября, в третье консульство Аркадия и во второе Гонория. Виновник всего зла Арбогаст, два дня убегавший от преследования войска Феодосия, видя, что ему не остается никакого средства к спасению, умертвил себя собственным мечом.»[6]
Клавдиан добавляет подробностей о гибели полководца. По его словам Арбогаст собственноручно пронзил бок двумя мечами.[7]
Напишите отзыв о статье "Арбогаст (военный магистр)"
Примечания
- ↑ 1 2 3 Зосима, кн. 4
- ↑ Сократ Схол., 5.25
- ↑ 1 2 Филосторгий, кн. 11
- ↑ Григорий Турский, «История франков», кн. 2.9
- ↑ См. Битва на реке Фригид (394)
- ↑ Сократ Схол., 5.25:
- ↑ [penelope.uchicago.edu/Thayer/E/Roman/Texts/Claudian/De_III_Consulatu_Honorii*.html Клавдиан, Panegyricus de Tertio Consulatu Honorii Augusti]
Ссылки
- Арбогаст // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
Отрывок, характеризующий Арбогаст (военный магистр)
Пьер был тем отставным добродушно доживающим свой век в Москве камергером, каких были сотни.Как бы он ужаснулся, ежели бы семь лет тому назад, когда он только приехал из за границы, кто нибудь сказал бы ему, что ему ничего не нужно искать и выдумывать, что его колея давно пробита, определена предвечно, и что, как он ни вертись, он будет тем, чем были все в его положении. Он не мог бы поверить этому! Разве не он всей душой желал, то произвести республику в России, то самому быть Наполеоном, то философом, то тактиком, победителем Наполеона? Разве не он видел возможность и страстно желал переродить порочный род человеческий и самого себя довести до высшей степени совершенства? Разве не он учреждал и школы и больницы и отпускал своих крестьян на волю?
А вместо всего этого, вот он, богатый муж неверной жены, камергер в отставке, любящий покушать, выпить и расстегнувшись побранить легко правительство, член Московского Английского клуба и всеми любимый член московского общества. Он долго не мог помириться с той мыслью, что он есть тот самый отставной московский камергер, тип которого он так глубоко презирал семь лет тому назад.
Иногда он утешал себя мыслями, что это только так, покамест, он ведет эту жизнь; но потом его ужасала другая мысль, что так, покамест, уже сколько людей входили, как он, со всеми зубами и волосами в эту жизнь и в этот клуб и выходили оттуда без одного зуба и волоса.
В минуты гордости, когда он думал о своем положении, ему казалось, что он совсем другой, особенный от тех отставных камергеров, которых он презирал прежде, что те были пошлые и глупые, довольные и успокоенные своим положением, «а я и теперь всё недоволен, всё мне хочется сделать что то для человечества», – говорил он себе в минуты гордости. «А может быть и все те мои товарищи, точно так же, как и я, бились, искали какой то новой, своей дороги в жизни, и так же как и я силой обстановки, общества, породы, той стихийной силой, против которой не властен человек, были приведены туда же, куда и я», говорил он себе в минуты скромности, и поживши в Москве несколько времени, он не презирал уже, а начинал любить, уважать и жалеть, так же как и себя, своих по судьбе товарищей.
На Пьера не находили, как прежде, минуты отчаяния, хандры и отвращения к жизни; но та же болезнь, выражавшаяся прежде резкими припадками, была вогнана внутрь и ни на мгновенье не покидала его. «К чему? Зачем? Что такое творится на свете?» спрашивал он себя с недоумением по нескольку раз в день, невольно начиная вдумываться в смысл явлений жизни; но опытом зная, что на вопросы эти не было ответов, он поспешно старался отвернуться от них, брался за книгу, или спешил в клуб, или к Аполлону Николаевичу болтать о городских сплетнях.
«Елена Васильевна, никогда ничего не любившая кроме своего тела и одна из самых глупых женщин в мире, – думал Пьер – представляется людям верхом ума и утонченности, и перед ней преклоняются. Наполеон Бонапарт был презираем всеми до тех пор, пока он был велик, и с тех пор как он стал жалким комедиантом – император Франц добивается предложить ему свою дочь в незаконные супруги. Испанцы воссылают мольбы Богу через католическое духовенство в благодарность за то, что они победили 14 го июня французов, а французы воссылают мольбы через то же католическое духовенство о том, что они 14 го июня победили испанцев. Братья мои масоны клянутся кровью в том, что они всем готовы жертвовать для ближнего, а не платят по одному рублю на сборы бедных и интригуют Астрея против Ищущих манны, и хлопочут о настоящем Шотландском ковре и об акте, смысла которого не знает и тот, кто писал его, и которого никому не нужно. Все мы исповедуем христианский закон прощения обид и любви к ближнему – закон, вследствие которого мы воздвигли в Москве сорок сороков церквей, а вчера засекли кнутом бежавшего человека, и служитель того же самого закона любви и прощения, священник, давал целовать солдату крест перед казнью». Так думал Пьер, и эта вся, общая, всеми признаваемая ложь, как он ни привык к ней, как будто что то новое, всякий раз изумляла его. – «Я понимаю эту ложь и путаницу, думал он, – но как мне рассказать им всё, что я понимаю? Я пробовал и всегда находил, что и они в глубине души понимают то же, что и я, но стараются только не видеть ее . Стало быть так надо! Но мне то, мне куда деваться?» думал Пьер. Он испытывал несчастную способность многих, особенно русских людей, – способность видеть и верить в возможность добра и правды, и слишком ясно видеть зло и ложь жизни, для того чтобы быть в силах принимать в ней серьезное участие. Всякая область труда в глазах его соединялась со злом и обманом. Чем он ни пробовал быть, за что он ни брался – зло и ложь отталкивали его и загораживали ему все пути деятельности. А между тем надо было жить, надо было быть заняту. Слишком страшно было быть под гнетом этих неразрешимых вопросов жизни, и он отдавался первым увлечениям, чтобы только забыть их. Он ездил во всевозможные общества, много пил, покупал картины и строил, а главное читал.
Он читал и читал всё, что попадалось под руку, и читал так что, приехав домой, когда лакеи еще раздевали его, он, уже взяв книгу, читал – и от чтения переходил ко сну, и от сна к болтовне в гостиных и клубе, от болтовни к кутежу и женщинам, от кутежа опять к болтовне, чтению и вину. Пить вино для него становилось всё больше и больше физической и вместе нравственной потребностью. Несмотря на то, что доктора говорили ему, что с его корпуленцией, вино для него опасно, он очень много пил. Ему становилось вполне хорошо только тогда, когда он, сам не замечая как, опрокинув в свой большой рот несколько стаканов вина, испытывал приятную теплоту в теле, нежность ко всем своим ближним и готовность ума поверхностно отзываться на всякую мысль, не углубляясь в сущность ее. Только выпив бутылку и две вина, он смутно сознавал, что тот запутанный, страшный узел жизни, который ужасал его прежде, не так страшен, как ему казалось. С шумом в голове, болтая, слушая разговоры или читая после обеда и ужина, он беспрестанно видел этот узел, какой нибудь стороной его. Но только под влиянием вина он говорил себе: «Это ничего. Это я распутаю – вот у меня и готово объяснение. Но теперь некогда, – я после обдумаю всё это!» Но это после никогда не приходило.
