Арбус, Диана

Диана Арбус
Diane Arbus
Диана Арбус. Тестовый снимок, сделанный Алланом Арбусом в 1949 г.
Имя при рождении:	Диана Немеров
Род деятельности:	фотограф
Дата рождения:	14 марта 1923(1923-03-14)
Место рождения:	Нью-Йорк, Нью-Йорк, США
Гражданство:	США
Дата смерти:	26 июля 1971(1971-07-26) (48 лет)
Место смерти:	Гринвич-Виллидж, Манхэттен, Нью-Йорк, США
Супруг:	Аллан Арбус

Диана Арбус (англ. Diane Arbus, 1923—1971) — американский фотограф еврейского происхождения. Каталог работ Арбус, выпущенный журналом Aperture, является одним из самых раскупаемых в истории фотографии.

Биография

Детство и взросление

Диана Арбус (урождённая Диана Немеров) родилась 14 марта 1923 года в районе Гринвич города Нью-Йорк, США в семье по фамилии Немеровы и росла вблизи престижных нью-йоркских районов Парк-Авеню и Центрального Парка.

Её семья владела меховым магазином под вывеской Russeks (девичья фамилия матери Дианы) на пятой Авеню, где вместе с настоящим мехом продавались подделки под одежду знаменитых дизайнеров, вроде Chanel. Отец Дианы был главным вдохновителем этого бизнеса, настоящим трудоголиком: работа занимала почти всё его время, в остальном он редко участвовал в жизни семьи и имел множество романов на стороне. Мать Арбус занималась в основном шоппингом и разговорами по телефону и часто была недоступна для собственных детей. Воспитание детей было поручено няням (у каждого ребёнка была своя). Диана с самого детства была очень близка со своим старшим (на три года) братом Говардом (позже стал известным поэтом); своей младшей на пять лет сестре Рене, ставшей позже дизайнером интерьеров, Диана была как мать.

В 1930-е годы Диана посещала Школу этической культуры (Ethical Culture School), а чуть позже — Филдстонскую школу (Fieldston School), где и были впервые замечены её таланты к изобразительному искусству. Таланты эти всячески поощрялись отцом Дианы: он специально просил личного иллюстратора Russeks, Дороти Томпсон, регулярно заниматься с Дианой. Мисс Томпсон изучала изобразительное искусство на курсах известного берлинского художника, графика и карикатуриста Георга Гросса; позже Арбус не раз признавалась в своей любви к его творчеству. В 1937 году Диана встречает будущего актёра Аллана Арбуса и немедленно изъявляет желание выйти за него замуж. Дабы помешать этому, родители Дианы отсылают её в 1938 году на летние курсы в Каммингтонскую школу искусств, где Диана знакомится с Алексом Элиотом (Элиот в 1947 году займёт пост художественного редактора журнала Time). Алекс Элиот стал второй большой влюблённостью Дианы.

40-е и 50-е годы

В 1941 году восемнадцатилетняя Диана против воли родителей выходит замуж за Аллана Арбуса. Замужество казалось Диане единственной возможностью сбежать из-под влияния родителей. У супругов родились две дочери: Доон (в 1945) и Эми (в 1954). Диана проводила с ними очень много времени. Чтобы прокормить семью, Аллан работал на двух работах продавцом, а параллельно пытался подрабатывать фотографом, хотя всю жизнь мечтал играть в театре и кино, но из-за семейных обязанностей от этой своей мечты Аллану пришлось отказаться. В 1943 году Аллан Арбус закончил армейские курсы фотографов.

Под влиянием и с помощью мужа Диана в 1946 году становится фотографом моды: первые заказы она получает от своего отца, который частично помогает с финансированием их фотографического оборудования. В 1947 году супруги были представлены руководству издательства Конде Наст: здесь им было поручено сделать для журналов Vogue и Glamour серию фотографий о пуловерах.

В своей совместной работе Аллан всегда отвечал за сам процесс съёмки и технические стороны; Диана же выступала как автор концепции съёмки, стиля. Благодаря их невероятной слаженности при работе их часто принимали за кузена и кузину. Фэшн-фотография тех лет очень сильно ориентировалась на цветовые нюансы, неподвижность и жёсткую освещённость, однако чета Арбус всегда выступала за неформальный подход к процессу. В своей работе они пытались сломать устоявшиеся рамки модной фотографии. В 1951 году они целый год путешествуют по Европе. Диана открывает для себя возможность самовыражения и выражения своего видения мира с помощью фотографии. Вместе с мужем она готовит свои фотоработы для парижского Vogue. В середине 1950-х Арбусы знакомятся с Ричардом Аведоном, который уже тогда был образцовым фотохудожником. Долгое время Диана и Аведон оставались друзьями и почитателями работ друг друга. Однако сама Диана была недовольна своими работами.

В это время у неё обостряются тяжёлые депрессии, которые с некоторыми перерывами заставляли её страдать с самого детства. Неудовлетворённость достигнутым в работе усиливает боли. Аллан поддерживает свою жену, однако после очередного нервного срыва в 1957 году они решают перестать работать вместе. Диана начала работать самостоятельно, в то время как Аллан продолжал вести дела их студии. Но после профессионального разрыва спустя год последовал и личный. Диана и Аллан продолжали оставаться друзьями, и развелись лишь в 1969 году, когда Аллан захотел жениться во второй раз.

Диана в одиночку пытается найти свою тему в фотографии. Она посещает несколько мастер-классов известных фотографов, однако по большей части остаётся недовольна. На курсах австрийского фотографа Лизетты Модел, ставшей знаменитой благодаря своим портретам из ночной жизни города, она слышит предложение мадам Модель «фотографировать экстремальное». Как следствие, Диана в поисках натуры для подобного «экстремального» обнаруживает несколько нью-йоркских клубов с трансвеститами, где находит своих первых моделей.

В конце 1950-х годов Диана Арбус представляет ряду журналов свои первые работы на новую для себя тему.

60-е годы: работа с журналами

Знаменитый писатель Норман Мейлер, увидев первые работы Арбус, сказал: «Давать Арбус камеру — всё равно что разрешить ребёнку играть с гранатой».

В десятилетие между 1960 годом и вплоть до своей смерти в 1971 Диана Арбус зарабатывала себе на жизнь в основном в качестве свободного фоторепортёра для различных журналов. Никаких других возможностей заработать денег фотографией в то время не имелось: музеи и галереи той эпохи ещё не открыли для себя этот вид искусства как приносящий прибыль и интерес публики. Собственно, как вид искусства фотография вообще не воспринималась. Практически все фотографы того времени вели по сути двойную жизнь: пять дней в неделю они делали фотосъёмки для газет и журналов, а на выходных занимались тем, что в их понятии подразумевалось под творчеством.

Диана Арбус была одной из самых смелых, кто пытался (причём успешно) навязать заказчикам авторское видение и свой собственный стиль в фотографии. Успех был во многом обусловлен и тем, что многие вещи, которые она запечатлевала, становились доступными остальному зрителю исключительно благодаря её статусу репортёра прессы. Одновременно с этим во многих изданиях того периода растёт готовность к эксперименту: одними из первых таких изданий для Арбус стали журналы Esquire и Harper’s Bazaar: здесь не побоялись в своё время перейти от литературных произведений к жанру репортажа, и работы Арбус оказались очень кстати. Вслед за этими изданиями публиковать работы Арбус начали New York Times, Sports Illustrated, Show, Herald Tribune и другие. После её первых работ для Esquire (под названием «Вертикальное путешествие») и Harper’s Bazaar («Завершение круга») в течение 11 лет было опубликовано более 250 её журнальных работ и свыше 70 снимков для газетных статей. Зачастую Диана работала и над текстами статей.

Большое влияние на Арбус оказал вновь открытый в 1961 году после долгого забвения фильм Тода Броунинга «Уродцы» (Freaks, 1932), в котором снимались наряду с обычными актёрами циркачи с экстремальными физическими отклонениями. Впоследствии Арбус приложила значительные усилия, чтобы познакомиться с такими людьми, добиться их доверия и согласия позировать для фотосессий.

В 1963—1966 годах её деятельность была поддержана Музеем Гуггенхайма. С 1968 года Диана регулярно работает с журналом Sunday Times Magazine. Этот журнал совместно с другим популярным изданием Nova решает в 1970 году пожизненно финансировать жизнь Дианы Арбус в Англии. В том же году Диана начинает работу над своей знаменитой серией о людях с физическими уродствами, получает Премию Роберта Льюиса от Американского общества журнальных фотографов, однако в этот период её здоровье начинает стремительно ухудшаться. После перенесённого в 1966 и 1968 годах гепатита у Дианы обостряются приступы депрессии и, несмотря на длительные курсы терапии, боли усиливаются. Упомянутая ранее Лизетта Модел однажды высказала мнение о том, что Арбус страдала одним из видов шизофрении. Причина болезни могла крыться в обсессивных и неразрешимых ожиданиях от работы, которые питала Диана. 26 июля 1971 года Диана Арбус приняла большую дозу барбитуратов и вскрыла себе вены на руках.

Фотографии Дианы Арбус

Темой творчества Арбус были сюрреальность, больные и покалеченные люди в их повседневности. Она фотографировала тех, кто по мнению общества, являлся его аутсайдерами: трансвеститов, карликов, проституток, душевно и физически ущербных людей. Запечатлевала Диана и обычных людей, однако её камера всегда придавала их позам некую отчуждённость, неспокойность. Арбус никогда не принуждала своих персонажей к позированию, а всегда давала им пространство и время, для того, чтобы те нашли своё место перед её камерой. Фотографии Арбус нельзя назвать ни постановочными фотографиями, ни произвольной съёмкой, однако всегда в её кадре возникали образы гротескные, отталкивающие и необычные даже в повседневности. В создании атмосферы непривычного из самого повседневного Арбус развивала подход Р. Ю. Митъярда.

Арбус с 1962 года использовала в съёмке марку Rolleiflex, что приводило в процессе работы к увеличению негативов с формата 35 мм до размеров 6х6 см. Этот пассивный квадратный формат соответствовал её центрированной в композиционном смысле манере съёмки, и негатив оказывался наполненным большим количеством деталей. Диана Арбус не ориентировалась на работу в студии: выбор подходящей камеры, освещения объекта и строго продуманная композиция противоречили принципу «случайной композиционности», которого придерживалась Арбус. Её работы, с необычным светом и тенью, в своей эстетике «мгновенности кадра» всегда противопоставлялись господствовавшей тогда философии идеально выстроенного кадра.

Наиболее известные работы

• «Ребёнок с игрушечной гранатой в Центральном парке» ([buy-books.ru/img_cache/img002/diana-arbus-child-with-hand-grenade.jpgChild with Toy Hand Grenade in Central Park], Нью-Йорк, 1962)

На фотографии изображён тощий мальчик, с неуклюже свисающей с левого плеча лямкой комбинезона, сильно прижимающий свои тонкие длинные руки к туловищу. В своей правой ладони он крепко сжимает игрушечную гранату, а левая ладонь сжата в форме крюка, выражение его лица маниакально. Чтобы сделать эту фотографию Арбус попросила мальчика стоять на месте, а сама начала ходить с фотоаппаратом вокруг него, пытаясь найти правильный угол. Мальчику надоело ждать и он сказал ей «Снимайте же наконец!». Его усталый болезненный внешний вид передаёт его напряжение и попытку сконцентрироваться.

• «Близнецы» (Identical Twins, 1967)

Две сестры-близняшки, одетые в вельветовые платья, стоят прижавшись друг к другу. Одна из них слегка улыбается, а другая — слегка нахмурена. Эстетика Арбус в этой фотографии была использована Стенли Кубриком в своём фильме «Сияние», где также присутствует сцена с двумя сёстрами в одинаковых позах.

• «Еврей-великан со своими родителями дома в Бронксе, Нью-Йорк» ([www.usc.edu/schools/annenberg/asc/projects/comm544/library/images/528.jpg Jewish Giant at Home with His Parents in The Bronx, NY], 1970)

Эдди Кармел, известный в США как Jewish Giant стоит в квартире своей семьи с отцом и матерью, которые намного ниже его ростом. Фотографию можно интерпретировать различными способами. С одной стороны видно, как необычное тело мужчины контрастирует с привычной счастливой домашней жизнью. С другой стороны, торжественность в позах родителей и сгорбленность великана, показывает непреодолимую пропасть в отношениях между ними. Также можно отметить удивление миссис Кармел при взгляде на своего сына, как будто она видит его впервые в жизни.

Наследие Дианы Арбус

В 1972 году куратор Музея современного искусства Нью-Йорка Джон Шарковски подготовил ретроспективу работ Арбус, однако каталог отобранных фотографий был отклонён почти всеми издательскими домами. Напечатать монографию согласился лишь журнал Aperture: монография стала одной из наиболее влиятельных в мире фотографии книг, была переиздана 12 раз и разошлась более чем стотысячным тиражом. Ретроспектива Арбус в нью-йоркском Музее современного искусства по всей стране привлекла более 7 млн зрителей. В том же году Арбус стала первым американским фотографом, представленным на Венецианской биеннале. Её работа Identical Twins до сих пор находится на шестом месте в списке самых дорогих фотографий всех времён: в 2004 году она была продана за 478 400 долларов США.

Дочь Арбус, Доон (Дун), впоследствии стала сотрудничать с Ричардом Аведоном над их совместной книгой «ALICE IN WONDERLAND: THE FORMING OF A COMPANY, THE MAKING OF A PLAY», для которой Доон Арбус писала тексты. В общей сложности их знакомство с Аведоном вылилось в тридцать лет совместной деятельности.

«Мех»

В 2006 году вышел художественно-биографический фильм о Диане Арбус «Мех» с участием Николь Кидман и Роберта Дауни-мл. Картина с бюджетом 12 млн долларов выпущена в ограниченный прокат в США 10 ноября 2006 года. В российских кинотеатрах фильм так и не появился, вышел сразу же на DVD.

Ссылки

• [www.masters-of-photography.com/A/arbus/arbus_articles.html Диана Арбус] (англ.) на сайте «Мастера фотографии».
• [www.washingtonpost.com/wp-dyn/content/article/2005/05/11/AR2005051102052.html Double Exposure] (англ.) — статья в Washington Post.
• [www.chayka.org/article.php?id=505 Статья Михаила Лемхина «Откровения Дианы Арбус»]  (рус.)
• [www.narodknigi.ru/journals/96/zhizn_est_tolko_v_adu/ Статья о Диане Арбус и Роберте Капе в журнале «Народ Книги в мире книг»]  (рус.)

Отрывок, характеризующий Арбус, Диана

– Вообще этого кровожадного солдата, – сказал Билибин, – надо обратить к более человеколюбивым взглядам.
– Едва ли я воспользуюсь вашим гостеприимством, господа, и теперь мне пора ехать, – взглядывая на часы, сказал Болконский.
– Куда?
– К императору.
– О! о! о!
– Ну, до свидания, Болконский! До свидания, князь; приезжайте же обедать раньше, – пocлшaлиcь голоса. – Мы беремся за вас.
– Старайтесь как можно более расхваливать порядок в доставлении провианта и маршрутов, когда будете говорить с императором, – сказал Билибин, провожая до передней Болконского.
– И желал бы хвалить, но не могу, сколько знаю, – улыбаясь отвечал Болконский.
– Ну, вообще как можно больше говорите. Его страсть – аудиенции; а говорить сам он не любит и не умеет, как увидите.


На выходе император Франц только пристально вгляделся в лицо князя Андрея, стоявшего в назначенном месте между австрийскими офицерами, и кивнул ему своей длинной головой. Но после выхода вчерашний флигель адъютант с учтивостью передал Болконскому желание императора дать ему аудиенцию.
Император Франц принял его, стоя посредине комнаты. Перед тем как начинать разговор, князя Андрея поразило то, что император как будто смешался, не зная, что сказать, и покраснел.
– Скажите, когда началось сражение? – спросил он поспешно.
Князь Андрей отвечал. После этого вопроса следовали другие, столь же простые вопросы: «здоров ли Кутузов? как давно выехал он из Кремса?» и т. п. Император говорил с таким выражением, как будто вся цель его состояла только в том, чтобы сделать известное количество вопросов. Ответы же на эти вопросы, как было слишком очевидно, не могли интересовать его.
– В котором часу началось сражение? – спросил император.
– Не могу донести вашему величеству, в котором часу началось сражение с фронта, но в Дюренштейне, где я находился, войско начало атаку в 6 часу вечера, – сказал Болконский, оживляясь и при этом случае предполагая, что ему удастся представить уже готовое в его голове правдивое описание всего того, что он знал и видел.
Но император улыбнулся и перебил его:
– Сколько миль?
– Откуда и докуда, ваше величество?
– От Дюренштейна до Кремса?
– Три с половиною мили, ваше величество.
– Французы оставили левый берег?
– Как доносили лазутчики, в ночь на плотах переправились последние.
– Достаточно ли фуража в Кремсе?
– Фураж не был доставлен в том количестве…
Император перебил его.
– В котором часу убит генерал Шмит?…
– В семь часов, кажется.
– В 7 часов. Очень печально! Очень печально!
Император сказал, что он благодарит, и поклонился. Князь Андрей вышел и тотчас же со всех сторон был окружен придворными. Со всех сторон глядели на него ласковые глаза и слышались ласковые слова. Вчерашний флигель адъютант делал ему упреки, зачем он не остановился во дворце, и предлагал ему свой дом. Военный министр подошел, поздравляя его с орденом Марии Терезии З й степени, которым жаловал его император. Камергер императрицы приглашал его к ее величеству. Эрцгерцогиня тоже желала его видеть. Он не знал, кому отвечать, и несколько секунд собирался с мыслями. Русский посланник взял его за плечо, отвел к окну и стал говорить с ним.
Вопреки словам Билибина, известие, привезенное им, было принято радостно. Назначено было благодарственное молебствие. Кутузов был награжден Марией Терезией большого креста, и вся армия получила награды. Болконский получал приглашения со всех сторон и всё утро должен был делать визиты главным сановникам Австрии. Окончив свои визиты в пятом часу вечера, мысленно сочиняя письмо отцу о сражении и о своей поездке в Брюнн, князь Андрей возвращался домой к Билибину. У крыльца дома, занимаемого Билибиным, стояла до половины уложенная вещами бричка, и Франц, слуга Билибина, с трудом таща чемодан, вышел из двери.
Прежде чем ехать к Билибину, князь Андрей поехал в книжную лавку запастись на поход книгами и засиделся в лавке.
– Что такое? – спросил Болконский.
– Ach, Erlaucht? – сказал Франц, с трудом взваливая чемодан в бричку. – Wir ziehen noch weiter. Der Bosewicht ist schon wieder hinter uns her! [Ах, ваше сиятельство! Мы отправляемся еще далее. Злодей уж опять за нами по пятам.]
– Что такое? Что? – спрашивал князь Андрей.
Билибин вышел навстречу Болконскому. На всегда спокойном лице Билибина было волнение.
– Non, non, avouez que c'est charmant, – говорил он, – cette histoire du pont de Thabor (мост в Вене). Ils l'ont passe sans coup ferir. [Нет, нет, признайтесь, что это прелесть, эта история с Таборским мостом. Они перешли его без сопротивления.]
Князь Андрей ничего не понимал.
– Да откуда же вы, что вы не знаете того, что уже знают все кучера в городе?
– Я от эрцгерцогини. Там я ничего не слыхал.
– И не видали, что везде укладываются?
– Не видал… Да в чем дело? – нетерпеливо спросил князь Андрей.
– В чем дело? Дело в том, что французы перешли мост, который защищает Ауэсперг, и мост не взорвали, так что Мюрат бежит теперь по дороге к Брюнну, и нынче завтра они будут здесь.
– Как здесь? Да как же не взорвали мост, когда он минирован?
– А это я у вас спрашиваю. Этого никто, и сам Бонапарте, не знает.
Болконский пожал плечами.
– Но ежели мост перейден, значит, и армия погибла: она будет отрезана, – сказал он.
– В этом то и штука, – отвечал Билибин. – Слушайте. Вступают французы в Вену, как я вам говорил. Всё очень хорошо. На другой день, то есть вчера, господа маршалы: Мюрат Ланн и Бельяр, садятся верхом и отправляются на мост. (Заметьте, все трое гасконцы.) Господа, – говорит один, – вы знаете, что Таборский мост минирован и контраминирован, и что перед ним грозный tete de pont и пятнадцать тысяч войска, которому велено взорвать мост и нас не пускать. Но нашему государю императору Наполеону будет приятно, ежели мы возьмем этот мост. Проедемте втроем и возьмем этот мост. – Поедемте, говорят другие; и они отправляются и берут мост, переходят его и теперь со всею армией по сю сторону Дуная направляются на нас, на вас и на ваши сообщения.
– Полноте шутить, – грустно и серьезно сказал князь Андрей.
Известие это было горестно и вместе с тем приятно князю Андрею.
Как только он узнал, что русская армия находится в таком безнадежном положении, ему пришло в голову, что ему то именно предназначено вывести русскую армию из этого положения, что вот он, тот Тулон, который выведет его из рядов неизвестных офицеров и откроет ему первый путь к славе! Слушая Билибина, он соображал уже, как, приехав к армии, он на военном совете подаст мнение, которое одно спасет армию, и как ему одному будет поручено исполнение этого плана.
– Полноте шутить, – сказал он.
– Не шучу, – продолжал Билибин, – ничего нет справедливее и печальнее. Господа эти приезжают на мост одни и поднимают белые платки; уверяют, что перемирие, и что они, маршалы, едут для переговоров с князем Ауэрспергом. Дежурный офицер пускает их в tete de pont. [мостовое укрепление.] Они рассказывают ему тысячу гасконских глупостей: говорят, что война кончена, что император Франц назначил свидание Бонапарту, что они желают видеть князя Ауэрсперга, и тысячу гасконад и проч. Офицер посылает за Ауэрспергом; господа эти обнимают офицеров, шутят, садятся на пушки, а между тем французский баталион незамеченный входит на мост, сбрасывает мешки с горючими веществами в воду и подходит к tete de pont. Наконец, является сам генерал лейтенант, наш милый князь Ауэрсперг фон Маутерн. «Милый неприятель! Цвет австрийского воинства, герой турецких войн! Вражда кончена, мы можем подать друг другу руку… император Наполеон сгорает желанием узнать князя Ауэрсперга». Одним словом, эти господа, не даром гасконцы, так забрасывают Ауэрсперга прекрасными словами, он так прельщен своею столь быстро установившеюся интимностью с французскими маршалами, так ослеплен видом мантии и страусовых перьев Мюрата, qu'il n'y voit que du feu, et oubl celui qu'il devait faire faire sur l'ennemi. [Что он видит только их огонь и забывает о своем, о том, который он обязан был открыть против неприятеля.] (Несмотря на живость своей речи, Билибин не забыл приостановиться после этого mot, чтобы дать время оценить его.) Французский баталион вбегает в tete de pont, заколачивают пушки, и мост взят. Нет, но что лучше всего, – продолжал он, успокоиваясь в своем волнении прелестью собственного рассказа, – это то, что сержант, приставленный к той пушке, по сигналу которой должно было зажигать мины и взрывать мост, сержант этот, увидав, что французские войска бегут на мост, хотел уже стрелять, но Ланн отвел его руку. Сержант, который, видно, был умнее своего генерала, подходит к Ауэрспергу и говорит: «Князь, вас обманывают, вот французы!» Мюрат видит, что дело проиграно, ежели дать говорить сержанту. Он с удивлением (настоящий гасконец) обращается к Ауэрспергу: «Я не узнаю столь хваленую в мире австрийскую дисциплину, – говорит он, – и вы позволяете так говорить с вами низшему чину!» C'est genial. Le prince d'Auersperg se pique d'honneur et fait mettre le sergent aux arrets. Non, mais avouez que c'est charmant toute cette histoire du pont de Thabor. Ce n'est ni betise, ni lachete… [Это гениально. Князь Ауэрсперг оскорбляется и приказывает арестовать сержанта. Нет, признайтесь, что это прелесть, вся эта история с мостом. Это не то что глупость, не то что подлость…]
– С'est trahison peut etre, [Быть может, измена,] – сказал князь Андрей, живо воображая себе серые шинели, раны, пороховой дым, звуки пальбы и славу, которая ожидает его.
– Non plus. Cela met la cour dans de trop mauvais draps, – продолжал Билибин. – Ce n'est ni trahison, ni lachete, ni betise; c'est comme a Ulm… – Он как будто задумался, отыскивая выражение: – c'est… c'est du Mack. Nous sommes mackes , [Также нет. Это ставит двор в самое нелепое положение; это ни измена, ни подлость, ни глупость; это как при Ульме, это… это Маковщина . Мы обмаковались. ] – заключил он, чувствуя, что он сказал un mot, и свежее mot, такое mot, которое будет повторяться.
Собранные до тех пор складки на лбу быстро распустились в знак удовольствия, и он, слегка улыбаясь, стал рассматривать свои ногти.
– Куда вы? – сказал он вдруг, обращаясь к князю Андрею, который встал и направился в свою комнату.
– Я еду.
– Куда?
– В армию.
– Да вы хотели остаться еще два дня?
– А теперь я еду сейчас.
И князь Андрей, сделав распоряжение об отъезде, ушел в свою комнату.
– Знаете что, мой милый, – сказал Билибин, входя к нему в комнату. – Я подумал об вас. Зачем вы поедете?
И в доказательство неопровержимости этого довода складки все сбежали с лица.
Князь Андрей вопросительно посмотрел на своего собеседника и ничего не ответил.
– Зачем вы поедете? Я знаю, вы думаете, что ваш долг – скакать в армию теперь, когда армия в опасности. Я это понимаю, mon cher, c'est de l'heroisme. [мой дорогой, это героизм.]
– Нисколько, – сказал князь Андрей.
– Но вы un philoSophiee, [философ,] будьте же им вполне, посмотрите на вещи с другой стороны, и вы увидите, что ваш долг, напротив, беречь себя. Предоставьте это другим, которые ни на что более не годны… Вам не велено приезжать назад, и отсюда вас не отпустили; стало быть, вы можете остаться и ехать с нами, куда нас повлечет наша несчастная судьба. Говорят, едут в Ольмюц. А Ольмюц очень милый город. И мы с вами вместе спокойно поедем в моей коляске.
– Перестаньте шутить, Билибин, – сказал Болконский.
– Я говорю вам искренно и дружески. Рассудите. Куда и для чего вы поедете теперь, когда вы можете оставаться здесь? Вас ожидает одно из двух (он собрал кожу над левым виском): или не доедете до армии и мир будет заключен, или поражение и срам со всею кутузовскою армией.
И Билибин распустил кожу, чувствуя, что дилемма его неопровержима.
– Этого я не могу рассудить, – холодно сказал князь Андрей, а подумал: «еду для того, чтобы спасти армию».
– Mon cher, vous etes un heros, [Мой дорогой, вы – герой,] – сказал Билибин.


В ту же ночь, откланявшись военному министру, Болконский ехал в армию, сам не зная, где он найдет ее, и опасаясь по дороге к Кремсу быть перехваченным французами.
В Брюнне всё придворное население укладывалось, и уже отправлялись тяжести в Ольмюц. Около Эцельсдорфа князь Андрей выехал на дорогу, по которой с величайшею поспешностью и в величайшем беспорядке двигалась русская армия. Дорога была так запружена повозками, что невозможно было ехать в экипаже. Взяв у казачьего начальника лошадь и казака, князь Андрей, голодный и усталый, обгоняя обозы, ехал отыскивать главнокомандующего и свою повозку. Самые зловещие слухи о положении армии доходили до него дорогой, и вид беспорядочно бегущей армии подтверждал эти слухи.
«Cette armee russe que l'or de l'Angleterre a transportee, des extremites de l'univers, nous allons lui faire eprouver le meme sort (le sort de l'armee d'Ulm)», [«Эта русская армия, которую английское золото перенесло сюда с конца света, испытает ту же участь (участь ульмской армии)».] вспоминал он слова приказа Бонапарта своей армии перед началом кампании, и слова эти одинаково возбуждали в нем удивление к гениальному герою, чувство оскорбленной гордости и надежду славы. «А ежели ничего не остается, кроме как умереть? думал он. Что же, коли нужно! Я сделаю это не хуже других».
Князь Андрей с презрением смотрел на эти бесконечные, мешавшиеся команды, повозки, парки, артиллерию и опять повозки, повозки и повозки всех возможных видов, обгонявшие одна другую и в три, в четыре ряда запружавшие грязную дорогу. Со всех сторон, назади и впереди, покуда хватал слух, слышались звуки колес, громыхание кузовов, телег и лафетов, лошадиный топот, удары кнутом, крики понуканий, ругательства солдат, денщиков и офицеров. По краям дороги видны были беспрестанно то павшие ободранные и неободранные лошади, то сломанные повозки, у которых, дожидаясь чего то, сидели одинокие солдаты, то отделившиеся от команд солдаты, которые толпами направлялись в соседние деревни или тащили из деревень кур, баранов, сено или мешки, чем то наполненные.
На спусках и подъемах толпы делались гуще, и стоял непрерывный стон криков. Солдаты, утопая по колена в грязи, на руках подхватывали орудия и фуры; бились кнуты, скользили копыта, лопались постромки и надрывались криками груди. Офицеры, заведывавшие движением, то вперед, то назад проезжали между обозами. Голоса их были слабо слышны посреди общего гула, и по лицам их видно было, что они отчаивались в возможности остановить этот беспорядок. «Voila le cher [„Вот дорогое] православное воинство“, подумал Болконский, вспоминая слова Билибина.