Аргентина во Второй мировой войне

История Аргентины во время Второй мировой войны — сложный и противоречивый период аргентинской истории с момента начала войны в Европе и до капитуляции Японии. Аргентина, бывшая тесным торговым партнёром Германии, после начала войны объявила о нейтралитете. С одной стороны, в аргентинской экономике традиционно были сильны позиции Британии, с другой — всё увеличивающееся немецкое население способствовало тесным контактам Буэнос-Айреса с Берлином, а нерешённый вопрос по Фолклендским островам местные националисты использовали для пропаганды Германии. Немецкая община Аргентины была одной из крупнейших в Южной Америке. Под сильным давлением США, а также предвидя скорое поражение стран Оси, Аргентина одной из последних объявила войну Берлину и Токио. Непосредственно в боевых действиях страна не участвовала, но аргентинские добровольцы воевали по обе стороны фронта.

Предыстория

В Первой мировой войне Аргентина придерживалась нейтралитета, торгуя с обеими воюющими сторонами. Вооружённые силы страны были относительно слабы, а флот находился в процессе обновления. Президенты, консерватор Викторино де ла Плаза и радикал Иполито Иригойен, удержали Аргентину от вступления в войну. Этот период в истории страны ознаменовался ростом экономики и развитием культуры и науки. Аргентина стала одним из крупнейших центров иммиграции американского континента. Среди прибывших из Германии были военные, бывшие участники Первой мировой войны. Аргентинский генералитет восхищался прусской моделью армии, что сказалось на строительстве вооружённых сил. Так, в 1939 году 17 из 34 аргентинских генералов имели опыт службы в германской армии. Оружие было немецким, амуниция базировалась по образцу формы вермахта. В стране находились военные инструктора из Германии.

Мировой экономический кризис 1929-1930 годов сказался и на Аргентине. Страна вступила в период, известный в истории Аргентины как «Бесславное десятилетие». Выросла безработица, участились забастовки. Всё это, а также приход харизматичного Гитлера к власти в Германии, способствовало нарастанию националистических настроений в стране, а мятеж франкистов в Испании — фалангизма. В городах Кордова и Буэнос-Айрес появились организации фашистско-клерикального толка, такие как Национальная фашистская партия, Аргентинская фашистская партия, Национальный фашистский союз и др. Лидеры местных националистов — Нимио де Анкин, Хуан Карлос Гойенече, Мануэль Гальвес и другие, не имели особого политического веса в стране. Движение не было единым, партии не смогли объединиться в единую, более крупную, массовую, а политические амбиции их лидеров не способствовали этому. В то же время, в Аргентине были сильны позиции рабочего класса, проживало множество европейских иммигрантов-социалистов. Компартия была одной из старейших и крупнейших в регионе.

Противоречия были не только в политике. К примеру, если аргентинские военные были сторонниками стран Оси, то союзников, особенно Британию (1/3 всего импорта и 20 % экспорта), куда поступала львиная доля продукции аграрного сектора, поддерживали олигархи, опасавшиеся за свои экономические интересы. Это, а также выжидательная политика аргентинских правящих кругов привели к тому, что Буэнос-Айрес не вступил в войну на стороне стран Оси. В то же время, даже армейская верхушка считала нейтралитет наиболее приемлемым вариантом для страны. Лишь небольшая часть офицеров поддерживала Адольфа Гитлера.

В 1938 году правительством Аргентины была выпущена Директива (циркуляр) № 11 (нем.) об ограничении въезда в страну европейских беженцев-евреев, бежавших от преследования Третьего рейха. Выражая таким образом антисемитизм, Буэнос-Айрес следовал в фарватере проводимой Берлином политики.

Экономика

На начало Второй мировой войны Аргентина являлась одним из крупнейших производителей сельскохозяйственной продукции и крупнейшим экспортёром Южной Америки. По производству пшеницы страна занимала пятое место в мире, по поставкам кожсырья и шерсти на мировой рынок — одним из лидеров, по поголовью скота — одной из первых. Основным закупщиком аргентинской аграрной продукции была Великобритания. Так, туда поставлялось до 85 % аргентинского мяса, что ставило в сильную экономическую зависимость Буэнос-Айреса от Лондона. В 1933 между странами был подписан пакт Рока — Ренсимена о сотрудничестве, продлённый в 1936.

Позиции Германии в Аргентине были не столь сильны, хотя и значительны. Понимая, что вытеснить англичан из основных отраслей экономики не удастся, немцы пошли другим путём. Инвестиции пошли в первую очередь в авиакомпании, строительство аэродромов и в другие хозяйственные объекты, имеющие стратегическое назначение.

Сокращение импорта промышленных товаров и сырья привело к развитию производства их на территории страны. Значительное развитие получило производство холодильников, обуви, радиоаппаратуры, электропринадлежностей и прочих товаров широкого потребления. Интенсивными темпами начала развиваться добывающая промышленность. Сокращение ввоза угля из Англии поставило страну на грань энергетического кризиса. Частично это было решено импортом топлива из Бразилии, Чили и ЮАР. Усилилась эксплуатация угольного месторождения Рио-Турбио на юге Патагонии, для чего пришлось построить железнодорожную ветку от атлантического порта Рио-Гальегос. Распределение угля было строго нормировано.

Вооружённые силы страны

На начало Второй мировой войны вооружённые силы Аргентины по численности (66 тысяч человек) были вторыми в Южной Америке, флот — крупнейшим. Однако состояние военной техники сухопутных войск оставляло желать лучшего, в отличие от флота и авиации. Так, кроме 12 английских малых танков Model 1934 производства «Виккерс», в аргентинской армии не было другой бронетанковой техники, не считая броневиков «Кроссли». Переговоры о покупке 160 лёгких танков TNHP были прерваны оккупацией Чехословакии Германией. Страны Оси, в условиях войны испытывавшие дефицит вооружения, не могли поставлять Аргентине бронетехнику. А эмбарго, введённое странами антигитлеровской коалиции, на поставки Буэнос-Айресу оружия, только усугубило ситуацию.

Дефицит военной техники аргентинцы попытались компенсировать собственными изобретениями. Так, инженером Альфредо Баизи были разработаны средний танк «Науэль» и бронетрактор «Якаре́». В государственном учреждении DGME начали разработку автомобиля повышенной проходимости «Ньянду́». Авиастроение было относительно развито ещё до начала Второй мировой войны. На предприятиях FMA, IMPA и др. строили как лицензионные, так и собственные разработки — учебные (FMA I.Ae. 22 DL, IMPA Tu-Sa), разведывательные самолёты, лёгкие бомбардировщики «Бомби». На верфях страны началась постройка корветов и фрегатов. На заводах «Фрай Луис Бельтран» (DGFM), «Доминго Матеу», HAFDASA и «Алькон» велось производство стрелкового оружия, часть которого экспортировалась. К примеру, пистолет «Баллестер-Молина» использовался подразделениями коммандос Великобритании.

К этому времени Соединённые Штаты, после долгих попыток склонить Буэнос-Айрес на свою сторону, начали рассматривать вариант вторжения бразильских войск в Аргентину. США поставляли Рио-де-Жанейро по ленд-лизу танки, самолёты, корабли и прочую военную технику. Бразильский посол в Вашингтоне указал, что Буэнос-Айрес мог быть полностью разбомблен бразильскими ВВС. Следует отметить, что американо-аргентинские и бразильско-аргентинские отношения ещё до войны не были безоблачными.

Начало войны. Нейтралитет

С началом боевых действий в Европе, 4 сентября, Аргентина объявила о нейтралитете. Правящий президент — Роберто Мария Ортис, пришедший к власти путём подтасовки голосов на выборах, был сторонником антигитлеровской коалиции, но из-за оппозиции в армии не прерывал отношения со странами Оси. Однако блокировавший порты стран Оси англо-американский флот свёл на нет торговлю Аргентины с Европой. На складах начали скапливаться огромные запасы сельскохозяйственной продукции. Нарушилась торгово-экономическая жизнь в стране. Если до войны в порт столицы ежедневно заходило до 150 торговых судов, то уже в первые месяцы боевых действий эта цифра снизилась до 26 в неделю. В этих условиях Буэнос-Айрес начал ориентироваться на Вашингтон и Лондон. Кроме того, в течение 1939—1940 годов, были заключены договора со странами латиноамериканского региона, а также, с Данией и Японией. Так, если в 1939 на долю латиноамериканских стран приходилось 21 % экспорта и 32 % импорта, то уже в 1945 эти показатели составляли 49 % и 61 % соответственно.

Некоторому улучшению экономики способствовали нейтральная (до 1940) Италия, франкистская Испания, а также Португалия, ставшие реэкспортёрами в торговообороте Аргентины и Германии. После Перл-Харбора, когда открытая торговля с Японией стала объектом нападок со стороны стран антигитлеровской коалиции, суда с аргентинской продукцией стали направлятся в португальскую колонию Макао.

13 декабря 1939 года у берегов Аргентины, в заливе Ла-Плата, состоялось первое крупное морское сражение Второй мировой войны — бой немецкого тяжёлого крейсера «Адмирал граф Шпее» с британскими кораблями. После тяжёлого сражения, в котором английские корабли получили повреждения, карманный линкор ушёл в Монтевидео, а 17 декабря корабль, по личному приказу Гитлера, был взорван и затоплен в нейтральных водах с координатами 34°58′25″ ю. ш. 56°18′01″ з. д.34.97361° ю. ш. 56.30028° з. д. / -34.97361; -56.30028   . Экипаж во главе с командиром Гансом Лангсдорфом интернировался в Буэнос-Айресе, где 20 декабря Лангсдорф застрелился.

В 1940 году президент Ортис тяжело заболел, и главой государства де-факто стал вице-президент Рамон Кастильо. После Перл-Харбора Кастильо ввёл в стране осадное положение, сохранявшееся до конца войны. Историк британских спецслужб Е. Х. Кукридж утверждал в своей книге, что читал доклады Государственного департамента США о перехваченных сообщениях Кастильо в адрес Гитлера с просьбой прислать оружие и самолёты для вступления Аргентины в войну против США и Великобритании.

В январе 1942 в Рио-де-Жанейро состоялось совещание министров иностранных дел американских государств. Оно рекомендовало разорвать отношения со странами нацистского блока и прекратить все торговые связи с ними. Несмотря на давление США, Аргентина, при поддержке британцев, отказалась выполнять эту рекомендацию. В июне 1942, Ортис ушёл в отставку по болезни и умер месяц спустя.

Аргентинские добровольцы участвовали в боевых действиях по обе стороны фронта. Наиболее известными из воевавших за антигитлеровскую коалицию были Морин Данлоп (англ. Maureen Dunlop) и Кеннет Чарни (англ. Kenneth Charney). Морин, уроженка Кильмеса, служила во вспомогательных лётных частях ATA (англ. Air Transport Auxiliary) — перегоняла самолёты к местам боевых действий. Стала широко известна благодаря фотографии, её у самолёта Fairey Barracuda, опубликованной в журнале Picture Post. После войны вернулась в Аргентину. Кеннет Чарни, также уроженец Кильмеса, за бои в небе над Мальтой получил прозвище «Чёрный рыцарь Мальты». На его счету 18 побед.

Ещё до официального вступления в войну около 600 аргентинских добровольцев, главным образом англо-аргентинского происхождения, присоединились к британским и канадским ВВС. Из их числа была сформирована в королевских ВВС 164-я эскадрилья. В 1944 это подразделение участвовало в операции по высадке союзников в Нормандии. В дальнейшем, в составе 21-й армейской группы участвовало в боях на севере Франции и в Бельгии.

Уругвай (27 мая 1940) Виктория (18 апреля 1942) Рио-Терсеро (22 июня 1942) Расположение мест затопления и повреждения аргентинских судов в Атлантике

Из числа выходцев из Аргентины, участвовавших в войне на стороне стран Оси, наиболее известны — Рихард Дарре, Карлос Фульднер, Эрих Дарре, занимавшие высокие посты в Третьем рейхе. В Вишистской Франции проживал журналист Шарль Леска. Корветтен-капитан Хайнц Шерингер (нем. Heinz Scheringer), уроженец Буэнос-Айреса, командовал субмаринами U-10, U-13 и U-26. Радист известной подводной лодки U-534, также был аргентинцем.

Несмотря на дружественную позицию Буэнос-Айреса по отношению к странам Оси, между ними всё же случилось несколько инцидентов.

• 27 мая 1940 года U-37 потопила грузовое судно «Уругвай», шедшее из Росарио в порт Лимерик нейтральной Ирландии с грузом маиса. U-37 всплыла и, остановив «Уругвай», изучила бумаги, после чего судно было затоплено в районе с координатами 43°40′ с. ш. 12°16′ з. д.43.667° с. ш. 12.267° з. д. / 43.667; -12.267    с помощью подрывных зарядов. 28 членов экипажа были брошены в море в шлюпках. 15 человек погибло и 13 выжило.

• 18 апреля 1942 во время своего 6-го похода подводная лодка U-201 кригсмарине торпедировала у берегов Северной Америки в районе с координатами 36°41′ с. ш. 68°48′ з. д.36.683° с. ш. 68.800° з. д. / 36.683; -68.800    аргентинский танкер «Виктория». Судно осталось на плаву и было отбуксировано в Нью-Йорк.

• 22 июня 1942 в 190 км от Нью-Йорка в районе с координатами 39°15′ с. ш. 72°32′ з. д.39.250° с. ш. 72.533° з. д. / 39.250; -72.533    субмариной U-202 было потоплено судно «Рио-Терсеро». Из 42 членов экипажа погибло 5 человек.

Разрыв отношений со странами Оси. Пассивное участие

26 января 1944 правительство Аргентины под сильным международным давлением было вынуждено разорвать отношения со странами Оси. Официальным поводом к разрыву послужило обнаружение в стране разветвлённой сети немецкой разведки. Её вскрытию способствовали не только действия аргентинской полиции, но и разведслужбы США и Британии. В 1944-45 гг. США, Великобритания и почти все латиноамериканские государства отозвали из Буэнос-Айреса своих послов. Находясь в условиях международной изоляции, в самом конце войны правительство в Каса-Росада вынуждено было поменять свои взгляды и 27 марта 1945 страна объявила войну Германии и Японии. Несмотря на это, Аргентина так и не послала на фронт ни одного солдата, хотя и отправляла весной-летом 1945 свои крейсера «Альмиранте Браун» и «Вейнтисинко де Майо» и другие корабли на поиск немецких подводных лодок, остававшихся в Южной Атлантике после капитуляции Берлина.

После поражения Третьего рейха в Аргентину прибыли и были интернированы две подводные лодки кригсмарине — 10 июля U-530, а 17 августа — U-977.

После войны

Ещё до капитуляции Германии началась проработка планов по бегству немецких военных и политических деятелей в страны, лояльно относившиеся к режиму Гитлера. В первую очередь это касалось Аргентины. Кардинал Антонио Каджиано и офицер СС Карлос Фульднер, а в дальнейшем и сам Хуан Перон, во многом способствовали этим планам. Системы маршрутов бегства нацистов и фашистов из Европы в конце Второй мировой войны, получили среди американских спецслужб название «крысиные тропы». Нацисты переправлялись в Аргентину путём получения паспорта в Римском офисе Красного Креста; затем в них ставилась аргентинская туристическая виза (требование справки о здоровье и наличие обратного билета было отменено по рекомендации Каджиано). Таким образом, в стране оказались Эмиль Девуатин, Курт Танк, Реймар Хортен, Адольф Эйхманн, Йозеф Менгеле и многие другие.

Галерея

• Los nacionalistas argentinos.gif

  Аргентинские националисты

• Revolucion del 43.jpg

  Заголовок газеты о Революции 1943 года

• FMA Aé.M.B.2 - two inflight.jpg

  Бомбардировщики Ae. MB.2 Bombi в небе над Аргентиной

• Farrell y Peron-Abr45-HIA-T8-98.jpg

  9 марта 1945 года: смена власти в Аргентине. Новый президент генерал Эдельмиро Фаррель (слева) и полковник Хуан Перон

• U-530.jpg

  Интернированная U-530 в порту Мар-дель-Плата. 1945

• Submarino Aleman U-977.jpg

  Интернированная U-977 в порту Мар-дель-Плата. 1945

• Nimiodeanquin.jpg

  Лидер кордовских фашистов — Нимио де Анкин

• Agentes de Gendarmería Nacional Argentina en motocicleta y sidecar.jpg

  Агенты Национальной жандармерии Аргентины следят за порядком в стране. 1940-е

См. также

• Аргентина в Первой мировой войне
• Битва у Ла-Платы
• Мексика во Второй мировой войне
• Бразилия во Второй мировой войне
• Иосиф Григулевич
• ARA Corrientes (T-8)

Литература

• Ермолаев В. И. Очерки истории Аргентины. — М.: Соцэкгиз, 1961. — 588 с.
• Строганов А. И. Латинская Америка в XX веке. — М.: Дрофа, 1995. — 416 с. — ISBN 5-7107-6080-3.
• Felipe Pigna. Los Mitos de la Historia Argentina, 3. — Planeta, 2006. — ISBN 978-9504915447.
• Norberto Galasso. Perón: Formación, ascenso y caída (1893-1955). — Буэнос-Айрес: Colihue, 2006. — ISBN 950-581-399-6.
• Ricardo Sigal Fogliani. Blindados de Argentinos, Uruguay y Paraguay. — Ayer y Hoy Ediciones, 1997. — 200 с. — ISBN 9-87958-327-2.
• Целиков Е. Загадка южных морей. Аргентинские крейсера «Альмиранте Браун» и «Вентесинко де Майо» // Арсенал-Коллекция. — 2012. — № 5. — С. 40-59.

Отрывок, характеризующий Аргентина во Второй мировой войне

Только подъезжая к Багратиону, Ростов опять пустил свою лошадь в галоп и, держа руку у козырька, подъехал к нему.
Долгоруков всё настаивал на своем мнении, что французы отступили и только для того, чтобы обмануть нас, разложили огни.
– Что же это доказывает? – говорил он в то время, как Ростов подъехал к ним. – Они могли отступить и оставить пикеты.
– Видно, еще не все ушли, князь, – сказал Багратион. – До завтрашнего утра, завтра всё узнаем.
– На горе пикет, ваше сиятельство, всё там же, где был с вечера, – доложил Ростов, нагибаясь вперед, держа руку у козырька и не в силах удержать улыбку веселья, вызванного в нем его поездкой и, главное, звуками пуль.
– Хорошо, хорошо, – сказал Багратион, – благодарю вас, г. офицер.
– Ваше сиятельство, – сказал Ростов, – позвольте вас просить.
– Что такое?
– Завтра эскадрон наш назначен в резервы; позвольте вас просить прикомандировать меня к 1 му эскадрону.
– Как фамилия?
– Граф Ростов.
– А, хорошо. Оставайся при мне ординарцем.
– Ильи Андреича сын? – сказал Долгоруков.
Но Ростов не отвечал ему.
– Так я буду надеяться, ваше сиятельство.
– Я прикажу.
«Завтра, очень может быть, пошлют с каким нибудь приказанием к государю, – подумал он. – Слава Богу».

Крики и огни в неприятельской армии происходили оттого, что в то время, как по войскам читали приказ Наполеона, сам император верхом объезжал свои бивуаки. Солдаты, увидав императора, зажигали пуки соломы и с криками: vive l'empereur! бежали за ним. Приказ Наполеона был следующий:
«Солдаты! Русская армия выходит против вас, чтобы отмстить за австрийскую, ульмскую армию. Это те же баталионы, которые вы разбили при Голлабрунне и которые вы с тех пор преследовали постоянно до этого места. Позиции, которые мы занимаем, – могущественны, и пока они будут итти, чтоб обойти меня справа, они выставят мне фланг! Солдаты! Я сам буду руководить вашими баталионами. Я буду держаться далеко от огня, если вы, с вашей обычной храбростью, внесете в ряды неприятельские беспорядок и смятение; но если победа будет хоть одну минуту сомнительна, вы увидите вашего императора, подвергающегося первым ударам неприятеля, потому что не может быть колебания в победе, особенно в тот день, в который идет речь о чести французской пехоты, которая так необходима для чести своей нации.
Под предлогом увода раненых не расстроивать ряда! Каждый да будет вполне проникнут мыслию, что надо победить этих наемников Англии, воодушевленных такою ненавистью против нашей нации. Эта победа окончит наш поход, и мы можем возвратиться на зимние квартиры, где застанут нас новые французские войска, которые формируются во Франции; и тогда мир, который я заключу, будет достоин моего народа, вас и меня.
Наполеон».


В 5 часов утра еще было совсем темно. Войска центра, резервов и правый фланг Багратиона стояли еще неподвижно; но на левом фланге колонны пехоты, кавалерии и артиллерии, долженствовавшие первые спуститься с высот, для того чтобы атаковать французский правый фланг и отбросить его, по диспозиции, в Богемские горы, уже зашевелились и начали подниматься с своих ночлегов. Дым от костров, в которые бросали всё лишнее, ел глаза. Было холодно и темно. Офицеры торопливо пили чай и завтракали, солдаты пережевывали сухари, отбивали ногами дробь, согреваясь, и стекались против огней, бросая в дрова остатки балаганов, стулья, столы, колеса, кадушки, всё лишнее, что нельзя было увезти с собою. Австрийские колонновожатые сновали между русскими войсками и служили предвестниками выступления. Как только показывался австрийский офицер около стоянки полкового командира, полк начинал шевелиться: солдаты сбегались от костров, прятали в голенища трубочки, мешочки в повозки, разбирали ружья и строились. Офицеры застегивались, надевали шпаги и ранцы и, покрикивая, обходили ряды; обозные и денщики запрягали, укладывали и увязывали повозки. Адъютанты, батальонные и полковые командиры садились верхами, крестились, отдавали последние приказания, наставления и поручения остающимся обозным, и звучал однообразный топот тысячей ног. Колонны двигались, не зная куда и не видя от окружавших людей, от дыма и от усиливающегося тумана ни той местности, из которой они выходили, ни той, в которую они вступали.
Солдат в движении так же окружен, ограничен и влеком своим полком, как моряк кораблем, на котором он находится. Как бы далеко он ни прошел, в какие бы странные, неведомые и опасные широты ни вступил он, вокруг него – как для моряка всегда и везде те же палубы, мачты, канаты своего корабля – всегда и везде те же товарищи, те же ряды, тот же фельдфебель Иван Митрич, та же ротная собака Жучка, то же начальство. Солдат редко желает знать те широты, в которых находится весь корабль его; но в день сражения, Бог знает как и откуда, в нравственном мире войска слышится одна для всех строгая нота, которая звучит приближением чего то решительного и торжественного и вызывает их на несвойственное им любопытство. Солдаты в дни сражений возбужденно стараются выйти из интересов своего полка, прислушиваются, приглядываются и жадно расспрашивают о том, что делается вокруг них.
Туман стал так силен, что, несмотря на то, что рассветало, не видно было в десяти шагах перед собою. Кусты казались громадными деревьями, ровные места – обрывами и скатами. Везде, со всех сторон, можно было столкнуться с невидимым в десяти шагах неприятелем. Но долго шли колонны всё в том же тумане, спускаясь и поднимаясь на горы, минуя сады и ограды, по новой, непонятной местности, нигде не сталкиваясь с неприятелем. Напротив того, то впереди, то сзади, со всех сторон, солдаты узнавали, что идут по тому же направлению наши русские колонны. Каждому солдату приятно становилось на душе оттого, что он знал, что туда же, куда он идет, то есть неизвестно куда, идет еще много, много наших.
– Ишь ты, и курские прошли, – говорили в рядах.
– Страсть, братец ты мой, что войски нашей собралось! Вечор посмотрел, как огни разложили, конца краю не видать. Москва, – одно слово!
Хотя никто из колонных начальников не подъезжал к рядам и не говорил с солдатами (колонные начальники, как мы видели на военном совете, были не в духе и недовольны предпринимаемым делом и потому только исполняли приказания и не заботились о том, чтобы повеселить солдат), несмотря на то, солдаты шли весело, как и всегда, идя в дело, в особенности в наступательное. Но, пройдя около часу всё в густом тумане, большая часть войска должна была остановиться, и по рядам пронеслось неприятное сознание совершающегося беспорядка и бестолковщины. Каким образом передается это сознание, – весьма трудно определить; но несомненно то, что оно передается необыкновенно верно и быстро разливается, незаметно и неудержимо, как вода по лощине. Ежели бы русское войско было одно, без союзников, то, может быть, еще прошло бы много времени, пока это сознание беспорядка сделалось бы общею уверенностью; но теперь, с особенным удовольствием и естественностью относя причину беспорядков к бестолковым немцам, все убедились в том, что происходит вредная путаница, которую наделали колбасники.
– Что стали то? Аль загородили? Или уж на француза наткнулись?
– Нет не слыхать. А то палить бы стал.
– То то торопили выступать, а выступили – стали без толку посереди поля, – всё немцы проклятые путают. Эки черти бестолковые!
– То то я бы их и пустил наперед. А то, небось, позади жмутся. Вот и стой теперь не емши.
– Да что, скоро ли там? Кавалерия, говорят, дорогу загородила, – говорил офицер.
– Эх, немцы проклятые, своей земли не знают, – говорил другой.
– Вы какой дивизии? – кричал, подъезжая, адъютант.
– Осьмнадцатой.
– Так зачем же вы здесь? вам давно бы впереди должно быть, теперь до вечера не пройдете.
– Вот распоряжения то дурацкие; сами не знают, что делают, – говорил офицер и отъезжал.
Потом проезжал генерал и сердито не по русски кричал что то.
– Тафа лафа, а что бормочет, ничего не разберешь, – говорил солдат, передразнивая отъехавшего генерала. – Расстрелял бы я их, подлецов!
– В девятом часу велено на месте быть, а мы и половины не прошли. Вот так распоряжения! – повторялось с разных сторон.
И чувство энергии, с которым выступали в дело войска, начало обращаться в досаду и злобу на бестолковые распоряжения и на немцев.
Причина путаницы заключалась в том, что во время движения австрийской кавалерии, шедшей на левом фланге, высшее начальство нашло, что наш центр слишком отдален от правого фланга, и всей кавалерии велено было перейти на правую сторону. Несколько тысяч кавалерии продвигалось перед пехотой, и пехота должна была ждать.
Впереди произошло столкновение между австрийским колонновожатым и русским генералом. Русский генерал кричал, требуя, чтобы остановлена была конница; австриец доказывал, что виноват был не он, а высшее начальство. Войска между тем стояли, скучая и падая духом. После часовой задержки войска двинулись, наконец, дальше и стали спускаться под гору. Туман, расходившийся на горе, только гуще расстилался в низах, куда спустились войска. Впереди, в тумане, раздался один, другой выстрел, сначала нескладно в разных промежутках: тратта… тат, и потом всё складнее и чаще, и завязалось дело над речкою Гольдбахом.
Не рассчитывая встретить внизу над речкою неприятеля и нечаянно в тумане наткнувшись на него, не слыша слова одушевления от высших начальников, с распространившимся по войскам сознанием, что было опоздано, и, главное, в густом тумане не видя ничего впереди и кругом себя, русские лениво и медленно перестреливались с неприятелем, подвигались вперед и опять останавливались, не получая во время приказаний от начальников и адъютантов, которые блудили по туману в незнакомой местности, не находя своих частей войск. Так началось дело для первой, второй и третьей колонны, которые спустились вниз. Четвертая колонна, при которой находился сам Кутузов, стояла на Праценских высотах.
В низах, где началось дело, был всё еще густой туман, наверху прояснело, но всё не видно было ничего из того, что происходило впереди. Были ли все силы неприятеля, как мы предполагали, за десять верст от нас или он был тут, в этой черте тумана, – никто не знал до девятого часа.
Было 9 часов утра. Туман сплошным морем расстилался по низу, но при деревне Шлапанице, на высоте, на которой стоял Наполеон, окруженный своими маршалами, было совершенно светло. Над ним было ясное, голубое небо, и огромный шар солнца, как огромный пустотелый багровый поплавок, колыхался на поверхности молочного моря тумана. Не только все французские войска, но сам Наполеон со штабом находился не по ту сторону ручьев и низов деревень Сокольниц и Шлапаниц, за которыми мы намеревались занять позицию и начать дело, но по сю сторону, так близко от наших войск, что Наполеон простым глазом мог в нашем войске отличать конного от пешего. Наполеон стоял несколько впереди своих маршалов на маленькой серой арабской лошади, в синей шинели, в той самой, в которой он делал итальянскую кампанию. Он молча вглядывался в холмы, которые как бы выступали из моря тумана, и по которым вдалеке двигались русские войска, и прислушивался к звукам стрельбы в лощине. В то время еще худое лицо его не шевелилось ни одним мускулом; блестящие глаза были неподвижно устремлены на одно место. Его предположения оказывались верными. Русские войска частью уже спустились в лощину к прудам и озерам, частью очищали те Праценские высоты, которые он намерен был атаковать и считал ключом позиции. Он видел среди тумана, как в углублении, составляемом двумя горами около деревни Прац, всё по одному направлению к лощинам двигались, блестя штыками, русские колонны и одна за другой скрывались в море тумана. По сведениям, полученным им с вечера, по звукам колес и шагов, слышанным ночью на аванпостах, по беспорядочности движения русских колонн, по всем предположениям он ясно видел, что союзники считали его далеко впереди себя, что колонны, двигавшиеся близ Працена, составляли центр русской армии, и что центр уже достаточно ослаблен для того, чтобы успешно атаковать его. Но он всё еще не начинал дела.
Нынче был для него торжественный день – годовщина его коронования. Перед утром он задремал на несколько часов и здоровый, веселый, свежий, в том счастливом расположении духа, в котором всё кажется возможным и всё удается, сел на лошадь и выехал в поле. Он стоял неподвижно, глядя на виднеющиеся из за тумана высоты, и на холодном лице его был тот особый оттенок самоуверенного, заслуженного счастья, который бывает на лице влюбленного и счастливого мальчика. Маршалы стояли позади его и не смели развлекать его внимание. Он смотрел то на Праценские высоты, то на выплывавшее из тумана солнце.
Когда солнце совершенно вышло из тумана и ослепляющим блеском брызнуло по полям и туману (как будто он только ждал этого для начала дела), он снял перчатку с красивой, белой руки, сделал ею знак маршалам и отдал приказание начинать дело. Маршалы, сопутствуемые адъютантами, поскакали в разные стороны, и через несколько минут быстро двинулись главные силы французской армии к тем Праценским высотам, которые всё более и более очищались русскими войсками, спускавшимися налево в лощину.


В 8 часов Кутузов выехал верхом к Працу, впереди 4 й Милорадовичевской колонны, той, которая должна была занять места колонн Пржебышевского и Ланжерона, спустившихся уже вниз. Он поздоровался с людьми переднего полка и отдал приказание к движению, показывая тем, что он сам намерен был вести эту колонну. Выехав к деревне Прац, он остановился. Князь Андрей, в числе огромного количества лиц, составлявших свиту главнокомандующего, стоял позади его. Князь Андрей чувствовал себя взволнованным, раздраженным и вместе с тем сдержанно спокойным, каким бывает человек при наступлении давно желанной минуты. Он твердо был уверен, что нынче был день его Тулона или его Аркольского моста. Как это случится, он не знал, но он твердо был уверен, что это будет. Местность и положение наших войск были ему известны, насколько они могли быть известны кому нибудь из нашей армии. Его собственный стратегический план, который, очевидно, теперь и думать нечего было привести в исполнение, был им забыт. Теперь, уже входя в план Вейротера, князь Андрей обдумывал могущие произойти случайности и делал новые соображения, такие, в которых могли бы потребоваться его быстрота соображения и решительность.
Налево внизу, в тумане, слышалась перестрелка между невидными войсками. Там, казалось князю Андрею, сосредоточится сражение, там встретится препятствие, и «туда то я буду послан, – думал он, – с бригадой или дивизией, и там то с знаменем в руке я пойду вперед и сломлю всё, что будет предо мной».
Князь Андрей не мог равнодушно смотреть на знамена проходивших батальонов. Глядя на знамя, ему всё думалось: может быть, это то самое знамя, с которым мне придется итти впереди войск.
Ночной туман к утру оставил на высотах только иней, переходивший в росу, в лощинах же туман расстилался еще молочно белым морем. Ничего не было видно в той лощине налево, куда спустились наши войска и откуда долетали звуки стрельбы. Над высотами было темное, ясное небо, и направо огромный шар солнца. Впереди, далеко, на том берегу туманного моря, виднелись выступающие лесистые холмы, на которых должна была быть неприятельская армия, и виднелось что то. Вправо вступала в область тумана гвардия, звучавшая топотом и колесами и изредка блестевшая штыками; налево, за деревней, такие же массы кавалерии подходили и скрывались в море тумана. Спереди и сзади двигалась пехота. Главнокомандующий стоял на выезде деревни, пропуская мимо себя войска. Кутузов в это утро казался изнуренным и раздражительным. Шедшая мимо его пехота остановилась без приказания, очевидно, потому, что впереди что нибудь задержало ее.
– Да скажите же, наконец, чтобы строились в батальонные колонны и шли в обход деревни, – сердито сказал Кутузов подъехавшему генералу. – Как же вы не поймете, ваше превосходительство, милостивый государь, что растянуться по этому дефилею улицы деревни нельзя, когда мы идем против неприятеля.
– Я предполагал построиться за деревней, ваше высокопревосходительство, – отвечал генерал.
Кутузов желчно засмеялся.
– Хороши вы будете, развертывая фронт в виду неприятеля, очень хороши.
– Неприятель еще далеко, ваше высокопревосходительство. По диспозиции…
– Диспозиция! – желчно вскрикнул Кутузов, – а это вам кто сказал?… Извольте делать, что вам приказывают.
– Слушаю с.
– Mon cher, – сказал шопотом князю Андрею Несвицкий, – le vieux est d'une humeur de chien. [Мой милый, наш старик сильно не в духе.]
К Кутузову подскакал австрийский офицер с зеленым плюмажем на шляпе, в белом мундире, и спросил от имени императора: выступила ли в дело четвертая колонна?
Кутузов, не отвечая ему, отвернулся, и взгляд его нечаянно попал на князя Андрея, стоявшего подле него. Увидав Болконского, Кутузов смягчил злое и едкое выражение взгляда, как бы сознавая, что его адъютант не был виноват в том, что делалось. И, не отвечая австрийскому адъютанту, он обратился к Болконскому:
– Allez voir, mon cher, si la troisieme division a depasse le village. Dites lui de s'arreter et d'attendre mes ordres. [Ступайте, мой милый, посмотрите, прошла ли через деревню третья дивизия. Велите ей остановиться и ждать моего приказа.]
Только что князь Андрей отъехал, он остановил его.
– Et demandez lui, si les tirailleurs sont postes, – прибавил он. – Ce qu'ils font, ce qu'ils font! [И спросите, размещены ли стрелки. – Что они делают, что они делают!] – проговорил он про себя, все не отвечая австрийцу.
Князь Андрей поскакал исполнять поручение.
Обогнав всё шедшие впереди батальоны, он остановил 3 ю дивизию и убедился, что, действительно, впереди наших колонн не было стрелковой цепи. Полковой командир бывшего впереди полка был очень удивлен переданным ему от главнокомандующего приказанием рассыпать стрелков. Полковой командир стоял тут в полной уверенности, что впереди его есть еще войска, и что неприятель не может быть ближе 10 ти верст. Действительно, впереди ничего не было видно, кроме пустынной местности, склоняющейся вперед и застланной густым туманом. Приказав от имени главнокомандующего исполнить упущенное, князь Андрей поскакал назад. Кутузов стоял всё на том же месте и, старчески опустившись на седле своим тучным телом, тяжело зевал, закрывши глаза. Войска уже не двигались, а стояли ружья к ноге.
– Хорошо, хорошо, – сказал он князю Андрею и обратился к генералу, который с часами в руках говорил, что пора бы двигаться, так как все колонны с левого фланга уже спустились.
– Еще успеем, ваше превосходительство, – сквозь зевоту проговорил Кутузов. – Успеем! – повторил он.
В это время позади Кутузова послышались вдали звуки здоровающихся полков, и голоса эти стали быстро приближаться по всему протяжению растянувшейся линии наступавших русских колонн. Видно было, что тот, с кем здоровались, ехал скоро. Когда закричали солдаты того полка, перед которым стоял Кутузов, он отъехал несколько в сторону и сморщившись оглянулся. По дороге из Працена скакал как бы эскадрон разноцветных всадников. Два из них крупным галопом скакали рядом впереди остальных. Один был в черном мундире с белым султаном на рыжей энглизированной лошади, другой в белом мундире на вороной лошади. Это были два императора со свитой. Кутузов, с аффектацией служаки, находящегося во фронте, скомандовал «смирно» стоявшим войскам и, салютуя, подъехал к императору. Вся его фигура и манера вдруг изменились. Он принял вид подначальственного, нерассуждающего человека. Он с аффектацией почтительности, которая, очевидно, неприятно поразила императора Александра, подъехал и салютовал ему.
Неприятное впечатление, только как остатки тумана на ясном небе, пробежало по молодому и счастливому лицу императора и исчезло. Он был, после нездоровья, несколько худее в этот день, чем на ольмюцком поле, где его в первый раз за границей видел Болконский; но то же обворожительное соединение величавости и кротости было в его прекрасных, серых глазах, и на тонких губах та же возможность разнообразных выражений и преобладающее выражение благодушной, невинной молодости.
На ольмюцком смотру он был величавее, здесь он был веселее и энергичнее. Он несколько разрумянился, прогалопировав эти три версты, и, остановив лошадь, отдохновенно вздохнул и оглянулся на такие же молодые, такие же оживленные, как и его, лица своей свиты. Чарторижский и Новосильцев, и князь Болконский, и Строганов, и другие, все богато одетые, веселые, молодые люди, на прекрасных, выхоленных, свежих, только что слегка вспотевших лошадях, переговариваясь и улыбаясь, остановились позади государя. Император Франц, румяный длиннолицый молодой человек, чрезвычайно прямо сидел на красивом вороном жеребце и озабоченно и неторопливо оглядывался вокруг себя. Он подозвал одного из своих белых адъютантов и спросил что то. «Верно, в котором часу они выехали», подумал князь Андрей, наблюдая своего старого знакомого, с улыбкой, которую он не мог удержать, вспоминая свою аудиенцию. В свите императоров были отобранные молодцы ординарцы, русские и австрийские, гвардейских и армейских полков. Между ними велись берейторами в расшитых попонах красивые запасные царские лошади.
Как будто через растворенное окно вдруг пахнуло свежим полевым воздухом в душную комнату, так пахнуло на невеселый Кутузовский штаб молодостью, энергией и уверенностью в успехе от этой прискакавшей блестящей молодежи.
– Что ж вы не начинаете, Михаил Ларионович? – поспешно обратился император Александр к Кутузову, в то же время учтиво взглянув на императора Франца.
– Я поджидаю, ваше величество, – отвечал Кутузов, почтительно наклоняясь вперед.
Император пригнул ухо, слегка нахмурясь и показывая, что он не расслышал.
– Поджидаю, ваше величество, – повторил Кутузов (князь Андрей заметил, что у Кутузова неестественно дрогнула верхняя губа, в то время как он говорил это поджидаю ). – Не все колонны еще собрались, ваше величество.
Государь расслышал, но ответ этот, видимо, не понравился ему; он пожал сутуловатыми плечами, взглянул на Новосильцева, стоявшего подле, как будто взглядом этим жалуясь на Кутузова.
– Ведь мы не на Царицыном лугу, Михаил Ларионович, где не начинают парада, пока не придут все полки, – сказал государь, снова взглянув в глаза императору Францу, как бы приглашая его, если не принять участие, то прислушаться к тому, что он говорит; но император Франц, продолжая оглядываться, не слушал.
– Потому и не начинаю, государь, – сказал звучным голосом Кутузов, как бы предупреждая возможность не быть расслышанным, и в лице его еще раз что то дрогнуло. – Потому и не начинаю, государь, что мы не на параде и не на Царицыном лугу, – выговорил он ясно и отчетливо.
В свите государя на всех лицах, мгновенно переглянувшихся друг с другом, выразился ропот и упрек. «Как он ни стар, он не должен бы, никак не должен бы говорить этак», выразили эти лица.
Государь пристально и внимательно посмотрел в глаза Кутузову, ожидая, не скажет ли он еще чего. Но Кутузов, с своей стороны, почтительно нагнув голову, тоже, казалось, ожидал. Молчание продолжалось около минуты.
– Впрочем, если прикажете, ваше величество, – сказал Кутузов, поднимая голову и снова изменяя тон на прежний тон тупого, нерассуждающего, но повинующегося генерала.
Он тронул лошадь и, подозвав к себе начальника колонны Милорадовича, передал ему приказание к наступлению.
Войско опять зашевелилось, и два батальона Новгородского полка и батальон Апшеронского полка тронулись вперед мимо государя.