Аргентинский антикоммунистический альянс

Антикоммунистический альянс Аргентины
исп. Alianza Anticomunista Argentina
Другие названия:	ААА, Triple A
Идеология:	антикоммунизм, ультраправый перонизм, неофашизм
Этническая принадлежность:	аргентинцы
Лидеры:	Хосе Лопес Рега, Родольфо Эдуардо Альмирон
Активна в:	Аргентина Аргентина
Дата формирования:	1973
Дата роспуска:	1976
Союзники:	полиция, правые хустисиалисты
Противники:	коммунисты, монтонерос, левые активисты
Участие в конфликтах:	политический террор 1973—1975
Крупные акции:	Бойня в Эсейсе (незадолго до формального учреждения), политические убийства, уличные нападения, массовые драки, взрывы

Антикоммунистический альянс Аргентины (исп. Alianza Anticomunista Argentina — ААА, Тriple A) — ультраправая террористическая организация (по типу эскадрона смерти), действовавшая в Аргентине 1970-х годов. Наибольшая активность ААА пришлась на период правления президента Исабель Перон (1974—1976 годы).

Предыстория

В хустисиалистском режиме генерала Хуана Доминго Перона были заметны элементы фашистского характера. В частности, активные перонисты формировали военизированные «железные команды» типа итальянских чернорубашечников. При этом часть перонистов придерживалась левопопулистских позиций, другая — крайне правых. Те и другие практиковали террор против политических противников (от консерваторов и либералов до социалистов и коммунистов).

После свержения Перона в 1955 году левые перонисты перешли к вооружённой борьбе, создав партизанские отряды «монтонерос». Ультраправые создали националистическое движение «Такуара» (исп. Tacuara), ориентировавшееся на испанский фалангизм. С обеих сторон практиковались насильственные методы. При этом левые и правые радикалы считали себя истинными перонистами и выдвигали разнохарактерные лозунги времён правления Перона.

Создание и первые акции

Решение о создании ААА было принято на совещании перонистского руководства 1 октября 1973 года — через неделю после повторного избрания Перона президентом Аргентины. Формирование боевой антикоммунистической структуры отчасти было спровоцировано убийством профсоюзного лидера Хосе Игнасио Руччи, личного друга Перона. Руччи был убит «монтонерос» 25 сентября. Кроме того, решение принималось под впечатлением антикоммунистического переворота в Чили, произошедшего тремя неделями ранее.

Инициатором и основателем ААА выступил ультраправый перонист Хосе Лопес Рега, бывший сотрудник полиции и боевик «железной команды». В 1973—1975 годах Лопес Рега занимал в аргентинском правительстве пост министра социального обеспечения. Он входил в близкое окружение Перона и пользовался особым влиянием на жену президента Исабель.

Актив ААА рекрутировался из отставных полицейских (им отдавалось предпочтение), политизированных люмпенов, праворадикальных студентов и членов национального автомобильного клуба. Первые удары наносились по леворадикальным представителям перонистского движения. Ещё до учреждения ААА, 20 июня 1973 года, при встрече Перона в аэропорту «Эсейса» боевики Лопеса Реги атаковали левых «монтонерос». Погибли 13 человек, несколько сотен получили ранения. Осенью правоперонистская молодёжь активно участвовала в студенческих беспорядках, применяя насилие в отношении противников.

Наиболее известные акции ААА — тяжёлое ранение леволиберального сенатора Иполито Солари Иригойена, убийство депутата Родольфо Пенья, похищение и убийство левоперонистского лидера Сильвио Фрондиси, брата бывшего президента Артуро Фрондиси. Вооружённое противоборство «монтонерос» и ААА в 1973—1975 годах являлось аргентинским вариантом свинцовых семидесятых.

Период наибольшей активности

Апогей влияния ААА пришёлся на 1974 год, когда после смерти генерала Перона президентом Аргентины стала его жена Исабель. Хосе Лопес Рега приобрёл решающее влияние в правительстве. ААА финансировался из государственных средств министерства социального обеспечения. Оперативное командование ААА осуществлял отставной офицер полиции Буэнос-Айреса Родольфо Альмирон (в своё время уволенный со службы за связи с организованной преступностью). Видную роль в организации играл гангстер Анибаль Гордон.

11 мая 1974 года у здания церкви в Буэнос-Айресе был расстрелян священник Карлос Мухика, известный своими левыми взглядами и прежними связями с «монтонерос». Лопес Рега обвинил в этом убийстве боевиков «монтонерос» (Мухика не скрывал разногласий с леворадикалами по ряду вопросов). Преступление осталось нераскрытым, однако большинство наблюдателей обвиняют в нём ААА и персонально Родольфо Альмирона. В сентябре боевики ААА расправились с адвокатом Альфредо Куручетом и бывшим начальником полиции Буэнос-Айреса Хулио Трокслером. Оба принадлежали к левому крылу перонистского движения.

В ноябре 1974 года оперативники ААА совершили серию вооружённых нападений, взрывов и обстрелов в отношении левого актива организации «Перонистская молодёжь» и союзных ей левосоциалистических групп. Тогда же были застрелены Антонио и Нелида Деллерони — чета адвокатов, защищавшие левых активистов.

Максимальная интенсивность террористических атак ААА отмечалась весной 1975 года. Организация действовала как скоординированная сеть вооружённых ячеек, напоминая своих противников — «монтонерос». Несмотря на своё название, ААА действовал не только против коммунистов. Объектами ударов были представители широкого диапазона левых и либеральных направлений, католические активисты (Лопес Рега был эзотериком, масоном и антиклерикалом), другие противники правительства. По официальным аргентинским данным, за 1973—1976 годы боевиками альянса были убиты 1,5 тысячи человек — в основном левые перонисты, коммунисты и либералы, по собственным подсчётам ААА — около 10 тысяч человек. Угрозы со стороны ААА вынудили к эмиграции таких известных деятелей аргентинской науки и культуры, как математик Мануэль Садоски и актёр Эктор Альтерио.

Постепенно позиции ААА эволюционировали от правого перонизма к более жёстким моделям неофашистского «Третьего пути». Терроризм применялся как метод окончательного захвата власти и установления откровенно ультраправого режима. Деятельность ААА частично предвосхитила боливийский гарсиамесизм начала 1980-х.

Степень участия и поддержки ААА со стороны Хуана Доминго Перона и Исабель Перон остаётся предметом дискуссий. Однако очевидно, что генерал Перон санкционировал создание ААА как силовой структуры. В период своего второго президентства (1973—1974) он явно отдавал предпочтение правому крылу своего движения и в целом одобрял преследования своих левых сторонников. Гораздо теснее была связана с ААА Исабель Перон. Её политическая линия полностью коррелировалась с установками Лопеса Реги.

1 июля 1974 года скончался президент Перон. Главой государства стала его вдова, ранее занимавшая пост вице-президента. 8 августа 1974 года на заседании государственного руководства Лопес Рега выразил готовность физически ликвидировать всех лидеров оппозиции. Против выступил начальник генштаба вооружённых сил генерал Хорхе Рафаэль Видела (будущий президент Аргентины). Армейское командование с подозрением относилось к парамилитарной вольнице ААА. Аргентинские военные гражданских ультраправых небезосновательно считали не только союзниками, но и конкурентами, подрывающими государственный порядок.

Конец ААА

Летом 1975 года социально-экономическая политика Лопеса Реги в сочетании с уличным террором спровоцировала массовое недовольство и беспорядки в Буэнос-Айресе. Верхушка генералитета потребовала от правительства экстренных стабилизационных мер. Речь шла не только о подавлении подпольных «монтонерос», но и об обуздании ААА.

11 июля 1975 года президент Исабель Перон отстранила Лопеса Регу от министерской должности и фактически выдворила из страны. Лопес Рега, Альмирон и более десятка активистов ААА отбыли в Испанию. Родольфо Альмирон стал начальником охраны консервативного франкистского лидера Мануэля Фраги Ирибарне. 9 мая 1976 года боевики ААА вместе с итальянским неофашистом Стефано Делле Кьяйе и испанскими ультраправыми приняли участие в «резне Монтехурра» — нападении на левый митинг. В результате этой акции два человека погибли.

После отставки Лопеса Реги акции ААА в Аргентине продолжались, но влияние и активность организации пошли на спад. Власти начали расследование криминальных махинаций Лопеса Реги. Под давлением военных к весне 1976 года структура ААА была в основном демонтирована. Монополия на политическое насилие утвердилась за государственными службами.

24 марта 1976 года в Аргентине произошёл переворот. К власти пришла военная хунта во главе с генералом Хорхе Виделой. Диктаторский режим повёл «Грязную войну» против левых сил. Однако военные власти жёстко подавляли все виды уличного терроризма, в том числе правый. Некоторые профессионалы из ААА — например, Анибаль Гордон — были приняты на службу в карательные органы. Однако воссоздать гражданскую военизированную организацию новый режим не позволил.

Страна переходит под оперативное управление Вооружённых сил. Всем гражданам рекомендуется поступать в строгом соответствии с директивами армии, полиции и служб безопасности, избегая действий, которые могут потребовать жёсткого вмешательства оперативного персонала.
Заявление «Правительства национальной реорганизации», март 1976 года

В июне 1976 года военное правительство Аргентины потребовало от Испании экстрадиции Хосе Лопеса Реги. После падения хунты демократические правительства Аргентины развернули кампанию «возмездия» в отношении оперативников «Грязной войны». Это относилось не только к военным, но и к ультраправым террористам.

Лопес Рега скрылся и несколько лет провёл в бегах. В 1986 году основатель ААА был обнаружен в Майами, арестован и передан аргентинским властям. 9 июня 1989 года Хосе Лопес Рега скончался в тюрьме. 13 сентября 1987 года также в тюрьме скончался Анибаль Гордон. Родольфо Альмирон был арестован в Испании в 2006 году, передан Аргентине и скончался, ожидая суда, 5 июня 2009 года.

В современной Аргентине деятельность ААА осуждается практически всеми политическими силами. В 2007 году, при левом правительстве действия ААА признаны преступлениями против человечности, не имеющими срока давности. Даже те, кто позитивно оценивает хунту Виделы и считает вынужденными репрессии «Грязной войны», обычно отрицательно относятся к гражданским террористам. Правые силы страны однозначно придерживаются демократической законности. Иные оценки ААА, утверждающие, что действия ААА были в какой-то мере адекватны «красной угрозе» и якобы помогли предотвратить широкомасштабный «левацкий» террор в духе перуанского «Сендеро луминосо» и колумбийских ФАРК, высказываются редко.

Идеология и методы ААА применялись ультраправыми антикоммунистическими террористами в различных странах. Наряду с Латинской Америкой, они были приняты на вооружение турецкими «Серыми волками», российским Блок «ФАКТ», французской «Националистической революционной молодёжью».

Арест продолжателей

В июне 2012 года решением суда в Буэнос-Айресе были арестованы семь членов ультраправой группы, занимавшиеся пропагандой идей Лопеса Реги и AAA. Во главе организации состояли журналист Хорхе Конти (зять Лопеса Реги), Карлос Алехандро Вильоне (бывший секретарь Лопеса Реги в бытность его министром) и Хулио Йесси (бывший лидер молодёжной организации правых перонистов). СМИ расценили это событие как «возобновление расследования преступлений ААА».

См. также

• Масорка
• Караван смерти
• 601-й разведывательный батальон
• СИДЕ
• Резня Монтехурра
• Гарсиамесизм
• Объединенные силы самообороны Колумбии
• Родина и свобода
• Mano Blanca
• Армия освобождения Португалии

Ссылки

• [www.elmundo.es/suplementos/cronica/2006/581/1166310005.html «El 'jefe' de la Triple A vive en un arrabal de Valencia»], El Mundo, Félix Martínez y Nando García  (исп.)
• [www.pais-global.com.ar/modules.php?op=modload&name=News&file=article&sid=2241 «El Debut del Terror: La Triple A»], Pablo Mendelevich  (исп.)
• [izquierda.info/modules.php?name=News&file=article&sid=2899 «Triple A; Toda la verdad, caiga quien caiga»]  (исп.)

Отрывок, характеризующий Аргентинский антикоммунистический альянс

В середине третьего экосеза зашевелились стулья в гостиной, где играли граф и Марья Дмитриевна, и большая часть почетных гостей и старички, потягиваясь после долгого сиденья и укладывая в карманы бумажники и кошельки, выходили в двери залы. Впереди шла Марья Дмитриевна с графом – оба с веселыми лицами. Граф с шутливою вежливостью, как то по балетному, подал округленную руку Марье Дмитриевне. Он выпрямился, и лицо его озарилось особенною молодецки хитрою улыбкой, и как только дотанцовали последнюю фигуру экосеза, он ударил в ладоши музыкантам и закричал на хоры, обращаясь к первой скрипке:
– Семен! Данилу Купора знаешь?
Это был любимый танец графа, танцованный им еще в молодости. (Данило Купор была собственно одна фигура англеза .)
– Смотрите на папа, – закричала на всю залу Наташа (совершенно забыв, что она танцует с большим), пригибая к коленам свою кудрявую головку и заливаясь своим звонким смехом по всей зале.
Действительно, всё, что только было в зале, с улыбкою радости смотрело на веселого старичка, который рядом с своею сановитою дамой, Марьей Дмитриевной, бывшей выше его ростом, округлял руки, в такт потряхивая ими, расправлял плечи, вывертывал ноги, слегка притопывая, и всё более и более распускавшеюся улыбкой на своем круглом лице приготовлял зрителей к тому, что будет. Как только заслышались веселые, вызывающие звуки Данилы Купора, похожие на развеселого трепачка, все двери залы вдруг заставились с одной стороны мужскими, с другой – женскими улыбающимися лицами дворовых, вышедших посмотреть на веселящегося барина.
– Батюшка то наш! Орел! – проговорила громко няня из одной двери.
Граф танцовал хорошо и знал это, но его дама вовсе не умела и не хотела хорошо танцовать. Ее огромное тело стояло прямо с опущенными вниз мощными руками (она передала ридикюль графине); только одно строгое, но красивое лицо ее танцовало. Что выражалось во всей круглой фигуре графа, у Марьи Дмитриевны выражалось лишь в более и более улыбающемся лице и вздергивающемся носе. Но зато, ежели граф, всё более и более расходясь, пленял зрителей неожиданностью ловких выверток и легких прыжков своих мягких ног, Марья Дмитриевна малейшим усердием при движении плеч или округлении рук в поворотах и притопываньях, производила не меньшее впечатление по заслуге, которую ценил всякий при ее тучности и всегдашней суровости. Пляска оживлялась всё более и более. Визави не могли ни на минуту обратить на себя внимания и даже не старались о том. Всё было занято графом и Марьею Дмитриевной. Наташа дергала за рукава и платье всех присутствовавших, которые и без того не спускали глаз с танцующих, и требовала, чтоб смотрели на папеньку. Граф в промежутках танца тяжело переводил дух, махал и кричал музыкантам, чтоб они играли скорее. Скорее, скорее и скорее, лише, лише и лише развертывался граф, то на цыпочках, то на каблуках, носясь вокруг Марьи Дмитриевны и, наконец, повернув свою даму к ее месту, сделал последнее па, подняв сзади кверху свою мягкую ногу, склонив вспотевшую голову с улыбающимся лицом и округло размахнув правою рукой среди грохота рукоплесканий и хохота, особенно Наташи. Оба танцующие остановились, тяжело переводя дыхание и утираясь батистовыми платками.
– Вот как в наше время танцовывали, ma chere, – сказал граф.
– Ай да Данила Купор! – тяжело и продолжительно выпуская дух и засучивая рукава, сказала Марья Дмитриевна.


В то время как у Ростовых танцовали в зале шестой англез под звуки от усталости фальшививших музыкантов, и усталые официанты и повара готовили ужин, с графом Безухим сделался шестой удар. Доктора объявили, что надежды к выздоровлению нет; больному дана была глухая исповедь и причастие; делали приготовления для соборования, и в доме была суетня и тревога ожидания, обыкновенные в такие минуты. Вне дома, за воротами толпились, скрываясь от подъезжавших экипажей, гробовщики, ожидая богатого заказа на похороны графа. Главнокомандующий Москвы, который беспрестанно присылал адъютантов узнавать о положении графа, в этот вечер сам приезжал проститься с знаменитым Екатерининским вельможей, графом Безухим.
Великолепная приемная комната была полна. Все почтительно встали, когда главнокомандующий, пробыв около получаса наедине с больным, вышел оттуда, слегка отвечая на поклоны и стараясь как можно скорее пройти мимо устремленных на него взглядов докторов, духовных лиц и родственников. Князь Василий, похудевший и побледневший за эти дни, провожал главнокомандующего и что то несколько раз тихо повторил ему.
Проводив главнокомандующего, князь Василий сел в зале один на стул, закинув высоко ногу на ногу, на коленку упирая локоть и рукою закрыв глаза. Посидев так несколько времени, он встал и непривычно поспешными шагами, оглядываясь кругом испуганными глазами, пошел чрез длинный коридор на заднюю половину дома, к старшей княжне.
Находившиеся в слабо освещенной комнате неровным шопотом говорили между собой и замолкали каждый раз и полными вопроса и ожидания глазами оглядывались на дверь, которая вела в покои умирающего и издавала слабый звук, когда кто нибудь выходил из нее или входил в нее.
– Предел человеческий, – говорил старичок, духовное лицо, даме, подсевшей к нему и наивно слушавшей его, – предел положен, его же не прейдеши.
– Я думаю, не поздно ли соборовать? – прибавляя духовный титул, спрашивала дама, как будто не имея на этот счет никакого своего мнения.
– Таинство, матушка, великое, – отвечало духовное лицо, проводя рукою по лысине, по которой пролегало несколько прядей зачесанных полуседых волос.
– Это кто же? сам главнокомандующий был? – спрашивали в другом конце комнаты. – Какой моложавый!…
– А седьмой десяток! Что, говорят, граф то не узнает уж? Хотели соборовать?
– Я одного знал: семь раз соборовался.
Вторая княжна только вышла из комнаты больного с заплаканными глазами и села подле доктора Лоррена, который в грациозной позе сидел под портретом Екатерины, облокотившись на стол.
– Tres beau, – говорил доктор, отвечая на вопрос о погоде, – tres beau, princesse, et puis, a Moscou on se croit a la campagne. [прекрасная погода, княжна, и потом Москва так похожа на деревню.]
– N'est ce pas? [Не правда ли?] – сказала княжна, вздыхая. – Так можно ему пить?
Лоррен задумался.
– Он принял лекарство?
– Да.
Доктор посмотрел на брегет.
– Возьмите стакан отварной воды и положите une pincee (он своими тонкими пальцами показал, что значит une pincee) de cremortartari… [щепотку кремортартара…]
– Не пило слушай , – говорил немец доктор адъютанту, – чтопи с третий удар шивь оставался .
– А какой свежий был мужчина! – говорил адъютант. – И кому пойдет это богатство? – прибавил он шопотом.
– Окотник найдутся , – улыбаясь, отвечал немец.
Все опять оглянулись на дверь: она скрипнула, и вторая княжна, сделав питье, показанное Лорреном, понесла его больному. Немец доктор подошел к Лоррену.
– Еще, может, дотянется до завтрашнего утра? – спросил немец, дурно выговаривая по французски.
Лоррен, поджав губы, строго и отрицательно помахал пальцем перед своим носом.
– Сегодня ночью, не позже, – сказал он тихо, с приличною улыбкой самодовольства в том, что ясно умеет понимать и выражать положение больного, и отошел.

Между тем князь Василий отворил дверь в комнату княжны.
В комнате было полутемно; только две лампадки горели перед образами, и хорошо пахло куреньем и цветами. Вся комната была установлена мелкою мебелью шифоньерок, шкапчиков, столиков. Из за ширм виднелись белые покрывала высокой пуховой кровати. Собачка залаяла.
– Ах, это вы, mon cousin?
Она встала и оправила волосы, которые у нее всегда, даже и теперь, были так необыкновенно гладки, как будто они были сделаны из одного куска с головой и покрыты лаком.
– Что, случилось что нибудь? – спросила она. – Я уже так напугалась.
– Ничего, всё то же; я только пришел поговорить с тобой, Катишь, о деле, – проговорил князь, устало садясь на кресло, с которого она встала. – Как ты нагрела, однако, – сказал он, – ну, садись сюда, causons. [поговорим.]
– Я думала, не случилось ли что? – сказала княжна и с своим неизменным, каменно строгим выражением лица села против князя, готовясь слушать.
– Хотела уснуть, mon cousin, и не могу.
– Ну, что, моя милая? – сказал князь Василий, взяв руку княжны и пригибая ее по своей привычке книзу.
Видно было, что это «ну, что» относилось ко многому такому, что, не называя, они понимали оба.
Княжна, с своею несообразно длинною по ногам, сухою и прямою талией, прямо и бесстрастно смотрела на князя выпуклыми серыми глазами. Она покачала головой и, вздохнув, посмотрела на образа. Жест ее можно было объяснить и как выражение печали и преданности, и как выражение усталости и надежды на скорый отдых. Князь Василий объяснил этот жест как выражение усталости.
– А мне то, – сказал он, – ты думаешь, легче? Je suis ereinte, comme un cheval de poste; [Я заморен, как почтовая лошадь;] а всё таки мне надо с тобой поговорить, Катишь, и очень серьезно.
Князь Василий замолчал, и щеки его начинали нервически подергиваться то на одну, то на другую сторону, придавая его лицу неприятное выражение, какое никогда не показывалось на лице князя Василия, когда он бывал в гостиных. Глаза его тоже были не такие, как всегда: то они смотрели нагло шутливо, то испуганно оглядывались.
Княжна, своими сухими, худыми руками придерживая на коленях собачку, внимательно смотрела в глаза князю Василию; но видно было, что она не прервет молчания вопросом, хотя бы ей пришлось молчать до утра.
– Вот видите ли, моя милая княжна и кузина, Катерина Семеновна, – продолжал князь Василий, видимо, не без внутренней борьбы приступая к продолжению своей речи, – в такие минуты, как теперь, обо всём надо подумать. Надо подумать о будущем, о вас… Я вас всех люблю, как своих детей, ты это знаешь.
Княжна так же тускло и неподвижно смотрела на него.
– Наконец, надо подумать и о моем семействе, – сердито отталкивая от себя столик и не глядя на нее, продолжал князь Василий, – ты знаешь, Катишь, что вы, три сестры Мамонтовы, да еще моя жена, мы одни прямые наследники графа. Знаю, знаю, как тебе тяжело говорить и думать о таких вещах. И мне не легче; но, друг мой, мне шестой десяток, надо быть ко всему готовым. Ты знаешь ли, что я послал за Пьером, и что граф, прямо указывая на его портрет, требовал его к себе?
Князь Василий вопросительно посмотрел на княжну, но не мог понять, соображала ли она то, что он ей сказал, или просто смотрела на него…
– Я об одном не перестаю молить Бога, mon cousin, – отвечала она, – чтоб он помиловал его и дал бы его прекрасной душе спокойно покинуть эту…
– Да, это так, – нетерпеливо продолжал князь Василий, потирая лысину и опять с злобой придвигая к себе отодвинутый столик, – но, наконец…наконец дело в том, ты сама знаешь, что прошлою зимой граф написал завещание, по которому он всё имение, помимо прямых наследников и нас, отдавал Пьеру.
– Мало ли он писал завещаний! – спокойно сказала княжна. – Но Пьеру он не мог завещать. Пьер незаконный.
– Ma chere, – сказал вдруг князь Василий, прижав к себе столик, оживившись и начав говорить скорей, – но что, ежели письмо написано государю, и граф просит усыновить Пьера? Понимаешь, по заслугам графа его просьба будет уважена…
Княжна улыбнулась, как улыбаются люди, которые думают что знают дело больше, чем те, с кем разговаривают.
– Я тебе скажу больше, – продолжал князь Василий, хватая ее за руку, – письмо было написано, хотя и не отослано, и государь знал о нем. Вопрос только в том, уничтожено ли оно, или нет. Ежели нет, то как скоро всё кончится , – князь Василий вздохнул, давая этим понять, что он разумел под словами всё кончится , – и вскроют бумаги графа, завещание с письмом будет передано государю, и просьба его, наверно, будет уважена. Пьер, как законный сын, получит всё.
– А наша часть? – спросила княжна, иронически улыбаясь так, как будто всё, но только не это, могло случиться.
– Mais, ma pauvre Catiche, c'est clair, comme le jour. [Но, моя дорогая Катишь, это ясно, как день.] Он один тогда законный наследник всего, а вы не получите ни вот этого. Ты должна знать, моя милая, были ли написаны завещание и письмо, и уничтожены ли они. И ежели почему нибудь они забыты, то ты должна знать, где они, и найти их, потому что…
– Этого только недоставало! – перебила его княжна, сардонически улыбаясь и не изменяя выражения глаз. – Я женщина; по вашему мы все глупы; но я настолько знаю, что незаконный сын не может наследовать… Un batard, [Незаконный,] – прибавила она, полагая этим переводом окончательно показать князю его неосновательность.
– Как ты не понимаешь, наконец, Катишь! Ты так умна: как ты не понимаешь, – ежели граф написал письмо государю, в котором просит его признать сына законным, стало быть, Пьер уж будет не Пьер, а граф Безухой, и тогда он по завещанию получит всё? И ежели завещание с письмом не уничтожены, то тебе, кроме утешения, что ты была добродетельна et tout ce qui s'en suit, [и всего, что отсюда вытекает,] ничего не останется. Это верно.
– Я знаю, что завещание написано; но знаю тоже, что оно недействительно, и вы меня, кажется, считаете за совершенную дуру, mon cousin, – сказала княжна с тем выражением, с которым говорят женщины, полагающие, что они сказали нечто остроумное и оскорбительное.
– Милая ты моя княжна Катерина Семеновна, – нетерпеливо заговорил князь Василий. – Я пришел к тебе не за тем, чтобы пикироваться с тобой, а за тем, чтобы как с родной, хорошею, доброю, истинною родной, поговорить о твоих же интересах. Я тебе говорю десятый раз, что ежели письмо к государю и завещание в пользу Пьера есть в бумагах графа, то ты, моя голубушка, и с сестрами, не наследница. Ежели ты мне не веришь, то поверь людям знающим: я сейчас говорил с Дмитрием Онуфриичем (это был адвокат дома), он то же сказал.
Видимо, что то вдруг изменилось в мыслях княжны; тонкие губы побледнели (глаза остались те же), и голос, в то время как она заговорила, прорывался такими раскатами, каких она, видимо, сама не ожидала.