Арий

Арий

А́рий (греч. Ἄρειος; 256—336, Константинополь) — один из ранних ересиархов, основоположник арианства.

Жизнь

Сведения о происхождении и образовании Ария очень скудны. Родом из Ливии. Этническое происхождение — бербер. Воспитание получил под руководством Лукиана Антиохийского.

До 311 года он прибыл в Александрию и был принят в клир. Был рукоположён во диакона архиепископом Петром Александрийским и им же был отлучён за приверженность мелитианству. Очевидно, после мученической смерти Петра Александрийского, казнённого в период гонений на христиан (в 310 году), Арий раскаялся, поскольку архиепископ Ахилла рукоположил его во пресвитера Александрийской Церкви. Более того, Арий даже считался кандидатом в преемники Ахилла. Когда после смерти последнего епископская кафедра вновь освободилась, соперником Ария в борьбе за неё стал Александр. Голоса избирателей разделились между ним и Арием практически поровну. Согласно историку-арианину IV—V вв. Филосторгию, Арий отказался от поданных за себя голосов в пользу Александра — в дальнейшем ариане объясняли это событие благородством его души. Православные же историки Феодорит Кирский и Епифаний Кипрский предполагали, что он проиграл выборы.

Занимая пост пресвитера одной из церквей Александрии, Арий имел возможность длительное время излагать своё учение. Время появления арианства точно не известно, и по этому поводу существует несколько мнений. Широкую известность оно получило после того, как Арий вступил в спор с епископом Александром, употребившим в публичном обсуждении выражение «Бог есть Троица во Единице и Единица во Троице». Против Ария, усмотревшего в этом выражении савеллианство, вначале выступил александрийский архипресвитер Коллуф, затем Арий проиграл в публичном диспуте, после чего Александр отлучил его от церкви. Однако Александр не был сильным богословом. Поэтому, по мнению религиоведа А. В. Карташёва, с первых же дней спора Ария с Александром «за спиной последнего встал и укрепил его» Афанасий Александрийский, получивший впоследствии прозвание «Великий», бывший в то время диаконом.

Отлучение не остановило распространение учения Ария. Вместе с ним от церкви отпало значительное количество простых прихожан, до трети пресвитеров и несколько епископов. Арий был кумиром прихожан, особенно женщин (диаконис и девственниц) — поэтому к нему присоединилось 700 девственниц, 12 диаконов, 7 пресвитеров и 2 епископа (Феона Мармарикский и Секунд Птолемаидский), что составило около 1/3 всего клира города Александрии. Недовольный мягкостью проводимой Александром против ариан линии, Коллуф обвинил последнего в потворстве еретикам, объявил себя епископом и сам, не будучи хиротонисан, стал самовольно рукополагать пресвитеров. В ответ на это Александр стал действовать решительнее, в 320 или 321 году собрал в Александрии собор, на котором Арий был снова отлучён.

Отправившийся в Палестину Арий нашёл там не только поддержку в лице Евсевия Кесарийского, Аэция Лиддского и Павлина Тирского, но и нового противника в лице Макария, епископа Иерусалимского. Написанное около 320 года письмо Ария с обращением за поддержкой к «солукианисту» Евсевию Никомедийскому с тем, чтобы тот примирил его с епископом Александром, выявляет произошедший к тому времени раскол в Церкви Палестины на «православный» юг (Иерусалим и Газа) и арианский север. Ходатайство Евсевия оказалось неудачным. По мнению В. В. Болотова, это было связано с тем, что ставшая в то время столицей Римской империи Никомедия претендовала на первенство на Востоке, и тон послания Евсевия предполагал право столичного епископа на вмешательство в египетские дела. Арий после этого стал активнее пропагандировать своё учение, прибегнув, как утверждает Филосторгий, даже к сочинению песен для матросов и мельников. Со своей стороны, Александр также стал рассылать послания епископам других Церквей, объясняя причины отлучения Ария.

В таком состоянии, когда стало ясно, кто из епископов поддерживает какую сторону, о конфликте стало известно императору Константину. Первая его реакция, обусловленная политическими причинами — необходимостью сохранения церковного единства, поддержанием политической стабильности в Египте, была благоприятна арианам. Существенное влияние, помимо Евсевия Никомедийского, чья близость Лицинию его несколько дискредитировал, оказывал епископ Евсевий Кесарийский, также не считавший взгляды Ария опасными. Император решил взять на себя роль посредника, обратившись с посланием к Арию и Александру. В нём он предлагал оставить этот спор. Подателем этого письма император избрал епископа Осия Кордубского, который, прибыв в Александрию, понял, что вопрос на самом деле требует серьёзного подхода к его решению. Поскольку к тому времени требовал решения также вопрос об исчислении пасхалий, было принято решение о проведении Вселенского Собора.

Вероятно также, на основании открытых в 1905 году документальных свидетельств, что несколько ранее собора в Никее состоялся собор в Антиохии, на котором Арий, его учение и его наиболее упорные сторонники — Феодот Лаодикийский, Наркисс Нерониадский и Евсевий Кесарийский — были осуждены.

После Никейского Собора Арий был сослан в Иллирию с запретом возвращаться в Египет. Однако вскоре императором Константином был возвращен из ссылки. Сам Константин формально не отказался от Никейского символа веры, но перед своей смертью в 337 году принял крещение от епископа-арианина.

Учение

Сочинения Ария были уничтожены и дошли до нас во фрагментах. Его «Θάλια» («Пир») представляет собой защиту его учения в полу-поэтической, полу-прозаической форме; за исключением нескольких фрагментов в творениях Афанасия Великого, оно не дошло до нас. Сохранились письма Ария к Евсевию Никомедийскому и Александру Александрийскому († 17 апреля 326). Главными источниками сведений о нём служат, кроме фрагментов его собственных сочинений, творения Афанасия, 68 и 69 главы сочинения Епифания о ересях, церковные истории Сократа, Созомена, Феодорита и Филосторгия.

Арианство расходилось с основным течением христианства того времени в интерпретации природы Христа: Арий утверждал, что Христос сотворён Богом, и следовательно, во-первых, имеет начало своего бытия — при этом он цитировал слова из книги Притчей (8:22): Господь созда Мя в начало путей своих (в смысле творения Сына Божия самим Богом), и, во-вторых, не равен ему: в арианстве Христос не единосущен Богу (греч. ὁμοούσιος, в русскоязычной литературе — омоусия), как утверждали оппоненты Ария александрийские епископы Александр и затем Афанасий, а лишь подобосущен ему (греч. ὅμοιος, омиусия).

B письме к Евсевию Никомидийскому Арий описал свою доктрину уверенно, просто и логично решая парадокс о двойственности Христа и Бога Отца (Иеговы) в христианстве:

Так как мы говорим, что Сын не есть ни Нерожденный, ни часть Нерожденного (ни в каком случае), ни взят от Лица предсуществовавшего, но что Он начал быть прежде времен и веков, по воле и намерению Отца, как Бог Совершенный, как Единственный, Непреложный; что Он не существовал раньше того, как был рожден, или сотворен, или основан, ибо Он не был Нерожденным, — вот за что нас преследуют".

— www.erlib.com/Антон_Карташев/Вселенские_Соборы/2/

Сократ Схоластик пишет, что причиной утверждения Арием подобосущности Бога-Отца и Бога-Сына явился его спор с епископом Александром, утверждавшим, что «Святая Троица есть в Троице единица». Арий воспринял это утверждение как попытку распространения епископом монархианского учения Савеллия Ливийского о Троице как о последовательных модусах единичного бога.

См. также

• Арианский спор
• Первый Никейский собор
• Арианство

Литература

• Болотов В. В. История Церкви в период Вселенских Соборов. — М.: Поколение, 2007. — 720 с. — ISBN 978-5-9763-0032-3.
• Бриллиантов А. И. Лекции по истории древней церкви. — СПб.: Издательство Олега Абышко, 2007. — 480 с. — ISBN 978-5-9900890-3-7.
• Hanson R. P. C. [books.google.ru/books?id=tclFM-nRh2IC The Search for the Christian Doctrine of God: The Arian Controversy, 318—381 A.D.]. — New York: Continuum International Publishing Group, 2005. — 960 p. — ISBN 0-5670-3092-X.
• А.В. Карташев. [www.erlib.com/Антон_Карташев/Вселенские_Соборы/0/ Вселенские Соборы]. — Париж/Москва: Республика/Библиополис,, 1994/2005. — 216 p. — ISBN 5-250-01847-5.

Ссылки

• При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).
• pda.sedmitza.ru/text/397503.html

Отрывок, характеризующий Арий

– Право, я пойду? – спросил Пьер, ласково чрез очки глядя на Анну Михайловну.
– Ah, mon ami, oubliez les torts qu'on a pu avoir envers vous, pensez que c'est votre pere… peut etre a l'agonie. – Она вздохнула. – Je vous ai tout de suite aime comme mon fils. Fiez vous a moi, Pierre. Je n'oublirai pas vos interets. [Забудьте, друг мой, в чем были против вас неправы. Вспомните, что это ваш отец… Может быть, в агонии. Я тотчас полюбила вас, как сына. Доверьтесь мне, Пьер. Я не забуду ваших интересов.]
Пьер ничего не понимал; опять ему еще сильнее показалось, что всё это так должно быть, и он покорно последовал за Анною Михайловной, уже отворявшею дверь.
Дверь выходила в переднюю заднего хода. В углу сидел старик слуга княжен и вязал чулок. Пьер никогда не был на этой половине, даже не предполагал существования таких покоев. Анна Михайловна спросила у обгонявшей их, с графином на подносе, девушки (назвав ее милой и голубушкой) о здоровье княжен и повлекла Пьера дальше по каменному коридору. Из коридора первая дверь налево вела в жилые комнаты княжен. Горничная, с графином, второпях (как и всё делалось второпях в эту минуту в этом доме) не затворила двери, и Пьер с Анною Михайловной, проходя мимо, невольно заглянули в ту комнату, где, разговаривая, сидели близко друг от друга старшая княжна с князем Васильем. Увидав проходящих, князь Василий сделал нетерпеливое движение и откинулся назад; княжна вскочила и отчаянным жестом изо всей силы хлопнула дверью, затворяя ее.
Жест этот был так не похож на всегдашнее спокойствие княжны, страх, выразившийся на лице князя Василья, был так несвойствен его важности, что Пьер, остановившись, вопросительно, через очки, посмотрел на свою руководительницу.
Анна Михайловна не выразила удивления, она только слегка улыбнулась и вздохнула, как будто показывая, что всего этого она ожидала.
– Soyez homme, mon ami, c'est moi qui veillerai a vos interets, [Будьте мужчиною, друг мой, я же стану блюсти за вашими интересами.] – сказала она в ответ на его взгляд и еще скорее пошла по коридору.
Пьер не понимал, в чем дело, и еще меньше, что значило veiller a vos interets, [блюсти ваши интересы,] но он понимал, что всё это так должно быть. Коридором они вышли в полуосвещенную залу, примыкавшую к приемной графа. Это была одна из тех холодных и роскошных комнат, которые знал Пьер с парадного крыльца. Но и в этой комнате, посередине, стояла пустая ванна и была пролита вода по ковру. Навстречу им вышли на цыпочках, не обращая на них внимания, слуга и причетник с кадилом. Они вошли в знакомую Пьеру приемную с двумя итальянскими окнами, выходом в зимний сад, с большим бюстом и во весь рост портретом Екатерины. Все те же люди, почти в тех же положениях, сидели, перешептываясь, в приемной. Все, смолкнув, оглянулись на вошедшую Анну Михайловну, с ее исплаканным, бледным лицом, и на толстого, большого Пьера, который, опустив голову, покорно следовал за нею.
На лице Анны Михайловны выразилось сознание того, что решительная минута наступила; она, с приемами деловой петербургской дамы, вошла в комнату, не отпуская от себя Пьера, еще смелее, чем утром. Она чувствовала, что так как она ведет за собою того, кого желал видеть умирающий, то прием ее был обеспечен. Быстрым взглядом оглядев всех, бывших в комнате, и заметив графова духовника, она, не то что согнувшись, но сделавшись вдруг меньше ростом, мелкою иноходью подплыла к духовнику и почтительно приняла благословение одного, потом другого духовного лица.
– Слава Богу, что успели, – сказала она духовному лицу, – мы все, родные, так боялись. Вот этот молодой человек – сын графа, – прибавила она тише. – Ужасная минута!
Проговорив эти слова, она подошла к доктору.
– Cher docteur, – сказала она ему, – ce jeune homme est le fils du comte… y a t il de l'espoir? [этот молодой человек – сын графа… Есть ли надежда?]
Доктор молча, быстрым движением возвел кверху глаза и плечи. Анна Михайловна точно таким же движением возвела плечи и глаза, почти закрыв их, вздохнула и отошла от доктора к Пьеру. Она особенно почтительно и нежно грустно обратилась к Пьеру.
– Ayez confiance en Sa misericorde, [Доверьтесь Его милосердию,] – сказала она ему, указав ему диванчик, чтобы сесть подождать ее, сама неслышно направилась к двери, на которую все смотрели, и вслед за чуть слышным звуком этой двери скрылась за нею.
Пьер, решившись во всем повиноваться своей руководительнице, направился к диванчику, который она ему указала. Как только Анна Михайловна скрылась, он заметил, что взгляды всех, бывших в комнате, больше чем с любопытством и с участием устремились на него. Он заметил, что все перешептывались, указывая на него глазами, как будто со страхом и даже с подобострастием. Ему оказывали уважение, какого прежде никогда не оказывали: неизвестная ему дама, которая говорила с духовными лицами, встала с своего места и предложила ему сесть, адъютант поднял уроненную Пьером перчатку и подал ему; доктора почтительно замолкли, когда он проходил мимо их, и посторонились, чтобы дать ему место. Пьер хотел сначала сесть на другое место, чтобы не стеснять даму, хотел сам поднять перчатку и обойти докторов, которые вовсе и не стояли на дороге; но он вдруг почувствовал, что это было бы неприлично, он почувствовал, что он в нынешнюю ночь есть лицо, которое обязано совершить какой то страшный и ожидаемый всеми обряд, и что поэтому он должен был принимать от всех услуги. Он принял молча перчатку от адъютанта, сел на место дамы, положив свои большие руки на симметрично выставленные колени, в наивной позе египетской статуи, и решил про себя, что всё это так именно должно быть и что ему в нынешний вечер, для того чтобы не потеряться и не наделать глупостей, не следует действовать по своим соображениям, а надобно предоставить себя вполне на волю тех, которые руководили им.
Не прошло и двух минут, как князь Василий, в своем кафтане с тремя звездами, величественно, высоко неся голову, вошел в комнату. Он казался похудевшим с утра; глаза его были больше обыкновенного, когда он оглянул комнату и увидал Пьера. Он подошел к нему, взял руку (чего он прежде никогда не делал) и потянул ее книзу, как будто он хотел испытать, крепко ли она держится.
– Courage, courage, mon ami. Il a demande a vous voir. C'est bien… [Не унывать, не унывать, мой друг. Он пожелал вас видеть. Это хорошо…] – и он хотел итти.
Но Пьер почел нужным спросить:
– Как здоровье…
Он замялся, не зная, прилично ли назвать умирающего графом; назвать же отцом ему было совестно.
– Il a eu encore un coup, il y a une demi heure. Еще был удар. Courage, mon аmi… [Полчаса назад у него был еще удар. Не унывать, мой друг…]
Пьер был в таком состоянии неясности мысли, что при слове «удар» ему представился удар какого нибудь тела. Он, недоумевая, посмотрел на князя Василия и уже потом сообразил, что ударом называется болезнь. Князь Василий на ходу сказал несколько слов Лоррену и прошел в дверь на цыпочках. Он не умел ходить на цыпочках и неловко подпрыгивал всем телом. Вслед за ним прошла старшая княжна, потом прошли духовные лица и причетники, люди (прислуга) тоже прошли в дверь. За этою дверью послышалось передвиженье, и наконец, всё с тем же бледным, но твердым в исполнении долга лицом, выбежала Анна Михайловна и, дотронувшись до руки Пьера, сказала:
– La bonte divine est inepuisable. C'est la ceremonie de l'extreme onction qui va commencer. Venez. [Милосердие Божие неисчерпаемо. Соборование сейчас начнется. Пойдемте.]
Пьер прошел в дверь, ступая по мягкому ковру, и заметил, что и адъютант, и незнакомая дама, и еще кто то из прислуги – все прошли за ним, как будто теперь уж не надо было спрашивать разрешения входить в эту комнату.


Пьер хорошо знал эту большую, разделенную колоннами и аркой комнату, всю обитую персидскими коврами. Часть комнаты за колоннами, где с одной стороны стояла высокая красного дерева кровать, под шелковыми занавесами, а с другой – огромный киот с образами, была красно и ярко освещена, как бывают освещены церкви во время вечерней службы. Под освещенными ризами киота стояло длинное вольтеровское кресло, и на кресле, обложенном вверху снежно белыми, не смятыми, видимо, только – что перемененными подушками, укрытая до пояса ярко зеленым одеялом, лежала знакомая Пьеру величественная фигура его отца, графа Безухого, с тою же седою гривой волос, напоминавших льва, над широким лбом и с теми же характерно благородными крупными морщинами на красивом красно желтом лице. Он лежал прямо под образами; обе толстые, большие руки его были выпростаны из под одеяла и лежали на нем. В правую руку, лежавшую ладонью книзу, между большим и указательным пальцами вставлена была восковая свеча, которую, нагибаясь из за кресла, придерживал в ней старый слуга. Над креслом стояли духовные лица в своих величественных блестящих одеждах, с выпростанными на них длинными волосами, с зажженными свечами в руках, и медленно торжественно служили. Немного позади их стояли две младшие княжны, с платком в руках и у глаз, и впереди их старшая, Катишь, с злобным и решительным видом, ни на мгновение не спуская глаз с икон, как будто говорила всем, что не отвечает за себя, если оглянется. Анна Михайловна, с кроткою печалью и всепрощением на лице, и неизвестная дама стояли у двери. Князь Василий стоял с другой стороны двери, близко к креслу, за резным бархатным стулом, который он поворотил к себе спинкой, и, облокотив на нее левую руку со свечой, крестился правою, каждый раз поднимая глаза кверху, когда приставлял персты ко лбу. Лицо его выражало спокойную набожность и преданность воле Божией. «Ежели вы не понимаете этих чувств, то тем хуже для вас», казалось, говорило его лицо.