Ариосто, Лудовико

Лудови́ко Арио́сто
Ludovico Ariosto
Портрет мужчины в синем (Лудовико Ариосто), Тициан,1512.
Дата рождения:	8 сентября 1474(1474-09-08)
Место рождения:	Реджо-нель-Эмилия
Дата смерти:	6 июля 1533(1533-07-06) (58 лет)
Место смерти:	Феррара
Гражданство:	Италия
Род деятельности:	поэт, драматург
Язык произведений:	итальянский

Лудови́ко Арио́сто (итал. Ludovico Ariosto, 8 сентября 1474, Реджо-нель-Эмилия — 6 июля 1533, Феррара) — итальянский поэт и драматург эпохи Возрождения.

Биография

Отец Лудовико видел сына правоведом, однако юноша не находил вдохновения в юриспруденции и посвятил себя изучению классической литературы. Он так хорошо усвоил формы и размеры римской поэзии, что без труда писал любые стихи на латыни. Стихотворение «Carmen Epithalamium», написанное на латинском языке по случаю бракосочетания герцога Альфонса I с Лукрецией Борджиа, расположило двор к молодому поэту, и в 1503 он поступил на службу к кардиналу Ипполиту д’Эсте, брату герцога Альфонса. Ариосто отвечал за организацию различных придворных празднеств.

В 1522 году Ариосто стал губернатором Гарфаньяны. Вернувшись, он построил себе небольшой домик с садиком и огородом, где и жил до конца жизни со своей возлюбленной Алессандрой Бенуччи (ок. 1481—1552). Она происходила из флорентийской купеческой семьи, была женой Тито ди Леонардо Строцци (двоюродного брата поэта Тито Веспасиано Строцци), родила ему шестерых детей. Отношения с Ариосто начались в 1513 г., но и после смерти мужа (1515) продолжали оставаться тайными. Брак с Ариосто (1528) также был тайным (что объяснялось со стороны Алессандры желанием сохранить права на наследство первого мужа). Ариосто, со своей стороны, ни разу не назвал имя возлюбленной и жены в своих сочинениях.

Творчество

«Неистовый Орландо»

Наиболее знаменитое сочинение Ариосто — поэма «Неистовый Роланд» («Неистовый Орландо»), которая заняла 25 лет (1507—1532). Сюжет «Неистового Роланда» основан на каролингском эпосе, который в Италии уже давно перенял романтический стиль произведений о рыцарях Круглого стола. Обращение автора поэмы к сюжетам французских рыцарских романов, весьма распространённых и в итальянских народных сказаниях, не было случайным. Подвиги паладинов императора Карла Великого и приключения рыцарей короля Артура, прочно вошедшие в средневековую романистику, впервые объединил в поэме «Влюблённый Орландо» непосредственный предшественник Ариосто при феррарском дворе Маттео Мария Боярдо. Его поэма, создававшаяся в 1483—1494 гг., осталась незавершённой из-за смерти поэта. Ариосто продолжил многие сюжетные линии «Влюблённого Орландо», достаточно стереотипные также и для итальянских народных поэм каролингского и бретонского циклов. "Неистовый Роланд" состоит из трёх крупных эпизодов: нашествие мавров на Францию, безумие Роланда и роман Руджиеро и Брадаманты, прославляющий дом д’Эсте. Три основных части сопровождаются бесконечным количеством второстепенных эпизодов и составляют вместе единую картину, носящую отпечаток великого гения Ариосто.

Герои поэмы Ариосто — искатели приключений, участвующие в сражениях с сарацинами — врагами Карла Великого, с великанами, чудовищами. Они — и влюблённые, верные своим возлюбленным, ради которых совершают смелые подвиги. Неистовый Орландо одержим безумной любовью к Анджелике — черта многих героев средневековых романов (безумие влюблённого в Изольду Тристана, страстная любовь Ланселота и т. д.). Однако традиционные сюжеты и характеры обрели в поэме Ариосто новую жизнь на основе гармоничного синтеза, свойственного эстетике и стилистике Высокого Возрождения. В отличие от средневековых романов поэма Ариосто лишена морализирующей функции, позиция автора пронизана иронией — он создает героико-комическое произведение. Ариосто проявляет исключительную свободу в композиционном построении поэмы, которая состоит из множества переплетающихся и параллельных сюжетных линий, нередко почти зеркально отражающих друг друга. Целое, однако, образует единство, обладающее чертами ренессансной соразмерности.

Оперируя материалами средневекового романа, Ариосто принимал скорее его жанровые правила, нежели идеологию. Герои поэмы обладают новыми, ренессансными чертами. Им свойственны полнота человеческих чувств и прежде всего сила земной любви, радостное ощущение жизни, наконец, сильная воля как залог победы в драматических ситуациях. «Золотые октавы» поэмы Ариосто внесли огромный вклад в формирование литературного итальянского языка. В XVI в. «Неистовый Орландо» издавался многократно, поэма была доступна любому грамотному читателю.

Другие произведения

Будучи придворным комедиографом в Ферраре, Ариосто создал ряд прославивших его комедий — «Комедия о сундуке», «Чернокнижник», «Подменённые». Источник комизма он искал в самой действительности, воссоздавая образы горожан, охваченных страстью к наживе или плотским удовольствиям. Вне критики оставался сам герцог Феррары. Его двор, где уже в 80-90-е годы XV в. ставили Плавта и Теренция, оказался родиной ренессансной комедии. Театральные постановки приурочивались, как правило, к сезону карнавальных празднеств, которые отличались здесь особой красочностью.

При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).

Статья основана на материалах Литературной энциклопедии 1929—1939. В статье использован текст Алексея Дживелегова, перешедший в общественное достояние.

Отрывок, характеризующий Ариосто, Лудовико

– Ну, Карабах, завтра послужим, – сказал он, нюхая ее ноздри и целуя ее.
– Что, барин, не спите? – сказал казак, сидевший под фурой.
– Нет; а… Лихачев, кажется, тебя звать? Ведь я сейчас только приехал. Мы ездили к французам. – И Петя подробно рассказал казаку не только свою поездку, но и то, почему он ездил и почему он считает, что лучше рисковать своей жизнью, чем делать наобум Лазаря.
– Что же, соснули бы, – сказал казак.
– Нет, я привык, – отвечал Петя. – А что, у вас кремни в пистолетах не обились? Я привез с собою. Не нужно ли? Ты возьми.
Казак высунулся из под фуры, чтобы поближе рассмотреть Петю.
– Оттого, что я привык все делать аккуратно, – сказал Петя. – Иные так, кое как, не приготовятся, потом и жалеют. Я так не люблю.
– Это точно, – сказал казак.
– Да еще вот что, пожалуйста, голубчик, наточи мне саблю; затупи… (но Петя боялся солгать) она никогда отточена не была. Можно это сделать?
– Отчего ж, можно.
Лихачев встал, порылся в вьюках, и Петя скоро услыхал воинственный звук стали о брусок. Он влез на фуру и сел на край ее. Казак под фурой точил саблю.
– А что же, спят молодцы? – сказал Петя.
– Кто спит, а кто так вот.
– Ну, а мальчик что?
– Весенний то? Он там, в сенцах, завалился. Со страху спится. Уж рад то был.
Долго после этого Петя молчал, прислушиваясь к звукам. В темноте послышались шаги и показалась черная фигура.
– Что точишь? – спросил человек, подходя к фуре.
– А вот барину наточить саблю.
– Хорошее дело, – сказал человек, который показался Пете гусаром. – У вас, что ли, чашка осталась?
– А вон у колеса.
Гусар взял чашку.
– Небось скоро свет, – проговорил он, зевая, и прошел куда то.
Петя должен бы был знать, что он в лесу, в партии Денисова, в версте от дороги, что он сидит на фуре, отбитой у французов, около которой привязаны лошади, что под ним сидит казак Лихачев и натачивает ему саблю, что большое черное пятно направо – караулка, и красное яркое пятно внизу налево – догоравший костер, что человек, приходивший за чашкой, – гусар, который хотел пить; но он ничего не знал и не хотел знать этого. Он был в волшебном царстве, в котором ничего не было похожего на действительность. Большое черное пятно, может быть, точно была караулка, а может быть, была пещера, которая вела в самую глубь земли. Красное пятно, может быть, был огонь, а может быть – глаз огромного чудовища. Может быть, он точно сидит теперь на фуре, а очень может быть, что он сидит не на фуре, а на страшно высокой башне, с которой ежели упасть, то лететь бы до земли целый день, целый месяц – все лететь и никогда не долетишь. Может быть, что под фурой сидит просто казак Лихачев, а очень может быть, что это – самый добрый, храбрый, самый чудесный, самый превосходный человек на свете, которого никто не знает. Может быть, это точно проходил гусар за водой и пошел в лощину, а может быть, он только что исчез из виду и совсем исчез, и его не было.
Что бы ни увидал теперь Петя, ничто бы не удивило его. Он был в волшебном царстве, в котором все было возможно.
Он поглядел на небо. И небо было такое же волшебное, как и земля. На небе расчищало, и над вершинами дерев быстро бежали облака, как будто открывая звезды. Иногда казалось, что на небе расчищало и показывалось черное, чистое небо. Иногда казалось, что эти черные пятна были тучки. Иногда казалось, что небо высоко, высоко поднимается над головой; иногда небо спускалось совсем, так что рукой можно было достать его.
Петя стал закрывать глаза и покачиваться.
Капли капали. Шел тихий говор. Лошади заржали и подрались. Храпел кто то.
– Ожиг, жиг, ожиг, жиг… – свистела натачиваемая сабля. И вдруг Петя услыхал стройный хор музыки, игравшей какой то неизвестный, торжественно сладкий гимн. Петя был музыкален, так же как Наташа, и больше Николая, но он никогда не учился музыке, не думал о музыке, и потому мотивы, неожиданно приходившие ему в голову, были для него особенно новы и привлекательны. Музыка играла все слышнее и слышнее. Напев разрастался, переходил из одного инструмента в другой. Происходило то, что называется фугой, хотя Петя не имел ни малейшего понятия о том, что такое фуга. Каждый инструмент, то похожий на скрипку, то на трубы – но лучше и чище, чем скрипки и трубы, – каждый инструмент играл свое и, не доиграв еще мотива, сливался с другим, начинавшим почти то же, и с третьим, и с четвертым, и все они сливались в одно и опять разбегались, и опять сливались то в торжественно церковное, то в ярко блестящее и победное.
«Ах, да, ведь это я во сне, – качнувшись наперед, сказал себе Петя. – Это у меня в ушах. А может быть, это моя музыка. Ну, опять. Валяй моя музыка! Ну!..»
Он закрыл глаза. И с разных сторон, как будто издалека, затрепетали звуки, стали слаживаться, разбегаться, сливаться, и опять все соединилось в тот же сладкий и торжественный гимн. «Ах, это прелесть что такое! Сколько хочу и как хочу», – сказал себе Петя. Он попробовал руководить этим огромным хором инструментов.
«Ну, тише, тише, замирайте теперь. – И звуки слушались его. – Ну, теперь полнее, веселее. Еще, еще радостнее. – И из неизвестной глубины поднимались усиливающиеся, торжественные звуки. – Ну, голоса, приставайте!» – приказал Петя. И сначала издалека послышались голоса мужские, потом женские. Голоса росли, росли в равномерном торжественном усилии. Пете страшно и радостно было внимать их необычайной красоте.
С торжественным победным маршем сливалась песня, и капли капали, и вжиг, жиг, жиг… свистела сабля, и опять подрались и заржали лошади, не нарушая хора, а входя в него.
Петя не знал, как долго это продолжалось: он наслаждался, все время удивлялся своему наслаждению и жалел, что некому сообщить его. Его разбудил ласковый голос Лихачева.
– Готово, ваше благородие, надвое хранцуза распластаете.
Петя очнулся.
– Уж светает, право, светает! – вскрикнул он.