Аристоник Пергамский

Для термина «Аристоник» см. также другие значения.

Аристо́ник (Эвмен III) (ум. 128 до н. э.) — царь Пергама, правивший в 133 до н. э. — 129 до н. э. Предводитель восстания «гелиополитов» (включавших освобождённых им рабов и бедняков) против римского господства.

Происхождение

Аристоник был незаконным сыном царя Эвмена II («от наложницы, [родом] из Эфеса, дочери какого-то кифареда»).

В 133 до н. э. от солнечного удара умер единокровный брат Аристоника, царь Аттал III. После этого в Риме появился пергамец Эвдем, сообщивший сенату, что Аттал своим завещанием передал всё своё царство римскому народу. В самом Пергамском царстве сразу же распространились слухи, что подлинное завещание Аттала подменено римлянами. Современные историки полагают, что Аттал III завещал Риму лишь собственные царские владения, а городам даровал свободу).

Восстание

Общим возмущением воспользовался Аристоник, который заявил о своих правах на престол. Опираясь на недовольные элементы, он захватил власть в прибрежном городке Левках (между Смирной и Фокеей). Он принял тронное имя Эвмен III и начал войну с городами, не признававшими его власти.

Когда Аристоник нанес ряд поражений городам, которые из страха перед римлянами не хотели перейти на его сторону, он, казалось, стал уже законным царем Азии

О дальнейшем развитии восстания Аристоника сообщает Страбон: потерпев поражение от эфесцев в морской битве близ Кимы, Аристоник стал действовать во внутренних областях страны, где в том числе благодаря объявленной им отмене рабства «быстро собрал толпы бедняков и рабов, привлечённых обещанием свободы». Этих людей Аристоник называл «гелиополитами», то есть гражданами Города Солнца. Вскоре Аристоник захватил Фиатиры, Аполлониду и ряд других крепостей. В союзе с ним выступали и горные жители Мизии, а по ту сторону пролива Геллеспонт — фракийцы, чьи единоплеменники часто встречались среди малоазийских рабов.

Таким образом, после поражения в морском сражении Аристоник резко изменил тактику своих действий. Некоторые историки полагают, что здесь не обошлось без влияния как раз в это время бежавшего из Рима к Аристонику философа-стоика и политика-демократа Гая Блоссия из Кум, известного друга и советчика убитого социального реформатора Тиберия Гракха.

В 131 г. до н. э. Аристоник одержал ряд побед над римлянами и над союзными им царями (Страбон упоминает Никомеда Вифинского и «каппадокийских царей» Важные сведения добавляет Евтропий — Аристоник также разгромил направленные римским Сенатом крупные силы консула Публия Лициния Красса, в союзе с которыми выступали монархи Понта (Митридат V Эвергет), Вифинии (Никомед II), Каппадокии (Ариарат V) и Пафлагонии (Пилемен). Аристоник был осажден в Левках, но после удачной вылазки осаждённых сторонников Аристоника Красс отступил и погиб:

Посланный против него Публий Лициний Красс получил неограниченную помощь от царей. <…> Однако Красс был побежден и убит в сражении. Его голову доставили Аристонику, а тело погребли в Смирне

Однако уже в следующем 130 г. до н. э. положение изменилось.

…Перперна, римский консул, который прибыл на смену Крассу, поспешил в Азию, услышав о [превратностях] судьбы на этой войне, и победил Аристоника в сражении близ города Стратоникея, куда он бежал, и с помощью голода вынудил его сдаться. По постановлению сената Рима Аристоник был задушен в тюрьме. Но триумф над ним не состоялся, так как Перперна скончался у Пергама на обратном пути в Рим

Тогда в Малую Азию явился преемник Красса консул 130 г. Марк Перперна. С его прибытием в ходе восстания наступил перелом. Разбитый в большом сражении Аристоник отступил в г. Стратоникею. Там его осадил Перперна и голодом принудил к сдаче. Аристоника вместе с сокровищами Атталидов отправили в Рим, где по приказанию сената он был задушен в темнице.

Остатки восстания после гибели Аристоника были разгромлены консулом 129 г. до н. э. Манием Аквилием. Соратник Аристоника Блоссий не сумел пережить разгрома восстания и покончил с собой.

Гелиополиты

Являлся ли целью Аристоника классовый переворот, доподлинно неизвестно. Недостаток информации многие исследователи пытались компенсировать богатством своего воображения: на тему «гелиополитов» написаны десятки статей и даже отдельные монографии.

Разработка темы велась в двух направлениях.

Первое было особенно популярно в конце XIX — начале XX вв., когда многие учёные пытались найти в истории Древнего мира прямые параллели современной им борьбе за социализм. Роберт фон Пельман в своей «Истории античного коммунизма и социализма» высказал мысль, что Аристоник пытался установить более совершенный общественный строй, описание которого встречалось в утопическом романе Ямбула о счастливых «островах Солнца». Французский ученый Жерар Вальтер, описывая в своей «Истории коммунизма» социальные движения того времени (восстание рабов на Сицилии, движение Тиберия Гракха, волнения рабов на Делосе и в Аттике, восстание Аристоника), утверждал, что это была «первая интернациональная революция трудящихся». Арнольд Тойнби объявил Блоссия «эллинским прототипом Маркса». Джон Фергюсон выдвинул гипотезу, что Блоссий по прибытии к Аристонику предложил ему для привлечения новых сторонников своеобразную идеологическую программу, основанную на утопической идее «государства Солнца». В советской историографии высказывались сходные идеи, но источником идеологии гелиополитов назывались традиционные солярные культы Малой Азии.

Представители второго направления в разработке темы «гелиополитов» полагали, что у Аристоника не было никакой утопической идеологии. Использование освобождённых рабов в качестве мобилизационного резерва не являлось в античном мире чем-то из ряда вон выходящим (так, например, римляне после битвы при Каннах сформировали из вчерашних рабов два легиона). Ещё Теодор Моммзен утверждал, что в слове «гелиополиты» нет ничего необычного: так могли называть вольноотпущенников, которым Аристоник в качестве платы за поддержку даровал гражданские и имущественные права в новом городе Гелиополисе. Данные археологии показывают, что действия Аристоника вполне соответствуют традиционной политике пергамских царей, которые основывали, перестраивали и переименовывали города, поселяя там своих наемников. Особенно важен пример с постройкой города Дионисополис («город Диониса»): найденная в том районе надпись упоминает даже «народ (то есть гражданскую общину) дионисополитов», что представляется явной параллелью к «гелиополитам» Аристоника.

Источники

• Eutrop., IV, 2. (русский перевод см.: Евтропий. Бревиарий от основания города. СПб. 2001).
• Oros., V,10,1 etc.
• Strabo, XIV, I, 38 (русский перевод см.: Страбон. География в 17 книгах. Л.: Наука, 1964. С. 604—605).
• Justin., XXXVI, 4 (русский перевод см.: Юстин. Эпитома сочинения Помпея Трога «Historiarum Philippicarum». М.: РОССПЭН, 2006).

Литература

• Голубцова Е. С. Идеология и культура сельского населения Малой Азии I—III вв. — М., 1977.
• История Древнего Рима. / Под ред. В. И. Кузищина. — М., 1982.
• Источниковедение Древней Греции. Эпоха эллинизма. / Под ред. В. И. Кузищина. — М., 1982.
• Климов О. Ю. Царство Пергам: очерк социально-политической истории. — Мурманск. 1998.
• Климов О. Ю. Пергамское царство. Проблемы политической истории и государственного устройства. — СПб., 2010.
• Колобова К. М. Аттал III и его завещание // Древний Мир. — М., 1962. — С. 553—554.
• Мишулин А. В. Спартаковское восстание. Революция рабов в Риме в I веке до н. э. — М., 1936.
• Моммзен Т. История Рима. — Т. 2. — М., 1937.
• Пельман Р. История античного социализма и коммунизма // Общая история европейской культуры. — Т. 2. — СПб., 1910. — С. 491—492.
• Чернышов Ю. Г. Блоссий из Кум, политический консультант // Полития. Политическое консультирование. — М., 1999. — № 2. — С. 214—223.
• Чернышов Ю. Г. Социально-утопические идеи и миф о «золотом веке» в Древнем Риме. — Изд. 2-е. — Новосибирск, 1994. — Ч. 1. — С. 54—60.
• Ferguson J. Utopias of the Classical World. — L., 1975.
• Hansen E. The Attalids of Pergamon. — Ithaca, New York, 1947.
• Hazel, John. «Aristonicus (2)» // Who’s who in the Greek World. — Routledge (2000)
• Robinson E. S. Cistophori in the Name of King Eumenes // Numismatic Chronicle. — 1954. — Vol. 14. — P. 1—8.
• Toynbee A. J. A Study of History. — Vol. 4. — L., 1939. — P. 180.
• Vogt J. Ancient Slavery and the Ideal of Man. — Cambridge, Mass., 1975. — P. 83—92.
• Walter G. Histoire du communisme. — T. 1. — P., 1931. — P. 551.
• Wilcken U. Aristonikos // Pauly’s Realencyclopaedie der classischen Altertumswissenschaft. — Stuttgart, 1896. — Bd. 2. — Sp. 962—964.

Отрывок, характеризующий Аристоник Пергамский

Гусары простояли около часу на одном месте. Началась и канонада. Граф Остерман с свитой проехал сзади эскадрона, остановившись, поговорил с командиром полка и отъехал к пушкам на гору.
Вслед за отъездом Остермана у улан послышалась команда:
– В колонну, к атаке стройся! – Пехота впереди их вздвоила взводы, чтобы пропустить кавалерию. Уланы тронулись, колеблясь флюгерами пик, и на рысях пошли под гору на французскую кавалерию, показавшуюся под горой влево.
Как только уланы сошли под гору, гусарам ведено было подвинуться в гору, в прикрытие к батарее. В то время как гусары становились на место улан, из цепи пролетели, визжа и свистя, далекие, непопадавшие пули.
Давно не слышанный этот звук еще радостнее и возбудительное подействовал на Ростова, чем прежние звуки стрельбы. Он, выпрямившись, разглядывал поле сражения, открывавшееся с горы, и всей душой участвовал в движении улан. Уланы близко налетели на французских драгун, что то спуталось там в дыму, и через пять минут уланы понеслись назад не к тому месту, где они стояли, но левее. Между оранжевыми уланами на рыжих лошадях и позади их, большой кучей, видны были синие французские драгуны на серых лошадях.


Ростов своим зорким охотничьим глазом один из первых увидал этих синих французских драгун, преследующих наших улан. Ближе, ближе подвигались расстроенными толпами уланы, и французские драгуны, преследующие их. Уже можно было видеть, как эти, казавшиеся под горой маленькими, люди сталкивались, нагоняли друг друга и махали руками или саблями.
Ростов, как на травлю, смотрел на то, что делалось перед ним. Он чутьем чувствовал, что ежели ударить теперь с гусарами на французских драгун, они не устоят; но ежели ударить, то надо было сейчас, сию минуту, иначе будет уже поздно. Он оглянулся вокруг себя. Ротмистр, стоя подле него, точно так же не спускал глаз с кавалерии внизу.
– Андрей Севастьяныч, – сказал Ростов, – ведь мы их сомнем…
– Лихая бы штука, – сказал ротмистр, – а в самом деле…
Ростов, не дослушав его, толкнул лошадь, выскакал вперед эскадрона, и не успел он еще скомандовать движение, как весь эскадрон, испытывавший то же, что и он, тронулся за ним. Ростов сам не знал, как и почему он это сделал. Все это он сделал, как он делал на охоте, не думая, не соображая. Он видел, что драгуны близко, что они скачут, расстроены; он знал, что они не выдержат, он знал, что была только одна минута, которая не воротится, ежели он упустит ее. Пули так возбудительно визжали и свистели вокруг него, лошадь так горячо просилась вперед, что он не мог выдержать. Он тронул лошадь, скомандовал и в то же мгновение, услыхав за собой звук топота своего развернутого эскадрона, на полных рысях, стал спускаться к драгунам под гору. Едва они сошли под гору, как невольно их аллюр рыси перешел в галоп, становившийся все быстрее и быстрее по мере того, как они приближались к своим уланам и скакавшим за ними французским драгунам. Драгуны были близко. Передние, увидав гусар, стали поворачивать назад, задние приостанавливаться. С чувством, с которым он несся наперерез волку, Ростов, выпустив во весь мах своего донца, скакал наперерез расстроенным рядам французских драгун. Один улан остановился, один пеший припал к земле, чтобы его не раздавили, одна лошадь без седока замешалась с гусарами. Почти все французские драгуны скакали назад. Ростов, выбрав себе одного из них на серой лошади, пустился за ним. По дороге он налетел на куст; добрая лошадь перенесла его через него, и, едва справясь на седле, Николай увидал, что он через несколько мгновений догонит того неприятеля, которого он выбрал своей целью. Француз этот, вероятно, офицер – по его мундиру, согнувшись, скакал на своей серой лошади, саблей подгоняя ее. Через мгновенье лошадь Ростова ударила грудью в зад лошади офицера, чуть не сбила ее с ног, и в то же мгновенье Ростов, сам не зная зачем, поднял саблю и ударил ею по французу.
В то же мгновение, как он сделал это, все оживление Ростова вдруг исчезло. Офицер упал не столько от удара саблей, который только слегка разрезал ему руку выше локтя, сколько от толчка лошади и от страха. Ростов, сдержав лошадь, отыскивал глазами своего врага, чтобы увидать, кого он победил. Драгунский французский офицер одной ногой прыгал на земле, другой зацепился в стремени. Он, испуганно щурясь, как будто ожидая всякую секунду нового удара, сморщившись, с выражением ужаса взглянул снизу вверх на Ростова. Лицо его, бледное и забрызганное грязью, белокурое, молодое, с дырочкой на подбородке и светлыми голубыми глазами, было самое не для поля сражения, не вражеское лицо, а самое простое комнатное лицо. Еще прежде, чем Ростов решил, что он с ним будет делать, офицер закричал: «Je me rends!» [Сдаюсь!] Он, торопясь, хотел и не мог выпутать из стремени ногу и, не спуская испуганных голубых глаз, смотрел на Ростова. Подскочившие гусары выпростали ему ногу и посадили его на седло. Гусары с разных сторон возились с драгунами: один был ранен, но, с лицом в крови, не давал своей лошади; другой, обняв гусара, сидел на крупе его лошади; третий взлеаал, поддерживаемый гусаром, на его лошадь. Впереди бежала, стреляя, французская пехота. Гусары торопливо поскакали назад с своими пленными. Ростов скакал назад с другими, испытывая какое то неприятное чувство, сжимавшее ему сердце. Что то неясное, запутанное, чего он никак не мог объяснить себе, открылось ему взятием в плен этого офицера и тем ударом, который он нанес ему.
Граф Остерман Толстой встретил возвращавшихся гусар, подозвал Ростова, благодарил его и сказал, что он представит государю о его молодецком поступке и будет просить для него Георгиевский крест. Когда Ростова потребовали к графу Остерману, он, вспомнив о том, что атака его была начата без приказанья, был вполне убежден, что начальник требует его для того, чтобы наказать его за самовольный поступок. Поэтому лестные слова Остермана и обещание награды должны бы были тем радостнее поразить Ростова; но все то же неприятное, неясное чувство нравственно тошнило ему. «Да что бишь меня мучает? – спросил он себя, отъезжая от генерала. – Ильин? Нет, он цел. Осрамился я чем нибудь? Нет. Все не то! – Что то другое мучило его, как раскаяние. – Да, да, этот французский офицер с дырочкой. И я хорошо помню, как рука моя остановилась, когда я поднял ее».
Ростов увидал отвозимых пленных и поскакал за ними, чтобы посмотреть своего француза с дырочкой на подбородке. Он в своем странном мундире сидел на заводной гусарской лошади и беспокойно оглядывался вокруг себя. Рана его на руке была почти не рана. Он притворно улыбнулся Ростову и помахал ему рукой, в виде приветствия. Ростову все так же было неловко и чего то совестно.
Весь этот и следующий день друзья и товарищи Ростова замечали, что он не скучен, не сердит, но молчалив, задумчив и сосредоточен. Он неохотно пил, старался оставаться один и о чем то все думал.
Ростов все думал об этом своем блестящем подвиге, который, к удивлению его, приобрел ему Георгиевский крест и даже сделал ему репутацию храбреца, – и никак не мог понять чего то. «Так и они еще больше нашего боятся! – думал он. – Так только то и есть всего, то, что называется геройством? И разве я это делал для отечества? И в чем он виноват с своей дырочкой и голубыми глазами? А как он испугался! Он думал, что я убью его. За что ж мне убивать его? У меня рука дрогнула. А мне дали Георгиевский крест. Ничего, ничего не понимаю!»
Но пока Николай перерабатывал в себе эти вопросы и все таки не дал себе ясного отчета в том, что так смутило его, колесо счастья по службе, как это часто бывает, повернулось в его пользу. Его выдвинули вперед после Островненского дела, дали ему батальон гусаров и, когда нужно было употребить храброго офицера, давали ему поручения.


Получив известие о болезни Наташи, графиня, еще не совсем здоровая и слабая, с Петей и со всем домом приехала в Москву, и все семейство Ростовых перебралось от Марьи Дмитриевны в свой дом и совсем поселилось в Москве.
Болезнь Наташи была так серьезна, что, к счастию ее и к счастию родных, мысль о всем том, что было причиной ее болезни, ее поступок и разрыв с женихом перешли на второй план. Она была так больна, что нельзя было думать о том, насколько она была виновата во всем случившемся, тогда как она не ела, не спала, заметно худела, кашляла и была, как давали чувствовать доктора, в опасности. Надо было думать только о том, чтобы помочь ей. Доктора ездили к Наташе и отдельно и консилиумами, говорили много по французски, по немецки и по латыни, осуждали один другого, прописывали самые разнообразные лекарства от всех им известных болезней; но ни одному из них не приходила в голову та простая мысль, что им не может быть известна та болезнь, которой страдала Наташа, как не может быть известна ни одна болезнь, которой одержим живой человек: ибо каждый живой человек имеет свои особенности и всегда имеет особенную и свою новую, сложную, неизвестную медицине болезнь, не болезнь легких, печени, кожи, сердца, нервов и т. д., записанных в медицине, но болезнь, состоящую из одного из бесчисленных соединений в страданиях этих органов. Эта простая мысль не могла приходить докторам (так же, как не может прийти колдуну мысль, что он не может колдовать) потому, что их дело жизни состояло в том, чтобы лечить, потому, что за то они получали деньги, и потому, что на это дело они потратили лучшие годы своей жизни. Но главное – мысль эта не могла прийти докторам потому, что они видели, что они несомненно полезны, и были действительно полезны для всех домашних Ростовых. Они были полезны не потому, что заставляли проглатывать больную большей частью вредные вещества (вред этот был мало чувствителен, потому что вредные вещества давались в малом количестве), но они полезны, необходимы, неизбежны были (причина – почему всегда есть и будут мнимые излечители, ворожеи, гомеопаты и аллопаты) потому, что они удовлетворяли нравственной потребности больной и людей, любящих больную. Они удовлетворяли той вечной человеческой потребности надежды на облегчение, потребности сочувствия и деятельности, которые испытывает человек во время страдания. Они удовлетворяли той вечной, человеческой – заметной в ребенке в самой первобытной форме – потребности потереть то место, которое ушиблено. Ребенок убьется и тотчас же бежит в руки матери, няньки для того, чтобы ему поцеловали и потерли больное место, и ему делается легче, когда больное место потрут или поцелуют. Ребенок не верит, чтобы у сильнейших и мудрейших его не было средств помочь его боли. И надежда на облегчение и выражение сочувствия в то время, как мать трет его шишку, утешают его. Доктора для Наташи были полезны тем, что они целовали и терли бобо, уверяя, что сейчас пройдет, ежели кучер съездит в арбатскую аптеку и возьмет на рубль семь гривен порошков и пилюль в хорошенькой коробочке и ежели порошки эти непременно через два часа, никак не больше и не меньше, будет в отварной воде принимать больная.