Аркадий (Остальский)

Епископ Аркадий
Епископ Бежецкий
февраль — 29 декабря 1937
Предшественник:	Григорий (Козырев)
Преемник:	Адриан (Ульянов)
Епископ Лубенский, викарий Полтавской епархии
15 сентября 1926 — 1928
Предшественник:	Феофил (Булдовский)
Преемник:	кафедра упразднена
Имя при рождении:	Аркадий Иосифович Остальский

Епи́скоп Арка́дий (в миру Аркадий Иосифович Остальский; 25 апреля (7 мая) 1889, село Скаковка, Житомирский уезд, Волынская губерния — 29 декабря 1937, Бутовский полигон, Московская область) — епископ Русской православной церкви, епископ Бежецкий, викарий Калининской епархии.

Причислен к лику святых Русской православной церкви в 2000 году. Память 16 декабря, в Соборах новомучеников и исповедников Церкви Русской, Бутовских новомучеников, новомучеников и исповедников Соловецких, а также Соборах Волынских и Санкт-Петербургских святых.

Биография

Родился в селе Скаковка (ныне Бердичевский район, Житомирская область) небогатой семье священника Иосиф Венедиктовича Остальского и его супруги Софии Павловны. Был крещён 16 мая того же года в Иоанно-Богословской церкви села Скаковка своим родным дедом по матери, священником села Янковцы Павлом Стефано́вичем.

Детство провёл вначале в селе Скаковка, а затем жил в Житомире. С юности мечтал стать монахом, но родители настояли на его женитьбе.

В 1910 году окончил Волынскую духовную семинарию, по окончании которой был определён учителем церковно-приходской школы села Великая Цвиля Новоград-Волынского уезда Волынской губернии.

С 1910 года — помощник Волынского епархиального миссионера. Энергично занимался миссионерской деятельностью среди сектантов.

14 сентября 1911 года, по ходатайству епархиального миссионера архимандрита Митрофана (Абрамова), был рукоположен в священный сан к собору города Староконстантинова с назначением помощником уездного миссионера.

С 1914 года — миссионер в Галиции.

С 1915 года — военный священник в 408-м Кузнецком пехотном полку.

С 1917 года служил в Житомире: в храме преподобного Серафима Саровского при гарнизонном военном госпитале, а затем в Николаевской церкви.

Много проповедовал, за свои вдохновенные проповеди он получил от современников прозвание Златоустого. Во время гражданской войны организовал при своём приходском храме Свято-Николаевское братство, которое оказывало помощь нуждающимся и больным, хоронило умерших, не имевших близких и родственников. Всё свои имущество раздавал нуждающимся. Близкие, зная, что он нуждается и не имеет средств, сшили ему шубу, которую он отдал бедной вдове, у которой было двое больных туберкулезом детей. Вместе с членами братства предпринимал долгие пешие паломничества к православным святыням, в частности в Киев.

Первый арест и тюремное заключение

В 1922 года огласил в храме послание Патриарха Тихона против изъятия церковных ценностей, имевших богослужебное назначение. Был арестован вместе со своим отцом, который вскоре умер в тюрьме. Был приговорён к расстрелу, но по просьбам верующих приговор был заменён на пять лет лишения свободы. Рассказывают, что после вынесения смертного приговора сказал: «Благодарю Бога за всё. Для меня смерть — приобретение». Срок заключения отбывал в Житомирской тюрьме.

Досрочно освобождён в 1924 году. К этому времени его супруга вторично вышла замуж, так что вскоре состоялся и церковный развод.

В апреле 1924 года пострижен в монашество по благословению Святейшего Патриарха Тихона и возведён в сан архимандрита. Продолжил священническое служение в Житомире, продолжал много проповедовать.

Епископ

С 15 сентября 1926 года — епископ Лубенский, викарий Полтавской епархии. В октябре 1926 был арестован и выслан в Харьков.

Из ссылки бежал. Тайно вернулся в город Лубны, провёл пасхальное богослужение, под угрозой нового ареста скрылся. Жил в Новом Афоне на Кавказе среди монахов. Понимая, что он находится в розыске и в любой момент может быть убит, носил под подкладкой сапога свою фотографию, чтобы в случае смерти люди могли узнать о его участи. Даже в таких обстоятельствах поддерживал переписку с духовенством Полтавской епархии, одно из таких писем было без его ведома распространено как послание к лубенской пастве. Критично отнёсся к «Декларации» митрополита Сергия (Страгородского), однако оставался в его юрисдикции.

В 1928 году тяжело заболел и переехал в Киев, где жил на нелегальном положении.

В мае 1928 году приехал в Москву и 9 мая явился в ОГПУ для объяснений. Был арестован, обвинён в издании послания к пастве, носившего «антисоветский» характер (в частности, предлагал взять пример с мучеников, которые «умирали за свободу Церкви, за её священные предания и даже за книги и сосуды»). Отказался назвать фамилию священника, которому это письмо было в действительности адресовано. 23 июля 1928 году приговорён Коллегией ОГПУ к пяти годам заключения.

Заключение на Соловках

Срок заключения отбывал в Соловецком лагере особого назначения — работал сторожем, находился на общих (самых тяжёлых) работах. В одной из его лагерных характеристик было сказано: «Лагерному распорядку не подчиняется… группировал вокруг себя служителей культа, ведя среди них агитацию против обновленческого направления… Требует строгой изоляции и неуклонного наблюдения». Пользовался авторитетом среди духовенства, находившегося в лагере. В заключении проводил богослужения, в тяжелейших условиях продолжал проповедовать. Говорил, что «нужно благодарить Бога, что Он у нас не отнял ещё возможность совершать моление здесь, как ранее в катакомбах». В 1931 году был арестован в лагере по обвинению в «контрреволюционной агитации, нелегальных собраних антисоветской организации под видом религиозных бесед». Один из свидетелей по его делу показал, что епископ Аркадий «среди заключённых пользовался особой популярностью, и каждое его слово считали почти за святое». Приговорён Тройкой ОГПУ к пяти годам заключения, после приговора епископа в качестве наказания перевели на некоторое время на Секирную Гору — аналог внутренней тюрьмы с самым суровым режимом.

Недолгое пребывание на свободе

В январе 1937 года, после отбытия срока заключения, был освобождён, тайно посетил Киев и Житомир, встречался с духовными детьми. В феврале 1937 года епископ Аркадий прибыл в Москву, но в Москве ему жить было запрещено. Митрополитом Сергием был назначен епископом Бежецким, викарием Калининской епархии, но власти не разрешили ему выехать к месту назначения.

Несколько месяцев жил в селе Селищи у протоиерея Михаила Дмитрова, племянники которого находились в ссылке на Соловках.

В мае 1937 года епископ Аркадий ездил в Патриархию к митрополиту Сергию и хлопотал о награждении протоиерея Михаила митрой. Митрополит Сергий удовлетворил просьбу епископа, и Владыка сам привез в Селищи митру и возложил её на голову протоиерея Михаила

Поддерживал дружеские отношения с архиепископом Калужским и Боровским Августином (Беляевым).

Последний арест и мученическая кончина

В сентябре 1937, после ареста архиепископа Августина, пытался покинуть Калугу, но был арестован на вокзале в поезде. Содержался в Калужском тюрьме, затем в Бутырской тюрьме в Москве. Виновным себя не признал, на допросе заявил: «После пятнадцати лет, проведенных в ссылке, на сегодняшний день я остаюсь не согласным с советской властью по вопросу религии и закрытия церквей».

7 декабря Тройка НКВД приговорила епископа к расстрелу. Был расстрелян 29 декабря 1937 на полигоне НКВД недалеко от посёлка Бутово под Москвой.

Канонизация

Причислен к лику святых Новомучеников и Исповедников Российских Архиерейским собором Русской православной церкви в августе 2000 для общецерковного почитания.

Ссылки

• [azbyka.ru/otechnik/Arkadij_Ostalskij/ Биография и труды священномученика Аркадия (Остальского)] на интернет-портале [azbyka.ru/ Азбука веры]
• [solovki-monastyr.ru/saints/martyrs/arkadij-ostalskij/ Священномученик Аркадий (Остальский Аркадий Иосифович), епископ Бежецкий, викарий Тверской епархии (+29 декабря 1937)]
• [www.solovki.ca/new_saints_12/12_13.htm Биография]
• [www.ortho-rus.ru/cgi-bin/ps_file.cgi?2_3968 Аркадий (Остальский), священномученик] на сайте «Русское православие»

Отрывок, характеризующий Аркадий (Остальский)

Штаб офицер и князь Андрей сели на лошадей и поехали дальше.
Выехав за деревню, беспрестанно обгоняя и встречая идущих солдат, офицеров разных команд, они увидали налево краснеющие свежею, вновь вскопанною глиною строящиеся укрепления. Несколько баталионов солдат в одних рубахах, несмотря на холодный ветер, как белые муравьи, копошились на этих укреплениях; из за вала невидимо кем беспрестанно выкидывались лопаты красной глины. Они подъехали к укреплению, осмотрели его и поехали дальше. За самым укреплением наткнулись они на несколько десятков солдат, беспрестанно переменяющихся, сбегающих с укрепления. Они должны были зажать нос и тронуть лошадей рысью, чтобы выехать из этой отравленной атмосферы.
– Voila l'agrement des camps, monsieur le prince, [Вот удовольствие лагеря, князь,] – сказал дежурный штаб офицер.
Они выехали на противоположную гору. С этой горы уже видны были французы. Князь Андрей остановился и начал рассматривать.
– Вот тут наша батарея стоит, – сказал штаб офицер, указывая на самый высокий пункт, – того самого чудака, что без сапог сидел; оттуда всё видно: поедемте, князь.
– Покорно благодарю, я теперь один проеду, – сказал князь Андрей, желая избавиться от штаб офицера, – не беспокойтесь, пожалуйста.
Штаб офицер отстал, и князь Андрей поехал один.
Чем далее подвигался он вперед, ближе к неприятелю, тем порядочнее и веселее становился вид войск. Самый сильный беспорядок и уныние были в том обозе перед Цнаймом, который объезжал утром князь Андрей и который был в десяти верстах от французов. В Грунте тоже чувствовалась некоторая тревога и страх чего то. Но чем ближе подъезжал князь Андрей к цепи французов, тем самоувереннее становился вид наших войск. Выстроенные в ряд, стояли в шинелях солдаты, и фельдфебель и ротный рассчитывали людей, тыкая пальцем в грудь крайнему по отделению солдату и приказывая ему поднимать руку; рассыпанные по всему пространству, солдаты тащили дрова и хворост и строили балаганчики, весело смеясь и переговариваясь; у костров сидели одетые и голые, суша рубахи, подвертки или починивая сапоги и шинели, толпились около котлов и кашеваров. В одной роте обед был готов, и солдаты с жадными лицами смотрели на дымившиеся котлы и ждали пробы, которую в деревянной чашке подносил каптенармус офицеру, сидевшему на бревне против своего балагана. В другой, более счастливой роте, так как не у всех была водка, солдаты, толпясь, стояли около рябого широкоплечего фельдфебеля, который, нагибая бочонок, лил в подставляемые поочередно крышки манерок. Солдаты с набожными лицами подносили ко рту манерки, опрокидывали их и, полоща рот и утираясь рукавами шинелей, с повеселевшими лицами отходили от фельдфебеля. Все лица были такие спокойные, как будто всё происходило не в виду неприятеля, перед делом, где должна была остаться на месте, по крайней мере, половина отряда, а как будто где нибудь на родине в ожидании спокойной стоянки. Проехав егерский полк, в рядах киевских гренадеров, молодцоватых людей, занятых теми же мирными делами, князь Андрей недалеко от высокого, отличавшегося от других балагана полкового командира, наехал на фронт взвода гренадер, перед которыми лежал обнаженный человек. Двое солдат держали его, а двое взмахивали гибкие прутья и мерно ударяли по обнаженной спине. Наказываемый неестественно кричал. Толстый майор ходил перед фронтом и, не переставая и не обращая внимания на крик, говорил:
– Солдату позорно красть, солдат должен быть честен, благороден и храбр; а коли у своего брата украл, так в нем чести нет; это мерзавец. Еще, еще!
И всё слышались гибкие удары и отчаянный, но притворный крик.
– Еще, еще, – приговаривал майор.
Молодой офицер, с выражением недоумения и страдания в лице, отошел от наказываемого, оглядываясь вопросительно на проезжавшего адъютанта.
Князь Андрей, выехав в переднюю линию, поехал по фронту. Цепь наша и неприятельская стояли на левом и на правом фланге далеко друг от друга, но в средине, в том месте, где утром проезжали парламентеры, цепи сошлись так близко, что могли видеть лица друг друга и переговариваться между собой. Кроме солдат, занимавших цепь в этом месте, с той и с другой стороны стояло много любопытных, которые, посмеиваясь, разглядывали странных и чуждых для них неприятелей.
С раннего утра, несмотря на запрещение подходить к цепи, начальники не могли отбиться от любопытных. Солдаты, стоявшие в цепи, как люди, показывающие что нибудь редкое, уж не смотрели на французов, а делали свои наблюдения над приходящими и, скучая, дожидались смены. Князь Андрей остановился рассматривать французов.
– Глянь ка, глянь, – говорил один солдат товарищу, указывая на русского мушкатера солдата, который с офицером подошел к цепи и что то часто и горячо говорил с французским гренадером. – Вишь, лопочет как ловко! Аж хранцуз то за ним не поспевает. Ну ка ты, Сидоров!
– Погоди, послушай. Ишь, ловко! – отвечал Сидоров, считавшийся мастером говорить по французски.
Солдат, на которого указывали смеявшиеся, был Долохов. Князь Андрей узнал его и прислушался к его разговору. Долохов, вместе с своим ротным, пришел в цепь с левого фланга, на котором стоял их полк.
– Ну, еще, еще! – подстрекал ротный командир, нагибаясь вперед и стараясь не проронить ни одного непонятного для него слова. – Пожалуйста, почаще. Что он?
Долохов не отвечал ротному; он был вовлечен в горячий спор с французским гренадером. Они говорили, как и должно было быть, о кампании. Француз доказывал, смешивая австрийцев с русскими, что русские сдались и бежали от самого Ульма; Долохов доказывал, что русские не сдавались, а били французов.
– Здесь велят прогнать вас и прогоним, – говорил Долохов.
– Только старайтесь, чтобы вас не забрали со всеми вашими казаками, – сказал гренадер француз.
Зрители и слушатели французы засмеялись.
– Вас заставят плясать, как при Суворове вы плясали (on vous fera danser [вас заставят плясать]), – сказал Долохов.
– Qu'est ce qu'il chante? [Что он там поет?] – сказал один француз.
– De l'histoire ancienne, [Древняя история,] – сказал другой, догадавшись, что дело шло о прежних войнах. – L'Empereur va lui faire voir a votre Souvara, comme aux autres… [Император покажет вашему Сувара, как и другим…]
– Бонапарте… – начал было Долохов, но француз перебил его.
– Нет Бонапарте. Есть император! Sacre nom… [Чорт возьми…] – сердито крикнул он.
– Чорт его дери вашего императора!
И Долохов по русски, грубо, по солдатски обругался и, вскинув ружье, отошел прочь.
– Пойдемте, Иван Лукич, – сказал он ротному.
– Вот так по хранцузски, – заговорили солдаты в цепи. – Ну ка ты, Сидоров!
Сидоров подмигнул и, обращаясь к французам, начал часто, часто лепетать непонятные слова:
– Кари, мала, тафа, сафи, мутер, каска, – лопотал он, стараясь придавать выразительные интонации своему голосу.
– Го, го, го! ха ха, ха, ха! Ух! Ух! – раздался между солдатами грохот такого здорового и веселого хохота, невольно через цепь сообщившегося и французам, что после этого нужно было, казалось, разрядить ружья, взорвать заряды и разойтись поскорее всем по домам.
Но ружья остались заряжены, бойницы в домах и укреплениях так же грозно смотрели вперед и так же, как прежде, остались друг против друга обращенные, снятые с передков пушки.


Объехав всю линию войск от правого до левого фланга, князь Андрей поднялся на ту батарею, с которой, по словам штаб офицера, всё поле было видно. Здесь он слез с лошади и остановился у крайнего из четырех снятых с передков орудий. Впереди орудий ходил часовой артиллерист, вытянувшийся было перед офицером, но по сделанному ему знаку возобновивший свое равномерное, скучливое хождение. Сзади орудий стояли передки, еще сзади коновязь и костры артиллеристов. Налево, недалеко от крайнего орудия, был новый плетеный шалашик, из которого слышались оживленные офицерские голоса.
Действительно, с батареи открывался вид почти всего расположения русских войск и большей части неприятеля. Прямо против батареи, на горизонте противоположного бугра, виднелась деревня Шенграбен; левее и правее можно было различить в трех местах, среди дыма их костров, массы французских войск, которых, очевидно, большая часть находилась в самой деревне и за горою. Левее деревни, в дыму, казалось что то похожее на батарею, но простым глазом нельзя было рассмотреть хорошенько. Правый фланг наш располагался на довольно крутом возвышении, которое господствовало над позицией французов. По нем расположена была наша пехота, и на самом краю видны были драгуны. В центре, где и находилась та батарея Тушина, с которой рассматривал позицию князь Андрей, был самый отлогий и прямой спуск и подъем к ручью, отделявшему нас от Шенграбена. Налево войска наши примыкали к лесу, где дымились костры нашей, рубившей дрова, пехоты. Линия французов была шире нашей, и ясно было, что французы легко могли обойти нас с обеих сторон. Сзади нашей позиции был крутой и глубокий овраг, по которому трудно было отступать артиллерии и коннице. Князь Андрей, облокотясь на пушку и достав бумажник, начертил для себя план расположения войск. В двух местах он карандашом поставил заметки, намереваясь сообщить их Багратиону. Он предполагал, во первых, сосредоточить всю артиллерию в центре и, во вторых, кавалерию перевести назад, на ту сторону оврага. Князь Андрей, постоянно находясь при главнокомандующем, следя за движениями масс и общими распоряжениями и постоянно занимаясь историческими описаниями сражений, и в этом предстоящем деле невольно соображал будущий ход военных действий только в общих чертах. Ему представлялись лишь следующего рода крупные случайности: «Ежели неприятель поведет атаку на правый фланг, – говорил он сам себе, – Киевский гренадерский и Подольский егерский должны будут удерживать свою позицию до тех пор, пока резервы центра не подойдут к ним. В этом случае драгуны могут ударить во фланг и опрокинуть их. В случае же атаки на центр, мы выставляем на этом возвышении центральную батарею и под ее прикрытием стягиваем левый фланг и отступаем до оврага эшелонами», рассуждал он сам с собою…