Армия Османской империи

Армия Османской империи
Флаг армии Османской империи в 1793—1923 годах.
Годы существования	начало XIV века — 1923 год
Страна	Османская империя Османская империя

Армия Османской империи — вооружённые силы Османской империи, история которых рассматривается с момента её образования в начале XIV века до образования Турецкой республики в 1923 году.

История

Предшественником Османской империи был Сельджукский султанат. В XIII веке часть его армии составляли рабы-гулямы, которые были, как правило, захвачены в плен в приграничных владениях Византии или среди кочевников Северного Причерноморья. Другую часть составляли отряды икдишей (дети от смешанных браков христиан и мусульман) и отряды христианских наёмников. Основной же частью была тюркская конница. В 1209 году, в связи с началом монгольских завоеваний, большие массы тюрков устремились в Малую Азию. В 1243 году сельджукская армия была разгромлена при Кёсе-даге, а значительная часть султаната покорена монголами за 3 месяца. Позднее султаны стали вассалами ильханов улуса Хулагу. Династия сельджуков пресеклась в 1307 году. Осман I, поначалу правитель одного из бейликов, основал новую династию и его потомки в XIV веке совершили ряд крупных завоеваний, поглотив ряд бейликов, завоевав Фракию и Македонию, Сербию и Болгарию. Баязид I покорил земли в Западной Анатолии, Караман и Сивасский султанат. В 1402 году он был разгромлен Тимуром, который восстановил самостоятельность бейликов, но вскоре они вновь были подчинены османским султанам. При сыне Баязида Мехмеде I окончательно сформировалась система османских вооружённых сил.

XIV—XIX века

В XIV веке сложилась определённая структура османской армии, которая сохранялась до первой трети XIX века.

При Орхане были сформированы отряды пехоты (яя или пиаде) и конницы (мюселлем), набиравшиеся из крестьян, которые в мирное время занимались земледелием и освобождались от налогов, а в военное — мобилизовывались и во время походов получали жалование. К первой четверти XV века они стали играть вспомогательные функции. При нём же был основан отряд пехоты из 1000 рабов, обращённых в ислам, находившийся на государственном содержании — янычары (ени чери — новое войско). Важную роль поначалу играла лёгкая конница тюркского типа — акынджи, но позднее она отходит на второй план.

Сложившаяся в XIV веке структура делилась по способу комплектования.

• Войско капикулы — основная масса вооружённых сил, которая содержалась государством. Включало пехоту, конницу, артиллерию и флот.
• Войско сераткулы — вспомогательное войско, содержавшееся на средства провинциальных властей, состояло из пехоты и конницы.
• Войско топраклы — конница, сформированная на основе военно-ленной системы.
• Конница платящих дань вассальных провинций.

Войско капикулы

В него входили янычары, аджеми-огланы, топчу, джебеджи, сакка, улуфели-сипахи и чауши.

Аджеми-огланы («чужеземные мальчики») набирались из детей, преимущественно, на Балканах. Их привозили в Стамбул и обращали в ислам, после чего они проходили подготовку. Наиболее способные из них переводились для службы во дворце султана (ич-огланы), остальные через 5—10 лет зачислялись в янычарский корпус.

Янычары всё время жили в казармах, получали ежедневное жалование на еду и снаряжение, в свободное время занимались воинской подготовкой — стрельбой из лука, а с начала XVI века — из огнестрельного оружия. С середины XVI века янычары стали лично свободными, позднее им была разрешена женитьба, предварительная подготовка в корпусе аджеми-огланов перестала быть обязательной, а к началу XVII века они получили право прекращать службу. Всё это отрицательно сказалось на их боеспособности. Численность янычар поначалу составляла 2—3 тысячи, при Мехмеде II (1451—1481) возросла до 12 тысяч, при Сулеймане I (1520—1566) — 20 тысяч, в 1640 году — 35 тысяч, в 1680 — 54 222, во второй половине XVIII века — 113 400, а к концу XVIII века достигла 200 тысяч человек.

Топчу представляли собой корпус артиллеристов. Одна их часть занималась обслуживанием и стрельбой из орудий, другая — их производством. В 1574 году насчитывалось 1099 человек топчу.

Джебеджи, как и янычары, формировались из аджеми-огланов. В их задачи входило производство и ремонт огнестрельного и холодного оружия, снаряжения, а также охрана складов, транспортировка и охрана оружия во время походов. Их число было относительно невелико, в 1571 году их насчитывалось 625 человек.

Сакка снабжали войска водой. Они были распределены по всем ротам пехоты, воду возили на лошадях в кожаных мешках.

Улуфели или сипахи — конная гвардия султана. В военное время она охраняла султана, а в мирное — выполняла некоторые административные функции. В XVI веке она составлялась из числа ич-огланов. В 1640 году их насчитывалось 13 тысяч, в конце XVII — начале XVIII — 15 284 человека.

Чауши — всадники, выполнявшие функции адъютантов высокопоставленных лиц, гонцов. Во время битв они следили за обстановкой на поле боя. Их кони были одеты в конские доспехи.

Войско сераткулы

Содержалось на средство провинциальных властей и подчинялось им. Это войско собиралось только на время необходимости, во время боевых действий выплачивалось жалование. В пехоту сераткулы входили азабы, исарелы, сеймены, лагумджи и мюселлемы. Кавалерию составляли джюнджюлы, беслы и делы.

Азабы или азебы представляли собой крестьянские ополчения. Это войско состояло из нескольких корпусов, каждый из которых составляли представители той или иной провинции. Они были довольно хорошо вооружены, в том числе, могли использовать ручное огнестрельное оружие.

Исарелы служили в приграничных городах и обслуживали пушки.

Сеймены формировались из крестьян в случае крайней необходимости. Каждым корпусом командовал паша данной провинции. За время службы получали жалование. Как правило, были плохо вооружены и необучены.

Лагумджи формировались, главным образом, из христиан. Они производили подкопы при осаде городов.

Мюселлемы также формировались из христиан, в их задачи входили инженерно-дорожные работы и рытьё траншей.

Джюнджюлы — конница, которая формировалась из местного населения с целью охраны пограничных городов.

Беслы формировались из лучших всадников с целью совершения набегов на территорию противника.

Делы собирались на время войны из всех желающих.

Войско топраклы

Представляло собой феодальную конницу тимарлы сипахи, сформированную на основе военно-ленной системы, сложившейся в XIV—XV веках. Тимариоты и заимы, которые составляли эту конницу, за службу снабжались ленами (земельными пожалованиями) — тимары и более крупные зеаметы. При мобилизации они должны были приходить с конными боевыми слугами (от 1 до 4), вооружёнными саблями и стрелами, которые назывались джебелю. Лены передавались по наследству, когда сын тимариота или заима был пригоден к несению службы. Общая численность топраклы в XVI—XVII веках достигало 200 тысяч человек, в XVIII веке снизилась до 150 тысяч.

Кавалерия платящих дань вассальных провинций

Её составляли крымские татары, а также жители Молдавии, Валахии и Трансильвании.

Первая половина XIX века

Войны XVIII века, особенно русско-турецкая война 1768—1774 годов показали недостаточную боеспособность османской армии и необходимость её преобразования. Первым начал преобразования Селим III. Он создал новую армию — низам-и-джедид, и произвёл ряд реформ, однако янычарское восстание заставило его в 1807 году отказаться от модернизаций. Эту идею продолжил Махмуд II. В 1826 году он организовал новое войско эшкенджи из 8000 солдат и уничтожил янычарский корпус. После он продолжил реорганизацию армии при помощи европейских военных специалистов. Главой армии считался великий визирь (фактически командующим был султан), столичными отрядами командовал сераскир, провинциальными — паши. К 1836 году численность турецких регулярных войск достигла 72—75 тысяч человек, а общая численность сухопутных войск — 274 599 человек.

Регулярная пехота

В 1827 году численность регулярной пехоты не превосходила 40 тысяч человек. Она делилась на полки, каждый полк — на 3 батальона, каждый батальон — на 8 рот. Пехоту обучали французские и австрийские офицеры. К 1836 году её структура была несколько изменена. Гвардейская пехота составляла дивизию, делившуюся на 4 полка, 16 батальонов, 64 роты (12 800 человек). Гвардейские стрелки составляли 1 батальон из 4 рот. Армейская пехота делилась на 20 полков (47 000 человек). Солдаты были вооружены кремнёвыми ружьями со штыками, саблями.

Регулярная кавалерия

Формирование регулярной кавалерии началось с 1826 года по образцу наполеоновской. К 1828 году было сформировано 4 полка (булука) по 600 человек (642 с офицерами), которые делились на эскадроны. В 1836 году в гвардейской кавалерии числилось 2200 лошадей, в армейской — 1399. Всадник был вооружён пикой по образцу польских улан, саблей австрийского образца, карабином.

Артиллерия

Артиллерия подразделялась на гвардейскую и армейскую, пешую и конную, полевую и крепостную.

Существовали также инженерные войска, к которым относился минёрный отряд, в задачи которого входил ремонт укреплений.

Иррегулярные войска

Заимов и тимариотов было 50—60 тысяч кавалерии и 120 тысяч пехоты. В 1830-х годах военно-ленная система была ликвидирована.

Сипахи делились на 8 полков и 32 эскадрона, их численность — 12 тысяч.

Селикадеры представляли собой феодальную конницу численностью 15 тысяч человек.

С 1834 года была образована пешая и конная милиция (редиф мансуре), набиравшаяся из добровольцев или по человеку с 40—50 домов, которых обучали 1 раз в неделю. В 1836 году был сформирован 41 батальон по 1400 человек.

Поселенные войска — жители дунайских крепостей, образовывавшие войско сераткулы. Их численность достигала 26 200 человек.

Новая военная система

Окончательно новая военная система была утверждена при султане Абдул-Меджиде указом 1839 года, а позднее — положениями 1843 и 1877 годов. Сухопутные силы подразделялись на постоянную армию, милицию и иррегулярные войска, вспомогательные войска вассальных владений.

В 1849 году численность османской армии оценивается в 120—150 тысяч человек, в 1854—1868 годах она колебалась от 100—150 тысяч в мирное время до 300 тысяч в военное. К 1870 году на действительной службе находилось 210 тысяч рекрутов, а на резервной — 490 тысяч. В октябре 1912 года численность турецкой армии достигала 350 тысяч человек. В 1913 году она оказалась под контролем Германии. В ходе Первой мировой войны Османская империя пала, а в 1923 году была провозглашена Турецкая республика и были сформированы вооружённые силы Турции.

Постоянная армия

Делилась на действующую (низам) и резервную (редиф). Османская империя была разделена на 6 округов, в каждом из них был армейский корпус. Путём рекрутской повинности набирались солдаты из мусульманского населения в возрасте 20—25 лет. Срок службы — 12 лет, 5 в действующей армии и 7 в резерве. Ежегодно набирали до 25 тысяч рекрутов. В пехоте и кавалерии были введены правила по французскому образцу.

В пехоте 10 рядовых составляли капральство (командующий — капрал), 2 капральства — отделение (сержант), 2 отделения — взвод (эфендик), 2 взвода — роту (капитан), 8 рот — батальон (командир батальона), 4 батальона — полк (полковник или подполковник).

Каждый кавалерийский полк подразделялся на 6 эскадронов. Два фланговых эскадрона были вооружены карабинами, а позднее — штуцерами, а 4 средних — пиками. Каждый эскадрон подразделялся на 4 взвода.

Артиллерия подразделялась на полевую, береговую и крепостную. Она была организована по прусскому образцу. На вооружении стояли разные орудия — от старинных медных до современных нарезных пушек.

Резерв состоял из отслуживших в действующей армии солдат. Они возвращались домой и числились в отпуске, а раз в неделю должны были являться на сборы.

Иррегулярные войска

Ополчение стали формировать из добровольцев — баши-бузуков. Их сбор организовывали генерал-губернаторы.

Вспомогательные войска

Их выставляли те провинции, которые пока не были обложены рекрутской повинностью — Босния, Герцеговина, Египет.

Флот

Изначально турецкий флот развивался под византийским, а потом — и европейским влиянием. Первая османская морская операция — захват острова Имрали — произошла в 1308 году. Со второй четверти XV века на корабли стали устанавливать огнестрельные орудия. Активное строительство флота начал Мурат II, к 1470 году он составил 90 галер, а через несколько лет достиг 500 разных кораблей. В XVII веке османский флот состоял из алжирской, египетской и эгейской эскадр, позднее отделение Алжира и Туниса его ослабило. Флотом командовал капудан-паша. К концу XVIII века строительство кораблей пришлось заказывать в Европе. В состав флота вошли эскадры, находившиеся под командованием дерья-беев.

Авиация

Османское правительство заинтересовалось авиацией в 1909 году, когда бельгийский лётчик произвёл в Стамбуле показательный полёт. В 1911 году была основана Авиационная комиссия, открыта лётная школа в Ешилькёй (позднее там был основан международный аэропорт). В 1912 году в империю вернулись два первых турецких лётчика, прошедших обучение во Франции. 27 апреля они совершили первый полёт над Стамбулом. В марте 1912 года во Франции были закуплены самолёты SPAD и Blériot XI, а 3 июля заложена «Воздушная академия». К концу 1912 года на вооружении османской армии состояло 15 самолётов. Они приняли участие в Первой Балканской войне, где использовались для ведения разведки. К 1916 году турецкие ВВС имели 90 самолётов разных марок, часть из них была передана Турции Германией. Османская авиация участвовала в Первой мировой войне.

Вооружение

Холодное оружие

Основным длинноклинковым оружием, используемым в Османской империи, была сабля. Типичные турецкие сабли — киличи, довольно массивные, с елманью. С XVII века, кроме киличей, известны сабли типов гаддарэ и аджем-клих. С XVIII века продолжали использоваться сабли килич местного типа и шамшир иранского типа, а также атеш-кылыч — шамширы с волнистым («пламенеющим») клинком. Со второй четверти XIX века в османской армии распространились строевые сабли, в том числе — европейского образца.

В XVI—XVII веках имели хождение палаши, а в XIX на флоте применялись морские палаши европейского типа. В XVII веке отмечено использование кончаров.

Ятаган появился, видимо, в XVI веке, но широкое распространение получил только со второй половины XVIII века.

В качестве дополнительного клинкового оружия широко использовались ножи (бичак) и кинжалы (ханджар). В частности, самыми ранними типами являются ножи ятаганного типа и парадные кинжалы с короткими, немного изогнутыми клинками.

Копья были оружием конницы, они снабжались разнообразными втульчатыми наконечниками, фиксируемыми на древках длиной 1,5—4 м. Копья в турецкой армии сохранялись до XIX века.

В XVI—XVII веках применялись топоры турецкого, иранского и мамлюкского типов. Турецкие топоры балта — бородовидные. Топоры иранского типа — с массивным обухом, нешироким скруглённым лезвием и прямым верхним краем. Топоры тебер — секиры, имеющие мамлюкское происхождение. Различные топоры в разное время использовались и в пехоте, и в коннице, и на флоте.

Булавы были со сферическим или грушевидным железным навершием. Навершия перначей и шестопёров — из бронзы или железа. Использовались они, преимущественно, в коннице. К XVII веку булавы и перначи в значительной мере утрачивают боевое и приобретают церемониальное значение, поэтому нередко делаются из драгоценных металлов и богато украшаются.

В коннице использовались также клевцы и чеканы.

Важнейшим оружием конницы до конца XVI—XVII, а до середины XV—XVI века — и пехоты были сложносоставные луки турецкого типа. Лук и стрелы носились в комплекте — саадаке.

Метательным оружием служили дротики — джириды.

Огнестрельное оружие

Огнестрельное оружие в Турции появилось в конце XIV века, при Мураде I, а ручное огнестрельное оружие — в середине XV века. При Сулеймане I (1520—1566) в Османской империи было уже около 300 различных орудий. Ручное огнестрельное оружие первоначально использовали вспомогательные отряды, состоящие из христиан, а в XVI веке оно распространяется среди янычар и вытесняет у них луки. В XVII веке широкое распространение и у янычар, и в коннице получают пистолеты.

Защитное вооружение

Основным доспехом была кольчуга, к разновидностям которой относились кольчужный панцирь и байдана. Широко применялся кольчато-пластинчатый доспех — бехтерцы и юшманы. Использовались зерцала, пластины которых нередко между собой соединялись с помощью кольчужного полотна.

В XV—XVII веках широко применялись шлемы — шишаки с полусферическими тульями и «шишаки» с тульями сфероконической формы. Применялись также тюрбанные шлемы, лёгкие мисюрки.

Для защиты рук использовались наручи, ног — бутурлыки, бехтерные набедренники с наколенниками.

Основным типом щитов был калкан.

Литература

• Аствацатурян Э. Г. Турецкое оружие. — Атлант, 2002. — 337 с. — (Оружейная академия). — ISBN 5-901555-10-4.
• Басханов М. К., Колесников А. А. Накануне Первой мировой: русская военная разведка на турецком направлении. Документы, материалы, комментарии. Тула, Гриф и К., 2014. — 338 с. — ISBN 978-5-8125-1991-9

Ссылки

• [tochka.gerodot.ru/military/glava3.htm Часть 3. Вооруженные силы Османской империи в XV-XVII вв.] (рус.). tochka.gerodot.ru. Проверено 12 апреля 2014.
• [militerra.com/index.php?option=com_content&task=blogcategory&id=61&Itemid=100 Османы — Militerra.com — Военная история от древности до конца Второй мировой войны] (рус.). militerra.com. Проверено 12 апреля 2014.

Отрывок, характеризующий Армия Османской империи

Князь Николай Андреич поморщился и ничего не сказал.
Через две недели после получения письма, вечером, приехали вперед люди князя Василья, а на другой день приехал и он сам с сыном.
Старик Болконский всегда был невысокого мнения о характере князя Василья, и тем более в последнее время, когда князь Василий в новые царствования при Павле и Александре далеко пошел в чинах и почестях. Теперь же, по намекам письма и маленькой княгини, он понял, в чем дело, и невысокое мнение о князе Василье перешло в душе князя Николая Андреича в чувство недоброжелательного презрения. Он постоянно фыркал, говоря про него. В тот день, как приехать князю Василью, князь Николай Андреич был особенно недоволен и не в духе. Оттого ли он был не в духе, что приезжал князь Василий, или оттого он был особенно недоволен приездом князя Василья, что был не в духе; но он был не в духе, и Тихон еще утром отсоветывал архитектору входить с докладом к князю.
– Слышите, как ходит, – сказал Тихон, обращая внимание архитектора на звуки шагов князя. – На всю пятку ступает – уж мы знаем…
Однако, как обыкновенно, в 9 м часу князь вышел гулять в своей бархатной шубке с собольим воротником и такой же шапке. Накануне выпал снег. Дорожка, по которой хаживал князь Николай Андреич к оранжерее, была расчищена, следы метлы виднелись на разметанном снегу, и лопата была воткнута в рыхлую насыпь снега, шедшую с обеих сторон дорожки. Князь прошел по оранжереям, по дворне и постройкам, нахмуренный и молчаливый.
– А проехать в санях можно? – спросил он провожавшего его до дома почтенного, похожего лицом и манерами на хозяина, управляющего.
– Глубок снег, ваше сиятельство. Я уже по прешпекту разметать велел.
Князь наклонил голову и подошел к крыльцу. «Слава тебе, Господи, – подумал управляющий, – пронеслась туча!»
– Проехать трудно было, ваше сиятельство, – прибавил управляющий. – Как слышно было, ваше сиятельство, что министр пожалует к вашему сиятельству?
Князь повернулся к управляющему и нахмуренными глазами уставился на него.
– Что? Министр? Какой министр? Кто велел? – заговорил он своим пронзительным, жестким голосом. – Для княжны, моей дочери, не расчистили, а для министра! У меня нет министров!
– Ваше сиятельство, я полагал…
– Ты полагал! – закричал князь, всё поспешнее и несвязнее выговаривая слова. – Ты полагал… Разбойники! прохвосты! Я тебя научу полагать, – и, подняв палку, он замахнулся ею на Алпатыча и ударил бы, ежели бы управляющий невольно не отклонился от удара. – Полагал! Прохвосты! – торопливо кричал он. Но, несмотря на то, что Алпатыч, сам испугавшийся своей дерзости – отклониться от удара, приблизился к князю, опустив перед ним покорно свою плешивую голову, или, может быть, именно от этого князь, продолжая кричать: «прохвосты! закидать дорогу!» не поднял другой раз палки и вбежал в комнаты.
Перед обедом княжна и m lle Bourienne, знавшие, что князь не в духе, стояли, ожидая его: m lle Bourienne с сияющим лицом, которое говорило: «Я ничего не знаю, я такая же, как и всегда», и княжна Марья – бледная, испуганная, с опущенными глазами. Тяжелее всего для княжны Марьи было то, что она знала, что в этих случаях надо поступать, как m lle Bourime, но не могла этого сделать. Ей казалось: «сделаю я так, как будто не замечаю, он подумает, что у меня нет к нему сочувствия; сделаю я так, что я сама скучна и не в духе, он скажет (как это и бывало), что я нос повесила», и т. п.
Князь взглянул на испуганное лицо дочери и фыркнул.
– Др… или дура!… – проговорил он.
«И той нет! уж и ей насплетничали», подумал он про маленькую княгиню, которой не было в столовой.
– А княгиня где? – спросил он. – Прячется?…
– Она не совсем здорова, – весело улыбаясь, сказала m llе Bourienne, – она не выйдет. Это так понятно в ее положении.
– Гм! гм! кх! кх! – проговорил князь и сел за стол.
Тарелка ему показалась не чиста; он указал на пятно и бросил ее. Тихон подхватил ее и передал буфетчику. Маленькая княгиня не была нездорова; но она до такой степени непреодолимо боялась князя, что, услыхав о том, как он не в духе, она решилась не выходить.
– Я боюсь за ребенка, – говорила она m lle Bourienne, – Бог знает, что может сделаться от испуга.
Вообще маленькая княгиня жила в Лысых Горах постоянно под чувством страха и антипатии к старому князю, которой она не сознавала, потому что страх так преобладал, что она не могла чувствовать ее. Со стороны князя была тоже антипатия, но она заглушалась презрением. Княгиня, обжившись в Лысых Горах, особенно полюбила m lle Bourienne, проводила с нею дни, просила ее ночевать с собой и с нею часто говорила о свекоре и судила его.
– Il nous arrive du monde, mon prince, [К нам едут гости, князь.] – сказала m lle Bourienne, своими розовенькими руками развертывая белую салфетку. – Son excellence le рrince Kouraguine avec son fils, a ce que j'ai entendu dire? [Его сиятельство князь Курагин с сыном, сколько я слышала?] – вопросительно сказала она.
– Гм… эта excellence мальчишка… я его определил в коллегию, – оскорбленно сказал князь. – А сын зачем, не могу понять. Княгиня Лизавета Карловна и княжна Марья, может, знают; я не знаю, к чему он везет этого сына сюда. Мне не нужно. – И он посмотрел на покрасневшую дочь.
– Нездорова, что ли? От страха министра, как нынче этот болван Алпатыч сказал.
– Нет, mon pere. [батюшка.]
Как ни неудачно попала m lle Bourienne на предмет разговора, она не остановилась и болтала об оранжереях, о красоте нового распустившегося цветка, и князь после супа смягчился.
После обеда он прошел к невестке. Маленькая княгиня сидела за маленьким столиком и болтала с Машей, горничной. Она побледнела, увидав свекора.
Маленькая княгиня очень переменилась. Она скорее была дурна, нежели хороша, теперь. Щеки опустились, губа поднялась кверху, глаза были обтянуты книзу.
– Да, тяжесть какая то, – отвечала она на вопрос князя, что она чувствует.
– Не нужно ли чего?
– Нет, merci, mon pere. [благодарю, батюшка.]
– Ну, хорошо, хорошо.
Он вышел и дошел до официантской. Алпатыч, нагнув голову, стоял в официантской.
– Закидана дорога?
– Закидана, ваше сиятельство; простите, ради Бога, по одной глупости.
Князь перебил его и засмеялся своим неестественным смехом.
– Ну, хорошо, хорошо.
Он протянул руку, которую поцеловал Алпатыч, и прошел в кабинет.
Вечером приехал князь Василий. Его встретили на прешпекте (так назывался проспект) кучера и официанты, с криком провезли его возки и сани к флигелю по нарочно засыпанной снегом дороге.
Князю Василью и Анатолю были отведены отдельные комнаты.
Анатоль сидел, сняв камзол и подпершись руками в бока, перед столом, на угол которого он, улыбаясь, пристально и рассеянно устремил свои прекрасные большие глаза. На всю жизнь свою он смотрел как на непрерывное увеселение, которое кто то такой почему то обязался устроить для него. Так же и теперь он смотрел на свою поездку к злому старику и к богатой уродливой наследнице. Всё это могло выйти, по его предположению, очень хорошо и забавно. А отчего же не жениться, коли она очень богата? Это никогда не мешает, думал Анатоль.
Он выбрился, надушился с тщательностью и щегольством, сделавшимися его привычкою, и с прирожденным ему добродушно победительным выражением, высоко неся красивую голову, вошел в комнату к отцу. Около князя Василья хлопотали его два камердинера, одевая его; он сам оживленно оглядывался вокруг себя и весело кивнул входившему сыну, как будто он говорил: «Так, таким мне тебя и надо!»
– Нет, без шуток, батюшка, она очень уродлива? А? – спросил он, как бы продолжая разговор, не раз веденный во время путешествия.
– Полно. Глупости! Главное дело – старайся быть почтителен и благоразумен с старым князем.
– Ежели он будет браниться, я уйду, – сказал Анатоль. – Я этих стариков терпеть не могу. А?
– Помни, что для тебя от этого зависит всё.
В это время в девичьей не только был известен приезд министра с сыном, но внешний вид их обоих был уже подробно описан. Княжна Марья сидела одна в своей комнате и тщетно пыталась преодолеть свое внутреннее волнение.
«Зачем они писали, зачем Лиза говорила мне про это? Ведь этого не может быть! – говорила она себе, взглядывая в зеркало. – Как я выйду в гостиную? Ежели бы он даже мне понравился, я бы не могла быть теперь с ним сама собою». Одна мысль о взгляде ее отца приводила ее в ужас.
Маленькая княгиня и m lle Bourienne получили уже все нужные сведения от горничной Маши о том, какой румяный, чернобровый красавец был министерский сын, и о том, как папенька их насилу ноги проволок на лестницу, а он, как орел, шагая по три ступеньки, пробежал зa ним. Получив эти сведения, маленькая княгиня с m lle Bourienne,еще из коридора слышные своими оживленно переговаривавшими голосами, вошли в комнату княжны.
– Ils sont arrives, Marieie, [Они приехали, Мари,] вы знаете? – сказала маленькая княгиня, переваливаясь своим животом и тяжело опускаясь на кресло.
Она уже не была в той блузе, в которой сидела поутру, а на ней было одно из лучших ее платьев; голова ее была тщательно убрана, и на лице ее было оживление, не скрывавшее, однако, опустившихся и помертвевших очертаний лица. В том наряде, в котором она бывала обыкновенно в обществах в Петербурге, еще заметнее было, как много она подурнела. На m lle Bourienne тоже появилось уже незаметно какое то усовершенствование наряда, которое придавало ее хорошенькому, свеженькому лицу еще более привлекательности.
– Eh bien, et vous restez comme vous etes, chere princesse? – заговорила она. – On va venir annoncer, que ces messieurs sont au salon; il faudra descendre, et vous ne faites pas un petit brin de toilette! [Ну, а вы остаетесь, в чем были, княжна? Сейчас придут сказать, что они вышли. Надо будет итти вниз, а вы хоть бы чуть чуть принарядились!]
Маленькая княгиня поднялась с кресла, позвонила горничную и поспешно и весело принялась придумывать наряд для княжны Марьи и приводить его в исполнение. Княжна Марья чувствовала себя оскорбленной в чувстве собственного достоинства тем, что приезд обещанного ей жениха волновал ее, и еще более она была оскорблена тем, что обе ее подруги и не предполагали, чтобы это могло быть иначе. Сказать им, как ей совестно было за себя и за них, это значило выдать свое волнение; кроме того отказаться от наряжения, которое предлагали ей, повело бы к продолжительным шуткам и настаиваниям. Она вспыхнула, прекрасные глаза ее потухли, лицо ее покрылось пятнами и с тем некрасивым выражением жертвы, чаще всего останавливающемся на ее лице, она отдалась во власть m lle Bourienne и Лизы. Обе женщины заботились совершенно искренно о том, чтобы сделать ее красивой. Она была так дурна, что ни одной из них не могла притти мысль о соперничестве с нею; поэтому они совершенно искренно, с тем наивным и твердым убеждением женщин, что наряд может сделать лицо красивым, принялись за ее одеванье.
– Нет, право, ma bonne amie, [мой добрый друг,] это платье нехорошо, – говорила Лиза, издалека боком взглядывая на княжну. – Вели подать, у тебя там есть масака. Право! Что ж, ведь это, может быть, судьба жизни решается. А это слишком светло, нехорошо, нет, нехорошо!
Нехорошо было не платье, но лицо и вся фигура княжны, но этого не чувствовали m lle Bourienne и маленькая княгиня; им все казалось, что ежели приложить голубую ленту к волосам, зачесанным кверху, и спустить голубой шарф с коричневого платья и т. п., то всё будет хорошо. Они забывали, что испуганное лицо и фигуру нельзя было изменить, и потому, как они ни видоизменяли раму и украшение этого лица, само лицо оставалось жалко и некрасиво. После двух или трех перемен, которым покорно подчинялась княжна Марья, в ту минуту, как она была зачесана кверху (прическа, совершенно изменявшая и портившая ее лицо), в голубом шарфе и масака нарядном платье, маленькая княгиня раза два обошла кругом нее, маленькой ручкой оправила тут складку платья, там подернула шарф и посмотрела, склонив голову, то с той, то с другой стороны.
– Нет, это нельзя, – сказала она решительно, всплеснув руками. – Non, Marie, decidement ca ne vous va pas. Je vous aime mieux dans votre petite robe grise de tous les jours. Non, de grace, faites cela pour moi. [Нет, Мари, решительно это не идет к вам. Я вас лучше люблю в вашем сереньком ежедневном платьице: пожалуйста, сделайте это для меня.] Катя, – сказала она горничной, – принеси княжне серенькое платье, и посмотрите, m lle Bourienne, как я это устрою, – сказала она с улыбкой предвкушения артистической радости.
Но когда Катя принесла требуемое платье, княжна Марья неподвижно всё сидела перед зеркалом, глядя на свое лицо, и в зеркале увидала, что в глазах ее стоят слезы, и что рот ее дрожит, приготовляясь к рыданиям.
– Voyons, chere princesse, – сказала m lle Bourienne, – encore un petit effort. [Ну, княжна, еще маленькое усилие.]
Маленькая княгиня, взяв платье из рук горничной, подходила к княжне Марье.
– Нет, теперь мы это сделаем просто, мило, – говорила она.
Голоса ее, m lle Bourienne и Кати, которая о чем то засмеялась, сливались в веселое лепетанье, похожее на пение птиц.
– Non, laissez moi, [Нет, оставьте меня,] – сказала княжна.
И голос ее звучал такой серьезностью и страданием, что лепетанье птиц тотчас же замолкло. Они посмотрели на большие, прекрасные глаза, полные слез и мысли, ясно и умоляюще смотревшие на них, и поняли, что настаивать бесполезно и даже жестоко.
– Au moins changez de coiffure, – сказала маленькая княгиня. – Je vous disais, – с упреком сказала она, обращаясь к m lle Bourienne, – Marieie a une de ces figures, auxquelles ce genre de coiffure ne va pas du tout. Mais du tout, du tout. Changez de grace. [По крайней мере, перемените прическу. У Мари одно из тех лиц, которым этот род прически совсем нейдет. Перемените, пожалуйста.]
– Laissez moi, laissez moi, tout ca m'est parfaitement egal, [Оставьте меня, мне всё равно,] – отвечал голос, едва удерживающий слезы.
M lle Bourienne и маленькая княгиня должны были признаться самим себе, что княжна. Марья в этом виде была очень дурна, хуже, чем всегда; но было уже поздно. Она смотрела на них с тем выражением, которое они знали, выражением мысли и грусти. Выражение это не внушало им страха к княжне Марье. (Этого чувства она никому не внушала.) Но они знали, что когда на ее лице появлялось это выражение, она была молчалива и непоколебима в своих решениях.
– Vous changerez, n'est ce pas? [Вы перемените, не правда ли?] – сказала Лиза, и когда княжна Марья ничего не ответила, Лиза вышла из комнаты.
Княжна Марья осталась одна. Она не исполнила желания Лизы и не только не переменила прически, но и не взглянула на себя в зеркало. Она, бессильно опустив глаза и руки, молча сидела и думала. Ей представлялся муж, мужчина, сильное, преобладающее и непонятно привлекательное существо, переносящее ее вдруг в свой, совершенно другой, счастливый мир. Ребенок свой, такой, какого она видела вчера у дочери кормилицы, – представлялся ей у своей собственной груди. Муж стоит и нежно смотрит на нее и ребенка. «Но нет, это невозможно: я слишком дурна», думала она.
– Пожалуйте к чаю. Князь сейчас выйдут, – сказал из за двери голос горничной.
Она очнулась и ужаснулась тому, о чем она думала. И прежде чем итти вниз, она встала, вошла в образную и, устремив на освещенный лампадой черный лик большого образа Спасителя, простояла перед ним с сложенными несколько минут руками. В душе княжны Марьи было мучительное сомненье. Возможна ли для нее радость любви, земной любви к мужчине? В помышлениях о браке княжне Марье мечталось и семейное счастие, и дети, но главною, сильнейшею и затаенною ее мечтою была любовь земная. Чувство было тем сильнее, чем более она старалась скрывать его от других и даже от самой себя. Боже мой, – говорила она, – как мне подавить в сердце своем эти мысли дьявола? Как мне отказаться так, навсегда от злых помыслов, чтобы спокойно исполнять Твою волю? И едва она сделала этот вопрос, как Бог уже отвечал ей в ее собственном сердце: «Не желай ничего для себя; не ищи, не волнуйся, не завидуй. Будущее людей и твоя судьба должна быть неизвестна тебе; но живи так, чтобы быть готовой ко всему. Если Богу угодно будет испытать тебя в обязанностях брака, будь готова исполнить Его волю». С этой успокоительной мыслью (но всё таки с надеждой на исполнение своей запрещенной, земной мечты) княжна Марья, вздохнув, перекрестилась и сошла вниз, не думая ни о своем платье, ни о прическе, ни о том, как она войдет и что скажет. Что могло всё это значить в сравнении с предопределением Бога, без воли Которого не падет ни один волос с головы человеческой.


Когда княжна Марья взошла в комнату, князь Василий с сыном уже были в гостиной, разговаривая с маленькой княгиней и m lle Bourienne. Когда она вошла своей тяжелой походкой, ступая на пятки, мужчины и m lle Bourienne приподнялись, и маленькая княгиня, указывая на нее мужчинам, сказала: Voila Marie! [Вот Мари!] Княжна Марья видела всех и подробно видела. Она видела лицо князя Василья, на мгновенье серьезно остановившееся при виде княжны и тотчас же улыбнувшееся, и лицо маленькой княгини, читавшей с любопытством на лицах гостей впечатление, которое произведет на них Marie. Она видела и m lle Bourienne с ее лентой и красивым лицом и оживленным, как никогда, взглядом, устремленным на него; но она не могла видеть его, она видела только что то большое, яркое и прекрасное, подвинувшееся к ней, когда она вошла в комнату. Сначала к ней подошел князь Василий, и она поцеловала плешивую голову, наклонившуюся над ее рукою, и отвечала на его слова, что она, напротив, очень хорошо помнит его. Потом к ней подошел Анатоль. Она всё еще не видала его. Она только почувствовала нежную руку, твердо взявшую ее, и чуть дотронулась до белого лба, над которым были припомажены прекрасные русые волосы. Когда она взглянула на него, красота его поразила ее. Анатопь, заложив большой палец правой руки за застегнутую пуговицу мундира, с выгнутой вперед грудью, а назад – спиною, покачивая одной отставленной ногой и слегка склонив голову, молча, весело глядел на княжну, видимо совершенно о ней не думая. Анатоль был не находчив, не быстр и не красноречив в разговорах, но у него зато была драгоценная для света способность спокойствия и ничем не изменяемая уверенность. Замолчи при первом знакомстве несамоуверенный человек и выкажи сознание неприличности этого молчания и желание найти что нибудь, и будет нехорошо; но Анатоль молчал, покачивал ногой, весело наблюдая прическу княжны. Видно было, что он так спокойно мог молчать очень долго. «Ежели кому неловко это молчание, так разговаривайте, а мне не хочется», как будто говорил его вид. Кроме того в обращении с женщинами у Анатоля была та манера, которая более всего внушает в женщинах любопытство, страх и даже любовь, – манера презрительного сознания своего превосходства. Как будто он говорил им своим видом: «Знаю вас, знаю, да что с вами возиться? А уж вы бы рады!» Может быть, что он этого не думал, встречаясь с женщинами (и даже вероятно, что нет, потому что он вообще мало думал), но такой у него был вид и такая манера. Княжна почувствовала это и, как будто желая ему показать, что она и не смеет думать об том, чтобы занять его, обратилась к старому князю. Разговор шел общий и оживленный, благодаря голоску и губке с усиками, поднимавшейся над белыми зубами маленькой княгини. Она встретила князя Василья с тем приемом шуточки, который часто употребляется болтливо веселыми людьми и который состоит в том, что между человеком, с которым так обращаются, и собой предполагают какие то давно установившиеся шуточки и веселые, отчасти не всем известные, забавные воспоминания, тогда как никаких таких воспоминаний нет, как их и не было между маленькой княгиней и князем Васильем. Князь Василий охотно поддался этому тону; маленькая княгиня вовлекла в это воспоминание никогда не бывших смешных происшествий и Анатоля, которого она почти не знала. M lle Bourienne тоже разделяла эти общие воспоминания, и даже княжна Марья с удовольствием почувствовала и себя втянутою в это веселое воспоминание.