Армяно-турецкая война (1920)

Турецко-армянская война
Основной конфликт: Война за независимость Турции Гражданская война в России
Жители Карса, бегущие из города после занятия его войсками Кязыма Карабекира
Дата	24 сентября — 2 декабря 1920 года
Место	Южный Кавказ
Причина	Вооруженные столкновения между турецкими войсками и армянскими пограничниками
Итог	Александропольский договор: победа Турции, советизация Армении
Противники
Великое национальное собрание Турции Российская СФСР (с 29 ноября) Азербайджанская ССР (с 29 ноября) Республика Армения
Командующие
Кязым Карабекир А. И. Геккер Драстамат Канаян Мовсес Силиков
Силы сторон
50 000 человек, 75 орудий и 204 пулемета 20 000 человек, 40 орудий и 250 пулеметов
Потери
неизвестно неизвестно

Армяно-турецкая война — военный конфликт между независимой Республикой Армении с одной стороны и Турцией и Российской СФСР — с другой, с 24 сентября по 2 декабря 1920 года. Война закончилась поражением армянских вооружённых сил от союзных войск кемалистов и российских большевиков и подписанием Александропольского мира, по которому вся Западная Армения отходила Турции. Оставшаяся часть Армении была занята войсками РСФСР (Красной) 11-й армии в конце ноября — начале декабря 1920 года; 5 декабря 1920 года в Ереване власть перешла Ревкому, состоявшему в основном из этнических армян из Азербайджана, что де-факто положило конец независимости Республики Армении.

Предыстория

В апреле 1920 года в Анкаре (столицей поверженной в Первой мировой войне Османской империи оставался Стамбул) было провозглашено правительство Великого национального собрания Турции во главе с Мустафой Кемалем, которое существовало параллельно с султанским правительством в столице Османской империи. 10 августа того же года султанское правительство подписало мирный Севрский договор, по которому от Турции часть земель на Западе отходила к Греческому королевству, а некоторые территории в Восточной Анатолии — к Армении. Кемалистское правительство отвергло Севрский договор и повело борьбу против Греции и Антанты, оккупировавшей тогда Стамбул, — в союзе с большевистским правительством РСФСР. Одновременно турецкие войска наряду с частями Красной Армии были введены в районы, являвшиеся предметом спора между Арменией и Азербайджаном (Нахичевань, Зангезур и Карабах). 14 сентября 1920 года в Эривань прибыла советская делегация во главе с Борисом Леграном, который на следующий день предъявил армянскому правительству требования:

1. Отказаться от Севрского договора.
2. Разрешить советским войскам пройти через Армению для соединения с частями Мустафы Кемаля.
3. Пограничные споры с соседями решать при посредничестве Советской России.

Армянская делегация отказалась признать первый пункт, по остальным же пунктам дала своё согласие и составила проект договора, по которому Советская Россия признавала независимость Армении и вхождение в её состав Зангезура. Советская Россия должна была выступить посредником между Арменией и Турцией в установлении армяно-турецкой границы. Борис Легран условия принял, однако договор так и не был подписан.

8 сентября в Анкаре состоялось заседание Высшего военного совета при участии командующего 15-м армейским корпусом генерала Кязым Карабекира, который предложил начать общее наступление на Армению. Для согласования вопроса с Грузией, в Тифлис выехал член правительства Юсуф Кемаль-бей, приславший оттуда телеграмму: «Дорога открыта».

Финансовая и военно-техническая помощь кемалистам со стороны большевистской РСФСР начиная с осени 1920 года и в последующие два года сыграла важнейшую роль в военных успехах кемалистов против ДРА, равно как и впоследствии против греков в Западной Анатолии. Уже в 1920 году, в ответ на письмо Кемаля Ленину от 26 апреля 1920 года, содержавшее просьбу о помощи, правительство РСФСР направило кемалистам 6 тысяч винтовок, свыше 5 млн винтовочных патронов, 17 600 снарядов и 200,6 кг золота в слитках.

При заключении 16 марта 1921 года в Москве договора о «дружбе и братстве» было также достигнуто соглашение об оказании анкарскому правительству безвозмездной финансовой помощи, а также помощи оружием, в соответствии с которым российское правительство в течение 1921 года направило в распоряжение кемалистов 10 млн руб золотом, более 33 тысяч винтовок, около 58 млн патронов, 327 пулемётов, 54 артиллерийских орудия, более 129 тысяч снарядов, полторы тысячи сабель, 20 тысяч противогазов, 2 морских истребителя и «большое количество другого военного снаряжения».

Боевые действия

• 23 сентября 1920 года турецкие войска под командованием Кязыма Карабекира без объявления войны напали на Армению.
• 24 сентября Турция объявила войну Армении.
• 29 сентября турки заняли Сарыкамыш, затем Ардаган.
• 20 октября — 23 октября в ожесточенном сражении под Игдиром армянам удалось удержать город;
• 30 октября пал Карс — ключевая крепость в регионе. После этого Кязым Карабекир предложил перемирие, условием которого являлось оставление армянскими войсками Александрополя (Гюмри) при не занятии его турками. Армения приняла эти условия.
• 7 ноября Александрополь был занят турками, однако 8 ноября Кязым Карабекир предъявил уже более жесткие условия, включавшие выдачу армянами оружия и транспортных средств и отвод армянских войск за линию, которую они удерживали. 11 ноября боевые действия возобновились, и 22 ноября Армения согласилась на все условия Турции.

Помощь Турции Советской Россией

См. также: Российско-турецкие отношения

Решающее значение в военных успехах кемалистов против армян, а также впоследствии греков, имела значительная финансовая и военная помощь, оказанная большевистским правительством РСФСР начиная с осени 1920 года вплоть до 1922 года. В 1920 году, в ответ на письмо Кемаля Ленину от 26 апреля 1920 года, содержавшее просьбу о помощи, правительство РСФСР направило кемалистам 6 тысяч винтовок, свыше 5 млн винтовочных патронов, 17 600 снарядов и 200,6 кг золота в слитках. Советская Россия с одной стороны оказывала военную и финансовую помощь Турции, а с другой стороны — оказывала давление на Армению. Именно под давлением большевиков, армяне сдали ключевой военно-опорный пункт — крепость Карс и ряд других стратегически важных районов Армении.

Александропольский мир

На запрос о намерениях Антанты, сделанный в Тифлисе армянским представителем Александром Хатисовым, представитель Англии Стокс заявил, что Армении не остается ничего кроме как выбрать из двух зол меньшее: мир с Советской Россией.

22 ноября 1920 года Чичерин назначил [www.hronos.km.ru/biograf/bio_m/mdivani.html Буду Мдивани] посредником на армяно-турецких переговорах, однако турки отказались признать посредничество Мдивани. 23 ноября в Александрополь выехала армянская делегация. 2 декабря Карабекир, возглавлявший в Александрополе турецкую делегацию, предъявил Армении ультиматум, по условиям которого Армения не могла содержать армию свыше 1500 человек; Карс и Сурмалу считались спорными территориями до референдума; Карабах и Нахичевань находились под мандатом Турции до окончательного решения их статуса. В ночь на 3 декабря дашнакские представители подписали этот договор, при том что к тому моменту уже был подписан договор с представителем Советской России о советизации Армении.

Советизация Армении

29 ноября 1920 года группа армянских большевиков при помощи советской 11-й армии и войск советского Азербайджана вошла в город Иджеван и провозгласила создание Революционного комитета, восстание против дашнакского правительства и установление советской власти в Армении.

30 ноября того же года советский полпред Борис Легран ультимативно потребовал вхождения Армении в советскую сферу, после чего 2 декабря между ним и представителями правительства Армении (Дро и Тертеряном) было подписано соглашение, согласно которому: Армения провозглашалась независимой социалистической республикой; образовывался Временный военно-революционный комитет в составе 5 членов от Коммунистической партии и левых дашнаков и 2 членов Дашнакцутюн по соглашению с коммунистами; Москва признавала за Арменией: Эриванскую губернию, часть Карсской области, Зангезурский уезд и часть Казахского уезда; офицеры армянской армии и члены партии Дашнакцутюн не должны подвергаться никаким репрессиям. 4 ноября в Эривань вступила Красная армия, а 6 ноября туда же прибыл Ревком, отказавшийся признавать подписанное с дашнаками соглашение, после чего начались вооружённые столкновения.

Последствия

Ревком заявил о непризнании Александропольского мира. Фактически судьба турецко-армянской границы была решена в феврале-марте 1921 года на конференции в Москве. Подписанный 16 марта Московский договор (1921) оставлял Карс и Ардаган Турции. Были чётко обозначены границы Армении, бывший Нахичеванский уезд передавался Азербайджанской ССР, бывший Зангезурский уезд передавался Армении, обговаривался вывод турецких войск из Александрополя, завершившийся к середине мая. Формально, новые условия были оформлены Карсским договором, подписанным 13 октября 1921 года закавказскими правительствами с Турцией, который нынешняя Республика Армения не признает.

См. также

• Карсский договор
• Армяно-азербайджанская война (1918—1920)
• Армяно-грузинская война

Ссылки

• Эдуард Оганесян. Век борьбы. Т. 1, М.-Мюнхен, 1991, стр. 322—332.
• [www.hrono.ru/sobyt/1920arm.html Армяно-турецкая война 1920 г.]
• Dr. Andrew Andersen, Ph.D. [www.conflicts.rem33.com/images/Armenia/turkarwar.htm Atlas of Conflicts: Turkish-Armenian War]

Отрывок, характеризующий Армяно-турецкая война (1920)

– Тут приехал разъезд, и всех тех, которые не грабили, всех мужчин забрали. И меня.
– Вы, верно, не все рассказываете; вы, верно, сделали что нибудь… – сказала Наташа и помолчала, – хорошее.
Пьер продолжал рассказывать дальше. Когда он рассказывал про казнь, он хотел обойти страшные подробности; но Наташа требовала, чтобы он ничего не пропускал.
Пьер начал было рассказывать про Каратаева (он уже встал из за стола и ходил, Наташа следила за ним глазами) и остановился.
– Нет, вы не можете понять, чему я научился у этого безграмотного человека – дурачка.
– Нет, нет, говорите, – сказала Наташа. – Он где же?
– Его убили почти при мне. – И Пьер стал рассказывать последнее время их отступления, болезнь Каратаева (голос его дрожал беспрестанно) и его смерть.
Пьер рассказывал свои похождения так, как он никогда их еще не рассказывал никому, как он сам с собою никогда еще не вспоминал их. Он видел теперь как будто новое значение во всем том, что он пережил. Теперь, когда он рассказывал все это Наташе, он испытывал то редкое наслаждение, которое дают женщины, слушая мужчину, – не умные женщины, которые, слушая, стараются или запомнить, что им говорят, для того чтобы обогатить свой ум и при случае пересказать то же или приладить рассказываемое к своему и сообщить поскорее свои умные речи, выработанные в своем маленьком умственном хозяйстве; а то наслажденье, которое дают настоящие женщины, одаренные способностью выбирания и всасыванья в себя всего лучшего, что только есть в проявлениях мужчины. Наташа, сама не зная этого, была вся внимание: она не упускала ни слова, ни колебания голоса, ни взгляда, ни вздрагиванья мускула лица, ни жеста Пьера. Она на лету ловила еще не высказанное слово и прямо вносила в свое раскрытое сердце, угадывая тайный смысл всей душевной работы Пьера.
Княжна Марья понимала рассказ, сочувствовала ему, но она теперь видела другое, что поглощало все ее внимание; она видела возможность любви и счастия между Наташей и Пьером. И в первый раз пришедшая ей эта мысль наполняла ее душу радостию.
Было три часа ночи. Официанты с грустными и строгими лицами приходили переменять свечи, но никто не замечал их.
Пьер кончил свой рассказ. Наташа блестящими, оживленными глазами продолжала упорно и внимательно глядеть на Пьера, как будто желая понять еще то остальное, что он не высказал, может быть. Пьер в стыдливом и счастливом смущении изредка взглядывал на нее и придумывал, что бы сказать теперь, чтобы перевести разговор на другой предмет. Княжна Марья молчала. Никому в голову не приходило, что три часа ночи и что пора спать.
– Говорят: несчастия, страдания, – сказал Пьер. – Да ежели бы сейчас, сию минуту мне сказали: хочешь оставаться, чем ты был до плена, или сначала пережить все это? Ради бога, еще раз плен и лошадиное мясо. Мы думаем, как нас выкинет из привычной дорожки, что все пропало; а тут только начинается новое, хорошее. Пока есть жизнь, есть и счастье. Впереди много, много. Это я вам говорю, – сказал он, обращаясь к Наташе.
– Да, да, – сказала она, отвечая на совсем другое, – и я ничего бы не желала, как только пережить все сначала.
Пьер внимательно посмотрел на нее.
– Да, и больше ничего, – подтвердила Наташа.
– Неправда, неправда, – закричал Пьер. – Я не виноват, что я жив и хочу жить; и вы тоже.
Вдруг Наташа опустила голову на руки и заплакала.
– Что ты, Наташа? – сказала княжна Марья.
– Ничего, ничего. – Она улыбнулась сквозь слезы Пьеру. – Прощайте, пора спать.
Пьер встал и простился.

Княжна Марья и Наташа, как и всегда, сошлись в спальне. Они поговорили о том, что рассказывал Пьер. Княжна Марья не говорила своего мнения о Пьере. Наташа тоже не говорила о нем.
– Ну, прощай, Мари, – сказала Наташа. – Знаешь, я часто боюсь, что мы не говорим о нем (князе Андрее), как будто мы боимся унизить наше чувство, и забываем.
Княжна Марья тяжело вздохнула и этим вздохом признала справедливость слов Наташи; но словами она не согласилась с ней.
– Разве можно забыть? – сказала она.
– Мне так хорошо было нынче рассказать все; и тяжело, и больно, и хорошо. Очень хорошо, – сказала Наташа, – я уверена, что он точно любил его. От этого я рассказала ему… ничего, что я рассказала ему? – вдруг покраснев, спросила она.
– Пьеру? О нет! Какой он прекрасный, – сказала княжна Марья.
– Знаешь, Мари, – вдруг сказала Наташа с шаловливой улыбкой, которой давно не видала княжна Марья на ее лице. – Он сделался какой то чистый, гладкий, свежий; точно из бани, ты понимаешь? – морально из бани. Правда?
– Да, – сказала княжна Марья, – он много выиграл.
– И сюртучок коротенький, и стриженые волосы; точно, ну точно из бани… папа, бывало…
– Я понимаю, что он (князь Андрей) никого так не любил, как его, – сказала княжна Марья.
– Да, и он особенный от него. Говорят, что дружны мужчины, когда совсем особенные. Должно быть, это правда. Правда, он совсем на него не похож ничем?
– Да, и чудесный.
– Ну, прощай, – отвечала Наташа. И та же шаловливая улыбка, как бы забывшись, долго оставалась на ее лице.


Пьер долго не мог заснуть в этот день; он взад и вперед ходил по комнате, то нахмурившись, вдумываясь во что то трудное, вдруг пожимая плечами и вздрагивая, то счастливо улыбаясь.
Он думал о князе Андрее, о Наташе, об их любви, и то ревновал ее к прошедшему, то упрекал, то прощал себя за это. Было уже шесть часов утра, а он все ходил по комнате.
«Ну что ж делать. Уж если нельзя без этого! Что ж делать! Значит, так надо», – сказал он себе и, поспешно раздевшись, лег в постель, счастливый и взволнованный, но без сомнений и нерешительностей.
«Надо, как ни странно, как ни невозможно это счастье, – надо сделать все для того, чтобы быть с ней мужем и женой», – сказал он себе.
Пьер еще за несколько дней перед этим назначил в пятницу день своего отъезда в Петербург. Когда он проснулся, в четверг, Савельич пришел к нему за приказаниями об укладке вещей в дорогу.
«Как в Петербург? Что такое Петербург? Кто в Петербурге? – невольно, хотя и про себя, спросил он. – Да, что то такое давно, давно, еще прежде, чем это случилось, я зачем то собирался ехать в Петербург, – вспомнил он. – Отчего же? я и поеду, может быть. Какой он добрый, внимательный, как все помнит! – подумал он, глядя на старое лицо Савельича. – И какая улыбка приятная!» – подумал он.
– Что ж, все не хочешь на волю, Савельич? – спросил Пьер.
– Зачем мне, ваше сиятельство, воля? При покойном графе, царство небесное, жили и при вас обиды не видим.
– Ну, а дети?
– И дети проживут, ваше сиятельство: за такими господами жить можно.
– Ну, а наследники мои? – сказал Пьер. – Вдруг я женюсь… Ведь может случиться, – прибавил он с невольной улыбкой.
– И осмеливаюсь доложить: хорошее дело, ваше сиятельство.
«Как он думает это легко, – подумал Пьер. – Он не знает, как это страшно, как опасно. Слишком рано или слишком поздно… Страшно!»
– Как же изволите приказать? Завтра изволите ехать? – спросил Савельич.
– Нет; я немножко отложу. Я тогда скажу. Ты меня извини за хлопоты, – сказал Пьер и, глядя на улыбку Савельича, подумал: «Как странно, однако, что он не знает, что теперь нет никакого Петербурга и что прежде всего надо, чтоб решилось то. Впрочем, он, верно, знает, но только притворяется. Поговорить с ним? Как он думает? – подумал Пьер. – Нет, после когда нибудь».
За завтраком Пьер сообщил княжне, что он был вчера у княжны Марьи и застал там, – можете себе представить кого? – Натали Ростову.
Княжна сделала вид, что она в этом известии не видит ничего более необыкновенного, как в том, что Пьер видел Анну Семеновну.
– Вы ее знаете? – спросил Пьер.
– Я видела княжну, – отвечала она. – Я слышала, что ее сватали за молодого Ростова. Это было бы очень хорошо для Ростовых; говорят, они совсем разорились.
– Нет, Ростову вы знаете?
– Слышала тогда только про эту историю. Очень жалко.
«Нет, она не понимает или притворяется, – подумал Пьер. – Лучше тоже не говорить ей».
Княжна также приготавливала провизию на дорогу Пьеру.
«Как они добры все, – думал Пьер, – что они теперь, когда уж наверное им это не может быть более интересно, занимаются всем этим. И все для меня; вот что удивительно».
В этот же день к Пьеру приехал полицеймейстер с предложением прислать доверенного в Грановитую палату для приема вещей, раздаваемых нынче владельцам.
«Вот и этот тоже, – думал Пьер, глядя в лицо полицеймейстера, – какой славный, красивый офицер и как добр! Теперь занимается такими пустяками. А еще говорят, что он не честен и пользуется. Какой вздор! А впрочем, отчего же ему и не пользоваться? Он так и воспитан. И все так делают. А такое приятное, доброе лицо, и улыбается, глядя на меня».
Пьер поехал обедать к княжне Марье.
Проезжая по улицам между пожарищами домов, он удивлялся красоте этих развалин. Печные трубы домов, отвалившиеся стены, живописно напоминая Рейн и Колизей, тянулись, скрывая друг друга, по обгорелым кварталам. Встречавшиеся извозчики и ездоки, плотники, рубившие срубы, торговки и лавочники, все с веселыми, сияющими лицами, взглядывали на Пьера и говорили как будто: «А, вот он! Посмотрим, что выйдет из этого».
При входе в дом княжны Марьи на Пьера нашло сомнение в справедливости того, что он был здесь вчера, виделся с Наташей и говорил с ней. «Может быть, это я выдумал. Может быть, я войду и никого не увижу». Но не успел он вступить в комнату, как уже во всем существе своем, по мгновенному лишению своей свободы, он почувствовал ее присутствие. Она была в том же черном платье с мягкими складками и так же причесана, как и вчера, но она была совсем другая. Если б она была такою вчера, когда он вошел в комнату, он бы не мог ни на мгновение не узнать ее.
Она была такою же, какою он знал ее почти ребенком и потом невестой князя Андрея. Веселый вопросительный блеск светился в ее глазах; на лице было ласковое и странно шаловливое выражение.
Пьер обедал и просидел бы весь вечер; но княжна Марья ехала ко всенощной, и Пьер уехал с ними вместе.
На другой день Пьер приехал рано, обедал и просидел весь вечер. Несмотря на то, что княжна Марья и Наташа были очевидно рады гостю; несмотря на то, что весь интерес жизни Пьера сосредоточивался теперь в этом доме, к вечеру они всё переговорили, и разговор переходил беспрестанно с одного ничтожного предмета на другой и часто прерывался. Пьер засиделся в этот вечер так поздно, что княжна Марья и Наташа переглядывались между собою, очевидно ожидая, скоро ли он уйдет. Пьер видел это и не мог уйти. Ему становилось тяжело, неловко, но он все сидел, потому что не мог подняться и уйти.
Княжна Марья, не предвидя этому конца, первая встала и, жалуясь на мигрень, стала прощаться.
– Так вы завтра едете в Петербург? – сказала ока.
– Нет, я не еду, – с удивлением и как будто обидясь, поспешно сказал Пьер. – Да нет, в Петербург? Завтра; только я не прощаюсь. Я заеду за комиссиями, – сказал он, стоя перед княжной Марьей, краснея и не уходя.
Наташа подала ему руку и вышла. Княжна Марья, напротив, вместо того чтобы уйти, опустилась в кресло и своим лучистым, глубоким взглядом строго и внимательно посмотрела на Пьера. Усталость, которую она очевидно выказывала перед этим, теперь совсем прошла. Она тяжело и продолжительно вздохнула, как будто приготавливаясь к длинному разговору.
Все смущение и неловкость Пьера, при удалении Наташи, мгновенно исчезли и заменились взволнованным оживлением. Он быстро придвинул кресло совсем близко к княжне Марье.