Армянский вопрос
Армянский вопрос — комплекс проблем, связанных с армянским населением Османской империи в конце XIX — начале XX века.
Реформы османского общества в XIX веке дали армянскому меньшинству возможность требовать защиты от насилия и соблюдения равных прав наравне с мусульманами. Угнетенное положение армян стало предметом давления на Османскую империю со стороны европейских держав. Власти Османской империи и султан Абдул-Хамид II видели в этом исключительно попытки разрушить империю и пытались жестоко подавить выступления армян. Нерешённость армянского вопроса была одной из причин геноцида армян в 1915 году.
Содержание
Исторические предпосылки
Армянский этнос возник в IV—II вв. до н. э. на территории современной восточной Турции, в регионе, включающем в себя гору Арарат и озеро Ван. Ко второму веку до н. э. армяне объединились под царствованием царя Арташеса I. Наибольший размер Великая Армения имела в период правления царя Тиграна II Великого, когда границы его империи раздвинулись от Евфрата и Средиземного моря до Каспийского моря. В начале IV века Армения стала первой страной, официально принявшей христианство как государственную религию, в 405 году святым Месропом Маштоцем был создан армянский алфавит, а в 414 году на армянский язык была переведена Библия. Принятие христианства стало определяющим фактором, объединившим армянский этнос после утраты государственности, а армянская апостольская церковь стала важнейшим институтом национальной жизни. Религиозное противостояние армян, не желавших отказаться от христианства, во время многочисленных вторжений мусульман (арабских Аббасидов, сельджуков и огузских тюрков) на территорию исторической Армении, опустошительные войны и массовые переселения привели к уменьшению численности армянского населения на этой территории[1].
Население Османской империи и терминология
Население Османской империи в конце XIX века было этнически разнообразным. В него входило несколько мусульманских этносов: турки, курды, адыги, арабы, выходцы с Северного Кавказа и др., среди христианских этносов выделялись армяне, греки, болгары и др. Также в Османской империи жили евреи и представители некоторых других народов. В рядах османского офицерского корпуса служили, в том числе, арабы, также занимавшие высокие правительственные должности, особенно при Абдул-Хамиде.
До начала XX века этноним «турок» (Türk) часто употреблялся в уничижительном смысле. «Турками» именовали тюркоязычных крестьян Анатолии, с оттенком презрения к их невежественности (напр. kaba türkler «грубые турки»)[2]. В начале XX века, с приходом к власти младотурок, политика турецкого национализма становится более заметной, пантюркизм становится официальной идеологией, а этноним «турок» теряет отрицательную коннотацию (см. раздел «Организация уничтожения армян»). Тем не менее, многие арабы продолжали считать себя «османами» до конца существования империи.
В статье при описании событий, предшествующих распаду Османской империи, для идентификации мусульманского населения, если это не определённые этнические группы (как, например, курдские кочевые племена), используются термины «мусульмане» или «османы», хотя, строго говоря, в число последних формально входили и армяне. Так, в состав османских войск эпохи Первой мировой войны входили представители почти всех подвластных османским султанам народов, в том числе армяне. При описании государственных институтов империи до окончания Первой мировой войны в основном используются термины «оттоманский» или «османский», реже «турецкий» — хотя это принятое наименование в русской историографии (например, Русско-турецкая война (1877—1878)).
В убийствах армян принимали участие многие мусульманские этносы, в том числе курды и черкесы, однако эти действия часто совершались по заказу турецких должностных лиц[Комм 1][3].
Османская империя и армянский вопрос
Армяне Османской империи, не будучи мусульманами, считались второразрядными гражданами. Несмотря на то, что 70 % армянского населения составляли бедные крестьяне, среди мусульманского населения был распространён стереотип хитрого и успешного армянина с большим коммерческим талантом, хотя сами османские султаны призывали армян заняться торговлей с Европой, извлекая из этого выгоду. Нерешённые социальные проблемы в городах и борьба за ресурсы в сельском хозяйстве порождали враждебность к армянам. Армяне играли важную роль в деловом мире империи, как и европейские предприниматели. В 1912 году немусульмане составляли всего 17 % населения Анатолии, однако ещё в начале века доля немусульман в Стамбуле составляла 55,9 %, в Измире — 61,5 %, в Трапезунде — 42,8 %, в других городах их доля также была выше, чем в среднем по империи. Из 42 типографий мусульманам принадлежали только одиннадцать, из 21 металлообрабатывающего завода — только один, из известных шёлковых предприятий Бурсы шесть принадлежали мусульманам, два — правительству, тридцать три — армянам. Армяне, греки и в меньшей степени евреи составляли значительное число владельцев коммерческих предприятий. Недовольство крестьянского населения восточной Анатолии хорошо одетыми горожанами, устанавливающими низкие закупочные цены на продукты крестьянского труда, легко переносилось на армян. Это недовольство направлялось государством и консервативным мусульманским духовенством, воспринимавшим армян как возмутителей спокойствия и источник радикальных политических идей, таких как профсоюзы и социализм[4]. В зимнее время армяне были обязаны предоставлять свои пастбища кочевникам, что, кроме финансовой нагрузки, приводило к грабежам и насилию. Армянам запрещалось носить оружие, что делало их беззащитными перед грабежом курдских и других кочевых племён. Они должны были платить более высокие налоги. Армяне-христиане не имели права свидетельствовать в суде. В период экономического спада, распада империи и перед лицом потенциальной утраты османами своего имперского статуса армяне ассоциировались с ненавистным османам Западом[1] [5][6][7].
Эти процессы осложнялись притоком мухаджиров — мусульманских беженцев с Кавказа (после Кавказской войны и русско-турецкой войны 1877-78 годов) и из новообразованных балканских государств. В турецкой исторической памяти это известно как sökümü — «бедствие». Изгнанные христианами со своих земель, беженцы переносили свою ненависть на местных христиан. Мухаджиры составляли значительную часть корпуса жандармов и нерегулярных воинских формирований, которые позднее принимали активное участие в убийствах армян. Правительство стимулировало расселение этих мигрантов в армянских областях, что увеличивало риски для жизни и собственности местного армянского населения. В период между 1870 и 1910 годами около 100 000 армян вынуждены были эмигрировать, в 1890—1910 годах не менее 741 тысячи гектаров армянских земель были незаконно отобраны или конфискованы представителями государства. В это же время отмечен рост национального самосознания среди образованных армян, возникновение сети армянских школ и газет. Притязания армян на личную и коллективную безопасность и одновременное ухудшение их положения в Османской империи привели к возникновению так называемого «армянского вопроса» как части более общего восточного вопроса. Особенность армянского вопроса состояла в том, что балканские народы были сосредоточены в провинциях империи, которые находились в процессе отделения, армяне же были рассредоточены по всей территории империи и лишь в некоторых районах составляли большинство. Демографическая ситуация вынуждала армян для улучшения своего положения требовать не независимости, а безопасности, политических и социальных реформ[1][5][6][7].
Восстание балканских христиан в 1875 году и репрессии против христиан вызвали возмущение в Европе, и общественное мнение Британии вынудило Дизраэли, который пытался предупредить вмешательство России с целью защиты христианского населения, предложить провести конференцию, которая состоялась в Константинополе в декабре 1876 — январе 1877 гг. На конференции был представлен проект новой конституции, подготовленный Митхат-пашой и Григором Отияном, который предусматривал разделение властей, гарантию гражданских прав и равенства перед законом всех граждан империи, в итоге принятый 23 декабря 1876 года. Ссылаясь на принятие конституции, османская сторона настаивала на ненужности конференции и отклонила её решения, что дало Российской империи основание объявить в следующем году войну Турции. Армянский патриарх Нерсес призвал паству молиться и работать на победу османской армии, однако армяне в приграничных районах ожидали русскую армию как избавление от анархии и угнетения. Эти взгляды получили подтверждение, когда перед наступлением русской армии на Карс в район боев были переброшены банды курдов и башибузуков, грабивших армянские села в этом и соседних районах и убивших 5-6 тысяч армян. Когда через три месяца русская армия во главе с армянскими генералами Лорис-Меликовым, Тергукасовым и Лазаревым вошла в Карс, армяне приветствовали русских как освободителей. В результате Сан-Стефанского мирного договора России отошли несколько районов западной Армении, остальные же были возвращены туркам. Британская дипломатия видела угрозу в усилении российского влияния на армян и в возможном создании армянской автономии и приложила усилия, чтобы армянский вопрос ограничился безопасностью населения. Турция обязывалась провести реформы и обеспечить безопасность армян от курдов и черкесов[6][8].
На Берлинском конгрессе 1878 года Порта (правительство Османской империи) снова обязалась провести реформы, связанные с положением армян, и гарантировать их безопасность. Однако исполнение условий Берлинского трактата саботировалось правительством султана Абдул-Хамида II, который опасался, что реформы приведут к доминированию армян в восточной Турции и к установлению их независимости. Абдул-Хамид заявил немецкому послу фон Радолину, что он скорее умрёт, чем уступит давлению армян и допустит проведение реформ, связанных с автономией[9]. На основании Кипрской конвенции англичане направили в восточные провинции Османской империи своих консулов, которые подтвердили плохое обращение с армянами. В 1880 году шесть стран, подписавших Берлинский трактат, направили ноту Порте и потребовали конкретных реформ, «чтобы обеспечить безопасность жизни и собственности армян». Однако Турция не выполнила условия ноты, а предпринятые ею меры были охарактеризованы в британском консульском отчёте как «превосходный фарс». В 1882 году западные державы снова попытались добиться плана проведения реформ, однако эта инициатива была сорвана Бисмарком[10][11]. После убийства Александра II в России к власти пришёл Александр III, период царствования которого был отмечен антиармянскими кампаниями. В Великобритании Бенджамина Дизраэли сменил Гладстон, однако он также не достиг успеха в решении армянского вопроса. Армяне тщетно пытались добиться проведения реформ ненасильственными методами, требуя только личной безопасности. Они заявляли, что не хотят переходить под власть русских, поскольку те стремились навязать русскую православную веру собственным подданным армянского происхождения и тем самым нейтрализовать их национальное самосознание[10]. Однако теперь интересы европейских держав были сосредоточены на колонизации Африки и Дальнего Востока, и армянский вопрос оказался забыт на 15 лет. Невозможность решить вопрос путём реформ подтолкнула армянское население к революционным настроениям. В 1879 году во время неурожая курды грабили армянское население, что привело к голодной смерти десятков тысяч армян.
В 1882 году в Эрзерумской области было создано одно из первых армянских объединений — «Сельскохозяйственное общество», призванное защитить армян от грабежей, осуществлявшихся курдскими и другими кочевыми племенами. В 1885 году была создана первая армянская политическая партия Арменакан, платформа которой предусматривала достижение местного армянского самоопределения при помощи просвещения и пропаганды, а также военной подготовки для сопротивления государственному террору. Программа партии не предусматривала открытого сопротивления и отделения от Османской империи даже в отдалённой перспективе. В 1887 году возникла социал-демократическая партия Гнчакян, целью которой было освобождение турецкой Армении путём революции и создание независимого социалистического государства. Программа Гнчакян предполагала участие в революции всех этнических групп турецкой Армении и последующую гарантию всех гражданских прав по европейскому образцу. Наконец, в 1890 году в Тифлисе прошёл первый съезд наиболее радикальной партии Дашнакцутюн. Программа партии предусматривала автономию в пределах Османской империи, свободу и равенство для всех групп населения, а в социальной части опиралась на создание крестьянских коммун как основных элементов нового общества. Для этого Дашнакцутюн предполагала организацию вооружённых групп, которые должны были бороться против эксплуататоров, коррумпированных чиновников и предателей, в том числе и террористическими методами. Однако большинство армянского населения после столетий репрессий и положения людей второго сорта боялось сопротивления, полагая, что оно приведёт к ещё большим страданиям. Привилегированные классы армян также не разделяли социалистические устремления армянских партий, видя в них угрозу собственному благосостоянию[6].
Не имея возможности более ждать помощи от западных держав, армяне начали борьбу, получая поддержку от армян из России. Мятежно настроенные группы организовывали вылазки на турецкую территорию от Эрзурума до Стамбула и других городов Турции, количество которых особенно увеличилось после образования партии Дашнакцутюн. Первое столкновение произошло в Эрзуруме в июне 1890 года, когда власти попытались найти оружие в армянском соборе. Несмотря на то, что оружие не было найдено, через несколько дней турки напали на армянские дома и магазины. Когда около 200 армян собралось, чтобы составить ходатайство с протестом, власти приказали им разойтись, а после отказа применили оружие. Следующее столкновение произошло в июле того же года в Стамбуле, когда представители гнчакистов вынудили армянского патриарха присоединиться к процессии во дворец для передачи султану манифеста с протестом. Солдаты и полиция окружили демонстрантов, последовала перестрелка, во время которой было убито несколько человек, включая как минимум одного полицейского. Этот случай послужил подтверждением того, что в репрессивном оттоманском обществе даже мирные демонстрации вызывают насилие.
В начале 1890-х годов армянские организации, особенно партия «Гнчакян», начали ввозить оружие и использовать террористические методы как против угнетателей армян, так и против богатых армян. Согласно доктринам марксизма, крестьянство не имело самосознания для участия в революционной деятельности, и терроризм должен был его вдохновлять. Для противодействия предложенным реформам и армянскому революционному движению Абдул-Хамид начал выстраивать новую армянскую политику, основанную на санкционированном терроре. Для этого с 1891 года он начал организовывать нападения на армян, используя, в частности, нерегулярные войска из курдских племён — хамидие («принадлежащие Хамиду»), официальным заданием которых являлось подавление армян. Хамидие имели иммунитет от уголовного преследования, сопротивление хамидие расценивалось как восстание против государства и султана, соответственно они могли грабить и терроризировать армянское население. Хамидие были переданы пастбища вдоль границы с Россией для создания исламского барьера между Россией и армянами. Также Абдул-Хамид начал программу пересмотра границ, в результате которой в округах с преобладавшим до этого армянским населением армяне стали составлять меньшинство[6][10][11][12][13].
Напишите отзыв о статье "Армянский вопрос"
Примечания
Комментарии
- ↑ Степень участия центральных властей в антиармянских действиях не всегда известна. Подробнее в статье Массовые убийства армян в 1894—1896 годах
Ссылки на источники
- ↑ 1 2 3 Vahakn N. Dadrian. Armenians in Ottoman Turkey and the Armenian Genocide // Dinah L. Shelton. Encyclopedia of Genocide and Crimes Against Humanity. Macmillan Reference, 2005. ISBN 0-02-865848-5, 9780028658483
- ↑ Akçam. From Empire to Republic: Turkish Nationalism and the Armenian Genocide. — P. 68.
- ↑ Akçam. From Empire to Republic: Turkish Nationalism and the Armenian Genocide. — P. 116-117.
- ↑ Suny. Looking toward Ararat: Armenia in modern history. — P. 106-106.
- ↑ 1 2 Stephan H. Astourian. Genocidal Process: Reflections on the Armeno-Turkish Polarization // Hovannisian. The Armenian genocide: history, politics, ethics. — P. 53-79.
- ↑ 1 2 3 4 5 Richard G. Hovannisian. The Armenian Question in the Ottoman Empire, 1876—1914 // Richard G. Hovannisian. [books.google.com/books?id=p37O_KtaUKsC The Armenian People from Ancient to Modern Times]. — Palgrave Macmillan, 1997. — Vol. II. Foreign Dominion to Statehood: The Fifteenth Century to the Twentieth Century. — P. 203-238. — 493 p. — ISBN 0312101686, ISBN 9780312101688.
- ↑ 1 2 Bloxham. The great game of genocide: imperialism, nationalism, and the destruction of the Ottoman Armenians. — P. 39-48.
- ↑ Bloxham. The great game of genocide: imperialism, nationalism, and the destruction of the Ottoman Armenians. — P. 45.
- ↑ Lepsius, J., A. M. Mendelssohn Bartholdy, and F. Thimme, eds. (1927). Die Grosse Politik der Europäischen Kabinette, 1871—1914. Sammlung der Diplomatischen Akten des Auswärtigen Amtes. Vol. 9: Der Nahe und der ferne Osten. Berlin: Deutsche Verlagsgessellschaft für Politik und Geschichte. Цитируется по Shelton. Encyclopedia of Genocide and Crimes Against Humanity. — P. 70.
- ↑ 1 2 3 Кинросс Лорд. Расцвет и упадок Османской империи = Lord Kinross. The Ottoman Centuries. The Rise and Fall of the Turkish Empire. — 1-е изд. — Москва: Крон-пресс, 2005. — 696 с. — ISBN 5-232-00732-7. Стр. 600—611
- ↑ 1 2 Vahakn N. Dadrian. Armenians in Ottoman Turkey and the Armenian Genocide. // Shelton. Encyclopedia of Genocide and Crimes Against Humanity. — P. 67-76.
- ↑ Bloxham. The great game of genocide: imperialism, nationalism, and the destruction of the Ottoman Armenians. — P. 47, 50.
- ↑ Richard G. Hovannisian. [books.google.com/books?id=p37O_KtaUKsC The Armenian People from Ancient to Modern Times]. — Palgrave Macmillan, 1997. — Vol. II. Foreign Dominion to Statehood: The Fifteenth Century to the Twentieth Century. — P. 218-219. — 493 p. — ISBN 0312101686, ISBN 9780312101688.
Литература
Книги
- Армянский вопрос. Энциклопедия/ Ред. кол.: К. С. Худавердян (отв. ред.) и др. Глав. редакция Армянской энциклопедии, Ереван, 1991, 352 с. ил., карты
- Edwin Munsell, Frances E. Willard Bliss. Turkey and the Armenian Atrocities: A Reign of Terror from Tartar Huts to Constantinople Palaces. — Edgewood Publishing Company, 1896. — 590 p.
- Richard G. Hovannisian. The Armenian genocide: history, politics, ethics. — Palgrave Macmillan, 1992. — 362 p. — ISBN 0312048475, ISBN 9780312048471.
- Ronald Grigor Suny. Looking toward Ararat: Armenia in modern history. — Indiana University Press, 1993. — 289 p. — ISBN 0253207738.
- Лорд Кинросс. Расцвет и упадок Османской империи = Lord Kinross. The Ottoman Centuries. The Rise and Fall of the Turkish Empire. — 1. — М.: Крон-пресс, 1999. — 696 с. — ISBN 5-232-00732-7.
- Israel W. Charny. Encyclopedia of genocide. — Santa Barbara, California: ABC-CLIO, 1999. — 718 p. — ISBN 9780874369281.
- Vahakn N. Dadrian. The history of the Armenian genocide: ethnic conflict from the Balkans to Anatolia to the Caucasus. — Berghahn Books, 2004. — 460 p. — ISBN 1571816666, ISBN 9781571816665.
- Richard G. Hovannisian. [books.google.com/books?id=p37O_KtaUKsC The Armenian People from Ancient to Modern Times]. — Palgrave Macmillan, 1997. — Vol. II. Foreign Dominion to Statehood: The Fifteenth Century to the Twentieth Century. — 493 p. — ISBN 0312101686, ISBN 9780312101688.
- Taner Akçam. From Empire to Republic: Turkish Nationalism and the Armenian Genocide. — Zed Books Ltd, 2004. — 273 p. — ISBN 1842775278, ISBN 9781842775271.
- Samuel Totten, William S. Parsons, Israel W. Charny. A century of genocide: critical essays and eyewitness accounts. — 2nd ed.. — Routledge, 2004. — 507 p. — ISBN 0415944295, ISBN 0415944309.
- Donald Bloxham. The great game of genocide: imperialism, nationalism, and the destruction of the Ottoman Armenians. — Oxford University Press, 2005. — 329 p. — ISBN 0199273561, ISBN 9780199273560.
- Dinah L. Shelton. Encyclopedia of Genocide and Crimes Against Humanity. — Macmillan Reference, 2005. — 1458 p. — ISBN 0028658485, ISBN 9780028658483.
- Samuel Totten, Paul Robert Bartrop, Steven L. Jacobs. Dictionary of Genocide. — Greenwood Press, 2008. — 534 p. — ISBN 0-31332-967-2, ISBN 978-0-31332-967-8.
- Ronald Grigor Suny, Fatma Müge Göçek, Norman M. Naimark. A Question of Genocide: Armenians and Turks at the End of the Ottoman Empire. — Oxford University Press, 2011. — 465 p. — ISBN 9780195393743.
- Raymond Kévorkian. The Armenian Genocide: A Complete History. — I.B.Tauris, 2011. — 1008 p. — ISBN 1848855613, ISBN 9781848855618.
Статьи
- Stephan Astourian. The Armenian Genocide: An Interpretation // The History Teacher. — Society for the History of Education, 1969. — Vol. 23, № 2 (Feb., 1990). — P. 111-160.
Ссылки
Геноцид армян в Викицитатнике? |
|
|
статьи</th><td class="navbox-list navbox-even" style="text-align:left;border-left-width:2px;border-left-style:solid;width:100%;padding:0px;background:#f0f0f0"> Армянская освободительная легенда[hy] • Эчмиадзинское собрание[hy] (1547) • Эчмиадзинское собрание[hy] (1677) • Ангехакотское собрание[hy] (1699) • Восстание в Зангезуре (1722—1730) • Восстание в Нагорном Карабахе (1724—1731)[hy] • Армянское царство (проект)[hy] (1827) • Армянское национальное возрождение • Армянский вопрос (1878 ~) • Первая Республика Армения • Севрский мирный договор • Вильсоновская Армения • Февральское восстание[en] • Республика Горная Армения • Карабахское движение (Миацум) • Карабахская война Отрывок, характеризующий Армянский вопрос– Вот как сделайте, – сказал Борис. – Je vous ferai les honneurs du camp. [Я вас буду угощать лагерем.] Лучше всего вы увидите все оттуда, где будет граф Бенигсен. Я ведь при нем состою. Я ему доложу. А если хотите объехать позицию, то поедемте с нами: мы сейчас едем на левый фланг. А потом вернемся, и милости прошу у меня ночевать, и партию составим. Вы ведь знакомы с Дмитрием Сергеичем? Он вот тут стоит, – он указал третий дом в Горках.– Но мне бы хотелось видеть правый фланг; говорят, он очень силен, – сказал Пьер. – Я бы хотел проехать от Москвы реки и всю позицию. – Ну, это после можете, а главный – левый фланг… – Да, да. А где полк князя Болконского, не можете вы указать мне? – спросил Пьер. – Андрея Николаевича? мы мимо проедем, я вас проведу к нему. – Что ж левый фланг? – спросил Пьер. – По правде вам сказать, entre nous, [между нами,] левый фланг наш бог знает в каком положении, – сказал Борис, доверчиво понижая голос, – граф Бенигсен совсем не то предполагал. Он предполагал укрепить вон тот курган, совсем не так… но, – Борис пожал плечами. – Светлейший не захотел, или ему наговорили. Ведь… – И Борис не договорил, потому что в это время к Пьеру подошел Кайсаров, адъютант Кутузова. – А! Паисий Сергеич, – сказал Борис, с свободной улыбкой обращаясь к Кайсарову, – А я вот стараюсь объяснить графу позицию. Удивительно, как мог светлейший так верно угадать замыслы французов! – Вы про левый фланг? – сказал Кайсаров. – Да, да, именно. Левый фланг наш теперь очень, очень силен. Несмотря на то, что Кутузов выгонял всех лишних из штаба, Борис после перемен, произведенных Кутузовым, сумел удержаться при главной квартире. Борис пристроился к графу Бенигсену. Граф Бенигсен, как и все люди, при которых находился Борис, считал молодого князя Друбецкого неоцененным человеком. В начальствовании армией были две резкие, определенные партии: партия Кутузова и партия Бенигсена, начальника штаба. Борис находился при этой последней партии, и никто так, как он, не умел, воздавая раболепное уважение Кутузову, давать чувствовать, что старик плох и что все дело ведется Бенигсеном. Теперь наступила решительная минута сражения, которая должна была или уничтожить Кутузова и передать власть Бенигсену, или, ежели бы даже Кутузов выиграл сражение, дать почувствовать, что все сделано Бенигсеном. Во всяком случае, за завтрашний день должны были быть розданы большие награды и выдвинуты вперед новые люди. И вследствие этого Борис находился в раздраженном оживлении весь этот день. За Кайсаровым к Пьеру еще подошли другие из его знакомых, и он не успевал отвечать на расспросы о Москве, которыми они засыпали его, и не успевал выслушивать рассказов, которые ему делали. На всех лицах выражались оживление и тревога. Но Пьеру казалось, что причина возбуждения, выражавшегося на некоторых из этих лиц, лежала больше в вопросах личного успеха, и у него не выходило из головы то другое выражение возбуждения, которое он видел на других лицах и которое говорило о вопросах не личных, а общих, вопросах жизни и смерти. Кутузов заметил фигуру Пьера и группу, собравшуюся около него. – Позовите его ко мне, – сказал Кутузов. Адъютант передал желание светлейшего, и Пьер направился к скамейке. Но еще прежде него к Кутузову подошел рядовой ополченец. Это был Долохов. – Этот как тут? – спросил Пьер. – Это такая бестия, везде пролезет! – отвечали Пьеру. – Ведь он разжалован. Теперь ему выскочить надо. Какие то проекты подавал и в цепь неприятельскую ночью лазил… но молодец!.. Пьер, сняв шляпу, почтительно наклонился перед Кутузовым. – Я решил, что, ежели я доложу вашей светлости, вы можете прогнать меня или сказать, что вам известно то, что я докладываю, и тогда меня не убудет… – говорил Долохов. – Так, так. – А ежели я прав, то я принесу пользу отечеству, для которого я готов умереть. – Так… так… – И ежели вашей светлости понадобится человек, который бы не жалел своей шкуры, то извольте вспомнить обо мне… Может быть, я пригожусь вашей светлости. – Так… так… – повторил Кутузов, смеющимся, суживающимся глазом глядя на Пьера. В это время Борис, с своей придворной ловкостью, выдвинулся рядом с Пьером в близость начальства и с самым естественным видом и не громко, как бы продолжая начатый разговор, сказал Пьеру: – Ополченцы – те прямо надели чистые, белые рубахи, чтобы приготовиться к смерти. Какое геройство, граф! Борис сказал это Пьеру, очевидно, для того, чтобы быть услышанным светлейшим. Он знал, что Кутузов обратит внимание на эти слова, и действительно светлейший обратился к нему: – Ты что говоришь про ополченье? – сказал он Борису. – Они, ваша светлость, готовясь к завтрашнему дню, к смерти, надели белые рубахи. – А!.. Чудесный, бесподобный народ! – сказал Кутузов и, закрыв глаза, покачал головой. – Бесподобный народ! – повторил он со вздохом. – Хотите пороху понюхать? – сказал он Пьеру. – Да, приятный запах. Имею честь быть обожателем супруги вашей, здорова она? Мой привал к вашим услугам. – И, как это часто бывает с старыми людьми, Кутузов стал рассеянно оглядываться, как будто забыв все, что ему нужно было сказать или сделать. Очевидно, вспомнив то, что он искал, он подманил к себе Андрея Сергеича Кайсарова, брата своего адъютанта. – Как, как, как стихи то Марина, как стихи, как? Что на Геракова написал: «Будешь в корпусе учитель… Скажи, скажи, – заговорил Кутузов, очевидно, собираясь посмеяться. Кайсаров прочел… Кутузов, улыбаясь, кивал головой в такт стихов. Когда Пьер отошел от Кутузова, Долохов, подвинувшись к нему, взял его за руку. – Очень рад встретить вас здесь, граф, – сказал он ему громко и не стесняясь присутствием посторонних, с особенной решительностью и торжественностью. – Накануне дня, в который бог знает кому из нас суждено остаться в живых, я рад случаю сказать вам, что я жалею о тех недоразумениях, которые были между нами, и желал бы, чтобы вы не имели против меня ничего. Прошу вас простить меня. Пьер, улыбаясь, глядел на Долохова, не зная, что сказать ему. Долохов со слезами, выступившими ему на глаза, обнял и поцеловал Пьера. Борис что то сказал своему генералу, и граф Бенигсен обратился к Пьеру и предложил ехать с собою вместе по линии. – Вам это будет интересно, – сказал он. – Да, очень интересно, – сказал Пьер. Через полчаса Кутузов уехал в Татаринову, и Бенигсен со свитой, в числе которой был и Пьер, поехал по линии. Бенигсен от Горок спустился по большой дороге к мосту, на который Пьеру указывал офицер с кургана как на центр позиции и у которого на берегу лежали ряды скошенной, пахнувшей сеном травы. Через мост они проехали в село Бородино, оттуда повернули влево и мимо огромного количества войск и пушек выехали к высокому кургану, на котором копали землю ополченцы. Это был редут, еще не имевший названия, потом получивший название редута Раевского, или курганной батареи. Пьер не обратил особенного внимания на этот редут. Он не знал, что это место будет для него памятнее всех мест Бородинского поля. Потом они поехали через овраг к Семеновскому, в котором солдаты растаскивали последние бревна изб и овинов. Потом под гору и на гору они проехали вперед через поломанную, выбитую, как градом, рожь, по вновь проложенной артиллерией по колчам пашни дороге на флеши [род укрепления. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ], тоже тогда еще копаемые. Бенигсен остановился на флешах и стал смотреть вперед на (бывший еще вчера нашим) Шевардинский редут, на котором виднелось несколько всадников. Офицеры говорили, что там был Наполеон или Мюрат. И все жадно смотрели на эту кучку всадников. Пьер тоже смотрел туда, стараясь угадать, который из этих чуть видневшихся людей был Наполеон. Наконец всадники съехали с кургана и скрылись. Бенигсен обратился к подошедшему к нему генералу и стал пояснять все положение наших войск. Пьер слушал слова Бенигсена, напрягая все свои умственные силы к тому, чтоб понять сущность предстоящего сражения, но с огорчением чувствовал, что умственные способности его для этого были недостаточны. Он ничего не понимал. Бенигсен перестал говорить, и заметив фигуру прислушивавшегося Пьера, сказал вдруг, обращаясь к нему: – Вам, я думаю, неинтересно? – Ах, напротив, очень интересно, – повторил Пьер не совсем правдиво. С флеш они поехали еще левее дорогою, вьющеюся по частому, невысокому березовому лесу. В середине этого леса выскочил перед ними на дорогу коричневый с белыми ногами заяц и, испуганный топотом большого количества лошадей, так растерялся, что долго прыгал по дороге впереди их, возбуждая общее внимание и смех, и, только когда в несколько голосов крикнули на него, бросился в сторону и скрылся в чаще. Проехав версты две по лесу, они выехали на поляну, на которой стояли войска корпуса Тучкова, долженствовавшего защищать левый фланг. Здесь, на крайнем левом фланге, Бенигсен много и горячо говорил и сделал, как казалось Пьеру, важное в военном отношении распоряжение. Впереди расположения войск Тучкова находилось возвышение. Это возвышение не было занято войсками. Бенигсен громко критиковал эту ошибку, говоря, что было безумно оставить незанятою командующую местностью высоту и поставить войска под нею. Некоторые генералы выражали то же мнение. Один в особенности с воинской горячностью говорил о том, что их поставили тут на убой. Бенигсен приказал своим именем передвинуть войска на высоту. Распоряжение это на левом фланге еще более заставило Пьера усумниться в его способности понять военное дело. Слушая Бенигсена и генералов, осуждавших положение войск под горою, Пьер вполне понимал их и разделял их мнение; но именно вследствие этого он не мог понять, каким образом мог тот, кто поставил их тут под горою, сделать такую очевидную и грубую ошибку. Пьер не знал того, что войска эти были поставлены не для защиты позиции, как думал Бенигсен, а были поставлены в скрытое место для засады, то есть для того, чтобы быть незамеченными и вдруг ударить на подвигавшегося неприятеля. Бенигсен не знал этого и передвинул войска вперед по особенным соображениям, не сказав об этом главнокомандующему. Князь Андрей в этот ясный августовский вечер 25 го числа лежал, облокотившись на руку, в разломанном сарае деревни Князькова, на краю расположения своего полка. В отверстие сломанной стены он смотрел на шедшую вдоль по забору полосу тридцатилетних берез с обрубленными нижними сучьями, на пашню с разбитыми на ней копнами овса и на кустарник, по которому виднелись дымы костров – солдатских кухонь. Как ни тесна и никому не нужна и ни тяжка теперь казалась князю Андрею его жизнь, он так же, как и семь лет тому назад в Аустерлице накануне сражения, чувствовал себя взволнованным и раздраженным. Приказания на завтрашнее сражение были отданы и получены им. Делать ему было больше нечего. Но мысли самые простые, ясные и потому страшные мысли не оставляли его в покое. Он знал, что завтрашнее сражение должно было быть самое страшное изо всех тех, в которых он участвовал, и возможность смерти в первый раз в его жизни, без всякого отношения к житейскому, без соображений о том, как она подействует на других, а только по отношению к нему самому, к его душе, с живостью, почти с достоверностью, просто и ужасно, представилась ему. И с высоты этого представления все, что прежде мучило и занимало его, вдруг осветилось холодным белым светом, без теней, без перспективы, без различия очертаний. Вся жизнь представилась ему волшебным фонарем, в который он долго смотрел сквозь стекло и при искусственном освещении. Теперь он увидал вдруг, без стекла, при ярком дневном свете, эти дурно намалеванные картины. «Да, да, вот они те волновавшие и восхищавшие и мучившие меня ложные образы, – говорил он себе, перебирая в своем воображении главные картины своего волшебного фонаря жизни, глядя теперь на них при этом холодном белом свете дня – ясной мысли о смерти. – Вот они, эти грубо намалеванные фигуры, которые представлялись чем то прекрасным и таинственным. Слава, общественное благо, любовь к женщине, самое отечество – как велики казались мне эти картины, какого глубокого смысла казались они исполненными! И все это так просто, бледно и грубо при холодном белом свете того утра, которое, я чувствую, поднимается для меня». Три главные горя его жизни в особенности останавливали его внимание. Его любовь к женщине, смерть его отца и французское нашествие, захватившее половину России. «Любовь!.. Эта девочка, мне казавшаяся преисполненною таинственных сил. Как же я любил ее! я делал поэтические планы о любви, о счастии с нею. О милый мальчик! – с злостью вслух проговорил он. – Как же! я верил в какую то идеальную любовь, которая должна была мне сохранить ее верность за целый год моего отсутствия! Как нежный голубок басни, она должна была зачахнуть в разлуке со мной. А все это гораздо проще… Все это ужасно просто, гадко! Отец тоже строил в Лысых Горах и думал, что это его место, его земля, его воздух, его мужики; а пришел Наполеон и, не зная об его существовании, как щепку с дороги, столкнул его, и развалились его Лысые Горы и вся его жизнь. А княжна Марья говорит, что это испытание, посланное свыше. Для чего же испытание, когда его уже нет и не будет? никогда больше не будет! Его нет! Так кому же это испытание? Отечество, погибель Москвы! А завтра меня убьет – и не француз даже, а свой, как вчера разрядил солдат ружье около моего уха, и придут французы, возьмут меня за ноги и за голову и швырнут в яму, чтоб я не вонял им под носом, и сложатся новые условия жизни, которые будут также привычны для других, и я не буду знать про них, и меня не будет». Он поглядел на полосу берез с их неподвижной желтизной, зеленью и белой корой, блестящих на солнце. «Умереть, чтобы меня убили завтра, чтобы меня не было… чтобы все это было, а меня бы не было». Он живо представил себе отсутствие себя в этой жизни. И эти березы с их светом и тенью, и эти курчавые облака, и этот дым костров – все вокруг преобразилось для него и показалось чем то страшным и угрожающим. Мороз пробежал по его спине. Быстро встав, он вышел из сарая и стал ходить. За сараем послышались голоса. – Кто там? – окликнул князь Андрей. Красноносый капитан Тимохин, бывший ротный командир Долохова, теперь, за убылью офицеров, батальонный командир, робко вошел в сарай. За ним вошли адъютант и казначей полка. Князь Андрей поспешно встал, выслушал то, что по службе имели передать ему офицеры, передал им еще некоторые приказания и сбирался отпустить их, когда из за сарая послышался знакомый, пришепетывающий голос. – Que diable! [Черт возьми!] – сказал голос человека, стукнувшегося обо что то. Князь Андрей, выглянув из сарая, увидал подходящего к нему Пьера, который споткнулся на лежавшую жердь и чуть не упал. Князю Андрею вообще неприятно было видеть людей из своего мира, в особенности же Пьера, который напоминал ему все те тяжелые минуты, которые он пережил в последний приезд в Москву. – А, вот как! – сказал он. – Какими судьбами? Вот не ждал. В то время как он говорил это, в глазах его и выражении всего лица было больше чем сухость – была враждебность, которую тотчас же заметил Пьер. Он подходил к сараю в самом оживленном состоянии духа, но, увидав выражение лица князя Андрея, он почувствовал себя стесненным и неловким. – Я приехал… так… знаете… приехал… мне интересно, – сказал Пьер, уже столько раз в этот день бессмысленно повторявший это слово «интересно». – Я хотел видеть сражение. – Да, да, а братья масоны что говорят о войне? Как предотвратить ее? – сказал князь Андрей насмешливо. – Ну что Москва? Что мои? Приехали ли наконец в Москву? – спросил он серьезно. – Приехали. Жюли Друбецкая говорила мне. Я поехал к ним и не застал. Они уехали в подмосковную. Офицеры хотели откланяться, но князь Андрей, как будто не желая оставаться с глазу на глаз с своим другом, предложил им посидеть и напиться чаю. Подали скамейки и чай. Офицеры не без удивления смотрели на толстую, громадную фигуру Пьера и слушали его рассказы о Москве и о расположении наших войск, которые ему удалось объездить. Князь Андрей молчал, и лицо его так было неприятно, что Пьер обращался более к добродушному батальонному командиру Тимохину, чем к Болконскому. – Так ты понял все расположение войск? – перебил его князь Андрей. – Да, то есть как? – сказал Пьер. – Как невоенный человек, я не могу сказать, чтобы вполне, но все таки понял общее расположение. – Eh bien, vous etes plus avance que qui cela soit, [Ну, так ты больше знаешь, чем кто бы то ни было.] – сказал князь Андрей. – A! – сказал Пьер с недоуменьем, через очки глядя на князя Андрея. – Ну, как вы скажете насчет назначения Кутузова? – сказал он. – Я очень рад был этому назначению, вот все, что я знаю, – сказал князь Андрей. – Ну, а скажите, какое ваше мнение насчет Барклая де Толли? В Москве бог знает что говорили про него. Как вы судите о нем? – Спроси вот у них, – сказал князь Андрей, указывая на офицеров. Пьер с снисходительно вопросительной улыбкой, с которой невольно все обращались к Тимохину, посмотрел на него. – Свет увидали, ваше сиятельство, как светлейший поступил, – робко и беспрестанно оглядываясь на своего полкового командира, сказал Тимохин. – Отчего же так? – спросил Пьер. – Да вот хоть бы насчет дров или кормов, доложу вам. Ведь мы от Свенцян отступали, не смей хворостины тронуть, или сенца там, или что. Ведь мы уходим, ему достается, не так ли, ваше сиятельство? – обратился он к своему князю, – а ты не смей. В нашем полку под суд двух офицеров отдали за этакие дела. Ну, как светлейший поступил, так насчет этого просто стало. Свет увидали… – Так отчего же он запрещал? Тимохин сконфуженно оглядывался, не понимая, как и что отвечать на такой вопрос. Пьер с тем же вопросом обратился к князю Андрею. – А чтобы не разорять край, который мы оставляли неприятелю, – злобно насмешливо сказал князь Андрей. – Это очень основательно; нельзя позволять грабить край и приучаться войскам к мародерству. Ну и в Смоленске он тоже правильно рассудил, что французы могут обойти нас и что у них больше сил. Но он не мог понять того, – вдруг как бы вырвавшимся тонким голосом закричал князь Андрей, – но он не мог понять, что мы в первый раз дрались там за русскую землю, что в войсках был такой дух, какого никогда я не видал, что мы два дня сряду отбивали французов и что этот успех удесятерял наши силы. Он велел отступать, и все усилия и потери пропали даром. Он не думал об измене, он старался все сделать как можно лучше, он все обдумал; но от этого то он и не годится. Он не годится теперь именно потому, что он все обдумывает очень основательно и аккуратно, как и следует всякому немцу. Как бы тебе сказать… Ну, у отца твоего немец лакей, и он прекрасный лакей и удовлетворит всем его нуждам лучше тебя, и пускай он служит; но ежели отец при смерти болен, ты прогонишь лакея и своими непривычными, неловкими руками станешь ходить за отцом и лучше успокоишь его, чем искусный, но чужой человек. Так и сделали с Барклаем. Пока Россия была здорова, ей мог служить чужой, и был прекрасный министр, но как только она в опасности; нужен свой, родной человек. А у вас в клубе выдумали, что он изменник! Тем, что его оклеветали изменником, сделают только то, что потом, устыдившись своего ложного нарекания, из изменников сделают вдруг героем или гением, что еще будет несправедливее. Он честный и очень аккуратный немец… – Однако, говорят, он искусный полководец, – сказал Пьер. – Я не понимаю, что такое значит искусный полководец, – с насмешкой сказал князь Андрей. – Искусный полководец, – сказал Пьер, – ну, тот, который предвидел все случайности… ну, угадал мысли противника. – Да это невозможно, – сказал князь Андрей, как будто про давно решенное дело. Пьер с удивлением посмотрел на него. – Однако, – сказал он, – ведь говорят же, что война подобна шахматной игре. – Да, – сказал князь Андрей, – только с тою маленькою разницей, что в шахматах над каждым шагом ты можешь думать сколько угодно, что ты там вне условий времени, и еще с той разницей, что конь всегда сильнее пешки и две пешки всегда сильнее одной, a на войне один батальон иногда сильнее дивизии, а иногда слабее роты. Относительная сила войск никому не может быть известна. Поверь мне, – сказал он, – что ежели бы что зависело от распоряжений штабов, то я бы был там и делал бы распоряжения, а вместо того я имею честь служить здесь, в полку вот с этими господами, и считаю, что от нас действительно будет зависеть завтрашний день, а не от них… Успех никогда не зависел и не будет зависеть ни от позиции, ни от вооружения, ни даже от числа; а уж меньше всего от позиции. |