Армянское дворянство
Поделись знанием:
Пьер взял ее в руки и стал читать:
«Светлейший князь, чтобы скорей соединиться с войсками, которые идут к нему, перешел Можайск и стал на крепком месте, где неприятель не вдруг на него пойдет. К нему отправлено отсюда сорок восемь пушек с снарядами, и светлейший говорит, что Москву до последней капли крови защищать будет и готов хоть в улицах драться. Вы, братцы, не смотрите на то, что присутственные места закрыли: дела прибрать надобно, а мы своим судом с злодеем разберемся! Когда до чего дойдет, мне надобно молодцов и городских и деревенских. Я клич кликну дня за два, а теперь не надо, я и молчу. Хорошо с топором, недурно с рогатиной, а всего лучше вилы тройчатки: француз не тяжеле снопа ржаного. Завтра, после обеда, я поднимаю Иверскую в Екатерининскую гошпиталь, к раненым. Там воду освятим: они скорее выздоровеют; и я теперь здоров: у меня болел глаз, а теперь смотрю в оба».
– А мне говорили военные люди, – сказал Пьер, – что в городе никак нельзя сражаться и что позиция…
– Ну да, про то то мы и говорим, – сказал первый чиновник.
– А что это значит: у меня болел глаз, а теперь смотрю в оба? – сказал Пьер.
– У графа был ячмень, – сказал адъютант, улыбаясь, – и он очень беспокоился, когда я ему сказал, что приходил народ спрашивать, что с ним. А что, граф, – сказал вдруг адъютант, с улыбкой обращаясь к Пьеру, – мы слышали, что у вас семейные тревоги? Что будто графиня, ваша супруга…
– Я ничего не слыхал, – равнодушно сказал Пьер. – А что вы слышали?
– Нет, знаете, ведь часто выдумывают. Я говорю, что слышал.
– Что же вы слышали?
– Да говорят, – опять с той же улыбкой сказал адъютант, – что графиня, ваша жена, собирается за границу. Вероятно, вздор…
– Может быть, – сказал Пьер, рассеянно оглядываясь вокруг себя. – А это кто? – спросил он, указывая на невысокого старого человека в чистой синей чуйке, с белою как снег большою бородой, такими же бровями и румяным лицом.
– Это? Это купец один, то есть он трактирщик, Верещагин. Вы слышали, может быть, эту историю о прокламации?
– Ах, так это Верещагин! – сказал Пьер, вглядываясь в твердое и спокойное лицо старого купца и отыскивая в нем выражение изменничества.
– Это не он самый. Это отец того, который написал прокламацию, – сказал адъютант. – Тот молодой, сидит в яме, и ему, кажется, плохо будет.
Один старичок, в звезде, и другой – чиновник немец, с крестом на шее, подошли к разговаривающим.
– Видите ли, – рассказывал адъютант, – это запутанная история. Явилась тогда, месяца два тому назад, эта прокламация. Графу донесли. Он приказал расследовать. Вот Гаврило Иваныч разыскивал, прокламация эта побывала ровно в шестидесяти трех руках. Приедет к одному: вы от кого имеете? – От того то. Он едет к тому: вы от кого? и т. д. добрались до Верещагина… недоученный купчик, знаете, купчик голубчик, – улыбаясь, сказал адъютант. – Спрашивают у него: ты от кого имеешь? И главное, что мы знаем, от кого он имеет. Ему больше не от кого иметь, как от почт директора. Но уж, видно, там между ними стачка была. Говорит: ни от кого, я сам сочинил. И грозили и просили, стал на том: сам сочинил. Так и доложили графу. Граф велел призвать его. «От кого у тебя прокламация?» – «Сам сочинил». Ну, вы знаете графа! – с гордой и веселой улыбкой сказал адъютант. – Он ужасно вспылил, да и подумайте: этакая наглость, ложь и упорство!..
– А! Графу нужно было, чтобы он указал на Ключарева, понимаю! – сказал Пьер.
– Совсем не нужно», – испуганно сказал адъютант. – За Ключаревым и без этого были грешки, за что он и сослан. Но дело в том, что граф очень был возмущен. «Как же ты мог сочинить? – говорит граф. Взял со стола эту „Гамбургскую газету“. – Вот она. Ты не сочинил, а перевел, и перевел то скверно, потому что ты и по французски, дурак, не знаешь». Что же вы думаете? «Нет, говорит, я никаких газет не читал, я сочинил». – «А коли так, то ты изменник, и я тебя предам суду, и тебя повесят. Говори, от кого получил?» – «Я никаких газет не видал, а сочинил». Так и осталось. Граф и отца призывал: стоит на своем. И отдали под суд, и приговорили, кажется, к каторжной работе. Теперь отец пришел просить за него. Но дрянной мальчишка! Знаете, эдакой купеческий сынишка, франтик, соблазнитель, слушал где то лекции и уж думает, что ему черт не брат. Ведь это какой молодчик! У отца его трактир тут у Каменного моста, так в трактире, знаете, большой образ бога вседержителя и представлен в одной руке скипетр, в другой держава; так он взял этот образ домой на несколько дней и что же сделал! Нашел мерзавца живописца…
В середине этого нового рассказа Пьера позвали к главнокомандующему.
Пьер вошел в кабинет графа Растопчина. Растопчин, сморщившись, потирал лоб и глаза рукой, в то время как вошел Пьер. Невысокий человек говорил что то и, как только вошел Пьер, замолчал и вышел.
– А! здравствуйте, воин великий, – сказал Растопчин, как только вышел этот человек. – Слышали про ваши prouesses [достославные подвиги]! Но не в том дело. Mon cher, entre nous, [Между нами, мой милый,] вы масон? – сказал граф Растопчин строгим тоном, как будто было что то дурное в этом, но что он намерен был простить. Пьер молчал. – Mon cher, je suis bien informe, [Мне, любезнейший, все хорошо известно,] но я знаю, что есть масоны и масоны, и надеюсь, что вы не принадлежите к тем, которые под видом спасенья рода человеческого хотят погубить Россию.
– Да, я масон, – отвечал Пьер.
– Ну вот видите ли, мой милый. Вам, я думаю, не безызвестно, что господа Сперанский и Магницкий отправлены куда следует; то же сделано с господином Ключаревым, то же и с другими, которые под видом сооружения храма Соломона старались разрушить храм своего отечества. Вы можете понимать, что на это есть причины и что я не мог бы сослать здешнего почт директора, ежели бы он не был вредный человек. Теперь мне известно, что вы послали ему свой. экипаж для подъема из города и даже что вы приняли от него бумаги для хранения. Я вас люблю и не желаю вам зла, и как вы в два раза моложе меня, то я, как отец, советую вам прекратить всякое сношение с такого рода людьми и самому уезжать отсюда как можно скорее.
– Но в чем же, граф, вина Ключарева? – спросил Пьер.
– Это мое дело знать и не ваше меня спрашивать, – вскрикнул Растопчин.
– Ежели его обвиняют в том, что он распространял прокламации Наполеона, то ведь это не доказано, – сказал Пьер (не глядя на Растопчина), – и Верещагина…
– Nous y voila, [Так и есть,] – вдруг нахмурившись, перебивая Пьера, еще громче прежнего вскрикнул Растопчин. – Верещагин изменник и предатель, который получит заслуженную казнь, – сказал Растопчин с тем жаром злобы, с которым говорят люди при воспоминании об оскорблении. – Но я не призвал вас для того, чтобы обсуждать мои дела, а для того, чтобы дать вам совет или приказание, ежели вы этого хотите. Прошу вас прекратить сношения с такими господами, как Ключарев, и ехать отсюда. А я дурь выбью, в ком бы она ни была. – И, вероятно, спохватившись, что он как будто кричал на Безухова, который еще ни в чем не был виноват, он прибавил, дружески взяв за руку Пьера: – Nous sommes a la veille d'un desastre publique, et je n'ai pas le temps de dire des gentillesses a tous ceux qui ont affaire a moi. Голова иногда кругом идет! Eh! bien, mon cher, qu'est ce que vous faites, vous personnellement? [Мы накануне общего бедствия, и мне некогда быть любезным со всеми, с кем у меня есть дело. Итак, любезнейший, что вы предпринимаете, вы лично?]
– Mais rien, [Да ничего,] – отвечал Пьер, все не поднимая глаз и не изменяя выражения задумчивого лица.
Граф нахмурился.
– Un conseil d'ami, mon cher. Decampez et au plutot, c'est tout ce que je vous dis. A bon entendeur salut! Прощайте, мой милый. Ах, да, – прокричал он ему из двери, – правда ли, что графиня попалась в лапки des saints peres de la Societe de Jesus? [Дружеский совет. Выбирайтесь скорее, вот что я вам скажу. Блажен, кто умеет слушаться!.. святых отцов Общества Иисусова?]
Пьер ничего не ответил и, нахмуренный и сердитый, каким его никогда не видали, вышел от Растопчина.
Когда он приехал домой, уже смеркалось. Человек восемь разных людей побывало у него в этот вечер. Секретарь комитета, полковник его батальона, управляющий, дворецкий и разные просители. У всех были дела до Пьера, которые он должен был разрешить. Пьер ничего не понимал, не интересовался этими делами и давал на все вопросы только такие ответы, которые бы освободили его от этих людей. Наконец, оставшись один, он распечатал и прочел письмо жены.
«Они – солдаты на батарее, князь Андрей убит… старик… Простота есть покорность богу. Страдать надо… значение всего… сопрягать надо… жена идет замуж… Забыть и понять надо…» И он, подойдя к постели, не раздеваясь повалился на нее и тотчас же заснул.
Когда он проснулся на другой день утром, дворецкий пришел доложить, что от графа Растопчина пришел нарочно посланный полицейский чиновник – узнать, уехал ли или уезжает ли граф Безухов.
Человек десять разных людей, имеющих дело до Пьера, ждали его в гостиной. Пьер поспешно оделся, и, вместо того чтобы идти к тем, которые ожидали его, он пошел на заднее крыльцо и оттуда вышел в ворота.
С тех пор и до конца московского разорения никто из домашних Безуховых, несмотря на все поиски, не видал больше Пьера и не знал, где он находился.
Ростовы до 1 го сентября, то есть до кануна вступления неприятеля в Москву, оставались в городе.
После поступления Пети в полк казаков Оболенского и отъезда его в Белую Церковь, где формировался этот полк, на графиню нашел страх. Мысль о том, что оба ее сына находятся на войне, что оба они ушли из под ее крыла, что нынче или завтра каждый из них, а может быть, и оба вместе, как три сына одной ее знакомой, могут быть убиты, в первый раз теперь, в это лето, с жестокой ясностью пришла ей в голову. Она пыталась вытребовать к себе Николая, хотела сама ехать к Пете, определить его куда нибудь в Петербурге, но и то и другое оказывалось невозможным. Петя не мог быть возвращен иначе, как вместе с полком или посредством перевода в другой действующий полк. Николай находился где то в армии и после своего последнего письма, в котором подробно описывал свою встречу с княжной Марьей, не давал о себе слуха. Графиня не спала ночей и, когда засыпала, видела во сне убитых сыновей. После многих советов и переговоров граф придумал наконец средство для успокоения графини. Он перевел Петю из полка Оболенского в полк Безухова, который формировался под Москвою. Хотя Петя и оставался в военной службе, но при этом переводе графиня имела утешенье видеть хотя одного сына у себя под крылышком и надеялась устроить своего Петю так, чтобы больше не выпускать его и записывать всегда в такие места службы, где бы он никак не мог попасть в сражение. Пока один Nicolas был в опасности, графине казалось (и она даже каялась в этом), что она любит старшего больше всех остальных детей; но когда меньшой, шалун, дурно учившийся, все ломавший в доме и всем надоевший Петя, этот курносый Петя, с своими веселыми черными глазами, свежим румянцем и чуть пробивающимся пушком на щеках, попал туда, к этим большим, страшным, жестоким мужчинам, которые там что то сражаются и что то в этом находят радостного, – тогда матери показалось, что его то она любила больше, гораздо больше всех своих детей. Чем ближе подходило то время, когда должен был вернуться в Москву ожидаемый Петя, тем более увеличивалось беспокойство графини. Она думала уже, что никогда не дождется этого счастия. Присутствие не только Сони, но и любимой Наташи, даже мужа, раздражало графиню. «Что мне за дело до них, мне никого не нужно, кроме Пети!» – думала она.
В последних числах августа Ростовы получили второе письмо от Николая. Он писал из Воронежской губернии, куда он был послан за лошадьми. Письмо это не успокоило графиню. Зная одного сына вне опасности, она еще сильнее стала тревожиться за Петю.
Несмотря на то, что уже с 20 го числа августа почти все знакомые Ростовых повыехали из Москвы, несмотря на то, что все уговаривали графиню уезжать как можно скорее, она ничего не хотела слышать об отъезде до тех пор, пока не вернется ее сокровище, обожаемый Петя. 28 августа приехал Петя. Болезненно страстная нежность, с которою мать встретила его, не понравилась шестнадцатилетнему офицеру. Несмотря на то, что мать скрыла от него свое намеренье не выпускать его теперь из под своего крылышка, Петя понял ее замыслы и, инстинктивно боясь того, чтобы с матерью не разнежничаться, не обабиться (так он думал сам с собой), он холодно обошелся с ней, избегал ее и во время своего пребывания в Москве исключительно держался общества Наташи, к которой он всегда имел особенную, почти влюбленную братскую нежность.
По обычной беспечности графа, 28 августа ничто еще не было готово для отъезда, и ожидаемые из рязанской и московской деревень подводы для подъема из дома всего имущества пришли только 30 го.
С 28 по 31 августа вся Москва была в хлопотах и движении. Каждый день в Дорогомиловскую заставу ввозили и развозили по Москве тысячи раненых в Бородинском сражении, и тысячи подвод, с жителями и имуществом, выезжали в другие заставы. Несмотря на афишки Растопчина, или независимо от них, или вследствие их, самые противоречащие и странные новости передавались по городу. Кто говорил о том, что не велено никому выезжать; кто, напротив, рассказывал, что подняли все иконы из церквей и что всех высылают насильно; кто говорил, что было еще сраженье после Бородинского, в котором разбиты французы; кто говорил, напротив, что все русское войско уничтожено; кто говорил о московском ополчении, которое пойдет с духовенством впереди на Три Горы; кто потихоньку рассказывал, что Августину не ведено выезжать, что пойманы изменники, что мужики бунтуют и грабят тех, кто выезжает, и т. п., и т. п. Но это только говорили, а в сущности, и те, которые ехали, и те, которые оставались (несмотря на то, что еще не было совета в Филях, на котором решено было оставить Москву), – все чувствовали, хотя и не выказывали этого, что Москва непременно сдана будет и что надо как можно скорее убираться самим и спасать свое имущество. Чувствовалось, что все вдруг должно разорваться и измениться, но до 1 го числа ничто еще не изменялось. Как преступник, которого ведут на казнь, знает, что вот вот он должен погибнуть, но все еще приглядывается вокруг себя и поправляет дурно надетую шапку, так и Москва невольно продолжала свою обычную жизнь, хотя знала, что близко то время погибели, когда разорвутся все те условные отношения жизни, которым привыкли покоряться.
В продолжение этих трех дней, предшествовавших пленению Москвы, все семейство Ростовых находилось в различных житейских хлопотах. Глава семейства, граф Илья Андреич, беспрестанно ездил по городу, собирая со всех сторон ходившие слухи, и дома делал общие поверхностные и торопливые распоряжения о приготовлениях к отъезду.
Графиня следила за уборкой вещей, всем была недовольна и ходила за беспрестанно убегавшим от нее Петей, ревнуя его к Наташе, с которой он проводил все время. Соня одна распоряжалась практической стороной дела: укладываньем вещей. Но Соня была особенно грустна и молчалива все это последнее время. Письмо Nicolas, в котором он упоминал о княжне Марье, вызвало в ее присутствии радостные рассуждения графини о том, как во встрече княжны Марьи с Nicolas она видела промысл божий.
– Я никогда не радовалась тогда, – сказала графиня, – когда Болконский был женихом Наташи, а я всегда желала, и у меня есть предчувствие, что Николинька женится на княжне. И как бы это хорошо было!
Соня чувствовала, что это была правда, что единственная возможность поправления дел Ростовых была женитьба на богатой и что княжна была хорошая партия. Но ей было это очень горько. Несмотря на свое горе или, может быть, именно вследствие своего горя, она на себя взяла все трудные заботы распоряжений об уборке и укладке вещей и целые дни была занята. Граф и графиня обращались к ней, когда им что нибудь нужно было приказывать. Петя и Наташа, напротив, не только не помогали родителям, но большею частью всем в доме надоедали и мешали. И целый день почти слышны были в доме их беготня, крики и беспричинный хохот. Они смеялись и радовались вовсе не оттого, что была причина их смеху; но им на душе было радостно и весело, и потому все, что ни случалось, было для них причиной радости и смеха. Пете было весело оттого, что, уехав из дома мальчиком, он вернулся (как ему говорили все) молодцом мужчиной; весело было оттого, что он дома, оттого, что он из Белой Церкви, где не скоро была надежда попасть в сраженье, попал в Москву, где на днях будут драться; и главное, весело оттого, что Наташа, настроению духа которой он всегда покорялся, была весела. Наташа же была весела потому, что она слишком долго была грустна, и теперь ничто не напоминало ей причину ее грусти, и она была здорова. Еще она была весела потому, что был человек, который ею восхищался (восхищение других была та мазь колес, которая была необходима для того, чтоб ее машина совершенно свободно двигалась), и Петя восхищался ею. Главное же, веселы они были потому, что война была под Москвой, что будут сражаться у заставы, что раздают оружие, что все бегут, уезжают куда то, что вообще происходит что то необычайное, что всегда радостно для человека, в особенности для молодого.
31 го августа, в субботу, в доме Ростовых все казалось перевернутым вверх дном. Все двери были растворены, вся мебель вынесена или переставлена, зеркала, картины сняты. В комнатах стояли сундуки, валялось сено, оберточная бумага и веревки. Мужики и дворовые, выносившие вещи, тяжелыми шагами ходили по паркету. На дворе теснились мужицкие телеги, некоторые уже уложенные верхом и увязанные, некоторые еще пустые.
Голоса и шаги огромной дворни и приехавших с подводами мужиков звучали, перекликиваясь, на дворе и в доме. Граф с утра выехал куда то. Графиня, у которой разболелась голова от суеты и шума, лежала в новой диванной с уксусными повязками на голове. Пети не было дома (он пошел к товарищу, с которым намеревался из ополченцев перейти в действующую армию). Соня присутствовала в зале при укладке хрусталя и фарфора. Наташа сидела в своей разоренной комнате на полу, между разбросанными платьями, лентами, шарфами, и, неподвижно глядя на пол, держала в руках старое бальное платье, то самое (уже старое по моде) платье, в котором она в первый раз была на петербургском бале.
Наташе совестно было ничего не делать в доме, тогда как все были так заняты, и она несколько раз с утра еще пробовала приняться за дело; но душа ее не лежала к этому делу; а она не могла и не умела делать что нибудь не от всей души, не изо всех своих сил. Она постояла над Соней при укладке фарфора, хотела помочь, но тотчас же бросила и пошла к себе укладывать свои вещи. Сначала ее веселило то, что она раздавала свои платья и ленты горничным, но потом, когда остальные все таки надо было укладывать, ей это показалось скучным.
– Дуняша, ты уложишь, голубушка? Да? Да?
И когда Дуняша охотно обещалась ей все сделать, Наташа села на пол, взяла в руки старое бальное платье и задумалась совсем не о том, что бы должно было занимать ее теперь. Из задумчивости, в которой находилась Наташа, вывел ее говор девушек в соседней девичьей и звуки их поспешных шагов из девичьей на заднее крыльцо. Наташа встала и посмотрела в окно. На улице остановился огромный поезд раненых.
Девушки, лакеи, ключница, няня, повар, кучера, форейторы, поваренки стояли у ворот, глядя на раненых.
Наташа, накинув белый носовой платок на волосы и придерживая его обеими руками за кончики, вышла на улицу.
Бывшая ключница, старушка Мавра Кузминишна, отделилась от толпы, стоявшей у ворот, и, подойдя к телеге, на которой была рогожная кибиточка, разговаривала с лежавшим в этой телеге молодым бледным офицером. Наташа подвинулась на несколько шагов и робко остановилась, продолжая придерживать свой платок и слушая то, что говорила ключница.
– Что ж, у вас, значит, никого и нет в Москве? – говорила Мавра Кузминишна. – Вам бы покойнее где на квартире… Вот бы хоть к нам. Господа уезжают.
– Не знаю, позволят ли, – слабым голосом сказал офицер. – Вон начальник… спросите, – и он указал на толстого майора, который возвращался назад по улице по ряду телег.
Наташа испуганными глазами заглянула в лицо раненого офицера и тотчас же пошла навстречу майору.
– Можно раненым у нас в доме остановиться? – спросила она.
Майор с улыбкой приложил руку к козырьку.
– Кого вам угодно, мамзель? – сказал он, суживая глаза и улыбаясь.
Наташа спокойно повторила свой вопрос, и лицо и вся манера ее, несмотря на то, что она продолжала держать свой платок за кончики, были так серьезны, что майор перестал улыбаться и, сначала задумавшись, как бы спрашивая себя, в какой степени это можно, ответил ей утвердительно.
– О, да, отчего ж, можно, – сказал он.
Наташа слегка наклонила голову и быстрыми шагами вернулась к Мавре Кузминишне, стоявшей над офицером и с жалобным участием разговаривавшей с ним.
– Можно, он сказал, можно! – шепотом сказала Наташа.
Офицер в кибиточке завернул во двор Ростовых, и десятки телег с ранеными стали, по приглашениям городских жителей, заворачивать в дворы и подъезжать к подъездам домов Поварской улицы. Наташе, видимо, поправились эти, вне обычных условий жизни, отношения с новыми людьми. Она вместе с Маврой Кузминишной старалась заворотить на свой двор как можно больше раненых.
– Надо все таки папаше доложить, – сказала Мавра Кузминишна.
– Ничего, ничего, разве не все равно! На один день мы в гостиную перейдем. Можно всю нашу половину им отдать.
– Ну, уж вы, барышня, придумаете! Да хоть и в флигеля, в холостую, к нянюшке, и то спросить надо.
– Ну, я спрошу.
Наташа побежала в дом и на цыпочках вошла в полуотворенную дверь диванной, из которой пахло уксусом и гофманскими каплями.
– Вы спите, мама?
– Ах, какой сон! – сказала, пробуждаясь, только что задремавшая графиня.
– Мама, голубчик, – сказала Наташа, становясь на колени перед матерью и близко приставляя свое лицо к ее лицу. – Виновата, простите, никогда не буду, я вас разбудила. Меня Мавра Кузминишна послала, тут раненых привезли, офицеров, позволите? А им некуда деваться; я знаю, что вы позволите… – говорила она быстро, не переводя духа.
– Какие офицеры? Кого привезли? Ничего не понимаю, – сказала графиня.
Наташа засмеялась, графиня тоже слабо улыбалась.
– Я знала, что вы позволите… так я так и скажу. – И Наташа, поцеловав мать, встала и пошла к двери.
В зале она встретила отца, с дурными известиями возвратившегося домой.
– Досиделись мы! – с невольной досадой сказал граф. – И клуб закрыт, и полиция выходит.
– Папа, ничего, что я раненых пригласила в дом? – сказала ему Наташа.
– Разумеется, ничего, – рассеянно сказал граф. – Не в том дело, а теперь прошу, чтобы пустяками не заниматься, а помогать укладывать и ехать, ехать, ехать завтра… – И граф передал дворецкому и людям то же приказание. За обедом вернувшийся Петя рассказывал свои новости.
Он говорил, что нынче народ разбирал оружие в Кремле, что в афише Растопчина хотя и сказано, что он клич кликнет дня за два, но что уж сделано распоряжение наверное о том, чтобы завтра весь народ шел на Три Горы с оружием, и что там будет большое сражение.
Графиня с робким ужасом посматривала на веселое, разгоряченное лицо своего сына в то время, как он говорил это. Она знала, что ежели она скажет слово о том, что она просит Петю не ходить на это сражение (она знала, что он радуется этому предстоящему сражению), то он скажет что нибудь о мужчинах, о чести, об отечестве, – что нибудь такое бессмысленное, мужское, упрямое, против чего нельзя возражать, и дело будет испорчено, и поэтому, надеясь устроить так, чтобы уехать до этого и взять с собой Петю, как защитника и покровителя, она ничего не сказала Пете, а после обеда призвала графа и со слезами умоляла его увезти ее скорее, в эту же ночь, если возможно. С женской, невольной хитростью любви, она, до сих пор выказывавшая совершенное бесстрашие, говорила, что она умрет от страха, ежели не уедут нынче ночью. Она, не притворяясь, боялась теперь всего.
M me Schoss, ходившая к своей дочери, еще болоо увеличила страх графини рассказами о том, что она видела на Мясницкой улице в питейной конторе. Возвращаясь по улице, она не могла пройти домой от пьяной толпы народа, бушевавшей у конторы. Она взяла извозчика и объехала переулком домой; и извозчик рассказывал ей, что народ разбивал бочки в питейной конторе, что так велено.
После обеда все домашние Ростовых с восторженной поспешностью принялись за дело укладки вещей и приготовлений к отъезду. Старый граф, вдруг принявшись за дело, всё после обеда не переставая ходил со двора в дом и обратно, бестолково крича на торопящихся людей и еще более торопя их. Петя распоряжался на дворе. Соня не знала, что делать под влиянием противоречивых приказаний графа, и совсем терялась. Люди, крича, споря и шумя, бегали по комнатам и двору. Наташа, с свойственной ей во всем страстностью, вдруг тоже принялась за дело. Сначала вмешательство ее в дело укладывания было встречено с недоверием. От нее всё ждали шутки и не хотели слушаться ее; но она с упорством и страстностью требовала себе покорности, сердилась, чуть не плакала, что ее не слушают, и, наконец, добилась того, что в нее поверили. Первый подвиг ее, стоивший ей огромных усилий и давший ей власть, была укладка ковров. У графа в доме были дорогие gobelins и персидские ковры. Когда Наташа взялась за дело, в зале стояли два ящика открытые: один почти доверху уложенный фарфором, другой с коврами. Фарфора было еще много наставлено на столах и еще всё несли из кладовой. Надо было начинать новый, третий ящик, и за ним пошли люди.
– Соня, постой, да мы всё так уложим, – сказала Наташа.
– Нельзя, барышня, уж пробовали, – сказал буфетчнк.
– Нет, постой, пожалуйста. – И Наташа начала доставать из ящика завернутые в бумаги блюда и тарелки.
– Блюда надо сюда, в ковры, – сказала она.
– Да еще и ковры то дай бог на три ящика разложить, – сказал буфетчик.
– Да постой, пожалуйста. – И Наташа быстро, ловко начала разбирать. – Это не надо, – говорила она про киевские тарелки, – это да, это в ковры, – говорила она про саксонские блюда.
– Да оставь, Наташа; ну полно, мы уложим, – с упреком говорила Соня.
– Эх, барышня! – говорил дворецкий. Но Наташа не сдалась, выкинула все вещи и быстро начала опять укладывать, решая, что плохие домашние ковры и лишнюю посуду не надо совсем брать. Когда всё было вынуто, начали опять укладывать. И действительно, выкинув почти все дешевое, то, что не стоило брать с собой, все ценное уложили в два ящика. Не закрывалась только крышка коверного ящика. Можно было вынуть немного вещей, но Наташа хотела настоять на своем. Она укладывала, перекладывала, нажимала, заставляла буфетчика и Петю, которого она увлекла за собой в дело укладыванья, нажимать крышку и сама делала отчаянные усилия.
– Да полно, Наташа, – говорила ей Соня. – Я вижу, ты права, да вынь один верхний.
– Не хочу, – кричала Наташа, одной рукой придерживая распустившиеся волосы по потному лицу, другой надавливая ковры. – Да жми же, Петька, жми! Васильич, нажимай! – кричала она. Ковры нажались, и крышка закрылась. Наташа, хлопая в ладоши, завизжала от радости, и слезы брызнули у ней из глаз. Но это продолжалось секунду. Тотчас же она принялась за другое дело, и уже ей вполне верили, и граф не сердился, когда ему говорили, что Наталья Ильинишна отменила его приказанье, и дворовые приходили к Наташе спрашивать: увязывать или нет подводу и довольно ли она наложена? Дело спорилось благодаря распоряжениям Наташи: оставлялись ненужные вещи и укладывались самым тесным образом самые дорогие.
Но как ни хлопотали все люди, к поздней ночи еще не все могло быть уложено. Графиня заснула, и граф, отложив отъезд до утра, пошел спать.
Соня, Наташа спали, не раздеваясь, в диванной. В эту ночь еще нового раненого провозили через Поварскую, и Мавра Кузминишна, стоявшая у ворот, заворотила его к Ростовым. Раненый этот, по соображениям Мавры Кузминишны, был очень значительный человек. Его везли в коляске, совершенно закрытой фартуком и с спущенным верхом. На козлах вместе с извозчиком сидел старик, почтенный камердинер. Сзади в повозке ехали доктор и два солдата.
– Пожалуйте к нам, пожалуйте. Господа уезжают, весь дом пустой, – сказала старушка, обращаясь к старому слуге.
– Да что, – отвечал камердинер, вздыхая, – и довезти не чаем! У нас и свой дом в Москве, да далеко, да и не живет никто.
– К нам милости просим, у наших господ всего много, пожалуйте, – говорила Мавра Кузминишна. – А что, очень нездоровы? – прибавила она.
Камердинер махнул рукой.
– Не чаем довезти! У доктора спросить надо. – И камердинер сошел с козел и подошел к повозке.
– Хорошо, – сказал доктор.
Камердинер подошел опять к коляске, заглянул в нее, покачал головой, велел кучеру заворачивать на двор и остановился подле Мавры Кузминишны.
– Господи Иисусе Христе! – проговорила она.
Мавра Кузминишна предлагала внести раненого в дом.
– Господа ничего не скажут… – говорила она. Но надо было избежать подъема на лестницу, и потому раненого внесли во флигель и положили в бывшей комнате m me Schoss. Раненый этот был князь Андрей Болконский.
Наступил последний день Москвы. Была ясная веселая осенняя погода. Было воскресенье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, казалось, еще не мог понять того, что ожидает Москву.
Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедившись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото, на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы отдавали даром.
В степенном и старом доме Ростовых распадение прежних условий жизни выразилось очень слабо. В отношении людей было только то, что в ночь пропало три человека из огромной дворни; но ничего не было украдено; и в отношении цен вещей оказалось то, что тридцать подвод, пришедшие из деревень, были огромное богатство, которому многие завидовали и за которые Ростовым предлагали огромные деньги. Мало того, что за эти подводы предлагали огромные деньги, с вечера и рано утром 1 го сентября на двор к Ростовым приходили посланные денщики и слуги от раненых офицеров и притаскивались сами раненые, помещенные у Ростовых и в соседних домах, и умоляли людей Ростовых похлопотать о том, чтоб им дали подводы для выезда из Москвы. Дворецкий, к которому обращались с такими просьбами, хотя и жалел раненых, решительно отказывал, говоря, что он даже и не посмеет доложить о том графу. Как ни жалки были остающиеся раненые, было очевидно, что, отдай одну подводу, не было причины не отдать другую, все – отдать и свои экипажи. Тридцать подвод не могли спасти всех раненых, а в общем бедствии нельзя было не думать о себе и своей семье. Так думал дворецкий за своего барина.
Проснувшись утром 1 го числа, граф Илья Андреич потихоньку вышел из спальни, чтобы не разбудить к утру только заснувшую графиню, и в своем лиловом шелковом халате вышел на крыльцо. Подводы, увязанные, стояли на дворе. У крыльца стояли экипажи. Дворецкий стоял у подъезда, разговаривая с стариком денщиком и молодым, бледным офицером с подвязанной рукой. Дворецкий, увидав графа, сделал офицеру и денщику значительный и строгий знак, чтобы они удалились.
– Ну, что, все готово, Васильич? – сказал граф, потирая свою лысину и добродушно глядя на офицера и денщика и кивая им головой. (Граф любил новые лица.)
– Хоть сейчас запрягать, ваше сиятельство.
– Ну и славно, вот графиня проснется, и с богом! Вы что, господа? – обратился он к офицеру. – У меня в доме? – Офицер придвинулся ближе. Бледное лицо его вспыхнуло вдруг яркой краской.
– Граф, сделайте одолжение, позвольте мне… ради бога… где нибудь приютиться на ваших подводах. Здесь у меня ничего с собой нет… Мне на возу… все равно… – Еще не успел договорить офицер, как денщик с той же просьбой для своего господина обратился к графу.
– А! да, да, да, – поспешно заговорил граф. – Я очень, очень рад. Васильич, ты распорядись, ну там очистить одну или две телеги, ну там… что же… что нужно… – какими то неопределенными выражениями, что то приказывая, сказал граф. Но в то же мгновение горячее выражение благодарности офицера уже закрепило то, что он приказывал. Граф оглянулся вокруг себя: на дворе, в воротах, в окне флигеля виднелись раненые и денщики. Все они смотрели на графа и подвигались к крыльцу.
– Пожалуйте, ваше сиятельство, в галерею: там как прикажете насчет картин? – сказал дворецкий. И граф вместе с ним вошел в дом, повторяя свое приказание о том, чтобы не отказывать раненым, которые просятся ехать.
– Ну, что же, можно сложить что нибудь, – прибавил он тихим, таинственным голосом, как будто боясь, чтобы кто нибудь его не услышал.
В девять часов проснулась графиня, и Матрена Тимофеевна, бывшая ее горничная, исполнявшая в отношении графини должность шефа жандармов, пришла доложить своей бывшей барышне, что Марья Карловна очень обижены и что барышниным летним платьям нельзя остаться здесь. На расспросы графини, почему m me Schoss обижена, открылось, что ее сундук сняли с подводы и все подводы развязывают – добро снимают и набирают с собой раненых, которых граф, по своей простоте, приказал забирать с собой. Графиня велела попросить к себе мужа.
– Что это, мой друг, я слышу, вещи опять снимают?
– Знаешь, ma chere, я вот что хотел тебе сказать… ma chere графинюшка… ко мне приходил офицер, просят, чтобы дать несколько подвод под раненых. Ведь это все дело наживное; а каково им оставаться, подумай!.. Право, у нас на дворе, сами мы их зазвали, офицеры тут есть. Знаешь, думаю, право, ma chere, вот, ma chere… пускай их свезут… куда же торопиться?.. – Граф робко сказал это, как он всегда говорил, когда дело шло о деньгах. Графиня же привыкла уж к этому тону, всегда предшествовавшему делу, разорявшему детей, как какая нибудь постройка галереи, оранжереи, устройство домашнего театра или музыки, – и привыкла, и долгом считала всегда противоборствовать тому, что выражалось этим робким тоном.
Она приняла свой покорно плачевный вид и сказала мужу:
– Послушай, граф, ты довел до того, что за дом ничего не дают, а теперь и все наше – детское состояние погубить хочешь. Ведь ты сам говоришь, что в доме на сто тысяч добра. Я, мой друг, не согласна и не согласна. Воля твоя! На раненых есть правительство. Они знают. Посмотри: вон напротив, у Лопухиных, еще третьего дня все дочиста вывезли. Вот как люди делают. Одни мы дураки. Пожалей хоть не меня, так детей.
Граф замахал руками и, ничего не сказав, вышел из комнаты.
– Папа! об чем вы это? – сказала ему Наташа, вслед за ним вошедшая в комнату матери.
– Ни о чем! Тебе что за дело! – сердито проговорил граф.
– Нет, я слышала, – сказала Наташа. – Отчего ж маменька не хочет?
– Тебе что за дело? – крикнул граф. Наташа отошла к окну и задумалась.
– Папенька, Берг к нам приехал, – сказала она, глядя в окно.
Берг, зять Ростовых, был уже полковник с Владимиром и Анной на шее и занимал все то же покойное и приятное место помощника начальника штаба, помощника первого отделения начальника штаба второго корпуса.
Он 1 сентября приехал из армии в Москву.
Ему в Москве нечего было делать; но он заметил, что все из армии просились в Москву и что то там делали. Он счел тоже нужным отпроситься для домашних и семейных дел.
Берг, в своих аккуратных дрожечках на паре сытых саврасеньких, точно таких, какие были у одного князя, подъехал к дому своего тестя. Он внимательно посмотрел во двор на подводы и, входя на крыльцо, вынул чистый носовой платок и завязал узел.
Из передней Берг плывущим, нетерпеливым шагом вбежал в гостиную и обнял графа, поцеловал ручки у Наташи и Сони и поспешно спросил о здоровье мамаши.
– Какое теперь здоровье? Ну, рассказывай же, – сказал граф, – что войска? Отступают или будет еще сраженье?
– Один предвечный бог, папаша, – сказал Берг, – может решить судьбы отечества. Армия горит духом геройства, и теперь вожди, так сказать, собрались на совещание. Что будет, неизвестно. Но я вам скажу вообще, папаша, такого геройского духа, истинно древнего мужества российских войск, которое они – оно, – поправился он, – показали или выказали в этой битве 26 числа, нет никаких слов достойных, чтоб их описать… Я вам скажу, папаша (он ударил себя в грудь так же, как ударял себя один рассказывавший при нем генерал, хотя несколько поздно, потому что ударить себя в грудь надо было при слове «российское войско»), – я вам скажу откровенно, что мы, начальники, не только не должны были подгонять солдат или что нибудь такое, но мы насилу могли удерживать эти, эти… да, мужественные и древние подвиги, – сказал он скороговоркой. – Генерал Барклай до Толли жертвовал жизнью своей везде впереди войска, я вам скажу. Наш же корпус был поставлен на скате горы. Можете себе представить! – И тут Берг рассказал все, что он запомнил, из разных слышанных за это время рассказов. Наташа, не спуская взгляда, который смущал Берга, как будто отыскивая на его лице решения какого то вопроса, смотрела на него.
– Такое геройство вообще, каковое выказали российские воины, нельзя представить и достойно восхвалить! – сказал Берг, оглядываясь на Наташу и как бы желая ее задобрить, улыбаясь ей в ответ на ее упорный взгляд… – «Россия не в Москве, она в сердцах се сынов!» Так, папаша? – сказал Берг.
В это время из диванной, с усталым и недовольным видом, вышла графиня. Берг поспешно вскочил, поцеловал ручку графини, осведомился о ее здоровье и, выражая свое сочувствие покачиваньем головы, остановился подле нее.
– Да, мамаша, я вам истинно скажу, тяжелые и грустные времена для всякого русского. Но зачем же так беспокоиться? Вы еще успеете уехать…
– Я не понимаю, что делают люди, – сказала графиня, обращаясь к мужу, – мне сейчас сказали, что еще ничего не готово. Ведь надо же кому нибудь распорядиться. Вот и пожалеешь о Митеньке. Это конца не будет?
Граф хотел что то сказать, но, видимо, воздержался. Он встал с своего стула и пошел к двери.
Берг в это время, как бы для того, чтобы высморкаться, достал платок и, глядя на узелок, задумался, грустно и значительно покачивая головой.
– А у меня к вам, папаша, большая просьба, – сказал он.
– Гм?.. – сказал граф, останавливаясь.
– Еду я сейчас мимо Юсупова дома, – смеясь, сказал Берг. – Управляющий мне знакомый, выбежал и просит, не купите ли что нибудь. Я зашел, знаете, из любопытства, и там одна шифоньерочка и туалет. Вы знаете, как Верушка этого желала и как мы спорили об этом. (Берг невольно перешел в тон радости о своей благоустроенности, когда он начал говорить про шифоньерку и туалет.) И такая прелесть! выдвигается и с аглицким секретом, знаете? А Верочке давно хотелось. Так мне хочется ей сюрприз сделать. Я видел у вас так много этих мужиков на дворе. Дайте мне одного, пожалуйста, я ему хорошенько заплачу и…
Граф сморщился и заперхал.
– У графини просите, а я не распоряжаюсь.
– Ежели затруднительно, пожалуйста, не надо, – сказал Берг. – Мне для Верушки только очень бы хотелось.
– Ах, убирайтесь вы все к черту, к черту, к черту и к черту!.. – закричал старый граф. – Голова кругом идет. – И он вышел из комнаты.
Графиня заплакала.
– Да, да, маменька, очень тяжелые времена! – сказал Берг.
Наташа вышла вместе с отцом и, как будто с трудом соображая что то, сначала пошла за ним, а потом побежала вниз.
На крыльце стоял Петя, занимавшийся вооружением людей, которые ехали из Москвы. На дворе все так же стояли заложенные подводы. Две из них были развязаны, и на одну из них влезал офицер, поддерживаемый денщиком.
– Ты знаешь за что? – спросил Петя Наташу (Наташа поняла, что Петя разумел: за что поссорились отец с матерью). Она не отвечала.
– За то, что папенька хотел отдать все подводы под ранепых, – сказал Петя. – Мне Васильич сказал. По моему…
– По моему, – вдруг закричала почти Наташа, обращая свое озлобленное лицо к Пете, – по моему, это такая гадость, такая мерзость, такая… я не знаю! Разве мы немцы какие нибудь?.. – Горло ее задрожало от судорожных рыданий, и она, боясь ослабеть и выпустить даром заряд своей злобы, повернулась и стремительно бросилась по лестнице. Берг сидел подле графини и родственно почтительно утешал ее. Граф с трубкой в руках ходил по комнате, когда Наташа, с изуродованным злобой лицом, как буря ворвалась в комнату и быстрыми шагами подошла к матери.
– Это гадость! Это мерзость! – закричала она. – Это не может быть, чтобы вы приказали.
Берг и графиня недоумевающе и испуганно смотрели на нее. Граф остановился у окна, прислушиваясь.
– Маменька, это нельзя; посмотрите, что на дворе! – закричала она. – Они остаются!..
– Что с тобой? Кто они? Что тебе надо?
– Раненые, вот кто! Это нельзя, маменька; это ни на что не похоже… Нет, маменька, голубушка, это не то, простите, пожалуйста, голубушка… Маменька, ну что нам то, что мы увезем, вы посмотрите только, что на дворе… Маменька!.. Это не может быть!..
Граф стоял у окна и, не поворачивая лица, слушал слова Наташи. Вдруг он засопел носом и приблизил свое лицо к окну.
Графиня взглянула на дочь, увидала ее пристыженное за мать лицо, увидала ее волнение, поняла, отчего муж теперь не оглядывался на нее, и с растерянным видом оглянулась вокруг себя.
– Ах, да делайте, как хотите! Разве я мешаю кому нибудь! – сказала она, еще не вдруг сдаваясь.
– Маменька, голубушка, простите меня!
Но графиня оттолкнула дочь и подошла к графу.
– Mon cher, ты распорядись, как надо… Я ведь не знаю этого, – сказала она, виновато опуская глаза.
– Яйца… яйца курицу учат… – сквозь счастливые слезы проговорил граф и обнял жену, которая рада была скрыть на его груди свое пристыженное лицо.
– Папенька, маменька! Можно распорядиться? Можно?.. – спрашивала Наташа. – Мы все таки возьмем все самое нужное… – говорила Наташа.
Граф утвердительно кивнул ей головой, и Наташа тем быстрым бегом, которым она бегивала в горелки, побежала по зале в переднюю и по лестнице на двор.
Люди собрались около Наташи и до тех пор не могли поверить тому странному приказанию, которое она передавала, пока сам граф именем своей жены не подтвердил приказания о том, чтобы отдавать все подводы под раненых, а сундуки сносить в кладовые. Поняв приказание, люди с радостью и хлопотливостью принялись за новое дело. Прислуге теперь это не только не казалось странным, но, напротив, казалось, что это не могло быть иначе, точно так же, как за четверть часа перед этим никому не только не казалось странным, что оставляют раненых, а берут вещи, но казалось, что не могло быть иначе.
Все домашние, как бы выплачивая за то, что они раньше не взялись за это, принялись с хлопотливостью за новое дело размещения раненых. Раненые повыползли из своих комнат и с радостными бледными лицами окружили подводы. В соседних домах тоже разнесся слух, что есть подводы, и на двор к Ростовым стали приходить раненые из других домов. Многие из раненых просили не снимать вещей и только посадить их сверху. Но раз начавшееся дело свалки вещей уже не могло остановиться. Было все равно, оставлять все или половину. На дворе лежали неубранные сундуки с посудой, с бронзой, с картинами, зеркалами, которые так старательно укладывали в прошлую ночь, и всё искали и находили возможность сложить то и то и отдать еще и еще подводы.
Содержание
- 1 Происхождение армянского дворянства
- 2 Институты и состав армянского дворянства
- 3 Список армянских княжеских династий поздней античности
- 4 Современное состояние армянского дворянства
- 5 Армянские дворянские титулы
- 6 Органы управления Древней Арменией
- 7 Список использованной литературы
- 8 Ссылки
- 9 Примечания
Происхождение армянского дворянства
 |
Возможно, эта статья содержит оригинальное исследование. Добавьте ссылки на источники, в противном случае она может быть выставлена на удаление.
Дополнительные сведения могут быть на странице обсуждения. (11 мая 2011) |
<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение |
Проверить нейтральность. На странице обсуждения должны быть подробности.
|
История армянского дворянства уходят корнями в родоплеменную формацию, когда протоармянские племена, отделившиеся от древнеарийской общности, выделяли из своей среды вождей для управления своим обществом, защиты территории и военных походов. Такими предводителями обычно становились лучшие представители родов и племён. Аристократический класс армянского общества назывался — «азат»[1], также именуемые «азнвакан» или «азнавур» (что переводится, как «благородный, благородного происхождения»)[2].
В переводе с современного армянского слово «азат» дословно означает «свободный», однако термин, по всей видимости, имеет более древнее значение и, вероятно, восходит к арийскому yazata («божественные», «имеющие божественное происхождение», «достойные поклонения»). Многие аристократические кланы, возводили своё происхождение либо к божествам армянского язычества, либо к героям-патриархам армянского народа. Например, княжеские роды Ваевуни и Мехнуни вели своё происхождение соответственно от Ваагна и Михра — божеств огня, войны и небесного света, справедливости. Род Арцруни считал своим предком Санасара, отца эпического Мгера из Сасна Црер, то есть того же древнеармянского божества Михра. Целая плеяда аристократических родов Армении считала своим общим прямым первопредком Айка Наапета, патриарха-родоначальника армянского народа, эпитетом которого был «дюцазн», то есть «происходящий из дицов», «отпрыск божеств». Согласно традиции, от праотца Айка и его потомков произошли княжеские роды Хорхоруни, Бзнуни, Мандакуни, Манавазян, Ангехеа (Ангех тун), Варажнуни, Востаникян (Останикиан), Апахуни, Арран тун и другие.
В разное время упоминаются различное количество армянских аристократических родов. Иногда речь идёт о девяноста родах, иногда их число доходит до трёхсот. Со временем число собственно аристократических фамилий менялось.
Армянская аристократия, как особый социальный институт, возможно, появилась уже ко времени заката государства Урарту. Роды Рштуни, Мокац, Арцруни и некоторые другие могли произойти от имён племенных вождей ещё в урартское время. Другие роды — скажем, Мамиконян, Аравелян,- были возведены в дворянское сословие специальными указами армянских царей за определённые заслуги перед двором или перед Арменией. Хотя в большинстве своём армянская аристократия состояла из собственно армянских фамилий, однако исторические хроники свидетельствуют и о значительном иноземном вливании в дворянское сословие.
В подавляющем большинстве иноземные роды имели арийское (индоевропейское) происхождение; это были в основном иранцы, аланы, греки и римляне. Особо значителен был иранский аристократический элемент; многие армянские дворянские фамилии либо были связаны с аристократическими родами Ирана, либо вовсе имели иранское (персидское, парфянское и т. п.) происхождение. К последним принадлежали знаменитые роды Аршакуни, Арташесиан, Пахлавуни и другие. Примерами родов, имевших не армянское, но арийское происхождение являются Аравелян (аланы) и Ропсян (римляне). Неарийский элемент никогда не был значителен в армянской дворянской среде и чаще всего имеет позднее происхождение. Например, Мамиконяны ведут своё происхождение от выходца из Маньчжурии Мамгона, который за свои услуги получил дворянский титул от одного из армянских царей. Некоторые христианские историки имеют тенденцию возводить часть армянских аристократических родов к ближневосточным корням. Например, Мовсес Хоренаци в своей «Истории Армении» возводит родословную своего мецената, князя Багратуни, к неармянским ближневосточным корням. Однако данные историографии указывают о существовании рода Багратуни с древнейших времён, и речь идёт именно о коренных жителях Армении. Лингвистический анализ также подтверждает, что имя Багарат скорее всего имеет арийское происхождение: от bhag = бог и arat = обильный, дословно «богообильный». Любопытно, что и сам князь Багратуни отверг версию Хоренаци.
Институты и состав армянского дворянства
Армянская аристократия всегда была важной составной частью армянского общества. Среди прочего, об этом свидетельствует и смысловая эволюция термина «нахарар» (naharar). Первоначально этот термин использовался для обозначения наследственных правителей области, но именно в значении «правитель», «начальник области». Тот же титул мог означать также и особо почётную службу (нахарарство) при царском дворе. Примерами подобных наследственных служб-нахарарств были аспетутюн (венцевозложение, традиционно принадлежавшее роду Багратуни), спарапетутюн (верховное командование армянской армией, традиционно принадлежавшее роду Мамиконян), азарапетутюн (финансовая и налоговая службы двора, прерогатива родов Гнуни и Аматуни), и малхазутюн (царская охрана, прерогатива рода Хорхоруни). Однако в ходе наследственного закрепления гаваров или определённых придворных служб за тем или иным дворянским родом, термин «нахарар» изменил своё первоначальное значение и стал обозначать «аристократа», «дворянина». Соответственно и аристократические роды стали именоваться «нахарарскими родами» или «нахарарствами» . Наряду с данной версией, существует и другая версия интерпретации термина naharar, основанная на значениях слов «nah» и «arar», то есть «первосозданные», «первородные».
Смысловая эволюция термина «нахарар» происходила параллельно с наследственным закреплением за родами гаваров Великой Армении. Например, гавар Великий Албак традиционно был наследственной вотчиной нахарарского рода Арцруни, гавар Тарон — вотчиной рода Слкуни, гавар Рштуник — соответственно, вотчиной рода Рштуни и т. д. Наряду с этим, появляется традиционная родовая символика, которая в большинстве своём уходит корнями в древнейшие родоплеменные верования и тотемы армянских кланов. Хотя данные по армянской геральдике весьма скудны, но достоверно известно, что наиболее распространёнными символами были орёл, лев и горный баран. Так на гербе династии Арташесян были изображены орлы и символ солнца. Символом нахараров Багратуни был орёл, держащий в когтях овцу. Династический герб киликийского королевского дома Лусинянов (Лузиньянов) отражал западноевропейское геральдическое влияние и состоял из красных львов и крестов на жёлто-синем фоне щита.
Нахарарские фамилии древней Армении записывались в так называемые «Гахнамаки» и «Зоранамаки» — официальные грамоты, которые перечисляли роды в зависимости от критериев почёта и значимости. Разница между «Гахнамаком» и «Зоранамаком» состояла в критериях, по которым устанавливалась степень почётности того или иного рода. «Зоранамак» основывался на сугубо военной мощи того или иного рода — количестве конных и пеших войск, ответственности по защите северных, восточных, южных или западных рубежей Армении, а также количестве воинской силы, которую предоставлял определённый род в распоряжение царя Великой Армении в случае военных действий. В отличие от «Зоранамака», «Гахнамак» составлялся на основе политико-экономической значимости родов: обширности их владений, богатстве, связях и влиянии на царский двор и т. п.
С «Гахнамаками» и «Зоранамаками» связаны два других понятия армянской аристократии — «бардз» (bardz) и «патив» (patiw). «Бардз» дословно означает «подушка»; это место, которое занимал предводитель рода за царским столом, будь то во время совета или во время празднеств. Во время застолий родоначальники восседали на специальных подушках — отсюда и название. «Бардзы» (места за столом, но фактически и соответствующее положение знати при царском дворе) распределялись в зависимости от «патива», то есть «достоинства», «чести», «почёта» рода. Последнее, видимо, и закреплялось в «Гахнамаках» и «Зоранамаках».
Сословие азатов-нахараров имело внутрисословное деление. Во главе дворянской пирамиды стоял царь — арка (arqa). Само слово arqa происходит от общеарийского корня, сохранившегося в аналогах правителей в других индоевропейских языках: arxatos (греческ.), rex (латинск.), raja (индоарийск.), roi (французск.).
Сыновья царя, то есть принцы, назывались сепухами (sepuh). Особую роль занимал старший наследный принц, который именовался аваг сепухом (awag sepuh). В случае кончины царя и при отсутствии каких-либо особых оговорок касательно престолонаследия, именно аваг сепух автоматически наследовал престол отца.
Вторым по значимости после царя были бдешхи. Бдешх (bdeshx) — это правитель большой приграничной области Великой Армении. Бдешхи по сути были полновластными правителями приграничных областей, вице-королями (-царями), и по своим привилегиям лишь незначительно уступали царю страны. Они имели свой двор, армию, взимали налоги и пошлины и даже имели право чеканить монету.
На третьей ступени аристократического сословия после царя и бдешхов были собственно князья. Князь (ishxan) имел свою вотчину (hayreniq) и резиденцию (dastakert) . Во главе княжеского рода (клана) стоял танутер (tanuter). Само слово «род» или «клан» передавались разными, но близкими по значению словами — tohm и tun. Соответственно, танутер означало «глава клана», «глава рода», «родовладыка».
Во главе всего аристократического сословия стоял великий князь — metz ishxan или ishxanac ishxan, также называемый в некоторых источниках мецамец (metzametz). Он считался предводителем дворянства и имел особые привилегии и обязанности. Например, в случае кончины царя и отсутствии наследников-сепухов, великий князь должен был временно выполнять обязанности царя, пока не решатся вопросы престолонаследия. Однако в действительности вопросы престолонаследия решались заранее или же посредством междоусобных войн.
Таким образом, пирамида дворянского сословия Великой Армении выглядела следующим образом:
- Arqa
- Bdeshx
- Ishxan
Она, однако, отражает традицию именно Великой Армении, и то в ранний период её истории. Разумеется, со временем структура дворянства менялась, отражая особенности той или иной армянской территории, исторического этапа в развитии или специфику социальных отношений. Например, в средневековье в Киликийской Армении названия и состав дворянства претерпели некоторые изменения.
- Arqa
- Bdeshx
- Ishxanac Ishxan (или Metz Ishxan)
- Ishxan
- Thagawor или Inqnakal
- Bdeshx
- Paronac Paron (или Metz Paron)
- Paron
В Киликийской Армении появились также перенятые из Европы тонкости деления дворянского сословия, такие как «парон» (барон), «тэр» или «синьор» (сеньор), «бердатер» (владыки крепостей) и т. п. . В Киликии также появились рыцари, которые тоже причислялись к дворянскому сословию. Сами рыцари — dziawor и hetzelwor — чаще всего, хотя и не всегда, происходили из паронов.
Изменились также некоторые внешние атрибуты, скажем, если в Великой Армении при обращении к дворянину было принято использовать слова «тиар» (tiar) или «тэр» (ter), то в Киликийской Армении наряду с этими обращались также словом «парон» (отсюда и современное армянское «господин»).
В позднесредневековой Армении и в новое время в различных провинциях-наангах страны использовались различные деления и титулы для дворянского сословия. Скажем, в Арцахе периода Хамсы («Пятикняжества») титулу «ишхана» соответствовал «мелик» . Ниже меликов (хотя иногда и попеременно с ним) использовался титул арюрапет или юзбаши (буквально, «сотник»). А с вхождением восточной Армении (Карабаха, Эриванской и Карсской областей) в состав Российской империи среди армянского дворянства распространяются титулы, обычаи и социальные институты российского дворянского сословия.
Список армянских княжеских династий поздней античности
Здесь (возможно неполный) список армянских дворянских родов эпохи Аршакидов. Жирным шрифтом выделены роды носившие титул царя (до создания или после падения царства Аршакидов). Список составлен на основе Зоранамака.
| Название рода | Происхождение, согласно Кириллу Туманову |
Происхождение, согласно Мовсесу Хоренаци |
Кол. конницы в царской армии[3] |
должность/титул |
|---|---|---|---|---|
| Абелян | Камсаракан[4] | от некоего Абела[5] | 300 | нахарар |
| Абраамян | - | - | 100 | нахарар |
| Авацаци | - | - | 200 | нахарар |
| Айценакан | - | - | 100 | нахарар |
| Акацаци | - | - | 50 | нахарар |
| Акеаци | - | местное[6] | 300 | нахарар |
| Алдзнеаци | - | ассирийское, от Сенекерима[7] | 4000 | бдешх |
| Амаскуни | - | - | 200 | нахарар |
| Аматуни | мидийское или маннейское[8] | маннейское-еврейское [9] | 200 | нахарар |
| Англы | - | от Хайкида Торка Ангела[10] | 3400 | бдешх, хранитель царских гробниц и сокровищ[11] |
| Андзеваци | кардухи-мидийское[12] | местное[6] | 500 | нахарар |
| Апахуни | урартское[13] | Хайкиды[14] | 1000 | нахарар |
| Аравелян | аланское[15] | аланское, от царицы Сатеник[16] | 500 | нахарар |
| Арташесян | - | парфянское, Аршакиды,от Арташеса,внука парфянина Валаршака | 300 | нахарар |
| Аравенян | Ервандиды[15] | от Хайкида Вахагна[17] | 300 | нахарар |
| Арцруни | Ервандиды[18] | ассирийское, от Сенехерима[19] | 1000 | нахарар |
| Аршакуни | парфянское, Аршакиды | - | 40000 | царь |
| Асчшнян | - | - | 50 | нахарар |
| Ашоцяны | парфянское, [en.wikipedia.org/wiki/House_of_Mihran Михраниды] [20] | от Хайкида Гушара[21] | 500 | нахарар |
| Ашхадарян | - | - | 100 | нахарар |
| Багратуни | Ервандиды[22] | иудейское, от принца Шамбата [23] | 1500 | аспет, коронующий царя |
| Богуни | - | - | 100 | нахарар |
| Бакан | - | - | 50 | нахарар |
| Басенаци | урартское[24] | - | 600 | нахарар |
| Бзнуни | урартское[25], от принца Биаса[26] | от Хайкида База[27] | 3000 | нахарар |
| Бохаеци | - | - | 300 | нахарар |
| Бужуни | - | - | 200 | нахарар |
| Ванандаци | - | от булгара Влндура Вунда[28] | 1000 | нахарар |
| Вахевуни | Ервандиды[29] | от Хайкида Вахагна[17] | 1000 | нахарар |
| Варажнуни | - | от Хайкида Ваража, потомка Гелама[30] | 300 | нахарар |
| Варазартикян | - | - | 100 | нахарар |
| Вардзаруни | - | - | 200 | нахарар |
| Варжнунян | - | - | 100 | нахарар |
| Варнуни | - | - | 50 | нахарар |
| Вижануни | - | - | 50 | нахарар |
| Габелян | Камсаракан[4] | от некоего Габала[5] | 300 | управляющий царскими хранилищами[5] |
| Гардманцы | - | от Хайкида Арана[31] | 1000 | нахарар |
| Гзрикян | - | - | 50 | нахарар |
| Гзчуни | - | - | 50 | нахарар |
| Гнтуни | ханаанское[32] | ханаанское[33] | 300 | управляющий царской гардеробной[32][33] |
| Гнуни | Ервандиды[34] | ассирийское, от Сенехерима[19] | 500 | сенекал, старший дворецкий[35], управляющий погребами[36] |
| Голтнецы | Багратуни[37] | от Хайкида Сисака[38] | 500 | нахарар |
| Григоряны | парфянское, [en.wikipedia.org/wiki/House_of_Suren Сурениды][39] | парфянское, Сурениды[40] | - | католикос |
| Гугараци | - | от Митрдата Киосского[41] | 4500 | бдешх |
| Гукан | - | - | 50 | нахарар |
| Димаксян | - | некий Нерсес, сын Гисака[42] | 300 | нахарар |
| Дзюнакан | Камсаракан[43] | - | 300 | управляющий летними дворцами царя[43][44] |
| Енцайаци (Енцаки) | Мардпетакан[45] | - | 4000 | нахарар |
| Еруандуни | Ервандиды[46] | - | 300 | нахарар |
| Зандалан | - | - | 50 | нахарар |
| Зарехаванян | Ервандуни-Арцруни [47] | от Хайкида Зареха, потомка Вахагна[48] | 300 | нахарар |
| Каджберуни | каскайское[49] | - | 100 | нахарар |
| Кадмяны | - | от Хайкида Кадмоса[50][51] | 13200 | нахарар |
| Камсаракан | Карин-Пахлевиды[52] | Карин-Пахлевиды[40] | 600 | нахарар |
| Каспеци | - | - | 3000 | нахарар |
| Кичан | - | - | 50 | нахарар |
| Кордваци | - | местное[6] | 1000 | нахарар |
| Кчруни | - | - | 50 | нахарар |
| Мазазаци | - | - | 500 | нахарар |
| Мамиконян | местное, тайское[53] | китайское[54] | 1000 | спарапет, верховный главнокомандующий войском |
| Манауазян | урартское[55], от царя Менуаса[26] | от Хайкида Манауаза[27] | 1000 | нахарар |
| Мандакуни | маннейское, народ Манда[56] | от некоего храбреца Миандака[57] | 300 | нахарар |
| Мардпетакан | мидийско-маннейское[58] | Хайкиды[59] | - | евнух, управляющий царским двором[58] |
| Мехнуни | - | - | 100 | нахарар |
| Мокаци | - | местное[6] | 1000 | нахарар |
| Мурацян | - | мидийское, от Аждахака[60] | 300 | нахарар |
| Ордуни | урартское[24] | от Хайкида База[27] | 700 | нахарар |
| Палуни | - | - | 300 | нахарар |
| Патспатуни | - | - | 50 | нахарар |
| Рштуни | урартское, от царя Руша[61] | от Хайкида Сисака[38] | 1000 | нахарар |
| Ропсян | армяно-римское[62] | армяно-римское[63] | 100 | нахарар |
| Сааруни | - | - | 300 | нахарар |
| Сагратуни | - | - | 100 | нахарар |
| Содаци | - | - | 50 | нахарар |
| Сюни (Сисакян) | - | от Хайкида Сисака[64] | 19400 | нахарар |
| Слкуни | маннейское, народ Сала[65] | от некоего храбреца Слака[57] | 300 | нахарар |
| Спандуни | Камсаракан[66] | - | 300 | управляющий мясобойнями[44] |
| Тайгрян | - | - | 50 | нахарар |
| Тамбараци | - | - | 100 | нахарар |
| Трпатуни | - | - | 100 | нахарар |
| Труни | - | от некоего Тура[67] | 300 | нахарар |
| Утиаци | - | от Хайкида Арана[31] | 1000 | нахарар |
| Хабужян | - | - | 100 | нахарар |
| Хавнуни | Камсаракан[68] | - | 300 | управляющий охотой и ловчими птицами[44] |
| Хамастунян | - | - | 100 | нахарар |
| Хорхоруни | хурритское[69] | от Хайкида Хора[70] | 1000 | малхаз, начальник охраны царя[69] |
| Цавдейцы | - | от Хайкида Арана[31] | 1000 | нахарар |
| Цохкепан | - | - | 100 | нахарар |
| Цопаци | - | - | 1000 | бдешх |
Современное состояние армянского дворянства
История армянского дворянства, как и история армянского народа, полна драматизма. Иногда, во время междоусобных войн, истреблялись целые роды. Многие аристократические роды погибли во время войн с иноземными захватчиками — арабами и тюрками. Последние, осознавая, что армянское государство держится на аристократии, вели активную политику на уничтожение армянского дворянства. Так, в 705 году арабский остикан (наместник) Армении обманом пригласил в Нахичеван около восьмисот армянских дворянских родов вместе с сопровождающей охраной якобы для переговоров и всех уничтожил. Несмотря на это, некоторые дворянские роды пережили эту трагедию и продолжили своё существование. Часть потомков армянского дворянства добилась высоких чинов при иноземных королевских дворах. Так потомки армянских Арцруни стали влиятельными вельможами при грузинском дворе, а грузинская ветвь армянских нахараров Багратуни взошла на престол и стала правящим домом в Грузии (см. Багратионы). Целая плеяда армян по происхождению наследственно управляла византийским престолом (см. Македонская династия и Комнины). В результате династических браков, потомки армянского королевского рода Лусинянов (Лузиньянов), правивших в Киликии и на Кипре, слились с представителями западноевропейской королевской династии Савой (Савуа), правившей в Италии. Другие же потомки нахарарских родов дали начало средневековым армянским дворянским династиям, таким как Закаряны, Прошяны, Кюрикяны, Орбеляны, Арцруни-Махканабердские, Торникяны и др. Последние сыграли значительную роль в освободительной борьбе армянского народа и в сохранении армянской государственности.
Особо отличились в XIII веке князья Закаряны — Закарэ и Иванэ, военно-политическая значимость и влияние которых были настолько велики, что они фактически являлись полновластными правителями Армении. Пожалуй, последние крупицы армянской государственности были сохранены полузависимыми князьями-меликами Арцаха, известными как меликства Хамсы (от арабского «пять княжеств»), вплоть до вхождения восточной Армении в состав Российской империи. Российские императоры либо признавали титулы армянских аристократов, либо сами возводили в дворянское достоинство видных деятелей армянского происхождения, при этом активно использовало потенциал армянского дворянства. В этот период выделились дворянские роды Мадатянов (Мадатовых), Лазарянов (Лазаревых), Бейбутовых (Бебутовы), Пирумянов (Пирумовых), Лорис-Меликовых и др.
Аристократическая традиция в Армении претерпела новый удар при советской власти, когда армянское дворянство было упразднено как сословие и подверглось систематическим гонениям. Многие представители дворянства были репрессированы, сосланы в колонии и трудовые лагеря, либо вовсе расстреляны. Другие вынуждены были скрывать своё дворянское происхождение, меняя фамилии и скрывая свою родословную. Лишь немногим удалось сохранить свою семейную традицию, переселившись за пределы Армении.
С восстановлением независимости Армении были предприняты важные шаги для возрождения традиций армянской аристократии. В октябре 1992 года в Армении был создан Союз армянских дворян, который зарегистрирован при министерстве юстиции Армении как общественная неправительственная организация. Союз возглавляет Предводитель армянского дворянства, Великий Князь, доктор технических наук, академик Геворг Пирумян.
Союз насчитывает около 400 потомков и представителей дворянских сословий Армении. Членами Союза могут стать представители древних и новых армянских аристократических династий и родов, а также носители иностранных дворянских титулов, живущих в Республике Армения и за её пределами, независимо от их политических и религиозных взглядов, возраста и пола.
Основными целями Союза армянских дворян являются:
- Возрождение армянского дворянства и его былой роли и значения в жизни общества и государства;
- Возрождение лучших традиций армянского дворянства и восстановление принципов чести, достоинства, морали и этики дворянства;
- Восстановление геральдики аристократических династий и их генеалогии;
- Собрание и научное исследование архивных материалов, изучение истории армянского дворянства и отдельных династий;
- Представление широким слоям населения истории армянского дворянства и аристократических династий, семей и предков через средства массовой информации и публичные лекции.
Армянские дворянские титулы
| Армянские дворянские титулы | Управление |
|---|---|
| Спарапет | Войско |
| Азарапет | Экономика |
| Тагадир | Коронование царя |
| Крмапет(до 301 г.)
Католикос (после 301 г.) |
Церковь |
| Сенекапет | Канцелярия |
| Мардапет | Строение зданий |
| Малхаз | Охрана |
| Неркини (евнух) | Обслуживание |
| Управляющий мясобойнями | Мясобойни |
| Летний евнух | Летнее обслуживание |
| Сенекал | Старший слуга |
| Управляющий царским погребом | Царский погреб |
| Управляющий царскими хранилищами | Царские хранилиища |
| Управляющий царской охотой | Охота |
| Хранитель царских гробниц и сокровищ | Сокровища |
| Управляющий царской гардеробной | Гардеробная |
| Бдешх | Пограничная область |
| Царь | Государство |
Армянские дворянские титулы были у нахараров.Нахарары не только служили в царском дворе но и управляли ашхарами и гаварами.
У нахараров была строго-наследственная власть.
Органы управления Древней Арменией
Верховным органом управления в Древней Арменией был Ашхаражохов. Он образовался ещё в эпоху Аратты. Этот орган издавал законы в Армении.Это была законодательная власть.Вместе с царём этот орган решал вопросы у горы Нпат.
Список использованной литературы
- Великий Князь Геворг Пирумян. Союз Армянских Дворян. Интервью «Васн Айутян», № 2, 2003.
- Алексей Г. Сукиасян. История Киликийского армянского государства и права (XI—XIV вв.). Ереван, «Митк», 1969.
- Мовсес Хоренаци. История Армении. Ереван, «Айастан», 1990.
- Ованес Драсханакертци. История Армении. Ереван, «Советакан Грох», 1984.
- Рафаэл Матевосян. К вопросу о происхождении Багратидов. «Армянский Вестник», № 1-2, 2001.
- Раффи. Меликства Хамсы. Ереван, «Наири», 1991.
- Армянская Советская Энциклопедия. Ереван, «Айкакан Анрагитаран», 1977—1979.
- Robert Bedrosian. The Turco-Mongol Invasions and the Lords of Armenia in the 13-14th Centuries. New York, Columbia University, 1979.
- Рафаэл Абрамян. Армянское рыцарство (IV—VI вв.). «Армянский Вестник», № 1-2, 1999.
- Ромэн Тёр-Газарян. Армяне на Византийском престоле. Электронное издание www.armenia.ru, 2003.
- Александр Петросов. Львы, корона и сегодняшний день. «Ноев Ковчег», № 7 (65) Август 2003.
Напишите отзыв о статье "Армянское дворянство"
Ссылки
- [armenian-nobility.com/ru/ Официальный сайт «Союза Армянских Дворян»]
Примечания
- ↑ Вреж Атабекян. [www.bvahan.com/armenianway/AW/Nobility/Atabekian_Arm_Nobility_Glossary_Rus.html АРМЯНСКОЕ ДВОРЯНСТВО: ТЕРМИНОЛОГИЧЕСКИЙ СЛОВАРЬ] (рус.). Союз Армянских Дворян (2004). Проверено 5 сентября 2010. [www.webcitation.org/65E4xn2y1 Архивировано из первоисточника 5 февраля 2012].
Азат — (azat, дословно — «свободный», первоначально, видимо, «божественный» от арийского yazata) Дворянин, аристократ. Термин восходит к арийскому yazata, что дословно означает «божественный», «имеющий божественное происхождение», «достойный поклонения». Иногда (в поздней истории Армении) под азатами понимали мелкое дворянство, в отличие от нахараров, представителей великокняжеских родов. См. также азнавур.
- ↑ Вреж Атабекян. [www.bvahan.com/armenianway/AW/Nobility/Atabekian_Arm_Nobility_Glossary_Rus.html АРМЯНСКОЕ ДВОРЯНСТВО: ТЕРМИНОЛОГИЧЕСКИЙ СЛОВАРЬ] (рус.). Союз Армянских Дворян (2004). Проверено 5 сентября 2010. [www.webcitation.org/65E4xn2y1 Архивировано из первоисточника 5 февраля 2012].
Азнавур — (aznawowr) Одно из обозначений дворянина, аристократа. Этот армянский термин позже перешёл в грузинский язык в виде «азнаури», что также обозначал дворянина.
- ↑ все числа приведены согласно "Зоранамаку".
- ↑ 1 2 Cyrille Toumanoff, Studies in Christian Caucasian History. Washington D.C.: Georgetown University Press, 1963, p. 220
The Princes Gabelean were sovereign in the land of that name in Ayrarat, on the right bank of the middle Araxes, across the river from the Abeleans, together with whom they are frequently mentioned in the monuments. Like the Abeleans, they seem to have been a junior branch of the House of Kamsarakan.
- ↑ 1 2 3 www.vehi.net/istoriya/armenia/khorenaci/02.html Мовсес Хоренаци, "История Армении", кн. 2, гл. 7]
Над хранилищами (назначается) некто по имени Габал, ведать обслуживанием и престолами — Абел; царь жалует им деревни, кои носят их имена, как и нахарарства — Абелеанк и Габелеанк.
- ↑ 1 2 3 4 [www.vehi.net/istoriya/armenia/khorenaci/02.html Мовсес Хоренаци, "История Армении", кн. 2, гл. 8]
Приметив (некоего) мокца, мужа из соответствующей области (Мокк), главаря водруженной мечами толпы, он учреждает там нахарарство. То же самое (относится к родам) Кордваци, Андзеваци и Акеаци.
- ↑ [www.vehi.net/istoriya/armenia/khorenaci/01.html Мовсес Хоренаци, "История Армении", кн. 1, гл. 23]
Мы забыли было про Сенекерима, ибо приблизительно восемьюдесятью годами раньше царствования Навуходоносора царем Ассирии был Сенекерим, который осадил Иерусалим в дни иудейского вождя Иезекии. Он был убит своими сыновьями Адрамелеком и Санасаром, которые спаслись бегством у нас. Одного из них наш храбрый предок Скайорди поселил на юго-западе нашей страны, близ границ той же Ассирии; это был Санасар. Его потомство разрослось и умножилось и заполнило гору, называемую Симом. Впоследствии выдающиеся и главные из них, выказав верность на службе наших царей, удостоились получения сана бдеашхства этих краев.
- ↑ Cyrille Toumanoff, Studies in Christian Caucasian History. Washington D.C.: Georgetown University Press, 1963, p. 197
The Princes Amatuni were a Caspio-Median, or Mannaean, dynastic house from Artaz, with the city of Shawarshan (later Maku, in northeastern Vaspurakan), situated between lakes Van and Urmia (Mantiane), which subsequently ruled a State in Aragatsotn, in Ayrarat, centered in the castle of Oshakan. They were variously attributed a descent from Astyages of Media and a Hebrew descent.
- ↑ [www.vehi.net/istoriya/armenia/khorenaci/02.html Мовсес Хоренаци, "История Армении", кн. 2, гл. 57]
В дни его, говорят, прибыл из восточных краев Арийский страны род Аматуни. Изначально они иудеи — происходят от некоего Мануке, у которого был сын огромного роста и силы, нареченный Самсоном согласно обычаю иудеев присваивать имена предков в надежде (на сходство с ними). И вправду, даже и теперь можно наблюдать это среди потомков Аматуни, людей статных, благородных и сильных и во всех отношениях достойных. Они были уведены Аршаком, первым парфянским царем, и преуспели там, в Арийской стране, достигнув высоких почестей в краю Ахматана. Часть персов называет их Мануеан, по имени предка.
- ↑ [www.vehi.net/istoriya/armenia/khorenaci/02.html Мовсес Хоренаци, "История Армении", кн. 2, гл. 8]
Мужа с мрачным лицом и высокого роста, грубого сложения, со сплющенным носом и свирепым взглядом глубоко посаженных глаз, потомка внука Хайка Паскама по имени Торк, прозванного Ангелеа из-за крайне безобразного вида, могучего исполина, он назначает наместником западного края. По неприглядности лица он и род его наименовывает Ангелтун.
- ↑ Cyrille Toumanoff, Studies in Christian Caucasian History. Washington D.C.: Georgetown University Press, 1963, p. 167
The chief, eponymous, fortress of Ingilene, and apparently of the entire March, was Angl, seemingly the Ingalawa of the Hittite records and afterwards the holy city of the Orontids and capital, under the name of Carcathiocerta, of their Sophenian kingdom. As such it housed the royal treasures and the tombs of the ancient - Orontid - kings.
- ↑ Cyrille Toumanoff, Studies in Christian Caucasian History. Washington D.C.: Georgetown University Press, 1963, p. 198
The Princes Andzewats'i, of the canton of the same name with the chief castle of Kangvar, southeast of Van and northwest of Ake, were possibly a branch of the ancient Medo-Carduchian Princes of Mahkert.
- ↑ Cyrille Toumanoff, Studies in Christian Caucasian History. Washington D.C.: Georgetown University Press, 1963, p. 199
The Princes Apahuni were sovereign in the homonymous land in the upper valley of the Arsanias, north of Van, in what was later Turuberan. The historical tradition asserts their greatness and the Haykid origin in common with the Houses of Bznuni, of Manawazean, and of Orduni, which signified the - probably royal - Urartian origin
- ↑ [www.vehi.net/istoriya/armenia/khorenaci/02.html Мовсес Хоренаци, "История Армении", кн. 2, гл. 8]
После этого Валаршак утверждает нахарарство Цопк в так называемой Четвертой Армении, а также нахарарства Апахуни, Манавазеан и Бзнунакан, из родов соответствующих потомков Хайка.
- ↑ 1 2 Cyrille Toumanoff, Studies in Christian Caucasian History. Washington D.C.: Georgetown University Press, 1963, p. 199
The Princes Arawelean or Aruelean and the Princes Arawenean held territories in Ayrarat, the former being traditionally descended from the Kings of Alania (Ossetia) and the latter being, together with the Zarebawanids, a - traditionally Haykid - line of the Orontids.
- ↑ [www.vehi.net/istoriya/armenia/khorenaci/02.html Мовсес Хоренаци, "История Армении", кн. 2, гл. 58]
В его дни также и Аравелеаны, аланского племени, родственники Сатиник, прибывшие вместе с нею, были возведены в (отдельный) род и в нахарарство Армянской страны, в качестве сородичей великой царицы.
- ↑ 1 2 www.vehi.net/istoriya/armenia/khorenaci/01.html Мовсес Хоренаци, "История Армении", кн. 1, гл. 31]
Далее в песне сказывалось, что Вахагн сражался с драконами и победил их и приписывались ему некоторые подвиги, очень похожие на Геракловы. Его потомками являются Вахуни, (потомками) младшего его сына Аравана — Аравенеаны.
- ↑ Cyrille Toumanoff, Studies in Christian Caucasian History. Washington D.C.: Georgetown University Press, 1963, p. 199
The Princes Artsruni formed a line of the Orontid Dynasty which was settled by the Artaxiad kings away from Sophene, on the Median border.
- ↑ 1 2 [www.vehi.net/istoriya/armenia/khorenaci/02.html Мовсес Хоренаци, "История Армении", кн. 2, гл. 7]
Оба эти дома — Арцруни и Гнуни — происходят от отпрысков Сенекерима.
- ↑ Cyrille Toumanoff, Studies in Christian Caucasian History. Washington D.C.: Georgetown University Press, 1963, pp. 185-192
- ↑ [www.vehi.net/istoriya/armenia/khorenaci/02.html Мовсес Хоренаци, "История Армении", кн. 2, гл. 8]
Но Валаршак утвердил за отпрысками Гушара Хайкида также княжество Ашоцк и владение Таширк.
- ↑ Cyrille Toumanoff, Studies in Christian Caucasian History. Washington D.C.: Georgetown University Press, 1963, p. 199
The Princes Bagratuni (the Bagratids) were a separate line of the Orontids .
- ↑ [www.vehi.net/istoriya/armenia/khorenaci/01.html Мовсес Хоренаци, "История Армении", кн. 1, гл. 22]
И он, говорят, выпросил у Навуходоносора одного из пленных иудейских вождей, по имени Шамбат, привел его и поселил в нашей стране, с большими почестями. Летописец утверждает, что именно от него происходит род Багратуни, и это правда.
- ↑ 1 2 Cyrille Toumanoff, Studies in Christian Caucasian History. Washington D.C.: Georgetown University Press, 1963, pp. 218-219
The Princes Orduni or Uorduni were sovereign at Uordoru in Phasiane, in the upper valley of the Araxes, in Ayrarat. They were traditionally ascribed the Haykid origin in common with the Bznunis and the other Urartian dynasties. Manag of Phasiane, who took part in the royal campaign against the Vitaxa of Arzanene sometime between 337 and 342, must have belonged to this house.
- ↑ Cyrille Toumanoff, Studies in Christian Caucasian History. Washington D.C.: Georgetown University Press, 1963, p. 216
The Princes Bznuni were the dynasts of the homonymous land on the north shore of lake Van to whom the historical tradition ascribes the Haykid origin in common with the Houses of Apahuni, Manawazean, and Orduni, which in this case signifies Urartian - probably royal - origin.
- ↑ 1 2 [rbedrosian.com/Downloads3/Hewsen_1975_PrimaryHistory.pdf ]Robert H. Hewsen, "The Primary History of Armenia": An Examination of the Validity of an Immemorially: History in Africa,Vol. 2, 1975, p. 93
Moses makes Manavaz the younger son of Armenak and a brother of Armais, but he is almost certainly an historical memory of the Urartian ruler Menuas (ca. 810-ca. 786 B.C.). Baz, the son of Manavaz, can be recognized in the Urartian prince Bias, a contemporary of Argisti cited in a Urartian inscription.
- ↑ 1 2 3 [www.vehi.net/istoriya/armenia/khorenaci/01.html Мовсес Хоренаци, "История Армении", кн. 1, гл. 12]
Из них Манаваз наследует Харк, а сын его Баз — северо-западное побережье соленого озера и нарекает по своему имени как область, так и озеро. Говорят, что от них произошли родовладычества, именуемые Манавазеан, Бзнуни и Ордуни.
- ↑ [www.vehi.net/istoriya/armenia/khorenaci/02.html Мовсес Хоренаци, "История Армении", кн. 2, гл. 6]
Затем, отправив и западных жителей, он спускается к зеленым лугам близ удела Шара, которые древние именовали Безлесным или Верхним Басеаном, а впоследствии из-за колонистов булгара Влндура Вунда, поселившихся там, были названы по его имени Ванандом.
- ↑ Cyrille Toumanoff, Studies in Christian Caucasian History. Washington D.C.: Georgetown University Press, 1963, p. 215
The Princes Vahewuni or Vahuni were traditionally descended from the Haykid Vahagn, the Heracles of Armenian paganism, and reigned as High Priests of pre-Christian Armenia. Their connection with the Orontid temple of the Sun and of the Moon at Armawir and the origin in common with the Araweneans and the Zarehawanids, remembered in the historical tradition, must indicate their Orontid origin.
- ↑ [www.vehi.net/istoriya/armenia/khorenaci/01.html Мовсес Хоренаци, "История Армении", кн. 1, гл. 12]
Впоследствии, во времена Арташеса, внука Валаршака, жил один из потомков Гелама, юноша по имени Вараж удачливый в охоте на оленей, серн и кабанов, метко попадавший в цель. Арташес назначает его начальником царской охоты и отводит ему селения у берегов реки, именуемой Храздан. Говорят, что дом Варажнуни происходит от него.
- ↑ 1 2 3 [www.vehi.net/istoriya/armenia/khorenaci/02.html Мовсес Хоренаци, "История Армении", кн. 2, гл. 8]
И вот, один из его потомков, упомянутый именитый и доблестный Аран, и был назначен парфянином Валаршаком наместником-десятитысячником. Говорят, что племя утийцев и княжества гардманцев, цавдейцев и гаргарцев происходят от его отпрысков.
- ↑ 1 2 Cyrille Toumanoff, Studies in Christian Caucasian History. Washington D.C.: Georgetown University Press, 1963, pp. 204-205
The Princes Gnt'uni, traditionally ascribed a Canaanite origin and the office of Master of the Wardrobe of Great Armenia, were sovereign in Nig (Abaran), in the Kazal valley, in Ayrarat, which they received from King Tiridates II (217-252), as is attested by a contemporary inscription.
- ↑ 1 2 [www.vehi.net/istoriya/armenia/khorenaci/02.html Мовсес Хоренаци, "История Армении", кн. 2, гл. 7]
Одевающим себя (он назначает) Дзереса, потомка хананейцев, и род его, не ведаю по какой причине, наименовывает Гнтуни.
- ↑ Cyrille Toumanoff, Studies in Christian Caucasian History. Washington D.C.: Georgetown University Press, 1963, p. 205
The Princes Gnuni were a branch of the same Orontid line as the Artsrunis and claimed, like them, the descent from Sennacherib of Assyria
- ↑ Cyrille Toumanoff, Studies in Christian Caucasian History. Washington D.C.: Georgetown University Press, 1963, p. 205
They were enfeoffed, moreover, succeeding in this the House of Anzitene after 363, with the office of Seneschal (and perhaps also that of Great Butler) of Armenia.
- ↑ [www.vehi.net/istoriya/armenia/khorenaci/02.html Мовсес Хоренаци, "История Армении", кн. 2, гл. 7]
(Имя рода) Гнуни я мыслю как «гини уни», ибо он изготовлял напитки, предназначенные для царя. Интересно, что (название) дела мужа совпадало с его именем, ибо, будучи приготовителем царских напитков из отборных и вкусных вин, он в то же время носил имя Гин. Говорят, Валаршак немало потешался над этим и определил его род в число нахарарских.
- ↑ Cyrille Toumanoff, Studies in Christian Caucasian History. Washington D.C.: Georgetown University Press, 1963, pp. 203-204
The Princes of Colthene, on the Siunian border of Vaspurakan, on the left bank of the Araxes, were traditionally ascribed a descent from the - Haykid - House of Siunia. Actually, however, they appear to have been a Bagratid branch.
- ↑ 1 2 [www.vehi.net/istoriya/armenia/khorenaci/02.html Мовсес Хоренаци, "История Армении", кн. 2, гл. 8]
Что до родов Рштуни и Голтнеци, то по найденным мной сведениям они действительно ответвились от Сисакова племени.
- ↑ Cyrille Toumanoff, Studies in Christian Caucasian History. Washington D.C.: Georgetown University Press, 1963, p. 218
The Gregorids were traditionally ascribed the descent from the Iranian house of Suren-Pahlav, and through it from the Iranian Arsacids, and were the family of the Apostle of Armenia, St. Gregory the Illuminator, and of his descendants, holding quasi-hereditarily the position of chief prelates of the Church in Armenia.
- ↑ 1 2 [www.vehi.net/istoriya/armenia/khorenaci/02.html Мовсес Хоренаци, "История Армении", кн. 2, гл. 28]
Повествуют, что святой Григор происходит от Суренова Пахлава, а Камсараканы — от Каренова пахлава.
- ↑ [www.vehi.net/istoriya/armenia/khorenaci/02.html Мовсес Хоренаци, "История Армении", кн. 2, гл. 8]
Наместничество северного края, расположенного против горы Кавказа, он поручает великому и могучему роду и присваивает его родовладычеству титул бдеашха Гугаркского. Этот род происходит от Михрдата, нахарара Дария.
- ↑ [www.vehi.net/istoriya/armenia/khorenaci/02.html Мовсес Хоренаци, "История Армении", кн. 2, гл. 47]
Что до Нерсеса, сына Гисака, сына его кормилицы, то, учредив для него (нахарарский) род, он присваивает ему, по подвигу отца, имя Димаксеан, ибо, как мы уже говорили, тому мечом снесли половину лица, когда он защищал Арташеса.
- ↑ 1 2 Cyrille Toumanoff, Studies in Christian Caucasian History. Washington D.C.: Georgetown University Press, 1963, p. 220
The Princes Dziunakan, ruling a State in Ayrarat and invested according to tradition with the office of Master of the Summer Palaces of Great Armenia, are presumable Kamsarakan cadets.
- ↑ 1 2 3 [www.vehi.net/istoriya/armenia/khorenaci/02.html Мовсес Хоренаци, "История Армении", кн. 2, гл. 7]
Скажу, что Спандуни (были назначены) над бойнями, Хавнуни же — сокольничими и ловцами соколов, ибо жили в лесах. И да не сочтешь болтовней, что Дзюнаканы были сторожами летних резиденций и поставщиками снега, а затем в качестве царской челяди были переведены в сословие азатов.
- ↑ Cyrille Toumanoff, Studies in Christian Caucasian History. Washington D.C.: Georgetown University Press, 1963, p. 220
The Princes Entsayatsi reigned in Entsayats'- or Andzahi-dzor, with the Castle of Kotor, in Vaspurakan, which appears to have been an appanage of the Mardpets, and so they may have been a cadet branch of the House of Mardpetakan.
- ↑ Cyrille Toumanoff, Studies in Christian Caucasian History. Washington D.C.: Georgetown University Press, 1963, p. 204
Тhe Princes Eruanduni were, as their dynastic patronymic asserts, Orontids, with the State, which derived its name from them, situated east of Van and north of Andzewats'ik.
- ↑ Cyrille Toumanoff, Studies in Christian Caucasian History. Washington D.C.: Georgetown University Press, 1963, p. 219
The Princes of Zarewand (Zarehawan) belonged to the same Orontid, traditionally Haykid, line as the Princes Arawenean and Vahewuni, though they may also have been a subdivision of the Artsrunis [
- ↑ [www.vehi.net/istoriya/armenia/khorenaci/02.html Мовсес Хоренаци, "История Армении", кн. 1, гл. 31]
Далее в песне сказывалось, что Вахагн сражался с драконами и победил их и приписывались ему некоторые подвиги, очень похожие на Геракловы. От него (родился) Араван, от того — Нерсех, от того — Зарех. От потомков последнего и происходят роды, называемые Зарехаванеан.
- ↑ Cyrille Toumanoff, Studies in Christian Caucasian History. Washington D.C.: Georgetown University Press, 1963, p. 206
The Princes K'ajberuni were dynasts of the territorialized remnant of the Kashka people in western Armenia.
- ↑ [www.vehi.net/istoriya/armenia/khorenaci/01.html Мовсес Хоренаци, "История Армении", кн. 1, гл. 10]
Подчинив их, Хайк строит там дом — господское обиталище — и отдает в наследственное владение Кадмосу, сыну Араманеака.
- ↑ [www.vehi.net/istoriya/armenia/khorenaci/02.html Мовсес Хоренаци, "История Армении", кн. 2, гл. 8]
А в восточном краю, вдоль границ армянской речи (он назначает) двух наместников-десятитысячников, из среды родовладыческих домов Сисакеанов и Кадмеанов, имена которых мы приводили в одной из предшествующих глав.
- ↑ Cyrille Toumanoff, Studies in Christian Caucasian History. Washington D.C.: Georgetown University Press, 1963, p. 206
The Princes Kamsarakan, also called Arsharuni from one of their princedoms, claimed descent from the Karin-Pahlav branch of the Iranian Arsacids and as such enjoyed the position of Princes of the Blood in Armenia.
- ↑ Cyrille Toumanoff, Studies in Christian Caucasian History. Washington D.C.: Georgetown University Press, 1963, p. 209
The Princes Mamikonean (the Mamikonids) claimed descent from the Emperors of China and bore the gentilitial title of Chenbakur, but appear to have been the immemorial dynasts of Tayk.
- ↑ [www.vehi.net/istoriya/armenia/khorenaci/02.html Мовсес Хоренаци, "История Армении", кн. 2, гл. 81]
Арташир, сын Сасана, скончавшись, оставил царство своему сыну Шапуху. В его дни, говорят, пришел в Армению предок рода Мамиконеанов с северо-востока, из благородной и великой страны и от первого среди северных народов, а именно — ченов.
- ↑ Cyrille Toumanoff, Studies in Christian Caucasian History. Washington D.C.: Georgetown University Press, 1963, p. 216
The Princes Manawazean reigned in the territory of the fortress-city of Mana(wa)zkert in the upper valley of the Arsanias, north of the State of the House of Bznuni and west of that of the House of Apahuni, together with which two houses they traditionally formed one - and celebrated - line of the divine House of Hayk; they were, accordingly, of Urartian, probably royal, origin.
- ↑ Cyrille Toumanoff, Studies in Christian Caucasian History. Washington D.C.: Georgetown University Press, 1963, p. 212
The Princes Mandakuni, reigning in the canton of Arshamunik, in Turuberan, appear to have been the dynasts of a remnant of the Mannean (Manda) enclave in western Armenia. The Manda and the Sala peoples are mentioned as neighbors in the Hittite records, and so are, in the Armenian sources, the Houses of Mandakuni and of Slkuni.
- ↑ 1 2 [www.vehi.net/istoriya/armenia/khorenaci/02.html Мовсес Хоренаци, "История Армении", кн. 2, гл. 8]
Но мы запамятовали также свирепого мужа Слака, о котором не могу сказать в точности, был ли он потомком Хайка или происходил от более древних жителей этой страны, о существовании которых повествуется в старинных преданиях; так или иначе, это был храбрый муж. Валаршак поручает ему охранять с немногими людьми гору, охотиться на козлов; они стали называться Слкуни. В подобных же обстоятельствах оказался неотступный Миандак; от него происходит род Мандакуни.
- ↑ 1 2 Cyrille Toumanoff, Studies in Christian Caucasian History. Washington D.C.: Georgetown University Press, 1963, p. 169
The office of Grand Chamberlain was, moreover, conjoined with the dignity of mardpet, so that the terms hayrutiwn (Grand Chamberlainship) and mardpetutiwn (Mardpet-dom) became synonymous. The dignity in question was originally a gentilitial title which denoted the dynastic princes of the tribe of the Mardians. These represented a Caspio-Median or Matianian Mannaean enclave in Armenia, south of the Araxes and east of lake Van, with Mardastan, on the eastern shore of that lake.
- ↑ [www.vehi.net/istoriya/armenia/khorenaci/02.html Мовсес Хоренаци, "История Армении", кн. 2, гл. 7]
Он учреждает четыре полка для охраны царского дворца, в каждом по десять тысяч воинов — из того же древнего семени царей, что произошло от нашего предка Хайка; они-то, унаследовавшие от отцов в разное время деревни и дастакерты, и назывались подлинным останом. После, при Персидском царстве, как я слышал, были составлены другие полки и названы останом, не знаю, однако, потому ли, что прежний род иссяк или же был истреблен по случаю возмущения. Вместо тех были сформированы полки, царские (лишь) по названию. Приказывает также оскопить евнухов из того же рода и (назначает) их родовладыкой Хайра, правителя земель от Атрпатакана до Чуаша и Нахчавана; и был он достойным родовладыкой.
- ↑ [www.vehi.net/istoriya/armenia/khorenaci/02.html Мовсес Хоренаци, "История Армении", кн. 2, гл. 8]
Вслед за упорядочением царского дома следует назначение вторым (лицом) в государстве одного из потомков Аждахака, царя маров, которых ныне называют Мурацеанами. Ибо родовладыку этого рода называют не «владетелем Мурацеанов», а «владетелем марцев».
- ↑ Cyrille Toumanoff, Studies in Christian Caucasian History. Washington D.C.: Georgetown University Press, 1963, p. 213
The Princes Rshtuni were sovereign over the homonymous canton on the southern shore of lake Van, with the capital city of Vostan, the island fortress of Alt'amar, and Tosb, once the Vannic capital of Tushpa, as well as over the princedom of the extinct Bznunis across the lake. Traditionally ascribed the divine Haykid origin, the Rshtunis, whose dynastic patronymic is connected with the Vannic royal name of Rusha (Rusa) and whose State occupied the nucleus of the old Vannic empire, appear to have been of royal Urartian origin.
- ↑ Cyrille Toumanoff, Studies in Christian Caucasian History. Washington D.C.: Georgetown University Press, 1963, p. 213
The Princes Rop'sean were traditionally a cadet branch of the royal house, being descended from a King of Armenia's subsequent marriage with a Roman lady named Rufa.
- ↑ [www.vehi.net/istoriya/armenia/khorenaci/02.html Мовсес Хоренаци, "История Армении", кн. 2, гл. 64]
Кесарь Лукиан в то время строил храм в Афинах. После смерти Пероза он с большой армией двинулся в Средиземье, занял Армению и освободил Тиграна. Он отдал ему в жены деву Ропи из своего окружения, которую Тигран по прибытии в Армению отпустил. Он отказался признать рожденных ею четырех юношей и учредил для них род Ропсеан по имени их матери Ропи, поставив во главе его родовладыкой старшего из отроков и включив его в число прочих нахарарств, дабы они не именовались Аршакуни.
- ↑ [www.vehi.net/istoriya/armenia/khorenaci/01.html Мовсес Хоренаци, "История Армении", кн. 1, гл. 12]
Здесь он родил своего сына Сисака, мужа возвышенного, статного, благообразного, красноречивого и отличного лучника. Он передает ему большую часть своего имущества и множество рабов и устанавливает пределы его наследственного владения от озера на восток, до той (части) равнины, где река Ерасх, пробив годные скалы, протекает через длинные и узкие теснины и со страшным грохотом низвергается в долину. Сисак, поселившись здесь, плотно обстраивает пределы своего обиталища и называет страну по своему имени Сюником; персы с большей точностью называют её Сисаканом. Впоследствии Валаршак, первый царь Армении парфянского происхождения, найдя достойных мужей из числа потомков Сисака, поставил их владетелями страны; это и есть род Сисакан.
- ↑ Cyrille Toumanoff, Studies in Christian Caucasian History. Washington D.C.: Georgetown University Press, 1963, p. 215
The Princes Slkuni were the dynasts of the territorialized remnant of the Sala people of the Hittite records, in Turuberan, and close neighbors of the Mandakunis.
- ↑ Cyrille Toumanoff, Studies in Christian Caucasian History. Washington D.C.: Georgetown University Press, 1963, p. 221
The Princes Spanduni ruled a State in Ayrarat and were, apparently, still another branch of the Kamsarakans.
- ↑ [www.vehi.net/istoriya/armenia/khorenaci/02.html Мовсес Хоренаци, "История Армении", кн. 2, гл. 47]
Рассказывают, что в эти же дни Арташес учредил (нахарарский) род для сыновей Тура, юношей числом пятнадцать, и (нарек его) по имени их отца Труни, но не за какие-либо доблестные дела, а лишь за доносительство их отца, которое тот совершал, (передавая вести) из царского дома Смбату, ибо он был близок Ерванду, который и убил его за это дело.
- ↑ Cyrille Toumanoff, Studies in Christian Caucasian History. Washington D.C.: Georgetown University Press, 1963, p. 221
The Princes Hawenuni, according to tradition Grand Faulconers of Armenia, ruled the homonymous canton in Ayrarat on the left bank of the middle Araxes, east of Abeleank', and seem to have been, like the Abeleans and the Gabeleans, a cadet branch of the House of Kamsarakan.
- ↑ 1 2 Cyrille Toumanoff, Studies in Christian Caucasian History. Washington D.C.: Georgetown University Press, 1963, p. 208
The Princes Khorkhoruni, bearing the gentilitial title of Malkhaz and traditionally ascribed the descent from the divine House of Hayk, as well as the office of Commander of the King's Bodyguard, were dynasts of the territorialized remnant of the Hurrian nation - Khorkhorunik or the Malkhaz dom, as it was called after the family title - which was situated in the valley of the Arsanias, northwest of lake Van.
- ↑ [www.vehi.net/istoriya/armenia/khorenaci/01.html Мовсес Хоренаци, "История Армении", кн. 1, гл. 12]
Тот оставляет в упомянутом Харке двоих из своих братьев — Хора и Манаваза вместе со всем их людом и скарбом, а также База, сына Манаваза. Хор размножается на северной стороне и основывает там свои селения; от него, говорят, произошел великий нахарарский род Хорхоруни, мужи доблестные и именитые; столь же отменны и те из них, что живут в наши дни.
Отрывок, характеризующий Армянское дворянство
– А вот новая афиша.Пьер взял ее в руки и стал читать:
«Светлейший князь, чтобы скорей соединиться с войсками, которые идут к нему, перешел Можайск и стал на крепком месте, где неприятель не вдруг на него пойдет. К нему отправлено отсюда сорок восемь пушек с снарядами, и светлейший говорит, что Москву до последней капли крови защищать будет и готов хоть в улицах драться. Вы, братцы, не смотрите на то, что присутственные места закрыли: дела прибрать надобно, а мы своим судом с злодеем разберемся! Когда до чего дойдет, мне надобно молодцов и городских и деревенских. Я клич кликну дня за два, а теперь не надо, я и молчу. Хорошо с топором, недурно с рогатиной, а всего лучше вилы тройчатки: француз не тяжеле снопа ржаного. Завтра, после обеда, я поднимаю Иверскую в Екатерининскую гошпиталь, к раненым. Там воду освятим: они скорее выздоровеют; и я теперь здоров: у меня болел глаз, а теперь смотрю в оба».
– А мне говорили военные люди, – сказал Пьер, – что в городе никак нельзя сражаться и что позиция…
– Ну да, про то то мы и говорим, – сказал первый чиновник.
– А что это значит: у меня болел глаз, а теперь смотрю в оба? – сказал Пьер.
– У графа был ячмень, – сказал адъютант, улыбаясь, – и он очень беспокоился, когда я ему сказал, что приходил народ спрашивать, что с ним. А что, граф, – сказал вдруг адъютант, с улыбкой обращаясь к Пьеру, – мы слышали, что у вас семейные тревоги? Что будто графиня, ваша супруга…
– Я ничего не слыхал, – равнодушно сказал Пьер. – А что вы слышали?
– Нет, знаете, ведь часто выдумывают. Я говорю, что слышал.
– Что же вы слышали?
– Да говорят, – опять с той же улыбкой сказал адъютант, – что графиня, ваша жена, собирается за границу. Вероятно, вздор…
– Может быть, – сказал Пьер, рассеянно оглядываясь вокруг себя. – А это кто? – спросил он, указывая на невысокого старого человека в чистой синей чуйке, с белою как снег большою бородой, такими же бровями и румяным лицом.
– Это? Это купец один, то есть он трактирщик, Верещагин. Вы слышали, может быть, эту историю о прокламации?
– Ах, так это Верещагин! – сказал Пьер, вглядываясь в твердое и спокойное лицо старого купца и отыскивая в нем выражение изменничества.
– Это не он самый. Это отец того, который написал прокламацию, – сказал адъютант. – Тот молодой, сидит в яме, и ему, кажется, плохо будет.
Один старичок, в звезде, и другой – чиновник немец, с крестом на шее, подошли к разговаривающим.
– Видите ли, – рассказывал адъютант, – это запутанная история. Явилась тогда, месяца два тому назад, эта прокламация. Графу донесли. Он приказал расследовать. Вот Гаврило Иваныч разыскивал, прокламация эта побывала ровно в шестидесяти трех руках. Приедет к одному: вы от кого имеете? – От того то. Он едет к тому: вы от кого? и т. д. добрались до Верещагина… недоученный купчик, знаете, купчик голубчик, – улыбаясь, сказал адъютант. – Спрашивают у него: ты от кого имеешь? И главное, что мы знаем, от кого он имеет. Ему больше не от кого иметь, как от почт директора. Но уж, видно, там между ними стачка была. Говорит: ни от кого, я сам сочинил. И грозили и просили, стал на том: сам сочинил. Так и доложили графу. Граф велел призвать его. «От кого у тебя прокламация?» – «Сам сочинил». Ну, вы знаете графа! – с гордой и веселой улыбкой сказал адъютант. – Он ужасно вспылил, да и подумайте: этакая наглость, ложь и упорство!..
– А! Графу нужно было, чтобы он указал на Ключарева, понимаю! – сказал Пьер.
– Совсем не нужно», – испуганно сказал адъютант. – За Ключаревым и без этого были грешки, за что он и сослан. Но дело в том, что граф очень был возмущен. «Как же ты мог сочинить? – говорит граф. Взял со стола эту „Гамбургскую газету“. – Вот она. Ты не сочинил, а перевел, и перевел то скверно, потому что ты и по французски, дурак, не знаешь». Что же вы думаете? «Нет, говорит, я никаких газет не читал, я сочинил». – «А коли так, то ты изменник, и я тебя предам суду, и тебя повесят. Говори, от кого получил?» – «Я никаких газет не видал, а сочинил». Так и осталось. Граф и отца призывал: стоит на своем. И отдали под суд, и приговорили, кажется, к каторжной работе. Теперь отец пришел просить за него. Но дрянной мальчишка! Знаете, эдакой купеческий сынишка, франтик, соблазнитель, слушал где то лекции и уж думает, что ему черт не брат. Ведь это какой молодчик! У отца его трактир тут у Каменного моста, так в трактире, знаете, большой образ бога вседержителя и представлен в одной руке скипетр, в другой держава; так он взял этот образ домой на несколько дней и что же сделал! Нашел мерзавца живописца…
В середине этого нового рассказа Пьера позвали к главнокомандующему.
Пьер вошел в кабинет графа Растопчина. Растопчин, сморщившись, потирал лоб и глаза рукой, в то время как вошел Пьер. Невысокий человек говорил что то и, как только вошел Пьер, замолчал и вышел.
– А! здравствуйте, воин великий, – сказал Растопчин, как только вышел этот человек. – Слышали про ваши prouesses [достославные подвиги]! Но не в том дело. Mon cher, entre nous, [Между нами, мой милый,] вы масон? – сказал граф Растопчин строгим тоном, как будто было что то дурное в этом, но что он намерен был простить. Пьер молчал. – Mon cher, je suis bien informe, [Мне, любезнейший, все хорошо известно,] но я знаю, что есть масоны и масоны, и надеюсь, что вы не принадлежите к тем, которые под видом спасенья рода человеческого хотят погубить Россию.
– Да, я масон, – отвечал Пьер.
– Ну вот видите ли, мой милый. Вам, я думаю, не безызвестно, что господа Сперанский и Магницкий отправлены куда следует; то же сделано с господином Ключаревым, то же и с другими, которые под видом сооружения храма Соломона старались разрушить храм своего отечества. Вы можете понимать, что на это есть причины и что я не мог бы сослать здешнего почт директора, ежели бы он не был вредный человек. Теперь мне известно, что вы послали ему свой. экипаж для подъема из города и даже что вы приняли от него бумаги для хранения. Я вас люблю и не желаю вам зла, и как вы в два раза моложе меня, то я, как отец, советую вам прекратить всякое сношение с такого рода людьми и самому уезжать отсюда как можно скорее.
– Но в чем же, граф, вина Ключарева? – спросил Пьер.
– Это мое дело знать и не ваше меня спрашивать, – вскрикнул Растопчин.
– Ежели его обвиняют в том, что он распространял прокламации Наполеона, то ведь это не доказано, – сказал Пьер (не глядя на Растопчина), – и Верещагина…
– Nous y voila, [Так и есть,] – вдруг нахмурившись, перебивая Пьера, еще громче прежнего вскрикнул Растопчин. – Верещагин изменник и предатель, который получит заслуженную казнь, – сказал Растопчин с тем жаром злобы, с которым говорят люди при воспоминании об оскорблении. – Но я не призвал вас для того, чтобы обсуждать мои дела, а для того, чтобы дать вам совет или приказание, ежели вы этого хотите. Прошу вас прекратить сношения с такими господами, как Ключарев, и ехать отсюда. А я дурь выбью, в ком бы она ни была. – И, вероятно, спохватившись, что он как будто кричал на Безухова, который еще ни в чем не был виноват, он прибавил, дружески взяв за руку Пьера: – Nous sommes a la veille d'un desastre publique, et je n'ai pas le temps de dire des gentillesses a tous ceux qui ont affaire a moi. Голова иногда кругом идет! Eh! bien, mon cher, qu'est ce que vous faites, vous personnellement? [Мы накануне общего бедствия, и мне некогда быть любезным со всеми, с кем у меня есть дело. Итак, любезнейший, что вы предпринимаете, вы лично?]
– Mais rien, [Да ничего,] – отвечал Пьер, все не поднимая глаз и не изменяя выражения задумчивого лица.
Граф нахмурился.
– Un conseil d'ami, mon cher. Decampez et au plutot, c'est tout ce que je vous dis. A bon entendeur salut! Прощайте, мой милый. Ах, да, – прокричал он ему из двери, – правда ли, что графиня попалась в лапки des saints peres de la Societe de Jesus? [Дружеский совет. Выбирайтесь скорее, вот что я вам скажу. Блажен, кто умеет слушаться!.. святых отцов Общества Иисусова?]
Пьер ничего не ответил и, нахмуренный и сердитый, каким его никогда не видали, вышел от Растопчина.
Когда он приехал домой, уже смеркалось. Человек восемь разных людей побывало у него в этот вечер. Секретарь комитета, полковник его батальона, управляющий, дворецкий и разные просители. У всех были дела до Пьера, которые он должен был разрешить. Пьер ничего не понимал, не интересовался этими делами и давал на все вопросы только такие ответы, которые бы освободили его от этих людей. Наконец, оставшись один, он распечатал и прочел письмо жены.
«Они – солдаты на батарее, князь Андрей убит… старик… Простота есть покорность богу. Страдать надо… значение всего… сопрягать надо… жена идет замуж… Забыть и понять надо…» И он, подойдя к постели, не раздеваясь повалился на нее и тотчас же заснул.
Когда он проснулся на другой день утром, дворецкий пришел доложить, что от графа Растопчина пришел нарочно посланный полицейский чиновник – узнать, уехал ли или уезжает ли граф Безухов.
Человек десять разных людей, имеющих дело до Пьера, ждали его в гостиной. Пьер поспешно оделся, и, вместо того чтобы идти к тем, которые ожидали его, он пошел на заднее крыльцо и оттуда вышел в ворота.
С тех пор и до конца московского разорения никто из домашних Безуховых, несмотря на все поиски, не видал больше Пьера и не знал, где он находился.
Ростовы до 1 го сентября, то есть до кануна вступления неприятеля в Москву, оставались в городе.
После поступления Пети в полк казаков Оболенского и отъезда его в Белую Церковь, где формировался этот полк, на графиню нашел страх. Мысль о том, что оба ее сына находятся на войне, что оба они ушли из под ее крыла, что нынче или завтра каждый из них, а может быть, и оба вместе, как три сына одной ее знакомой, могут быть убиты, в первый раз теперь, в это лето, с жестокой ясностью пришла ей в голову. Она пыталась вытребовать к себе Николая, хотела сама ехать к Пете, определить его куда нибудь в Петербурге, но и то и другое оказывалось невозможным. Петя не мог быть возвращен иначе, как вместе с полком или посредством перевода в другой действующий полк. Николай находился где то в армии и после своего последнего письма, в котором подробно описывал свою встречу с княжной Марьей, не давал о себе слуха. Графиня не спала ночей и, когда засыпала, видела во сне убитых сыновей. После многих советов и переговоров граф придумал наконец средство для успокоения графини. Он перевел Петю из полка Оболенского в полк Безухова, который формировался под Москвою. Хотя Петя и оставался в военной службе, но при этом переводе графиня имела утешенье видеть хотя одного сына у себя под крылышком и надеялась устроить своего Петю так, чтобы больше не выпускать его и записывать всегда в такие места службы, где бы он никак не мог попасть в сражение. Пока один Nicolas был в опасности, графине казалось (и она даже каялась в этом), что она любит старшего больше всех остальных детей; но когда меньшой, шалун, дурно учившийся, все ломавший в доме и всем надоевший Петя, этот курносый Петя, с своими веселыми черными глазами, свежим румянцем и чуть пробивающимся пушком на щеках, попал туда, к этим большим, страшным, жестоким мужчинам, которые там что то сражаются и что то в этом находят радостного, – тогда матери показалось, что его то она любила больше, гораздо больше всех своих детей. Чем ближе подходило то время, когда должен был вернуться в Москву ожидаемый Петя, тем более увеличивалось беспокойство графини. Она думала уже, что никогда не дождется этого счастия. Присутствие не только Сони, но и любимой Наташи, даже мужа, раздражало графиню. «Что мне за дело до них, мне никого не нужно, кроме Пети!» – думала она.
В последних числах августа Ростовы получили второе письмо от Николая. Он писал из Воронежской губернии, куда он был послан за лошадьми. Письмо это не успокоило графиню. Зная одного сына вне опасности, она еще сильнее стала тревожиться за Петю.
Несмотря на то, что уже с 20 го числа августа почти все знакомые Ростовых повыехали из Москвы, несмотря на то, что все уговаривали графиню уезжать как можно скорее, она ничего не хотела слышать об отъезде до тех пор, пока не вернется ее сокровище, обожаемый Петя. 28 августа приехал Петя. Болезненно страстная нежность, с которою мать встретила его, не понравилась шестнадцатилетнему офицеру. Несмотря на то, что мать скрыла от него свое намеренье не выпускать его теперь из под своего крылышка, Петя понял ее замыслы и, инстинктивно боясь того, чтобы с матерью не разнежничаться, не обабиться (так он думал сам с собой), он холодно обошелся с ней, избегал ее и во время своего пребывания в Москве исключительно держался общества Наташи, к которой он всегда имел особенную, почти влюбленную братскую нежность.
По обычной беспечности графа, 28 августа ничто еще не было готово для отъезда, и ожидаемые из рязанской и московской деревень подводы для подъема из дома всего имущества пришли только 30 го.
С 28 по 31 августа вся Москва была в хлопотах и движении. Каждый день в Дорогомиловскую заставу ввозили и развозили по Москве тысячи раненых в Бородинском сражении, и тысячи подвод, с жителями и имуществом, выезжали в другие заставы. Несмотря на афишки Растопчина, или независимо от них, или вследствие их, самые противоречащие и странные новости передавались по городу. Кто говорил о том, что не велено никому выезжать; кто, напротив, рассказывал, что подняли все иконы из церквей и что всех высылают насильно; кто говорил, что было еще сраженье после Бородинского, в котором разбиты французы; кто говорил, напротив, что все русское войско уничтожено; кто говорил о московском ополчении, которое пойдет с духовенством впереди на Три Горы; кто потихоньку рассказывал, что Августину не ведено выезжать, что пойманы изменники, что мужики бунтуют и грабят тех, кто выезжает, и т. п., и т. п. Но это только говорили, а в сущности, и те, которые ехали, и те, которые оставались (несмотря на то, что еще не было совета в Филях, на котором решено было оставить Москву), – все чувствовали, хотя и не выказывали этого, что Москва непременно сдана будет и что надо как можно скорее убираться самим и спасать свое имущество. Чувствовалось, что все вдруг должно разорваться и измениться, но до 1 го числа ничто еще не изменялось. Как преступник, которого ведут на казнь, знает, что вот вот он должен погибнуть, но все еще приглядывается вокруг себя и поправляет дурно надетую шапку, так и Москва невольно продолжала свою обычную жизнь, хотя знала, что близко то время погибели, когда разорвутся все те условные отношения жизни, которым привыкли покоряться.
В продолжение этих трех дней, предшествовавших пленению Москвы, все семейство Ростовых находилось в различных житейских хлопотах. Глава семейства, граф Илья Андреич, беспрестанно ездил по городу, собирая со всех сторон ходившие слухи, и дома делал общие поверхностные и торопливые распоряжения о приготовлениях к отъезду.
Графиня следила за уборкой вещей, всем была недовольна и ходила за беспрестанно убегавшим от нее Петей, ревнуя его к Наташе, с которой он проводил все время. Соня одна распоряжалась практической стороной дела: укладываньем вещей. Но Соня была особенно грустна и молчалива все это последнее время. Письмо Nicolas, в котором он упоминал о княжне Марье, вызвало в ее присутствии радостные рассуждения графини о том, как во встрече княжны Марьи с Nicolas она видела промысл божий.
– Я никогда не радовалась тогда, – сказала графиня, – когда Болконский был женихом Наташи, а я всегда желала, и у меня есть предчувствие, что Николинька женится на княжне. И как бы это хорошо было!
Соня чувствовала, что это была правда, что единственная возможность поправления дел Ростовых была женитьба на богатой и что княжна была хорошая партия. Но ей было это очень горько. Несмотря на свое горе или, может быть, именно вследствие своего горя, она на себя взяла все трудные заботы распоряжений об уборке и укладке вещей и целые дни была занята. Граф и графиня обращались к ней, когда им что нибудь нужно было приказывать. Петя и Наташа, напротив, не только не помогали родителям, но большею частью всем в доме надоедали и мешали. И целый день почти слышны были в доме их беготня, крики и беспричинный хохот. Они смеялись и радовались вовсе не оттого, что была причина их смеху; но им на душе было радостно и весело, и потому все, что ни случалось, было для них причиной радости и смеха. Пете было весело оттого, что, уехав из дома мальчиком, он вернулся (как ему говорили все) молодцом мужчиной; весело было оттого, что он дома, оттого, что он из Белой Церкви, где не скоро была надежда попасть в сраженье, попал в Москву, где на днях будут драться; и главное, весело оттого, что Наташа, настроению духа которой он всегда покорялся, была весела. Наташа же была весела потому, что она слишком долго была грустна, и теперь ничто не напоминало ей причину ее грусти, и она была здорова. Еще она была весела потому, что был человек, который ею восхищался (восхищение других была та мазь колес, которая была необходима для того, чтоб ее машина совершенно свободно двигалась), и Петя восхищался ею. Главное же, веселы они были потому, что война была под Москвой, что будут сражаться у заставы, что раздают оружие, что все бегут, уезжают куда то, что вообще происходит что то необычайное, что всегда радостно для человека, в особенности для молодого.
31 го августа, в субботу, в доме Ростовых все казалось перевернутым вверх дном. Все двери были растворены, вся мебель вынесена или переставлена, зеркала, картины сняты. В комнатах стояли сундуки, валялось сено, оберточная бумага и веревки. Мужики и дворовые, выносившие вещи, тяжелыми шагами ходили по паркету. На дворе теснились мужицкие телеги, некоторые уже уложенные верхом и увязанные, некоторые еще пустые.
Голоса и шаги огромной дворни и приехавших с подводами мужиков звучали, перекликиваясь, на дворе и в доме. Граф с утра выехал куда то. Графиня, у которой разболелась голова от суеты и шума, лежала в новой диванной с уксусными повязками на голове. Пети не было дома (он пошел к товарищу, с которым намеревался из ополченцев перейти в действующую армию). Соня присутствовала в зале при укладке хрусталя и фарфора. Наташа сидела в своей разоренной комнате на полу, между разбросанными платьями, лентами, шарфами, и, неподвижно глядя на пол, держала в руках старое бальное платье, то самое (уже старое по моде) платье, в котором она в первый раз была на петербургском бале.
Наташе совестно было ничего не делать в доме, тогда как все были так заняты, и она несколько раз с утра еще пробовала приняться за дело; но душа ее не лежала к этому делу; а она не могла и не умела делать что нибудь не от всей души, не изо всех своих сил. Она постояла над Соней при укладке фарфора, хотела помочь, но тотчас же бросила и пошла к себе укладывать свои вещи. Сначала ее веселило то, что она раздавала свои платья и ленты горничным, но потом, когда остальные все таки надо было укладывать, ей это показалось скучным.
– Дуняша, ты уложишь, голубушка? Да? Да?
И когда Дуняша охотно обещалась ей все сделать, Наташа села на пол, взяла в руки старое бальное платье и задумалась совсем не о том, что бы должно было занимать ее теперь. Из задумчивости, в которой находилась Наташа, вывел ее говор девушек в соседней девичьей и звуки их поспешных шагов из девичьей на заднее крыльцо. Наташа встала и посмотрела в окно. На улице остановился огромный поезд раненых.
Девушки, лакеи, ключница, няня, повар, кучера, форейторы, поваренки стояли у ворот, глядя на раненых.
Наташа, накинув белый носовой платок на волосы и придерживая его обеими руками за кончики, вышла на улицу.
Бывшая ключница, старушка Мавра Кузминишна, отделилась от толпы, стоявшей у ворот, и, подойдя к телеге, на которой была рогожная кибиточка, разговаривала с лежавшим в этой телеге молодым бледным офицером. Наташа подвинулась на несколько шагов и робко остановилась, продолжая придерживать свой платок и слушая то, что говорила ключница.
– Что ж, у вас, значит, никого и нет в Москве? – говорила Мавра Кузминишна. – Вам бы покойнее где на квартире… Вот бы хоть к нам. Господа уезжают.
– Не знаю, позволят ли, – слабым голосом сказал офицер. – Вон начальник… спросите, – и он указал на толстого майора, который возвращался назад по улице по ряду телег.
Наташа испуганными глазами заглянула в лицо раненого офицера и тотчас же пошла навстречу майору.
– Можно раненым у нас в доме остановиться? – спросила она.
Майор с улыбкой приложил руку к козырьку.
– Кого вам угодно, мамзель? – сказал он, суживая глаза и улыбаясь.
Наташа спокойно повторила свой вопрос, и лицо и вся манера ее, несмотря на то, что она продолжала держать свой платок за кончики, были так серьезны, что майор перестал улыбаться и, сначала задумавшись, как бы спрашивая себя, в какой степени это можно, ответил ей утвердительно.
– О, да, отчего ж, можно, – сказал он.
Наташа слегка наклонила голову и быстрыми шагами вернулась к Мавре Кузминишне, стоявшей над офицером и с жалобным участием разговаривавшей с ним.
– Можно, он сказал, можно! – шепотом сказала Наташа.
Офицер в кибиточке завернул во двор Ростовых, и десятки телег с ранеными стали, по приглашениям городских жителей, заворачивать в дворы и подъезжать к подъездам домов Поварской улицы. Наташе, видимо, поправились эти, вне обычных условий жизни, отношения с новыми людьми. Она вместе с Маврой Кузминишной старалась заворотить на свой двор как можно больше раненых.
– Надо все таки папаше доложить, – сказала Мавра Кузминишна.
– Ничего, ничего, разве не все равно! На один день мы в гостиную перейдем. Можно всю нашу половину им отдать.
– Ну, уж вы, барышня, придумаете! Да хоть и в флигеля, в холостую, к нянюшке, и то спросить надо.
– Ну, я спрошу.
Наташа побежала в дом и на цыпочках вошла в полуотворенную дверь диванной, из которой пахло уксусом и гофманскими каплями.
– Вы спите, мама?
– Ах, какой сон! – сказала, пробуждаясь, только что задремавшая графиня.
– Мама, голубчик, – сказала Наташа, становясь на колени перед матерью и близко приставляя свое лицо к ее лицу. – Виновата, простите, никогда не буду, я вас разбудила. Меня Мавра Кузминишна послала, тут раненых привезли, офицеров, позволите? А им некуда деваться; я знаю, что вы позволите… – говорила она быстро, не переводя духа.
– Какие офицеры? Кого привезли? Ничего не понимаю, – сказала графиня.
Наташа засмеялась, графиня тоже слабо улыбалась.
– Я знала, что вы позволите… так я так и скажу. – И Наташа, поцеловав мать, встала и пошла к двери.
В зале она встретила отца, с дурными известиями возвратившегося домой.
– Досиделись мы! – с невольной досадой сказал граф. – И клуб закрыт, и полиция выходит.
– Папа, ничего, что я раненых пригласила в дом? – сказала ему Наташа.
– Разумеется, ничего, – рассеянно сказал граф. – Не в том дело, а теперь прошу, чтобы пустяками не заниматься, а помогать укладывать и ехать, ехать, ехать завтра… – И граф передал дворецкому и людям то же приказание. За обедом вернувшийся Петя рассказывал свои новости.
Он говорил, что нынче народ разбирал оружие в Кремле, что в афише Растопчина хотя и сказано, что он клич кликнет дня за два, но что уж сделано распоряжение наверное о том, чтобы завтра весь народ шел на Три Горы с оружием, и что там будет большое сражение.
Графиня с робким ужасом посматривала на веселое, разгоряченное лицо своего сына в то время, как он говорил это. Она знала, что ежели она скажет слово о том, что она просит Петю не ходить на это сражение (она знала, что он радуется этому предстоящему сражению), то он скажет что нибудь о мужчинах, о чести, об отечестве, – что нибудь такое бессмысленное, мужское, упрямое, против чего нельзя возражать, и дело будет испорчено, и поэтому, надеясь устроить так, чтобы уехать до этого и взять с собой Петю, как защитника и покровителя, она ничего не сказала Пете, а после обеда призвала графа и со слезами умоляла его увезти ее скорее, в эту же ночь, если возможно. С женской, невольной хитростью любви, она, до сих пор выказывавшая совершенное бесстрашие, говорила, что она умрет от страха, ежели не уедут нынче ночью. Она, не притворяясь, боялась теперь всего.
M me Schoss, ходившая к своей дочери, еще болоо увеличила страх графини рассказами о том, что она видела на Мясницкой улице в питейной конторе. Возвращаясь по улице, она не могла пройти домой от пьяной толпы народа, бушевавшей у конторы. Она взяла извозчика и объехала переулком домой; и извозчик рассказывал ей, что народ разбивал бочки в питейной конторе, что так велено.
После обеда все домашние Ростовых с восторженной поспешностью принялись за дело укладки вещей и приготовлений к отъезду. Старый граф, вдруг принявшись за дело, всё после обеда не переставая ходил со двора в дом и обратно, бестолково крича на торопящихся людей и еще более торопя их. Петя распоряжался на дворе. Соня не знала, что делать под влиянием противоречивых приказаний графа, и совсем терялась. Люди, крича, споря и шумя, бегали по комнатам и двору. Наташа, с свойственной ей во всем страстностью, вдруг тоже принялась за дело. Сначала вмешательство ее в дело укладывания было встречено с недоверием. От нее всё ждали шутки и не хотели слушаться ее; но она с упорством и страстностью требовала себе покорности, сердилась, чуть не плакала, что ее не слушают, и, наконец, добилась того, что в нее поверили. Первый подвиг ее, стоивший ей огромных усилий и давший ей власть, была укладка ковров. У графа в доме были дорогие gobelins и персидские ковры. Когда Наташа взялась за дело, в зале стояли два ящика открытые: один почти доверху уложенный фарфором, другой с коврами. Фарфора было еще много наставлено на столах и еще всё несли из кладовой. Надо было начинать новый, третий ящик, и за ним пошли люди.
– Соня, постой, да мы всё так уложим, – сказала Наташа.
– Нельзя, барышня, уж пробовали, – сказал буфетчнк.
– Нет, постой, пожалуйста. – И Наташа начала доставать из ящика завернутые в бумаги блюда и тарелки.
– Блюда надо сюда, в ковры, – сказала она.
– Да еще и ковры то дай бог на три ящика разложить, – сказал буфетчик.
– Да постой, пожалуйста. – И Наташа быстро, ловко начала разбирать. – Это не надо, – говорила она про киевские тарелки, – это да, это в ковры, – говорила она про саксонские блюда.
– Да оставь, Наташа; ну полно, мы уложим, – с упреком говорила Соня.
– Эх, барышня! – говорил дворецкий. Но Наташа не сдалась, выкинула все вещи и быстро начала опять укладывать, решая, что плохие домашние ковры и лишнюю посуду не надо совсем брать. Когда всё было вынуто, начали опять укладывать. И действительно, выкинув почти все дешевое, то, что не стоило брать с собой, все ценное уложили в два ящика. Не закрывалась только крышка коверного ящика. Можно было вынуть немного вещей, но Наташа хотела настоять на своем. Она укладывала, перекладывала, нажимала, заставляла буфетчика и Петю, которого она увлекла за собой в дело укладыванья, нажимать крышку и сама делала отчаянные усилия.
– Да полно, Наташа, – говорила ей Соня. – Я вижу, ты права, да вынь один верхний.
– Не хочу, – кричала Наташа, одной рукой придерживая распустившиеся волосы по потному лицу, другой надавливая ковры. – Да жми же, Петька, жми! Васильич, нажимай! – кричала она. Ковры нажались, и крышка закрылась. Наташа, хлопая в ладоши, завизжала от радости, и слезы брызнули у ней из глаз. Но это продолжалось секунду. Тотчас же она принялась за другое дело, и уже ей вполне верили, и граф не сердился, когда ему говорили, что Наталья Ильинишна отменила его приказанье, и дворовые приходили к Наташе спрашивать: увязывать или нет подводу и довольно ли она наложена? Дело спорилось благодаря распоряжениям Наташи: оставлялись ненужные вещи и укладывались самым тесным образом самые дорогие.
Но как ни хлопотали все люди, к поздней ночи еще не все могло быть уложено. Графиня заснула, и граф, отложив отъезд до утра, пошел спать.
Соня, Наташа спали, не раздеваясь, в диванной. В эту ночь еще нового раненого провозили через Поварскую, и Мавра Кузминишна, стоявшая у ворот, заворотила его к Ростовым. Раненый этот, по соображениям Мавры Кузминишны, был очень значительный человек. Его везли в коляске, совершенно закрытой фартуком и с спущенным верхом. На козлах вместе с извозчиком сидел старик, почтенный камердинер. Сзади в повозке ехали доктор и два солдата.
– Пожалуйте к нам, пожалуйте. Господа уезжают, весь дом пустой, – сказала старушка, обращаясь к старому слуге.
– Да что, – отвечал камердинер, вздыхая, – и довезти не чаем! У нас и свой дом в Москве, да далеко, да и не живет никто.
– К нам милости просим, у наших господ всего много, пожалуйте, – говорила Мавра Кузминишна. – А что, очень нездоровы? – прибавила она.
Камердинер махнул рукой.
– Не чаем довезти! У доктора спросить надо. – И камердинер сошел с козел и подошел к повозке.
– Хорошо, – сказал доктор.
Камердинер подошел опять к коляске, заглянул в нее, покачал головой, велел кучеру заворачивать на двор и остановился подле Мавры Кузминишны.
– Господи Иисусе Христе! – проговорила она.
Мавра Кузминишна предлагала внести раненого в дом.
– Господа ничего не скажут… – говорила она. Но надо было избежать подъема на лестницу, и потому раненого внесли во флигель и положили в бывшей комнате m me Schoss. Раненый этот был князь Андрей Болконский.
Наступил последний день Москвы. Была ясная веселая осенняя погода. Было воскресенье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, казалось, еще не мог понять того, что ожидает Москву.
Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедившись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото, на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы отдавали даром.
В степенном и старом доме Ростовых распадение прежних условий жизни выразилось очень слабо. В отношении людей было только то, что в ночь пропало три человека из огромной дворни; но ничего не было украдено; и в отношении цен вещей оказалось то, что тридцать подвод, пришедшие из деревень, были огромное богатство, которому многие завидовали и за которые Ростовым предлагали огромные деньги. Мало того, что за эти подводы предлагали огромные деньги, с вечера и рано утром 1 го сентября на двор к Ростовым приходили посланные денщики и слуги от раненых офицеров и притаскивались сами раненые, помещенные у Ростовых и в соседних домах, и умоляли людей Ростовых похлопотать о том, чтоб им дали подводы для выезда из Москвы. Дворецкий, к которому обращались с такими просьбами, хотя и жалел раненых, решительно отказывал, говоря, что он даже и не посмеет доложить о том графу. Как ни жалки были остающиеся раненые, было очевидно, что, отдай одну подводу, не было причины не отдать другую, все – отдать и свои экипажи. Тридцать подвод не могли спасти всех раненых, а в общем бедствии нельзя было не думать о себе и своей семье. Так думал дворецкий за своего барина.
Проснувшись утром 1 го числа, граф Илья Андреич потихоньку вышел из спальни, чтобы не разбудить к утру только заснувшую графиню, и в своем лиловом шелковом халате вышел на крыльцо. Подводы, увязанные, стояли на дворе. У крыльца стояли экипажи. Дворецкий стоял у подъезда, разговаривая с стариком денщиком и молодым, бледным офицером с подвязанной рукой. Дворецкий, увидав графа, сделал офицеру и денщику значительный и строгий знак, чтобы они удалились.
– Ну, что, все готово, Васильич? – сказал граф, потирая свою лысину и добродушно глядя на офицера и денщика и кивая им головой. (Граф любил новые лица.)
– Хоть сейчас запрягать, ваше сиятельство.
– Ну и славно, вот графиня проснется, и с богом! Вы что, господа? – обратился он к офицеру. – У меня в доме? – Офицер придвинулся ближе. Бледное лицо его вспыхнуло вдруг яркой краской.
– Граф, сделайте одолжение, позвольте мне… ради бога… где нибудь приютиться на ваших подводах. Здесь у меня ничего с собой нет… Мне на возу… все равно… – Еще не успел договорить офицер, как денщик с той же просьбой для своего господина обратился к графу.
– А! да, да, да, – поспешно заговорил граф. – Я очень, очень рад. Васильич, ты распорядись, ну там очистить одну или две телеги, ну там… что же… что нужно… – какими то неопределенными выражениями, что то приказывая, сказал граф. Но в то же мгновение горячее выражение благодарности офицера уже закрепило то, что он приказывал. Граф оглянулся вокруг себя: на дворе, в воротах, в окне флигеля виднелись раненые и денщики. Все они смотрели на графа и подвигались к крыльцу.
– Пожалуйте, ваше сиятельство, в галерею: там как прикажете насчет картин? – сказал дворецкий. И граф вместе с ним вошел в дом, повторяя свое приказание о том, чтобы не отказывать раненым, которые просятся ехать.
– Ну, что же, можно сложить что нибудь, – прибавил он тихим, таинственным голосом, как будто боясь, чтобы кто нибудь его не услышал.
В девять часов проснулась графиня, и Матрена Тимофеевна, бывшая ее горничная, исполнявшая в отношении графини должность шефа жандармов, пришла доложить своей бывшей барышне, что Марья Карловна очень обижены и что барышниным летним платьям нельзя остаться здесь. На расспросы графини, почему m me Schoss обижена, открылось, что ее сундук сняли с подводы и все подводы развязывают – добро снимают и набирают с собой раненых, которых граф, по своей простоте, приказал забирать с собой. Графиня велела попросить к себе мужа.
– Что это, мой друг, я слышу, вещи опять снимают?
– Знаешь, ma chere, я вот что хотел тебе сказать… ma chere графинюшка… ко мне приходил офицер, просят, чтобы дать несколько подвод под раненых. Ведь это все дело наживное; а каково им оставаться, подумай!.. Право, у нас на дворе, сами мы их зазвали, офицеры тут есть. Знаешь, думаю, право, ma chere, вот, ma chere… пускай их свезут… куда же торопиться?.. – Граф робко сказал это, как он всегда говорил, когда дело шло о деньгах. Графиня же привыкла уж к этому тону, всегда предшествовавшему делу, разорявшему детей, как какая нибудь постройка галереи, оранжереи, устройство домашнего театра или музыки, – и привыкла, и долгом считала всегда противоборствовать тому, что выражалось этим робким тоном.
Она приняла свой покорно плачевный вид и сказала мужу:
– Послушай, граф, ты довел до того, что за дом ничего не дают, а теперь и все наше – детское состояние погубить хочешь. Ведь ты сам говоришь, что в доме на сто тысяч добра. Я, мой друг, не согласна и не согласна. Воля твоя! На раненых есть правительство. Они знают. Посмотри: вон напротив, у Лопухиных, еще третьего дня все дочиста вывезли. Вот как люди делают. Одни мы дураки. Пожалей хоть не меня, так детей.
Граф замахал руками и, ничего не сказав, вышел из комнаты.
– Папа! об чем вы это? – сказала ему Наташа, вслед за ним вошедшая в комнату матери.
– Ни о чем! Тебе что за дело! – сердито проговорил граф.
– Нет, я слышала, – сказала Наташа. – Отчего ж маменька не хочет?
– Тебе что за дело? – крикнул граф. Наташа отошла к окну и задумалась.
– Папенька, Берг к нам приехал, – сказала она, глядя в окно.
Берг, зять Ростовых, был уже полковник с Владимиром и Анной на шее и занимал все то же покойное и приятное место помощника начальника штаба, помощника первого отделения начальника штаба второго корпуса.
Он 1 сентября приехал из армии в Москву.
Ему в Москве нечего было делать; но он заметил, что все из армии просились в Москву и что то там делали. Он счел тоже нужным отпроситься для домашних и семейных дел.
Берг, в своих аккуратных дрожечках на паре сытых саврасеньких, точно таких, какие были у одного князя, подъехал к дому своего тестя. Он внимательно посмотрел во двор на подводы и, входя на крыльцо, вынул чистый носовой платок и завязал узел.
Из передней Берг плывущим, нетерпеливым шагом вбежал в гостиную и обнял графа, поцеловал ручки у Наташи и Сони и поспешно спросил о здоровье мамаши.
– Какое теперь здоровье? Ну, рассказывай же, – сказал граф, – что войска? Отступают или будет еще сраженье?
– Один предвечный бог, папаша, – сказал Берг, – может решить судьбы отечества. Армия горит духом геройства, и теперь вожди, так сказать, собрались на совещание. Что будет, неизвестно. Но я вам скажу вообще, папаша, такого геройского духа, истинно древнего мужества российских войск, которое они – оно, – поправился он, – показали или выказали в этой битве 26 числа, нет никаких слов достойных, чтоб их описать… Я вам скажу, папаша (он ударил себя в грудь так же, как ударял себя один рассказывавший при нем генерал, хотя несколько поздно, потому что ударить себя в грудь надо было при слове «российское войско»), – я вам скажу откровенно, что мы, начальники, не только не должны были подгонять солдат или что нибудь такое, но мы насилу могли удерживать эти, эти… да, мужественные и древние подвиги, – сказал он скороговоркой. – Генерал Барклай до Толли жертвовал жизнью своей везде впереди войска, я вам скажу. Наш же корпус был поставлен на скате горы. Можете себе представить! – И тут Берг рассказал все, что он запомнил, из разных слышанных за это время рассказов. Наташа, не спуская взгляда, который смущал Берга, как будто отыскивая на его лице решения какого то вопроса, смотрела на него.
– Такое геройство вообще, каковое выказали российские воины, нельзя представить и достойно восхвалить! – сказал Берг, оглядываясь на Наташу и как бы желая ее задобрить, улыбаясь ей в ответ на ее упорный взгляд… – «Россия не в Москве, она в сердцах се сынов!» Так, папаша? – сказал Берг.
В это время из диванной, с усталым и недовольным видом, вышла графиня. Берг поспешно вскочил, поцеловал ручку графини, осведомился о ее здоровье и, выражая свое сочувствие покачиваньем головы, остановился подле нее.
– Да, мамаша, я вам истинно скажу, тяжелые и грустные времена для всякого русского. Но зачем же так беспокоиться? Вы еще успеете уехать…
– Я не понимаю, что делают люди, – сказала графиня, обращаясь к мужу, – мне сейчас сказали, что еще ничего не готово. Ведь надо же кому нибудь распорядиться. Вот и пожалеешь о Митеньке. Это конца не будет?
Граф хотел что то сказать, но, видимо, воздержался. Он встал с своего стула и пошел к двери.
Берг в это время, как бы для того, чтобы высморкаться, достал платок и, глядя на узелок, задумался, грустно и значительно покачивая головой.
– А у меня к вам, папаша, большая просьба, – сказал он.
– Гм?.. – сказал граф, останавливаясь.
– Еду я сейчас мимо Юсупова дома, – смеясь, сказал Берг. – Управляющий мне знакомый, выбежал и просит, не купите ли что нибудь. Я зашел, знаете, из любопытства, и там одна шифоньерочка и туалет. Вы знаете, как Верушка этого желала и как мы спорили об этом. (Берг невольно перешел в тон радости о своей благоустроенности, когда он начал говорить про шифоньерку и туалет.) И такая прелесть! выдвигается и с аглицким секретом, знаете? А Верочке давно хотелось. Так мне хочется ей сюрприз сделать. Я видел у вас так много этих мужиков на дворе. Дайте мне одного, пожалуйста, я ему хорошенько заплачу и…
Граф сморщился и заперхал.
– У графини просите, а я не распоряжаюсь.
– Ежели затруднительно, пожалуйста, не надо, – сказал Берг. – Мне для Верушки только очень бы хотелось.
– Ах, убирайтесь вы все к черту, к черту, к черту и к черту!.. – закричал старый граф. – Голова кругом идет. – И он вышел из комнаты.
Графиня заплакала.
– Да, да, маменька, очень тяжелые времена! – сказал Берг.
Наташа вышла вместе с отцом и, как будто с трудом соображая что то, сначала пошла за ним, а потом побежала вниз.
На крыльце стоял Петя, занимавшийся вооружением людей, которые ехали из Москвы. На дворе все так же стояли заложенные подводы. Две из них были развязаны, и на одну из них влезал офицер, поддерживаемый денщиком.
– Ты знаешь за что? – спросил Петя Наташу (Наташа поняла, что Петя разумел: за что поссорились отец с матерью). Она не отвечала.
– За то, что папенька хотел отдать все подводы под ранепых, – сказал Петя. – Мне Васильич сказал. По моему…
– По моему, – вдруг закричала почти Наташа, обращая свое озлобленное лицо к Пете, – по моему, это такая гадость, такая мерзость, такая… я не знаю! Разве мы немцы какие нибудь?.. – Горло ее задрожало от судорожных рыданий, и она, боясь ослабеть и выпустить даром заряд своей злобы, повернулась и стремительно бросилась по лестнице. Берг сидел подле графини и родственно почтительно утешал ее. Граф с трубкой в руках ходил по комнате, когда Наташа, с изуродованным злобой лицом, как буря ворвалась в комнату и быстрыми шагами подошла к матери.
– Это гадость! Это мерзость! – закричала она. – Это не может быть, чтобы вы приказали.
Берг и графиня недоумевающе и испуганно смотрели на нее. Граф остановился у окна, прислушиваясь.
– Маменька, это нельзя; посмотрите, что на дворе! – закричала она. – Они остаются!..
– Что с тобой? Кто они? Что тебе надо?
– Раненые, вот кто! Это нельзя, маменька; это ни на что не похоже… Нет, маменька, голубушка, это не то, простите, пожалуйста, голубушка… Маменька, ну что нам то, что мы увезем, вы посмотрите только, что на дворе… Маменька!.. Это не может быть!..
Граф стоял у окна и, не поворачивая лица, слушал слова Наташи. Вдруг он засопел носом и приблизил свое лицо к окну.
Графиня взглянула на дочь, увидала ее пристыженное за мать лицо, увидала ее волнение, поняла, отчего муж теперь не оглядывался на нее, и с растерянным видом оглянулась вокруг себя.
– Ах, да делайте, как хотите! Разве я мешаю кому нибудь! – сказала она, еще не вдруг сдаваясь.
– Маменька, голубушка, простите меня!
Но графиня оттолкнула дочь и подошла к графу.
– Mon cher, ты распорядись, как надо… Я ведь не знаю этого, – сказала она, виновато опуская глаза.
– Яйца… яйца курицу учат… – сквозь счастливые слезы проговорил граф и обнял жену, которая рада была скрыть на его груди свое пристыженное лицо.
– Папенька, маменька! Можно распорядиться? Можно?.. – спрашивала Наташа. – Мы все таки возьмем все самое нужное… – говорила Наташа.
Граф утвердительно кивнул ей головой, и Наташа тем быстрым бегом, которым она бегивала в горелки, побежала по зале в переднюю и по лестнице на двор.
Люди собрались около Наташи и до тех пор не могли поверить тому странному приказанию, которое она передавала, пока сам граф именем своей жены не подтвердил приказания о том, чтобы отдавать все подводы под раненых, а сундуки сносить в кладовые. Поняв приказание, люди с радостью и хлопотливостью принялись за новое дело. Прислуге теперь это не только не казалось странным, но, напротив, казалось, что это не могло быть иначе, точно так же, как за четверть часа перед этим никому не только не казалось странным, что оставляют раненых, а берут вещи, но казалось, что не могло быть иначе.
Все домашние, как бы выплачивая за то, что они раньше не взялись за это, принялись с хлопотливостью за новое дело размещения раненых. Раненые повыползли из своих комнат и с радостными бледными лицами окружили подводы. В соседних домах тоже разнесся слух, что есть подводы, и на двор к Ростовым стали приходить раненые из других домов. Многие из раненых просили не снимать вещей и только посадить их сверху. Но раз начавшееся дело свалки вещей уже не могло остановиться. Было все равно, оставлять все или половину. На дворе лежали неубранные сундуки с посудой, с бронзой, с картинами, зеркалами, которые так старательно укладывали в прошлую ночь, и всё искали и находили возможность сложить то и то и отдать еще и еще подводы.
