Арнаис-Вильена, Антонио

Антонио Арнаис-Вильена (исп. Antonio Arnaiz-Villena; род. Мадрид, Испания) — испанский иммунолог, известный своими тенденциозными исследованиями генетической истории народов, а также неакадемическими лингвистическими гипотезами. Возглавлял иммунологические отделение в Больнице 12 октября в Мадриде, и в 1991—1995 был президентом Испанской национальной комиссии по иммунологии (исп. Sociedad Española de Inmunologia).

Этногенетические исследования

Евреи и палестинцы

Арнаис-Вильена получил неоднозначную международную известность в связи со своей публикацией о генетической истории евреев и палестинцев, в журнале Human Immunology (англ.). Статья получила скандальную известность из-за ряда утверждений, касающихся палестино-израильского конфликта. В результате жёсткой критики статья была изъята из журнала; подписчикам, получившим журнал, было рекомендовано «физически изъять» страницы с публикацией — требование, беспрецедентное для европейской академической литературы. Комментарии Арнаис-Вильены по поводу арабо-израильского конфликта были расценены как «тенденциозные политические заявления», поскольку он, в частности, утверждал, что арабы живут в «концентрационных лагерях». В результате Арнаис-Вильена был исключён из редакционной коллегии журнала.

Некоторые учёные поддержали позицию Арнаис-Вильены. В частности, Эндрю Гоффи (Andrew Goffey), старший преподаватель Миддлсекского университета в Англии, заявил, что статья не содержала оскорбительных утверждений, и что «по-видимому, статья была удалена не по причине научных свидетельств». Некоторые учёные обратились в редакцию с письмами в поддержку Арнаис-Вильены и с возражениями против столь сурового решения. В одном из писем его автор писал: «Если бы Арнаис-Вильена обнаружил свидетельства генетической уникальности евреев, едва ли кто-либо возразил против его утверждений в данной статье. Эта ситуация весьма печальна».

Греки и македонцы

В статье о генетической связи между греками и современными македонцами он пришёл к выводу, что «греки … в значительной мере связаны с субсахарскими (эфиопы, западные африканцы) народами, что отделяет их от прочих средиземноморских народов.» Выводы Арнаис-Вильены были близки идеям книги Мартина Бернала «Чёрная Афина» (первое издание — 1987), где последний утверждал, что греческая цивилизация якобы была в значительной мере финикийской по происхождению, и добавили жару в дискуссию между греческими и македонскими националистами. Вскоре после этого три известных генетика — Луиджи Лука Кавалли-Сфорца, Альберто Пьяцца и Нил Риш (англ. Neil Risch) указали на грубые недочёты в научной методологии Арнаис-Вильены. По их словам, «использование результатов единственного маркера, специально отобранного для целей реконструкции генеалогии, является ненадёжной и недопустимой практикой в популяционной генетике», а выводы о происхождении греков являются «аномальными результатами, противоречащими истории, географии, антропологии и всем прежним исследованиям популяционной генетики указанных этнических групп».

В ответ на эту критику Арнаис-Вильена и соавторы возразили, что «изучение одиночных локусов, как HLA, так и других маркеров, является распространённым в данной научной области, подобные исследования регулярно публикуются в специальной литературе».

Ни одно из проведенных позднее многомаркерных исследований не воспроизвело результаты Арнаис-Вильены. В работе «История и география человеческих генов» (The History and Geography of Human Genes, Princeton, 1994) Кавалли-Сфорца, Меноцци и Пьяцца сгруппировали греков вместе с другими европейскими и средиземноморскими популяциями на основании 120 генетических локусов (см. диаграмму MDS plot). Затем Аюб и др. (Ayub et al. 2003) провели аналогичный анализ с использованием 182 локусов (см. дендрограмму).. Ещё одно исследование было проведено в 2004 г. Университетом г. Скопье святых Кирилла и Мефодия с использованием методологии Арнаис-Вильены — однако, в противоположность его выводам, исследователи не обнаружили у греков примеси субсахарской ДНК.

Индейцы Месоамерики

Арнаис-Вильена также был одним из авторов статьи, в которой был выдвинут ряд смелых гипотез о мультиэтническом происхождении коренного населения Месоамерики. В статье утверждалось, что заселение Америки было, «по-видимому, более сложным, чем утверждали Гринберг и его сторонники (три волны населения)», отметив при этом, что «месо- и южноамериканские индейцы остаются изолированными по отношению к своим соседям … при анализе генетического расстояния.»

Неакадемические лингвистические теории

Арнаис-Вильена и его коллега Хорхе Алонсо-Гарсиа утверждают, что баскский язык является ключом ко многим древним языкам Средиземноморья и Ближнего Востока, в том числе таким, как древнеегипетский, хеттский, шумерский, хурритский, угаритский, аккадский (ассировавилонский), эламский и финикийский, которые якобы были неверно поняты и неправильно переведены всеми прочими лингвистами. В частности, Арнаис-Вильена приписывает себе честь «подлинной дешифровки» двуязычного Розеттского камня, который Жан-Франсуа Шампольон использовал как ключ к прочтению иероглифов. Кодекс Хаммурапи, по мнению Арнаис-Вильены, вообще не имеет отношения к законодательству, а является баскским погребальным текстом.

В качестве образцов «подлинных баскских надписей» Арнаис-Вильена рассматривал надписи из г. Ирунья-Велея, разоблачённые официальной комиссией из 26 археологов как современные подделки.

Редкие лингвисты занимались критикой работ Арнаис-Вильены ввиду большого количества логических и хронологических нестыковок в них. В частности, Хавьер де Ос писал, что труды Арнаис-Вильены — это преступление против науки, поскольку на его публикации разбазарены фонды, которые могли бы быть потрачены на более полезные исследования. Интересен тот факт, что несмотря на резко негативное отношение научного сообщества к Арнаис-Вильене, его статьи периодически появляются в изданиях таких серьёзных вузов, как Университет Комплутенсе.

Увольнение, скандал и реабилитация

В 2002 г. Арнаис-Вильена был уволен без выходного пособия из Больницы 12 октября в связи с обвинением в растрате фондов. Его обвиняли в «приобретении продуктов, не используемых в медицинской деятельности его отделения; приобретении медицинских продуктов, используемых в медицинской деятельности, однако в количестве существенно больше необходимого; фальсификации статистических данных, явно с целью оправдать закупки; унизительном обращении с персоналом отделения; задержках в оказании медицинских услуг; а также передачи продуктов отделения университету». Несмотря на увольнение из больницы, он продолжал работать в Университете Комплутенсе. Через год он был восстановлен в должности в больнице, поскольку судебная коллегия из 3 членов решила, что «были нарушены его основные и конституционные права человека». Все обвинения были признаны ничтожными (2003). Ещё одно решение коллегии из 3 членов вновь признало обвинения юридически ничтожными.

Фактически, Арнаис-Вильена не подвергался наказаниям, поскольку он входил лишь в персонал университета (должность полного профессора), но не в персонал больницы. Прокурор признал в своём постановлении, что обвинения против Арнаис-Вильены были безосновательными, и что ряд сотрудников вынудили свидетельствовать против него. Наконец, Королевская коллегия терапевтов в Мадриде провела собственное расследование и пришла к выводу, что ни под одним из обвинений не было разумных оснований.

См. также

• Васконская гипотеза

Ссылки

• [chopo.pntic.mec.es/~biolmol/personal/peraav.htm Antonio Arnaiz-Villena] (personal page)
• [www.bmj.com/cgi/content/full/326/7401/1262 British Medical Journal: Pitfalls of Editorial Miscommunication]

Отрывок, характеризующий Арнаис-Вильена, Антонио

Все интересы жизни Алпатыча уже более тридцати лет были ограничены одной волей князя, и он никогда не выходил из этого круга. Все, что не касалось до исполнения приказаний князя, не только не интересовало его, но не существовало для Алпатыча.
Алпатыч, приехав вечером 4 го августа в Смоленск, остановился за Днепром, в Гаченском предместье, на постоялом дворе, у дворника Ферапонтова, у которого он уже тридцать лет имел привычку останавливаться. Ферапонтов двенадцать лет тому назад, с легкой руки Алпатыча, купив рощу у князя, начал торговать и теперь имел дом, постоялый двор и мучную лавку в губернии. Ферапонтов был толстый, черный, красный сорокалетний мужик, с толстыми губами, с толстой шишкой носом, такими же шишками над черными, нахмуренными бровями и толстым брюхом.
Ферапонтов, в жилете, в ситцевой рубахе, стоял у лавки, выходившей на улицу. Увидав Алпатыча, он подошел к нему.
– Добро пожаловать, Яков Алпатыч. Народ из города, а ты в город, – сказал хозяин.
– Что ж так, из города? – сказал Алпатыч.
– И я говорю, – народ глуп. Всё француза боятся.
– Бабьи толки, бабьи толки! – проговорил Алпатыч.
– Так то и я сужу, Яков Алпатыч. Я говорю, приказ есть, что не пустят его, – значит, верно. Да и мужики по три рубля с подводы просят – креста на них нет!
Яков Алпатыч невнимательно слушал. Он потребовал самовар и сена лошадям и, напившись чаю, лег спать.
Всю ночь мимо постоялого двора двигались на улице войска. На другой день Алпатыч надел камзол, который он надевал только в городе, и пошел по делам. Утро было солнечное, и с восьми часов было уже жарко. Дорогой день для уборки хлеба, как думал Алпатыч. За городом с раннего утра слышались выстрелы.
С восьми часов к ружейным выстрелам присоединилась пушечная пальба. На улицах было много народу, куда то спешащего, много солдат, но так же, как и всегда, ездили извозчики, купцы стояли у лавок и в церквах шла служба. Алпатыч прошел в лавки, в присутственные места, на почту и к губернатору. В присутственных местах, в лавках, на почте все говорили о войске, о неприятеле, который уже напал на город; все спрашивали друг друга, что делать, и все старались успокоивать друг друга.
У дома губернатора Алпатыч нашел большое количество народа, казаков и дорожный экипаж, принадлежавший губернатору. На крыльце Яков Алпатыч встретил двух господ дворян, из которых одного он знал. Знакомый ему дворянин, бывший исправник, говорил с жаром.
– Ведь это не шутки шутить, – говорил он. – Хорошо, кто один. Одна голова и бедна – так одна, а то ведь тринадцать человек семьи, да все имущество… Довели, что пропадать всем, что ж это за начальство после этого?.. Эх, перевешал бы разбойников…
– Да ну, будет, – говорил другой.
– А мне что за дело, пускай слышит! Что ж, мы не собаки, – сказал бывший исправник и, оглянувшись, увидал Алпатыча.
– А, Яков Алпатыч, ты зачем?
– По приказанию его сиятельства, к господину губернатору, – отвечал Алпатыч, гордо поднимая голову и закладывая руку за пазуху, что он делал всегда, когда упоминал о князе… – Изволили приказать осведомиться о положении дел, – сказал он.
– Да вот и узнавай, – прокричал помещик, – довели, что ни подвод, ничего!.. Вот она, слышишь? – сказал он, указывая на ту сторону, откуда слышались выстрелы.
– Довели, что погибать всем… разбойники! – опять проговорил он и сошел с крыльца.
Алпатыч покачал головой и пошел на лестницу. В приемной были купцы, женщины, чиновники, молча переглядывавшиеся между собой. Дверь кабинета отворилась, все встали с мест и подвинулись вперед. Из двери выбежал чиновник, поговорил что то с купцом, кликнул за собой толстого чиновника с крестом на шее и скрылся опять в дверь, видимо, избегая всех обращенных к нему взглядов и вопросов. Алпатыч продвинулся вперед и при следующем выходе чиновника, заложив руку зазастегнутый сюртук, обратился к чиновнику, подавая ему два письма.
– Господину барону Ашу от генерала аншефа князя Болконского, – провозгласил он так торжественно и значительно, что чиновник обратился к нему и взял его письмо. Через несколько минут губернатор принял Алпатыча и поспешно сказал ему:
– Доложи князю и княжне, что мне ничего не известно было: я поступал по высшим приказаниям – вот…
Он дал бумагу Алпатычу.
– А впрочем, так как князь нездоров, мой совет им ехать в Москву. Я сам сейчас еду. Доложи… – Но губернатор не договорил: в дверь вбежал запыленный и запотелый офицер и начал что то говорить по французски. На лице губернатора изобразился ужас.
– Иди, – сказал он, кивнув головой Алпатычу, и стал что то спрашивать у офицера. Жадные, испуганные, беспомощные взгляды обратились на Алпатыча, когда он вышел из кабинета губернатора. Невольно прислушиваясь теперь к близким и все усиливавшимся выстрелам, Алпатыч поспешил на постоялый двор. Бумага, которую дал губернатор Алпатычу, была следующая:
«Уверяю вас, что городу Смоленску не предстоит еще ни малейшей опасности, и невероятно, чтобы оный ею угрожаем был. Я с одной, а князь Багратион с другой стороны идем на соединение перед Смоленском, которое совершится 22 го числа, и обе армии совокупными силами станут оборонять соотечественников своих вверенной вам губернии, пока усилия их удалят от них врагов отечества или пока не истребится в храбрых их рядах до последнего воина. Вы видите из сего, что вы имеете совершенное право успокоить жителей Смоленска, ибо кто защищаем двумя столь храбрыми войсками, тот может быть уверен в победе их». (Предписание Барклая де Толли смоленскому гражданскому губернатору, барону Ашу, 1812 года.)
Народ беспокойно сновал по улицам.
Наложенные верхом возы с домашней посудой, стульями, шкафчиками то и дело выезжали из ворот домов и ехали по улицам. В соседнем доме Ферапонтова стояли повозки и, прощаясь, выли и приговаривали бабы. Дворняжка собака, лая, вертелась перед заложенными лошадьми.
Алпатыч более поспешным шагом, чем он ходил обыкновенно, вошел во двор и прямо пошел под сарай к своим лошадям и повозке. Кучер спал; он разбудил его, велел закладывать и вошел в сени. В хозяйской горнице слышался детский плач, надрывающиеся рыдания женщины и гневный, хриплый крик Ферапонтова. Кухарка, как испуганная курица, встрепыхалась в сенях, как только вошел Алпатыч.
– До смерти убил – хозяйку бил!.. Так бил, так волочил!..
– За что? – спросил Алпатыч.
– Ехать просилась. Дело женское! Увези ты, говорит, меня, не погуби ты меня с малыми детьми; народ, говорит, весь уехал, что, говорит, мы то? Как зачал бить. Так бил, так волочил!
Алпатыч как бы одобрительно кивнул головой на эти слова и, не желая более ничего знать, подошел к противоположной – хозяйской двери горницы, в которой оставались его покупки.
– Злодей ты, губитель, – прокричала в это время худая, бледная женщина с ребенком на руках и с сорванным с головы платком, вырываясь из дверей и сбегая по лестнице на двор. Ферапонтов вышел за ней и, увидав Алпатыча, оправил жилет, волосы, зевнул и вошел в горницу за Алпатычем.
– Аль уж ехать хочешь? – спросил он.
Не отвечая на вопрос и не оглядываясь на хозяина, перебирая свои покупки, Алпатыч спросил, сколько за постой следовало хозяину.
– Сочтем! Что ж, у губернатора был? – спросил Ферапонтов. – Какое решение вышло?
Алпатыч отвечал, что губернатор ничего решительно не сказал ему.
– По нашему делу разве увеземся? – сказал Ферапонтов. – Дай до Дорогобужа по семи рублей за подводу. И я говорю: креста на них нет! – сказал он.
– Селиванов, тот угодил в четверг, продал муку в армию по девяти рублей за куль. Что же, чай пить будете? – прибавил он. Пока закладывали лошадей, Алпатыч с Ферапонтовым напились чаю и разговорились о цене хлебов, об урожае и благоприятной погоде для уборки.
– Однако затихать стала, – сказал Ферапонтов, выпив три чашки чая и поднимаясь, – должно, наша взяла. Сказано, не пустят. Значит, сила… А намесь, сказывали, Матвей Иваныч Платов их в реку Марину загнал, тысяч осьмнадцать, что ли, в один день потопил.
Алпатыч собрал свои покупки, передал их вошедшему кучеру, расчелся с хозяином. В воротах прозвучал звук колес, копыт и бубенчиков выезжавшей кибиточки.
Было уже далеко за полдень; половина улицы была в тени, другая была ярко освещена солнцем. Алпатыч взглянул в окно и пошел к двери. Вдруг послышался странный звук дальнего свиста и удара, и вслед за тем раздался сливающийся гул пушечной пальбы, от которой задрожали стекла.
Алпатыч вышел на улицу; по улице пробежали два человека к мосту. С разных сторон слышались свисты, удары ядер и лопанье гранат, падавших в городе. Но звуки эти почти не слышны были и не обращали внимания жителей в сравнении с звуками пальбы, слышными за городом. Это было бомбардирование, которое в пятом часу приказал открыть Наполеон по городу, из ста тридцати орудий. Народ первое время не понимал значения этого бомбардирования.
Звуки падавших гранат и ядер возбуждали сначала только любопытство. Жена Ферапонтова, не перестававшая до этого выть под сараем, умолкла и с ребенком на руках вышла к воротам, молча приглядываясь к народу и прислушиваясь к звукам.
К воротам вышли кухарка и лавочник. Все с веселым любопытством старались увидать проносившиеся над их головами снаряды. Из за угла вышло несколько человек людей, оживленно разговаривая.
– То то сила! – говорил один. – И крышку и потолок так в щепки и разбило.
– Как свинья и землю то взрыло, – сказал другой. – Вот так важно, вот так подбодрил! – смеясь, сказал он. – Спасибо, отскочил, а то бы она тебя смазала.
Народ обратился к этим людям. Они приостановились и рассказывали, как подле самих их ядра попали в дом. Между тем другие снаряды, то с быстрым, мрачным свистом – ядра, то с приятным посвистыванием – гранаты, не переставали перелетать через головы народа; но ни один снаряд не падал близко, все переносило. Алпатыч садился в кибиточку. Хозяин стоял в воротах.
– Чего не видала! – крикнул он на кухарку, которая, с засученными рукавами, в красной юбке, раскачиваясь голыми локтями, подошла к углу послушать то, что рассказывали.
– Вот чуда то, – приговаривала она, но, услыхав голос хозяина, она вернулась, обдергивая подоткнутую юбку.