Арнгейм, Фёдор Карлович

Фёдор Карлович Арнгейм
Дата рождения:	24 июля 1845(1845-07-24)
Место рождения:	Санкт-Петербург, Российская империя
Дата смерти:	14 февраля 1893(1893-02-14) (47 лет)
Место смерти:	Санкт-Петербург, Российская империя
Страна:	Российская империя Российская империя
Научная сфера:	педиатрия
Место работы:	Елизаветинская больница для малолетних детей; Максимилиановская лечебница для приходящих больных
Учёная степень:	доктор медицины
Альма-матер:	Императорская Медико-хирургическая академия
Научный руководитель:	профессор В. Н. фон Рейтц
Награды и премии:

Фёдор (Фри́дрих) Ка́рлович Арнге́йм (нем.  Friedrich Arnheim) ( (24) июля 1845, Санкт-Петербург —  (14) февраля 1893, Санкт-Петербург) — действительный статский советник, доктор медицины.

Директор Максимилиановской лечебницы для приходящих больных; старший врач и член попечительского комитета Елизаветинской детской больницы для малолетних детей.

Вице-председатель Санкт-Петербургского Общества детских врачей; один из основоположников Санкт-Петербургской и российской школы врачей-педиатров.

Происходит из немецкой семьи евангелическо-лютеранского вероисповедания.

Биография

Родился в петербургской семье этнического немца Карла Матиаса Арнгельма (Karl Matthias Arnheim) (1.12.1812 – 3.04.1849). и его жены, повивальной бабки Розалии Марии ур. Блейх (Rosalie Maria Bleich) Род занятий Карла Матиаса установить не удалось. Известно лишь, что он умер, когда сыну было всего 3,5 года. Его кончина стала причиной помещения Фридриха вместе со старшим братом в сиротский приют при лютеранской церкви св. Петра.

В 1853 году вслед за братом Фридрих Арнгейм поступил в одну из самых престижных в столице – немецкую гимназию Петришуле, в которой кода-то учился их отец. Он успешно окончил её в 1862 году и в том же году поступил в Императорскую медико-хирургическую академию.

В годы, когда Фридрих Карлович учился на врача, курс детских болезней в академии ещё не преподавался. В составе акушерской клиники было лишь 12 педиатрических коек, которыми руководил будущий основатель первой в России кафедры детских болезней Василий Маркович Флоринский. Возможно, этот факт и стал определяющим при выборе Ф. К. Арнгеймом своей будущей профессии.

С окончанием в 1868 году академии и получением звания лекаря Фридрих (с недавнего времени – Фёдор) Карлович был направлен в распоряжение Ведомства заведений, находящихся под покровительством Великой Княгини Елены Павловны, где был определен лекарем Максимилиановской лечебницы. Почти одновременно с этим назначением, вскоре после открытия 21 мая 1871 года нового здания детской Елизаветинской больницы для бедных детей у Калинкина моста, Фёдор Карлович был приглашён туда на должность младшего врача. С этого дня начался отсчет его педиатрического стажа. Руководил больницей известный в Петербурге детский врач Владимир Николаевич Рейтц. Под его руководством Ф. К. Арнгейм выполнил и в 1876 году защитил диссертацию на звание доктора медицины под названием «О крупе». Она вошла в первый десяток диссертаций, защищенных в России по педиатрической тематике.

Дальнейшая биография Ф. К. Арнгейма не отличалась большим разнообразием. До конца своей недолгой жизни он продолжил работу в Елизаветинской больнице, где через несколько лет вошёл в состав её попечителей и занял должность старшего врача – заместителя профессора В. Н. Рейтца. Параллельно в 1891 году Фёдор Карлович был назначен директором Максимилиановской лечебницы. Ещё одним местом работы Ф. К. Арнгейма была 10-я Санкт-Петербургская гимназия, где он в течение ряда лет исполнял обязанности врача.

В 1885 году Ф. К. Арнгейм стал одним из учредителей первого в России Санкт-Петербургского общества детских врачей. Он входил в состав правления общества и был его вице-председателем в 1890–1891 гг. .

Потенциал Фёдора Карловича был далеко ещё не исчерпан, когда в 1893 году, в возрасте 47 лет на пике карьеры он неожиданно скончался. Похоронили одного из первых российских педиатров, доктора медицины Ф. К. Арнгейма на семейной площадке Волковского лютеранского кладбища рядом с отцом и братом. Могилу его обнаружить не удалось.

Семья

• Жена – Анна Карловна Арнгейм;
  • Сын – Фёдор Фёдорович Арнгейм;
• Брат – Карл Карлович Арнгейм (1840–1888) – педагог, преподаватель гимназии Карла Мая, инспектор Мариинского института, начальник Санкт-Петербургских и Царскосельской женских гимназий.

Научно-практический вклад в педиатрию

В Санкт-Петербурге Ф. К. Арнгейм пользовался заслуженным авторитетом клинициста, великолепно разбирающегося в патологии раннего детского возраста. Вместе с тем, оставил он свой след и в науке, где одним из первых занялся изучением возрастных аспектов теплообмена и терморегуляции. Его оригинальное изобретение - термофеугоскоп, предназначенный для измерения теплоотдачи, хотя и не нашёл широкого применения, позволил осуществить одну из первых попыток количественной оценки терморегуляции как в норме, так и при различных лихорадочных заболеваниях у детей. Кроме того, этот прибор оказался прообразом индивидуальных портативных мониторов различных биосигналов, нашедших своё распространение лишь в конце 20 века.

Сохранилась информация о нескольких научных работах Ф. К. Арнгейма, хотя известно, что число их было существенно больше:

• Арнгейм Ф. К. О крупе : Дис. на степ. д-ра мед. Ф. Арнгейма, ординатора Елисавет. клин. больницы для малолет. детей. — СПб: тип. и хромол. А. Траншеля, 1876. — 97 с. — (Серия докторских диссертаций).
• Арнгейм Ф. К. Термофеугоскоп, карманный прибор для определения потери тепла кожею. — СПб: тип. Я. Трей, 1888. — 8 с.
• Арнгейм Ф. К. О кожной перспирации и об отдаче тепла при частичном смазывании кожи здоровых людей. — СПб: тип. П.И. Шмидта.
• Arnheim F. Über den Hämoglobingehalt des Blutes in einigen exanthematischen Krankheiten der Kinder. — Jahrb. f. Kinderheilk, 1878. — Т. XIII.
• Arnheim F. Über das Verhalten des Wärmeverlustes, der Hautperspiration und den Blutdruck bei verschiedenen fieberhaften Krankheiten. — Ztschr. f. klin. Med. — Т. V.
• Arnheim F. Ein neuer thermoelektrischer Apparat zur Messung der Hautstrahlung. — Ib. — Т. XII.
• Arnheim F. Zur Frage über das Firnissen der menschlichen Haut. — Ib. — Т. XIII.

Адреса в Петербурге

В студенческие годы вместе с матерью и братом Ф. К. Арнгейм проживал по адресу: Миллионная ул., д 34. Позже он снимал квартиру в доме № 52 по Казанской ул.

Награды

• орден Святого Станислава 2-й ст. (1876);
• орден Святой Анны 2-й ст. (1879);
• орден Святого Владимира 3-й ст. (1885).

См. также

• Санкт-Петербургское отделение Союза педиатров России

Литература

• [www.zeno.org/Pagel-1901/A/Arnheim,+Friedrich+Karlowitsch Arnheim, Friedrich Karlowitsch];
• [archive.org/stream/biographischesl00pagegoog#page/n61/mode/2up Arnheim, Friedrich Karlowitsch / Biographisches Lexikon hervorragender Ärzte des neunzehnten Jahrhunderts. 1901];
• Двадцатипятилетие деятельности врачей, окончивших курс в Императорской Медико-хирургической академии в 1868 году. 1868-XXV-1893 / Сост. А. Кривский и В. Чемезов. — СПб: типо-лит. Р. Голике, 1893. — 151 с.

Отрывок, характеризующий Арнгейм, Фёдор Карлович

Такова судьба не великих людей, не grand homme, которых не признает русский ум, а судьба тех редких, всегда одиноких людей, которые, постигая волю провидения, подчиняют ей свою личную волю. Ненависть и презрение толпы наказывают этих людей за прозрение высших законов.
Для русских историков – странно и страшно сказать – Наполеон – это ничтожнейшее орудие истории – никогда и нигде, даже в изгнании, не выказавший человеческого достоинства, – Наполеон есть предмет восхищения и восторга; он grand. Кутузов же, тот человек, который от начала и до конца своей деятельности в 1812 году, от Бородина и до Вильны, ни разу ни одним действием, ни словом не изменяя себе, являет необычайный s истории пример самоотвержения и сознания в настоящем будущего значения события, – Кутузов представляется им чем то неопределенным и жалким, и, говоря о Кутузове и 12 м годе, им всегда как будто немножко стыдно.
А между тем трудно себе представить историческое лицо, деятельность которого так неизменно постоянно была бы направлена к одной и той же цели. Трудно вообразить себе цель, более достойную и более совпадающую с волею всего народа. Еще труднее найти другой пример в истории, где бы цель, которую поставило себе историческое лицо, была бы так совершенно достигнута, как та цель, к достижению которой была направлена вся деятельность Кутузова в 1812 году.
Кутузов никогда не говорил о сорока веках, которые смотрят с пирамид, о жертвах, которые он приносит отечеству, о том, что он намерен совершить или совершил: он вообще ничего не говорил о себе, не играл никакой роли, казался всегда самым простым и обыкновенным человеком и говорил самые простые и обыкновенные вещи. Он писал письма своим дочерям и m me Stael, читал романы, любил общество красивых женщин, шутил с генералами, офицерами и солдатами и никогда не противоречил тем людям, которые хотели ему что нибудь доказывать. Когда граф Растопчин на Яузском мосту подскакал к Кутузову с личными упреками о том, кто виноват в погибели Москвы, и сказал: «Как же вы обещали не оставлять Москвы, не дав сраженья?» – Кутузов отвечал: «Я и не оставлю Москвы без сражения», несмотря на то, что Москва была уже оставлена. Когда приехавший к нему от государя Аракчеев сказал, что надо бы Ермолова назначить начальником артиллерии, Кутузов отвечал: «Да, я и сам только что говорил это», – хотя он за минуту говорил совсем другое. Какое дело было ему, одному понимавшему тогда весь громадный смысл события, среди бестолковой толпы, окружавшей его, какое ему дело было до того, к себе или к нему отнесет граф Растопчин бедствие столицы? Еще менее могло занимать его то, кого назначат начальником артиллерии.
Не только в этих случаях, но беспрестанно этот старый человек дошедший опытом жизни до убеждения в том, что мысли и слова, служащие им выражением, не суть двигатели людей, говорил слова совершенно бессмысленные – первые, которые ему приходили в голову.
Но этот самый человек, так пренебрегавший своими словами, ни разу во всю свою деятельность не сказал ни одного слова, которое было бы не согласно с той единственной целью, к достижению которой он шел во время всей войны. Очевидно, невольно, с тяжелой уверенностью, что не поймут его, он неоднократно в самых разнообразных обстоятельствах высказывал свою мысль. Начиная от Бородинского сражения, с которого начался его разлад с окружающими, он один говорил, что Бородинское сражение есть победа, и повторял это и изустно, и в рапортах, и донесениях до самой своей смерти. Он один сказал, что потеря Москвы не есть потеря России. Он в ответ Лористону на предложение о мире отвечал, что мира не может быть, потому что такова воля народа; он один во время отступления французов говорил, что все наши маневры не нужны, что все сделается само собой лучше, чем мы того желаем, что неприятелю надо дать золотой мост, что ни Тарутинское, ни Вяземское, ни Красненское сражения не нужны, что с чем нибудь надо прийти на границу, что за десять французов он не отдаст одного русского.
И он один, этот придворный человек, как нам изображают его, человек, который лжет Аракчееву с целью угодить государю, – он один, этот придворный человек, в Вильне, тем заслуживая немилость государя, говорит, что дальнейшая война за границей вредна и бесполезна.
Но одни слова не доказали бы, что он тогда понимал значение события. Действия его – все без малейшего отступления, все были направлены к одной и той же цели, выражающейся в трех действиях: 1) напрячь все свои силы для столкновения с французами, 2) победить их и 3) изгнать из России, облегчая, насколько возможно, бедствия народа и войска.
Он, тот медлитель Кутузов, которого девиз есть терпение и время, враг решительных действий, он дает Бородинское сражение, облекая приготовления к нему в беспримерную торжественность. Он, тот Кутузов, который в Аустерлицком сражении, прежде начала его, говорит, что оно будет проиграно, в Бородине, несмотря на уверения генералов о том, что сражение проиграно, несмотря на неслыханный в истории пример того, что после выигранного сражения войско должно отступать, он один, в противность всем, до самой смерти утверждает, что Бородинское сражение – победа. Он один во все время отступления настаивает на том, чтобы не давать сражений, которые теперь бесполезны, не начинать новой войны и не переходить границ России.
Теперь понять значение события, если только не прилагать к деятельности масс целей, которые были в голове десятка людей, легко, так как все событие с его последствиями лежит перед нами.
Но каким образом тогда этот старый человек, один, в противность мнения всех, мог угадать, так верно угадал тогда значение народного смысла события, что ни разу во всю свою деятельность не изменил ему?
Источник этой необычайной силы прозрения в смысл совершающихся явлений лежал в том народном чувстве, которое он носил в себе во всей чистоте и силе его.
Только признание в нем этого чувства заставило народ такими странными путями из в немилости находящегося старика выбрать его против воли царя в представители народной войны. И только это чувство поставило его на ту высшую человеческую высоту, с которой он, главнокомандующий, направлял все свои силы не на то, чтоб убивать и истреблять людей, а на то, чтобы спасать и жалеть их.
Простая, скромная и потому истинно величественная фигура эта не могла улечься в ту лживую форму европейского героя, мнимо управляющего людьми, которую придумала история.
Для лакея не может быть великого человека, потому что у лакея свое понятие о величии.


5 ноября был первый день так называемого Красненского сражения. Перед вечером, когда уже после многих споров и ошибок генералов, зашедших не туда, куда надо; после рассылок адъютантов с противуприказаниями, когда уже стало ясно, что неприятель везде бежит и сражения не может быть и не будет, Кутузов выехал из Красного и поехал в Доброе, куда была переведена в нынешний день главная квартира.
День был ясный, морозный. Кутузов с огромной свитой недовольных им, шушукающихся за ним генералов, верхом на своей жирной белой лошадке ехал к Доброму. По всей дороге толпились, отогреваясь у костров, партии взятых нынешний день французских пленных (их взято было в этот день семь тысяч). Недалеко от Доброго огромная толпа оборванных, обвязанных и укутанных чем попало пленных гудела говором, стоя на дороге подле длинного ряда отпряженных французских орудий. При приближении главнокомандующего говор замолк, и все глаза уставились на Кутузова, который в своей белой с красным околышем шапке и ватной шинели, горбом сидевшей на его сутуловатых плечах, медленно подвигался по дороге. Один из генералов докладывал Кутузову, где взяты орудия и пленные.
Кутузов, казалось, чем то озабочен и не слышал слов генерала. Он недовольно щурился и внимательно и пристально вглядывался в те фигуры пленных, которые представляли особенно жалкий вид. Большая часть лиц французских солдат были изуродованы отмороженными носами и щеками, и почти у всех были красные, распухшие и гноившиеся глаза.
Одна кучка французов стояла близко у дороги, и два солдата – лицо одного из них было покрыто болячками – разрывали руками кусок сырого мяса. Что то было страшное и животное в том беглом взгляде, который они бросили на проезжавших, и в том злобном выражении, с которым солдат с болячками, взглянув на Кутузова, тотчас же отвернулся и продолжал свое дело.
Кутузов долго внимательно поглядел на этих двух солдат; еще более сморщившись, он прищурил глаза и раздумчиво покачал головой. В другом месте он заметил русского солдата, который, смеясь и трепля по плечу француза, что то ласково говорил ему. Кутузов опять с тем же выражением покачал головой.
– Что ты говоришь? Что? – спросил он у генерала, продолжавшего докладывать и обращавшего внимание главнокомандующего на французские взятые знамена, стоявшие перед фронтом Преображенского полка.