Арумынский язык

Арумынский
Самоназвание:	armãneashce, limba armãneascã
Страны:	Греция, Албания, Македония, Болгария; Сербия, Румыния, Германия, Франция; США, Австралия
Общее число говорящих:	около 250 тысяч человек (1997)
Статус:	неблагополучный
Классификация
Категория:	Языки Евразии
индоевропейская семья романская группа балкано-романская подгруппа
Письменность:	латиница, греческое письмо (арумынские алфавиты)
Языковые коды
ISO 639-1:	—
ISO 639-2:	rup
ISO 639-3:	rup
См. также: Проект:Лингвистика

Арумы́нский язы́к (также арому́нский язык, македо-румы́нский язык; самоназвание: armãneashce, limba armãneascã) — язык аромун, распространённый в ряде регионов южной Албании, северной и центральной Греции, южной и восточной Македонии, юго-западной Болгарии, а также в Сербии, Румынии, Германии, Франции и других странах Европы, в США и в Австралии. Относится к восточнороманской подгруппе романской группы индоевропейской семьи языков, наиболее близок к мегленорумынскому языку. Рассматривается как самостоятельный язык не всеми лингвистами — некоторые (в основном румынские) исследователи балканороманских языков относят его к диалектам румынского языка. Арумынский становится языком преимущественно старшего поколения арумын. Число носителей оценивается в 250 тысяч человек (1997).

Арумынский язык сформировался на основе романских говоров влашских племён, которые занимались отгонным скотоводством и вели кочевой образ жизни в южных Балканах. Согласно точке зрения одних исследователей, арумыны переселились с севера, отколовшись от единого балканороманского ареала около X века; по другой точке зрения, арумыны являются потомками автохтонного населения горных районов к югу от Дуная, подвергшегося романизации независимо от дакорумын.

Впервые внимание учёных арумынский язык привлёк в конце XVIII века. Выделяют североарумынские говоры (фаршеротские, москопольские и другие) и южноарумынские говоры (пиндские, грамостянские и другие). Единый литературный язык отсутствует. Первые письменные свидетельства арумынского языка известны с 1730-х годов, в XVIII веке арумынами использовалась письменность на основе греческого алфавита, с XIX века — письменность на основе латинского алфавита. В настоящее время для записи языка используется либо румынский алфавит, либо особый арумынский (предложенный М. Бояджи в 1813 году), а в Греции — иногда алфавит на греческой основе.

О названии

Самоназвание арумынского языка является производным от этнонима арумынского народа. Этноним «арумыны» (рум. Aromâni) был введён одним из первых исследователей арумынского языка, немецким лингвистом Густавом Вейгандом; данный этноним основан на самоназвании арумын, восходящем к народнолатинскому слову RŌMĀNU «римлянин»: Arămînᵘ, Armănᵘ, Rămănᵘ, Arumînᵘ (множественное число Arămînⁱ и т. д.). Ранее, до исследований Г. Вейганда, был распространён этноним «македорумыны» (рум. Macedo-Români), появившийся благодаря работам М. Бояджи, Ф. Миклошича и И. К. Массимы. Название «македорумыны» связано с одним из основных ареалов арумынского языка — исторической областью Македония. Помимо этого этнонима, среди арумын (как и среди мегленорумын и истрорумын) распространено самоназвание «влахи» (Vlah, множественное число Vlahⁱ), так же их называют и соседние народы. Кроме того, распространены такие экзоэтнонимы арумын, как:

• «куцовлахи» (греч. κουτσοβλάχοι «хромые влахи» в отличие от румын, которых называют просто «влахи») — среди греков, официально же в Греции арумын называют «влахоязычными греками»;
• «беливлахи» (болг. беливласи «белые влахи» в отличие от румын, которых называют «каравлахи» болг. каравласи «чёрные влахи») — среди болгар;
• «цинцары» (макед. и серб. цинцари, серб. и хорв. cincari, венг. cincárok) — среди македонцев, сербов, хорватов и венгров;
• «ремеры» и «чобаны» (алб. çobanët, тур. çobanlar «пастухи») — среди албанцев и отчасти турков.

Также известны такие названия арумын, как «арванитовлахи», «македонские влахи», «элиновлахи» и этноним учёного происхождения — «фракийские влахи».

Варианты названия арумынского языка: аромунский, македо-румынский; рум. (dialectul) aromân, macedo-român; англ. Macedo-Rumanian; нем. Aromunisch, Mazedo-Rumänisch.

Лингвогеография

Ареал и численность

Распределение носителей арумынского языка по странам

Страна	Число говорящих
Греция	50.000
Албания	3.850
Босния и Герцеговина	383.000
Болгария	16.000
Македония	6.890
Румыния	28.000
Сербия	13.000

Арумынский язык распространён в горных районах южных Балкан на части территорий Албании, Греции, Македонии и Болгарии как в сельской местности, так и в некоторых городах. Наибольшая по численности часть носителей арумынского языка расселена в Греции — в горном массиве Пинд (самый обширный и компактный ареал арумынского языка), на равнине в Фессалии, в разных районах греческой части Македонии, в Эпире, Акарнании, Этолии. Второй по численности территорией расселения арумын является южная Албания (равнина Мюзеке с городами Влёра и Фиери, горные селения Фрашери, Лэнга, Шипска). В Республике Македония арумынский язык распространён в юго-западных районах (в окрестностях населённого пункта Битола), в центральных и восточных районах (в окрестностях населённых пунктов Титов Велес, Штип, Кочани). В Болгарии на арумынском языке говорят в горных районах на юго-западе страны.

Со второй половины XX века арумыны стали переселяться в Румынию, в первой половине XX века около 12 тысяч арумын эмигрировали в Добруджу. Небольшие группы арумын живут в Сербии. Арумынские диаспоры имеются в ряде стран Западной Европы, куда арумыны переселились после Второй мировой войны — в Германии, Франции и других странах, а также в США и в Австралии.

Установить точную численность носителей арумынского языка не представляется возможным. По одним оценкам, число арумын, активно использующих родной язык, составляет всего 15 тысяч человек. По другим оценкам, число лиц, имеющих арумынское происхождение, превышает 1,5 млн человек. Согласно данным, приведённым на сайте Парламентской ассамблеи Совета Европы, к началу XX века насчитывалось около 500 тысяч носителей арумынского языка, к рубежу XX—XXI веков их численность сократилась до 250 тысяч человек.

Социолингвистические сведения и статус

Арумыны не имеют собственной государственности и не имеют основной компактной области расселения, они живут в нескольких странах, их ареал представляет собой ряд разбросанных по территории того или иного государства небольших «островков». У арумын отсутствует осознание языкового единства, их этническое самосознание характеризуется неустойчивостью и нечёткостью. Нет у арумын и национального движения в какой-либо форме, отсутствует стремление к созданию национально-языковой автономии. Несмотря на предпринимаемые попытки оживления национального и культурно-языкового движения в местах исконного проживания арумын не наблюдается. В течение последних столетий происходит процесс языковой и этнической ассимиляции, арумыны растворяются среди греческого, албанского, македонского и болгарского этнического большинства. Старшее поколение арумын, посещавшее школы Албании, Греции и Югославии и учившее румынский язык, считало, что арумынский идиом является диалектом румынского языка. Современные арумыны полагают, что говорят на диалекте греческого или языков других народов, в окружении которых арумыны живут.

Арумынский язык не имеет наддиалектной формы и единой литературной нормы. Попытки создания письменности предпринимались со второй половины XVIII века, сначала арумыны ориентировались на греческий алфавит, с XIX века — перешли на латиницу. Арумынский язык не преподаётся в учебных заведениях, кроме летних курсов во Фрайбурге и Бонне в Германии (со второй половины XIX века до середины XX века по инициативе Румынии были открыты школы, в которых изучался румынский язык как литературный язык арумын). Использование арумынского языка ограничено в настоящее время исключительно устным бытовым общением в основном среди арумын старшего поколения. Все носители арумынского языка двуязычны: наряду с арумынским они владеют также государственным языком тех стран, в которых проживают.

Арумынский язык представляет собой совокупность балканороманских говоров, которые объединяются по общим структурным признакам и соотносятся с этнической общностью арумын. В балканороманской языковой подгруппе арумынский идиом объединяется вместе с мегленорумынским в южнодунайскую языковую ветвь, которой противостоит севернодунайская языковая ветвь с румынским и истрорумынским языками.

Арумынский как отдельный язык выделяется не всеми романистами, часть из них считают арумынский диалектом румынского языка, к нему применяется также нейтральный термин «язык/диалект». В числе прочего различные точки зрения на самостоятельность арумынского и его место в балканороманской языковой подгруппе соотносятся с различием взглядов исследователей на этногенез арумынской этнической общности. Романисты, придерживающиеся теории о переселении предков арумын с севера на юг из единого балканороманского ареала, склонны считать арумынский одним из диалектов румынского языка. Сторонники автохтонного происхождения арумын в горных областях к югу от Дуная независимого от дакорумын, чаще рассматривают арумынский как самостоятельный язык.

Наличие отдельного этноса, представителями которого являются носители арумынского идиома, попытки создания литературной нормы, относительно большие структурные отличия арумынского и румынского языка, собственная система диалектов и прочее позволяют ряду учёных рассматривать арумынский как самостоятельный балканороманский язык.

Диалекты

Известны две классификации диалектов арумынского языка. Согласно одной из них, предложенной М. Караджиу-Мариоцяну, арумынский языковой ареал делится на две диалектные группы:

• фаршеротские (F-диалекты), противопоставленные всем остальным арумынским диалектам;
• не фаршеротские (A-диалекты).

Согласно классификации Т. Капидана, арумынский язык разделён на североарумынскую диалектную зону (фаршеротские, москопольские и другие говоры) и южноарумынскую диалектную зону (грамостянские, пиндские и другие говоры). Данные диалектные зоны связаны с исходными ареалами носителей арумынских диалектов. Вследствие миграций североарумынские группы расселились в южноарумынском ареале (например, фаршеротские), а южноарумынские — в североарумынском (например, грамостянские).

Классификация арумынских диалектов по Т. Капидану:
Североарумынская диалектная зона:

• фаршеротские говоры;
• москопольские говоры;
• мюзекерские говоры;
• говоры Гопеша и Муловиште;
• говоры Бяла де Сус и Бяла де Жос.

Южноарумынская диалектная зона:

• грамостянские говоры;
• пиндские говоры;
• олимпские говоры.

В североарумынских говорах, распространённых в македонских сёлах Гопеш и Муловиште, а также в сёлах Бяла де Сус и Бяла де Жос, отмечаются некоторые особенности, сближающие данные говоры с мегленорумынским языком.

Арумынские диалекты различаются на всех языковых уровнях (в том числе и в области грамматики и лексики), но за основу диалектной дифференциации взяты главным образом фонетико-фонологические особенности. Для южной диалектной зоны (в отличие от северной) характерно противопоставление фонем /ǝ/ и /ɨ/; сохранение дифтонгов e̯a, o̯a и неслоговых конечных гласных [ⁱ] и [^u]. В северной диалектной зоне противопоставление /ǝ/ и /ɨ/ отсутствует; дифтонги e̯a, o̯a перешли в североарумынских говорах в монофтонги: e̯a > ɛ, o̯a > ɔ; в ряде говоров отсутствуют неслоговые конечные [ⁱ] и [^u].

Арумынские диалекты не образуют диалектного континуума вследствие того, что многочисленные островные арумынские ареалы разделены областями распространения греческого, албанского, македонского и других языков. В арумынском ареале отсутствует территориальное диалектное членение, между говорами нет чётких диалектных границ, так как арумыны вели в прошлом кочевой образ жизни (основным их занятием было отгонное скотоводство) — постоянные массовые миграции не способствовали формированию изоглосс и ареалов тех или иных диалектных явлений. Более того, среди арумын широко распространено варьирование разных языковых форм в речи одного и того же носителя того или иного арумынского говора.

Отмечается некоторая связь ареалов арумынских диалектов с ареалами субэтнических групп («племенных ветвей») арумын, но эта связь не является однозначной.

В североарумынской диалектной зоне выделяют группу москопольцев (исходный ареал — юго-восточная Албания, откуда москопольцы расселились в различные районы северной Греции и юго-западной Македонии), группу фаршеротов (исходный ареал — южная Албания, откуда фаршероты расселились в различные районы северной, северо-восточной и некоторых других частей Греции, а также в юго-западные районы Македонии), фаршероты, расселившиеся вдоль побережья Адриатического моря на равнине Мюзеке рассматриваются как отдельная группа мюзекеров (южная Албания).

В южноарумынской диалектной зоне выделяют группу грамостян (исходный ареал — окрестности горы Грамос в Греции на границе с Албанией, откуда грамостяне расселились в различные районы Греческой Македонии, в юго-западные и восточные районы современной Республики Македонии (Вардарской Македонии), а также в ряд районов юго-западной Болгарии), группу пиндцев, наиболее многочисленную группу арумын, образующую самый обширный и компактный арумынский ареал (населяют северные районы горного массива Пинд и отчасти некоторые районы Фессалии и Македонии в Греции), особую группу составляют олимпцы, имеющие пиндское происхождение, которые населяют районы в окрестностях горы Олимп.

Письменность

Единые нормы графики и орфографии в арумынском языке не сложились до настоящего времени. С XVIII века арумынские тексты стали записывать греческим алфавитом, но вследствие того, что книги на арумынском в Греции издавались очень редко, традиция использования греческих букв практически прекратилась. С начала XIX века для арумынского языка активно пропагандируется латинская графика. В 1813 году алфавит, основывающийся на латинском, предложил М. Бояджи. В нём были применены диграфы, такие как sh (ʃ), lj (ʎ), nj (ɲ), ts (t͡s), ci (t͡ʃ). В лингвистической литературе используется преимущественно румынский алфавит с добавлением диакритики и греческих букв. Единая система передачи фонем у лингвистов при этом отсутствует. Запись арумынских текстов (главным образом, фольклора) при помощи румынского алфавита применялась с конца XIX века, современные издатели фольклора добавляют (как и в лингвистических работах) к румынским графемам латинские буквы с диакритикой ń, ľ и три греческие буквы θ, δ, γ. Графика М. Бояджи используется в настоящее время в издании журнала Zborlu a nostru («Наше слово»), который с 1984 года выпускают эмигранты арумынского происхождения в ФРГ. Румынской графики и орфографии придерживаются арумынские диаспоры, издающие журналы Fara Armâneascǎ («Арумынский народ») в Париже и Frândza Vlahǎ («Влашская газета») в американском Бриджпорте.

История языка

Арумынский идиом рассматривается как один из исторических диалектов общерумынского, или проторумынского языка (рум. româna comună), существовавшего в середине I тысячелетия н. э. и объединявшего весь балканороманский ареал к северу и югу от Дуная. Кроме арумынского в число исторических диалектов проторумынского включаются дакорумынский, истрорумынский и мегленорумынский.

Согласно «северной» теории происхождения арумын, предки арумын отделились от общерумынского ареала примерно в X веке и переселились на юг в область современного расселения арумынского народа. Эта теория этногенеза поддерживалась О. Дянсушяну, С. Пушкариу, Ал. Филиппиде, Г. Вейгандом. По мнению Й. Крамера, ареал формирования арумын располагался к югу от Дуная, но к северу от современной территории расселения арумын. Согласно точке зрения Н. Сараманду, единого проторумынского ареала не существовало, было множество ареалов романизации как к северу, так и к югу от Дуная. Арумынская этническая общность и их язык по его мнению сформировались в южной части Балкан. Взгляда о частично автохтонном происхождении арумын придерживались Т. Капидан и Т. Папахаджи.

Арумыны упоминаются в византийских хрониках, начиная с IX века. В X—XIII веках в черте Византийской империи существовали вассальные арумынские государственные образования. В XVII веке появляются арумынские города, впоследствии разрушенные турками и албанцами.

Лингвистическая характеристика

Фонетика и фонология

Система гласных южноарумынских говоров, включающих максимальное число гласных фонем. В североарумынских говорах насчитывается не более 6 фонем — отсутствуют либо ə, либо ɨ:

Подъём\ряд	Передний	Средний	Задний
Верхний	i	ɨ	u
Средний	ɛ	ə	ɔ
Нижний		a

Система согласных арумынского языка:

Способ артикуляции ↓	Губно-губные	Губно-зубные	Межзубные	Зубные	Альв.	Палат.	Заднеяз.
Взрывные	p b			t d		c ɟ	k g
Носовые	m			n		ɲ
Дрожащие				r
Аффрикаты				t͡s d͡z	t͡ʃ d͡ʒ
Фрикативные		f v	θ ð	s z	ʃ ʒ	ç	x ɣ
Скользящие аппроксиманты						j
Боковые				l		ʎ

Также имеются два полугласных: u̯ и i̯, которые входят в состав дифтонгов. Кроме того, на конце слова после одного согласного u̯ реализуется как неслоговый призвук ^u, а i̯ как неслоговый призвук ⁱ (после ț и ḑ как ^î).

В ряде говоров, вероятно, под влиянием греческого языка, звуки t͡ʃ и d͡ʒ свободно варьируются с t͡s и d͡z соответственно.

Ударение — динамическое и свободное.

Морфология

Имя существительное

Арумынское существительное обладает категориями рода, числа, падежа и определённости/неопределённости.

Существительные могут быть трёх родов: мужского, женского и обоюдного. Слова мужского и обоюдного родов заканчиваются на -C^u, -CCu, -Vu̯ и -i / -e, мужского также на -î / -ă, -ắ, -ó, -é и -í, слова женского рода — на -î / -ă, -i / -e и -ø.

В мужском роде множественное число образуется чаще всего при помощи форманта -i / -i̯ / -î / -ⁱ / -^î (lup^u «волк» — luk’i «волки», dínti / dínte «зуб» — dínțî «зубы», cîni / cîne «собака» — cîńⁱ «собаки»), у слов, заканчивающихся на -î / -ă, — при помощи -îńⁱ (lálî / lálă «дядя» — lálîńⁱ «дяди»), у слов, заканчивающихся на ударную гласную, — при помощи -(e̯)áḑ^î (amirắ «император» — amiráḑ^î «императоры»). В женском роде тоже используются окончания -i̯ / -î / -ⁱ / -^î, -îńⁱ, но также ещё -i / -e (cásî / cásă «дом» — cási / cáse «дома»), -urⁱ (cáli / cále «дорога» — cắľurⁱ «дороги»), -li / -le (ste̯áu̯î / ste̯áu̯ă «звезда» — ste̯áli / ste̯áli «звёзды»), -ắrⁱ (sórî / sóră «сестра» — surắrⁱ «сёстры»), -ati / -ate (ɣrámî / ɣrámă «буква» — ɣrámati / ɣrámate «буквы»). В обоюдном роде множественное число образуется при помощи формантов -urⁱ (loc^u «место» — locurⁱ «места») и -i / -î / -e / -ă (zbor^u «слово» — zbo̯árî / zbo̯áre «слова» / zbo̯áră «слова»).

Помимо именительного-винительного выделяется также дательный-родительный падеж, который образуется аналитически.

Имя прилагательное

Прилагательное согласовывается с существительным по роду и числу, реже по падежу. Изменения по падежам возможны только в тех говорах, в которых существительные женского рода в единственном числе имеют основу родительного-дательного падежа в отличие от основы именительного-винительного падежа: fe̯áta mușátă «красивая девушка» — родительный-дательный падеж a fe̯átăľ ei̯ mușátă или a fe̯áteľ ei̯ mușate (реже). Степени сравнения образуются аналитически: сравнительная при помощи наречий ma или cáma (ma / cáma bun^u «лучше»), а превосходная добавлением определённого артикля к форме сравнительной (cáme marle «самый старший»).

Формы рода и числа прилагательных на примере слов bun^u «хороший», acru «кислый», aróș^u «красный», mari «большой», dúlți / dúlțe «сладкий»:

Группа и род		Число
		единственное	множественное
I группа	мужской род	bunu	buńi
	женский род	búnî / búnă	búni / búne
II группа	мужской род	ácru	ácri
	женский род	ácrî / ácră
III группа	мужской род	aróșu	aróși
	женский род	aróși / aróșe
IV группа		mári / máre	mări / mari
V группа		dúlți / dúlțe

Числительное

Арумынские количественные числительные

1	un(u) (м. р.), únî / únă / nă(ж. р.)
2	dói̯ (м. р.), do̯áu̯î / do̯áu̯ă / dáu̯ă / dáo (ж. р.)
3	trei̯
4	pátru
5	țínți
6	șási / șáse
7	șe̯ápte / șe̯ápte
8	óptu
9	no̯áu̯î / no̯áu̯ă / náu̯î / náu̯ă / náo / nou̯áu̯ă
10	ḑáți / ḑáțe
11	únsprîḑați / únsprăḑațe
12	dói̯sprîḑați / dói̯sprăḑațe
20	ɣíɣinț(î) / ɣíngiț / dau̯ăḑắți
21	únsprăɣíɣinț(î) / dau̯ăḑățiunu
30	tré(i̯)iḑắți
40	patruḑắți
50	ținḑắți
60	șaiḑắți
70	șapteḑắți
80	obḑắți
90	nou̯au̯ăḑắți
100	sútî / sútă
200	do̯áu̯î súti / dou̯áu̯ă súte
1000	ńíľi / ńíľe
2000	do̯áu̯î ńíľi / dou̯áu̯ă ńíľe

Местоимение

В арумынском языке различают следующие разряды местоимений:

• личные;
• возвратные (рассматриваются также как разновидность личных);
• притяжательные;
• указательные;
• неопределённые;
• относительные;
• вопросительные;
• отрицательные.

Для личных местоимений (i̯o (u̯) / eu̯ / míni «я», noi̯ «мы», tíni «ты», voi̯ «вы», el^u / nis^u / năs^u «он», e̯a / ía / nîsî / năsă «она», el^u / nis^u / năs^u «они» — мужской род, e̯a / ía / nîsî / năsă «они» — женский род) характерны категории лица, числа, рода (в 3-м лице) и падежа. Отмечается стирание различий между именительным и винительным падежами у форм местоимений 1-го и 2-го лица. В косвенных падежах различают ударные и безударные формы личных местоимений.

Для притяжательных местоимений характерно наличие проклитической частицы a, причисляемой к артиклям.

Указательные местоимения различаются по значению близости / дальности: aístu / aéstu «этот», aţél^u / aţăl^u «тот».

Среди неопределённых местоимений выделяют простые и сложные формы, часть из них близка с румынскими (vîrnu / vîr^u «какой-то» — рум. vreun), часть заимствована из других языков (сáθi «каждый» — из греческого, file̯án^u «некоторый» — из турецкого, ik’ işdó «кто угодно» — из албанского).

К вопросительным местоимениям относят: ţíne «кто», ţe «что» и другие. Относительно-вопросительное местоимение care «который» имеет формы числа и падежа.

К отрицательным местоимениям относят: can^u / cánî «никто» (из греческого), ţivá «ничто», vîrnu / vîrnî «никто». Формы ţivá и vîrnu / vîrnî имеют как отрицательное, так и неопределённое значение.

У возвратного местоимения различаются формы дательного (îşⁱ, şi, ş) и винительного падежей (si, sî, s).

Склонение личных местоимений единственного числа:

Лицо		Именительный падеж	Родительный, родительно -дательный падеж		Винительный падеж
			ударная форма	безударная форма	ударная форма	безударная форма
1-е лицо		i̯o (u̯) / eu̯ / míni	a ńíe̯a / a ńée̯a	în, ńi, ń	míni / i̯o (u̯) / eu̯	mi
2-е лицо		tíni	a ţíe̯a / a ţée̯a / a ţắe̯a	îţi, ţi, ţ	tíni	ti
3-е лицо	мужской род	elu / nisu / năsu	a lui̯	îľ, ľi, l	elu / nisu / năsu	îlu, lu, lu
	женский род	e̯a / ía / nîsî / năsă	a ľeɪ̯	îľ, ľi, ľ	e̯a / ía / nîsî / năsă	u

Склонение личных местоимений множественного числа:

Лицо		Именительный падеж	Родительный, родительно -дательный падеж		Винительный падеж
			ударная форма	безударная форма	ударная форма	безударная форма
1-е лицо		noi̯	a no̯áu̯î / a náu̯î	nî / nă, n	noi̯	nî / nă, n
2-е лицо		voi̯	a vo̯áu̯î / a váu̯î	vî / vă, v	voi̯	vî / vă, v
3-е лицо	мужской род	eľ i / nişi / năşi	a lóru	lî / lă, îl	eľi / nişi / năşi	îľ, ľi, ľ
	женский род	e̯áli / nî́si / nắse	a lóru	lî / lă, îl	e̯áli / nî́si / nắse	li

Глагол

Глагол имеет формы четырёх наклонений: изъявительного, повелительного, конъюнктива и кондиционала. Иногда выделяется также дубитатив / презумптив, выражаемый аналитически.

В изъявительном наклонении выделяют шесть или семь времён: настоящее, имперфект, простой перфект (аорист), сложный перфект, плюсквамперфект, будущее простое и иногда также будущее сложное.

Спряжение глаголов в настоящем времени на примере слов pórtu «нести», ved^u «видеть», ḑîc^u «говорить» и dórmu «спать»:

Лицо и число
1-е лицо ед. числа	pórtu	vedu	ḑîcu	dórmu
2-е лицо ед. числа	pórți	veḑî	ḑî́țî	dórńi
3-е лицо ед. числа	po̯ártî	ve̯ádi	ḑî́țî	do̯ármi
1-е лицо мн. числа	purtắmu	vidému	ḑî́țîmu	durńímu
2-е лицо мн. числа	purtáțî	vidéțî	ḑî́țîțî	durńíțî
3-е лицо мн. числа	po̯ártî	vedu	ḑîcu	dórmu

Спряжение в имперфекте:

Лицо и число
1-е лицо ед. числа	purtámu	vide̯ámu	ḑîțe̯ámu	durńámu
2-е лицо ед. числа	purtái̯	vide̯ái̯	ḑîțe̯ái̯	durńái̯
3-е лицо ед. числа	purtá	vide̯á	ḑîțe̯á	durńá
1-е лицо мн. числа	purtámu	vide̯ámu	ḑîțe̯ámu	durńámu
2-е лицо мн. числа	purtáțî	vide̯áțî	ḑîțe̯áțî	durńáțî
3-е лицо мн. числа	purtá	vide̯á	ḑîțe̯á	durńá

Спряжение в простом перфекте (аористе):

Лицо и число
1-е лицо ед. числа	purtái̯	viḑúi̯	ḑîșu	durńíi̯
2-е лицо ед. числа	purtáși	viḑúși	ḑî́siși	durńíși
3-е лицо ед. числа	purtắ	viḑú	ḑî́se	durńí
1-е лицо мн. числа	purtắmu	viḑúmu	ḑî́simu	durńímu
2-е лицо мн. числа	purtátu	viḑútu	ḑî́situ	durńítu
3-е лицо мн. числа	purtárî	viḑúrî	ḑî́sirî	durńírî

Остальные времена образуются аналитически. Сложный перфект образуется путём сочетания форм настоящего времени глагола am^u с причастием смыслового глагола. Плюсквамперфект строится также, только вспомогательный глагол стоит в имперфекте. Для образования будущего времени используется сочетание вспомогательного глагола va(i̯) с настоящим временем конъюнктива основного глагола.

В конъюнктиве различаются настоящее время, имперфект, сложный перфект и плюсквамперфект. От изъявительного наклонения эти формы отличаются формантом sî / si / s- / z-, а также окончаниями в третьем лице единственного числа настоящего времени.

В кондиционале имеется три времени: настоящее, перфект и плюсквамперфект. Настоящее время продолжает латинский перфект конъюнктива, дополненный частицей s(i) < si. Перфект образуется сочетанием неизменяемой формы глагола vre̯a / va с настоящим временем или имперфектом конъюнктива либо с настоящим временем кондиционала. Плюсквамперфект образуется по той же модели, но смысловой глагол стоит в форме плюсквамперфекта конъюнктива.

Спряжение в настоящем времени кондиционала:

Лицо и число
1-е лицо ед. числа	s’ purtárimu	s’ viḑe̯árimu	s’ ḑîțe̯árimu	s’ durńírimu
2-е лицо ед. числа	s’ purtáriși	s’ viḑe̯áriși	s’ ḑîțe̯áriși	s’ durńíriși
3-е лицо ед. числа	s’ purtári	s’ viḑe̯áre	s’ ḑîțe̯áre	s’ durńíre
1-е лицо мн. числа	s’ purtárimu	s’ viḑe̯árimu	s’ ḑîțe̯árimu	s’ durńírimu
2-е лицо мн. числа	s’ purtáritu	s’ viḑe̯áritu	s’ ḑîțe̯áritu	s’ durńíritu
3-е лицо мн. числа	s’ purtári	s’ viḑe̯áre	s’ ḑîțe̯áre	s’ durńíre

Формы повелительного наклонения совпадают с соответствующими формами настоящего времени изъявительного наклонения.

Из неличных форм имеются инфинитив, причастие и герундий.

Лексика

Большая часть словарного состава имеет латинское происхождение. Есть заимствования из славянских языков, как общие для всех балкано-романских языков (hránă «пища», lupátă «лопата»), так и более поздние, преимущественно из македонского и болгарского языков (právdă «домашнее животное», zbor^u «слово»). Много заимствований из греческого (ho̯áră «село», ɣrámă «буква», firiðî «окно», cafi / caθi «каждый»), в словаре Т. Папахаджи это 2534 слова, но в последнее время их количество увеличивается. Кроме того, имеются слова субстратного происхождения (búḑă «губа», scrum^u «пепел», țap^u «козёл», nâpârtică «змея»), албанизмы (fáră «род, племя», bánă «жизнь») и турцизмы (1620 лексем в словаре Т. Папахаджи: udắ / udáe «комната»).

История изучения

В научный оборот арумынские данные попали в XVIII веке. Первоначально это были списки арумынских слов и фраз с переводом. В 1797 году в Вене К. Укутой был издан арумынский букварь для детей. Там же в 1813 году вышла арумынская грамматика М. Бояджи. Арумынский фольклор собирали немец Г. Вейганд и арумыны Т. Капидан, П. Папахаджи и Т. Папахаджи. Изучением арумынского языка занимались словенец Ф. Миклошич, немец Й. Крамер, румыны А. Филлипиде, Э. Петрович, П. Нейеску, М. Караджиу-Мариоцяну и Н. Сараманду.

Пример текста

«Отче наш» на арумынском:

Tată a nostru ţi eşti tru ţeruri; las se-av'isească numa a ta. Las se v'ina amirăril'ea a ta. Las se si facă thelima a ta, de căcum n-ţeru, aşiţe şî pre locu. Pânea a noastră aţea de cathe dzuă dănă-o astădzi. Şî l'eartă-nă steapsile anoastre, de căcum şi noi l'irtămu aţeloru ţi nă stipsescu. Şi se nu nă aduţi pre pirazmo, ma scapă-nă de ehturru; amin.

Примечания

Комментарии

Источники

Литература

• Нарумов Б. П. Арумынский язык/диалект // Языки мира. Романские языки. — М.: Academia, 2001. — С. 636—656. — ISBN 5-87444-016-X.
• Коряков Ю. Б. [knowledge.su/a/arumynskiy-yazyk Арумынский язык] // БРЭ

Ссылки

В Викисловаре список слов арумынского языка содержится в категории «Арумынский язык»

• [www.Makedonarman-council.org/ Macedon Armans Council]
• [www.armanami.org/ Macedon Armans Association from France]
• [www.CTArm.org Consiliul A Tinirlor Armanj, webpage about Youth Aromanians and their projects]
• [www.erudition.ru/referat/ref/id.47605_1.html Южнодунайские диалекты румынского языка] (происхождение, формирование, статус)
• [www.rri.ro/index.shtml?lang=4 Страница Румынского Радио на аромунском языке]
• [www.farsarotul.org/nl23_3.htm On the stadardization of the aromanian system of writing]
• [www.aclweb.org/anthology/W14-0616 Nisioi S. On the syllabic structures of Aromanian]

Отрывок, характеризующий Арумынский язык

– Убит?! – вскрикнул Денисов, увидав еще издалека то знакомое ему, несомненно безжизненное положение, в котором лежало тело Пети.
– Готов, – повторил Долохов, как будто выговаривание этого слова доставляло ему удовольствие, и быстро пошел к пленным, которых окружили спешившиеся казаки. – Брать не будем! – крикнул он Денисову.
Денисов не отвечал; он подъехал к Пете, слез с лошади и дрожащими руками повернул к себе запачканное кровью и грязью, уже побледневшее лицо Пети.
«Я привык что нибудь сладкое. Отличный изюм, берите весь», – вспомнилось ему. И казаки с удивлением оглянулись на звуки, похожие на собачий лай, с которыми Денисов быстро отвернулся, подошел к плетню и схватился за него.
В числе отбитых Денисовым и Долоховым русских пленных был Пьер Безухов.


О той партии пленных, в которой был Пьер, во время всего своего движения от Москвы, не было от французского начальства никакого нового распоряжения. Партия эта 22 го октября находилась уже не с теми войсками и обозами, с которыми она вышла из Москвы. Половина обоза с сухарями, который шел за ними первые переходы, была отбита казаками, другая половина уехала вперед; пеших кавалеристов, которые шли впереди, не было ни одного больше; они все исчезли. Артиллерия, которая первые переходы виднелась впереди, заменилась теперь огромным обозом маршала Жюно, конвоируемого вестфальцами. Сзади пленных ехал обоз кавалерийских вещей.
От Вязьмы французские войска, прежде шедшие тремя колоннами, шли теперь одной кучей. Те признаки беспорядка, которые заметил Пьер на первом привале из Москвы, теперь дошли до последней степени.
Дорога, по которой они шли, с обеих сторон была уложена мертвыми лошадьми; оборванные люди, отсталые от разных команд, беспрестанно переменяясь, то присоединялись, то опять отставали от шедшей колонны.
Несколько раз во время похода бывали фальшивые тревоги, и солдаты конвоя поднимали ружья, стреляли и бежали стремглав, давя друг друга, но потом опять собирались и бранили друг друга за напрасный страх.
Эти три сборища, шедшие вместе, – кавалерийское депо, депо пленных и обоз Жюно, – все еще составляли что то отдельное и цельное, хотя и то, и другое, и третье быстро таяло.
В депо, в котором было сто двадцать повозок сначала, теперь оставалось не больше шестидесяти; остальные были отбиты или брошены. Из обоза Жюно тоже было оставлено и отбито несколько повозок. Три повозки были разграблены набежавшими отсталыми солдатами из корпуса Даву. Из разговоров немцев Пьер слышал, что к этому обозу ставили караул больше, чем к пленным, и что один из их товарищей, солдат немец, был расстрелян по приказанию самого маршала за то, что у солдата нашли серебряную ложку, принадлежавшую маршалу.
Больше же всего из этих трех сборищ растаяло депо пленных. Из трехсот тридцати человек, вышедших из Москвы, теперь оставалось меньше ста. Пленные еще более, чем седла кавалерийского депо и чем обоз Жюно, тяготили конвоирующих солдат. Седла и ложки Жюно, они понимали, что могли для чего нибудь пригодиться, но для чего было голодным и холодным солдатам конвоя стоять на карауле и стеречь таких же холодных и голодных русских, которые мерли и отставали дорогой, которых было велено пристреливать, – это было не только непонятно, но и противно. И конвойные, как бы боясь в том горестном положении, в котором они сами находились, не отдаться бывшему в них чувству жалости к пленным и тем ухудшить свое положение, особенно мрачно и строго обращались с ними.
В Дорогобуже, в то время как, заперев пленных в конюшню, конвойные солдаты ушли грабить свои же магазины, несколько человек пленных солдат подкопались под стену и убежали, но были захвачены французами и расстреляны.
Прежний, введенный при выходе из Москвы, порядок, чтобы пленные офицеры шли отдельно от солдат, уже давно был уничтожен; все те, которые могли идти, шли вместе, и Пьер с третьего перехода уже соединился опять с Каратаевым и лиловой кривоногой собакой, которая избрала себе хозяином Каратаева.
С Каратаевым, на третий день выхода из Москвы, сделалась та лихорадка, от которой он лежал в московском гошпитале, и по мере того как Каратаев ослабевал, Пьер отдалялся от него. Пьер не знал отчего, но, с тех пор как Каратаев стал слабеть, Пьер должен был делать усилие над собой, чтобы подойти к нему. И подходя к нему и слушая те тихие стоны, с которыми Каратаев обыкновенно на привалах ложился, и чувствуя усилившийся теперь запах, который издавал от себя Каратаев, Пьер отходил от него подальше и не думал о нем.
В плену, в балагане, Пьер узнал не умом, а всем существом своим, жизнью, что человек сотворен для счастья, что счастье в нем самом, в удовлетворении естественных человеческих потребностей, и что все несчастье происходит не от недостатка, а от излишка; но теперь, в эти последние три недели похода, он узнал еще новую, утешительную истину – он узнал, что на свете нет ничего страшного. Он узнал, что так как нет положения, в котором бы человек был счастлив и вполне свободен, так и нет положения, в котором бы он был бы несчастлив и несвободен. Он узнал, что есть граница страданий и граница свободы и что эта граница очень близка; что тот человек, который страдал оттого, что в розовой постели его завернулся один листок, точно так же страдал, как страдал он теперь, засыпая на голой, сырой земле, остужая одну сторону и пригревая другую; что, когда он, бывало, надевал свои бальные узкие башмаки, он точно так же страдал, как теперь, когда он шел уже босой совсем (обувь его давно растрепалась), ногами, покрытыми болячками. Он узнал, что, когда он, как ему казалось, по собственной своей воле женился на своей жене, он был не более свободен, чем теперь, когда его запирали на ночь в конюшню. Из всего того, что потом и он называл страданием, но которое он тогда почти не чувствовал, главное были босые, стертые, заструпелые ноги. (Лошадиное мясо было вкусно и питательно, селитренный букет пороха, употребляемого вместо соли, был даже приятен, холода большого не было, и днем на ходу всегда бывало жарко, а ночью были костры; вши, евшие тело, приятно согревали.) Одно было тяжело в первое время – это ноги.
Во второй день перехода, осмотрев у костра свои болячки, Пьер думал невозможным ступить на них; но когда все поднялись, он пошел, прихрамывая, и потом, когда разогрелся, пошел без боли, хотя к вечеру страшнее еще было смотреть на ноги. Но он не смотрел на них и думал о другом.
Теперь только Пьер понял всю силу жизненности человека и спасительную силу перемещения внимания, вложенную в человека, подобную тому спасительному клапану в паровиках, который выпускает лишний пар, как только плотность его превышает известную норму.
Он не видал и не слыхал, как пристреливали отсталых пленных, хотя более сотни из них уже погибли таким образом. Он не думал о Каратаеве, который слабел с каждым днем и, очевидно, скоро должен был подвергнуться той же участи. Еще менее Пьер думал о себе. Чем труднее становилось его положение, чем страшнее была будущность, тем независимее от того положения, в котором он находился, приходили ему радостные и успокоительные мысли, воспоминания и представления.


22 го числа, в полдень, Пьер шел в гору по грязной, скользкой дороге, глядя на свои ноги и на неровности пути. Изредка он взглядывал на знакомую толпу, окружающую его, и опять на свои ноги. И то и другое было одинаково свое и знакомое ему. Лиловый кривоногий Серый весело бежал стороной дороги, изредка, в доказательство своей ловкости и довольства, поджимая заднюю лапу и прыгая на трех и потом опять на всех четырех бросаясь с лаем на вороньев, которые сидели на падали. Серый был веселее и глаже, чем в Москве. Со всех сторон лежало мясо различных животных – от человеческого до лошадиного, в различных степенях разложения; и волков не подпускали шедшие люди, так что Серый мог наедаться сколько угодно.
Дождик шел с утра, и казалось, что вот вот он пройдет и на небе расчистит, как вслед за непродолжительной остановкой припускал дождик еще сильнее. Напитанная дождем дорога уже не принимала в себя воды, и ручьи текли по колеям.
Пьер шел, оглядываясь по сторонам, считая шаги по три, и загибал на пальцах. Обращаясь к дождю, он внутренне приговаривал: ну ка, ну ка, еще, еще наддай.
Ему казалось, что он ни о чем не думает; но далеко и глубоко где то что то важное и утешительное думала его душа. Это что то было тончайшее духовное извлечение из вчерашнего его разговора с Каратаевым.
Вчера, на ночном привале, озябнув у потухшего огня, Пьер встал и перешел к ближайшему, лучше горящему костру. У костра, к которому он подошел, сидел Платон, укрывшись, как ризой, с головой шинелью, и рассказывал солдатам своим спорым, приятным, но слабым, болезненным голосом знакомую Пьеру историю. Было уже за полночь. Это было то время, в которое Каратаев обыкновенно оживал от лихорадочного припадка и бывал особенно оживлен. Подойдя к костру и услыхав слабый, болезненный голос Платона и увидав его ярко освещенное огнем жалкое лицо, Пьера что то неприятно кольнуло в сердце. Он испугался своей жалости к этому человеку и хотел уйти, но другого костра не было, и Пьер, стараясь не глядеть на Платона, подсел к костру.
– Что, как твое здоровье? – спросил он.
– Что здоровье? На болезнь плакаться – бог смерти не даст, – сказал Каратаев и тотчас же возвратился к начатому рассказу.
– …И вот, братец ты мой, – продолжал Платон с улыбкой на худом, бледном лице и с особенным, радостным блеском в глазах, – вот, братец ты мой…
Пьер знал эту историю давно, Каратаев раз шесть ему одному рассказывал эту историю, и всегда с особенным, радостным чувством. Но как ни хорошо знал Пьер эту историю, он теперь прислушался к ней, как к чему то новому, и тот тихий восторг, который, рассказывая, видимо, испытывал Каратаев, сообщился и Пьеру. История эта была о старом купце, благообразно и богобоязненно жившем с семьей и поехавшем однажды с товарищем, богатым купцом, к Макарью.
Остановившись на постоялом дворе, оба купца заснули, и на другой день товарищ купца был найден зарезанным и ограбленным. Окровавленный нож найден был под подушкой старого купца. Купца судили, наказали кнутом и, выдернув ноздри, – как следует по порядку, говорил Каратаев, – сослали в каторгу.
– И вот, братец ты мой (на этом месте Пьер застал рассказ Каратаева), проходит тому делу годов десять или больше того. Живет старичок на каторге. Как следовает, покоряется, худого не делает. Только у бога смерти просит. – Хорошо. И соберись они, ночным делом, каторжные то, так же вот как мы с тобой, и старичок с ними. И зашел разговор, кто за что страдает, в чем богу виноват. Стали сказывать, тот душу загубил, тот две, тот поджег, тот беглый, так ни за что. Стали старичка спрашивать: ты за что, мол, дедушка, страдаешь? Я, братцы мои миленькие, говорит, за свои да за людские грехи страдаю. А я ни душ не губил, ни чужого не брал, акромя что нищую братию оделял. Я, братцы мои миленькие, купец; и богатство большое имел. Так и так, говорит. И рассказал им, значит, как все дело было, по порядку. Я, говорит, о себе не тужу. Меня, значит, бог сыскал. Одно, говорит, мне свою старуху и деток жаль. И так то заплакал старичок. Случись в их компании тот самый человек, значит, что купца убил. Где, говорит, дедушка, было? Когда, в каком месяце? все расспросил. Заболело у него сердце. Подходит таким манером к старичку – хлоп в ноги. За меня ты, говорит, старичок, пропадаешь. Правда истинная; безвинно напрасно, говорит, ребятушки, человек этот мучится. Я, говорит, то самое дело сделал и нож тебе под голова сонному подложил. Прости, говорит, дедушка, меня ты ради Христа.
Каратаев замолчал, радостно улыбаясь, глядя на огонь, и поправил поленья.
– Старичок и говорит: бог, мол, тебя простит, а мы все, говорит, богу грешны, я за свои грехи страдаю. Сам заплакал горючьми слезьми. Что же думаешь, соколик, – все светлее и светлее сияя восторженной улыбкой, говорил Каратаев, как будто в том, что он имел теперь рассказать, заключалась главная прелесть и все значение рассказа, – что же думаешь, соколик, объявился этот убийца самый по начальству. Я, говорит, шесть душ загубил (большой злодей был), но всего мне жальче старичка этого. Пускай же он на меня не плачется. Объявился: списали, послали бумагу, как следовает. Место дальнее, пока суд да дело, пока все бумаги списали как должно, по начальствам, значит. До царя доходило. Пока что, пришел царский указ: выпустить купца, дать ему награждения, сколько там присудили. Пришла бумага, стали старичка разыскивать. Где такой старичок безвинно напрасно страдал? От царя бумага вышла. Стали искать. – Нижняя челюсть Каратаева дрогнула. – А его уж бог простил – помер. Так то, соколик, – закончил Каратаев и долго, молча улыбаясь, смотрел перед собой.
Не самый рассказ этот, но таинственный смысл его, та восторженная радость, которая сияла в лице Каратаева при этом рассказе, таинственное значение этой радости, это то смутно и радостно наполняло теперь душу Пьера.


– A vos places! [По местам!] – вдруг закричал голос.
Между пленными и конвойными произошло радостное смятение и ожидание чего то счастливого и торжественного. Со всех сторон послышались крики команды, и с левой стороны, рысью объезжая пленных, показались кавалеристы, хорошо одетые, на хороших лошадях. На всех лицах было выражение напряженности, которая бывает у людей при близости высших властей. Пленные сбились в кучу, их столкнули с дороги; конвойные построились.
– L'Empereur! L'Empereur! Le marechal! Le duc! [Император! Император! Маршал! Герцог!] – и только что проехали сытые конвойные, как прогремела карета цугом, на серых лошадях. Пьер мельком увидал спокойное, красивое, толстое и белое лицо человека в треугольной шляпе. Это был один из маршалов. Взгляд маршала обратился на крупную, заметную фигуру Пьера, и в том выражении, с которым маршал этот нахмурился и отвернул лицо, Пьеру показалось сострадание и желание скрыть его.
Генерал, который вел депо, с красным испуганным лицом, погоняя свою худую лошадь, скакал за каретой. Несколько офицеров сошлось вместе, солдаты окружили их. У всех были взволнованно напряженные лица.
– Qu'est ce qu'il a dit? Qu'est ce qu'il a dit?.. [Что он сказал? Что? Что?..] – слышал Пьер.
Во время проезда маршала пленные сбились в кучу, и Пьер увидал Каратаева, которого он не видал еще в нынешнее утро. Каратаев в своей шинельке сидел, прислонившись к березе. В лице его, кроме выражения вчерашнего радостного умиления при рассказе о безвинном страдании купца, светилось еще выражение тихой торжественности.
Каратаев смотрел на Пьера своими добрыми, круглыми глазами, подернутыми теперь слезою, и, видимо, подзывал его к себе, хотел сказать что то. Но Пьеру слишком страшно было за себя. Он сделал так, как будто не видал его взгляда, и поспешно отошел.
Когда пленные опять тронулись, Пьер оглянулся назад. Каратаев сидел на краю дороги, у березы; и два француза что то говорили над ним. Пьер не оглядывался больше. Он шел, прихрамывая, в гору.
Сзади, с того места, где сидел Каратаев, послышался выстрел. Пьер слышал явственно этот выстрел, но в то же мгновение, как он услыхал его, Пьер вспомнил, что он не кончил еще начатое перед проездом маршала вычисление о том, сколько переходов оставалось до Смоленска. И он стал считать. Два французские солдата, из которых один держал в руке снятое, дымящееся ружье, пробежали мимо Пьера. Они оба были бледны, и в выражении их лиц – один из них робко взглянул на Пьера – было что то похожее на то, что он видел в молодом солдате на казни. Пьер посмотрел на солдата и вспомнил о том, как этот солдат третьего дня сжег, высушивая на костре, свою рубаху и как смеялись над ним.
Собака завыла сзади, с того места, где сидел Каратаев. «Экая дура, о чем она воет?» – подумал Пьер.
Солдаты товарищи, шедшие рядом с Пьером, не оглядывались, так же как и он, на то место, с которого послышался выстрел и потом вой собаки; но строгое выражение лежало на всех лицах.


Депо, и пленные, и обоз маршала остановились в деревне Шамшеве. Все сбилось в кучу у костров. Пьер подошел к костру, поел жареного лошадиного мяса, лег спиной к огню и тотчас же заснул. Он спал опять тем же сном, каким он спал в Можайске после Бородина.
Опять события действительности соединялись с сновидениями, и опять кто то, сам ли он или кто другой, говорил ему мысли, и даже те же мысли, которые ему говорились в Можайске.
«Жизнь есть всё. Жизнь есть бог. Все перемещается и движется, и это движение есть бог. И пока есть жизнь, есть наслаждение самосознания божества. Любить жизнь, любить бога. Труднее и блаженнее всего любить эту жизнь в своих страданиях, в безвинности страданий».
«Каратаев» – вспомнилось Пьеру.
И вдруг Пьеру представился, как живой, давно забытый, кроткий старичок учитель, который в Швейцарии преподавал Пьеру географию. «Постой», – сказал старичок. И он показал Пьеру глобус. Глобус этот был живой, колеблющийся шар, не имеющий размеров. Вся поверхность шара состояла из капель, плотно сжатых между собой. И капли эти все двигались, перемещались и то сливались из нескольких в одну, то из одной разделялись на многие. Каждая капля стремилась разлиться, захватить наибольшее пространство, но другие, стремясь к тому же, сжимали ее, иногда уничтожали, иногда сливались с нею.
– Вот жизнь, – сказал старичок учитель.
«Как это просто и ясно, – подумал Пьер. – Как я мог не знать этого прежде».
– В середине бог, и каждая капля стремится расшириться, чтобы в наибольших размерах отражать его. И растет, сливается, и сжимается, и уничтожается на поверхности, уходит в глубину и опять всплывает. Вот он, Каратаев, вот разлился и исчез. – Vous avez compris, mon enfant, [Понимаешь ты.] – сказал учитель.
– Vous avez compris, sacre nom, [Понимаешь ты, черт тебя дери.] – закричал голос, и Пьер проснулся.
Он приподнялся и сел. У костра, присев на корточках, сидел француз, только что оттолкнувший русского солдата, и жарил надетое на шомпол мясо. Жилистые, засученные, обросшие волосами, красные руки с короткими пальцами ловко поворачивали шомпол. Коричневое мрачное лицо с насупленными бровями ясно виднелось в свете угольев.
– Ca lui est bien egal, – проворчал он, быстро обращаясь к солдату, стоявшему за ним. – …brigand. Va! [Ему все равно… разбойник, право!]
И солдат, вертя шомпол, мрачно взглянул на Пьера. Пьер отвернулся, вглядываясь в тени. Один русский солдат пленный, тот, которого оттолкнул француз, сидел у костра и трепал по чем то рукой. Вглядевшись ближе, Пьер узнал лиловую собачонку, которая, виляя хвостом, сидела подле солдата.
– А, пришла? – сказал Пьер. – А, Пла… – начал он и не договорил. В его воображении вдруг, одновременно, связываясь между собой, возникло воспоминание о взгляде, которым смотрел на него Платон, сидя под деревом, о выстреле, слышанном на том месте, о вое собаки, о преступных лицах двух французов, пробежавших мимо его, о снятом дымящемся ружье, об отсутствии Каратаева на этом привале, и он готов уже был понять, что Каратаев убит, но в то же самое мгновенье в его душе, взявшись бог знает откуда, возникло воспоминание о вечере, проведенном им с красавицей полькой, летом, на балконе своего киевского дома. И все таки не связав воспоминаний нынешнего дня и не сделав о них вывода, Пьер закрыл глаза, и картина летней природы смешалась с воспоминанием о купанье, о жидком колеблющемся шаре, и он опустился куда то в воду, так что вода сошлась над его головой.
Перед восходом солнца его разбудили громкие частые выстрелы и крики. Мимо Пьера пробежали французы.
– Les cosaques! [Казаки!] – прокричал один из них, и через минуту толпа русских лиц окружила Пьера.
Долго не мог понять Пьер того, что с ним было. Со всех сторон он слышал вопли радости товарищей.
– Братцы! Родимые мои, голубчики! – плача, кричали старые солдаты, обнимая казаков и гусар. Гусары и казаки окружали пленных и торопливо предлагали кто платья, кто сапоги, кто хлеба. Пьер рыдал, сидя посреди их, и не мог выговорить ни слова; он обнял первого подошедшего к нему солдата и, плача, целовал его.
Долохов стоял у ворот разваленного дома, пропуская мимо себя толпу обезоруженных французов. Французы, взволнованные всем происшедшим, громко говорили между собой; но когда они проходили мимо Долохова, который слегка хлестал себя по сапогам нагайкой и глядел на них своим холодным, стеклянным, ничего доброго не обещающим взглядом, говор их замолкал. С другой стороны стоял казак Долохова и считал пленных, отмечая сотни чертой мела на воротах.
– Сколько? – спросил Долохов у казака, считавшего пленных.
– На вторую сотню, – отвечал казак.
– Filez, filez, [Проходи, проходи.] – приговаривал Долохов, выучившись этому выражению у французов, и, встречаясь глазами с проходившими пленными, взгляд его вспыхивал жестоким блеском.
Денисов, с мрачным лицом, сняв папаху, шел позади казаков, несших к вырытой в саду яме тело Пети Ростова.


С 28 го октября, когда начались морозы, бегство французов получило только более трагический характер замерзающих и изжаривающихся насмерть у костров людей и продолжающих в шубах и колясках ехать с награбленным добром императора, королей и герцогов; но в сущности своей процесс бегства и разложения французской армии со времени выступления из Москвы нисколько не изменился.
От Москвы до Вязьмы из семидесятитрехтысячной французской армии, не считая гвардии (которая во всю войну ничего не делала, кроме грабежа), из семидесяти трех тысяч осталось тридцать шесть тысяч (из этого числа не более пяти тысяч выбыло в сражениях). Вот первый член прогрессии, которым математически верно определяются последующие.
Французская армия в той же пропорции таяла и уничтожалась от Москвы до Вязьмы, от Вязьмы до Смоленска, от Смоленска до Березины, от Березины до Вильны, независимо от большей или меньшей степени холода, преследования, заграждения пути и всех других условий, взятых отдельно. После Вязьмы войска французские вместо трех колонн сбились в одну кучу и так шли до конца. Бертье писал своему государю (известно, как отдаленно от истины позволяют себе начальники описывать положение армии). Он писал:
«Je crois devoir faire connaitre a Votre Majeste l'etat de ses troupes dans les differents corps d'annee que j'ai ete a meme d'observer depuis deux ou trois jours dans differents passages. Elles sont presque debandees. Le nombre des soldats qui suivent les drapeaux est en proportion du quart au plus dans presque tous les regiments, les autres marchent isolement dans differentes directions et pour leur compte, dans l'esperance de trouver des subsistances et pour se debarrasser de la discipline. En general ils regardent Smolensk comme le point ou ils doivent se refaire. Ces derniers jours on a remarque que beaucoup de soldats jettent leurs cartouches et leurs armes. Dans cet etat de choses, l'interet du service de Votre Majeste exige, quelles que soient ses vues ulterieures qu'on rallie l'armee a Smolensk en commencant a la debarrasser des non combattans, tels que hommes demontes et des bagages inutiles et du materiel de l'artillerie qui n'est plus en proportion avec les forces actuelles. En outre les jours de repos, des subsistances sont necessaires aux soldats qui sont extenues par la faim et la fatigue; beaucoup sont morts ces derniers jours sur la route et dans les bivacs. Cet etat de choses va toujours en augmentant et donne lieu de craindre que si l'on n'y prete un prompt remede, on ne soit plus maitre des troupes dans un combat. Le 9 November, a 30 verstes de Smolensk».
[Долгом поставляю донести вашему величеству о состоянии корпусов, осмотренных мною на марше в последние три дня. Они почти в совершенном разброде. Только четвертая часть солдат остается при знаменах, прочие идут сами по себе разными направлениями, стараясь сыскать пропитание и избавиться от службы. Все думают только о Смоленске, где надеются отдохнуть. В последние дни много солдат побросали патроны и ружья. Какие бы ни были ваши дальнейшие намерения, но польза службы вашего величества требует собрать корпуса в Смоленске и отделить от них спешенных кавалеристов, безоружных, лишние обозы и часть артиллерии, ибо она теперь не в соразмерности с числом войск. Необходимо продовольствие и несколько дней покоя; солдаты изнурены голодом и усталостью; в последние дни многие умерли на дороге и на биваках. Такое бедственное положение беспрестанно усиливается и заставляет опасаться, что, если не будут приняты быстрые меры для предотвращения зла, мы скоро не будем иметь войска в своей власти в случае сражения. 9 ноября, в 30 верстах от Смоленка.]
Ввалившись в Смоленск, представлявшийся им обетованной землей, французы убивали друг друга за провиант, ограбили свои же магазины и, когда все было разграблено, побежали дальше.
Все шли, сами не зная, куда и зачем они идут. Еще менее других знал это гений Наполеона, так как никто ему не приказывал. Но все таки он и его окружающие соблюдали свои давнишние привычки: писались приказы, письма, рапорты, ordre du jour [распорядок дня]; называли друг друга:
«Sire, Mon Cousin, Prince d'Ekmuhl, roi de Naples» [Ваше величество, брат мой, принц Экмюльский, король Неаполитанский.] и т.д. Но приказы и рапорты были только на бумаге, ничто по ним не исполнялось, потому что не могло исполняться, и, несмотря на именование друг друга величествами, высочествами и двоюродными братьями, все они чувствовали, что они жалкие и гадкие люди, наделавшие много зла, за которое теперь приходилось расплачиваться. И, несмотря на то, что они притворялись, будто заботятся об армии, они думали только каждый о себе и о том, как бы поскорее уйти и спастись.


Действия русского и французского войск во время обратной кампании от Москвы и до Немана подобны игре в жмурки, когда двум играющим завязывают глаза и один изредка звонит колокольчиком, чтобы уведомить о себе ловящего. Сначала тот, кого ловят, звонит, не боясь неприятеля, но когда ему приходится плохо, он, стараясь неслышно идти, убегает от своего врага и часто, думая убежать, идет прямо к нему в руки.
Сначала наполеоновские войска еще давали о себе знать – это было в первый период движения по Калужской дороге, но потом, выбравшись на Смоленскую дорогу, они побежали, прижимая рукой язычок колокольчика, и часто, думая, что они уходят, набегали прямо на русских.
При быстроте бега французов и за ними русских и вследствие того изнурения лошадей, главное средство приблизительного узнавания положения, в котором находится неприятель, – разъезды кавалерии, – не существовало. Кроме того, вследствие частых и быстрых перемен положений обеих армий, сведения, какие и были, не могли поспевать вовремя. Если второго числа приходило известие о том, что армия неприятеля была там то первого числа, то третьего числа, когда можно было предпринять что нибудь, уже армия эта сделала два перехода и находилась совсем в другом положении.
Одна армия бежала, другая догоняла. От Смоленска французам предстояло много различных дорог; и, казалось бы, тут, простояв четыре дня, французы могли бы узнать, где неприятель, сообразить что нибудь выгодное и предпринять что нибудь новое. Но после четырехдневной остановки толпы их опять побежали не вправо, не влево, но, без всяких маневров и соображений, по старой, худшей дороге, на Красное и Оршу – по пробитому следу.
Ожидая врага сзади, а не спереди, французы бежали, растянувшись и разделившись друг от друга на двадцать четыре часа расстояния. Впереди всех бежал император, потом короли, потом герцоги. Русская армия, думая, что Наполеон возьмет вправо за Днепр, что было одно разумно, подалась тоже вправо и вышла на большую дорогу к Красному. И тут, как в игре в жмурки, французы наткнулись на наш авангард. Неожиданно увидав врага, французы смешались, приостановились от неожиданности испуга, но потом опять побежали, бросая своих сзади следовавших товарищей. Тут, как сквозь строй русских войск, проходили три дня, одна за одной, отдельные части французов, сначала вице короля, потом Даву, потом Нея. Все они побросали друг друга, побросали все свои тяжести, артиллерию, половину народа и убегали, только по ночам справа полукругами обходя русских.
Ней, шедший последним (потому что, несмотря на несчастное их положение или именно вследствие его, им хотелось побить тот пол, который ушиб их, он занялся нзрыванием никому не мешавших стен Смоленска), – шедший последним, Ней, с своим десятитысячным корпусом, прибежал в Оршу к Наполеону только с тысячью человеками, побросав и всех людей, и все пушки и ночью, украдучись, пробравшись лесом через Днепр.
От Орши побежали дальше по дороге к Вильно, точно так же играя в жмурки с преследующей армией. На Березине опять замешались, многие потонули, многие сдались, но те, которые перебрались через реку, побежали дальше. Главный начальник их надел шубу и, сев в сани, поскакал один, оставив своих товарищей. Кто мог – уехал тоже, кто не мог – сдался или умер.


Казалось бы, в этой то кампании бегства французов, когда они делали все то, что только можно было, чтобы погубить себя; когда ни в одном движении этой толпы, начиная от поворота на Калужскую дорогу и до бегства начальника от армии, не было ни малейшего смысла, – казалось бы, в этот период кампании невозможно уже историкам, приписывающим действия масс воле одного человека, описывать это отступление в их смысле. Но нет. Горы книг написаны историками об этой кампании, и везде описаны распоряжения Наполеона и глубокомысленные его планы – маневры, руководившие войском, и гениальные распоряжения его маршалов.
Отступление от Малоярославца тогда, когда ему дают дорогу в обильный край и когда ему открыта та параллельная дорога, по которой потом преследовал его Кутузов, ненужное отступление по разоренной дороге объясняется нам по разным глубокомысленным соображениям. По таким же глубокомысленным соображениям описывается его отступление от Смоленска на Оршу. Потом описывается его геройство при Красном, где он будто бы готовится принять сражение и сам командовать, и ходит с березовой палкой и говорит:
– J'ai assez fait l'Empereur, il est temps de faire le general, [Довольно уже я представлял императора, теперь время быть генералом.] – и, несмотря на то, тотчас же после этого бежит дальше, оставляя на произвол судьбы разрозненные части армии, находящиеся сзади.
Потом описывают нам величие души маршалов, в особенности Нея, величие души, состоящее в том, что он ночью пробрался лесом в обход через Днепр и без знамен и артиллерии и без девяти десятых войска прибежал в Оршу.
И, наконец, последний отъезд великого императора от геройской армии представляется нам историками как что то великое и гениальное. Даже этот последний поступок бегства, на языке человеческом называемый последней степенью подлости, которой учится стыдиться каждый ребенок, и этот поступок на языке историков получает оправдание.
Тогда, когда уже невозможно дальше растянуть столь эластичные нити исторических рассуждений, когда действие уже явно противно тому, что все человечество называет добром и даже справедливостью, является у историков спасительное понятие о величии. Величие как будто исключает возможность меры хорошего и дурного. Для великого – нет дурного. Нет ужаса, который бы мог быть поставлен в вину тому, кто велик.
– «C'est grand!» [Это величественно!] – говорят историки, и тогда уже нет ни хорошего, ни дурного, а есть «grand» и «не grand». Grand – хорошо, не grand – дурно. Grand есть свойство, по их понятиям, каких то особенных животных, называемых ими героями. И Наполеон, убираясь в теплой шубе домой от гибнущих не только товарищей, но (по его мнению) людей, им приведенных сюда, чувствует que c'est grand, и душа его покойна.
«Du sublime (он что то sublime видит в себе) au ridicule il n'y a qu'un pas», – говорит он. И весь мир пятьдесят лет повторяет: «Sublime! Grand! Napoleon le grand! Du sublime au ridicule il n'y a qu'un pas». [величественное… От величественного до смешного только один шаг… Величественное! Великое! Наполеон великий! От величественного до смешного только шаг.]
И никому в голову не придет, что признание величия, неизмеримого мерой хорошего и дурного, есть только признание своей ничтожности и неизмеримой малости.
Для нас, с данной нам Христом мерой хорошего и дурного, нет неизмеримого. И нет величия там, где нет простоты, добра и правды.


Кто из русских людей, читая описания последнего периода кампании 1812 года, не испытывал тяжелого чувства досады, неудовлетворенности и неясности. Кто не задавал себе вопросов: как не забрали, не уничтожили всех французов, когда все три армии окружали их в превосходящем числе, когда расстроенные французы, голодая и замерзая, сдавались толпами и когда (как нам рассказывает история) цель русских состояла именно в том, чтобы остановить, отрезать и забрать в плен всех французов.
Каким образом то русское войско, которое, слабее числом французов, дало Бородинское сражение, каким образом это войско, с трех сторон окружавшее французов и имевшее целью их забрать, не достигло своей цели? Неужели такое громадное преимущество перед нами имеют французы, что мы, с превосходными силами окружив, не могли побить их? Каким образом это могло случиться?
История (та, которая называется этим словом), отвечая на эти вопросы, говорит, что это случилось оттого, что Кутузов, и Тормасов, и Чичагов, и тот то, и тот то не сделали таких то и таких то маневров.
Но отчего они не сделали всех этих маневров? Отчего, ежели они были виноваты в том, что не достигнута была предназначавшаяся цель, – отчего их не судили и не казнили? Но, даже ежели и допустить, что виною неудачи русских были Кутузов и Чичагов и т. п., нельзя понять все таки, почему и в тех условиях, в которых находились русские войска под Красным и под Березиной (в обоих случаях русские были в превосходных силах), почему не взято в плен французское войско с маршалами, королями и императорами, когда в этом состояла цель русских?
Объяснение этого странного явления тем (как то делают русские военные историки), что Кутузов помешал нападению, неосновательно потому, что мы знаем, что воля Кутузова не могла удержать войска от нападения под Вязьмой и под Тарутиным.
Почему то русское войско, которое с слабейшими силами одержало победу под Бородиным над неприятелем во всей его силе, под Красным и под Березиной в превосходных силах было побеждено расстроенными толпами французов?
Если цель русских состояла в том, чтобы отрезать и взять в плен Наполеона и маршалов, и цель эта не только не была достигнута, и все попытки к достижению этой цели всякий раз были разрушены самым постыдным образом, то последний период кампании совершенно справедливо представляется французами рядом побед и совершенно несправедливо представляется русскими историками победоносным.
Русские военные историки, настолько, насколько для них обязательна логика, невольно приходят к этому заключению и, несмотря на лирические воззвания о мужестве и преданности и т. д., должны невольно признаться, что отступление французов из Москвы есть ряд побед Наполеона и поражений Кутузова.
Но, оставив совершенно в стороне народное самолюбие, чувствуется, что заключение это само в себе заключает противуречие, так как ряд побед французов привел их к совершенному уничтожению, а ряд поражений русских привел их к полному уничтожению врага и очищению своего отечества.
Источник этого противуречия лежит в том, что историками, изучающими события по письмам государей и генералов, по реляциям, рапортам, планам и т. п., предположена ложная, никогда не существовавшая цель последнего периода войны 1812 года, – цель, будто бы состоявшая в том, чтобы отрезать и поймать Наполеона с маршалами и армией.
Цели этой никогда не было и не могло быть, потому что она не имела смысла, и достижение ее было совершенно невозможно.
Цель эта не имела никакого смысла, во первых, потому, что расстроенная армия Наполеона со всей возможной быстротой бежала из России, то есть исполняла то самое, что мог желать всякий русский. Для чего же было делать различные операции над французами, которые бежали так быстро, как только они могли?
Во вторых, бессмысленно было становиться на дороге людей, всю свою энергию направивших на бегство.
В третьих, бессмысленно было терять свои войска для уничтожения французских армий, уничтожавшихся без внешних причин в такой прогрессии, что без всякого загораживания пути они не могли перевести через границу больше того, что они перевели в декабре месяце, то есть одну сотую всего войска.
В четвертых, бессмысленно было желание взять в плен императора, королей, герцогов – людей, плен которых в высшей степени затруднил бы действия русских, как то признавали самые искусные дипломаты того времени (J. Maistre и другие). Еще бессмысленнее было желание взять корпуса французов, когда свои войска растаяли наполовину до Красного, а к корпусам пленных надо было отделять дивизии конвоя, и когда свои солдаты не всегда получали полный провиант и забранные уже пленные мерли с голода.
Весь глубокомысленный план о том, чтобы отрезать и поймать Наполеона с армией, был подобен тому плану огородника, который, выгоняя из огорода потоптавшую его гряды скотину, забежал бы к воротам и стал бы по голове бить эту скотину. Одно, что можно бы было сказать в оправдание огородника, было бы то, что он очень рассердился. Но это нельзя было даже сказать про составителей проекта, потому что не они пострадали от потоптанных гряд.
Но, кроме того, что отрезывание Наполеона с армией было бессмысленно, оно было невозможно.
Невозможно это было, во первых, потому что, так как из опыта видно, что движение колонн на пяти верстах в одном сражении никогда не совпадает с планами, то вероятность того, чтобы Чичагов, Кутузов и Витгенштейн сошлись вовремя в назначенное место, была столь ничтожна, что она равнялась невозможности, как то и думал Кутузов, еще при получении плана сказавший, что диверсии на большие расстояния не приносят желаемых результатов.
Во вторых, невозможно было потому, что, для того чтобы парализировать ту силу инерции, с которой двигалось назад войско Наполеона, надо было без сравнения большие войска, чем те, которые имели русские.
В третьих, невозможно это было потому, что военное слово отрезать не имеет никакого смысла. Отрезать можно кусок хлеба, но не армию. Отрезать армию – перегородить ей дорогу – никак нельзя, ибо места кругом всегда много, где можно обойти, и есть ночь, во время которой ничего не видно, в чем могли бы убедиться военные ученые хоть из примеров Красного и Березины. Взять же в плен никак нельзя без того, чтобы тот, кого берут в плен, на это не согласился, как нельзя поймать ласточку, хотя и можно взять ее, когда она сядет на руку. Взять в плен можно того, кто сдается, как немцы, по правилам стратегии и тактики. Но французские войска совершенно справедливо не находили этого удобным, так как одинаковая голодная и холодная смерть ожидала их на бегстве и в плену.
В четвертых же, и главное, это было невозможно потому, что никогда, с тех пор как существует мир, не было войны при тех страшных условиях, при которых она происходила в 1812 году, и русские войска в преследовании французов напрягли все свои силы и не могли сделать большего, не уничтожившись сами.
В движении русской армии от Тарутина до Красного выбыло пятьдесят тысяч больными и отсталыми, то есть число, равное населению большого губернского города. Половина людей выбыла из армии без сражений.
И об этом то периоде кампании, когда войска без сапог и шуб, с неполным провиантом, без водки, по месяцам ночуют в снегу и при пятнадцати градусах мороза; когда дня только семь и восемь часов, а остальное ночь, во время которой не может быть влияния дисциплины; когда, не так как в сраженье, на несколько часов только люди вводятся в область смерти, где уже нет дисциплины, а когда люди по месяцам живут, всякую минуту борясь с смертью от голода и холода; когда в месяц погибает половина армии, – об этом то периоде кампании нам рассказывают историки, как Милорадович должен был сделать фланговый марш туда то, а Тормасов туда то и как Чичагов должен был передвинуться туда то (передвинуться выше колена в снегу), и как тот опрокинул и отрезал, и т. д., и т. д.
Русские, умиравшие наполовину, сделали все, что можно сделать и должно было сделать для достижения достойной народа цели, и не виноваты в том, что другие русские люди, сидевшие в теплых комнатах, предполагали сделать то, что было невозможно.
Все это странное, непонятное теперь противоречие факта с описанием истории происходит только оттого, что историки, писавшие об этом событии, писали историю прекрасных чувств и слов разных генералов, а не историю событий.
Для них кажутся очень занимательны слова Милорадовича, награды, которые получил тот и этот генерал, и их предположения; а вопрос о тех пятидесяти тысячах, которые остались по госпиталям и могилам, даже не интересует их, потому что не подлежит их изучению.
А между тем стоит только отвернуться от изучения рапортов и генеральных планов, а вникнуть в движение тех сотен тысяч людей, принимавших прямое, непосредственное участие в событии, и все, казавшиеся прежде неразрешимыми, вопросы вдруг с необыкновенной легкостью и простотой получают несомненное разрешение.
Цель отрезывания Наполеона с армией никогда не существовала, кроме как в воображении десятка людей. Она не могла существовать, потому что она была бессмысленна, и достижение ее было невозможно.
Цель народа была одна: очистить свою землю от нашествия. Цель эта достигалась, во первых, сама собою, так как французы бежали, и потому следовало только не останавливать это движение. Во вторых, цель эта достигалась действиями народной войны, уничтожавшей французов, и, в третьих, тем, что большая русская армия шла следом за французами, готовая употребить силу в случае остановки движения французов.
Русская армия должна была действовать, как кнут на бегущее животное. И опытный погонщик знал, что самое выгодное держать кнут поднятым, угрожая им, а не по голове стегать бегущее животное.