Арсенальная выставка

Арсенальная выставка (англ. Armory Show), официальное название Международная выставка современного искусства (International Exhibition of Modern Art) — выставка произведений живописи, графики и скульптуры современного искусства, организованная с 17 февраля по 15 марта 1913 года в здании Арсенала (Armory) 69 Нью-Йоркского полка Национальной гвардии, на углу Лексингтон-авеню и 25-й улицы. Позднее выставка была показана также в Бостоне и Чикаго. Эта выставка считается отправной точкой развития современного искусства в США.

История

В 1911 году в Нью-Йорке создаётся Ассоциация американских художников и скульпторов (Association of American Painters and Sculptors). Одной из её задач стала организация выставок современного искусства с тем, чтобы обойти косные требования к живописи Национальной Академии дизайна. После долгих споров было найдено и арендовано за 5.000 $ (благодаря финансовой помощи Гертруды Вандербильт Уитни) здание военного арсенала на 25-й стрит. Другими жертвователями на нужды выставки были фотограф и галерист Альфред Стиглиц, художники Клод Моне и Одилон Редон, и др.

Организована Эрмори шоу была по примеру состоявшейся в 1912 году в Кёльне крупнейшей предвоенной европейской выставки искусства модерн — Международной художественной выставки Зондербунда западно-германских друзей искусств и художников (Internationale Kunstausstellung des Sonderbundes Westdeutscher Kunstfreunde und Künstler zu Cöln 1912). Эмблемой выставки стала сосна, изображение которой украшало флаг американских революционных войск времён борьбы за Независимость.

Всего на выставке были показаны 1250 работ, в том числе крупноформатные скульптуры, трёхсот мастеров европейского и американского авангарда. Из Европы были доставлены на выставку 399 полотен и 21 скульптура. Всего выставки в Нью-Йорке, Чикаго и Бостоне посетило около 300.000 человек.

Художники

На выставке было достаточно полно представлено французское новое искусство. На ней экспонировались произведения Матисса, Ренуара, Ж. Руо, Ф. Пикабиа, А.Дерена, М. Вламинка, Ф. Леже, Пикассо (8 полотен, в том числе 2 натюрморта), Ж. Брака, А. Марке, Р. Дюфи, К. Моне, О. Родена, О. Редона, М. Дюшана, П. Гогена, П. Сезанна, Ж. Сёра, П. Синьяка и многих других. Из европейцев — представителей других стран следует назвать голландцев В. ван Гога и П. Мондриана, русских К. С. Малевича и В. Кандинского, норвежца Э. Мунка, румына К. Бранкузи, немецкого скульптора В. Лембрука, португальца А. де Соуза-Кордозо.

Значительным было представительство и американского искусства. Были представлены работы Уистлера, Р.Генри, Дж. Ф.Слоана, У. Пача, М. Прендергаста, Дж. Марина, Э. Хоппера, Дж. Беллоуз, Дж. О.Вейр, С. Дэвис, М. Кассат Ч. Шилер, М. Вебер и многих других.

Резонанс и влияние

Арсенальная выставка перевернула представления американской элиты о таком явлении, как современное искусство. Прямо на выставке музей Метрополитен приобрёл в свою коллекцию «Холм бедняков» Сезанна; очень много споров породили выставленные работы А. Матисса.

Наибольший скандал вызвала картина Дюшана «Обнажённая, спускающаяся по лестнице». Бывший президент США Теодор Рузвельт сострил, что ближе к искусству коврик в его туалете, который с тем же успехом можно назвать «Одетый, поднимающийся по лестнице» и повесить на стену. Один художественный журнал учредил приз тому, кто отыщет на картине обнажённую, а рецензенту The New York Times изображённое напомнило «взрыв на фабрике дранки». В пылу шумихи все работы Дюшана, привезённые на выставку, были тут же распроданы.

Выставка «налево и направо раздавала пощечины американскому общественному вкусу, воспитанному на в целом довольно беззубом и некритическом реализме». Вторжение на американскую художественную сцену европейского модернизма развернуло местных художников в сторону более радикальных экспериментов («неологизм», «фотореализм» и др.), особенно в русле кубизма, и привело к формированию целой когорты коллекционеров европейского авангарда (таких, как доктор Барнс).

См. также

• Неделя современного искусства в Сан-Паулу

Литература

• Milton W. Brown: The story of the Armory Show. Abbeville Press, New York 1988, ISBN 0-89659-795-4
• Abraham A. Davidson: Die Armory Show und die frühe Moderne in Amerika. In: Christos M. Joachimides, Norman Rosenthal (издатель): Amerikanische Kunst im 20. Jahrhundert. Prestel, München 1993, ISBN 3-7913-1240-5
• Bernd Klüser, Katharina Hegewisch (Hrsg.): Die Kunst der Ausstellung. Eine Dokumentation dreißig exemplarischer Kunstausstellungen dieses Jahrhunderts. Insel Verlag, Frankfurt a. M./ Leipzig 1991, ISBN 3-458-16203-8

Отрывок, характеризующий Арсенальная выставка

– Я потому так говорю, – продолжал он с отчаянностью, – что Бурбоны бежали от революции, предоставив народ анархии; а один Наполеон умел понять революцию, победить ее, и потому для общего блага он не мог остановиться перед жизнью одного человека.
– Не хотите ли перейти к тому столу? – сказала Анна Павловна.
Но Пьер, не отвечая, продолжал свою речь.
– Нет, – говорил он, все более и более одушевляясь, – Наполеон велик, потому что он стал выше революции, подавил ее злоупотребления, удержав всё хорошее – и равенство граждан, и свободу слова и печати – и только потому приобрел власть.
– Да, ежели бы он, взяв власть, не пользуясь ею для убийства, отдал бы ее законному королю, – сказал виконт, – тогда бы я назвал его великим человеком.
– Он бы не мог этого сделать. Народ отдал ему власть только затем, чтоб он избавил его от Бурбонов, и потому, что народ видел в нем великого человека. Революция была великое дело, – продолжал мсье Пьер, выказывая этим отчаянным и вызывающим вводным предложением свою великую молодость и желание всё полнее высказать.
– Революция и цареубийство великое дело?…После этого… да не хотите ли перейти к тому столу? – повторила Анна Павловна.
– Contrat social, [Общественный договор,] – с кроткой улыбкой сказал виконт.
– Я не говорю про цареубийство. Я говорю про идеи.
– Да, идеи грабежа, убийства и цареубийства, – опять перебил иронический голос.
– Это были крайности, разумеется, но не в них всё значение, а значение в правах человека, в эманципации от предрассудков, в равенстве граждан; и все эти идеи Наполеон удержал во всей их силе.
– Свобода и равенство, – презрительно сказал виконт, как будто решившийся, наконец, серьезно доказать этому юноше всю глупость его речей, – всё громкие слова, которые уже давно компрометировались. Кто же не любит свободы и равенства? Еще Спаситель наш проповедывал свободу и равенство. Разве после революции люди стали счастливее? Напротив. Mы хотели свободы, а Бонапарте уничтожил ее.
Князь Андрей с улыбкой посматривал то на Пьера, то на виконта, то на хозяйку. В первую минуту выходки Пьера Анна Павловна ужаснулась, несмотря на свою привычку к свету; но когда она увидела, что, несмотря на произнесенные Пьером святотатственные речи, виконт не выходил из себя, и когда она убедилась, что замять этих речей уже нельзя, она собралась с силами и, присоединившись к виконту, напала на оратора.
– Mais, mon cher m r Pierre, [Но, мой милый Пьер,] – сказала Анна Павловна, – как же вы объясняете великого человека, который мог казнить герцога, наконец, просто человека, без суда и без вины?
– Я бы спросил, – сказал виконт, – как monsieur объясняет 18 брюмера. Разве это не обман? C'est un escamotage, qui ne ressemble nullement a la maniere d'agir d'un grand homme. [Это шулерство, вовсе не похожее на образ действий великого человека.]
– А пленные в Африке, которых он убил? – сказала маленькая княгиня. – Это ужасно! – И она пожала плечами.
– C'est un roturier, vous aurez beau dire, [Это проходимец, что бы вы ни говорили,] – сказал князь Ипполит.
Мсье Пьер не знал, кому отвечать, оглянул всех и улыбнулся. Улыбка у него была не такая, какая у других людей, сливающаяся с неулыбкой. У него, напротив, когда приходила улыбка, то вдруг, мгновенно исчезало серьезное и даже несколько угрюмое лицо и являлось другое – детское, доброе, даже глуповатое и как бы просящее прощения.
Виконту, который видел его в первый раз, стало ясно, что этот якобинец совсем не так страшен, как его слова. Все замолчали.
– Как вы хотите, чтобы он всем отвечал вдруг? – сказал князь Андрей. – Притом надо в поступках государственного человека различать поступки частного лица, полководца или императора. Мне так кажется.
– Да, да, разумеется, – подхватил Пьер, обрадованный выступавшею ему подмогой.
– Нельзя не сознаться, – продолжал князь Андрей, – Наполеон как человек велик на Аркольском мосту, в госпитале в Яффе, где он чумным подает руку, но… но есть другие поступки, которые трудно оправдать.
Князь Андрей, видимо желавший смягчить неловкость речи Пьера, приподнялся, сбираясь ехать и подавая знак жене.

Вдруг князь Ипполит поднялся и, знаками рук останавливая всех и прося присесть, заговорил:
– Ah! aujourd'hui on m'a raconte une anecdote moscovite, charmante: il faut que je vous en regale. Vous m'excusez, vicomte, il faut que je raconte en russe. Autrement on ne sentira pas le sel de l'histoire. [Сегодня мне рассказали прелестный московский анекдот; надо вас им поподчивать. Извините, виконт, я буду рассказывать по русски, иначе пропадет вся соль анекдота.]
И князь Ипполит начал говорить по русски таким выговором, каким говорят французы, пробывшие с год в России. Все приостановились: так оживленно, настоятельно требовал князь Ипполит внимания к своей истории.
– В Moscou есть одна барыня, une dame. И она очень скупа. Ей нужно было иметь два valets de pied [лакея] за карета. И очень большой ростом. Это было ее вкусу. И она имела une femme de chambre [горничную], еще большой росту. Она сказала…
Тут князь Ипполит задумался, видимо с трудом соображая.