Артамонов, Николай Фролович

Николай Фролович Артамонов
Дата рождения	1923(1923)
Место рождения	деревня Ждановка, Тульская губерния ныне Тульская область
Дата смерти	1977(1977)
Место смерти	Ивано-Франковск
Принадлежность	СССР СССР
Годы службы	1941 — 1945
Звание
Сражения/войны	Великая Отечественная война
Награды и премии	Медаль За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг. лишён всех званий и наград в связи с осуждением.

Николай Фролович Артамонов (сентябрь 1923 — февраль 1977) — старший сержант Красной Армии, участник Великой Отечественной войны, Герой Советского Союза (1944), лишён всех званий и наград в связи с осуждением.

Биография

Николай Артамонов родился в сентябре 1923 года в деревне Ждановка (ныне посёлок Ждановский) Тульской губернии в крестьянской семье. До начала Великой Отечественной войны проживал в селе Сабурово Московской области, работал на заводе № 398. В июле 1941 года он был призван в Рабоче-Крестьянскую Красную Армию Ростокинским районным военным комиссариатом Москвы. С того же месяца принимал участие в боях Великой Отечественной войны. За годы войны Артамонов воевал на Юго-Западном, Центральном, 1-м и 2-м Украинском фронтах. На 17 марта 1944 года занимал должность помощника командира взвода 87-го отдельного мотоциклетного батальона 2-й танковой армии 2-го Украинского фронта.

Во время Уманско-Ботошанской наступательной операции, 17 марта 1944 года, Артамонов в районе посёлка Ямполь (Винницкая область) Винницкой области вместе с группой мотоциклистов, обойдя высоту, захватил её. Итогом штурма высоты явилось уничтожение пулемётной точки и взвода немецкой пехоты. В бою Артамонов уничтожил четверых вражеских солдат и захватил пулемёт, восемь винтовок и автомат. Во время штурма Ямполя в уличном бою Артамонов находился в первых рядах атакующих. Во время форсирования Днестра он принимал участие в захвате немецких артиллерийских орудий и обстрела из них вражеских позиций. Во время переправы Артамонову с бойцами удалось удержать разбитые артиллерийским огнём понтоны от сноса течением. После переправы взвод Артамонова настиг колонну немецких солдат и уничтожил её. После этого в тот же день Артамонов отличился при освобождении деревни Кэсоунь и города Сорока. Также в тот день ему удалось уничтожить два немецких дзота.

13 сентября 1944 года указом Президиума Верховного Совета СССР старший сержант Николай Артамонов был удостоен высокого звания Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина и медали «Золотая Звезда» за номером 8572. Летом 1944 года он принимал участие в Белорусской наступательной операции, затем участвовал в освобождении Польши. В боях за освобождение восточного предместья Варшавы Праги Артамонов получил тяжёлое ранение и сильную контузию. В 1945 году он был уволен в запас по состоянию здоровья.

30 декабря 1949 года коллегией по уголовным делам Московского областного суда был осуждён к 18 годам лишения свободы за совершение уголовного преступления (групповое изнасилование). К этому времени уже имел две судимости в 1947 и в 1948 году. Указом Президиума Верховного Совета СССР от 30 октября 1950 года был лишён звания Героя Советского Союза и всех наград.). После освобождения он жил и работал в Ивано-Франковске, работал машинистом паровых котлов на местном приборостроительном заводе, затем слесарем в местной школе милиции. Умер в феврале 1977 года. Похоронен в Ивано-Франковске.

Был также награждён орденом Отечественной войны 2-й степени, медалями «За отвагу» и «За Победу над Германией».

Отрывок, характеризующий Артамонов, Николай Фролович

Голубые ясные глаза смотрели на главнокомандующего так же дерзко, как и на полкового командира, как будто своим выражением разрывая завесу условности, отделявшую так далеко главнокомандующего от солдата.
– Об одном прошу, ваше высокопревосходительство, – сказал он своим звучным, твердым, неспешащим голосом. – Прошу дать мне случай загладить мою вину и доказать мою преданность государю императору и России.
Кутузов отвернулся. На лице его промелькнула та же улыбка глаз, как и в то время, когда он отвернулся от капитана Тимохина. Он отвернулся и поморщился, как будто хотел выразить этим, что всё, что ему сказал Долохов, и всё, что он мог сказать ему, он давно, давно знает, что всё это уже прискучило ему и что всё это совсем не то, что нужно. Он отвернулся и направился к коляске.
Полк разобрался ротами и направился к назначенным квартирам невдалеке от Браунау, где надеялся обуться, одеться и отдохнуть после трудных переходов.
– Вы на меня не претендуете, Прохор Игнатьич? – сказал полковой командир, объезжая двигавшуюся к месту 3 ю роту и подъезжая к шедшему впереди ее капитану Тимохину. Лицо полкового командира выражало после счастливо отбытого смотра неудержимую радость. – Служба царская… нельзя… другой раз во фронте оборвешь… Сам извинюсь первый, вы меня знаете… Очень благодарил! – И он протянул руку ротному.
– Помилуйте, генерал, да смею ли я! – отвечал капитан, краснея носом, улыбаясь и раскрывая улыбкой недостаток двух передних зубов, выбитых прикладом под Измаилом.
– Да господину Долохову передайте, что я его не забуду, чтоб он был спокоен. Да скажите, пожалуйста, я всё хотел спросить, что он, как себя ведет? И всё…
– По службе очень исправен, ваше превосходительство… но карахтер… – сказал Тимохин.
– А что, что характер? – спросил полковой командир.
– Находит, ваше превосходительство, днями, – говорил капитан, – то и умен, и учен, и добр. А то зверь. В Польше убил было жида, изволите знать…
– Ну да, ну да, – сказал полковой командир, – всё надо пожалеть молодого человека в несчастии. Ведь большие связи… Так вы того…
– Слушаю, ваше превосходительство, – сказал Тимохин, улыбкой давая чувствовать, что он понимает желания начальника.
– Ну да, ну да.
Полковой командир отыскал в рядах Долохова и придержал лошадь.
– До первого дела – эполеты, – сказал он ему.
Долохов оглянулся, ничего не сказал и не изменил выражения своего насмешливо улыбающегося рта.
– Ну, вот и хорошо, – продолжал полковой командир. – Людям по чарке водки от меня, – прибавил он, чтобы солдаты слышали. – Благодарю всех! Слава Богу! – И он, обогнав роту, подъехал к другой.
– Что ж, он, право, хороший человек; с ним служить можно, – сказал Тимохин субалтерн офицеру, шедшему подле него.
– Одно слово, червонный!… (полкового командира прозвали червонным королем) – смеясь, сказал субалтерн офицер.
Счастливое расположение духа начальства после смотра перешло и к солдатам. Рота шла весело. Со всех сторон переговаривались солдатские голоса.
– Как же сказывали, Кутузов кривой, об одном глазу?
– А то нет! Вовсе кривой.
– Не… брат, глазастее тебя. Сапоги и подвертки – всё оглядел…
– Как он, братец ты мой, глянет на ноги мне… ну! думаю…
– А другой то австрияк, с ним был, словно мелом вымазан. Как мука, белый. Я чай, как амуницию чистят!
– Что, Федешоу!… сказывал он, что ли, когда стражения начнутся, ты ближе стоял? Говорили всё, в Брунове сам Бунапарте стоит.
– Бунапарте стоит! ишь врет, дура! Чего не знает! Теперь пруссак бунтует. Австрияк его, значит, усмиряет. Как он замирится, тогда и с Бунапартом война откроется. А то, говорит, в Брунове Бунапарте стоит! То то и видно, что дурак. Ты слушай больше.
– Вишь черти квартирьеры! Пятая рота, гляди, уже в деревню заворачивает, они кашу сварят, а мы еще до места не дойдем.
– Дай сухарика то, чорт.
– А табаку то вчера дал? То то, брат. Ну, на, Бог с тобой.
– Хоть бы привал сделали, а то еще верст пять пропрем не емши.
– То то любо было, как немцы нам коляски подавали. Едешь, знай: важно!
– А здесь, братец, народ вовсе оголтелый пошел. Там всё как будто поляк был, всё русской короны; а нынче, брат, сплошной немец пошел.
– Песенники вперед! – послышался крик капитана.
И перед роту с разных рядов выбежало человек двадцать. Барабанщик запевало обернулся лицом к песенникам, и, махнув рукой, затянул протяжную солдатскую песню, начинавшуюся: «Не заря ли, солнышко занималося…» и кончавшуюся словами: «То то, братцы, будет слава нам с Каменскиим отцом…» Песня эта была сложена в Турции и пелась теперь в Австрии, только с тем изменением, что на место «Каменскиим отцом» вставляли слова: «Кутузовым отцом».
Оторвав по солдатски эти последние слова и махнув руками, как будто он бросал что то на землю, барабанщик, сухой и красивый солдат лет сорока, строго оглянул солдат песенников и зажмурился. Потом, убедившись, что все глаза устремлены на него, он как будто осторожно приподнял обеими руками какую то невидимую, драгоценную вещь над головой, подержал ее так несколько секунд и вдруг отчаянно бросил ее: