Арташес I
| Арташес I Արտաշես Ա<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;">  </td></tr>
<tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Арташес I в произведении художника | |||
| |||
|---|---|---|---|
| 189 до н. э. — 160 до н. э. | |||
| Предшественник: | Ерванд VI | ||
| Преемник: | Артавазд I | ||
| Род: | Арташесиды | ||
| Отец: | Зариатор | ||
| Супруга: | Сатеник | ||
| Дети: | Артавазд и Тиран (Тигран) | ||
Арташе́с I, Арта́ксий (дата рожд. неизв. — ум. около 160 до н. э.) — армянский и ближневосточный государственный деятель эпохи Эллинизма. Изначально селевкидский стратег, впоследствии — первый царь (189 до н. э.—160 до н. э.) и возобновитель государства Великая Армения. Представитель династии Ервандуни[1][2] и основоположник династии Арташесидов[1][3], реформатор и завоеватель. В своих надписях, Арташес I относит себя к предыдущей династии царей Армении Ервандуни.
Содержание
Царствование
Селевкидский правитель Антиох III Великий объединил армянские земли в единую сатрапию со столицей в Армавире на Араратской долине. Она получила название Великая Армения и Софена. Сатрапом в Великую Армению Антиох назначил местного династа Артаксия (Арташеса I), в Софену — Зариадра (Зареха). После поражения Антиоха III от римлян в битве при Магнесии в 190 до н. э., в результате которого Антиох был вынужден отказаться от всех малоазийских владений Селевкидов к северу от Тавра, оба сатрапа объявили о своей независимости и провозгласили себя царями. Так возникли самостоятельные армянские государства, образование которых в известной мере было связано с антиэллинистической реакцией местного населения[4]. Арташес подчинил все Армянское нагорье и ряд соседних областей. Последовавшие войны обогатили Арташеса I и рабовладельческую знать. Армения, по свидетельству Страбона, быстро разрослась за счет областей мидийцев, иберов, халибов, моссинойков, катаонов и сирийцев. Артаксий, по свидетельству Страбона, казался настолько сильным государем, что к нему явился Ганнибал, после своего поражения при Заме, надеясь, с помощью армянского царя, возoбновить борьбу с римлянами[5].
Внутрення политика
Согласно Страбону, царство Арташеса вначале включало Араратскую равнину в среднем течении Аракса и называлось Айрарат . На левом берегу этой реки в 166 году до н. э. Арташес построил на пересечении торговых путей свой первый город Арташат, куда им была перенесена столица из Армавира. Согласно преданию строительством города руководил бежавший на Ближний Восток карфагенский полководец Ганнибал. Город Арташат (Артаксата), в связи с этим, называли армянским Карфагеном. Также были перенесены в новую столицу статуи богов из религиозного центра Багаран, в том числе статую бога письменности, мудрости и знаний Тира. Царем было основано ещё несколько городов, названных в честь отца Зарехаванами или Заришатами. Впоследствии Арташес значительно укрепил и расширил свои владения, подчинив себе почти всё Армянское нагорье.
Отцом Арташеса был Зариатр — возможно, потомок софенских царей. Однако в своих надписях Арташес именует себя Ервандидом, претендуя, таким образом, на родство с поверженной династией.
Как средневековые предания, так и подлинные надписи Арташеса I говорят о проведении им важной земельной реформы. В различных частях Армении найдены каменные стелы, служившие обозначением межей между сёлами; на них — надписи по-арамейски. Речь шла о более чётком разграничении царских (в том числе и выданных частным лицам) и общинных земель, а также, вероятно, земель городов, которых в царстве Арташеса было немало.
Внешняя политика
Арташес I расширил свои владения в Армении на все четыре стороны. Он расширил свои владения за счёт областей, подчинённых ранее Атропатеной, а также Иверией; кое-где он вышел и за пределы территории с армяноязычным населением. В Иверии был убит Фарнаджом, потомок Фарнабаза, и на престол возведён армянский царевич. Затем Арташес распространил свои владения также на запад — за счёт Малой Армении, и на юг, где столкнулся с Селевкидами.
Восточный поход
Рассказывая о Восточном походе Арташеса и Зареха древнегреческий историк Страбон говорит:
Они, не довольствуясь тем, что заимели,... расширили свои владения за счёт соседних народов. У мидян они отняли Каспиану, Фаунитиду и Басолропеду...
Академик Академии наук Армянской ССР, советский армянский историк-картограф Сурен Тигранович Еремян, составивший карту территориальных изменений царства Великой Армении от 189 года до нашей эры до 428 года нашей эры, отмечает, что область Каспиане хорошо известна, Басоропеду он отождествляет с областью Парспатуник, однако местонахождение Фаунитиды считает не ясным.
Северный поход
...у иверов (они отняли) бок горы Париадра, Хордзене, равно и Гогарене, лежащую по ту сторону Кура— Страбон
Согласно исследованиям академика Еремяна, Париадра соответствует Пархару, Хордзене в области Клардж и Артаван, а Гогарене в Гугарке, которые, будучи армянскими, в продолжение всего III-его века до нашей эры входили в состав государства Ервандидов.
Борьба с Селевкидами за гегемонию на Ближнем Востоке
Западный поход
... у халибов и масиноиков, (они отняли) Каренитис и Дерксене, находящиеся у самых пределов Малой Армении и теперь ещё составляющие часть её, у катаонов - Акилисене и соседнюю область Антитавра...— Страбон
Первые две области, по мнению академика Еремяна, были присоединены к Великой Армении, а Акилисена и область Антитавра - к Софене. Считается, что присоединение этих земель произошло в 179-ом году до нашей эры, когда был заключён мир между воюющими малоазийскими государствами во главе с Понтом и Пергамом. Будучи противником селевкидов, которые стояли за Понтом, Арташес поддерживал Пергам. О его роли в этой войне известно лишь по краткому сообщению современника этих событий, древне-греческого историка Полибия, который пишет, что:
... Из князей Азии в подписании мира участвовали Арташес, который управлял большей частью Армении и Акуселох (предположительно, сын Зареха)...— Полибий
Южный поход
О Южном походе Страбон рассказывает что у сиров Арташес отнял Тамонитис.
Эта последняя область отождествляется академиком Еремяном с областью Тморик (Таморида), которая входила тогда в состав государства Селевкидов. Южный поход Арташеса I-ого упоминают также Моисей Хоренский и античные историки Диодор Сицилийский, Аппиан и Порфьюр, со слов отца церкви Иеронима.
Воспользовавшись отсутствием селевкидского царя Антиоха IV, занятого войной в Египте, Арташес I в 168 году до нашей эры вторгается в Тморик.
В 165-ом году до нашей эры Антиох IV-ый Эпифан с войсками переходит Ефрат и идёт на Арташеса. Сражение происходит у берегов Тигра. В результате кровопролитной битвы область осталась в руках армян.
Арташес пытался захватить и другие эллинистические государства Ближнего Востока, однако последним, в связи с помощью Селевкидов, удавалось длительное время сохранять независимость. Под конец своего царствования Арташес активно поддерживал восстание сатрапов Вавилонии и Мидии, фактически отпавших от державы Селевкидов. Таким образом Арташес сыграл важную роль в процессе ослабления и распада этого государства, что сделало возможным последующее присоединение, спустя десятилетия, селевкидского государства к Армянской империи Тиграна II Великого.
Перечислив завоевания Арташеса и Зареха, Страбон так заканчивает этот эпизод[7]:
....так что теперь все жители этой страны говорят одним языком
Царство после Арташеса
Процарствовав 29 лет, скончался, горестно заметив: «Увы, всё на свете бренно». После смерти Арташеса I наступила длительная эпоха войн между Арменией и усилившейся Парфянской державой. Один из внуков Арташеса I, царевич Тигран, оказался в парфянском плену и вырос при парфянском дворе. Однако, вернувшись из парфянского плена в Армению, царевич занял престол под именем Тигран II (прозванный Великим), нанес сокрушительные поражения парфянам, заставив парфянских монархов признать его царем царей[4], и создал одну из самых могущественных держав Эпохи Эллинизма.
См. также
Напишите отзыв о статье "Арташес I"
Примечания
- ↑ 1 2 [www.iranica.com/articles/artaxias-i-arm Artaxias I Encyclopaedia Iranica. «Artaxias I»]
- ↑ Walter Eder, Johannes Renger, Wouter F M Henkelman, Robert Chenault. Brill's New Pauly: Chronologies of the Ancient World : Names, Dates and Dynasties. — Brill, 2007 — p.95 — ISBN 978-90-04-15320-2
Therefore, suggestions of a dynasty of Artaxiads (or even "Tigranids"), which would not have had a connection with the Orontids, should be abandoned. The Artaxiads rather appear to be one of three securely attested Orontid lines.
- ↑ [slovari.yandex.ru/~книги/Монархи.%20Древний%20Восток/Армении%20цари/ Рыжов К. В. Все монархи мира: Древний Восток: Справочник. — М.: Вече, 2006. — 576 с.](недоступная ссылка с 14-06-2016 (2872 дня))
- ↑ 1 2 [interpretive.ru/dictionary/447/word/%C0%F0%EC%E5%ED%E8%FF+%E2+III+%97+I+%E2%E2.+%E4%EE+%ED.+%FD. Всемирная история. Энциклопедия. Том 2. 1957 г. Армения в III—I вв. до н. э.]
- ↑ Валерий Брюсов. [armenianhouse.org/bryusov/armenia/ch-1-2.html «Летопись исторических судеб армянского народа»]:
</span>
</li>
- ↑ К. В. Тревер. Очерки по истории культуры древней Армении (II в. до н. э. — IV в. н. э.). — М. Л., 1953. — С. 164-165.
- ↑ [www.iatp.am/culture/library/Artashes.pdf Полководческая деятельность армянского царя Арташеса I-ого], Тер-Григорян-Демьянюк Наталия.
</ol>
| ||||||||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Арташес I
«О господи!» – послышалось чье то печальное восклицание.Но вслед за восклицанием удивления, вырвавшимся У Верещагина, он жалобно вскрикнул от боли, и этот крик погубил его. Та натянутая до высшей степени преграда человеческого чувства, которая держала еще толпу, прорвалось мгновенно. Преступление было начато, необходимо было довершить его. Жалобный стон упрека был заглушен грозным и гневным ревом толпы. Как последний седьмой вал, разбивающий корабли, взмыла из задних рядов эта последняя неудержимая волна, донеслась до передних, сбила их и поглотила все. Ударивший драгун хотел повторить свой удар. Верещагин с криком ужаса, заслонясь руками, бросился к народу. Высокий малый, на которого он наткнулся, вцепился руками в тонкую шею Верещагина и с диким криком, с ним вместе, упал под ноги навалившегося ревущего народа.
Одни били и рвали Верещагина, другие высокого малого. И крики задавленных людей и тех, которые старались спасти высокого малого, только возбуждали ярость толпы. Долго драгуны не могли освободить окровавленного, до полусмерти избитого фабричного. И долго, несмотря на всю горячечную поспешность, с которою толпа старалась довершить раз начатое дело, те люди, которые били, душили и рвали Верещагина, не могли убить его; но толпа давила их со всех сторон, с ними в середине, как одна масса, колыхалась из стороны в сторону и не давала им возможности ни добить, ни бросить его.
«Топором то бей, что ли?.. задавили… Изменщик, Христа продал!.. жив… живущ… по делам вору мука. Запором то!.. Али жив?»
Только когда уже перестала бороться жертва и вскрики ее заменились равномерным протяжным хрипеньем, толпа стала торопливо перемещаться около лежащего, окровавленного трупа. Каждый подходил, взглядывал на то, что было сделано, и с ужасом, упреком и удивлением теснился назад.
«О господи, народ то что зверь, где же живому быть!» – слышалось в толпе. – И малый то молодой… должно, из купцов, то то народ!.. сказывают, не тот… как же не тот… О господи… Другого избили, говорят, чуть жив… Эх, народ… Кто греха не боится… – говорили теперь те же люди, с болезненно жалостным выражением глядя на мертвое тело с посиневшим, измазанным кровью и пылью лицом и с разрубленной длинной тонкой шеей.
Полицейский старательный чиновник, найдя неприличным присутствие трупа на дворе его сиятельства, приказал драгунам вытащить тело на улицу. Два драгуна взялись за изуродованные ноги и поволокли тело. Окровавленная, измазанная в пыли, мертвая бритая голова на длинной шее, подворачиваясь, волочилась по земле. Народ жался прочь от трупа.
В то время как Верещагин упал и толпа с диким ревом стеснилась и заколыхалась над ним, Растопчин вдруг побледнел, и вместо того чтобы идти к заднему крыльцу, у которого ждали его лошади, он, сам не зная куда и зачем, опустив голову, быстрыми шагами пошел по коридору, ведущему в комнаты нижнего этажа. Лицо графа было бледно, и он не мог остановить трясущуюся, как в лихорадке, нижнюю челюсть.
– Ваше сиятельство, сюда… куда изволите?.. сюда пожалуйте, – проговорил сзади его дрожащий, испуганный голос. Граф Растопчин не в силах был ничего отвечать и, послушно повернувшись, пошел туда, куда ему указывали. У заднего крыльца стояла коляска. Далекий гул ревущей толпы слышался и здесь. Граф Растопчин торопливо сел в коляску и велел ехать в свой загородный дом в Сокольниках. Выехав на Мясницкую и не слыша больше криков толпы, граф стал раскаиваться. Он с неудовольствием вспомнил теперь волнение и испуг, которые он выказал перед своими подчиненными. «La populace est terrible, elle est hideuse, – думал он по французски. – Ils sont сошше les loups qu'on ne peut apaiser qu'avec de la chair. [Народная толпа страшна, она отвратительна. Они как волки: их ничем не удовлетворишь, кроме мяса.] „Граф! один бог над нами!“ – вдруг вспомнились ему слова Верещагина, и неприятное чувство холода пробежало по спине графа Растопчина. Но чувство это было мгновенно, и граф Растопчин презрительно улыбнулся сам над собою. „J'avais d'autres devoirs, – подумал он. – Il fallait apaiser le peuple. Bien d'autres victimes ont peri et perissent pour le bien publique“, [У меня были другие обязанности. Следовало удовлетворить народ. Много других жертв погибло и гибнет для общественного блага.] – и он стал думать о тех общих обязанностях, которые он имел в отношении своего семейства, своей (порученной ему) столице и о самом себе, – не как о Федоре Васильевиче Растопчине (он полагал, что Федор Васильевич Растопчин жертвует собою для bien publique [общественного блага]), но о себе как о главнокомандующем, о представителе власти и уполномоченном царя. „Ежели бы я был только Федор Васильевич, ma ligne de conduite aurait ete tout autrement tracee, [путь мой был бы совсем иначе начертан,] но я должен был сохранить и жизнь и достоинство главнокомандующего“.
Слегка покачиваясь на мягких рессорах экипажа и не слыша более страшных звуков толпы, Растопчин физически успокоился, и, как это всегда бывает, одновременно с физическим успокоением ум подделал для него и причины нравственного успокоения. Мысль, успокоившая Растопчина, была не новая. С тех пор как существует мир и люди убивают друг друга, никогда ни один человек не совершил преступления над себе подобным, не успокоивая себя этой самой мыслью. Мысль эта есть le bien publique [общественное благо], предполагаемое благо других людей.
Для человека, не одержимого страстью, благо это никогда не известно; но человек, совершающий преступление, всегда верно знает, в чем состоит это благо. И Растопчин теперь знал это.
Он не только в рассуждениях своих не упрекал себя в сделанном им поступке, но находил причины самодовольства в том, что он так удачно умел воспользоваться этим a propos [удобным случаем] – наказать преступника и вместе с тем успокоить толпу.
«Верещагин был судим и приговорен к смертной казни, – думал Растопчин (хотя Верещагин сенатом был только приговорен к каторжной работе). – Он был предатель и изменник; я не мог оставить его безнаказанным, и потом je faisais d'une pierre deux coups [одним камнем делал два удара]; я для успокоения отдавал жертву народу и казнил злодея».
Приехав в свой загородный дом и занявшись домашними распоряжениями, граф совершенно успокоился.
Через полчаса граф ехал на быстрых лошадях через Сокольничье поле, уже не вспоминая о том, что было, и думая и соображая только о том, что будет. Он ехал теперь к Яузскому мосту, где, ему сказали, был Кутузов. Граф Растопчин готовил в своем воображении те гневные в колкие упреки, которые он выскажет Кутузову за его обман. Он даст почувствовать этой старой придворной лисице, что ответственность за все несчастия, имеющие произойти от оставления столицы, от погибели России (как думал Растопчин), ляжет на одну его выжившую из ума старую голову. Обдумывая вперед то, что он скажет ему, Растопчин гневно поворачивался в коляске и сердито оглядывался по сторонам.
Сокольничье поле было пустынно. Только в конце его, у богадельни и желтого дома, виднелась кучки людей в белых одеждах и несколько одиноких, таких же людей, которые шли по полю, что то крича и размахивая руками.
Один вз них бежал наперерез коляске графа Растопчина. И сам граф Растопчин, и его кучер, и драгуны, все смотрели с смутным чувством ужаса и любопытства на этих выпущенных сумасшедших и в особенности на того, который подбегал к вим.
Шатаясь на своих длинных худых ногах, в развевающемся халате, сумасшедший этот стремительно бежал, не спуская глаз с Растопчина, крича ему что то хриплым голосом и делая знаки, чтобы он остановился. Обросшее неровными клочками бороды, сумрачное и торжественное лицо сумасшедшего было худо и желто. Черные агатовые зрачки его бегали низко и тревожно по шафранно желтым белкам.
– Стой! Остановись! Я говорю! – вскрикивал он пронзительно и опять что то, задыхаясь, кричал с внушительными интонациями в жестами.
Он поравнялся с коляской и бежал с ней рядом.
– Трижды убили меня, трижды воскресал из мертвых. Они побили каменьями, распяли меня… Я воскресну… воскресну… воскресну. Растерзали мое тело. Царствие божие разрушится… Трижды разрушу и трижды воздвигну его, – кричал он, все возвышая и возвышая голос. Граф Растопчин вдруг побледнел так, как он побледнел тогда, когда толпа бросилась на Верещагина. Он отвернулся.
– Пош… пошел скорее! – крикнул он на кучера дрожащим голосом.
Коляска помчалась во все ноги лошадей; но долго еще позади себя граф Растопчин слышал отдаляющийся безумный, отчаянный крик, а перед глазами видел одно удивленно испуганное, окровавленное лицо изменника в меховом тулупчике.
Как ни свежо было это воспоминание, Растопчин чувствовал теперь, что оно глубоко, до крови, врезалось в его сердце. Он ясно чувствовал теперь, что кровавый след этого воспоминания никогда не заживет, но что, напротив, чем дальше, тем злее, мучительнее будет жить до конца жизни это страшное воспоминание в его сердце. Он слышал, ему казалось теперь, звуки своих слов:
«Руби его, вы головой ответите мне!» – «Зачем я сказал эти слова! Как то нечаянно сказал… Я мог не сказать их (думал он): тогда ничего бы не было». Он видел испуганное и потом вдруг ожесточившееся лицо ударившего драгуна и взгляд молчаливого, робкого упрека, который бросил на него этот мальчик в лисьем тулупе… «Но я не для себя сделал это. Я должен был поступить так. La plebe, le traitre… le bien publique», [Чернь, злодей… общественное благо.] – думал он.
У Яузского моста все еще теснилось войско. Было жарко. Кутузов, нахмуренный, унылый, сидел на лавке около моста и плетью играл по песку, когда с шумом подскакала к нему коляска. Человек в генеральском мундире, в шляпе с плюмажем, с бегающими не то гневными, не то испуганными глазами подошел к Кутузову и стал по французски говорить ему что то. Это был граф Растопчин. Он говорил Кутузову, что явился сюда, потому что Москвы и столицы нет больше и есть одна армия.
