Артель художников

Артель художников
Санктъ-Петербургская артель художниковъ
Групповая фотография, 1863 год.
Членство:	Слева направо: Б.Б. Вениг, Ф.С. Журавлёв, А.И. Морозов, К.В. Лемох, И.Н. Крамской, А.Д. Литовченко, К.Е. Маковский, Н.Д. Дмитриев, Н.П. Петров (стоит), В.П. Кретайн, М.И. Песков, Н.С. Шустов, А.И. Корзухин, А.К. Григорьев.
Коммуна:	Российская империя Российская империя, Санкт-Петербург, 17 линия В. О., дом 4, квартира 4 Адмиралтейский проспект, дом 10
Тип организации:	Артель
Руководители
Старшина:	Крамской, Иван Николаевич
Казначей:	Корзухин, Алексей Иванович
Основание
1863
Ликвидация
1871

К:Организации, закрытые в 1871 году

Артель художников (Санкт-Петербургская артель художников) — первая в истории российского изобразительного искусства независимая творческая организация, созданная живописцами, с целью получения прибыли и оказания взаимопомощи. Основана в 1863 году в Санкт-Петербурге по инициативе И. Н. Крамского. Прекратила существование в 1871 году.

История

Образование и расцвет Артели

9 ноября 1863 года произошёл скандальный отказ четырнадцати лучших выпускников Императорской Академии художеств от участия в конкурсе на Большую золотую медаль, проводимом к 100-летию Академии художеств. Последовавший за этим выход художников из Академии, вошедший в историю русского изобразительного искусства, как «Бунт четырнадцати», поставил его участников в тяжёлое материальное положение. Покинув Академию художеств, художники были обязаны освободить занимаемые мастерские, принадлежавшие Академии. Оставшись без средств к существованию и мастерских, использовавшихся не только для работы, но и для проживания, участники «бунта» объединяются в своеобразную трудовую коммуну, прообразом которой послужила коммуна, описанная Н. Г. Чернышевским в модном в то время романе «Что делать?» .

Вдохновителем идеи был И. Н. Крамской. К этому времени он уже был женат на Софье Николаевне Прохоровой, которая занялась ведением общего хозяйства. Крамской избирается старшиной Артели и остаётся бессменным её руководителем до самого её распада.

Артельщики снимают квартиру в доходном доме Гудкова на 17-й линии Васильевского острова, где были не только жилые комнаты, но и три большие общие художественные мастерские, в каждой из которых могли одновременно работать несколько человек. Вместе с Крамскими в общей квартире поселилось пять художников: Б. Б. Вениг, А. К. Григорьев, Ф. С.  Журавлёв, А. И. Корзухин и Н. С. Шустов. Остальные артельщики жили на частных квартирах.

	После долгих измышлений они пришли к заключению, что необходимо устроить, с разрешения правительства, артель художников — нечто вроде художественной фирмы, мастерской и конторы, принимающей заказы с улицы, с вывеской и утверждённым уставом. Они наняли большую квартиру в Семнадцатой линии Васильевского острова и переехали туда жить вместе.
</div> — Илья Репин «Далёкое близкое». </blockquote>

В газете «Санкт-Петербургские ведомости» артельщики помещают рекламное объявление о приёме художественных заказов и частных уроках рисования, живописи и скульптуры. Силами Артели выполняются несколько художественных заказов: роспись иконостасов для храма в Петрозаводске и Санкт-Петербургского Горного института, устраиваются благотворительные лотереи, издаётся иллюстрированный каталог-альбом «Художественный автограф». По четвергам устраиваются сеансы рисования, чтение докладов по проблемам современного искусства.

9 июня 1865 года был утверждён официальный устав Артели, согласно которому члены Артели должны были платить в общую кассу 10 % от каждой самостоятельно проданной работы и 25 % от совместно выполняемых работ.

Первым покидает Артель исторический живописец Александр Литовченко, отказавшийся сдавать деньги на размещение объявлений в «Санкт-Петербургских ведомостях» и первым получивший заказ на роспись Храма Христа Спасителя. Следом за Литовченко из Артели выходит Константин Маковский, имевший широкий успех среди публики. Зарабатывая на картинах огромные деньги, Маковский снимает мастерскую на Дворцовой площади. Часть артельщиков, оставаясь в Артели, зачастую уклонялась от внесения в общую кассу денег от самостоятельно проданных работ. Крамской, возмущенный неуплатой членских взносов некоторыми членами Артели, соглашается на предложение профессора исторической живописи Императорской Академии художеств А. Т. Маркова расписать главный купол Храма Христа Спасителя за 10000 рублей серебром. Помощниками Крамского стали Богдан Вениг и Николай Кошелев.

Полученный от Маркова задаток Крамской пересылает в Санкт-Петербург, где на эти деньги в начале 1866 года артельщики переезжают в престижный район города и снимают квартиру в доме графа Стенбока-Фермора на Адмиралтейской площади, на углу Вознесенского и Адмиралтейского проспектов.

Постепенно доходы Артели растут. Для её нужд за 150 рублей серебром приобретается фотографический аппарат с использованием которого художники писали не только портреты царя и его семьи, пользовавшиеся большим спросом, но и портреты аристократии и богатого купечества. Возросшие доходы позволили Крамскому за собственный счёт отправиться за границу. К 1868 году общий капитал Артели достиг 10000 рублей.

Распад Артели

Несмотря на финансовую состоятельность Артели, Крамской болезненно воспринимал личные взаимоотношения участников «бунта четырнадцати» с Академией художеств.

Академия, признавая несомненный талант вышедших из неё художников, уже в 1864 году присваивает звание академика Александру Морозову за картину «Выход из церкви в Пскове» . В 1865 году портретист Николай Шустов получает звание академика за портрет генерал-губернатора Восточной Сибири М. С. Корсакова. За картины «Крестьянин в беде» и «Сборы на церковь» звания академика в 1867 году был удостоен Николай Петров, а в 1868 году за картину «Утопленник» Николай Дмитриев-Оренбургский и Алексей Корзухин за картину «Возвращение отца семейства с сельской ярмарки».

Осенью 1870 года один из членов Артели, Н. Д. Дмитриев-Оренбургский, втайне от остальных членов подал прошение в Императорскую Академию художеств о представлении трёхлетнего заграничного пенсионерства, которое было удовлетворено Советом Академии.

Возмущенный тем обстоятельством, что участник «бунта четырнадцати» за спиной у артельщиков ведёт переговоры с Академией, Крамской 19 октября 1870 года подаёт в Артель заявление с требованием публично осудить поведение Дмитриева-Оренбургского.

7 ноября 1870 года состоялось общее собрание членов Артели, на котором артельщики отказались удовлетворить заявление Крамского, указав, что Дмитриев-Оренбургский формально не нарушил никаких положений устава. Неудовлетворённый решением общего собрания Крамской подаёт второе заявление, настаивая на исключении Дмитриева-Оренбургского из Артели. Общее собрание отказалось повторно рассматривать заявление своего руководителя. Возмущённый беспринципностью членов Артели, И. Н. Крамской 24 ноября 1870 года подаёт заявление о выходе из её состава.

Лишившись своего основателя и бессменного лидера, Артель постепенно приходит в упадок, и в 1871 году фактически распадается. Часть членов Артели поначалу отказавшиеся от предложения Г. Г. Мясоедова примкнуть к только что созданному Товариществу передвижных художественных выставок, затем всё же вступает в Товарищество, сыгравшее впоследствии ключевую роль в развитии русского изобразительного искусства XIX века.

	В Артели начались какие-то недоразумения. Сначала это были семейные нелады между жёнами артельщиков, кончившиеся выходом двух членов. Один из членов Артели попал под особое покровительство Академии и имел в перспективе поездку за границу на казенный счёт. Крамской нашёл в этом поступке товарища нарушение их главного принципа: не пользоваться благодеяниями Академии одному, так как решено было при выходе из Академии держаться товарищества и не идти на академические приманки в розницу. Он подал товарищам письменное заявление и требовал, чтобы они высказались, как они смотрят на такой поступок. Товарищи ответили уклончиво, молчанием. Вследствие этого Крамской вышел из Артели художников. После его выхода Артель как-то скоро потеряла своё значение и незаметно растаяла.
</div> — Илья Репин «Далёкое близкое». </blockquote>

Адреса в Санкт-Петербурге

• 17 линия В. О., дом 4, квартира 4
• Адмиралтейский проспект, дом 10

Источники

• Ф. Ф. Петрушевский. Товарищество передвижных выставок // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• [bse.sci-lib.com/article072882.html Артель художников] / Гл. ред. А. М. Прохоров. — Большая советская энциклопедия (В 30 томах). Изд. 3-е. — М.: «Советская Энциклопедия», 1970. — Т. 2: «Ангола — Барзас». — С. 260. — 632 с. — 632 тыс, экз.

Ссылки

• Лейкинд О. Л., Северюхин Д. Я. [encspb.ru/object/2804028863 Артель художников] (рус.). Историко-культурный интернет-портал «Энциклопедия Санкт-Петербурга». Международный благотворительный фонд им. Д. С. Лихачева.. Проверено 31 марта 2010.
• [artru.info/ob/246/ Санкт-Петербургская артель художников] (рус.). Артру.инфо. Дмитрий В. Колосов. Проверено 31 марта 2010. [www.webcitation.org/67BksoUUh Архивировано из первоисточника 25 апреля 2012].
• [history.sgu.ru/glossary/?tid=8&fL= «Артель художников»] (рус.). Русская история в зеркале изобразительного искусства. Проверено 31 марта 2010. [www.webcitation.org/67Bku0NTn Архивировано из первоисточника 25 апреля 2012].

Отрывок, характеризующий Артель художников

– Oui, mon cher, c'est une grande perte pour nous tous. Je ne parle pas de vous. Mais Dieu vous soutndra, vous etes jeune et vous voila a la tete d'une immense fortune, je l'espere. Le testament n'a pas ete encore ouvert. Je vous connais assez pour savoir que cela ne vous tourienera pas la tete, mais cela vous impose des devoirs, et il faut etre homme. [Да, мой друг, это великая потеря для всех нас, не говоря о вас. Но Бог вас поддержит, вы молоды, и вот вы теперь, надеюсь, обладатель огромного богатства. Завещание еще не вскрыто. Я довольно вас знаю и уверена, что это не вскружит вам голову; но это налагает на вас обязанности; и надо быть мужчиной.]
Пьер молчал.
– Peut etre plus tard je vous dirai, mon cher, que si je n'avais pas ete la, Dieu sait ce qui serait arrive. Vous savez, mon oncle avant hier encore me promettait de ne pas oublier Boris. Mais il n'a pas eu le temps. J'espere, mon cher ami, que vous remplirez le desir de votre pere. [После я, может быть, расскажу вам, что если б я не была там, то Бог знает, что бы случилось. Вы знаете, что дядюшка третьего дня обещал мне не забыть Бориса, но не успел. Надеюсь, мой друг, вы исполните желание отца.]
Пьер, ничего не понимая и молча, застенчиво краснея, смотрел на княгиню Анну Михайловну. Переговорив с Пьером, Анна Михайловна уехала к Ростовым и легла спать. Проснувшись утром, она рассказывала Ростовым и всем знакомым подробности смерти графа Безухого. Она говорила, что граф умер так, как и она желала бы умереть, что конец его был не только трогателен, но и назидателен; последнее же свидание отца с сыном было до того трогательно, что она не могла вспомнить его без слез, и что она не знает, – кто лучше вел себя в эти страшные минуты: отец ли, который так всё и всех вспомнил в последние минуты и такие трогательные слова сказал сыну, или Пьер, на которого жалко было смотреть, как он был убит и как, несмотря на это, старался скрыть свою печаль, чтобы не огорчить умирающего отца. «C'est penible, mais cela fait du bien; ca eleve l'ame de voir des hommes, comme le vieux comte et son digne fils», [Это тяжело, но это спасительно; душа возвышается, когда видишь таких людей, как старый граф и его достойный сын,] говорила она. О поступках княжны и князя Василья она, не одобряя их, тоже рассказывала, но под большим секретом и шопотом.


В Лысых Горах, имении князя Николая Андреевича Болконского, ожидали с каждым днем приезда молодого князя Андрея с княгиней; но ожидание не нарушало стройного порядка, по которому шла жизнь в доме старого князя. Генерал аншеф князь Николай Андреевич, по прозванию в обществе le roi de Prusse, [король прусский,] с того времени, как при Павле был сослан в деревню, жил безвыездно в своих Лысых Горах с дочерью, княжною Марьей, и при ней компаньонкой, m lle Bourienne. [мадмуазель Бурьен.] И в новое царствование, хотя ему и был разрешен въезд в столицы, он также продолжал безвыездно жить в деревне, говоря, что ежели кому его нужно, то тот и от Москвы полтораста верст доедет до Лысых Гор, а что ему никого и ничего не нужно. Он говорил, что есть только два источника людских пороков: праздность и суеверие, и что есть только две добродетели: деятельность и ум. Он сам занимался воспитанием своей дочери и, чтобы развивать в ней обе главные добродетели, до двадцати лет давал ей уроки алгебры и геометрии и распределял всю ее жизнь в беспрерывных занятиях. Сам он постоянно был занят то писанием своих мемуаров, то выкладками из высшей математики, то точением табакерок на станке, то работой в саду и наблюдением над постройками, которые не прекращались в его имении. Так как главное условие для деятельности есть порядок, то и порядок в его образе жизни был доведен до последней степени точности. Его выходы к столу совершались при одних и тех же неизменных условиях, и не только в один и тот же час, но и минуту. С людьми, окружавшими его, от дочери до слуг, князь был резок и неизменно требователен, и потому, не быв жестоким, он возбуждал к себе страх и почтительность, каких не легко мог бы добиться самый жестокий человек. Несмотря на то, что он был в отставке и не имел теперь никакого значения в государственных делах, каждый начальник той губернии, где было имение князя, считал своим долгом являться к нему и точно так же, как архитектор, садовник или княжна Марья, дожидался назначенного часа выхода князя в высокой официантской. И каждый в этой официантской испытывал то же чувство почтительности и даже страха, в то время как отворялась громадно высокая дверь кабинета и показывалась в напудренном парике невысокая фигурка старика, с маленькими сухими ручками и серыми висячими бровями, иногда, как он насупливался, застилавшими блеск умных и точно молодых блестящих глаз.
В день приезда молодых, утром, по обыкновению, княжна Марья в урочный час входила для утреннего приветствия в официантскую и со страхом крестилась и читала внутренно молитву. Каждый день она входила и каждый день молилась о том, чтобы это ежедневное свидание сошло благополучно.
Сидевший в официантской пудреный старик слуга тихим движением встал и шопотом доложил: «Пожалуйте».
Из за двери слышались равномерные звуки станка. Княжна робко потянула за легко и плавно отворяющуюся дверь и остановилась у входа. Князь работал за станком и, оглянувшись, продолжал свое дело.
Огромный кабинет был наполнен вещами, очевидно, беспрестанно употребляемыми. Большой стол, на котором лежали книги и планы, высокие стеклянные шкафы библиотеки с ключами в дверцах, высокий стол для писания в стоячем положении, на котором лежала открытая тетрадь, токарный станок, с разложенными инструментами и с рассыпанными кругом стружками, – всё выказывало постоянную, разнообразную и порядочную деятельность. По движениям небольшой ноги, обутой в татарский, шитый серебром, сапожок, по твердому налеганию жилистой, сухощавой руки видна была в князе еще упорная и много выдерживающая сила свежей старости. Сделав несколько кругов, он снял ногу с педали станка, обтер стамеску, кинул ее в кожаный карман, приделанный к станку, и, подойдя к столу, подозвал дочь. Он никогда не благословлял своих детей и только, подставив ей щетинистую, еще небритую нынче щеку, сказал, строго и вместе с тем внимательно нежно оглядев ее:
– Здорова?… ну, так садись!
Он взял тетрадь геометрии, писанную его рукой, и подвинул ногой свое кресло.
– На завтра! – сказал он, быстро отыскивая страницу и от параграфа до другого отмечая жестким ногтем.
Княжна пригнулась к столу над тетрадью.
– Постой, письмо тебе, – вдруг сказал старик, доставая из приделанного над столом кармана конверт, надписанный женскою рукой, и кидая его на стол.
Лицо княжны покрылось красными пятнами при виде письма. Она торопливо взяла его и пригнулась к нему.
– От Элоизы? – спросил князь, холодною улыбкой выказывая еще крепкие и желтоватые зубы.
– Да, от Жюли, – сказала княжна, робко взглядывая и робко улыбаясь.
– Еще два письма пропущу, а третье прочту, – строго сказал князь, – боюсь, много вздору пишете. Третье прочту.
– Прочтите хоть это, mon pere, [батюшка,] – отвечала княжна, краснея еще более и подавая ему письмо.
– Третье, я сказал, третье, – коротко крикнул князь, отталкивая письмо, и, облокотившись на стол, пододвинул тетрадь с чертежами геометрии.
– Ну, сударыня, – начал старик, пригнувшись близко к дочери над тетрадью и положив одну руку на спинку кресла, на котором сидела княжна, так что княжна чувствовала себя со всех сторон окруженною тем табачным и старчески едким запахом отца, который она так давно знала. – Ну, сударыня, треугольники эти подобны; изволишь видеть, угол abc…
Княжна испуганно взглядывала на близко от нее блестящие глаза отца; красные пятна переливались по ее лицу, и видно было, что она ничего не понимает и так боится, что страх помешает ей понять все дальнейшие толкования отца, как бы ясны они ни были. Виноват ли был учитель или виновата была ученица, но каждый день повторялось одно и то же: у княжны мутилось в глазах, она ничего не видела, не слышала, только чувствовала близко подле себя сухое лицо строгого отца, чувствовала его дыхание и запах и только думала о том, как бы ей уйти поскорее из кабинета и у себя на просторе понять задачу.
Старик выходил из себя: с грохотом отодвигал и придвигал кресло, на котором сам сидел, делал усилия над собой, чтобы не разгорячиться, и почти всякий раз горячился, бранился, а иногда швырял тетрадью.
Княжна ошиблась ответом.
– Ну, как же не дура! – крикнул князь, оттолкнув тетрадь и быстро отвернувшись, но тотчас же встал, прошелся, дотронулся руками до волос княжны и снова сел.
Он придвинулся и продолжал толкование.
– Нельзя, княжна, нельзя, – сказал он, когда княжна, взяв и закрыв тетрадь с заданными уроками, уже готовилась уходить, – математика великое дело, моя сударыня. А чтобы ты была похожа на наших глупых барынь, я не хочу. Стерпится слюбится. – Он потрепал ее рукой по щеке. – Дурь из головы выскочит.
Она хотела выйти, он остановил ее жестом и достал с высокого стола новую неразрезанную книгу.
– Вот еще какой то Ключ таинства тебе твоя Элоиза посылает. Религиозная. А я ни в чью веру не вмешиваюсь… Просмотрел. Возьми. Ну, ступай, ступай!
Он потрепал ее по плечу и сам запер за нею дверь.
Княжна Марья возвратилась в свою комнату с грустным, испуганным выражением, которое редко покидало ее и делало ее некрасивое, болезненное лицо еще более некрасивым, села за свой письменный стол, уставленный миниатюрными портретами и заваленный тетрадями и книгами. Княжна была столь же беспорядочная, как отец ее порядочен. Она положила тетрадь геометрии и нетерпеливо распечатала письмо. Письмо было от ближайшего с детства друга княжны; друг этот была та самая Жюли Карагина, которая была на именинах у Ростовых:
Жюли писала:
«Chere et excellente amie, quelle chose terrible et effrayante que l'absence! J'ai beau me dire que la moitie de mon existence et de mon bonheur est en vous, que malgre la distance qui nous separe, nos coeurs sont unis par des liens indissolubles; le mien se revolte contre la destinee, et je ne puis, malgre les plaisirs et les distractions qui m'entourent, vaincre une certaine tristesse cachee que je ressens au fond du coeur depuis notre separation. Pourquoi ne sommes nous pas reunies, comme cet ete dans votre grand cabinet sur le canape bleu, le canape a confidences? Pourquoi ne puis je, comme il y a trois mois, puiser de nouvelles forces morales dans votre regard si doux, si calme et si penetrant, regard que j'aimais tant et que je crois voir devant moi, quand je vous ecris».
[Милый и бесценный друг, какая страшная и ужасная вещь разлука! Сколько ни твержу себе, что половина моего существования и моего счастия в вас, что, несмотря на расстояние, которое нас разлучает, сердца наши соединены неразрывными узами, мое сердце возмущается против судьбы, и, несмотря на удовольствия и рассеяния, которые меня окружают, я не могу подавить некоторую скрытую грусть, которую испытываю в глубине сердца со времени нашей разлуки. Отчего мы не вместе, как в прошлое лето, в вашем большом кабинете, на голубом диване, на диване «признаний»? Отчего я не могу, как три месяца тому назад, почерпать новые нравственные силы в вашем взгляде, кротком, спокойном и проницательном, который я так любила и который я вижу перед собой в ту минуту, как пишу вам?]
Прочтя до этого места, княжна Марья вздохнула и оглянулась в трюмо, которое стояло направо от нее. Зеркало отразило некрасивое слабое тело и худое лицо. Глаза, всегда грустные, теперь особенно безнадежно смотрели на себя в зеркало. «Она мне льстит», подумала княжна, отвернулась и продолжала читать. Жюли, однако, не льстила своему другу: действительно, и глаза княжны, большие, глубокие и лучистые (как будто лучи теплого света иногда снопами выходили из них), были так хороши, что очень часто, несмотря на некрасивость всего лица, глаза эти делались привлекательнее красоты. Но княжна никогда не видала хорошего выражения своих глаз, того выражения, которое они принимали в те минуты, когда она не думала о себе. Как и у всех людей, лицо ее принимало натянуто неестественное, дурное выражение, как скоро она смотрелась в зеркало. Она продолжала читать: 211
«Tout Moscou ne parle que guerre. L'un de mes deux freres est deja a l'etranger, l'autre est avec la garde, qui se met en Marieche vers la frontiere. Notre cher еmpereur a quitte Petersbourg et, a ce qu'on pretend, compte lui meme exposer sa precieuse existence aux chances de la guerre. Du veuille que le monstre corsicain, qui detruit le repos de l'Europe, soit terrasse par l'ange que le Tout Рuissant, dans Sa misericorde, nous a donnee pour souverain. Sans parler de mes freres, cette guerre m'a privee d'une relation des plus cheres a mon coeur. Je parle du jeune Nicolas Rostoff, qui avec son enthousiasme n'a pu supporter l'inaction et a quitte l'universite pour aller s'enroler dans l'armee. Eh bien, chere Marieie, je vous avouerai, que, malgre son extreme jeunesse, son depart pour l'armee a ete un grand chagrin pour moi. Le jeune homme, dont je vous parlais cet ete, a tant de noblesse, de veritable jeunesse qu'on rencontre si rarement dans le siecle оu nous vivons parmi nos villards de vingt ans. Il a surtout tant de franchise et de coeur. Il est tellement pur et poetique, que mes relations avec lui, quelque passageres qu'elles fussent, ont ete l'une des plus douees jouissances de mon pauvre coeur, qui a deja tant souffert. Je vous raconterai un jour nos adieux et tout ce qui s'est dit en partant. Tout cela est encore trop frais. Ah! chere amie, vous etes heureuse de ne pas connaitre ces jouissances et ces peines si poignantes. Vous etes heureuse, puisque les derienieres sont ordinairement les plus fortes! Je sais fort bien, que le comte Nicolas est trop jeune pour pouvoir jamais devenir pour moi quelque chose de plus qu'un ami, mais cette douee amitie, ces relations si poetiques et si pures ont ete un besoin pour mon coeur. Mais n'en parlons plus. La grande nouvelle du jour qui occupe tout Moscou est la mort du vieux comte Безухой et son heritage. Figurez vous que les trois princesses n'ont recu que tres peu de chose, le prince Basile rien, est que c'est M. Pierre qui a tout herite, et qui par dessus le Marieche a ete reconnu pour fils legitime, par consequent comte Безухой est possesseur de la plus belle fortune de la Russie. On pretend que le prince Basile a joue un tres vilain role dans toute cette histoire et qu'il est reparti tout penaud pour Petersbourg.
«Je vous avoue, que je comprends tres peu toutes ces affaires de legs et de testament; ce que je sais, c'est que depuis que le jeune homme que nous connaissions tous sous le nom de M. Pierre les tout court est devenu comte Безухой et possesseur de l'une des plus grandes fortunes de la Russie, je m'amuse fort a observer les changements de ton et des manieres des mamans accablees de filles a Marieier et des demoiselles elles memes a l'egard de cet individu, qui, par parenthese, m'a paru toujours etre un pauvre, sire. Comme on s'amuse depuis deux ans a me donner des promis que je ne connais pas le plus souvent, la chronique matrimoniale de Moscou me fait comtesse Безухой. Mais vous sentez bien que je ne me souc nullement de le devenir. A propos de Marieiage, savez vous que tout derienierement la tante en general Анна Михайловна, m'a confie sous le sceau du plus grand secret un projet de Marieiage pour vous. Ce n'est ni plus, ni moins, que le fils du prince Basile, Anatole, qu'on voudrait ranger en le Marieiant a une personne riche et distinguee, et c'est sur vous qu'est tombe le choix des parents. Je ne sais comment vous envisagerez la chose, mais j'ai cru de mon devoir de vous en avertir. On le dit tres beau et tres mauvais sujet; c'est tout ce que j'ai pu savoir sur son compte.