Арто, Антонен

Антонен Арто
фр. Antonin Artaud
Антонен Арто, фотография Ман Рея, 1926 год
Имя при рождении:	Антуан Мари Жозеф Арто
Место рождения:	Марсель, Франция
Место смерти:	Париж, Франция
Род деятельности:	прозаик, поэт, драматург, эссеист
Направление:	сюрреализм

Антоне́н Арто́ (фр. Antonin Artaud, 1896—1948) — французский писатель, поэт, драматург, актёр театра и кино, художник, киносценарист, режиссёр и теоретик театра, новатор театрального языка, посвятивший жизнь и творчество вопросу о новом обосновании искусства, его места в мире и права на существование. Арто разработал собственную театральную концепцию, называемую «театр жестокости» («крюотический театр»).

В 1920-х — первой половине 1930-х сыграл ряд ролей в кино у таких режиссёров, как Абель Ганс, Фриц Ланг, Георг Вильгельм Пабст, Карл Теодор Дрейер, Марсель Л'Эрбье, Жермен Дюлак, Клод Отан-Лара, Морис Турнёр и др.

Биография

Антуан Мари Жозеф Арто родился 4 сентября 1896 года в Марселе, Франция. Антонен — уменьшительная форма имени Антуан. Родители Антуана были выходцами из Смирны (нынешний Измир) и его греческое происхождение оказало значительное влияние на личность будущего артиста.В возрасте четырёх лет Арто переболел менингитом, следствием чего стало психическое заболевание, от которого он страдал на протяжении всей жизни. Он также страдал от невралгии, заикания и тяжелых приступов депрессии.

Первые литературные опыты Антонена Арто относятся к ранней юности, однако большая часть этих произведений была им уничтожена во время приступа депрессии в 1914 году. Последующие несколько лет Арто проводит в различных санаториях, где лечится от душевной болезни. Летом 1916 года его призывают в армию, но вскоре комиссуют по состоянию здоровья. Якобы он был отстранён от военной службы из-за приступов лунатизма.

Проходя лечение в Швейцарии, Арто пристрастился к творчеству Артюра Рембо, Шарля Бодлера и Эдгара Аллана По. В мае 1919 по назначению врача Арто начинает принимать опиум и быстро приобретает зависимость, от которой он не смог избавиться до самой смерти. К началу 1920 года состояние Арто улучшилось, и в марте он отправляется в Париж, где планирует заняться литературой.

Париж

В марте 1920 года Арто переехал в Париж, чтобы продолжить карьеру писателя, но вместо этого обнаружил у себя театральный талант и начал принимать участие в авангардных постановках. Во время обучения и выступлений у таких режиссёров, как Шарль Дюллен и Жорж Питоев, он продолжал писать поэзию и эссе. В возрасте 27 лет Арто отправил некоторые свои стихотворения в журнал La Nouvelle Revue française. Они были отклонены, но редактор,Жак Ривьер, заинтересовавшись творчеством молодого поэта, написал в ответ просьбу о разъяснении некоторых образов в лирике поэта. Завязавшаяся переписка получила название Correspondance avec Jacques Rivière и была издана, став первой крупной публикацией Арто в эпистолярном жанре.

Постепенно у Арто появляется интерес к кинематографу. Его первым шагом на новом поприще стал сценарий к сюрреалистическому фильму Жермен Дюлак «Раковина и священник» (1928). Эта картина оказала большое влияние на испанских сюрреалистов Сальвадора Дали и Луиса Бунюэля во время работы над фильмом «Андалузский пёс» (1929).

Исполняя роль Жана Поля Марата в «Наполеоне» Абеля Ганса (1927), Арто с помощью преувеличенной пластики попытался передать запал и внутренний огонь личности Марата. Он также сыграл монаха Массьё в легендарной картине Карла Теодора Дрейера «Страсти Жанны д’Арк» (1928).

В 1926-28 году Арто вместе с Роже Витраком принимается за управление «Театром Альфреда Жарри». Он выполнял функции продюсера и режиссёра, ставя произведения Витрака, а также песы Клоделя и Стриндберга. В театральном сезоне 1926-27 широко рекламировалась пьеса Арто «Кровяной фонтан» (фр. Jet de sang), однако она была поставлена лишь 40 лет спустя. Существовал театр крайне недолго, но в его работе участвовало огромное количества известных европейских деятелей искусства (напр., Андре Жид, Артюр Адамов и Поль Валери).

В 1931 году Арто увидел исполнение баллийского танца на Парижской колониальной выставке. Хотя он не был способен в полной мере понять замысел и идею традиционного баллийского исполнения, увиденное во многом повлияло на его взгляды на театральное искусство. В течение этого года в La Nouvelle Revue Française был опубликован «Первый манифест Театра жестокости». Позднее это произведение Арто появится в качестве главы в знаменитом «Театр и его двойник».

В 1935 году Арто поставил на сцене адаптацию трагедии английского поэта-романтика Перси Шелли «Ченчи», вдохновлённую реальной историей итальянской семьи Ченчи. «Ченчи — итальянский граф XVI века, обвинялся в содомии, был трижды заключен в тюрьму. Не веря в Бога, много раз вынужденно обращался к Папе с просьбами о прощении грехов. Своих детей он ненавидел; свою дочь Беатриче изнасиловал. Наконец двое слуг Ченчи убили его, вогнав ему гвозди в горло и в глаз. Беатриче участвовала в убийстве отца; когда это выяснилось, она была схвачена и после страшных пыток казнена.» Спектакль ожидал коммерческий провал, несмотря на то, что в нём были использованы новаторские звуковые эффекты, в том числе Волны Мартено — впервые в театре, а декорации были оформлены известным художником-модернистом Бальтюсом.

После провала спектакля Арто получил грант на поездку в Мексику, где читал лекции о декадансе и его влиянии на Западную цивилизацию. В 1936 году Антонен встретил своего парижского знакомого, мексиканского художника Федерико Канту, ставшего его другом. В Мексике Арто изучал быт племени Тараумара, с которым жил некоторое время, экспериментировал с пейотом, записывая свои впечатления, которые позднее будут изданы в сборнике «D’un voyage au pays des Tarahumaras» (в 1976 году в английском переводе он будет опубликован под названием «The Peyote Dance»). Содержание этой работы очень напоминает его поздние стихотворение, прежде всего связью с супранатурализмом. Арто также описал ужасающий опыт употребления героина при посещении племени Тараумара (в частности, свой неудачный абстинентный синдром). Позднее он вернулся к употреблению опиатов.

В 1937 году Арто вернулся во Францию, где приобрел узловатую трость — атрибут не только Святого Патрика, но и, по мнению поэта, Люцифера и Иисуса Христа. Вскоре он отправился в Ирландию, но, так как Арто не владел английским языком, путешествие закончилось неудачно. Поэт был заключен в печально известную Маунтджойскую тюрьму, а позже депортирован как «нищий и нежелательный иностранец». Арто утверждал, что на обратном пути на корабле подвергся нападению двух членов экипажа. В результате, он снова был арестован и посажен в смирительную рубашку.

Его самая известная работа, «Театр и его двойник», была опубликована в 1938 году. Эта книга содержит два манифеста Театра жестокости. В ней он «предлагает театр, который, по сути, был возвращением к магии и ритуалам, стремится создать новый театральный язык тотема и жеста — язык пространства лишен диалога, который обращается ко всем пяти чувствам». «Слова мало говорят уму, — пишет Арто, — по сравнению с пространством, переполненным звуками и грохочущими образами». Он предложил «театр, в котором жестокие физические образы давят и гипнотизируют чувственность зрителя, захваченного театром как вихрем высших сил». Арто полагал, что официальные театры с их авансценами и драматурги с их сценариями «помеха волшебству истинного ритуала» .

Последние годы

Возвращение из Ирландии стало началом заключительного этапа в жизни Арто, прошедшим в различных приютах. Когда Франция была оккупирована нацистской Германией, друзья Арто поместили его под присмотр доктора Гастона Фердьера в психиатрическую клинику в Родезе, на территории которого распространялась власть Правительства Виши. Фердьер начал применять электрошоковую терапию для лечения у Арто таких симптомов психического расстройства, как бред и нервный тик. Арто имел обыкновение сочинять магические заклинания, составлять астрологические карты и зарисовывать волнующие его образы, но доктор считал это признаками психического заболевания. Необходимость использования электрошоковой терапии до сих пор вызывает много споров, несмотря на то, что во время этих процедур в сочетании с предложенной Фердьером арт-терапией, Антонен снова начал писать и рисовать после длительного творческого кризиса. Выйдя из больницы в 1946 году, Арто вскоре снова был помещен друзьями в клинику, на этот раз в Иври-сюр-Сен. В текущей психиатрической литературе состояние Арто описано как шизофреническое, с чётким психотическим срывом в последние годы жизни и шизотипическими симптомами на протяжении всей жизни.

Поддерживаемый друзьями, Арто вернулся к творчеству, а в обществе снова возник интерес к его работам. Посещение выставки работ Винсента Ван Гога стало толчком к созданию исследования «Ван Гог, самоубийца общества» (фр. Van Gogh le suicidé de la société). Оно было опубликовано в 1947 году в K éditeur, Paris, и получило специальный приз критиков.

Между 22 и 29 ноября 1947 года Арто закончил работу над произведением, получившим название «Покончить с божьим судом» (фр. Pour en Finir avec le Jugement de dieu). Это была попытка создать синтетическое произведение. В спектакле принимали участие Роже Блен и Мария Казарес. Арто выступил здесь и как автор новой музыки, играя на барабане, гонге, ксилофоне и других инструментах. Выход передачи в радиоэфир планировался 2 февраля 1948 года, однако был отложен из-за противодействия Вжладимира Порша, директора Французского радио. Текст Арто был разнузданным, антирелигиозным, эпатажным. Звучали оскорбления в адрес Иисуса Христа и христианских обрядов.

Фернан Пуи, руководитель драматических и литературных эфиров Французского радио, собрал группу признанных деятелей искусства для прослушивания и обсуждения радиоспектакля. На индивидуальном прослушивании 5 февраля 1948 года среди примерно 50 художников, писателей, музыкантов и журналистов присутствовали такие выдающиеся личности, как Жан Кокто, Поль Элюар, Раймон Кено, Жан-Луи Барро, Рене Клер, Жан Полан, Морис Надо, Жорж Орик, Клод Мориак и Рене Шар. Хотя почти все присутствующие проголосовали в пользу спектакля Арто, Порш отказался разрешить трансляцию. Пуи был вынужден уйти с работы, а передача была представлена вниманию публики только единожды, 23 февраля 1948 года, на закрытом показе в Théâtre Washington.

В январе того же года Арто был поставлен диагноз рака прямой кишки. Он умер в Париже 4 марта 1948 года в полнейшем одиночестве, находясь на лечение в психиатрической клинике. Последние месяцы он не ограничивал себя в употреблении наркотиков, пытаясь заглушить боль. Было подозрение, что он умер от смертельной дозы хлоральгидрата, однако неизвестно, осознавал ли он летальность своего положения.

Антонен Арто похоронен на кладбище в Иври-Сюр-Сен. Друзья настояли на отказе от отпевания, что вызвало крайнее неудовольствие матери и сестры, отличавшихся религиозностью. В дальнейшем родственники препятствовали изданию его неопубликованных произведений.

Театр жестокости / Крюотический театр

Театральные взгляды Арто нашли отражение в сборнике статей «Театр и его Двойник». Основание системы Арто — отрицание театра в привычном понимании этого явления. Театра, удовлетворяющего традиционные запросы публики. Сверхзадача — обнаружить истинный смысл человеческого существования через разрушение случайных форм. Противопоставление театров: обыденного, мертвого и — живого, раскрывающего самую суть бытия, — это и есть демонстрация театра и его Двойника, являющегося на самом деле подлинным Театром.

Термин жестокость в системе Арто имеет значение, принципиально отличное от бытового. Если в обыденном понимании жестокость связана с проявлением индивидуализма, то по Арто, жестокость — осознанное подчинение необходимости, направленное на разрушение индивидуальности. Жестокость свойственна любому действию, проявление добра — тоже Жестокость. «В явленном мире, говоря на языке метафизики, зло остается перманентным законом, а благо — лишь усилием и, стало быть, еще одной жестокостью, добавленной к первой». Жестокость, в понимании Арто, суть акт творения.

Арто стремится к реализации катарсиса Аристотеля. В процессе крюотического спектакля актёр должен оказаться в таком же положении, как обычный человек в пограничном состоянии. Пройти весь катартический процесс (но без реализации, например, убийства) актёру даёт художественная структура произведения, уравновешивающая конфликт до развязки, то есть до момента отождествления противоборствующих сторон и — как следствие — уничтожения внешней формы. По Арто на сцене идет реальное проживание событий, но не первичное, а вторичное, воссоздаваемое по воспоминаниям. К этому процессу посредством коллективного бессознательного приобщаются все присутствующие в зале, становясь не зрителями, но соучастниками.

В своей системе Арто соединяет структуру мифологическую и структуру катартическую, обе из которых направленны на уничтожение личностного начала героя, его слияние с миром. Помимо этого в своих спектаклях Арто использует также базовые принципы ритуального построения действия. То есть «театр жестокости» имеет катартическую структуру и ритуальную основу.

В основе актёрской составляющей системы Арто лежит концепция чувственного атлетизма. На сцене актёр должен реализовать идею Жестокости к самому себе, что позволяет создать особую реальность действия. Концепция актёра Арто идет вразрез и с укрупнением личности, свойственным модернистскому театру, и с театром психологическим, где на первый план выходит чувственный аппарат актёра.

Важнейшими принципами аффективного атлетизма являются дыхание и опорные точки. Оба принципа основываются на Каббале и восточных энергетических практиках. В итоге актёр являет собой иероглиф — синтеза звука, движения, слова, архетипического содержания, зрительного и музыкального образа.

Однако, воспринимать театральную систему Арто как прямое руководство к постановке спектаклей бессмысленно. Она требует дополнительно режиссёрского осмысления и разработки практической программы. Именно в силу этой особенности «театр жестокости» стал основой творчества многих крупных режиссёров второй половины XX века, таких как Ежи Гротовский, Алехандро Ходоровски и Питер Брук.

Библиография

Произведения

• Монах / Le Moine (1931, рус. перевод 2004) (роман)
• Гелиогабал, или Коронованный анархист / Héliogabale ou l’anarchiste couronné (1934, рус. перевод 2006) (роман)
• Театр и его двойник / Le Théâtre et son double (1938, рус. перевод 1993, 2000) (сборник статей)
• Тараумара / Les Tarahumaras (1945, рус. перевод 2006) (сборник статей)

Переводы на русский язык (в хронологическом порядке)

• Молитва / Пер. А. Парина. Заклинание мумии / Пер. В. Козового // Западноевропейская поэзия XX века. М.: Худ. лит., 1977.
• О балийском театре. Восточный театр и западный театр. Чувственный атлетизм. Из доклада «Театр и боги» / Пер. с фр. и вступ. ст. В. Малявина // Восток — Запад. Исследования. Переводы. Публикации. [Вып. 2.] М.: Наука, 1985. С. 213—245.
• Кино и реальность (Предисловие к «Раковине и священнику») / Пер. с фр. и вступ. ст. М. Б. Ямпольского // Из истории французской киномысли: Немое кино, 1911—1933: Пер. с фр. М.: Искусство, 1988. С. 182—186.
• Театр и жестокость. Театр жестокости (Первый манифест) / Пер. С. Исаева // Театральная жизнь. 1990. № 8.
• Театр и его двойник: фрагменты из книги / Пер. Г. В. Смирновой // Театр. 1991. № 6.
• Элоиза и Абеляр. Учелло-Волосатик / Пер. А. Скард-Лапидуса // Лабиринт-Эксцентр. Л.; Свердловск, 1991. № 1.
• Раковина и священник: Сценарий / Пер. М. Ямпольского // Киноведческие записки. 1991. № 9.
• Театр восточный и театр западный. Театр и жестокость. Театр жестокости (Первый манифест) // Как всегда — об авангарде: Антология французского театрального авангарда / Сост., пер., коммент. С. Исаева. М., 1992. С. 59—77. ISBN 5-85717-009-5.
• Кровяной фонтан: Пьеса / Пер. В. Максимова // Бездна. Тематический выпуск журнала «Арс». СПб., 1992.
• Театр и чума / Пер. С. Бунтмана // Московский наблюдатель. 1993. № 5—6.
• Страдания «dubbing’а» / Пер. М. Ямпольского // Киноведческие записки. 1993. № 15.
• Театр и его двойник. Театр Серафима / Пер. с фр., коммент. С. А. Исаева. М.: Мартис, 1993. ISBN 5-7248-0010-1.
• Манифест, написанный ясным языком. Струя крови / Пер. С. Исаева // Антология французского сюрреализма. М.: ГИТИС, 1994. ISBN 5-7196-0271-2.
• Четыре стихотворения (Поль-Птичник. Элоиза и Абеляр. Свет-Абеляр. Учелло-Волосатик) / Пер. В. Лапицкого // Комментарии. 1995. № 5.
• Самурай, или Драма чувств / Пер. О. Кустовой // Антонен Арто и современная культура. Материалы межвузовской конференции. СПб., 1996.
• Заставить содрогнуться. Манифест провалившегося театра. Свести с ума актёра / Пер. В. Никифоровой // Московский наблюдатель. 1996. № 3—4.
• Страдания «dubbing’а» / Пер. М. Ямпольского // Ямпольский М. Демон и лабиринт. Москва: Новое литературное обозрение, 1996. С. 310—312. ISBN 5-86793-010-6.
• [teatr-lib.ru/Library/Artod/Doubl/ Театр и его двойник: Манифесты. Драматургия. Лекции. Философия театра.] СПб.: Симпозиум, 2000. ISBN 5-89091-123-6.
• «Шесть персонажей в поисках автора» на сцене Театра комедии Елисейских полей; Манифест неудавшегося театра; О трагедии «Ченчи», готовящейся к постановке в театре Фоли-Ваграм / Пер. Е. Гальцовой // Начало. М.: ИМЛИ РАН, 2002, выпуск 5. С. 285—293.
• Монах / Пер. с фр. Н. Притузовой. Тверь: KOLONNA Publications; Митин Журнал, 2004. ISBN 5-98144-019-8.
• О сборнике стихотворений Роже Жильбер-Леконта «Жизнь Любовь Смерть Пустота и Ветер» / Пер. О. Кустовой // Поэзия французского сюрреализма / Сост., предисл. и коммент. М. Яснова. СПб.: Амфора, 2004. С. 441—443. ISBN 5-94278-662-3.
• Живописец мысли; Выставка Кислинга; Выставка Бальтюса в галерее Пьер; Ван Гог, самоубитый обществом // Пространство другими словами. Французские поэты XX века об образе в искусстве / Сост., пер., примеч. и предисл. Б. В. Дубина. СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2005. С. 37—50. ISBN 5-89059-064-2.
• Поль-пташник, или Площадь любви; Нервометр; Элоиза и Абеляр; Свет-Абеляр; Учелло-волосатик // Locus Solus. Антология литературного авангарда XX века / Пер. с англ. и фр. и сост. В. Лапицкого. 2-е изд., доп. и перераб. СПб.: Амфора, 2006. С. 68—86. ISBN 5-367-00037-1.
• Гелиогабал / Пер. с фр. и комм. Н. Притузовой; Предисл. Стивена Барбера. М.: Митин Журнал; Тверь: KOLONNA Publications, 2006. ISBN 5-98144-077-5.
• Тараумара / Пер. с фр. Н. Притузовой. Тверь: KOLONNA Publications, 2006. ISBN 5-98144-091-0.
• [magazines.russ.ru/nlo/2011/107/aa22.html «Фрагменты дневника ада»] и [magazines.russ.ru/nlo/2011/107/ar23.html Шесть писем к Мари Дюбюк (1935—1937)]/ Пер. К. Адибекова // Новое литературное обозрение. 2011. № 107.
• Колдовство и кинематограф / Пер. с фр. Э. Саттарова // Барбер С. Антонен Арто. Взрывы и бомбы. Кричащая плоть. М.: Издание книжного магазина «Циолковский», 2016. С. 349-352.
• Бунт мясника (сценарий) / Пер. с фр. Э. Саттарова // Барбер С. Антонен Арто. Взрывы и бомбы. Кричащая плоть. М.: Издание книжного магазина «Циолковский», 2016. С. 353-359.

О нём

• Антонен Арто и современная культура: Материалы межвузовской конференции СПб., 1996. Библиография на с. 128—130.
• Малявин В. В. Театр Востока Антонена Арто // Восток — Запад. Исследования. Переводы. Публикации. [Вып. 2.] М.: Наука, 1985. С. 213—245.
• Максимов В. И. Введение в систему Антонена Арто. СПб.: Гиперион, 1998. ISBN 5-89332-011-5.
• Мамардашвили М. К. [teatr-lib.ru/Library/Artod/Doubl#_Toc134410092 Метафизика Арто] // Мамардашвили М. К. Как я понимаю философию. М.: Прогресс, 1992. ISBN 5-01-002570-1.
• Максимов В. И. Век Антонена Арто. СПб.: Лики России, 2005. — 384 с. ISBN 5-87417-191-6
• Максимов В. И. Эстетический феномен Антонена Арто. СПб.: Гиперион, 2007. — 288 с. ISBN 978-5-89332-140-1.
• Гальцова Е. Д. Сюрреализм и театр. К вопросу о театральной эстетике французского сюрреализма. М.: РГГУ, 2012. — 548 с. ISBN 978-5-7281-1146-7.
• Барбер С. Антонен Арто. Взрывы и бомбы. Кричащая плоть. М.: Издание книжного магазина «Циолковский», 2016. — 360 с. ISBN 978-5-9908592-0-3.

См. также

• Театральная Лаборатория Вадима Максимова

Ссылки

• Антонен Арто на «Викиливре»
• [www.antoninartaud.org/ Сайт, посвящённый Антонену Арто] (фр.) (англ.)

Отрывок, характеризующий Арто, Антонен

На правом фланге у Багратиона в 9 ть часов дело еще не начиналось. Не желая согласиться на требование Долгорукова начинать дело и желая отклонить от себя ответственность, князь Багратион предложил Долгорукову послать спросить о том главнокомандующего. Багратион знал, что, по расстоянию почти 10 ти верст, отделявшему один фланг от другого, ежели не убьют того, кого пошлют (что было очень вероятно), и ежели он даже и найдет главнокомандующего, что было весьма трудно, посланный не успеет вернуться раньше вечера.
Багратион оглянул свою свиту своими большими, ничего невыражающими, невыспавшимися глазами, и невольно замиравшее от волнения и надежды детское лицо Ростова первое бросилось ему в глаза. Он послал его.
– А ежели я встречу его величество прежде, чем главнокомандующего, ваше сиятельство? – сказал Ростов, держа руку у козырька.
– Можете передать его величеству, – поспешно перебивая Багратиона, сказал Долгоруков.
Сменившись из цепи, Ростов успел соснуть несколько часов перед утром и чувствовал себя веселым, смелым, решительным, с тою упругостью движений, уверенностью в свое счастие и в том расположении духа, в котором всё кажется легко, весело и возможно.
Все желания его исполнялись в это утро; давалось генеральное сражение, он участвовал в нем; мало того, он был ординарцем при храбрейшем генерале; мало того, он ехал с поручением к Кутузову, а может быть, и к самому государю. Утро было ясное, лошадь под ним была добрая. На душе его было радостно и счастливо. Получив приказание, он пустил лошадь и поскакал вдоль по линии. Сначала он ехал по линии Багратионовых войск, еще не вступавших в дело и стоявших неподвижно; потом он въехал в пространство, занимаемое кавалерией Уварова и здесь заметил уже передвижения и признаки приготовлений к делу; проехав кавалерию Уварова, он уже ясно услыхал звуки пушечной и орудийной стрельбы впереди себя. Стрельба всё усиливалась.
В свежем, утреннем воздухе раздавались уже, не как прежде в неравные промежутки, по два, по три выстрела и потом один или два орудийных выстрела, а по скатам гор, впереди Працена, слышались перекаты ружейной пальбы, перебиваемой такими частыми выстрелами из орудий, что иногда несколько пушечных выстрелов уже не отделялись друг от друга, а сливались в один общий гул.
Видно было, как по скатам дымки ружей как будто бегали, догоняя друг друга, и как дымы орудий клубились, расплывались и сливались одни с другими. Видны были, по блеску штыков между дымом, двигавшиеся массы пехоты и узкие полосы артиллерии с зелеными ящиками.
Ростов на пригорке остановил на минуту лошадь, чтобы рассмотреть то, что делалось; но как он ни напрягал внимание, он ничего не мог ни понять, ни разобрать из того, что делалось: двигались там в дыму какие то люди, двигались и спереди и сзади какие то холсты войск; но зачем? кто? куда? нельзя было понять. Вид этот и звуки эти не только не возбуждали в нем какого нибудь унылого или робкого чувства, но, напротив, придавали ему энергии и решительности.
«Ну, еще, еще наддай!» – обращался он мысленно к этим звукам и опять пускался скакать по линии, всё дальше и дальше проникая в область войск, уже вступивших в дело.
«Уж как это там будет, не знаю, а всё будет хорошо!» думал Ростов.
Проехав какие то австрийские войска, Ростов заметил, что следующая за тем часть линии (это была гвардия) уже вступила в дело.
«Тем лучше! посмотрю вблизи», подумал он.
Он поехал почти по передней линии. Несколько всадников скакали по направлению к нему. Это были наши лейб уланы, которые расстроенными рядами возвращались из атаки. Ростов миновал их, заметил невольно одного из них в крови и поскакал дальше.
«Мне до этого дела нет!» подумал он. Не успел он проехать нескольких сот шагов после этого, как влево от него, наперерез ему, показалась на всем протяжении поля огромная масса кавалеристов на вороных лошадях, в белых блестящих мундирах, которые рысью шли прямо на него. Ростов пустил лошадь во весь скок, для того чтоб уехать с дороги от этих кавалеристов, и он бы уехал от них, ежели бы они шли всё тем же аллюром, но они всё прибавляли хода, так что некоторые лошади уже скакали. Ростову всё слышнее и слышнее становился их топот и бряцание их оружия и виднее становились их лошади, фигуры и даже лица. Это были наши кавалергарды, шедшие в атаку на французскую кавалерию, подвигавшуюся им навстречу.
Кавалергарды скакали, но еще удерживая лошадей. Ростов уже видел их лица и услышал команду: «марш, марш!» произнесенную офицером, выпустившим во весь мах свою кровную лошадь. Ростов, опасаясь быть раздавленным или завлеченным в атаку на французов, скакал вдоль фронта, что было мочи у его лошади, и всё таки не успел миновать их.
Крайний кавалергард, огромный ростом рябой мужчина, злобно нахмурился, увидав перед собой Ростова, с которым он неминуемо должен был столкнуться. Этот кавалергард непременно сбил бы с ног Ростова с его Бедуином (Ростов сам себе казался таким маленьким и слабеньким в сравнении с этими громадными людьми и лошадьми), ежели бы он не догадался взмахнуть нагайкой в глаза кавалергардовой лошади. Вороная, тяжелая, пятивершковая лошадь шарахнулась, приложив уши; но рябой кавалергард всадил ей с размаху в бока огромные шпоры, и лошадь, взмахнув хвостом и вытянув шею, понеслась еще быстрее. Едва кавалергарды миновали Ростова, как он услыхал их крик: «Ура!» и оглянувшись увидал, что передние ряды их смешивались с чужими, вероятно французскими, кавалеристами в красных эполетах. Дальше нельзя было ничего видеть, потому что тотчас же после этого откуда то стали стрелять пушки, и всё застлалось дымом.
В ту минуту как кавалергарды, миновав его, скрылись в дыму, Ростов колебался, скакать ли ему за ними или ехать туда, куда ему нужно было. Это была та блестящая атака кавалергардов, которой удивлялись сами французы. Ростову страшно было слышать потом, что из всей этой массы огромных красавцев людей, из всех этих блестящих, на тысячных лошадях, богачей юношей, офицеров и юнкеров, проскакавших мимо его, после атаки осталось только осьмнадцать человек.
«Что мне завидовать, мое не уйдет, и я сейчас, может быть, увижу государя!» подумал Ростов и поскакал дальше.
Поровнявшись с гвардейской пехотой, он заметил, что чрез нее и около нее летали ядры, не столько потому, что он слышал звук ядер, сколько потому, что на лицах солдат он увидал беспокойство и на лицах офицеров – неестественную, воинственную торжественность.
Проезжая позади одной из линий пехотных гвардейских полков, он услыхал голос, назвавший его по имени.
– Ростов!
– Что? – откликнулся он, не узнавая Бориса.
– Каково? в первую линию попали! Наш полк в атаку ходил! – сказал Борис, улыбаясь той счастливой улыбкой, которая бывает у молодых людей, в первый раз побывавших в огне.
Ростов остановился.
– Вот как! – сказал он. – Ну что?
– Отбили! – оживленно сказал Борис, сделавшийся болтливым. – Ты можешь себе представить?
И Борис стал рассказывать, каким образом гвардия, ставши на место и увидав перед собой войска, приняла их за австрийцев и вдруг по ядрам, пущенным из этих войск, узнала, что она в первой линии, и неожиданно должна была вступить в дело. Ростов, не дослушав Бориса, тронул свою лошадь.
– Ты куда? – спросил Борис.
– К его величеству с поручением.
– Вот он! – сказал Борис, которому послышалось, что Ростову нужно было его высочество, вместо его величества.
И он указал ему на великого князя, который в ста шагах от них, в каске и в кавалергардском колете, с своими поднятыми плечами и нахмуренными бровями, что то кричал австрийскому белому и бледному офицеру.
– Да ведь это великий князь, а мне к главнокомандующему или к государю, – сказал Ростов и тронул было лошадь.
– Граф, граф! – кричал Берг, такой же оживленный, как и Борис, подбегая с другой стороны, – граф, я в правую руку ранен (говорил он, показывая кисть руки, окровавленную, обвязанную носовым платком) и остался во фронте. Граф, держу шпагу в левой руке: в нашей породе фон Бергов, граф, все были рыцари.
Берг еще что то говорил, но Ростов, не дослушав его, уже поехал дальше.
Проехав гвардию и пустой промежуток, Ростов, для того чтобы не попасть опять в первую линию, как он попал под атаку кавалергардов, поехал по линии резервов, далеко объезжая то место, где слышалась самая жаркая стрельба и канонада. Вдруг впереди себя и позади наших войск, в таком месте, где он никак не мог предполагать неприятеля, он услыхал близкую ружейную стрельбу.
«Что это может быть? – подумал Ростов. – Неприятель в тылу наших войск? Не может быть, – подумал Ростов, и ужас страха за себя и за исход всего сражения вдруг нашел на него. – Что бы это ни было, однако, – подумал он, – теперь уже нечего объезжать. Я должен искать главнокомандующего здесь, и ежели всё погибло, то и мое дело погибнуть со всеми вместе».
Дурное предчувствие, нашедшее вдруг на Ростова, подтверждалось всё более и более, чем дальше он въезжал в занятое толпами разнородных войск пространство, находящееся за деревнею Працом.
– Что такое? Что такое? По ком стреляют? Кто стреляет? – спрашивал Ростов, ровняясь с русскими и австрийскими солдатами, бежавшими перемешанными толпами наперерез его дороги.
– А чорт их знает? Всех побил! Пропадай всё! – отвечали ему по русски, по немецки и по чешски толпы бегущих и непонимавших точно так же, как и он, того, что тут делалось.
– Бей немцев! – кричал один.
– А чорт их дери, – изменников.
– Zum Henker diese Ruesen… [К чорту этих русских…] – что то ворчал немец.
Несколько раненых шли по дороге. Ругательства, крики, стоны сливались в один общий гул. Стрельба затихла и, как потом узнал Ростов, стреляли друг в друга русские и австрийские солдаты.
«Боже мой! что ж это такое? – думал Ростов. – И здесь, где всякую минуту государь может увидать их… Но нет, это, верно, только несколько мерзавцев. Это пройдет, это не то, это не может быть, – думал он. – Только поскорее, поскорее проехать их!»
Мысль о поражении и бегстве не могла притти в голову Ростову. Хотя он и видел французские орудия и войска именно на Праценской горе, на той самой, где ему велено было отыскивать главнокомандующего, он не мог и не хотел верить этому.


Около деревни Праца Ростову велено было искать Кутузова и государя. Но здесь не только не было их, но не было ни одного начальника, а были разнородные толпы расстроенных войск.
Он погонял уставшую уже лошадь, чтобы скорее проехать эти толпы, но чем дальше он подвигался, тем толпы становились расстроеннее. По большой дороге, на которую он выехал, толпились коляски, экипажи всех сортов, русские и австрийские солдаты, всех родов войск, раненые и нераненые. Всё это гудело и смешанно копошилось под мрачный звук летавших ядер с французских батарей, поставленных на Праценских высотах.
– Где государь? где Кутузов? – спрашивал Ростов у всех, кого мог остановить, и ни от кого не мог получить ответа.
Наконец, ухватив за воротник солдата, он заставил его ответить себе.
– Э! брат! Уж давно все там, вперед удрали! – сказал Ростову солдат, смеясь чему то и вырываясь.
Оставив этого солдата, который, очевидно, был пьян, Ростов остановил лошадь денщика или берейтора важного лица и стал расспрашивать его. Денщик объявил Ростову, что государя с час тому назад провезли во весь дух в карете по этой самой дороге, и что государь опасно ранен.
– Не может быть, – сказал Ростов, – верно, другой кто.
– Сам я видел, – сказал денщик с самоуверенной усмешкой. – Уж мне то пора знать государя: кажется, сколько раз в Петербурге вот так то видал. Бледный, пребледный в карете сидит. Четверню вороных как припустит, батюшки мои, мимо нас прогремел: пора, кажется, и царских лошадей и Илью Иваныча знать; кажется, с другим как с царем Илья кучер не ездит.
Ростов пустил его лошадь и хотел ехать дальше. Шедший мимо раненый офицер обратился к нему.
– Да вам кого нужно? – спросил офицер. – Главнокомандующего? Так убит ядром, в грудь убит при нашем полку.
– Не убит, ранен, – поправил другой офицер.
– Да кто? Кутузов? – спросил Ростов.
– Не Кутузов, а как бишь его, – ну, да всё одно, живых не много осталось. Вон туда ступайте, вон к той деревне, там всё начальство собралось, – сказал этот офицер, указывая на деревню Гостиерадек, и прошел мимо.
Ростов ехал шагом, не зная, зачем и к кому он теперь поедет. Государь ранен, сражение проиграно. Нельзя было не верить этому теперь. Ростов ехал по тому направлению, которое ему указали и по которому виднелись вдалеке башня и церковь. Куда ему было торопиться? Что ему было теперь говорить государю или Кутузову, ежели бы даже они и были живы и не ранены?
– Этой дорогой, ваше благородие, поезжайте, а тут прямо убьют, – закричал ему солдат. – Тут убьют!
– О! что говоришь! сказал другой. – Куда он поедет? Тут ближе.
Ростов задумался и поехал именно по тому направлению, где ему говорили, что убьют.
«Теперь всё равно: уж ежели государь ранен, неужели мне беречь себя?» думал он. Он въехал в то пространство, на котором более всего погибло людей, бегущих с Працена. Французы еще не занимали этого места, а русские, те, которые были живы или ранены, давно оставили его. На поле, как копны на хорошей пашне, лежало человек десять, пятнадцать убитых, раненых на каждой десятине места. Раненые сползались по два, по три вместе, и слышались неприятные, иногда притворные, как казалось Ростову, их крики и стоны. Ростов пустил лошадь рысью, чтобы не видать всех этих страдающих людей, и ему стало страшно. Он боялся не за свою жизнь, а за то мужество, которое ему нужно было и которое, он знал, не выдержит вида этих несчастных.
Французы, переставшие стрелять по этому, усеянному мертвыми и ранеными, полю, потому что уже никого на нем живого не было, увидав едущего по нем адъютанта, навели на него орудие и бросили несколько ядер. Чувство этих свистящих, страшных звуков и окружающие мертвецы слились для Ростова в одно впечатление ужаса и сожаления к себе. Ему вспомнилось последнее письмо матери. «Что бы она почувствовала, – подумал он, – коль бы она видела меня теперь здесь, на этом поле и с направленными на меня орудиями».
В деревне Гостиерадеке были хотя и спутанные, но в большем порядке русские войска, шедшие прочь с поля сражения. Сюда уже не доставали французские ядра, и звуки стрельбы казались далекими. Здесь все уже ясно видели и говорили, что сражение проиграно. К кому ни обращался Ростов, никто не мог сказать ему, ни где был государь, ни где был Кутузов. Одни говорили, что слух о ране государя справедлив, другие говорили, что нет, и объясняли этот ложный распространившийся слух тем, что, действительно, в карете государя проскакал назад с поля сражения бледный и испуганный обер гофмаршал граф Толстой, выехавший с другими в свите императора на поле сражения. Один офицер сказал Ростову, что за деревней, налево, он видел кого то из высшего начальства, и Ростов поехал туда, уже не надеясь найти кого нибудь, но для того только, чтобы перед самим собою очистить свою совесть. Проехав версты три и миновав последние русские войска, около огорода, окопанного канавой, Ростов увидал двух стоявших против канавы всадников. Один, с белым султаном на шляпе, показался почему то знакомым Ростову; другой, незнакомый всадник, на прекрасной рыжей лошади (лошадь эта показалась знакомою Ростову) подъехал к канаве, толкнул лошадь шпорами и, выпустив поводья, легко перепрыгнул через канаву огорода. Только земля осыпалась с насыпи от задних копыт лошади. Круто повернув лошадь, он опять назад перепрыгнул канаву и почтительно обратился к всаднику с белым султаном, очевидно, предлагая ему сделать то же. Всадник, которого фигура показалась знакома Ростову и почему то невольно приковала к себе его внимание, сделал отрицательный жест головой и рукой, и по этому жесту Ростов мгновенно узнал своего оплакиваемого, обожаемого государя.
«Но это не мог быть он, один посреди этого пустого поля», подумал Ростов. В это время Александр повернул голову, и Ростов увидал так живо врезавшиеся в его памяти любимые черты. Государь был бледен, щеки его впали и глаза ввалились; но тем больше прелести, кротости было в его чертах. Ростов был счастлив, убедившись в том, что слух о ране государя был несправедлив. Он был счастлив, что видел его. Он знал, что мог, даже должен был прямо обратиться к нему и передать то, что приказано было ему передать от Долгорукова.
Но как влюбленный юноша дрожит и млеет, не смея сказать того, о чем он мечтает ночи, и испуганно оглядывается, ища помощи или возможности отсрочки и бегства, когда наступила желанная минута, и он стоит наедине с ней, так и Ростов теперь, достигнув того, чего он желал больше всего на свете, не знал, как подступить к государю, и ему представлялись тысячи соображений, почему это было неудобно, неприлично и невозможно.
«Как! Я как будто рад случаю воспользоваться тем, что он один и в унынии. Ему неприятно и тяжело может показаться неизвестное лицо в эту минуту печали; потом, что я могу сказать ему теперь, когда при одном взгляде на него у меня замирает сердце и пересыхает во рту?» Ни одна из тех бесчисленных речей, которые он, обращая к государю, слагал в своем воображении, не приходила ему теперь в голову. Те речи большею частию держались совсем при других условиях, те говорились большею частию в минуту побед и торжеств и преимущественно на смертном одре от полученных ран, в то время как государь благодарил его за геройские поступки, и он, умирая, высказывал ему подтвержденную на деле любовь свою.
«Потом, что же я буду спрашивать государя об его приказаниях на правый фланг, когда уже теперь 4 й час вечера, и сражение проиграно? Нет, решительно я не должен подъезжать к нему. Не должен нарушать его задумчивость. Лучше умереть тысячу раз, чем получить от него дурной взгляд, дурное мнение», решил Ростов и с грустью и с отчаянием в сердце поехал прочь, беспрестанно оглядываясь на всё еще стоявшего в том же положении нерешительности государя.
В то время как Ростов делал эти соображения и печально отъезжал от государя, капитан фон Толь случайно наехал на то же место и, увидав государя, прямо подъехал к нему, предложил ему свои услуги и помог перейти пешком через канаву. Государь, желая отдохнуть и чувствуя себя нездоровым, сел под яблочное дерево, и Толь остановился подле него. Ростов издалека с завистью и раскаянием видел, как фон Толь что то долго и с жаром говорил государю, как государь, видимо, заплакав, закрыл глаза рукой и пожал руку Толю.
«И это я мог бы быть на его месте?» подумал про себя Ростов и, едва удерживая слезы сожаления об участи государя, в совершенном отчаянии поехал дальше, не зная, куда и зачем он теперь едет.
Его отчаяние было тем сильнее, что он чувствовал, что его собственная слабость была причиной его горя.
Он мог бы… не только мог бы, но он должен был подъехать к государю. И это был единственный случай показать государю свою преданность. И он не воспользовался им… «Что я наделал?» подумал он. И он повернул лошадь и поскакал назад к тому месту, где видел императора; но никого уже не было за канавой. Только ехали повозки и экипажи. От одного фурмана Ростов узнал, что Кутузовский штаб находится неподалеку в деревне, куда шли обозы. Ростов поехал за ними.
Впереди его шел берейтор Кутузова, ведя лошадей в попонах. За берейтором ехала повозка, и за повозкой шел старик дворовый, в картузе, полушубке и с кривыми ногами.
– Тит, а Тит! – сказал берейтор.
– Чего? – рассеянно отвечал старик.
– Тит! Ступай молотить.
– Э, дурак, тьфу! – сердито плюнув, сказал старик. Прошло несколько времени молчаливого движения, и повторилась опять та же шутка.
В пятом часу вечера сражение было проиграно на всех пунктах. Более ста орудий находилось уже во власти французов.
Пржебышевский с своим корпусом положил оружие. Другие колонны, растеряв около половины людей, отступали расстроенными, перемешанными толпами.
Остатки войск Ланжерона и Дохтурова, смешавшись, теснились около прудов на плотинах и берегах у деревни Аугеста.
В 6 м часу только у плотины Аугеста еще слышалась жаркая канонада одних французов, выстроивших многочисленные батареи на спуске Праценских высот и бивших по нашим отступающим войскам.
В арьергарде Дохтуров и другие, собирая батальоны, отстреливались от французской кавалерии, преследовавшей наших. Начинало смеркаться. На узкой плотине Аугеста, на которой столько лет мирно сиживал в колпаке старичок мельник с удочками, в то время как внук его, засучив рукава рубашки, перебирал в лейке серебряную трепещущую рыбу; на этой плотине, по которой столько лет мирно проезжали на своих парных возах, нагруженных пшеницей, в мохнатых шапках и синих куртках моравы и, запыленные мукой, с белыми возами уезжали по той же плотине, – на этой узкой плотине теперь между фурами и пушками, под лошадьми и между колес толпились обезображенные страхом смерти люди, давя друг друга, умирая, шагая через умирающих и убивая друг друга для того только, чтобы, пройдя несколько шагов, быть точно. так же убитыми.
Каждые десять секунд, нагнетая воздух, шлепало ядро или разрывалась граната в средине этой густой толпы, убивая и обрызгивая кровью тех, которые стояли близко. Долохов, раненый в руку, пешком с десятком солдат своей роты (он был уже офицер) и его полковой командир, верхом, представляли из себя остатки всего полка. Влекомые толпой, они втеснились во вход к плотине и, сжатые со всех сторон, остановились, потому что впереди упала лошадь под пушкой, и толпа вытаскивала ее. Одно ядро убило кого то сзади их, другое ударилось впереди и забрызгало кровью Долохова. Толпа отчаянно надвинулась, сжалась, тронулась несколько шагов и опять остановилась.