Родзинский, Артур
| Артур Родзинский Artur Rodziński | |
| Дата рождения | |
|---|---|
| Место рождения | |
| Дата смерти | |
| Место смерти | |
| Страна | |
| Профессии | |
Артур Родзинский (нем. Artur Rodziński; 1892—1958) — польский и американский дирижёр.
Биография
Родился в семье генерала армии Габсбургов. Вскоре после его рождения семья вернулась в Львов, где Артур начал учиться музыке. Впоследствии изучал юриспруденцию в Вене, одновременно поступил в Академию музыки; среди его учителей — Йозеф Маркс и Франц Шрекер (композиция), Франц Шальк (дирижирование), Эмиль фон Зауэр и Ежи Лалевич (фортепиано). По возвращении в Львов работал хормейстером в оперном театре, как дирижёр дебютировал в 1920 оперой «Эрнани». В следующем году дирижировал Варшавским филармоническим оркестром и в Варшавской опере. На спектакле «Нюрнбергские мейстерзингеры» под его управлением побывал приехавший в Польшу Леопольд Стоковский, который увидел в Родзинском прирождённого дирижёра и пригласил его в Филадельфийский оркестр.
В 1925—1929 работал ассистентом Стоковского, дирижировал в Филадельфийской опере, заведовал оперным и оркестровым отделениями в Кёртисовском институте музыки. В 1929—1933 главный дирижёр Лос-Анджелесского филармонического оркестра, в 1933—1943 — Кливлендского оркестра, сделав его одним из ведущих в США. В 1936—1937 дирижировал Венским филармоническим оркестром на Зальцбургском фестивале, став первым натурализованным гражданином США, удостоившимся этой чести. По рекомендации Артуро Тосканини был нанят NBC для набора музыкантов в симфонический оркестр, первыми концертами которого дирижировал в 1937.
В 1943 назначен главным дирижёром Нью-Йоркского филармонического оркестра. Хотя эти четыре года отмечены постоянной борьбой с Артуром Джадсоном, могущественным менеджером оркестра, Родзинскому удалось достичь высоких исполнительских стандартов. Однако такие прерогативы главного дирижёра, как увольнение музыкантов, выбор солистов и репертуара, постоянно приводили к конфликтам, и в 1947, не желая идти на компромисс, Родзинский ушёл из оркестра.
В сезон 1947—1948 принял давнишнее предложение возглавить Чикагский симфонический оркестр. И вновь неумение работать с попечительским советом стало причиной его ухода после одного сезона. Тем не менее, он успел оказать влияние на оркестр и произвести впечатление на местную публику, например, легендарной постановкой «Тристана и Изольды» с Кирстен Флагстад.
После ухода из Чикагского оркестра у Родзинского начались проблемы со здоровьем. Он решил вернуться в Европу. Его приглашали дирижировать значительными постановками, например премьерой «Войны и мира» Прокофьева (1953) на «Флорентийском музыкальном мае». Также дирижировал в Ла Скала, много работал на итальянском радио. С 1955 много записывался с Королевским филармоническим оркестром.
К 1958 здоровье Родзинского сильно пошатнулось. Его итальянский врач предупредил, что, продолжая дирижировать, он подвергнет свою жизнь риску. Однако Родзинский вернулся в Чикаго, чтобы снова продирижировать «Тристаном», на этот раз с Биргит Нильссон в Чикагской лирической опере. Его возвращение было триумфальным, но после нескольких спектаклей его не стало.
Напишите отзыв о статье "Родзинский, Артур"
Примечания
Ссылки
- [vmiremusiki.ru/artur-rodzinskij.html Деспотичный Артур Родзинский]
|
Это заготовка статьи о дирижёре. Вы можете помочь проекту, дополнив её. |
Отрывок, характеризующий Родзинский, Артур– Мы ничего не знали, когда ехали из Москвы. Я не смела спросить про него. И вдруг Соня сказала мне, что он с нами. Я ничего не думала, не могла представить себе, в каком он положении; мне только надо было видеть его, быть с ним, – говорила она, дрожа и задыхаясь. И, не давая перебивать себя, она рассказала то, чего она еще никогда, никому не рассказывала: все то, что она пережила в те три недели их путешествия и жизни в Ярославль.Пьер слушал ее с раскрытым ртом и не спуская с нее своих глаз, полных слезами. Слушая ее, он не думал ни о князе Андрее, ни о смерти, ни о том, что она рассказывала. Он слушал ее и только жалел ее за то страдание, которое она испытывала теперь, рассказывая. Княжна, сморщившись от желания удержать слезы, сидела подле Наташи и слушала в первый раз историю этих последних дней любви своего брата с Наташей. Этот мучительный и радостный рассказ, видимо, был необходим для Наташи. Она говорила, перемешивая ничтожнейшие подробности с задушевнейшими тайнами, и, казалось, никогда не могла кончить. Несколько раз она повторяла то же самое. За дверью послышался голос Десаля, спрашивавшего, можно ли Николушке войти проститься. – Да вот и все, все… – сказала Наташа. Она быстро встала, в то время как входил Николушка, и почти побежала к двери, стукнулась головой о дверь, прикрытую портьерой, и с стоном не то боли, не то печали вырвалась из комнаты. Пьер смотрел на дверь, в которую она вышла, и не понимал, отчего он вдруг один остался во всем мире. Княжна Марья вызвала его из рассеянности, обратив его внимание на племянника, который вошел в комнату. Лицо Николушки, похожее на отца, в минуту душевного размягчения, в котором Пьер теперь находился, так на него подействовало, что он, поцеловав Николушку, поспешно встал и, достав платок, отошел к окну. Он хотел проститься с княжной Марьей, но она удержала его. – Нет, мы с Наташей не спим иногда до третьего часа; пожалуйста, посидите. Я велю дать ужинать. Подите вниз; мы сейчас придем. Прежде чем Пьер вышел, княжна сказала ему: – Это в первый раз она так говорила о нем. Пьера провели в освещенную большую столовую; через несколько минут послышались шаги, и княжна с Наташей вошли в комнату. Наташа была спокойна, хотя строгое, без улыбки, выражение теперь опять установилось на ее лице. Княжна Марья, Наташа и Пьер одинаково испытывали то чувство неловкости, которое следует обыкновенно за оконченным серьезным и задушевным разговором. Продолжать прежний разговор невозможно; говорить о пустяках – совестно, а молчать неприятно, потому что хочется говорить, а этим молчанием как будто притворяешься. Они молча подошли к столу. Официанты отодвинули и пододвинули стулья. Пьер развернул холодную салфетку и, решившись прервать молчание, взглянул на Наташу и княжну Марью. Обе, очевидно, в то же время решились на то же: у обеих в глазах светилось довольство жизнью и признание того, что, кроме горя, есть и радости. – Вы пьете водку, граф? – сказала княжна Марья, и эти слова вдруг разогнали тени прошедшего. – Расскажите же про себя, – сказала княжна Марья. – Про вас рассказывают такие невероятные чудеса. – Да, – с своей, теперь привычной, улыбкой кроткой насмешки отвечал Пьер. – Мне самому даже рассказывают про такие чудеса, каких я и во сне не видел. Марья Абрамовна приглашала меня к себе и все рассказывала мне, что со мной случилось, или должно было случиться. Степан Степаныч тоже научил меня, как мне надо рассказывать. Вообще я заметил, что быть интересным человеком очень покойно (я теперь интересный человек); меня зовут и мне рассказывают. Наташа улыбнулась и хотела что то сказать. – Нам рассказывали, – перебила ее княжна Марья, – что вы в Москве потеряли два миллиона. Правда это? – А я стал втрое богаче, – сказал Пьер. Пьер, несмотря на то, что долги жены и необходимость построек изменили его дела, продолжал рассказывать, что он стал втрое богаче. – Что я выиграл несомненно, – сказал он, – так это свободу… – начал он было серьезно; но раздумал продолжать, заметив, что это был слишком эгоистический предмет разговора. – А вы строитесь? – Да, Савельич велит. – Скажите, вы не знали еще о кончине графини, когда остались в Москве? – сказала княжна Марья и тотчас же покраснела, заметив, что, делая этот вопрос вслед за его словами о том, что он свободен, она приписывает его словам такое значение, которого они, может быть, не имели. Категории:
Навигация | |||||||||||||||||||||||||||||||
