Архитектура Парижа

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Архитектура Парижа создавалась французскими архитекторами в течение долго времени — от эпохи Средневековья до нынешнего 21 века. Париж строился в готическом стиле, здесь имеются памятники французского Ренессанса, классического Возрождения, образцы яркого стиля правления Наполеона III; стиля Прекрасной эпохи.

Парижские всемирные выставки 1889 и 1900 годов обогатили Париж Эйфелевой башней и Большим Дворцом. В 20-м веке в Париже впервые появился стиль арт-деко. Парижские архитекторы находились под влиянием постмодернистской архитектуры второй половины века.

В конце 19-го века самым высоким зданием в городе Париже была Эйфелева башня в 7-м округе Парижа. Её высота — 324 метров. Строительство башни было завершено в 1889 году. Башня стала символом Парижа. До появления Эйфелевой башни единственным символом Парижа был Собор Парижской Богоматери. Самое высокое современное здание в парижском округе имеет высоту 225 метров, оно расположено в жилом квартале Дефанс и построено в 1974 году.





Содержание

Галло-римская архитектура

В Париже осталось мало объектов архитектуры от древнего города Лютеции, основанного Кельтским племенем, известным как племя Паризии примерно с 3 века до нашей эры. Город был завоеван римлянами в 52 году до н. э. и превратился в Галло-Римский гарнизонный город. Он был перестроен в 1-м веке нашей эры по классическому римскому плану; по оси Север-Юг (теперь улица Сен-Жак); оси Восток-Запад, следы которой были найдены на Иль-де-ла-Сите на Рю-де-Лютиция. Центр Римской администрации был на острове, где в настоящее время находится Дворец правосудия. Город вырос на Левом берегу реки Сена, на склонах горы Сент-Женевьев. Римский форум был расположен на вершине холма, по нынешней улице Rue Soufflot, между бульваром Сен-Мишель и улицей Сен-Жак.[1]

Возле форума в римском городе находились три больших резервуара с водой. Вода в резервуары поступала через 46-километровый акведук. На бульваре Сен-Мишель видны остатки одной из бань — термы Клюни. Это была самая большая из трех бань. Её размеры — сто метров на шестьдесят пять метров. Построена она была в конце 2-го века — в начале 3-го века до нашей эры, в годы расцвета города. Бани теперь входят в парижский Музей Средневековья (Национальный музей Средневековья). Неподалеку, на улице Рю Монж, видны остатки Римского амфитеатра, называемого Арены Лютеции, который был раскопан и восстановлен в 19 веке. Несмотря на то, что население города в то время составляло не более 5-6 тысяч человек, размеры амфитеатра составляли 130 метров на 100 метров. Амфитеатр вмещал полторы тысячи человек. От тридцати пяти в нём осталось к настоящему времени пятнадцать ярусов сидений. Амфитеатр был построен в 1 веке нашей эры и использовался для борьбы гладиаторов и зверей, а также для проведения театральных представлений. [1]

Ещё один примечательный кусок Галло-Римской архитектуры был обнаружен под хорами собора Нотр-Дам в Париже — фрагмент античной колонны с резьбой, изображающей римских и Галльских богов. Вероятно, колонна была сделана в начале 1-го века во время правления императора Тиберия в честь лиги бурлаков, которые играли важную роль в городской экономике, религиозной и общественной жизни. Фрагмент в настоящее время представлен на выставке в Музее Средневековья. Другие фрагменты Галло-Римской архитектуры находятся в склепе под площадью перед Собором Парижской Богоматери и в церкви Сен-Пьер де Монмартр, где в конце 12-го века несколько римских колонн храма были использованы повторно для строительства христианской церкви. [2]

Романские церкви

В отличие от юга Франции, Париж имеет очень мало образцов романской архитектуры; большинство церквей и других зданий в этом стиле были перестроены в готическом стиле. Самый замечательный пример романской архитектуры — это парижская церковь аббатства Сен-Жермен-де-Пре, построенная в период между 990 и 1160 годами во время правления короля Роберта II. Церковь Сен-Жермен-де-Пре была основана в середине VI века королём Хильдебертом I для хранения туники святого Викентия Сарагосского, в старину была окружена лугами, это отразилось в её названии: фр. pré — луг). В ней были похоронены парижский епископ Жермен, после своей смерти в 576 году отнесённый к числу католических святых, а также первые короли династии Меровингов. В IX церковь она была сожжена викингами. В XI веке была выстроена колокольня, в XVII веке храм был перестроен, но колокольня и алтарная часть сохранили строгие черты архитектуры раннего средневековья. К настоящему времени от элементов первоначальной церкви сегодня остались башни и часовня Сен-Симфорьен в Южной части колокольни, построенной в 11 веке. Это место считается самым ранним из существующих религиозных мест в Париже. Готический хор с его контрфорсами, надстроенными в середине 12 века, был освящен папой римским Александром III в 1163 году. Это был один из самых первых образцов готического стиля появившегося в Парижской церкви.[3]

Романские и готические элементы встречаются в нескольких старых парижских церквях. Церковь Сен-Пьер-де-Монмартр (1147—1200) — это единственное сохранившееся здание огромного аббатства Монмартр, которые когда-то покрывали вершину холма; в церкви готический сводчатый потолок, возле хора. Интерьер церкви Сен-Жюльен-ле-Повр (1170—1220) был перестроен, но она все ещё имеет массивные романские колонны — классический пример Романо-готического стиля. В бывшем монастыре Сен-Мартен-де-Шам (1060—1140) часовни поддерживаются контрфорсами и колокольней. В нём в настоящее время располагается музей искусств и ремесел. [4]

Средневековье

Дворец Сите

В 987 году Гуго Капет стал первым королем Франции и основал свою столицу в Париже, хотя на момент его правления город был немного больше, чем Иль-де-Франс в современном Парижском регионе. Первая королевская резиденция, Дворец Сите, был создан в крепости на западной оконечности острова Сите, где римские правители учредили свою резиденцию. Капет и его преемники постепенно расширили свое царство посредством браков и завоеваний. Его сын, Роберт Благочестивый (972—1031), построил первый дворец, Пале-де-ла-Сите (Palais de la Cité) и королевскую часовню в стенах крепости. В царствование короля Филиппа IV в 14 веке это был самый роскошный дворец в Европе. Самым высоким строением была Гросс-тур или большая башня, построенная в годы Людовика VI — между 1080 и 1137 г. Она имела диаметр 11.7 метров в основании, стены толщиной в три метра и оставалась таковой до сноса в 1776 году. В ансамбль зданий дворца входят королевская резиденция, большой зал для церемоний, четыре большие башни вдоль Сены на северной части острова, а также галерея элитных магазинов и первый торговый центр Парижа. Между 1242 и 1248 годами Король Людовик IX, позже известный как Сент-Луис, построил изысканную готическую часовню Сент-Шапель, в которой хранились реликвии страстей Христовых, полученные от императора Византии. [5]

В 1358 году восстание парижских торговцев против королевской власти под руководством Этьена Марселя побудило короля Карла V перенести свою резиденцию в новый дворец, Hôtel Saint-Pol близ Бастилии на восточной окраине города. Дворец использовался для церемоний и приема иностранных монархов, здесь размещались административные учреждения и суды Королевства, а также тюрьма. Большой зал был разрушен в результате пожара в 1618 году, перестроен; ещё один пожар в 1776 году разрушил резиденцию короля, башню Montgomery. Во время французской революции революционный трибунал располагался в этом здании; сотни людей, в том числе Королева Мария-Антуанетта были осуждены здесь и размещались перед отправкой на гильотину. После революции Консьержери служил тюрьмой и зданием суда. Он был сожжен во время Парижской Коммуны в 1871 году, но был восстановлен. Тюрьма была закрыта в 1934 году и Консьержери стал музеем. [5]

Остатки средневекового Дворца Сите были в значительной части восстановлены. Здесь все ещё можно увидеть в королевской часовне Сент-Шапель бывший обеденный зал чиновников и охранников, расположенный под ныне исчезнувшем большим залом и четыре башни вдоль Сены, стоящие на правом берегу реки. Фасад дворца был построен в 19 веке. Башня справа, Tour Bonbec, является старейшим зданием, построенным между 1226 и 1270 годами во время правления Людовика IX. В последней размещались тюремные камеры. Башня служила камерой пыток в Средние века. Две башни в центре, башня Цезаря (tour de César) и Серебряная башня (tour d’Argent), были построены в 14 веке, во время правления короля Филиппа IV. Самая высокая башня, Tour de l’Horloge, построена Иоанном II в 1350 году, и перестраивалась несколько раз. Первые городские часы в Париже были установлены Карлом V в 1370 году. Скульптурное оформление часов с аллегорическими фигурами «Закон и справедливость» было сделано в 1585 году по распоряжению Генриха III. [4]

Городские стены и замки

Большая часть сооружений средневекового Парижа была предназначена для защиты города и короля от нападения. Это были стены, башни и замки. В 1190—1202 годах король Филипп II Август начал строительство защитной стены длиной пять километров, чтобы защитить город. Стена была усилена семьдесятью семью круглыми башнями, каждая из которых имела диаметр в 6 метров. Он также начал строительство большого замка в Лувре, где стена сходила в реку. Лувр был защищен рвом и стеной с десятью башнями. В центре была башня высотой тридцать метров и пятнадцать метров в диаметре. Ещё один огороженный комплекс зданий, храм, штаб-квартира Тамплиеров, был расположен на правом берегу, около массивной башни. [4]

На месте нынешнего квартала Маре за границами города было болото. Осушали болото рыцари-тамплиеры с XIII века. На Королевской площади (ныне площадь Вогезов) стоял дворец Турнель, который был резиденцией французских королей до переезда в Лувр. В XIV веке здесь была сооружена новая городская стена, поэтому квартал стал частью города.

Город на правом берегу продолжал расти вширь. Купец Этьен Марсель начал строительство новой городской стены в 1356 году. Лувр, находившийся теперь в окружении города, имел богатые украшения и новую лестницу, и постепенно стал резиденций. Карл V (1364—1380) переехал во Дворец отеля Сен-Поль. Чтобы защитить дворец и Восточный фланг города, в 1570 году Карл начал строительство Бастилии, крепости с шестью круглыми башнями. В то же время восточнее, в лесу Венсен, Карл V построил большой замок Шато-де-Венсен. Cтроительство было завершено в 1369 году. [4]

Церкви — рождение готического стиля

Во Франции основным типом готической архитектуры были церкви. Если в предыдущий романский период основную роль в архитектуре играли монастыри, то в готическую эпоху — кафедральные соборы.

Стиль готическая архитектура родился при восстановлении базилики Сен-Дени, недалеко от Парижа, в 1144 году. Двадцать лет спустя этот стиль был использован в гораздо большем масштабе по Морисом де Сюлли при строительстве собора Нотр-Дам де Пари. [4]

Другие парижские церкви перестраивались в готическом стиле; хор церкви аббатства Сен-Жермен-де-Пре был полностью перестроен в новом стиле, со стрельчатыми арками и аркбутанами. Церковь Сен-Пьер-де-Монмартр была перестроена с огивами, готическими стрельчатыми арками. Примером нового стиля стала часовня Сент-Шапель, где стены, казалось, были целиком сделаны из витражного стекла. [4]

Готический Стиль прошел этап между 1400 и около 1550 годов в витиеватом стиле Пламенеющей готики, которая отличается сочетанием изысканных форм и богатым убранством. Стиль был использован не только в церквях, но для некоторых особняков. Заметным примером стиля стала Церковь Cен-Севрен (1489—1495) с её знаменитыми скручивающимися колоннами; элегантный хор церкви Сен-Жерве, Башня Сен-Жак — бывшая колокольня церкви Сен-Жак-ла-Бушери, высотой 52 метра; пристройка церкви Эбби, разрушенная во время революции; часовня Аббатов Клюни, где сейчас находится музей Средневековья и потолок Башни Жана Бесстрашного (Tour de Jean sans Peur) во 2 — м округе Парижа, часть бывшей резиденции герцогов Бургундии.

Дома и усадьбы

Дома в Париже в Средние века были высокими и узкими, как правило, в четыре или пять этажей. Они были построены из деревянных брусьев, на каменном фундаменте, стены покрыты белой штукатуркой, чтобы предотвратить пожары. Обычно в домах был магазин, расположенный на первом этаже. Дома из камня строились для богатых парижан. Самым старым домом в Париже считается Мезон-де Николя Фламель, на 51 улице Монморанси в 3-м округе Парижа, построен в 1407 году. Это дом был своего рода общежитием. Два дома с балками на 13-15 Рю Франсуа-Мирон в 4-м округе, часто описываются как средневековые, но были фактически построены в 16-17 веках. [4]

Париж эпохи Возрождения (16 век)

К началу эпохи Возрождения в средневековом Париже были построены выдающиеся произведения романской и готической архитектуры, в то же время в парижской застройке преобладали деревянные жилые строения, расположенные вдоль узких улиц с открытыми сточными канавами. По обеим сторонам мостов через реку Сену теснились лавочки с мастерскими и жильем хозяев. Приезжие селились в пределах старых крепостных стен, поэтому улицам и дворам отводилось мало места. К концу XV — началу XVI века в Париже проживало около 300 тыс. горожан, он являлся крупнейшим городом Европы. Иногда Париж той эпохи называли «урбанистическим колоссом в аграрной стране»[6][7][8].

В XVI веке постепенное усиление абсолютизма и зарождение капитализма повлияло на архитектуру города.

В ходе неудачных для Франции Итальянских войн французская аристократия близко познакомилась с Италией, где в то время уже бурно развивалось новое мировоззрение и искусство эпохи Возрождения. Французские короли обратили внимание на светский характер и гуманизм итальянского искусства. Возросшее богатство и стремление подчеркнуть величие королевского двора побудили монархов начать масштабное дворцовое строительство на основе принципов, заимствованных у архитектуры итальянского ренессанса. Людовик XII и его зять Франциск I стали активно приглашать архитекторов и художников из Италии для перестройки своих тяжеловесных замков[9][10][11][12][13].

Итальянские войны, проводимые Карлом VIII и Людовиком XII в конце 15 и начале 16-го века были не очень успешны с военной точки зрения, но имели прямое и благотворное влияние на архитектуру Парижа. Два короля вернулись во Францию с идеями создания общественной архитектуры в новом стиле итальянского Ренессанса и пригласили итальянских архитекторов для строительства зданий. Новые знатоки классической Римской архитектуры, такие как итальянец Серлио также оказали большое влияние на новый вид французских зданий. Отчетливо французском стиле Ренессанс, богато используя тесаного камня и роскошные декоративные скульптуры, разработанный под Генриха II после 1539, [4]

Первым строением в Париже в новом стиле был собор Пон-Нотр-Дам (1507—1512), спроектированный итальянским архитектором фра Джокондо. Было также построено шестьдесят восемь искусно спроектированных домов, что стало первым образцом урбанизма в архитектуре. По распоряжению короля Франциск I была построена новая ратуша, или мэрия города. Её проект был разработан итальянцем Доменико да Кортона в 1532 году. Недостроенное здание сгорело в 1871 году в событих Парижской Коммуны, но её центральная часть была реконструирована в 1882 году. Монументальный фонтан в итальянском стиле, Фонтан невинных, был построен в 1549 году как трибуна для приветствия нового короля, Генриха II. Его проект был разработан архитектором Пьером Леско, он является старейшим фонтаном в Париже.[4]

Первым Ренессансным дворцом, построенным в Париже был Булонский замок. Это был большой охотничий дом, спроектированный Филибером Делормом и возведенным в период между 1528 и 1552 годами к западу от города, где сейчас находится Булонский лес. В замке наблюдалось сочетание французского и итальянского Ренессанса, с высокими французскими крышами и итальянскими лоджиями. Замок был снесен в начале 1787 года.

При Генрихе II и его преемниках Лувр постепенно превратился из средневековой крепости в Ренессансный дворец. Архитектор Пьер Леско и скульптор Жан Гужон сделали крыло Лувра. Этот архитектурный шедевр сочетает в себе стиль французского и итальянского Ренессанса. Внутри Лувра они сделали лестницу Генриха II (1546—1553) и зал Кариатид (1550). Здесь были объединены стили французского и итальянского Реннесанса; античные ордера и парные колонны итальянского Возрождения сочетались со скульптурными медальонами и мансардными окнами, характерными для французского стиля.[4]

После случайной смерти Генриха II в 1559 году, его вдова Екатерина Медичи (1519—1589) планировала построить новый дворец. Она продала средневековый Отель Турнель (Des Tournelles), где умер муж и начала строить Дворец Тюильри, архитектор Филибер Делорм. Во время правления Генриха IV (1589—1610) к зданию была пристроена большая Галерея, которая протянулась к Лувру. [4]

Религиозная архитектура

Большинство церквей построено в Париже в 16 веке в традиционном готическом стиле стиле, хотя некоторые их элементы заимствованы из итальянского Ренессанса. Главным храмом в Париже была церковь Возрождения Сент-Эсташ, 105 метров в длину, 44 метра в ширину и 35 метров в высоту, которая по размерам и величию напоминала собор Нотр-Дам. Церковь была построена архитектором Доменико да Кортона, получившим из-за своей огненно-рыжей бороды прозвище Боккадор. Её проектирование началось в 1519 году, а строительство — в 1532 году, завершено строительство — около 1640 года.[4]

Другие церкви в этот период следовали более традиционным элементам готики. К ним относятся храм Сен-Мерри (1520—1552), похожий на Нотр-Дам, Сен-Жермен-л’Осеруа, который имеет внушительные контрфорсы; Церковь Сен-Медар, чей хор был построен в начале 1550 года; Сен-Жерве имеет парящий готический свод в апсиде. Готческаяи церковь Сен-Николас-де-Шам (1559) имеет портал, изготовленный по эскизам Филибера Делорма. [4]

Дома и отели

Обычные Парижские дома эпохи Возрождения мало чем отличались от средневековых. Здания имели четыре-пять этажей, узкий фасад, построенный на каменном фундаменте, выполнены из дерева и покрыты штукатуркой. Они, как правило, имели одно или двускатную крышу. Два дома на 13-15 Рю Франсуа Мирон (на самом деле построенные в 16 или 17 веке, но часто описываемые как средневековые дома) являются образцами домов эпохи Возрождения. [14]

Знать и богатые купцы строили большие особняки в квартале Марэ. Особняки строились из камня и были богато украшены скульптурой. Здания имели внутренний двор, отгороженный от улицы. Фасад, выходящий во двор, имел скульптурный декор; фасад с видом на сад был, как правило, выполнен их грубого камня. Особняк Карнавале на 23 Рю де Севинье (1547—1549) архитектора Пьера Леско, украшенный скульптурами Жана Гужона является примером здания эпохи Возрождения.[4]. В настоящее время в старинном особняке Карнавале расположен городской музей истории Парижа.

17 век в стиле барокко, купола и дебют классицизма

Архитектурный стиль французского Ренессанса продолжал господствовать в Париже при Регентстве Марии Медичи. Окончание религиозных войн позволило продолжить некоторые строительные проекты, такие как расширение Лувра. Расширение началась в 16 веке, но из-за войн было заброшено. С приходом во власть Людовика XIII и министров Richelleu и Мазарини в Париже появился заимствованный в Италии новый архитектурный стиль барокко (итал. barocco — причудливый). Барокко в архитектуре свойственны пространственный размах, текучесть криволинейных форм. На зданиях встречаются масштабные колоннады, большое количество скульптур, рустованные колонны и пилястры, купола имеют сложные формы. Бароккоо появилось в противовес строгому стилю протестантской Реформации. Новый стиль в Париже характеризовался богатством, нестандартностью форм и обилием декора. Прямые геометрические линии здания были покрыты изогнутыми или треугольными фронтонами, нишами со статуями или кариатидами, картушами, гирляндами и каскадами из фруктов, вырезанных из камня.

К этому времени во Франции была введена должность Первый королевский архитектор, который был призвал заниматься генеральным проектированием всех работ Королевской строительной службы. В 17 веке в разное время Первыми королевскими архитекторами были Луи Метезо (до 1615 г.), Жак Лемерсье (1639—1653), Луи Лево (1653—1670), Франсуа д'Орбэ (1670—1681), Жюль Ардуэн-Мансар (1681—1708).

Людовик XIV не доверял парижан, и проводил в Париже как можно меньше, больше пропадая в Версале, но в то же время он хотел превратить Париж в «Новый Рим», город, достойный короля-Солнца. В течение его долгого правления, с 1643 по 1715 год, архитектурный стиль города постепенно менялся от пышности барокко к более торжественному и официальному классицизму, воплощая видение короля Парижа как «нового Рима». Новая Академия архитектуры, основанная в 1671 году, ввела в архитектуре деловой стиль, как это ранее было сделано во Французской академии искусств и литературы. Стиль был вновь изменен примерно с 1690 года, так как правительству стало не хватать денег на строительство. Новые архитектурные проекты стали менее грандиозны.[15]

Королевские площади и градостроительство

17-й век принес первое масштабное градостроительство Парижа. Строительство сопровождалось королевским Указом и в значительной степени было основано на модели итальянских городов. Были обустроены: королевская площадь (ныне площадь Вогезов (1605—1612) и Площадь Дофина, на месте старого королевского сада Иль-де-ла-Сите. Строительство было начато Генрихом IV. Королевские площади окружали девять больших резиденций по каждой из из четырёх сторон, с одинаковыми фасадами. Людовик XIV продолжил строительство Площади Победы (1684—1697) и Вандомской площади (1699—1702). Обе эти площади были спроектированы архитектором Жюль Ардуэн-Мансаром. В их центре находились статуи короля. Резиденции имели одинаковые классические фасады и были построены из камня. [4]

Градостроительство стало важным наследием 17 века. В 1667 году, следуя ранее правилам, установленным в 1607 году, была введена максимальная высота парижских зданий — 15,6 метров для деревянных построек и до 19,50 метров для зданий из камня. Чтобы предотвратить пожары, были запрещены традиционные остроконечные крыши зданий. Начиная с 1669 года, по новым правилам, были построены вдоль улиц Парижа большие блоки домов одинаковой высоты с равномерными фасадами. Это коснулось улиц Рю де ла Ferronnerie, Сент-Оноре (1-й округ, Рю дю Мейл (2-й округ) и Рю Сен-Луи-АН-Иль на острове Сен-Луи. Здания улицы обычно строились из камня с домами от двух до четырёх этажей и окнами, разделенными декоративными колоннами. Это было время рождения Парижской уличной архитектуры, которая доминировала на протяжении следующих двух веков. [16]

Дворцы и памятники

После убийства Генриха IV в 1610 году, его вдова, Мария Медичистала регентшей при молодом Людовике XIII. С 1615 по 1631 она построила для себя резиденцию в Люксембургском Дворце, архитекторы Саломон де Бросс, Марин де ла Валле, Жак Лемерсье. В садах дворца был великолепный фонтан Медичи.

Строительство Лувра был одним из наиболее известных архитектурных проектов 17 века. Архитектура дворца наглядно показала переход от французского Ренессанса к классическому стилю Людовика XIV. Жак Лемерсье построил Павийон-де-Л''Orloge в 1624—1639 в богатом стиле барокко. Между 1667 и 1678 Луи Ле Вау, Шарль Ле Брюн, Франсуа д''Orbay и Клод Перро перестроили восточный фасад двора с большой колоннадой. Луи Ле Во и Клод Перро восстанавливали фасад кур Carée Лувра в более классическом варианте. Лувр стал постепенно превращаться из дворца стиля Ренессанса в дворец стиля Барокко.[4]

Религиозная архитектура

Церковная архитектура в 17 веке стало медленно меняться. Интерьеры новых приходских церквей, таких как Сен-Сюльпис, Сен-Луи-АН-Л’Иль и Сен-Рош в основном следовали традиционной готической архитектуре. В 1675 году с официальным освидетельствованием состояния церковного зодчества в Париже выступили архитекторы Даниель Гиттар (1625—1686) (Daniel Gittard) и Либераль Брюан (ок.1635-1697) (Libéral Bruant). Они рекомендовали церкви «так называемого готического, без всякого порядка, красоты и гармонии» стиля восстановить «в новом стиле нашей прекрасной современной архитектуры».

Архитектор Саломон де Бросс (1571—1626) представил новый стиль фасадов, основанный на традиционных (Дорическом, Ионическом и Коринфском), расположенных один над другим. Он впервые применил этот стиль в фасаде Церкви Сен-Жерве-э-Сен-Протэ (1616—1620). В этом стиле построены церкви Сен-Поль-Сен-Луи, новая церковь иезуитов в Париже, спроектированная Иезуитскими архитекторами Этьен Мартеланжем и Франсуа Дераном. Храм Святого Роха (1653—1690), построенный по проекту Жака Лемерсье, имел смесь готического стиля с колоритным итальянским. [4]

Купола

Самым известным архитектором куполов был Франсуа Мансар. Свой первый купол на часовне Минимес (Minimes) (впоследствии разрушена) в приделе Церкви монастыря Сент-Мари на 17 улице Сент-Антуан он построил между 1632—1634 годами. Сейчас купол храма Visitation Saint-Marie — старейший из сохранившихся куполов города. Ещё один купол был построен в квартале Марэ; это купол Церкви Сен-Поль-Сен-Луи на улице Сент-Антуан, архитекторы Martell, Этьен Мартеланж и Франсуа Деран (1627—1641). За ним последовали купол церкви аббатства Валь-де-Грас (5-й округ), архитекторы Мансар и Пьер Ле Мюэ (Pierre Le Muet) (1591—1669); купол на часовне Святой Урсулы в колледже Сорбонна (1632—1634), архитектор Жака Лемерсье и др. Последним был купол для протестантской церкви, церковь Pentemont на улице Гренель (7-й округ) архитектора Шарль де ла Фосс (около 1700). Самый величественный купол — купол часовни дома инвалидов, архитектора Жюль Ардуэн-Мансара построен между 1677 и 1706 годами. [4]

Жилая архитектура в деревенском стиле

В Париже в конце 16 и начале 17-го века появилась новая форма отечественной архитектуры — в деревенском стиле. Её иногда называли «стилем трех карандашей», потому что она использовала три цвета; чёрный — шиферная плитка, красный кирпич и белый камень. Самые ранние существующие примеры — дом, известный как дом-музей Жака керав 4-м округе, с конца 16 века — Отель Scipion Sardini в 13 РУП Scipion в (5-й округ) от 1532, и аббатство Сен-Жермен-де-Пре на 3-5 Рю-де-Л’Аббеи (6-й округ) (1586). Наиболее известные примеры вокруг нашли вокруг площади Вогезов, построенная в период между 1605 и 1612 годами. Другие хорошие примеры находятся в больнице Сен-Луи на улице Buchat (10-й округ.) от 1607—1611; два дома на 1-6 площадь Дофина на острове Сите, от 1607—1612; и Отель d''Alméras на 30 Рю де Фран-Буржуа (4-й округ), с 1612.

Резиденции в стиле классицизма

Дворцы знати и состоятельных людей в Марэ включали в себя специализированные кабинеты; столовую и салон, галереи по обе стороны зданий, конюшни. Здание имело внутренний двор с садом. Одним из хороших примеров таких зданий — Отель де Сюлли, (1624—1629), построенный архитектором Жан Андруэ Дюсерсо. [15]

С 1650 года архитектор Франсуа Мансар ввел в стиль классику. В 1660-х годах Мансар переделал фасады в Отель Карнавале, сохраняя некоторые элементы эпохи Возрождения, но интегрировал их в классический стиль с колоннами и фронтонами.

18 век — торжество классицизма

В первой половине 18 века во Франции доминировала Парижская архитектура. В 1722 году Людовик XV, живя в Версале, посещал город только по особым случаям.[17] Несмотря на это он сделал важные дополнения к достопримечательностям города. Его первым крупным зданием была Военная академия новой военной школы. Она была построена в период между 1739 и 1745 г. архитектором Анж-Жак Габриэль. Габриэль позаимствовал дизайн Павийон-д’Орлож Лувра от арх. Лемерсье для центрального павильона, фасад — под влиянием арх. Мансара, итальянские штрихи — от арх. Палладио и Джованни Баттиста Пиранези. [4]

Джованни Баттиста Пиранези находился под сильным влиянием поездки в Рим в 1750 году. Другие архитекторы, для которых стали обязательными поездки в Италию, привозили оттуда идеи и чертежи, которые определяли развитие Парижской архитектуры вплоть до 1830-х годов.[4]

Поездка архитектора Soufflot привела к созданию новой церкви св. Женевьевы (сейчас это Пантеон) в неоклассическом стиле, построенной на вершине Мон-Женевьев в 1764—1790 годах. Храм не был построен вплоть до французской революции, во время которой он стал мавзолеем для героев революции.

Религиозная архитектура

Церкви в первой половине 18 века, такие как Сен-Рош на 196 Рю Сен-Оноре архитектора Роберта де Котта и Жюля Робера де Котта (1738—1739) выстроены в стиле позднего барокко. Позже церкви стали строить в стиле неоклассицизма. Наиболее ярким примером неоклассического храма была церковь Св. Женевьев (1764—1790) будущего пантеона. Церковь Сен-Филипп-дю-Руль на 153 улице Фобур-Сент-Оноре (8-й округ) архитектора Жан-Франсуа Шальгрена (1764—1784) имела экстерьер раннего Палео-христианской церкви, хотя неф в интерьере был более традиционным. Церковь Сен-Сюльпис в 6-м округе Парижа архитекторов Жан-Николя Servandont, Oudot де Маклорена и Жан-Франсуа Шальгрена имела классический фасад и две колокольни (1732—1780). Церковь Сент-Эсташ на Рю-дю-Жур является примером готической и ренессансной архитектуры. [4]

Большая церковь с куполом была запланирована к строительству на площади Мадлен в начале 1760-х годов. Король заложил краеугольный камень 3 апреля 1763 года, но работы были приостановлены в 1764 году. Архитектор Пьер Контана д’Иври умер в 1777 году, его заменил его ученик Гийом-Мартин Кутюр. К началу революции 1789 года были закончены только фундаменты и величественный портик храма.

Жилая архитектура времени Регентства и правления Людовика XV

В регентство, а затем правление Людовика XV происходит постепенная эволюция архитектурного стиля. Витиеватые кованые балконы появились на жилых домах. Наряду с другими декоративными элементами их называют рокайль или рококо, они часто заимствованны из Италии. Этот стиль впервые появился на домах в квартале Марэ, затем в кварталах Сен-Оноре и Сен-Жермен, где было много больших зданий. Это стало самым модным веянием к концу 18-го века. Новые здания часто украшались ротондами и боковыми павильонами, а их фасады украшались скульптурными фруктами, каскадами трофеев и других скульптурных украшений. Интерьеры были богато украшены резными деревянными панелями. Отель Шенизо, 51 Сен-Луи-ан-л’Иль , Пьер де Виньи (около 1720) был хорошим примером нового стиля. [4]

Урбанизм — площадь Согласия

В 1748 году Академия художеств заказала монументальную статую короля на коне скульптору Эдме Бушардону. Академии архитектуры было поручено создать площадь, которая будет называться Площадь Людовика XV, где могла бы быть возведена статуя. Для устройства площади было выбрано открытое пространство между Сеной, рвом и мостом сада Тюильри и Елисейскими полями. Проект площади и зданий рядом с ней были сделаны архитектором Анж Жак Габриэлем. Строительство началось в 1754 году, памятник был поставлен на предназначенном месте и освящен 23 февраля 1763 года. Фасады зданий были закончены в 1765—1766 годах. В дальнейшем площадь Согласия стала местом самых драматических событий французской революции, в том числе казни Людовика XVI и Марии-Антуанетты. [18]

Урбанизм при Людовике XVI

Во второй половине 18-го века в Париже строились новые жилые кварталы, в частности, на левом берегу в Одеон и Сен-Жермен, и на правом берегу в первом и втором округах. Самые модные кварталы переехал из Марэ в сторону Запада. Крупные жилые здания строились в упрощенном стиле неоклассицизма. Первые этажи зданий часто занимали аркады, дающие пешеходам укрытие от дождя и движения на улицах. Новые строгие строительные нормы и правила были введены в действие в 1783 и 1784 годах. правили накладывали ограничения на высоту новых зданий в зависимости от ширины улицы, количества этажей и уклона кровли. По Указум парламента Парижа от 1784 года высота большинство новых зданий была ограничена 17.54 метрами, высота мансард зависела от ширины здания.[4]

Архитектура Парижа накануне революции

В Париже в 18 веке было много красивых зданий, но это не был красивый город. Философ Жан-Жак Руссо так описал свое разочарование, когда он впервые приехал в Париж в 1731 году: «Я ожидал, что этот город красив, большой, внушительной внешности, где бы вы видели только превосходные улицы и дворцы из мрамора и золота. Вместо этого, когда я вступил в предместье Сен-Марсо, я видел только узкие, грязные и зловонные улицы, злодейские черные дома с видом нездоровья; кругом нищета и бедность…»[19]

В 1749 году в Les embellissements de Paris Вольтер писал: «мы краснеем от стыда, видя парижские публичные рынки, его узкие грязные улицы, распространяющие заразу и вызывающие постоянные расстройства… В центре города темно, тесно, отвратительно, что-то от времени самого позорного варварства.»[31]

Единый неоклассический стиль архитектуры по городу не все одобряли. Журналист Луи-Себастьен Мерсье писал: «как однообразен гений наших архитекторов! Они живут на копировании, на вечном повторении! Они не знают, как сделать маленький дом без колонки… все они более или менее напоминают храмы.»[20]

Даже функциональные здания этого времени были построены в стиле неоклассицизма; зерновой рынок (ныне Торгово-промышленная палата) получил неоклассические купола от архитектора Николя Ле Камю де Мезьера (1763—1769). В 1785—1787 годах королевское правительство построило новую стену вокруг города — (Стену генеральных откупщиков) для предотвращения контрабанды товаров в город. Стена имела пятьдесят пять барьеров, многие из них построены в виде Дорических храмов, разработанных архитектором Клодом Николя Леду. Некоторые из них ещё сохранились, особенно в парке Монсо. Стена была очень непопулярной в народе и создавала негативное мнение о Людовике XVI, провоцируя французскую революцию.

В 1774 году Людовиком XV был сооружен монументальный фонтан — Фонтан Четырёх Сезонов. Фонтан на 57-59 Рю-де-ла-Гренель был богато украшен классическими скульптурами архитектором Эдме Бушардоном (Bouchardon). Скульптуры прославляли короля. Хотя фонтан был огромным и доминировал на узкой улице, в нём было всего две маленькие струйки воды, от которых жители микрорайона могли наполнить свои емкости с водой. Фонтан, ещё находящийся на стадии строительства, в 1739 году подвергся критике Вольтера в его письме к графу де Келюс.

Революционный Париж

Во время французской революции многие церкви Парижа были закрыты и национализированы, многие были сильно повреждены. Наибольшие повреждения храмы испытывали не от революционеров, а от новых владельцев, которые приобрели здания. Так в Аббатстве Сен-Пьер-де-Монмартр был разрушен храм, его так и оставили в руинах. Часть аббатства Сен-Жермен-де-Пре была превращена в пороховой завод; только один взрыв разрушил многие здания вне церкви. Церковь Сен-Женевьев была превращена в мавзолей для героев революции. Скульптура на фасаде собора Нотр-Дам была разбита и снята, шпиль был снесен. Над воротами собора было 40 статуй иудейских царей. Всем им снесли головы. Многие из религиозных зданий, особенно в наружных кварталах города, были превращены в фабрики и мастерские.

Большая часть архитектуры революции существовала в театральных декорациях, созданных для Культа Верховного Существа на Шамп-де-Марс в 1794 году. Рю де колонны во втором округе, разработанные архитектором Николя-Жак-Антуан Vestier (1793-95) имели простые Дорические колонны, характерные для революционного периода. [4]

Ампир

В XIX веке, в времена правления императора Наполеона I, во Франции возник архитектурный стиль высокого классицизма — ампир (от фр. empire — «империя»). Стиль развивался в течение трёх первых десятилетий XIX века. Стиль характеризуется наличием на зданиях колонн, пилястров, лепных карнизов и других классических элементов, включающих античные образцы скульптуры: грифоны, сфинксы, львиные лапы и др. Здания отличаются богатым декорированием, наличием элементов военной символики. Стиль был призван подчёркивать идеи могущества власти и государства.

Стиль распространился в европейские государства, включая Россию. В императорской же Франции этот стиль отличался торжественностью и парадностью мемориальной архитектуры, дворцовых интерьеров. В этом стиле работали придворные архитекторы Наполеона Шарлем Персь, Пьер Фонтен и др.

Париж Наполеона (1800—1815)

Памятники

В 1806 году, по примеру Древнего Рима, Наполеон приказал построить ряд памятников, посвященных военной славе Франции. Первым и самым большим памятником была Триумфальная арка (придворный архитектор Наполеона I Жан-Франсуа Шальгрен), построенная в стиле ампир на окраине города на д’Этуаль. Триумфальная арка должна была упрочить военную славу Бонапарта. В настоящее время внутри арки работает музей истории французской армии. Император приказал построить ещё несколько арок. Были возведены: Триумфальная арка на площади Каррузель (1806—1808), скопированная с арки Триумфальная арка Септимия Севера и арки Константина в Риме и расположенная рядом с дворцом Тюильри. Он также заказал строительство Вандомской колонны (1806—1810), скопированной с колонны Траяна в Риме, сделанной из железа пушек, захваченных у русских и австрийцев в 1805 году. Колонну в разное время венчали статуя Наполеона, белый флаг Бурбонов с лилиями, вновь Наполеона I, третья статуя Наполеона, выполненная скульптором Огюстом Дюмоном.

На основании наполеоновского указа 1806 года застраивался участок улицы Риволи от площади Согласия до Пале-Рояль. Улица получила название Риволи в честь победы императора под Риволи в январе 1797 года. На южной стороне улицы расположены Лувр и сад Тюильри. К настоящему времени улица растянулась на три километра, на ней расположены также готическая башня Сен-Жак, позолоченная статуя Жанны д’Арк, архитектор Эмманюэль Фремье (Emmanuel Frémiet, 1824—1910), поблизости — здание парижской мэрии и дворец Пале-Рояль.

На фундаменте недостроенной церкви Сен Мадлен в Париже был построен храм-де-ла-Gloire со статуями французских генералов.

Многие начинания Наполеона был жизненно необходимы Парижу. При нём начали строить новый канал для забора питьевой воды для города, была перестроена городская канализация.[21] Началось строительство Парижской фондовой биржы (1808—1826), Парижского фондового рынка, с его грандиозной колоннадой. В 1806 году началось строительство нового фасада Бурбонского дворца, здания современного Национального собрания, призванного гармонировать с колоннадой храма воинской славы, расположенного напротив через площадь де ля Конкорд. [22]

Египетский стиль

Парижане почувствовали интерес к архитектуре Египта задолго до Наполеона; пирамиды, обелиски и сфинксы часто использовались в Париже для украшения. Декоративные сфинксы украшали балюстраду нынешнего музея Пикассо) (1654—1659), малые пирамиды украшали англо-китайские сады Шато де Багатель и Парк Монсо с 18 века.

Из Египетской экспедиция 1798—1801 годов Наполеон Бонапарт вывез в Европу огромное количество памятников истории, включаяодин из двух знаменитых обелисков из розового гранита. Сейчас вывезенный обелиск установлен на площади Согласия в Париже. Египетский поход Наполеона придал египетскому стилю в архитектуре новый интерес, поскольку он теперь был основан на чертежах и моделях, сделанных учеными, которые путешествовали с солдатами Наполеона в Египет. Стиль проявился в общественных фонтанах и жилой архитектуре, в том числе Фонтейн-дю-Феллах на Рю де Севр архитектора Франсуа-Жан Bralle (1807) и Фонтэн дю Пальмиери архитекторов Bralle и Луи Симон Boizot (1808). Наиболее значительный вклад в новый стиль в Париже — Луксорский Обелиск из храма в Фивах, принесенный в подарок от вице-короля Египта Луи-Филиппу. Обелиск был установлен на Площади Согласия в 1836 году. В 20 веке египетский стиль напомнил о себе пирамидой у Лувра, пирамидой Бэй Юймин (1988). [4]

Чугунная архитектура

Чугунная архитектура дебютировала в Париже при Наполеоне со строительством Моста искусств архитекторов Луи-Александра де Cessart и Жака Лакруа-Диллона (1801—1803). Потом появился металлический каркас для купола здания зернового рынка (сейчас Парижская торговая палата), спроектированный архитектором Франсуа-Жозеф Bélanger и инженером Франсуа Брюне (1811). Металлический каркас заменил деревянный каркас купола, построенный архитектором Николя Ле Камю де Мезьер в 1767 году. Деревянный каркас сгорел в 1802 году. Новый металлический каркас стал первым железным каркасом, используемым в парижском здании. [38]

Реставрация (1815—1830)

Общественные здания и памятники

Последующее правительство не только восстановило символы старого режима, но и продолжило строительство памятников и городских проектов, начатых Наполеоном. Все общественные здания и храмы строились в неоклассическом стиле. Работы возобновились на недостроенной Триумфальной арке, начатой Наполеоном. В конце царствования Людовика XVIII правительство решило превратить его из памятника победы Наполеона в памятник победе герцога Ангулемского (Angôuleme) Карла над испанскими революционерами, которые свергли своих Бурбонов. На арке планировалось сделать надпись: «В армию Пиренеи», но надпись ещё не была вырезана, а работа была ещё не закончена, когда в 1830 году режим был свергнут. [23]

Канал Сен-Мартен был закончен в 1822 году. Было достроено здание Парижской фондовой биржи, построены новый склад для хранения зерна возле Арсенала, новые бойни, новые рынки. Над Сеной были построены три новых висячих моста: мост Пон-д''Archeveché, мост инвалидов и пешеходный мост Grève. Все эти три моста были перестроены в последующие годы.

Религиозная архитектура

Церковь Ла Мадлен, строительство которой было начато при Людовике XVI, была превращена Наполеоном в храм Славы (1807). В память о Людовике XVI и Марии-Антуанетте король Людовик XVIII построил часовню Покаяния, архитектор Пьер-Франсуа-Леонар Фонтен, в неоклассическом стиле, похожую на Парижский пантеон. Она была построена и освящена в 1826 году.

Было построено несколько новых храмов, взамен разрушенных во время революции. Состоялся спор между архитекторами, одни из которых хотели строить в неоготическом стиле, по образцу собора Парижской Богоматери, другие — в неоклассическом стиле, по образцу базилики Древнего Рима. Спор был выигран большинством приверженцев неоклассического стиля. Архитектором Шальгреном был разработан проект храма Saint-Philippe de Role в неоклассическом стиле, было завершено строительство храмов Saint-Pierre-du-Gros-Caillou (1823—1830), Saint-Pierre-du-Gros-Caillou (1822-29), Notre-Dame-du-Bonne Nouvelle (1823—1830) и Saint-Denys-du-Saint-Sacrament (1826—1835). [4]

К другим известным неоклассическим архитекторам относится Луи-Ипполит Леба, который построил Нотр-Дам-де-Лорет (1823—1836); и Жак-Игнас Hittorff, который построил Церковь Сен-Венсан-де-Поль (1824—1844). Hittorff пошел дальше, сделав блестящую карьеру в правление Луи-Филиппа и Наполеона III. Он разработал новый план площади ля Конкорд и занимался строительством Северного железнодорожного вокзала (1861-66). [24]

Коммерческая архитектура — торговые галереи

В конце 18 века в Париже появились новые виды коммерческой архитектуры — торговые галереи, ряды магазинов вдоль узких улиц покрытые стеклянной крышей. Они стали возможны благодаря усовершенствованным технологиям строительства из стекла и чугуна, и с тех пор стали популярны.

На некоторых парижских улицах были тротуары. Первые крытые торговые галереи в Париже открылись в Пале-Рояль в 1786 году; ряды магазинов, а также кафе и первые рестораны, находились под аркадой вокруг сада. За ним последовал пассаж Feydau (1790—1791), пассаж Passage des Panoramas, открытый в 1800 году.[25] Название Passage des Panoramas произошло привезенных в это время в Париж американским изобретателем Робертом Фултоном панорамных картин Парижа, Тулона, Рима, Иерусалима и других известных городов.

В 1834 году архитектор Пьер-Франсуа-Леонар Фонтен провел эту идею на шаг дальше, покрывая весь двор Пале-Рояль, Галери д’Орлеан. Галерея оставалась закрытой до 1935 года. [4]

Жилая архитектура

Во времена реставрации и особенно после коронации короля Карла X в 1824 году в Париже были построены новые жилые кварталы, город рос на севере и западе.

Между 1824 и 1826 годами были заложены кварталы Сен-Венсан-де-Поль, Европа, Факс и Пасси. Типичный новый жилой дом был от четырёх до пяти этажей, с мансардой, крыша покатая на сорок пять градусов. Окна были большими и занимали большую часть фасадов. Украшениями были декоративные железные ставни, а затем кованые балконы. [4]

В Париже Луи-Филиппа (1830—1848)

Памятники и скверы

Архитектурный стиль общественных зданий времен реставрации и Луи-Филиппа определялся в Академии изящных искусств, чьим Вечным секретарем (с 1816 по 1839 г.) был Quatremère де Куинси, убежденный сторонник неоклассицизма. Архитектурный стиль общественных зданий и памятников предназначался для прославления Париж и сравнения его достоинств с Древней Грецией и Древнем Римом, как это было при Людовике XIV, Наполеоне и реставрации. [15]

Первым большим архитектурным проектом времен царствования Луи-Филиппа была перестройка Площади Согласия на современный лад. Рвы Тюильри были заполнены, были введены в действие два больших фонтана, разработанных Жаком Игнас Hittorff, один из которых у здания министерства морской торговли и промышленности Франции с монументальными скульптурами, изображающими крупные города Франции.[26] Поставлен Луксорский обелиск весом в двести пятьдесят тонн. Привезенный на специально построенном судне из Египта он был медленно поднят на место в присутствии Луи-Филиппа и огромной толпы. [27] Установлена Триумфальная арка. В 1840 году после возвращения в Париж праха Наполеона с острова Святой Елены, он был помещен с большими почестями в гробнице, разработанный Луи Висконти в церкви Дома инвалидов. Ещё одна Парижская достопримечательность, Июльская колонна на площади Бастилии, была открыта 28 июля 1840 года в годовщину июльской революции. Колонна поставлена в честь погибших во время восстания.

Несколько старых памятников было приспособлено для новых целей: Елисейский дворец был выкуплен государством и стал официальной резиденцией, в конце концов, президентов Французской Республики. Базилика Сент-Женевьев, изначально строившаяся как церковь, затем, во время революции, переделанная в мавзолей великих французов, затем вновь в церковь во времена реставрации, потом вновь стала Пантеоном для могил великих французов.

Сохранение и восстановление

В годы правления Луи-Филиппа началось движение по сохранению и восстановлению ранних памятников Парижа. Этому, в частности, способствовало творчество Виктора Гюго, его популярный роман Собор Парижской Богоматери (Нотр-Дам де Пари), опубликованный в 1831 году. Ведущей фигурой движения был писатель Проспер Мериме, как Генеральный инспектор исторических памятников. В 1837 году была создана комиссия по общественным памятникам. В 1842 году П. Мериме приступил к составлению первого официального списка исторических памятников, ныне известного как база Мериме.

Первым, что нужно было восстановить — неф церкви Сен-Жермен-де-Пре, старейшая в городе. В 1843 году началось восстановление Собора Парижской Богоматери, который был сильно поврежден во время революции и лишен статуи на фасаде. Большая часть работы была возложена на архитектора и историка Виоле-Ле-Дюка, который, иногда, как он сам признался, руководствовался своими собственными воззрениями на средневековую архитектуру с довольно строгой исторической точностью. Другими крупными реставрационными проектами были Сент-Шапель и Отель-де-Виль 17 века; интерьеры были отремонтированы, потолки и стены в больших парадных кабинетах были расписаны фресками Эжена Делакруа. К сожалению, все интерьеры были сожжены в 1871 году в годы Парижской Коммуны.[27]

Стиль Изящных искусств

В это же время в школе изящных искусств проходила маленькая революция, возглавляемой четырьмя молодыми архитекторами; Жозеф-Луи Дык, Феликс Дюба, Анри Labrouste и Леоном Vaudoyer, которые изучали римскую и греческую архитектуру на вилле Медичи в Риме, затем в 1820-х годах начали систематическое изучение других исторических архитектурных стилей, в том числе французской архитектуры Средних веков и Ренессанса. Они создали учение о различных архитектурных стилях в школе изящных искусств, установили обломки скульптур эпохи Возрождения и средневековых зданий во дворе школы, чтобы студенты могли рисовать и копировать их. Каждый из них также проектировал новые неклассические здания в Париже в сочетании различных исторических стилей; Labrouste построил библиотеку Сент-Женевьев (1844-50); Дык проектировал новый Дворец правосудия и суда кассационной инстанции на Иль-де-ла-Сите (1852—1868); Vaudroyer проектировал Национальную консерваторию искусств и ремесел (1838—1867), Дюба проектировал новые здания школы изящных искусств. Вместе, эти здания, опираясь на Ренессанс, готический и романский и другие неклассические стили, разрушили монополию архитектуры классицизма в Париже. [4]

Первые вокзалы

Первые вокзалы в Париже называли embarcadéres (термин, используемый для водного транспорта), и их расположение было источником больших разногласий, так как каждая Железнодорожная линия принадлежала своей компании. Первый embarcadére был построен в традиционном стиле братьями Перейр на линии Париж-Сен-Жермен-Ан-Ле, на площади де Л’Эроп. Он был открыт 26 августа 1837 года. С 1841 по 1843 годы был построен вокзал Сен-Лазар на станции до Сен-Жермен-Ан-Лэ, Версаль, Руан.

Вокзал Аустерлиц был открыт 2 мая 1843 года и был значительно расширен в 1848 и 1852. Первый вокзал Монпарнас был открыт 10 сентября 1840 года на авеню дю Мэн. [49]

В 1845 году банкир Джеймс Майер Ротшильд получил разрешение от правительства построить первую железную дорогу от Парижа до бельгийской границы, с ответвлениями в Кале и Дюнкерк. Первый embarcadére новой линии был открыт на Рю де Дюнкерк в 1846 году. Он был заменен на гораздо больший Северный вокзал в 1854 году. Первая станция линии до Восточной Франции, Восточный вокзал, начал строиться в 1847 году. Строительство новой станции на линии к югу от Парижа до Монтро-Фот-Йона началась в 1847 году и было закончено в 1852 году. В 1855 году она была заменена новой станцией, первого Лионского вокзала. [28]

Наполеон III и стиль второй Империи (1848—1870)

Стремительно растущая экономика Франции при Наполеоне III привела к серьезным изменениям в архитектуре и градостроительстве Парижа. Новые типы архитектуры, связанных с экономической экспансией; железнодорожные вокзалы, гостиницы, офисные здания, универмаги и выставочные залы оккупировали центр Парижа. Изменить внешний облик Парижа было поручено барону Жорж-Эжену Осману. Чтобы улучшить дорожное движение и принести свет и воздух в центре города были снесены перенаселенные кварталы в центре города и построена сеть больших бульваров. Использование новых строительных материалов, особенно железа, позволило строить много больших зданий для торговли и промышленности. [15]

Когда в 1852 году Наполеон III объявил себя императором, он перенес свою резиденцию из Елисейского дворца в Тюильри, где его дядя Наполеон I жил рядом с Лувром. Он продолжил строительство Лувра, следуя великому замыслу Генриха IV, построил павильон Ришелье (1857).[51]

Доминирующими архитектурными стилями второй Империи был эклектичный, готический стиль, стиль эпохи Возрождения, стиль Людовика XV и Людовика XVI. Пример является здание Опера Гарнье, начатое строиться в 1862 году, но не законченное до 1875. Это был в то время самый большой театр в мире, с огромными фойе для прогулок. Фасад здания был украшен мрамором, порфирой и бронзой. Другими известными образцами стиля второй Империи является Дворец правосудия архитектора Джозеф-Луи Дык (1862-68); Дом торговли Антуана-Николя Байи (1860—1865), Театре Шатле (1859—1862) и театр де ла Виль на площади Шатле.

Карта и вид Парижа резко изменились в правление Наполеона III и барона Османа. Осман снес узкие улочки и средневековые дома в центре города (включая дом, где он родился) и заменил их широкими бульварами, крупными жилыми зданиями, все одинаковой высоты (двадцать метров до карниза или пять этажей, на бульварах и четыре на узкие улицы), с фасадами в едином стиле из кремового камня.

Он завершил ось Восток-Запад центра города, по улице Риволи, начатой Наполеоном, построил новую ось Север-Юг, Бульвар-де-Себастополь, прорезал широкие бульвары на правом и левом берегу реки Сены, в том числе на бульваре Сен-Жермен, бульваре Сен-Мишель, построил Церковь Сент-Огюстен.

Центральным элементом нового района города стало здание новой Парижской оперы, спроектированное Шарлем Гарнье.

Чтобы создать зелёную зону и зону отдыха для жителей города, Осман обустроил новые парки, Булонский лес, Венсенский лес, Парк Монсури и Парк Бют-Шомон, а также множество небольших парков и скверов. Осман также построил новый водопровод и канализацию, посадил тысячи деревьев вдоль бульваров. [4]

Культовая архитектура. Стили неоготики и эклектики

С 18 века в Парижской религиозной архитектуре господствовал неоклассический стиль. Первой неоготической церковью была базилика святой Клотильды. Во время Второй Империи, архитекторы стали использовать металлические каркасы в сочетании с готическим стилем. Самым крупным новым храмом, построенным в Париже во время Второй Империи была церковь Святого Августина (1860—1871), архитектор Виктор Baltard. Конструкция храма опиралась на чугунные колонны.[4]

Железнодорожные вокзалы и коммерческие объекты

Промышленная революция и экономический рост в Париже требовал развитой городской инфраструктуры, в частности, железнодорожных станций, которые считались воротами в город. Железные скелеты новых станций скрывались изящными фасадами. В Северном вокзале Парижа архитектора Jacques-Ignace Hittorff (1842—1865) была стеклянная крыша с чугунными колоннами высотой тридцать восемь метров, фасад был красиво оформлен, облицован камнем и украшен статуями, представляющими города, обслуживаемые железной дорогой.

Железо и стекло использовалось и при строительстве нового Центрального рынка Парижа, Ле-Аль (1853—1870). Ансамбль рынка сложен их огромных железных и стеклянных павильонов, разработанных архитектором Виктором Бальтар (1805—1874). Архитектор Анри Лабруст (1801—1875) использовал железо и стекло для строительства читального зала для Национальной библиотеки Франции. [54]

ХХ век

С начале 20 века архитектура Парижа развивалась по пути сильного декорирования зданий. Этот стиль, созданный в связи с требованиями санитарно-гигиенических норм, пришелся по душе архитектору Гимару, развивавшему идеи дешевого жилья. Другие архитекторы создали свои варианты социального жилья. Это ступенчатые дома (архитектор Соваж), Дом-убежище Армии спасения в Париже (архитектор Ле Корбюзье), улица с авангардистским декором (архитектор Малле-Стивенс). Монументальной архитектуре Парижа также нашлось место — накануне Второй мировой войны она заняла холм Шайо[29].

Стиль Прекрасной эпохи (1871—1913)

Архитектура Парижа, созданная в стиле Прекрасной эпохи, между 1871 и в началом Первой Мировой войны в 1914 году, была известна своими разными стилями, начиная от стиля изящных искусств, Нео-византийскго, Нео-Готики до стиля модерн и Арт-деко. Это время отметилось в архитектуре богатым убранством и творческим использованием новых и традиционных материалов, включая железо, листовое стекло, цветную плитку и железобетон.

Парижская Всемирная выставка

За падением Наполеона III в 1871 году и временем третьей Республики последовала Парижская Коммуна (март-май 1871). В последние дни Коммуны, когда французские войска занимали город, коммунары рушили колонны на Вандомской площади, сожгли ряд парижских достопримечательностей, в том числе Дворец Тюильри 16-го века, Отель-де-Виль 17-го века, Министерство юстиции, Счетную палату, Государственный Совет, Дворец Почетного легиона, Министерство финансов и другие. Интерьер Дворца Тюильри им был полностью разрушен, но стены устояли. Новая власть решила, что эти здания являются символом монархии. Позднее большинство зданий было восстановлены в первоначальном виде. Чтобы отпраздновать восстановление города парижане провели у себя первую из трех всемирных выставок, которая привлекла в Париж миллионы посетителей и обогатила архитектуру города.

  • Парижская Всемирная выставка 1900 размещалась на правом и левом берегах Сены. Это дало Парижу три новых строения; Большой дворец, Малый дворец и мост Александра III. Изящный фасад Гран-Пале (1897—1900), разработанный архитекторами Анри Deglane, Шарль Жиро, Альбер Луве и Альберт Томас сочетал в себе неоклассические стили Людовика XIV и Людовика XV. Огромное внутреннее пространство дворца со стеклянной крышей держалось на тонких железных опорах. Для Малого дворца (1897—1900) архитектора Шарль Жиро были заимствованы элементы архитектуры итальянского Ренессанса и французского неоклассицизма, его декоративные элементы заимствованы от Дома инвалидов, отелей на Площади Согласия и дворцовых конюшен Шантийи Джин Обера. Его интерьер был более революционным, чем интерьер Большого дворца; Жиро для создания винтовой лестнице использовал железобетон и железо, яркое освещенние галерей. Стиль этих двух зданий влиял на архитектуру Парижа для жилых и коммерческих зданий до 1920 года. [55]

Стиль модерн стал самым популярным в Прекрасную эпоху. С этим стилем связана архитектура станций Парижского метро, подъездов архиттектора Гектора Гимарома и некоторых зданий, в том числе Кастель города тур (1898). [24] Энтузиазм строительства в стиле модерн продержался не долго; в 1904 г. стиль оформления входа в метро на Площади оперы был заменен на классический. В 1912 году все входы в метро были заменены на функциональные без отделки.[30]

Религиозная архитектура

С 1870-х и до 1930-х годов наиболее популярным стилем для Парижских церкви был романо-византийский стиль; примером является Базилика Сакре-Кёр архитектора Поля Абади. Строительство храма длилось весь период Прекрасной эпохи с 1874 по 1913 год тремя разными архитекторами. Он строился по образцу романских и византийских храмов раннего средневековья. Стиль также проявился в церкви Нотр-Дам д’Отей архитектора Эмиля Vaudremer (1878—1892), церкви Сен-Доминик Леона Gaudibert (1912—1925). Храм был выдержан в стиле византийских церквей и имел огромный центральный купол. Первым храмом в Париже, построенным из железобетона был Сен-Жан-де-Монмартр на 19 Рю де abbesses у подножия Монмартра, архитектор Анатоль де Бодо, ученик Эжена Виоле-Ле-Дюк. [4]

Магазины и офисные здания

В 1852 году в Париже был построен первый современный универмаг. В нём работало 1 825 сотрудников, доход составлял более 20 миллионов франков. В 1869 году здесь начали строить большие магазины с железным каркасом, центральным внутренним двором. Новые здания стали образцом для универмагов по всему миру.[31] Были построены Au Bon Marché ; в 1866 году — Bazar de l’Hotel de Ville (BHV), в 1865 году — Au Printemps; Ла-Шапель — в 1870 году, «Галери Лафайет» — в 1895 году. Все новые магазины имели большие окна, чтобы обеспечить максимум естественного света в каждой секции. [60] Между 1903 и 1907 годами архитектор Франц Журден создал интерьер и фасад нового здания Ла-Шапель.[61]

Безопасный лифт был изобретен в 1852 году конструктором Элиша Отис. Лифт позволил строить высокие офисные здания. Первый небоскреб был построен в Чикаго Луи Салливаном в 1893—1894 годах, но Парижские архитекторы этого времени и их клиенты мало интересовались строительством высоких офисных зданий. Париж был банковской и финансовой столицей континента, в нём уже в 1889 году было построено самое высокое сооружение в мире — Эйфелева башня. Парижане не хотели менять привычный городской пейзаж. [62]

В новых офисных зданиях стиля Прекрасной эпохи часто использовали сталь, листовое стекло, лифты и другие новые архитектурные технологии, но они были спрятаны внутри неоклассических каменных фасадов, здания соответствовали высоте другим зданиям.

Железнодорожные станции

Прекрасная эпоха была золотым веком Парижских железнодорожных станций; они служили воротами города для приезжих. Новый Лионский вокзал был построен Мариусом Тудором в 1895—1902 годах с максимальным использованием стекла и железа в сочетании с живописной колокольней и изящными украшениями фасада. Вокзал Орсе (ныне музей Орсе был первым вокзалом в центре города, построенном на месте бывшего Министерства финансов, уничтоженного Парижской Коммуной. Он был построен в 1898—1900 годах как дворец изящных искусств по проекту архитектора Виктора Laloux. [4]

Жилая архитектура и изящные искусства в стиле модерн

Частные дома и жилые здания времени Прекрасной эпохи строились либо в стиле Нео-реннесанса либо в неоклассическом стиле или смеси этих двух стилей. Хорошим примером является Отель de Choudens (1901) архитектора Шарля Жиро, построенного для клиента, который хотел иметь дом в стиле Малого дворца, что Жиро и сделал. Многоквартирные дома этого времени претерпели изменения в интерьерах; появились лифты, квартиры состоятельных жителей переехали с первого этажа на верхний этаж. Изменилась отделка зданий. Ээкстравагантным примером является жилой дом по 27-29 набережной Анатоль-Франс в 7-м округе Парижа (1906), который пророс обилием башенок, шпилей и декоративных арок, что стало возможным благодаря использованию железобетона.[4] В 1898 году прошел конкурс на новые фасады. Победителем был Эктор Гимар, который для оформления здания Кастель (1895—1898]] использовал стиль Модерн. Фасад был вдохновлен работой бельгийца Виктора Орта; в фасадах он использовал элементы средневековой архитектуры, криволинейные мотивы с растениями и цветами. Орта разрабатывал каждую деталь дома, включая мебель, обои, дверные ручки и замки. Успех привели Гимара к выбору дизайна входа станции нового Парижского метро. В 1901 году в конкурсе фасада победил более экстравагантный архитектор Жюль Lavirotte, который спроектировал дом Александр Биго с использование керамической отделки. Фасад здания был полностью покрыт декоративными керамическими скульптурами. Популярность модерна продолжалась не долго; последним Парижским зданием в стиле Гимара был его собственный дом на 122 Авеню Моцарта (1909—1913).[32]

Соревнование между арт-деко и модернизмом (1919—1939)

Арт-Деко

Стиль модерн был на пике славы в Париже с 1898 года, но вышел из моды к 1914 году. Стиль Арт-деко, появившийся незадолго до войны, стал доминирующим для крупных зданий между мировыми войнами. Основным строительным материалом нового стиля был железобетон. В зданиях господствовали горизонтальные линии, с рядами эркеров и балкончиками, они часто имели классические черты, такие как ряды колонн с яркой современной формой; орнамент был сведен к минимуму; скульптуры и орнамент использовались на резной каменной доске на фасаде. [24]

Ведущими сторонниками стиля Ар-деко были Огюст Перре и Анри Соваж. Пере оформил в 1913 году Театр Елисейских Полей, первое арт-деко здание в Париже. Его основными достижениями в период между войнами были здания Мобайлер Национальной (1936) и Музей общественных работ (1939). Соваж расширил Ла-Шапель универмаг в 1931 году, сохраняя элементы Арт-нуво интерьеров и фасадов, придавая ему арт-деко форма. Он экспериментировал с новым, более простые формы многоквартирных домов, в том числе ступенчатые здания, создавая террасы на верхних этажах и крытой бетонной поверхности с белая керамическая плитка, напоминающая камень. Он также был пионером в использовании быстровозводимых строительных материалов, снижение затрат и сроков строительства.

Связанные моды в Париже между войнами был pacquebot стиль, здания, которые напоминали океанские лайнеры периода, с гладкими белыми фасадами, закругленными углами, белыми фасадами и морских перила. Они часто строились на узкой части земли, или на углах. Одним из примеров является дом 3 на бульваре Виктор в 15-м округе, построен в 1935 году.

Выставочная архитектура

От международных выставок 1920-х и 1930-х годов осталось несколько памятников архитектуры. В 1925 году экспозиция декоративно-прикладного искусства размещалась в нескольких современных зданиях, российские павильоны, арт-деко Павийон-дю оформленных по Ruhlmann и Павийон-д’сетки в горошек на Ле Корбюзье, но все они были снесены, когда выставка закончилась. Арт-деко здание колониальной выставки 1934 года выжило; музей колоний в Ла-порт Doréé архитектора Альберта Laprade представлял собой здание длиной 89 метров с колоннадой и передней стеной, полностью покрытой барельефами Альфреда Janniot с видами животных, растений и культур французских колоний. Интерьер был наполнен скульптурами и фресками, которые также сохранились. В этом здании в настоящее время находится Музей истории иммиграции.

Павильон СССР на Международной выставке современных декоративных и промышленных искусств 1925 года в Париже был построен по проекту архитектора-модерниста К. С. Мельникова. Он стал одним из первых осуществлённых новаторских произведений как в советской, так и в мировой архитектуре XX века. Павильон представлял собой двухэтажное здание. Часть площади наружных стен была остеклена. Прямоугольное здание перерезалось по диагонали открытой лестницей, над которой было сооружено перекрытие в виде наклонных плит. Справа от лестницы была сооружена вышка-мачта с серпом и молотом и буквами СССР.

Парижская Международная выставка 1937 года, проходившая накануне Второй Мировой войны не пользовалась успехом. Два её крупнейших национальных павильона гитлеровской Германии и СССР стояли лицом друг к другу на центральной набережной. Другой экспонат выставки — бывший музей общественных работ (1936—1948) на проспекте Ене, архитекторы Огюст Перре и Густава Перре, имел внушительное ротонды и конференц-зал с неоклассическим фасадом, все было построено из железобетона. После войны он был преобразован в штаб-квартиру французского экономического, социального и экологического Совета. [4]

Жилая архитектура

Архитектор Огюст Перре с 1904 года строил здания в в современном жилом стиле. Архитектор Шарля-Эдуара Жаннере-Гри, более известный как Ле Корбюзье. пошел дальше, проектировав дома в геометрических формах, лишенные каких-либо украшений. В возрасте двадцати одного года работала помощником в офисе Перре. В 1922 году он открыл свой собственный архитектурный офис со своим двоюродным братом Пьером Жаннере в 1922 году и построили некоторые из его первых домов в Париже, в частности, Вилья-Ла-Рош на 10 квадратных дю Доктор-Бланш в 16-м округе, построенный по швейцарской фармацевтической магната. Построен в 1923 году, он ввел элементы находятся во многих Корбюзье более поздних зданий, в том числе белые бетонные стены, был построен в 1923 году, и представил многие темы нашли Корбюзье в более поздних работах, в том числе внутренний пандус между уровнями, и горизонтальными полосами окон. Он также проектировал мебель для дома. Роберт Маллет-Стивенс аналогичной модерн, состоящий из геометрических фигур, перегородки из стекла, и отсутствие орнамента. Он построил студию и резиденции с большой стеклянной стены и винтовая лестница за стеклом дизайнер Луи Barillet на 15 квадратных Вердженнес (15-й округ) и построен ряд домов для художников, каждый из которых отличается, на то, что сейчас известно, как ру Малле-Стивенса в 16-м округе. Один из самых ярких домов 1920-х годов стоял дом художника Тристан Тцара 15-авеню Жюно в 18-м округе Парижа. Проекту австрийского архитектора Адольфа Лооса. Интерьер был полностью ненормированный; все номера разного размера и на разном уровне. Ещё один необычный дом был Мезон де Верре или «стеклянный дом» по состоянию на 31 улице Сен-Гийом в 7-м округе Парижа, построенный для доктора Dalace по Пьер Chareau, с Бернардом Bijvoet (1927-31). Он был сделан полностью из кирпича из стекла, поддерживаемых металлическим каркасом. [69]

Модернистские здания, построенные в 1920-х и 1930-х годах были сравнительно редки. Наиболее характерные парижские жилой архитектора 1920-х годов был Мишель Ру-шпиц, который был построен ряд крупных элитных многоквартирных домов в 1920-х и 1930-х годов, в основном в 6-м и 7-м округах. Здания были построены из железобетона, а также и были белые стены, часто сталкиваются с камнем, и горизонтальные ряды из трех-столкнулась с эркером, модернизированная версия Осман многоквартирных домов на той же улице.[4]

Государственное жилье

В начале 1919 года, после окончания Первой Мировой Войны, французское правительство инициировало программу строительства государственного жилья, особенно на пустующих землях бывших городских укреплений. Новые здания назывались HBM или habitations à Бон Марше (недорогие резиденции). Новые здания строились на севере, востоке и юге города, в то время как более дорогой вид жилья строился к западу от города. Новые здания были построены из бетона и кирпича. На первых зданиях было много декоративных элементов, особенно на крышах (бетонные беседки и др.). Декоративная отделка со временем уменьшалась, кирпич сменялся железобетоном. [4]

Религиозная архитектура

В Париже было несколько новых церквей, построенных между войнами в различных стилях. Церковь дю Сент-Эспри, (1928—1932), разработанная Полем Турнон и расположена на проспекте 186 станция метро «домениль» в 12-м округе, имеет современный внешний вид, изготовлена из армированного бетона, покрыта красным кирпичом. Имеет современную колокольню высотой в 75 метров. Гласной её особенностью является огромный купол диаметром 22 м, его дизайн, как на базилике Сакре-Кер, был вдохновлен Византийскими церквями, интерьер был украшен фресками нескольких известных художников, в том числе Мориса Дени. В церкви Сен-Пьер-де-Шайо на 31 авеню Марсо (16-го), разработанной Эмилем Буа (1932—1938) имеются башни и массивныый романский вход.[33] Церковь Сент-Одиль на 2 Авеню Стефан-Малларме (17-й округ), архитектора Жак Баржи (1935-39) имеет один неф, три Нео-византийских купола и высокую колокольню.[4]

Большая мечеть Парижа была одним из наиболее необычных зданий, построенных в этот период. Она предназначалась для поминания мусульманских солдат из французских колоний, павших за Францию во время войны. Мечеть была построена по проекту архитектора Мориса Троншен-де-Люнеля с помощью мастеров из Северной Африки. Проект финансировался Национальным собранием Франции в 1920 году. Её строительство началось в 1922 году и было завершено в 1924 году и посвящено президенту Франции Гастону Думергу и Султану Марокко Мулаю Юсефу. Мечеть построена в «испано-мавританском» стиле, её дизайн и в значительной степени создан под влиянием большой мечети Феса в Марокко. [24]

После Второй Мировой войны (1946—2000)

Триумф модернизма

После Второй Мировой Войны модернизм стал официальным стилем для общественных зданий. Это было модно и дешевле построить. Здания были спроектированы так, чтобы показать свою функцию, используя простые геометрические формы, с минимальным количеством орнамента и украшений. Обычно они были сконструированы так, что в каждом офисе были свои окна. Материалом строительства был железобетон, алюминиевые панели и стекло. Термин «Дворец» использовавшийся для многих довоенных общественных зданий был заменен на более скромный «Мезон», или «дом». В новостройках не существовало практически ничего специфически французского; они напоминали модернистские здания в США и других частях Европы.

Среди первых известных общественных зданий были Maison de la Radio, штаб-квартира французского национального радио и телевидения, расположенного у реки Сены в 16-м округе, архитектор Генри Бернард (1952—1963). Бернард учился в школе изящных искусств, завоевал Гран-При Рима, стал главой Академии изящных искусств. Он с энтузиазмом строил здания в новом стиле. Здание Maison de la Radio состояло из двух круглых зданий установлены один внутри другого; внешний круг с видом на реку, с тысячей отделений; внутренний круг состоял из студии и 68-метровой башни в центре. [34]

Другими крупными общественными зданиями в монументальном стиле модерн были Штаб-квартира ЮНЕСКО, культурный центр Организации Объединенных Наций на площади Фонтенуа в 7-м округе Парижа, архитекторы Марсель Брейер, Бернард Zehrfuss и Пьер Луиджи Нерви (1954—1958). Здание имеет вид треноги из монолитного железобетона, с садами между крыльями. [4] Штаб-квартира французской Коммунистической партии (19-й округ), спроектирована архитектором Оскаром Нимейером, который только что закончил проектирование Бразилиа, новой столицы Бразилии города. Здание строилось с 1969 по 1980 год и представляет собой плавно изогнутый семиэтажный административный корпус, сообщающийся с башней. Зал рядом со зданием был наполовину заглублен под землю и покрыт бетонным куполом. Выбор изогнутой формы обусловлен стремлением архитектора как к повышенной пластической выразительности, так и стремлением закрыть вид с площади вид на соседние ветхие сооружения. [34]

Президентские проекты

В 1970-е годы президенты Франции стали инициировать крупные архитектурные проекты, которые бы стали их наследием, напоминающими о них после того как они покинут свой пост. Первым был Жорж Помпиду, известный поклонник и покровитель современного искусства. В 1974 году был построен Центр Помпиду. Проект здания был разработан архитекторами Ренцо Пиано и Ричардом Роджерсом. Здание интересно тем, что все механические функции вынесены наружу. Это цветные трубы, воздуховоды и эскалаторы. Архитектурными проектами его преемника, Жискара д’Эстена была перестройка музея Орсе, Центральный железнодорожный вокзал был преобразован в музей, посвященный французскому искусству 19-го века (1978—1986). Городок науки и промышленности (1980—1986) в Ла-Виллет в 19-м округе Парижа содержит геодезический шар диаметром 36 метров из полированной нержавеющей стали. [4]

Президент Франции Франсуа Миттеран (1981—1995) за четырнадцать лет пребывания у власти имел достаточно времени, чтобы завершить больше проектов, чем любой президент со времен Наполеона III. Он завершил проекты, начатые Жискар д’Эстеном и построил Институт арабского мира по проекту архитектора Жана Нувеля; Большую арку в Дефанс датского архитектора Йохана Отто фон Спрекельсена, здание в виде гигантской церемониальной арки, здание Опера Бастилия, архитектора Карлоса Отта, открытое 13 июля 1989 года, накануне двухсотлетия французской революции, новое здание для министерств экономики и финансов, в районе Берси (12-й округ), массивное здание рядом с Сеной, напоминающее одновременно ворота в город и огромный мост к реке, проект Павла Chemetov и Боря Уидобро (1982—1988). Его последний проект включал группу из четырёх зданий в форме книг Национальной Библиотеки Франции, архитектор Доминик Перро (1989—1995). Книги хранились в башнях, а читальные залы были расположены под террасой между домами, с окнами, выходящими в сад. [35][36]

Башни

До 1960-х годов в Париже не было никаких высотных зданий, кроме Эйфелевой башни; высота зданий ограничивалась тридцатью пятью метрами. С 1958 года, в рамках пятой Республики, правила начали меняться. Первая высокая башня была построена в 1961 году для многоквартирного дома в 13 округе Парижа. Это было здание в двадцать два этажа, высотой около шестидесяти метров. С 1960 по 1975 год в Париже было построено около 160 новых зданий выше пятнадцати этажей. Большинство из них было высотой около ста метров. [79]

Здание штаб-квартиры для «Эйр Франс» было спроектировано высотой в 150 метров, в 1959 году его высота по проекту была увеличена до 170 метров. В 1965 году высота здания по проекту была снижена, чтобы его не было видно от эспланады дома инвалидов. В 1967 году префект Парижа, представляющий правительство Президента де Голля, отменил решение городского совета и поднял высоту до двухсот метров, чтобы там было больше офисной площади. Новый дом, построенный в 1969—1972 года стал самым высоким зданием в черте города.[80]

Рост числа небоскребов в Париже вызвал сопротивление со стороны Парижского населения. В 1975 году президент Жискар д’Эстен объявил мораторий на строительство новых небоскребов внутри города. В 1977 г. в Париже было введено ограничение высоты на здания в двадцать пять метров в центре Парижа и в 31 метров на окраинах города. [4] Строительство небоскребов продолжается вне Парижа, в частности, в новом деловом районе Ла-дефанс.

Государственное жилье

Первое социальное жилье появилось в Париже в середине девятнадцатого века появилось[37]. Социальные дома строились из дешевых материалов и представляли собой многоквартирный дом на сотни семей.

После войны Париж сталкивался с острой нехваткой жилья; большая часть жилья в городе датировалась 19-м веком и была в ужасном состоянии. Только две тысячи новых зданий были построены между 1946 и 1950 годами. Их число возросло до 4,230 в 1951 году и более 10 000 — в 1956 году. Новые жилые микрорайоны возводились очень быстро и представляли собой нагромождение бетонных домов с редкими башнями. Со временем большинство из них было снесено.

Управление муниципального жилья города Парижа приобрело дешевые участки по краям города. В 1961 году, когда земли в городе были застроены, муниципалитет стал покупать земли в пригородах Парижа. Первые послевоенные социальные здания были относительно низкими — в три или четыре этажа. В середине 1950-х годов в городе стало появляться много больших зданий. Обычно 200—300 квартир объединялись в кластеры, которые располагались на некотором расстоянии от магазинов и общественного транспорта. Их занимали семьи, которые жили там в 1950-х и начале 1960-х годов, но в последующие годы они были заселены иммигрантами. [4]

В настоящее время жилые здания причудливых форм и ярких цветов вписываются в общий архитектурный ансамбль районов Парижа, в рельеф окружающей местности.

Современная архитектура (2001- …)

Современный Париж разделен на округа, обозначаемые цифрами. Всего в городе 20 округов. Каждый округ разделяется на четыре квартала, всего в городе 80 административных кварталов. В городе проводится постоянное обновление: строятся административные здания, отели и жилые комплексы. Все крупные общественные и жилые комплексы столицы обеспечиваются подземными гаражами.

Парижская архитектура с 2000 года разнообразна и без единого доминирующего стиля. В сфере строительства зданий музеев и памятников наиболее известен архитектор Жан Нувель. Его первыми работами в Париже были Институт арабского мира (1982—1987) и здание Фонд Картье (1992—1994), которое имеет стеклянный экран между корпусом и улицей. В 2006 году он завершил строительсво музея на набережной Бранли — президентский проект Жака Ширака. В музее представлена культура Азии, Африки и Америки. Фасад здания покрыт живыми растениями. В 2015 году он завершил строительство Парижского Симфонического зала в Ла-Виллет. [38]

Американский архитектор Фрэнк Гери также внес заметный вклад в Парижскую архитектуру, построив культурный центр в Берси (1994), здание Фонда «Луи Виттон», музей современного искусства Булонский лес.

Постмодернизм

Постмодернизм французской архитектуры отдает предпочтение визуальным ощущениям зрителя. Самыми известными архитекторами этого стиля являются Жан Нувель и Доминик Перро. В этом стиле были построены здания:

  • Отель Berlier архитектора Доминика Перро (1986—1989) в 13 округе Парижа представляет собой блок из стекла. Перро также спроектировал новую французскую Национальную библиотеку. Построенный библиотечный комплекс, представляет собой четыре высотные башни, каждая в форме раскрытых книг[39]. При сооружении книгохранилища под землей было вынято грунта больше, чем при строительстве атомной электростанции.
  • Штаб-квартира газеты «Монд» в 13 округе разработана архитектором Кристианом де Портзампарк (2005). Здание имеет фасад, напоминающий раскрытую газету.
  • Административное здание французского Министерства культуры архитекторов Фрэнсиса и Фредерика Солер Druot (2002—2004) имеет фасад, полностью покрытый декоративной металлической сеткой.
  • Отель Фукетс в 8 округе Парижа разработан архитектором Эдуардом Франсуа.

Экологическая архитектура

Важной темой Парижской архитектуры 21-го века была экологическая архитектура.

  • В 2004 году было построено здание «Цветок-Башня», расположенное в 17-м округе Парижа (архитектор Эдуард Франсуа). Здание покрывает живая листва бамбука. Растения стоят в бетонных горшках по краям террасы на каждом этаже и поливаются автоматически.
  • Фасад здания ресторана университета в 6-м округе, построенного в 1954 году, был перестроен архитектором Патриком Може с целью лучшей теплоизоляции.
  • Корпус общежития для бездомных разработан архитектором Эммануэлем Саади в 2011 году. Здание, расположенное на набережной де Вальми в 10-м округе Парижа, покрыто фотоэлектрическими панелями для генерации солнечной электроэнергии. [84]

Перестройка

Важной тенденцией в Парижской архитектуры 21-го века стала перестройка старых промышленных или коммерческих зданий для новых целей. Эта тенденция по-французски названа «reconversions» или «перестройка». Среди перестроенных зданий были:

  • Большое зернохранилище и мельница в 13-м округе были перестроены в 2002—2007 годах в здания общежитий Университета Париж Дидро. Архитекторами работ были Николя Мишлен и Руди Риччиотти.
  • Док для лесоматериалов и большой склад, построенный перед первой мировой войной вдоль реки Сены были перестроены в 2005—2008 годах в Центр моды и дизайна. Архитекторами работ были Якоб и МакФарлейн. [4]
Панорама Парижа с Эйфелевой башни демонстрирует многообразие стилей в архитектуре города

Государственное жилье

С 1980-х годов при строительстве жилищного фонда, в Париже пытались избежать однообразной застройки, используя живописные архитектурные детали, разнообразные стили, цветовое оформление, мелкие мини-кварталы. Новый стиль называется фрагментация. В этом стиле впервые строили архитекторы Кристиан де Портзампарк и Фредерик Борель. Только в одном комплексе на улице Пьер-Rebière в 17-м округе на 180 квартир работали девять различных команд архитекторов. [86]

Русская архитектура в Париже

Русские издавна проживали в Париже, в XIX веке их количество перевалило за тысячу. Церковь при русском посольстве в Париже, размещавшаяся на съемных квартирах, стала тесной.

В 1847 году Иосифом Васильевым началось проектирование новой церкви, на что Наполеон III дал согласие. Царь Александр II пожертвовал на строительство храма около 150 000 франков золотом. Строительство храма продолжалось с 1847 по 1861 год. Архитекторами храма стали Роман Иванович Кузьмин и Иван Васильевич Штром.

Собор Святого Александра Невского был построен в византийском стиле в виде греческого креста[40]. Лучи креста заканчивается апсидой. На апсидах построены башенки с пятью куполами, символизирующими Христа с 4-мя евангелистами. Центральный купол имеет высоту 48 метров. В византийский стиль выполнено внутреннее убранство и росписи храма. На фасаде храма М. Герцели выложил мозаику с изображением «Благословляющего Спасителя на троне», являющейся копией мозаики храма Святого Аполлинария в Равенне.

В настоящее время в Париже расположены русские храмы: Собор Святого Александра Невского (12, rue Daru) и Храм Знамения Божией Матери (87, boulevard Exelmans), Церковь Святого Серафима Саровского Константинопольского патриархата; Храм Воскресения Христова Храм Знамения Божией Матери (87, boulevard Exelmans) русской Зарубежной церкви; Храм Трех Святителей (5, rue Petel), Храм Воскресения Христова (8, rue des Bigots), Храм Святой Троицы и Святых Новомучеников (16, rue Michel-Ange), Храм Трёх Святителей, Храм в честь Пресвятой Троицы и Новомучеников и исповедников российских в Ванве[41] и др. Московского патриархата[42].

В Париже с 2013 года строится Свято-Троицкий собор и русский духовно-культурный центр, архитектор Жан-Мишель Вильмотт. Окончание строительства ожидается в 2016 году. В состав центра войдут храм Святой Троицы Корсунской епархии Русской православной церкви, российско-французская начальная школа на 150 учеников, выставочный центр и здания епархиального управления с концертным залом, жильем для священников и сотрудников культурной секции посольства[43].

Наука

В период между войнами 1918—1945 годов во Франции формируется градостроительная наука. В отличие от градостроительного искусства, она становится основой современного градоустройства. По закону Корнюдэ 1919 года любой населенный пункт с количеством жителей более 10 тыс. человек обязан был иметь план устройства и развития.

В это время во Франции создаются научные учреждения и учебные заведения по архитектуре и градостроительству. Возникают градостроительные общества, издаются журналы.

В 1925 году во Франции был представлен проект Ле Корбюзье реконструкции центральной части Парижа («План Вуазен»), затем под руководством архитектора Анри Проста была разработана схема планировки «Большого Парижа» (1932—1941 гг.). Не реализованный проект определял развития территорий города, определял пять районов, в которых подлежали охране исторические памятники.

После Второй мировой войны во Франции разрабатывалось множество проектов «уничтожающих» архитектуру. Это были проекты домов, подвешенных на металлических тросах, во врытых в землю, домов-автомобилей, «летающих» домов и др.

В 50-е годы здесь возник АТBАТ, Atelier des båtisseurs (мастерская строителей) — исследовательский центр архитекторов, инженеров и градостроителей, занимающийся проблемами французской архитектуры. В центре работали архитекторы В. Бодянский, А. Воженский, Ж. Кандилис, Р. Анжер, П. Пуччинелли и др. В это время в Париже начинают строиться большие ансамбли, комплексы зданий. К лучшим ансамблям зданий в Париже послевоенного времени относится жилой комплекс на 6 тыс. жителей Марли-ле-Гранд-Терр (1958—1960), архитекторы М. Лодс, В. Бодянский, Ж. Оннегер.

В настоящее время во Франции действует Академия изящных искусств с отделением архитектуры. C 2002 года президент академии — архитектор Yves Boiret.

Учебные заведения

Первая Королевская академия архитектуры была создана во Франции ещё в 1671 году. В настоящее время во Франции работают около 20 государственных архитектурных школ, Страсбургская инженерная школа (архитектурный факультет), Национальная архитектурная школа Нормандии[44], Высшая национальная школа изящных искусств[45], Высшая школа ландшафтной архитектуры в Версале[46] и другие учебные заведения.

См. также

Напишите отзыв о статье "Архитектура Парижа"

Примечания

  1. 1 2 Fierro, 1997.
  2. Texier, 2004.
  3. Brochure of the Church of Saint-Germain-des-Prés, 2015
  4. 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 Texier, 2012.
  5. 1 2 Delon, 2000.
  6. Пилявский и Лейбошиц, 1968, с. 20, 30-31.
  7. Ayers, 2004, с. 10.
  8. Поляков, 2013, с. 442.
  9. Пилявский и Лейбошиц, 1968, с. 31.
  10. Василенко, 2014, с. 426, 433.
  11. Ayers, 2004, с. 10-11.
  12. Moffett, Fazio & Wodehouse, 2003, с. 341.
  13. Baridon, 2008, с. 9.
  14. Texier, 212.
  15. 1 2 3 4 Renault, 2006.
  16. Texier, 2102.
  17. Sarmant, Thierry, ‘’Histoire de Paris’’, pp. 117—118
  18. Antoine, 1989.
  19. Daniel Roche. [books.google.com/books?id=Ct-vURCb2BYC&pg=PA10 The People of Paris: An Essay in Popular Culture in the 18th Century]. — U. of California Press, 1987. — P. 10.
  20. Louis-Sébastien Mercier. [books.google.com/books?id=uIceJv8ct40C&pg=PA21 Paris: Including a Description of the Principal Edifices and Curiosities of that Metropolis]. — 1817. — P. 21.
  21. Héron de Villefosse, René, ‘’Histoire de Paris’’, p. 303
  22. 2012, Texier.
  23. Héron de Villefosse, 1958.
  24. 1 2 3 4 Sarmant, 2012.
  25. Fierro, 2003.
  26. Beatrice de Andia (editor), Paris et ses Fontaines, de la Renaissance a nos jours, Collection Paris et son Patrimoine, Paris, 1995
  27. 1 2 Héron de Villefosse, 1959.
  28. Fierro, 1996.
  29. [ru.rfi.fr/frantsiya/20160217-kholmy-parizha-shaio Холмы Парижа (Шайо)]
  30. Marchand, 1993.
  31. [www.culture.gouv.fr/culture/actualites/celebrations2002/bonmarche.htm Naissance des grands magasins : le Bon Marché (by Jacques Marseille, in French, on the official site of the Ministry of Culture of France]
  32. Lahor, 2007.
  33. Dumoulin, Aline, Églises de Paris (2010), Éditions Nassin, ISBN 978-2-7072-0683-1, pages 166—167.
  34. 1 2 Lemoine, 2000.
  35. Texier.
  36. Bezbakh, 2004.
  37. [www.jjc.ru/livestream/Pages/municipal-nye-metry-v-evrope-poluchit-nelegko-zato-zhit-komfortno Муниципальные метры в Европе: получить нелегко, зато жить комфортно]
  38. Poisson, 2009.
  39. [img-fotki.yandex.ru/get/9833/114691520.48/0_9e55e_3f660b5b_XL.jpg Национальная библиотека Франции]
  40. [www.palomnik.de/SoborAleksandraNevskogo_ist.htm Собор Александра Невского в Париже]
  41. [www.cerkov-ru.eu/item/hram-v-chest-presvyatoj-troitsy-i-novomuchenikov-i-ispovednikov-rossijskih-v-vanve Храм в честь Пресвятой Троицы и Новомучеников и исповедников российских в Ванве]
  42. [www.annonces-rus.com/partners/church.html Церкви, храмы в Париже и пригородах Парижа]
  43. [enir.ru/?p=3046 Проект строительства российского православного центра в Париже не остановлен]
  44. [www.rouen.archi.fr/ Национальная архитектурная школа Нормандии]
  45. [www.paris-belleville.archi.fr/ Высшая национальная школа изящных искусств]
  46. [www.versailles.archi.fr/index.php?action=en Высшая школа ландшафтной архитектуры в Версале]

Литература

  • Antoine Michel. Louis XV. — Fayard, 1989.ISBN 2-213-02277-1.
  • Bezbakh Pierre. Petit Larousse de l'histoire de France. — Larousse, 2004.ISBN 2-03505369-2.
  • Combeau Yvan. Histoire de Paris. — Paris: Presses Universitaires de France, 2013.ISBN 978-2-13-060852-3.
  • Delon Monique. La Conciergerie. — Éditions du Patrimoine, 2000.ISBN 978-2-85822-298-8.
  • de Finance Laurence. La Sainte-Chapelle. — Éditions du Patrimoine, 2012.ISBN 978-2-7577-0246-8.
  • Fierro Alfred. Histoire et dictionnaire de Paris. — Robert Laffont, 1996.ISBN 2-221-07862-4. }
  • Héron de Villefosse René. Histoire de Paris. — Bernard Grasset, 1959.Bernard Grasset.
  • Lahor Jean. L'Art Nouveau. — Baseline Co. LTD, 2007.ISBN 978-1-85995-667-0. }
  • Lemoine Bertrand. Guide d'architecture - France 20th century. — Picard, 2000.Picard.
  • Marchand Bernard. Paris, histoire d'une ville (XIX-XX siecle). — Éditions du Seuil, 1993.ISBN 2-02-012864-0. }
  • Poisson Michel. 1000 Immeubles et monuments de Paris. — Parigramme, 2009.
  • Plum Gilles. Paris architectures de la Belle Époque. — Éditions Parigramme, 2014.ISBN 978-2-84096-800-9. }
  • Renault Christophe. Les Styles de l'architecture et du mobilier. — Editions Jean-Paul Gisserot, 2006.ISBN 978-2-877474-658. }
  • Sarmant Thierry. Histoire de Paris: Politique, urbanisme, civilisation. — Editions Jean-Paul Gisserot, 2012.ISBN 978-2-755-803303. }
  • Texier Simon. Paris- Panorama de l'architecture. — Parigramme, 2012.
  • Cyril Bordier. Louis Le Vau: Les immeubles et hôtels particuliers parisiens. — L. Laget, 1998.
  • G. Byrne Bracken. Walking Tour Paris: Sketches of the city’s architectural treasures. Journey Through Paris' Urban Landscapes. — London: Marshall Cavendish, 2011. — ISBN 978-981-4435-37-6.
  • Allan Braham. The Architecture of the French Enlightenment. — University of California Press, 1989. — ISBN 9780520067394.
  • Bourgeois E. Le style Empire, ses origines et ses caractères. P- ., 1930.
  • Bibliothèque nationale de France, Au Seuil du vingt-et-unième siècle, Bibliothèque nationale de France, Paris, 1998, 69 p. ISBN 2-7177-2061-8 ;
  • Bruno Blasselle, Bibliothèque nationale de France : l’esprit du lieu, Scala, Paris, 2001, 59 p. ISBN 2-86656-281-X ;
  • Bruno Blasselle et Jacqueline Sanson, La Bibliothèque nationale de France, mémoire de l’avenir, Gallimard, coll. " Découvertes ", Paris, 2006, 176 p. ISBN 2-07-034341-3
  • Ross N. Saint — Alexande-sur-Seine. L’église russe de Paris et ses fidèles des origines à 1917. Paris, 2005.
  • Georges Bordonove, Les Rois qui ont fait la France — Les Valois — Charles V le Sage, vol. 1, éditions Pygmalion, 1988.
  • Беляева А. В. Из истории Русской Православной Церкви во Франции // Россия и Франция: XVIII—XX вв. Вып. 5. М., 2003.
  • Всеобщая история архитектуры в 12 томах / Государственный комитет по гражданскому строительству и архитектуре при Госстрое СССР, Научно-исследовательский институт теории, истории и перспективных проблем советской архитектуры. — Ленинград ; Москва : Издательство литературы по строительству, 1966—1977. Том 11 : Архитектура капиталистических стран XX в. / Под редакцией А. В. Иконникова (ответственный редактор), Ю. Ю. Савицкого, Н. П. Былинкина, С. О. Хан-Магомедова, Ю. С. Яралова, Н. Ф. Гуляницкого. — 1973. — 887 с., илл. Глава II. Архитектура Франции / И. В. Эрн. — С. 76—145.

Ссылки

  • [townevolution.ru/books/item/f00/s00/z0000013/st005.shtml Современная архитектура Парижа]
  • [www.francetour.ru/architecture.htm Французская культура. Архитектура]
  • [www.krugosvet.ru/enc/kultura_i_obrazovanie/izobrazitelnoe_iskusstvo/GOTICHESKAYA_ARHITEKTURA.html?page=0,1 Готическая архитектура]
  • [classic.totalarch.com/renessans/france/3 История европейской архитектуры XV—XIX вв. Архитектура Франции середины и второй половины XVI в.]
  • [www.pravoslavie.ru/jurnal/society/paris.htm Православие в Париже]

Отрывок, характеризующий Архитектура Парижа

– Соня, ты прочла письмо? – сказала она.
– Да, – тихо сказала Соня.
Наташа восторженно улыбнулась.
– Нет, Соня, я не могу больше! – сказала она. – Я не могу больше скрывать от тебя. Ты знаешь, мы любим друг друга!… Соня, голубчик, он пишет… Соня…
Соня, как бы не веря своим ушам, смотрела во все глаза на Наташу.
– А Болконский? – сказала она.
– Ах, Соня, ах коли бы ты могла знать, как я счастлива! – сказала Наташа. – Ты не знаешь, что такое любовь…
– Но, Наташа, неужели то всё кончено?
Наташа большими, открытыми глазами смотрела на Соню, как будто не понимая ее вопроса.
– Что ж, ты отказываешь князю Андрею? – сказала Соня.
– Ах, ты ничего не понимаешь, ты не говори глупости, ты слушай, – с мгновенной досадой сказала Наташа.
– Нет, я не могу этому верить, – повторила Соня. – Я не понимаю. Как же ты год целый любила одного человека и вдруг… Ведь ты только три раза видела его. Наташа, я тебе не верю, ты шалишь. В три дня забыть всё и так…
– Три дня, – сказала Наташа. – Мне кажется, я сто лет люблю его. Мне кажется, что я никого никогда не любила прежде его. Ты этого не можешь понять. Соня, постой, садись тут. – Наташа обняла и поцеловала ее.
– Мне говорили, что это бывает и ты верно слышала, но я теперь только испытала эту любовь. Это не то, что прежде. Как только я увидала его, я почувствовала, что он мой властелин, и я раба его, и что я не могу не любить его. Да, раба! Что он мне велит, то я и сделаю. Ты не понимаешь этого. Что ж мне делать? Что ж мне делать, Соня? – говорила Наташа с счастливым и испуганным лицом.
– Но ты подумай, что ты делаешь, – говорила Соня, – я не могу этого так оставить. Эти тайные письма… Как ты могла его допустить до этого? – говорила она с ужасом и с отвращением, которое она с трудом скрывала.
– Я тебе говорила, – отвечала Наташа, – что у меня нет воли, как ты не понимаешь этого: я его люблю!
– Так я не допущу до этого, я расскажу, – с прорвавшимися слезами вскрикнула Соня.
– Что ты, ради Бога… Ежели ты расскажешь, ты мой враг, – заговорила Наташа. – Ты хочешь моего несчастия, ты хочешь, чтоб нас разлучили…
Увидав этот страх Наташи, Соня заплакала слезами стыда и жалости за свою подругу.
– Но что было между вами? – спросила она. – Что он говорил тебе? Зачем он не ездит в дом?
Наташа не отвечала на ее вопрос.
– Ради Бога, Соня, никому не говори, не мучай меня, – упрашивала Наташа. – Ты помни, что нельзя вмешиваться в такие дела. Я тебе открыла…
– Но зачем эти тайны! Отчего же он не ездит в дом? – спрашивала Соня. – Отчего он прямо не ищет твоей руки? Ведь князь Андрей дал тебе полную свободу, ежели уж так; но я не верю этому. Наташа, ты подумала, какие могут быть тайные причины ?
Наташа удивленными глазами смотрела на Соню. Видно, ей самой в первый раз представлялся этот вопрос и она не знала, что отвечать на него.
– Какие причины, не знаю. Но стало быть есть причины!
Соня вздохнула и недоверчиво покачала головой.
– Ежели бы были причины… – начала она. Но Наташа угадывая ее сомнение, испуганно перебила ее.
– Соня, нельзя сомневаться в нем, нельзя, нельзя, ты понимаешь ли? – прокричала она.
– Любит ли он тебя?
– Любит ли? – повторила Наташа с улыбкой сожаления о непонятливости своей подруги. – Ведь ты прочла письмо, ты видела его?
– Но если он неблагородный человек?
– Он!… неблагородный человек? Коли бы ты знала! – говорила Наташа.
– Если он благородный человек, то он или должен объявить свое намерение, или перестать видеться с тобой; и ежели ты не хочешь этого сделать, то я сделаю это, я напишу ему, я скажу папа, – решительно сказала Соня.
– Да я жить не могу без него! – закричала Наташа.
– Наташа, я не понимаю тебя. И что ты говоришь! Вспомни об отце, о Nicolas.
– Мне никого не нужно, я никого не люблю, кроме его. Как ты смеешь говорить, что он неблагороден? Ты разве не знаешь, что я его люблю? – кричала Наташа. – Соня, уйди, я не хочу с тобой ссориться, уйди, ради Бога уйди: ты видишь, как я мучаюсь, – злобно кричала Наташа сдержанно раздраженным и отчаянным голосом. Соня разрыдалась и выбежала из комнаты.
Наташа подошла к столу и, не думав ни минуты, написала тот ответ княжне Марье, который она не могла написать целое утро. В письме этом она коротко писала княжне Марье, что все недоразуменья их кончены, что, пользуясь великодушием князя Андрея, который уезжая дал ей свободу, она просит ее забыть всё и простить ее ежели она перед нею виновата, но что она не может быть его женой. Всё это ей казалось так легко, просто и ясно в эту минуту.

В пятницу Ростовы должны были ехать в деревню, а граф в среду поехал с покупщиком в свою подмосковную.
В день отъезда графа, Соня с Наташей были званы на большой обед к Карагиным, и Марья Дмитриевна повезла их. На обеде этом Наташа опять встретилась с Анатолем, и Соня заметила, что Наташа говорила с ним что то, желая не быть услышанной, и всё время обеда была еще более взволнована, чем прежде. Когда они вернулись домой, Наташа начала первая с Соней то объяснение, которого ждала ее подруга.
– Вот ты, Соня, говорила разные глупости про него, – начала Наташа кротким голосом, тем голосом, которым говорят дети, когда хотят, чтобы их похвалили. – Мы объяснились с ним нынче.
– Ну, что же, что? Ну что ж он сказал? Наташа, как я рада, что ты не сердишься на меня. Говори мне всё, всю правду. Что же он сказал?
Наташа задумалась.
– Ах Соня, если бы ты знала его так, как я! Он сказал… Он спрашивал меня о том, как я обещала Болконскому. Он обрадовался, что от меня зависит отказать ему.
Соня грустно вздохнула.
– Но ведь ты не отказала Болконскому, – сказала она.
– А может быть я и отказала! Может быть с Болконским всё кончено. Почему ты думаешь про меня так дурно?
– Я ничего не думаю, я только не понимаю этого…
– Подожди, Соня, ты всё поймешь. Увидишь, какой он человек. Ты не думай дурное ни про меня, ни про него.
– Я ни про кого не думаю дурное: я всех люблю и всех жалею. Но что же мне делать?
Соня не сдавалась на нежный тон, с которым к ней обращалась Наташа. Чем размягченнее и искательнее было выражение лица Наташи, тем серьезнее и строже было лицо Сони.
– Наташа, – сказала она, – ты просила меня не говорить с тобой, я и не говорила, теперь ты сама начала. Наташа, я не верю ему. Зачем эта тайна?
– Опять, опять! – перебила Наташа.
– Наташа, я боюсь за тебя.
– Чего бояться?
– Я боюсь, что ты погубишь себя, – решительно сказала Соня, сама испугавшись того что она сказала.
Лицо Наташи опять выразило злобу.
– И погублю, погублю, как можно скорее погублю себя. Не ваше дело. Не вам, а мне дурно будет. Оставь, оставь меня. Я ненавижу тебя.
– Наташа! – испуганно взывала Соня.
– Ненавижу, ненавижу! И ты мой враг навсегда!
Наташа выбежала из комнаты.
Наташа не говорила больше с Соней и избегала ее. С тем же выражением взволнованного удивления и преступности она ходила по комнатам, принимаясь то за то, то за другое занятие и тотчас же бросая их.
Как это ни тяжело было для Сони, но она, не спуская глаз, следила за своей подругой.
Накануне того дня, в который должен был вернуться граф, Соня заметила, что Наташа сидела всё утро у окна гостиной, как будто ожидая чего то и что она сделала какой то знак проехавшему военному, которого Соня приняла за Анатоля.
Соня стала еще внимательнее наблюдать свою подругу и заметила, что Наташа была всё время обеда и вечер в странном и неестественном состоянии (отвечала невпопад на делаемые ей вопросы, начинала и не доканчивала фразы, всему смеялась).
После чая Соня увидала робеющую горничную девушку, выжидавшую ее у двери Наташи. Она пропустила ее и, подслушав у двери, узнала, что опять было передано письмо. И вдруг Соне стало ясно, что у Наташи был какой нибудь страшный план на нынешний вечер. Соня постучалась к ней. Наташа не пустила ее.
«Она убежит с ним! думала Соня. Она на всё способна. Нынче в лице ее было что то особенно жалкое и решительное. Она заплакала, прощаясь с дяденькой, вспоминала Соня. Да это верно, она бежит с ним, – но что мне делать?» думала Соня, припоминая теперь те признаки, которые ясно доказывали, почему у Наташи было какое то страшное намерение. «Графа нет. Что мне делать, написать к Курагину, требуя от него объяснения? Но кто велит ему ответить? Писать Пьеру, как просил князь Андрей в случае несчастия?… Но может быть, в самом деле она уже отказала Болконскому (она вчера отослала письмо княжне Марье). Дяденьки нет!» Сказать Марье Дмитриевне, которая так верила в Наташу, Соне казалось ужасно. «Но так или иначе, думала Соня, стоя в темном коридоре: теперь или никогда пришло время доказать, что я помню благодеяния их семейства и люблю Nicolas. Нет, я хоть три ночи не буду спать, а не выйду из этого коридора и силой не пущу ее, и не дам позору обрушиться на их семейство», думала она.


Анатоль последнее время переселился к Долохову. План похищения Ростовой уже несколько дней был обдуман и приготовлен Долоховым, и в тот день, когда Соня, подслушав у двери Наташу, решилась оберегать ее, план этот должен был быть приведен в исполнение. Наташа в десять часов вечера обещала выйти к Курагину на заднее крыльцо. Курагин должен был посадить ее в приготовленную тройку и везти за 60 верст от Москвы в село Каменку, где был приготовлен расстриженный поп, который должен был обвенчать их. В Каменке и была готова подстава, которая должна была вывезти их на Варшавскую дорогу и там на почтовых они должны были скакать за границу.
У Анатоля были и паспорт, и подорожная, и десять тысяч денег, взятые у сестры, и десять тысяч, занятые через посредство Долохова.
Два свидетеля – Хвостиков, бывший приказный, которого употреблял для игры Долохов и Макарин, отставной гусар, добродушный и слабый человек, питавший беспредельную любовь к Курагину – сидели в первой комнате за чаем.
В большом кабинете Долохова, убранном от стен до потолка персидскими коврами, медвежьими шкурами и оружием, сидел Долохов в дорожном бешмете и сапогах перед раскрытым бюро, на котором лежали счеты и пачки денег. Анатоль в расстегнутом мундире ходил из той комнаты, где сидели свидетели, через кабинет в заднюю комнату, где его лакей француз с другими укладывал последние вещи. Долохов считал деньги и записывал.
– Ну, – сказал он, – Хвостикову надо дать две тысячи.
– Ну и дай, – сказал Анатоль.
– Макарка (они так звали Макарина), этот бескорыстно за тебя в огонь и в воду. Ну вот и кончены счеты, – сказал Долохов, показывая ему записку. – Так?
– Да, разумеется, так, – сказал Анатоль, видимо не слушавший Долохова и с улыбкой, не сходившей у него с лица, смотревший вперед себя.
Долохов захлопнул бюро и обратился к Анатолю с насмешливой улыбкой.
– А знаешь что – брось всё это: еще время есть! – сказал он.
– Дурак! – сказал Анатоль. – Перестань говорить глупости. Ежели бы ты знал… Это чорт знает, что такое!
– Право брось, – сказал Долохов. – Я тебе дело говорю. Разве это шутка, что ты затеял?
– Ну, опять, опять дразнить? Пошел к чорту! А?… – сморщившись сказал Анатоль. – Право не до твоих дурацких шуток. – И он ушел из комнаты.
Долохов презрительно и снисходительно улыбался, когда Анатоль вышел.
– Ты постой, – сказал он вслед Анатолю, – я не шучу, я дело говорю, поди, поди сюда.
Анатоль опять вошел в комнату и, стараясь сосредоточить внимание, смотрел на Долохова, очевидно невольно покоряясь ему.
– Ты меня слушай, я тебе последний раз говорю. Что мне с тобой шутить? Разве я тебе перечил? Кто тебе всё устроил, кто попа нашел, кто паспорт взял, кто денег достал? Всё я.
– Ну и спасибо тебе. Ты думаешь я тебе не благодарен? – Анатоль вздохнул и обнял Долохова.
– Я тебе помогал, но всё же я тебе должен правду сказать: дело опасное и, если разобрать, глупое. Ну, ты ее увезешь, хорошо. Разве это так оставят? Узнается дело, что ты женат. Ведь тебя под уголовный суд подведут…
– Ах! глупости, глупости! – опять сморщившись заговорил Анатоль. – Ведь я тебе толковал. А? – И Анатоль с тем особенным пристрастием (которое бывает у людей тупых) к умозаключению, до которого они дойдут своим умом, повторил то рассуждение, которое он раз сто повторял Долохову. – Ведь я тебе толковал, я решил: ежели этот брак будет недействителен, – cказал он, загибая палец, – значит я не отвечаю; ну а ежели действителен, всё равно: за границей никто этого не будет знать, ну ведь так? И не говори, не говори, не говори!
– Право, брось! Ты только себя свяжешь…
– Убирайся к чорту, – сказал Анатоль и, взявшись за волосы, вышел в другую комнату и тотчас же вернулся и с ногами сел на кресло близко перед Долоховым. – Это чорт знает что такое! А? Ты посмотри, как бьется! – Он взял руку Долохова и приложил к своему сердцу. – Ah! quel pied, mon cher, quel regard! Une deesse!! [О! Какая ножка, мой друг, какой взгляд! Богиня!!] A?
Долохов, холодно улыбаясь и блестя своими красивыми, наглыми глазами, смотрел на него, видимо желая еще повеселиться над ним.
– Ну деньги выйдут, тогда что?
– Тогда что? А? – повторил Анатоль с искренним недоумением перед мыслью о будущем. – Тогда что? Там я не знаю что… Ну что глупости говорить! – Он посмотрел на часы. – Пора!
Анатоль пошел в заднюю комнату.
– Ну скоро ли вы? Копаетесь тут! – крикнул он на слуг.
Долохов убрал деньги и крикнув человека, чтобы велеть подать поесть и выпить на дорогу, вошел в ту комнату, где сидели Хвостиков и Макарин.
Анатоль в кабинете лежал, облокотившись на руку, на диване, задумчиво улыбался и что то нежно про себя шептал своим красивым ртом.
– Иди, съешь что нибудь. Ну выпей! – кричал ему из другой комнаты Долохов.
– Не хочу! – ответил Анатоль, всё продолжая улыбаться.
– Иди, Балага приехал.
Анатоль встал и вошел в столовую. Балага был известный троечный ямщик, уже лет шесть знавший Долохова и Анатоля, и служивший им своими тройками. Не раз он, когда полк Анатоля стоял в Твери, с вечера увозил его из Твери, к рассвету доставлял в Москву и увозил на другой день ночью. Не раз он увозил Долохова от погони, не раз он по городу катал их с цыганами и дамочками, как называл Балага. Не раз он с их работой давил по Москве народ и извозчиков, и всегда его выручали его господа, как он называл их. Не одну лошадь он загнал под ними. Не раз он был бит ими, не раз напаивали они его шампанским и мадерой, которую он любил, и не одну штуку он знал за каждым из них, которая обыкновенному человеку давно бы заслужила Сибирь. В кутежах своих они часто зазывали Балагу, заставляли его пить и плясать у цыган, и не одна тысяча их денег перешла через его руки. Служа им, он двадцать раз в году рисковал и своей жизнью и своей шкурой, и на их работе переморил больше лошадей, чем они ему переплатили денег. Но он любил их, любил эту безумную езду, по восемнадцати верст в час, любил перекувырнуть извозчика и раздавить пешехода по Москве, и во весь скок пролететь по московским улицам. Он любил слышать за собой этот дикий крик пьяных голосов: «пошел! пошел!» тогда как уж и так нельзя было ехать шибче; любил вытянуть больно по шее мужика, который и так ни жив, ни мертв сторонился от него. «Настоящие господа!» думал он.
Анатоль и Долохов тоже любили Балагу за его мастерство езды и за то, что он любил то же, что и они. С другими Балага рядился, брал по двадцати пяти рублей за двухчасовое катанье и с другими только изредка ездил сам, а больше посылал своих молодцов. Но с своими господами, как он называл их, он всегда ехал сам и никогда ничего не требовал за свою работу. Только узнав через камердинеров время, когда были деньги, он раз в несколько месяцев приходил поутру, трезвый и, низко кланяясь, просил выручить его. Его всегда сажали господа.
– Уж вы меня вызвольте, батюшка Федор Иваныч или ваше сиятельство, – говорил он. – Обезлошадничал вовсе, на ярманку ехать уж ссудите, что можете.
И Анатоль и Долохов, когда бывали в деньгах, давали ему по тысяче и по две рублей.
Балага был русый, с красным лицом и в особенности красной, толстой шеей, приземистый, курносый мужик, лет двадцати семи, с блестящими маленькими глазами и маленькой бородкой. Он был одет в тонком синем кафтане на шелковой подкладке, надетом на полушубке.
Он перекрестился на передний угол и подошел к Долохову, протягивая черную, небольшую руку.
– Федору Ивановичу! – сказал он, кланяясь.
– Здорово, брат. – Ну вот и он.
– Здравствуй, ваше сиятельство, – сказал он входившему Анатолю и тоже протянул руку.
– Я тебе говорю, Балага, – сказал Анатоль, кладя ему руки на плечи, – любишь ты меня или нет? А? Теперь службу сослужи… На каких приехал? А?
– Как посол приказал, на ваших на зверьях, – сказал Балага.
– Ну, слышишь, Балага! Зарежь всю тройку, а чтобы в три часа приехать. А?
– Как зарежешь, на чем поедем? – сказал Балага, подмигивая.
– Ну, я тебе морду разобью, ты не шути! – вдруг, выкатив глаза, крикнул Анатоль.
– Что ж шутить, – посмеиваясь сказал ямщик. – Разве я для своих господ пожалею? Что мочи скакать будет лошадям, то и ехать будем.
– А! – сказал Анатоль. – Ну садись.
– Что ж, садись! – сказал Долохов.
– Постою, Федор Иванович.
– Садись, врешь, пей, – сказал Анатоль и налил ему большой стакан мадеры. Глаза ямщика засветились на вино. Отказываясь для приличия, он выпил и отерся шелковым красным платком, который лежал у него в шапке.
– Что ж, когда ехать то, ваше сиятельство?
– Да вот… (Анатоль посмотрел на часы) сейчас и ехать. Смотри же, Балага. А? Поспеешь?
– Да как выезд – счастлив ли будет, а то отчего же не поспеть? – сказал Балага. – Доставляли же в Тверь, в семь часов поспевали. Помнишь небось, ваше сиятельство.
– Ты знаешь ли, на Рожество из Твери я раз ехал, – сказал Анатоль с улыбкой воспоминания, обращаясь к Макарину, который во все глаза умиленно смотрел на Курагина. – Ты веришь ли, Макарка, что дух захватывало, как мы летели. Въехали в обоз, через два воза перескочили. А?
– Уж лошади ж были! – продолжал рассказ Балага. – Я тогда молодых пристяжных к каурому запрег, – обратился он к Долохову, – так веришь ли, Федор Иваныч, 60 верст звери летели; держать нельзя, руки закоченели, мороз был. Бросил вожжи, держи, мол, ваше сиятельство, сам, так в сани и повалился. Так ведь не то что погонять, до места держать нельзя. В три часа донесли черти. Издохла левая только.


Анатоль вышел из комнаты и через несколько минут вернулся в подпоясанной серебряным ремнем шубке и собольей шапке, молодцовато надетой на бекрень и очень шедшей к его красивому лицу. Поглядевшись в зеркало и в той самой позе, которую он взял перед зеркалом, став перед Долоховым, он взял стакан вина.
– Ну, Федя, прощай, спасибо за всё, прощай, – сказал Анатоль. – Ну, товарищи, друзья… он задумался… – молодости… моей, прощайте, – обратился он к Макарину и другим.
Несмотря на то, что все они ехали с ним, Анатоль видимо хотел сделать что то трогательное и торжественное из этого обращения к товарищам. Он говорил медленным, громким голосом и выставив грудь покачивал одной ногой. – Все возьмите стаканы; и ты, Балага. Ну, товарищи, друзья молодости моей, покутили мы, пожили, покутили. А? Теперь, когда свидимся? за границу уеду. Пожили, прощай, ребята. За здоровье! Ура!.. – сказал он, выпил свой стакан и хлопнул его об землю.
– Будь здоров, – сказал Балага, тоже выпив свой стакан и обтираясь платком. Макарин со слезами на глазах обнимал Анатоля. – Эх, князь, уж как грустно мне с тобой расстаться, – проговорил он.
– Ехать, ехать! – закричал Анатоль.
Балага было пошел из комнаты.
– Нет, стой, – сказал Анатоль. – Затвори двери, сесть надо. Вот так. – Затворили двери, и все сели.
– Ну, теперь марш, ребята! – сказал Анатоль вставая.
Лакей Joseph подал Анатолю сумку и саблю, и все вышли в переднюю.
– А шуба где? – сказал Долохов. – Эй, Игнатка! Поди к Матрене Матвеевне, спроси шубу, салоп соболий. Я слыхал, как увозят, – сказал Долохов, подмигнув. – Ведь она выскочит ни жива, ни мертва, в чем дома сидела; чуть замешкаешься, тут и слезы, и папаша, и мамаша, и сейчас озябла и назад, – а ты в шубу принимай сразу и неси в сани.
Лакей принес женский лисий салоп.
– Дурак, я тебе сказал соболий. Эй, Матрешка, соболий! – крикнул он так, что далеко по комнатам раздался его голос.
Красивая, худая и бледная цыганка, с блестящими, черными глазами и с черными, курчавыми сизого отлива волосами, в красной шали, выбежала с собольим салопом на руке.
– Что ж, мне не жаль, ты возьми, – сказала она, видимо робея перед своим господином и жалея салопа.
Долохов, не отвечая ей, взял шубу, накинул ее на Матрешу и закутал ее.
– Вот так, – сказал Долохов. – И потом вот так, – сказал он, и поднял ей около головы воротник, оставляя его только перед лицом немного открытым. – Потом вот так, видишь? – и он придвинул голову Анатоля к отверстию, оставленному воротником, из которого виднелась блестящая улыбка Матреши.
– Ну прощай, Матреша, – сказал Анатоль, целуя ее. – Эх, кончена моя гульба здесь! Стешке кланяйся. Ну, прощай! Прощай, Матреша; ты мне пожелай счастья.
– Ну, дай то вам Бог, князь, счастья большого, – сказала Матреша, с своим цыганским акцентом.
У крыльца стояли две тройки, двое молодцов ямщиков держали их. Балага сел на переднюю тройку, и, высоко поднимая локти, неторопливо разобрал вожжи. Анатоль и Долохов сели к нему. Макарин, Хвостиков и лакей сели в другую тройку.
– Готовы, что ль? – спросил Балага.
– Пущай! – крикнул он, заматывая вокруг рук вожжи, и тройка понесла бить вниз по Никитскому бульвару.
– Тпрру! Поди, эй!… Тпрру, – только слышался крик Балаги и молодца, сидевшего на козлах. На Арбатской площади тройка зацепила карету, что то затрещало, послышался крик, и тройка полетела по Арбату.
Дав два конца по Подновинскому Балага стал сдерживать и, вернувшись назад, остановил лошадей у перекрестка Старой Конюшенной.
Молодец соскочил держать под уздцы лошадей, Анатоль с Долоховым пошли по тротуару. Подходя к воротам, Долохов свистнул. Свисток отозвался ему и вслед за тем выбежала горничная.
– На двор войдите, а то видно, сейчас выйдет, – сказала она.
Долохов остался у ворот. Анатоль вошел за горничной на двор, поворотил за угол и вбежал на крыльцо.
Гаврило, огромный выездной лакей Марьи Дмитриевны, встретил Анатоля.
– К барыне пожалуйте, – басом сказал лакей, загораживая дорогу от двери.
– К какой барыне? Да ты кто? – запыхавшимся шопотом спрашивал Анатоль.
– Пожалуйте, приказано привесть.
– Курагин! назад, – кричал Долохов. – Измена! Назад!
Долохов у калитки, у которой он остановился, боролся с дворником, пытавшимся запереть за вошедшим Анатолем калитку. Долохов последним усилием оттолкнул дворника и схватив за руку выбежавшего Анатоля, выдернул его за калитку и побежал с ним назад к тройке.


Марья Дмитриевна, застав заплаканную Соню в коридоре, заставила ее во всем признаться. Перехватив записку Наташи и прочтя ее, Марья Дмитриевна с запиской в руке взошла к Наташе.
– Мерзавка, бесстыдница, – сказала она ей. – Слышать ничего не хочу! – Оттолкнув удивленными, но сухими глазами глядящую на нее Наташу, она заперла ее на ключ и приказав дворнику пропустить в ворота тех людей, которые придут нынче вечером, но не выпускать их, а лакею приказав привести этих людей к себе, села в гостиной, ожидая похитителей.
Когда Гаврило пришел доложить Марье Дмитриевне, что приходившие люди убежали, она нахмурившись встала и заложив назад руки, долго ходила по комнатам, обдумывая то, что ей делать. В 12 часу ночи она, ощупав ключ в кармане, пошла к комнате Наташи. Соня, рыдая, сидела в коридоре.
– Марья Дмитриевна, пустите меня к ней ради Бога! – сказала она. Марья Дмитриевна, не отвечая ей, отперла дверь и вошла. «Гадко, скверно… В моем доме… Мерзавка, девчонка… Только отца жалко!» думала Марья Дмитриевна, стараясь утолить свой гнев. «Как ни трудно, уж велю всем молчать и скрою от графа». Марья Дмитриевна решительными шагами вошла в комнату. Наташа лежала на диване, закрыв голову руками, и не шевелилась. Она лежала в том самом положении, в котором оставила ее Марья Дмитриевна.
– Хороша, очень хороша! – сказала Марья Дмитриевна. – В моем доме любовникам свидания назначать! Притворяться то нечего. Ты слушай, когда я с тобой говорю. – Марья Дмитриевна тронула ее за руку. – Ты слушай, когда я говорю. Ты себя осрамила, как девка самая последняя. Я бы с тобой то сделала, да мне отца твоего жалко. Я скрою. – Наташа не переменила положения, но только всё тело ее стало вскидываться от беззвучных, судорожных рыданий, которые душили ее. Марья Дмитриевна оглянулась на Соню и присела на диване подле Наташи.
– Счастье его, что он от меня ушел; да я найду его, – сказала она своим грубым голосом; – слышишь ты что ли, что я говорю? – Она поддела своей большой рукой под лицо Наташи и повернула ее к себе. И Марья Дмитриевна, и Соня удивились, увидав лицо Наташи. Глаза ее были блестящи и сухи, губы поджаты, щеки опустились.
– Оставь… те… что мне… я… умру… – проговорила она, злым усилием вырвалась от Марьи Дмитриевны и легла в свое прежнее положение.
– Наталья!… – сказала Марья Дмитриевна. – Я тебе добра желаю. Ты лежи, ну лежи так, я тебя не трону, и слушай… Я не стану говорить, как ты виновата. Ты сама знаешь. Ну да теперь отец твой завтра приедет, что я скажу ему? А?
Опять тело Наташи заколебалось от рыданий.
– Ну узнает он, ну брат твой, жених!
– У меня нет жениха, я отказала, – прокричала Наташа.
– Всё равно, – продолжала Марья Дмитриевна. – Ну они узнают, что ж они так оставят? Ведь он, отец твой, я его знаю, ведь он, если его на дуэль вызовет, хорошо это будет? А?
– Ах, оставьте меня, зачем вы всему помешали! Зачем? зачем? кто вас просил? – кричала Наташа, приподнявшись на диване и злобно глядя на Марью Дмитриевну.
– Да чего ж ты хотела? – вскрикнула опять горячась Марья Дмитриевна, – что ж тебя запирали что ль? Ну кто ж ему мешал в дом ездить? Зачем же тебя, как цыганку какую, увозить?… Ну увез бы он тебя, что ж ты думаешь, его бы не нашли? Твой отец, или брат, или жених. А он мерзавец, негодяй, вот что!
– Он лучше всех вас, – вскрикнула Наташа, приподнимаясь. – Если бы вы не мешали… Ах, Боже мой, что это, что это! Соня, за что? Уйдите!… – И она зарыдала с таким отчаянием, с каким оплакивают люди только такое горе, которого они чувствуют сами себя причиной. Марья Дмитриевна начала было опять говорить; но Наташа закричала: – Уйдите, уйдите, вы все меня ненавидите, презираете. – И опять бросилась на диван.
Марья Дмитриевна продолжала еще несколько времени усовещивать Наташу и внушать ей, что всё это надо скрыть от графа, что никто не узнает ничего, ежели только Наташа возьмет на себя всё забыть и не показывать ни перед кем вида, что что нибудь случилось. Наташа не отвечала. Она и не рыдала больше, но с ней сделались озноб и дрожь. Марья Дмитриевна подложила ей подушку, накрыла ее двумя одеялами и сама принесла ей липового цвета, но Наташа не откликнулась ей. – Ну пускай спит, – сказала Марья Дмитриевна, уходя из комнаты, думая, что она спит. Но Наташа не спала и остановившимися раскрытыми глазами из бледного лица прямо смотрела перед собою. Всю эту ночь Наташа не спала, и не плакала, и не говорила с Соней, несколько раз встававшей и подходившей к ней.
На другой день к завтраку, как и обещал граф Илья Андреич, он приехал из Подмосковной. Он был очень весел: дело с покупщиком ладилось и ничто уже не задерживало его теперь в Москве и в разлуке с графиней, по которой он соскучился. Марья Дмитриевна встретила его и объявила ему, что Наташа сделалась очень нездорова вчера, что посылали за доктором, но что теперь ей лучше. Наташа в это утро не выходила из своей комнаты. С поджатыми растрескавшимися губами, сухими остановившимися глазами, она сидела у окна и беспокойно вглядывалась в проезжающих по улице и торопливо оглядывалась на входивших в комнату. Она очевидно ждала известий об нем, ждала, что он сам приедет или напишет ей.
Когда граф взошел к ней, она беспокойно оборотилась на звук его мужских шагов, и лицо ее приняло прежнее холодное и даже злое выражение. Она даже не поднялась на встречу ему.
– Что с тобой, мой ангел, больна? – спросил граф. Наташа помолчала.
– Да, больна, – отвечала она.
На беспокойные расспросы графа о том, почему она такая убитая и не случилось ли чего нибудь с женихом, она уверяла его, что ничего, и просила его не беспокоиться. Марья Дмитриевна подтвердила графу уверения Наташи, что ничего не случилось. Граф, судя по мнимой болезни, по расстройству дочери, по сконфуженным лицам Сони и Марьи Дмитриевны, ясно видел, что в его отсутствие должно было что нибудь случиться: но ему так страшно было думать, что что нибудь постыдное случилось с его любимою дочерью, он так любил свое веселое спокойствие, что он избегал расспросов и всё старался уверить себя, что ничего особенного не было и только тужил о том, что по случаю ее нездоровья откладывался их отъезд в деревню.


Со дня приезда своей жены в Москву Пьер сбирался уехать куда нибудь, только чтобы не быть с ней. Вскоре после приезда Ростовых в Москву, впечатление, которое производила на него Наташа, заставило его поторопиться исполнить свое намерение. Он поехал в Тверь ко вдове Иосифа Алексеевича, которая обещала давно передать ему бумаги покойного.
Когда Пьер вернулся в Москву, ему подали письмо от Марьи Дмитриевны, которая звала его к себе по весьма важному делу, касающемуся Андрея Болконского и его невесты. Пьер избегал Наташи. Ему казалось, что он имел к ней чувство более сильное, чем то, которое должен был иметь женатый человек к невесте своего друга. И какая то судьба постоянно сводила его с нею.
«Что такое случилось? И какое им до меня дело? думал он, одеваясь, чтобы ехать к Марье Дмитриевне. Поскорее бы приехал князь Андрей и женился бы на ней!» думал Пьер дорогой к Ахросимовой.
На Тверском бульваре кто то окликнул его.
– Пьер! Давно приехал? – прокричал ему знакомый голос. Пьер поднял голову. В парных санях, на двух серых рысаках, закидывающих снегом головашки саней, промелькнул Анатоль с своим всегдашним товарищем Макариным. Анатоль сидел прямо, в классической позе военных щеголей, закутав низ лица бобровым воротником и немного пригнув голову. Лицо его было румяно и свежо, шляпа с белым плюмажем была надета на бок, открывая завитые, напомаженные и осыпанные мелким снегом волосы.
«И право, вот настоящий мудрец! подумал Пьер, ничего не видит дальше настоящей минуты удовольствия, ничто не тревожит его, и оттого всегда весел, доволен и спокоен. Что бы я дал, чтобы быть таким как он!» с завистью подумал Пьер.
В передней Ахросимовой лакей, снимая с Пьера его шубу, сказал, что Марья Дмитриевна просят к себе в спальню.
Отворив дверь в залу, Пьер увидал Наташу, сидевшую у окна с худым, бледным и злым лицом. Она оглянулась на него, нахмурилась и с выражением холодного достоинства вышла из комнаты.
– Что случилось? – спросил Пьер, входя к Марье Дмитриевне.
– Хорошие дела, – отвечала Марья Дмитриевна: – пятьдесят восемь лет прожила на свете, такого сраму не видала. – И взяв с Пьера честное слово молчать обо всем, что он узнает, Марья Дмитриевна сообщила ему, что Наташа отказала своему жениху без ведома родителей, что причиной этого отказа был Анатоль Курагин, с которым сводила ее жена Пьера, и с которым она хотела бежать в отсутствие своего отца, с тем, чтобы тайно обвенчаться.
Пьер приподняв плечи и разинув рот слушал то, что говорила ему Марья Дмитриевна, не веря своим ушам. Невесте князя Андрея, так сильно любимой, этой прежде милой Наташе Ростовой, променять Болконского на дурака Анатоля, уже женатого (Пьер знал тайну его женитьбы), и так влюбиться в него, чтобы согласиться бежать с ним! – Этого Пьер не мог понять и не мог себе представить.
Милое впечатление Наташи, которую он знал с детства, не могло соединиться в его душе с новым представлением о ее низости, глупости и жестокости. Он вспомнил о своей жене. «Все они одни и те же», сказал он сам себе, думая, что не ему одному достался печальный удел быть связанным с гадкой женщиной. Но ему всё таки до слез жалко было князя Андрея, жалко было его гордости. И чем больше он жалел своего друга, тем с большим презрением и даже отвращением думал об этой Наташе, с таким выражением холодного достоинства сейчас прошедшей мимо него по зале. Он не знал, что душа Наташи была преисполнена отчаяния, стыда, унижения, и что она не виновата была в том, что лицо ее нечаянно выражало спокойное достоинство и строгость.
– Да как обвенчаться! – проговорил Пьер на слова Марьи Дмитриевны. – Он не мог обвенчаться: он женат.
– Час от часу не легче, – проговорила Марья Дмитриевна. – Хорош мальчик! То то мерзавец! А она ждет, второй день ждет. По крайней мере ждать перестанет, надо сказать ей.
Узнав от Пьера подробности женитьбы Анатоля, излив свой гнев на него ругательными словами, Марья Дмитриевна сообщила ему то, для чего она вызвала его. Марья Дмитриевна боялась, чтобы граф или Болконский, который мог всякую минуту приехать, узнав дело, которое она намерена была скрыть от них, не вызвали на дуэль Курагина, и потому просила его приказать от ее имени его шурину уехать из Москвы и не сметь показываться ей на глаза. Пьер обещал ей исполнить ее желание, только теперь поняв опасность, которая угрожала и старому графу, и Николаю, и князю Андрею. Кратко и точно изложив ему свои требования, она выпустила его в гостиную. – Смотри же, граф ничего не знает. Ты делай, как будто ничего не знаешь, – сказала она ему. – А я пойду сказать ей, что ждать нечего! Да оставайся обедать, коли хочешь, – крикнула Марья Дмитриевна Пьеру.
Пьер встретил старого графа. Он был смущен и расстроен. В это утро Наташа сказала ему, что она отказала Болконскому.
– Беда, беда, mon cher, – говорил он Пьеру, – беда с этими девками без матери; уж я так тужу, что приехал. Я с вами откровенен буду. Слышали, отказала жениху, ни у кого не спросивши ничего. Оно, положим, я никогда этому браку очень не радовался. Положим, он хороший человек, но что ж, против воли отца счастья бы не было, и Наташа без женихов не останется. Да всё таки долго уже так продолжалось, да и как же это без отца, без матери, такой шаг! А теперь больна, и Бог знает, что! Плохо, граф, плохо с дочерьми без матери… – Пьер видел, что граф был очень расстроен, старался перевести разговор на другой предмет, но граф опять возвращался к своему горю.
Соня с встревоженным лицом вошла в гостиную.
– Наташа не совсем здорова; она в своей комнате и желала бы вас видеть. Марья Дмитриевна у нее и просит вас тоже.
– Да ведь вы очень дружны с Болконским, верно что нибудь передать хочет, – сказал граф. – Ах, Боже мой, Боже мой! Как всё хорошо было! – И взявшись за редкие виски седых волос, граф вышел из комнаты.
Марья Дмитриевна объявила Наташе о том, что Анатоль был женат. Наташа не хотела верить ей и требовала подтверждения этого от самого Пьера. Соня сообщила это Пьеру в то время, как она через коридор провожала его в комнату Наташи.
Наташа, бледная, строгая сидела подле Марьи Дмитриевны и от самой двери встретила Пьера лихорадочно блестящим, вопросительным взглядом. Она не улыбнулась, не кивнула ему головой, она только упорно смотрела на него, и взгляд ее спрашивал его только про то: друг ли он или такой же враг, как и все другие, по отношению к Анатолю. Сам по себе Пьер очевидно не существовал для нее.
– Он всё знает, – сказала Марья Дмитриевна, указывая на Пьера и обращаясь к Наташе. – Он пускай тебе скажет, правду ли я говорила.
Наташа, как подстреленный, загнанный зверь смотрит на приближающихся собак и охотников, смотрела то на того, то на другого.
– Наталья Ильинична, – начал Пьер, опустив глаза и испытывая чувство жалости к ней и отвращения к той операции, которую он должен был делать, – правда это или не правда, это для вас должно быть всё равно, потому что…
– Так это не правда, что он женат!
– Нет, это правда.
– Он женат был и давно? – спросила она, – честное слово?
Пьер дал ей честное слово.
– Он здесь еще? – спросила она быстро.
– Да, я его сейчас видел.
Она очевидно была не в силах говорить и делала руками знаки, чтобы оставили ее.


Пьер не остался обедать, а тотчас же вышел из комнаты и уехал. Он поехал отыскивать по городу Анатоля Курагина, при мысли о котором теперь вся кровь у него приливала к сердцу и он испытывал затруднение переводить дыхание. На горах, у цыган, у Comoneno – его не было. Пьер поехал в клуб.
В клубе всё шло своим обыкновенным порядком: гости, съехавшиеся обедать, сидели группами и здоровались с Пьером и говорили о городских новостях. Лакей, поздоровавшись с ним, доложил ему, зная его знакомство и привычки, что место ему оставлено в маленькой столовой, что князь Михаил Захарыч в библиотеке, а Павел Тимофеич не приезжали еще. Один из знакомых Пьера между разговором о погоде спросил у него, слышал ли он о похищении Курагиным Ростовой, про которое говорят в городе, правда ли это? Пьер, засмеявшись, сказал, что это вздор, потому что он сейчас только от Ростовых. Он спрашивал у всех про Анатоля; ему сказал один, что не приезжал еще, другой, что он будет обедать нынче. Пьеру странно было смотреть на эту спокойную, равнодушную толпу людей, не знавшую того, что делалось у него в душе. Он прошелся по зале, дождался пока все съехались, и не дождавшись Анатоля, не стал обедать и поехал домой.
Анатоль, которого он искал, в этот день обедал у Долохова и совещался с ним о том, как поправить испорченное дело. Ему казалось необходимо увидаться с Ростовой. Вечером он поехал к сестре, чтобы переговорить с ней о средствах устроить это свидание. Когда Пьер, тщетно объездив всю Москву, вернулся домой, камердинер доложил ему, что князь Анатоль Васильич у графини. Гостиная графини была полна гостей.
Пьер не здороваясь с женою, которую он не видал после приезда (она больше чем когда нибудь ненавистна была ему в эту минуту), вошел в гостиную и увидав Анатоля подошел к нему.
– Ah, Pierre, – сказала графиня, подходя к мужу. – Ты не знаешь в каком положении наш Анатоль… – Она остановилась, увидав в опущенной низко голове мужа, в его блестящих глазах, в его решительной походке то страшное выражение бешенства и силы, которое она знала и испытала на себе после дуэли с Долоховым.
– Где вы – там разврат, зло, – сказал Пьер жене. – Анатоль, пойдемте, мне надо поговорить с вами, – сказал он по французски.
Анатоль оглянулся на сестру и покорно встал, готовый следовать за Пьером.
Пьер, взяв его за руку, дернул к себе и пошел из комнаты.
– Si vous vous permettez dans mon salon, [Если вы позволите себе в моей гостиной,] – шопотом проговорила Элен; но Пьер, не отвечая ей вышел из комнаты.
Анатоль шел за ним обычной, молодцоватой походкой. Но на лице его было заметно беспокойство.
Войдя в свой кабинет, Пьер затворил дверь и обратился к Анатолю, не глядя на него.
– Вы обещали графине Ростовой жениться на ней и хотели увезти ее?
– Мой милый, – отвечал Анатоль по французски (как и шел весь разговор), я не считаю себя обязанным отвечать на допросы, делаемые в таком тоне.
Лицо Пьера, и прежде бледное, исказилось бешенством. Он схватил своей большой рукой Анатоля за воротник мундира и стал трясти из стороны в сторону до тех пор, пока лицо Анатоля не приняло достаточное выражение испуга.
– Когда я говорю, что мне надо говорить с вами… – повторял Пьер.
– Ну что, это глупо. А? – сказал Анатоль, ощупывая оторванную с сукном пуговицу воротника.
– Вы негодяй и мерзавец, и не знаю, что меня воздерживает от удовольствия разможжить вам голову вот этим, – говорил Пьер, – выражаясь так искусственно потому, что он говорил по французски. Он взял в руку тяжелое пресспапье и угрожающе поднял и тотчас же торопливо положил его на место.
– Обещали вы ей жениться?
– Я, я, я не думал; впрочем я никогда не обещался, потому что…
Пьер перебил его. – Есть у вас письма ее? Есть у вас письма? – повторял Пьер, подвигаясь к Анатолю.
Анатоль взглянул на него и тотчас же, засунув руку в карман, достал бумажник.
Пьер взял подаваемое ему письмо и оттолкнув стоявший на дороге стол повалился на диван.
– Je ne serai pas violent, ne craignez rien, [Не бойтесь, я насилия не употреблю,] – сказал Пьер, отвечая на испуганный жест Анатоля. – Письма – раз, – сказал Пьер, как будто повторяя урок для самого себя. – Второе, – после минутного молчания продолжал он, опять вставая и начиная ходить, – вы завтра должны уехать из Москвы.
– Но как же я могу…
– Третье, – не слушая его, продолжал Пьер, – вы никогда ни слова не должны говорить о том, что было между вами и графиней. Этого, я знаю, я не могу запретить вам, но ежели в вас есть искра совести… – Пьер несколько раз молча прошел по комнате. Анатоль сидел у стола и нахмурившись кусал себе губы.
– Вы не можете не понять наконец, что кроме вашего удовольствия есть счастье, спокойствие других людей, что вы губите целую жизнь из того, что вам хочется веселиться. Забавляйтесь с женщинами подобными моей супруге – с этими вы в своем праве, они знают, чего вы хотите от них. Они вооружены против вас тем же опытом разврата; но обещать девушке жениться на ней… обмануть, украсть… Как вы не понимаете, что это так же подло, как прибить старика или ребенка!…
Пьер замолчал и взглянул на Анатоля уже не гневным, но вопросительным взглядом.
– Этого я не знаю. А? – сказал Анатоль, ободряясь по мере того, как Пьер преодолевал свой гнев. – Этого я не знаю и знать не хочу, – сказал он, не глядя на Пьера и с легким дрожанием нижней челюсти, – но вы сказали мне такие слова: подло и тому подобное, которые я comme un homme d'honneur [как честный человек] никому не позволю.
Пьер с удивлением посмотрел на него, не в силах понять, чего ему было нужно.
– Хотя это и было с глазу на глаз, – продолжал Анатоль, – но я не могу…
– Что ж, вам нужно удовлетворение? – насмешливо сказал Пьер.
– По крайней мере вы можете взять назад свои слова. А? Ежели вы хотите, чтоб я исполнил ваши желанья. А?
– Беру, беру назад, – проговорил Пьер и прошу вас извинить меня. Пьер взглянул невольно на оторванную пуговицу. – И денег, ежели вам нужно на дорогу. – Анатоль улыбнулся.
Это выражение робкой и подлой улыбки, знакомой ему по жене, взорвало Пьера.
– О, подлая, бессердечная порода! – проговорил он и вышел из комнаты.
На другой день Анатоль уехал в Петербург.


Пьер поехал к Марье Дмитриевне, чтобы сообщить об исполнении ее желанья – об изгнании Курагина из Москвы. Весь дом был в страхе и волнении. Наташа была очень больна, и, как Марья Дмитриевна под секретом сказала ему, она в ту же ночь, как ей было объявлено, что Анатоль женат, отравилась мышьяком, который она тихонько достала. Проглотив его немного, она так испугалась, что разбудила Соню и объявила ей то, что она сделала. Во время были приняты нужные меры против яда, и теперь она была вне опасности; но всё таки слаба так, что нельзя было думать везти ее в деревню и послано было за графиней. Пьер видел растерянного графа и заплаканную Соню, но не мог видеть Наташи.
Пьер в этот день обедал в клубе и со всех сторон слышал разговоры о попытке похищения Ростовой и с упорством опровергал эти разговоры, уверяя всех, что больше ничего не было, как только то, что его шурин сделал предложение Ростовой и получил отказ. Пьеру казалось, что на его обязанности лежит скрыть всё дело и восстановить репутацию Ростовой.
Он со страхом ожидал возвращения князя Андрея и каждый день заезжал наведываться о нем к старому князю.
Князь Николай Андреич знал через m lle Bourienne все слухи, ходившие по городу, и прочел ту записку к княжне Марье, в которой Наташа отказывала своему жениху. Он казался веселее обыкновенного и с большим нетерпением ожидал сына.
Чрез несколько дней после отъезда Анатоля, Пьер получил записку от князя Андрея, извещавшего его о своем приезде и просившего Пьера заехать к нему.
Князь Андрей, приехав в Москву, в первую же минуту своего приезда получил от отца записку Наташи к княжне Марье, в которой она отказывала жениху (записку эту похитила у княжны Марьи и передала князю m lle Вourienne) и услышал от отца с прибавлениями рассказы о похищении Наташи.
Князь Андрей приехал вечером накануне. Пьер приехал к нему на другое утро. Пьер ожидал найти князя Андрея почти в том же положении, в котором была и Наташа, и потому он был удивлен, когда, войдя в гостиную, услыхал из кабинета громкий голос князя Андрея, оживленно говорившего что то о какой то петербургской интриге. Старый князь и другой чей то голос изредка перебивали его. Княжна Марья вышла навстречу к Пьеру. Она вздохнула, указывая глазами на дверь, где был князь Андрей, видимо желая выразить свое сочувствие к его горю; но Пьер видел по лицу княжны Марьи, что она была рада и тому, что случилось, и тому, как ее брат принял известие об измене невесты.
– Он сказал, что ожидал этого, – сказала она. – Я знаю, что гордость его не позволит ему выразить своего чувства, но всё таки лучше, гораздо лучше он перенес это, чем я ожидала. Видно, так должно было быть…
– Но неужели совершенно всё кончено? – сказал Пьер.
Княжна Марья с удивлением посмотрела на него. Она не понимала даже, как можно было об этом спрашивать. Пьер вошел в кабинет. Князь Андрей, весьма изменившийся, очевидно поздоровевший, но с новой, поперечной морщиной между бровей, в штатском платье, стоял против отца и князя Мещерского и горячо спорил, делая энергические жесты. Речь шла о Сперанском, известие о внезапной ссылке и мнимой измене которого только что дошло до Москвы.
– Теперь судят и обвиняют его (Сперанского) все те, которые месяц тому назад восхищались им, – говорил князь Андрей, – и те, которые не в состоянии были понимать его целей. Судить человека в немилости очень легко и взваливать на него все ошибки другого; а я скажу, что ежели что нибудь сделано хорошего в нынешнее царствованье, то всё хорошее сделано им – им одним. – Он остановился, увидав Пьера. Лицо его дрогнуло и тотчас же приняло злое выражение. – И потомство отдаст ему справедливость, – договорил он, и тотчас же обратился к Пьеру.
– Ну ты как? Все толстеешь, – говорил он оживленно, но вновь появившаяся морщина еще глубже вырезалась на его лбу. – Да, я здоров, – отвечал он на вопрос Пьера и усмехнулся. Пьеру ясно было, что усмешка его говорила: «здоров, но здоровье мое никому не нужно». Сказав несколько слов с Пьером об ужасной дороге от границ Польши, о том, как он встретил в Швейцарии людей, знавших Пьера, и о господине Десале, которого он воспитателем для сына привез из за границы, князь Андрей опять с горячностью вмешался в разговор о Сперанском, продолжавшийся между двумя стариками.
– Ежели бы была измена и были бы доказательства его тайных сношений с Наполеоном, то их всенародно объявили бы – с горячностью и поспешностью говорил он. – Я лично не люблю и не любил Сперанского, но я люблю справедливость. – Пьер узнавал теперь в своем друге слишком знакомую ему потребность волноваться и спорить о деле для себя чуждом только для того, чтобы заглушить слишком тяжелые задушевные мысли.
Когда князь Мещерский уехал, князь Андрей взял под руку Пьера и пригласил его в комнату, которая была отведена для него. В комнате была разбита кровать, лежали раскрытые чемоданы и сундуки. Князь Андрей подошел к одному из них и достал шкатулку. Из шкатулки он достал связку в бумаге. Он всё делал молча и очень быстро. Он приподнялся, прокашлялся. Лицо его было нахмурено и губы поджаты.
– Прости меня, ежели я тебя утруждаю… – Пьер понял, что князь Андрей хотел говорить о Наташе, и широкое лицо его выразило сожаление и сочувствие. Это выражение лица Пьера рассердило князя Андрея; он решительно, звонко и неприятно продолжал: – Я получил отказ от графини Ростовой, и до меня дошли слухи об искании ее руки твоим шурином, или тому подобное. Правда ли это?
– И правда и не правда, – начал Пьер; но князь Андрей перебил его.
– Вот ее письма и портрет, – сказал он. Он взял связку со стола и передал Пьеру.
– Отдай это графине… ежели ты увидишь ее.
– Она очень больна, – сказал Пьер.
– Так она здесь еще? – сказал князь Андрей. – А князь Курагин? – спросил он быстро.
– Он давно уехал. Она была при смерти…
– Очень сожалею об ее болезни, – сказал князь Андрей. – Он холодно, зло, неприятно, как его отец, усмехнулся.
– Но господин Курагин, стало быть, не удостоил своей руки графиню Ростову? – сказал князь Андрей. Он фыркнул носом несколько раз.
– Он не мог жениться, потому что он был женат, – сказал Пьер.
Князь Андрей неприятно засмеялся, опять напоминая своего отца.
– А где же он теперь находится, ваш шурин, могу ли я узнать? – сказал он.
– Он уехал в Петер…. впрочем я не знаю, – сказал Пьер.
– Ну да это всё равно, – сказал князь Андрей. – Передай графине Ростовой, что она была и есть совершенно свободна, и что я желаю ей всего лучшего.
Пьер взял в руки связку бумаг. Князь Андрей, как будто вспоминая, не нужно ли ему сказать еще что нибудь или ожидая, не скажет ли чего нибудь Пьер, остановившимся взглядом смотрел на него.
– Послушайте, помните вы наш спор в Петербурге, – сказал Пьер, помните о…
– Помню, – поспешно отвечал князь Андрей, – я говорил, что падшую женщину надо простить, но я не говорил, что я могу простить. Я не могу.
– Разве можно это сравнивать?… – сказал Пьер. Князь Андрей перебил его. Он резко закричал:
– Да, опять просить ее руки, быть великодушным, и тому подобное?… Да, это очень благородно, но я не способен итти sur les brisees de monsieur [итти по стопам этого господина]. – Ежели ты хочешь быть моим другом, не говори со мною никогда про эту… про всё это. Ну, прощай. Так ты передашь…
Пьер вышел и пошел к старому князю и княжне Марье.
Старик казался оживленнее обыкновенного. Княжна Марья была такая же, как и всегда, но из за сочувствия к брату, Пьер видел в ней радость к тому, что свадьба ее брата расстроилась. Глядя на них, Пьер понял, какое презрение и злобу они имели все против Ростовых, понял, что нельзя было при них даже и упоминать имя той, которая могла на кого бы то ни было променять князя Андрея.
За обедом речь зашла о войне, приближение которой уже становилось очевидно. Князь Андрей не умолкая говорил и спорил то с отцом, то с Десалем, швейцарцем воспитателем, и казался оживленнее обыкновенного, тем оживлением, которого нравственную причину так хорошо знал Пьер.


В этот же вечер, Пьер поехал к Ростовым, чтобы исполнить свое поручение. Наташа была в постели, граф был в клубе, и Пьер, передав письма Соне, пошел к Марье Дмитриевне, интересовавшейся узнать о том, как князь Андрей принял известие. Через десять минут Соня вошла к Марье Дмитриевне.
– Наташа непременно хочет видеть графа Петра Кирилловича, – сказала она.
– Да как же, к ней что ль его свести? Там у вас не прибрано, – сказала Марья Дмитриевна.
– Нет, она оделась и вышла в гостиную, – сказала Соня.
Марья Дмитриевна только пожала плечами.
– Когда это графиня приедет, измучила меня совсем. Ты смотри ж, не говори ей всего, – обратилась она к Пьеру. – И бранить то ее духу не хватает, так жалка, так жалка!
Наташа, исхудавшая, с бледным и строгим лицом (совсем не пристыженная, какою ее ожидал Пьер) стояла по середине гостиной. Когда Пьер показался в двери, она заторопилась, очевидно в нерешительности, подойти ли к нему или подождать его.
Пьер поспешно подошел к ней. Он думал, что она ему, как всегда, подаст руку; но она, близко подойдя к нему, остановилась, тяжело дыша и безжизненно опустив руки, совершенно в той же позе, в которой она выходила на середину залы, чтоб петь, но совсем с другим выражением.
– Петр Кирилыч, – начала она быстро говорить – князь Болконский был вам друг, он и есть вам друг, – поправилась она (ей казалось, что всё только было, и что теперь всё другое). – Он говорил мне тогда, чтобы обратиться к вам…
Пьер молча сопел носом, глядя на нее. Он до сих пор в душе своей упрекал и старался презирать ее; но теперь ему сделалось так жалко ее, что в душе его не было места упреку.
– Он теперь здесь, скажите ему… чтобы он прост… простил меня. – Она остановилась и еще чаще стала дышать, но не плакала.
– Да… я скажу ему, – говорил Пьер, но… – Он не знал, что сказать.
Наташа видимо испугалась той мысли, которая могла притти Пьеру.
– Нет, я знаю, что всё кончено, – сказала она поспешно. – Нет, это не может быть никогда. Меня мучает только зло, которое я ему сделала. Скажите только ему, что я прошу его простить, простить, простить меня за всё… – Она затряслась всем телом и села на стул.
Еще никогда не испытанное чувство жалости переполнило душу Пьера.
– Я скажу ему, я всё еще раз скажу ему, – сказал Пьер; – но… я бы желал знать одно…
«Что знать?» спросил взгляд Наташи.
– Я бы желал знать, любили ли вы… – Пьер не знал как назвать Анатоля и покраснел при мысли о нем, – любили ли вы этого дурного человека?
– Не называйте его дурным, – сказала Наташа. – Но я ничего – ничего не знаю… – Она опять заплакала.
И еще больше чувство жалости, нежности и любви охватило Пьера. Он слышал как под очками его текли слезы и надеялся, что их не заметят.
– Не будем больше говорить, мой друг, – сказал Пьер.
Так странно вдруг для Наташи показался этот его кроткий, нежный, задушевный голос.
– Не будем говорить, мой друг, я всё скажу ему; но об одном прошу вас – считайте меня своим другом, и ежели вам нужна помощь, совет, просто нужно будет излить свою душу кому нибудь – не теперь, а когда у вас ясно будет в душе – вспомните обо мне. – Он взял и поцеловал ее руку. – Я счастлив буду, ежели в состоянии буду… – Пьер смутился.
– Не говорите со мной так: я не стою этого! – вскрикнула Наташа и хотела уйти из комнаты, но Пьер удержал ее за руку. Он знал, что ему нужно что то еще сказать ей. Но когда он сказал это, он удивился сам своим словам.
– Перестаньте, перестаньте, вся жизнь впереди для вас, – сказал он ей.
– Для меня? Нет! Для меня всё пропало, – сказала она со стыдом и самоунижением.
– Все пропало? – повторил он. – Ежели бы я был не я, а красивейший, умнейший и лучший человек в мире, и был бы свободен, я бы сию минуту на коленях просил руки и любви вашей.
Наташа в первый раз после многих дней заплакала слезами благодарности и умиления и взглянув на Пьера вышла из комнаты.
Пьер тоже вслед за нею почти выбежал в переднюю, удерживая слезы умиления и счастья, давившие его горло, не попадая в рукава надел шубу и сел в сани.
– Теперь куда прикажете? – спросил кучер.
«Куда? спросил себя Пьер. Куда же можно ехать теперь? Неужели в клуб или гости?» Все люди казались так жалки, так бедны в сравнении с тем чувством умиления и любви, которое он испытывал; в сравнении с тем размягченным, благодарным взглядом, которым она последний раз из за слез взглянула на него.
– Домой, – сказал Пьер, несмотря на десять градусов мороза распахивая медвежью шубу на своей широкой, радостно дышавшей груди.
Было морозно и ясно. Над грязными, полутемными улицами, над черными крышами стояло темное, звездное небо. Пьер, только глядя на небо, не чувствовал оскорбительной низости всего земного в сравнении с высотою, на которой находилась его душа. При въезде на Арбатскую площадь, огромное пространство звездного темного неба открылось глазам Пьера. Почти в середине этого неба над Пречистенским бульваром, окруженная, обсыпанная со всех сторон звездами, но отличаясь от всех близостью к земле, белым светом, и длинным, поднятым кверху хвостом, стояла огромная яркая комета 1812 го года, та самая комета, которая предвещала, как говорили, всякие ужасы и конец света. Но в Пьере светлая звезда эта с длинным лучистым хвостом не возбуждала никакого страшного чувства. Напротив Пьер радостно, мокрыми от слез глазами, смотрел на эту светлую звезду, которая, как будто, с невыразимой быстротой пролетев неизмеримые пространства по параболической линии, вдруг, как вонзившаяся стрела в землю, влепилась тут в одно избранное ею место, на черном небе, и остановилась, энергично подняв кверху хвост, светясь и играя своим белым светом между бесчисленными другими, мерцающими звездами. Пьеру казалось, что эта звезда вполне отвечала тому, что было в его расцветшей к новой жизни, размягченной и ободренной душе.


С конца 1811 го года началось усиленное вооружение и сосредоточение сил Западной Европы, и в 1812 году силы эти – миллионы людей (считая тех, которые перевозили и кормили армию) двинулись с Запада на Восток, к границам России, к которым точно так же с 1811 го года стягивались силы России. 12 июня силы Западной Европы перешли границы России, и началась война, то есть совершилось противное человеческому разуму и всей человеческой природе событие. Миллионы людей совершали друг, против друга такое бесчисленное количество злодеяний, обманов, измен, воровства, подделок и выпуска фальшивых ассигнаций, грабежей, поджогов и убийств, которого в целые века не соберет летопись всех судов мира и на которые, в этот период времени, люди, совершавшие их, не смотрели как на преступления.
Что произвело это необычайное событие? Какие были причины его? Историки с наивной уверенностью говорят, что причинами этого события были обида, нанесенная герцогу Ольденбургскому, несоблюдение континентальной системы, властолюбие Наполеона, твердость Александра, ошибки дипломатов и т. п.
Следовательно, стоило только Меттерниху, Румянцеву или Талейрану, между выходом и раутом, хорошенько постараться и написать поискуснее бумажку или Наполеону написать к Александру: Monsieur mon frere, je consens a rendre le duche au duc d'Oldenbourg, [Государь брат мой, я соглашаюсь возвратить герцогство Ольденбургскому герцогу.] – и войны бы не было.
Понятно, что таким представлялось дело современникам. Понятно, что Наполеону казалось, что причиной войны были интриги Англии (как он и говорил это на острове Св. Елены); понятно, что членам английской палаты казалось, что причиной войны было властолюбие Наполеона; что принцу Ольденбургскому казалось, что причиной войны было совершенное против него насилие; что купцам казалось, что причиной войны была континентальная система, разорявшая Европу, что старым солдатам и генералам казалось, что главной причиной была необходимость употребить их в дело; легитимистам того времени то, что необходимо было восстановить les bons principes [хорошие принципы], а дипломатам того времени то, что все произошло оттого, что союз России с Австрией в 1809 году не был достаточно искусно скрыт от Наполеона и что неловко был написан memorandum за № 178. Понятно, что эти и еще бесчисленное, бесконечное количество причин, количество которых зависит от бесчисленного различия точек зрения, представлялось современникам; но для нас – потомков, созерцающих во всем его объеме громадность совершившегося события и вникающих в его простой и страшный смысл, причины эти представляются недостаточными. Для нас непонятно, чтобы миллионы людей христиан убивали и мучили друг друга, потому что Наполеон был властолюбив, Александр тверд, политика Англии хитра и герцог Ольденбургский обижен. Нельзя понять, какую связь имеют эти обстоятельства с самым фактом убийства и насилия; почему вследствие того, что герцог обижен, тысячи людей с другого края Европы убивали и разоряли людей Смоленской и Московской губерний и были убиваемы ими.
Для нас, потомков, – не историков, не увлеченных процессом изыскания и потому с незатемненным здравым смыслом созерцающих событие, причины его представляются в неисчислимом количестве. Чем больше мы углубляемся в изыскание причин, тем больше нам их открывается, и всякая отдельно взятая причина или целый ряд причин представляются нам одинаково справедливыми сами по себе, и одинаково ложными по своей ничтожности в сравнении с громадностью события, и одинаково ложными по недействительности своей (без участия всех других совпавших причин) произвести совершившееся событие. Такой же причиной, как отказ Наполеона отвести свои войска за Вислу и отдать назад герцогство Ольденбургское, представляется нам и желание или нежелание первого французского капрала поступить на вторичную службу: ибо, ежели бы он не захотел идти на службу и не захотел бы другой, и третий, и тысячный капрал и солдат, настолько менее людей было бы в войске Наполеона, и войны не могло бы быть.
Ежели бы Наполеон не оскорбился требованием отступить за Вислу и не велел наступать войскам, не было бы войны; но ежели бы все сержанты не пожелали поступить на вторичную службу, тоже войны не могло бы быть. Тоже не могло бы быть войны, ежели бы не было интриг Англии, и не было бы принца Ольденбургского и чувства оскорбления в Александре, и не было бы самодержавной власти в России, и не было бы французской революции и последовавших диктаторства и империи, и всего того, что произвело французскую революцию, и так далее. Без одной из этих причин ничего не могло бы быть. Стало быть, причины эти все – миллиарды причин – совпали для того, чтобы произвести то, что было. И, следовательно, ничто не было исключительной причиной события, а событие должно было совершиться только потому, что оно должно было совершиться. Должны были миллионы людей, отрекшись от своих человеческих чувств и своего разума, идти на Восток с Запада и убивать себе подобных, точно так же, как несколько веков тому назад с Востока на Запад шли толпы людей, убивая себе подобных.
Действия Наполеона и Александра, от слова которых зависело, казалось, чтобы событие совершилось или не совершилось, – были так же мало произвольны, как и действие каждого солдата, шедшего в поход по жребию или по набору. Это не могло быть иначе потому, что для того, чтобы воля Наполеона и Александра (тех людей, от которых, казалось, зависело событие) была исполнена, необходимо было совпадение бесчисленных обстоятельств, без одного из которых событие не могло бы совершиться. Необходимо было, чтобы миллионы людей, в руках которых была действительная сила, солдаты, которые стреляли, везли провиант и пушки, надо было, чтобы они согласились исполнить эту волю единичных и слабых людей и были приведены к этому бесчисленным количеством сложных, разнообразных причин.
Фатализм в истории неизбежен для объяснения неразумных явлений (то есть тех, разумность которых мы не понимаем). Чем более мы стараемся разумно объяснить эти явления в истории, тем они становятся для нас неразумнее и непонятнее.
Каждый человек живет для себя, пользуется свободой для достижения своих личных целей и чувствует всем существом своим, что он может сейчас сделать или не сделать такое то действие; но как скоро он сделает его, так действие это, совершенное в известный момент времени, становится невозвратимым и делается достоянием истории, в которой оно имеет не свободное, а предопределенное значение.
Есть две стороны жизни в каждом человеке: жизнь личная, которая тем более свободна, чем отвлеченнее ее интересы, и жизнь стихийная, роевая, где человек неизбежно исполняет предписанные ему законы.
Человек сознательно живет для себя, но служит бессознательным орудием для достижения исторических, общечеловеческих целей. Совершенный поступок невозвратим, и действие его, совпадая во времени с миллионами действий других людей, получает историческое значение. Чем выше стоит человек на общественной лестнице, чем с большими людьми он связан, тем больше власти он имеет на других людей, тем очевиднее предопределенность и неизбежность каждого его поступка.
«Сердце царево в руце божьей».
Царь – есть раб истории.
История, то есть бессознательная, общая, роевая жизнь человечества, всякой минутой жизни царей пользуется для себя как орудием для своих целей.
Наполеон, несмотря на то, что ему более чем когда нибудь, теперь, в 1812 году, казалось, что от него зависело verser или не verser le sang de ses peuples [проливать или не проливать кровь своих народов] (как в последнем письме писал ему Александр), никогда более как теперь не подлежал тем неизбежным законам, которые заставляли его (действуя в отношении себя, как ему казалось, по своему произволу) делать для общего дела, для истории то, что должно было совершиться.
Люди Запада двигались на Восток для того, чтобы убивать друг друга. И по закону совпадения причин подделались сами собою и совпали с этим событием тысячи мелких причин для этого движения и для войны: укоры за несоблюдение континентальной системы, и герцог Ольденбургский, и движение войск в Пруссию, предпринятое (как казалось Наполеону) для того только, чтобы достигнуть вооруженного мира, и любовь и привычка французского императора к войне, совпавшая с расположением его народа, увлечение грандиозностью приготовлений, и расходы по приготовлению, и потребность приобретения таких выгод, которые бы окупили эти расходы, и одурманившие почести в Дрездене, и дипломатические переговоры, которые, по взгляду современников, были ведены с искренним желанием достижения мира и которые только уязвляли самолюбие той и другой стороны, и миллионы миллионов других причин, подделавшихся под имеющее совершиться событие, совпавших с ним.
Когда созрело яблоко и падает, – отчего оно падает? Оттого ли, что тяготеет к земле, оттого ли, что засыхает стержень, оттого ли, что сушится солнцем, что тяжелеет, что ветер трясет его, оттого ли, что стоящему внизу мальчику хочется съесть его?
Ничто не причина. Все это только совпадение тех условий, при которых совершается всякое жизненное, органическое, стихийное событие. И тот ботаник, который найдет, что яблоко падает оттого, что клетчатка разлагается и тому подобное, будет так же прав, и так же не прав, как и тот ребенок, стоящий внизу, который скажет, что яблоко упало оттого, что ему хотелось съесть его и что он молился об этом. Так же прав и не прав будет тот, кто скажет, что Наполеон пошел в Москву потому, что он захотел этого, и оттого погиб, что Александр захотел его погибели: как прав и не прав будет тот, кто скажет, что завалившаяся в миллион пудов подкопанная гора упала оттого, что последний работник ударил под нее последний раз киркою. В исторических событиях так называемые великие люди суть ярлыки, дающие наименований событию, которые, так же как ярлыки, менее всего имеют связи с самым событием.
Каждое действие их, кажущееся им произвольным для самих себя, в историческом смысле непроизвольно, а находится в связи со всем ходом истории и определено предвечно.


29 го мая Наполеон выехал из Дрездена, где он пробыл три недели, окруженный двором, составленным из принцев, герцогов, королей и даже одного императора. Наполеон перед отъездом обласкал принцев, королей и императора, которые того заслуживали, побранил королей и принцев, которыми он был не вполне доволен, одарил своими собственными, то есть взятыми у других королей, жемчугами и бриллиантами императрицу австрийскую и, нежно обняв императрицу Марию Луизу, как говорит его историк, оставил ее огорченною разлукой, которую она – эта Мария Луиза, считавшаяся его супругой, несмотря на то, что в Париже оставалась другая супруга, – казалось, не в силах была перенести. Несмотря на то, что дипломаты еще твердо верили в возможность мира и усердно работали с этой целью, несмотря на то, что император Наполеон сам писал письмо императору Александру, называя его Monsieur mon frere [Государь брат мой] и искренно уверяя, что он не желает войны и что всегда будет любить и уважать его, – он ехал к армии и отдавал на каждой станции новые приказания, имевшие целью торопить движение армии от запада к востоку. Он ехал в дорожной карете, запряженной шестериком, окруженный пажами, адъютантами и конвоем, по тракту на Позен, Торн, Данциг и Кенигсберг. В каждом из этих городов тысячи людей с трепетом и восторгом встречали его.
Армия подвигалась с запада на восток, и переменные шестерни несли его туда же. 10 го июня он догнал армию и ночевал в Вильковисском лесу, в приготовленной для него квартире, в имении польского графа.
На другой день Наполеон, обогнав армию, в коляске подъехал к Неману и, с тем чтобы осмотреть местность переправы, переоделся в польский мундир и выехал на берег.
Увидав на той стороне казаков (les Cosaques) и расстилавшиеся степи (les Steppes), в середине которых была Moscou la ville sainte, [Москва, священный город,] столица того, подобного Скифскому, государства, куда ходил Александр Македонский, – Наполеон, неожиданно для всех и противно как стратегическим, так и дипломатическим соображениям, приказал наступление, и на другой день войска его стали переходить Неман.
12 го числа рано утром он вышел из палатки, раскинутой в этот день на крутом левом берегу Немана, и смотрел в зрительную трубу на выплывающие из Вильковисского леса потоки своих войск, разливающихся по трем мостам, наведенным на Немане. Войска знали о присутствии императора, искали его глазами, и, когда находили на горе перед палаткой отделившуюся от свиты фигуру в сюртуке и шляпе, они кидали вверх шапки, кричали: «Vive l'Empereur! [Да здравствует император!] – и одни за другими, не истощаясь, вытекали, всё вытекали из огромного, скрывавшего их доселе леса и, расстрояясь, по трем мостам переходили на ту сторону.
– On fera du chemin cette fois ci. Oh! quand il s'en mele lui meme ca chauffe… Nom de Dieu… Le voila!.. Vive l'Empereur! Les voila donc les Steppes de l'Asie! Vilain pays tout de meme. Au revoir, Beauche; je te reserve le plus beau palais de Moscou. Au revoir! Bonne chance… L'as tu vu, l'Empereur? Vive l'Empereur!.. preur! Si on me fait gouverneur aux Indes, Gerard, je te fais ministre du Cachemire, c'est arrete. Vive l'Empereur! Vive! vive! vive! Les gredins de Cosaques, comme ils filent. Vive l'Empereur! Le voila! Le vois tu? Je l'ai vu deux fois comme jete vois. Le petit caporal… Je l'ai vu donner la croix a l'un des vieux… Vive l'Empereur!.. [Теперь походим! О! как он сам возьмется, дело закипит. Ей богу… Вот он… Ура, император! Так вот они, азиатские степи… Однако скверная страна. До свиданья, Боше. Я тебе оставлю лучший дворец в Москве. До свиданья, желаю успеха. Видел императора? Ура! Ежели меня сделают губернатором в Индии, я тебя сделаю министром Кашмира… Ура! Император вот он! Видишь его? Я его два раза как тебя видел. Маленький капрал… Я видел, как он навесил крест одному из стариков… Ура, император!] – говорили голоса старых и молодых людей, самых разнообразных характеров и положений в обществе. На всех лицах этих людей было одно общее выражение радости о начале давно ожидаемого похода и восторга и преданности к человеку в сером сюртуке, стоявшему на горе.
13 го июня Наполеону подали небольшую чистокровную арабскую лошадь, и он сел и поехал галопом к одному из мостов через Неман, непрестанно оглушаемый восторженными криками, которые он, очевидно, переносил только потому, что нельзя было запретить им криками этими выражать свою любовь к нему; но крики эти, сопутствующие ему везде, тяготили его и отвлекали его от военной заботы, охватившей его с того времени, как он присоединился к войску. Он проехал по одному из качавшихся на лодках мостов на ту сторону, круто повернул влево и галопом поехал по направлению к Ковно, предшествуемый замиравшими от счастия, восторженными гвардейскими конными егерями, расчищая дорогу по войскам, скакавшим впереди его. Подъехав к широкой реке Вилии, он остановился подле польского уланского полка, стоявшего на берегу.
– Виват! – также восторженно кричали поляки, расстроивая фронт и давя друг друга, для того чтобы увидать его. Наполеон осмотрел реку, слез с лошади и сел на бревно, лежавшее на берегу. По бессловесному знаку ему подали трубу, он положил ее на спину подбежавшего счастливого пажа и стал смотреть на ту сторону. Потом он углубился в рассматриванье листа карты, разложенного между бревнами. Не поднимая головы, он сказал что то, и двое его адъютантов поскакали к польским уланам.
– Что? Что он сказал? – слышалось в рядах польских улан, когда один адъютант подскакал к ним.
Было приказано, отыскав брод, перейти на ту сторону. Польский уланский полковник, красивый старый человек, раскрасневшись и путаясь в словах от волнения, спросил у адъютанта, позволено ли ему будет переплыть с своими уланами реку, не отыскивая брода. Он с очевидным страхом за отказ, как мальчик, который просит позволения сесть на лошадь, просил, чтобы ему позволили переплыть реку в глазах императора. Адъютант сказал, что, вероятно, император не будет недоволен этим излишним усердием.
Как только адъютант сказал это, старый усатый офицер с счастливым лицом и блестящими глазами, подняв кверху саблю, прокричал: «Виват! – и, скомандовав уланам следовать за собой, дал шпоры лошади и подскакал к реке. Он злобно толкнул замявшуюся под собой лошадь и бухнулся в воду, направляясь вглубь к быстрине течения. Сотни уланов поскакали за ним. Было холодно и жутко на середине и на быстрине теченья. Уланы цеплялись друг за друга, сваливались с лошадей, лошади некоторые тонули, тонули и люди, остальные старались плыть кто на седле, кто держась за гриву. Они старались плыть вперед на ту сторону и, несмотря на то, что за полверсты была переправа, гордились тем, что они плывут и тонут в этой реке под взглядами человека, сидевшего на бревне и даже не смотревшего на то, что они делали. Когда вернувшийся адъютант, выбрав удобную минуту, позволил себе обратить внимание императора на преданность поляков к его особе, маленький человек в сером сюртуке встал и, подозвав к себе Бертье, стал ходить с ним взад и вперед по берегу, отдавая ему приказания и изредка недовольно взглядывая на тонувших улан, развлекавших его внимание.
Для него было не ново убеждение в том, что присутствие его на всех концах мира, от Африки до степей Московии, одинаково поражает и повергает людей в безумие самозабвения. Он велел подать себе лошадь и поехал в свою стоянку.
Человек сорок улан потонуло в реке, несмотря на высланные на помощь лодки. Большинство прибилось назад к этому берегу. Полковник и несколько человек переплыли реку и с трудом вылезли на тот берег. Но как только они вылезли в обшлепнувшемся на них, стекающем ручьями мокром платье, они закричали: «Виват!», восторженно глядя на то место, где стоял Наполеон, но где его уже не было, и в ту минуту считали себя счастливыми.
Ввечеру Наполеон между двумя распоряжениями – одно о том, чтобы как можно скорее доставить заготовленные фальшивые русские ассигнации для ввоза в Россию, и другое о том, чтобы расстрелять саксонца, в перехваченном письме которого найдены сведения о распоряжениях по французской армии, – сделал третье распоряжение – о причислении бросившегося без нужды в реку польского полковника к когорте чести (Legion d'honneur), которой Наполеон был главою.
Qnos vult perdere – dementat. [Кого хочет погубить – лишит разума (лат.) ]


Русский император между тем более месяца уже жил в Вильне, делая смотры и маневры. Ничто не было готово для войны, которой все ожидали и для приготовления к которой император приехал из Петербурга. Общего плана действий не было. Колебания о том, какой план из всех тех, которые предлагались, должен быть принят, только еще более усилились после месячного пребывания императора в главной квартире. В трех армиях был в каждой отдельный главнокомандующий, но общего начальника над всеми армиями не было, и император не принимал на себя этого звания.
Чем дольше жил император в Вильне, тем менее и менее готовились к войне, уставши ожидать ее. Все стремления людей, окружавших государя, казалось, были направлены только на то, чтобы заставлять государя, приятно проводя время, забыть о предстоящей войне.
После многих балов и праздников у польских магнатов, у придворных и у самого государя, в июне месяце одному из польских генерал адъютантов государя пришла мысль дать обед и бал государю от лица его генерал адъютантов. Мысль эта радостно была принята всеми. Государь изъявил согласие. Генерал адъютанты собрали по подписке деньги. Особа, которая наиболее могла быть приятна государю, была приглашена быть хозяйкой бала. Граф Бенигсен, помещик Виленской губернии, предложил свой загородный дом для этого праздника, и 13 июня был назначен обед, бал, катанье на лодках и фейерверк в Закрете, загородном доме графа Бенигсена.
В тот самый день, в который Наполеоном был отдан приказ о переходе через Неман и передовые войска его, оттеснив казаков, перешли через русскую границу, Александр проводил вечер на даче Бенигсена – на бале, даваемом генерал адъютантами.
Был веселый, блестящий праздник; знатоки дела говорили, что редко собиралось в одном месте столько красавиц. Графиня Безухова в числе других русских дам, приехавших за государем из Петербурга в Вильну, была на этом бале, затемняя своей тяжелой, так называемой русской красотой утонченных польских дам. Она была замечена, и государь удостоил ее танца.
Борис Друбецкой, en garcon (холостяком), как он говорил, оставив свою жену в Москве, был также на этом бале и, хотя не генерал адъютант, был участником на большую сумму в подписке для бала. Борис теперь был богатый человек, далеко ушедший в почестях, уже не искавший покровительства, а на ровной ноге стоявший с высшими из своих сверстников.
В двенадцать часов ночи еще танцевали. Элен, не имевшая достойного кавалера, сама предложила мазурку Борису. Они сидели в третьей паре. Борис, хладнокровно поглядывая на блестящие обнаженные плечи Элен, выступавшие из темного газового с золотом платья, рассказывал про старых знакомых и вместе с тем, незаметно для самого себя и для других, ни на секунду не переставал наблюдать государя, находившегося в той же зале. Государь не танцевал; он стоял в дверях и останавливал то тех, то других теми ласковыми словами, которые он один только умел говорить.
При начале мазурки Борис видел, что генерал адъютант Балашев, одно из ближайших лиц к государю, подошел к нему и непридворно остановился близко от государя, говорившего с польской дамой. Поговорив с дамой, государь взглянул вопросительно и, видно, поняв, что Балашев поступил так только потому, что на то были важные причины, слегка кивнул даме и обратился к Балашеву. Только что Балашев начал говорить, как удивление выразилось на лице государя. Он взял под руку Балашева и пошел с ним через залу, бессознательно для себя расчищая с обеих сторон сажени на три широкую дорогу сторонившихся перед ним. Борис заметил взволнованное лицо Аракчеева, в то время как государь пошел с Балашевым. Аракчеев, исподлобья глядя на государя и посапывая красным носом, выдвинулся из толпы, как бы ожидая, что государь обратится к нему. (Борис понял, что Аракчеев завидует Балашеву и недоволен тем, что какая то, очевидно, важная, новость не через него передана государю.)
Но государь с Балашевым прошли, не замечая Аракчеева, через выходную дверь в освещенный сад. Аракчеев, придерживая шпагу и злобно оглядываясь вокруг себя, прошел шагах в двадцати за ними.
Пока Борис продолжал делать фигуры мазурки, его не переставала мучить мысль о том, какую новость привез Балашев и каким бы образом узнать ее прежде других.
В фигуре, где ему надо было выбирать дам, шепнув Элен, что он хочет взять графиню Потоцкую, которая, кажется, вышла на балкон, он, скользя ногами по паркету, выбежал в выходную дверь в сад и, заметив входящего с Балашевым на террасу государя, приостановился. Государь с Балашевым направлялись к двери. Борис, заторопившись, как будто не успев отодвинуться, почтительно прижался к притолоке и нагнул голову.
Государь с волнением лично оскорбленного человека договаривал следующие слова:
– Без объявления войны вступить в Россию. Я помирюсь только тогда, когда ни одного вооруженного неприятеля не останется на моей земле, – сказал он. Как показалось Борису, государю приятно было высказать эти слова: он был доволен формой выражения своей мысли, но был недоволен тем, что Борис услыхал их.
– Чтоб никто ничего не знал! – прибавил государь, нахмурившись. Борис понял, что это относилось к нему, и, закрыв глаза, слегка наклонил голову. Государь опять вошел в залу и еще около получаса пробыл на бале.
Борис первый узнал известие о переходе французскими войсками Немана и благодаря этому имел случай показать некоторым важным лицам, что многое, скрытое от других, бывает ему известно, и через то имел случай подняться выше во мнении этих особ.

Неожиданное известие о переходе французами Немана было особенно неожиданно после месяца несбывавшегося ожидания, и на бале! Государь, в первую минуту получения известия, под влиянием возмущения и оскорбления, нашел то, сделавшееся потом знаменитым, изречение, которое самому понравилось ему и выражало вполне его чувства. Возвратившись домой с бала, государь в два часа ночи послал за секретарем Шишковым и велел написать приказ войскам и рескрипт к фельдмаршалу князю Салтыкову, в котором он непременно требовал, чтобы были помещены слова о том, что он не помирится до тех пор, пока хотя один вооруженный француз останется на русской земле.
На другой день было написано следующее письмо к Наполеону.
«Monsieur mon frere. J'ai appris hier que malgre la loyaute avec laquelle j'ai maintenu mes engagements envers Votre Majeste, ses troupes ont franchis les frontieres de la Russie, et je recois a l'instant de Petersbourg une note par laquelle le comte Lauriston, pour cause de cette agression, annonce que Votre Majeste s'est consideree comme en etat de guerre avec moi des le moment ou le prince Kourakine a fait la demande de ses passeports. Les motifs sur lesquels le duc de Bassano fondait son refus de les lui delivrer, n'auraient jamais pu me faire supposer que cette demarche servirait jamais de pretexte a l'agression. En effet cet ambassadeur n'y a jamais ete autorise comme il l'a declare lui meme, et aussitot que j'en fus informe, je lui ai fait connaitre combien je le desapprouvais en lui donnant l'ordre de rester a son poste. Si Votre Majeste n'est pas intentionnee de verser le sang de nos peuples pour un malentendu de ce genre et qu'elle consente a retirer ses troupes du territoire russe, je regarderai ce qui s'est passe comme non avenu, et un accommodement entre nous sera possible. Dans le cas contraire, Votre Majeste, je me verrai force de repousser une attaque que rien n'a provoquee de ma part. Il depend encore de Votre Majeste d'eviter a l'humanite les calamites d'une nouvelle guerre.
Je suis, etc.
(signe) Alexandre».
[«Государь брат мой! Вчера дошло до меня, что, несмотря на прямодушие, с которым соблюдал я мои обязательства в отношении к Вашему Императорскому Величеству, войска Ваши перешли русские границы, и только лишь теперь получил из Петербурга ноту, которою граф Лористон извещает меня, по поводу сего вторжения, что Ваше Величество считаете себя в неприязненных отношениях со мною, с того времени как князь Куракин потребовал свои паспорта. Причины, на которых герцог Бассано основывал свой отказ выдать сии паспорты, никогда не могли бы заставить меня предполагать, чтобы поступок моего посла послужил поводом к нападению. И в действительности он не имел на то от меня повеления, как было объявлено им самим; и как только я узнал о сем, то немедленно выразил мое неудовольствие князю Куракину, повелев ему исполнять по прежнему порученные ему обязанности. Ежели Ваше Величество не расположены проливать кровь наших подданных из за подобного недоразумения и ежели Вы согласны вывести свои войска из русских владений, то я оставлю без внимания все происшедшее, и соглашение между нами будет возможно. В противном случае я буду принужден отражать нападение, которое ничем не было возбуждено с моей стороны. Ваше Величество, еще имеете возможность избавить человечество от бедствий новой войны.
(подписал) Александр». ]


13 го июня, в два часа ночи, государь, призвав к себе Балашева и прочтя ему свое письмо к Наполеону, приказал ему отвезти это письмо и лично передать французскому императору. Отправляя Балашева, государь вновь повторил ему слова о том, что он не помирится до тех пор, пока останется хотя один вооруженный неприятель на русской земле, и приказал непременно передать эти слова Наполеону. Государь не написал этих слов в письме, потому что он чувствовал с своим тактом, что слова эти неудобны для передачи в ту минуту, когда делается последняя попытка примирения; но он непременно приказал Балашеву передать их лично Наполеону.
Выехав в ночь с 13 го на 14 е июня, Балашев, сопутствуемый трубачом и двумя казаками, к рассвету приехал в деревню Рыконты, на французские аванпосты по сю сторону Немана. Он был остановлен французскими кавалерийскими часовыми.
Французский гусарский унтер офицер, в малиновом мундире и мохнатой шапке, крикнул на подъезжавшего Балашева, приказывая ему остановиться. Балашев не тотчас остановился, а продолжал шагом подвигаться по дороге.
Унтер офицер, нахмурившись и проворчав какое то ругательство, надвинулся грудью лошади на Балашева, взялся за саблю и грубо крикнул на русского генерала, спрашивая его: глух ли он, что не слышит того, что ему говорят. Балашев назвал себя. Унтер офицер послал солдата к офицеру.
Не обращая на Балашева внимания, унтер офицер стал говорить с товарищами о своем полковом деле и не глядел на русского генерала.
Необычайно странно было Балашеву, после близости к высшей власти и могуществу, после разговора три часа тому назад с государем и вообще привыкшему по своей службе к почестям, видеть тут, на русской земле, это враждебное и главное – непочтительное отношение к себе грубой силы.
Солнце только начинало подниматься из за туч; в воздухе было свежо и росисто. По дороге из деревни выгоняли стадо. В полях один за одним, как пузырьки в воде, вспырскивали с чувыканьем жаворонки.
Балашев оглядывался вокруг себя, ожидая приезда офицера из деревни. Русские казаки, и трубач, и французские гусары молча изредка глядели друг на друга.
Французский гусарский полковник, видимо, только что с постели, выехал из деревни на красивой сытой серой лошади, сопутствуемый двумя гусарами. На офицере, на солдатах и на их лошадях был вид довольства и щегольства.
Это было то первое время кампании, когда войска еще находились в исправности, почти равной смотровой, мирной деятельности, только с оттенком нарядной воинственности в одежде и с нравственным оттенком того веселья и предприимчивости, которые всегда сопутствуют началам кампаний.
Французский полковник с трудом удерживал зевоту, но был учтив и, видимо, понимал все значение Балашева. Он провел его мимо своих солдат за цепь и сообщил, что желание его быть представленну императору будет, вероятно, тотчас же исполнено, так как императорская квартира, сколько он знает, находится недалеко.
Они проехали деревню Рыконты, мимо французских гусарских коновязей, часовых и солдат, отдававших честь своему полковнику и с любопытством осматривавших русский мундир, и выехали на другую сторону села. По словам полковника, в двух километрах был начальник дивизии, который примет Балашева и проводит его по назначению.
Солнце уже поднялось и весело блестело на яркой зелени.
Только что они выехали за корчму на гору, как навстречу им из под горы показалась кучка всадников, впереди которой на вороной лошади с блестящею на солнце сбруей ехал высокий ростом человек в шляпе с перьями и черными, завитыми по плечи волосами, в красной мантии и с длинными ногами, выпяченными вперед, как ездят французы. Человек этот поехал галопом навстречу Балашеву, блестя и развеваясь на ярком июньском солнце своими перьями, каменьями и золотыми галунами.
Балашев уже был на расстоянии двух лошадей от скачущего ему навстречу с торжественно театральным лицом всадника в браслетах, перьях, ожерельях и золоте, когда Юльнер, французский полковник, почтительно прошептал: «Le roi de Naples». [Король Неаполитанский.] Действительно, это был Мюрат, называемый теперь неаполитанским королем. Хотя и было совершенно непонятно, почему он был неаполитанский король, но его называли так, и он сам был убежден в этом и потому имел более торжественный и важный вид, чем прежде. Он так был уверен в том, что он действительно неаполитанский король, что, когда накануне отъезда из Неаполя, во время его прогулки с женою по улицам Неаполя, несколько итальянцев прокричали ему: «Viva il re!», [Да здравствует король! (итал.) ] он с грустной улыбкой повернулся к супруге и сказал: «Les malheureux, ils ne savent pas que je les quitte demain! [Несчастные, они не знают, что я их завтра покидаю!]
Но несмотря на то, что он твердо верил в то, что он был неаполитанский король, и что он сожалел о горести своих покидаемых им подданных, в последнее время, после того как ему ведено было опять поступить на службу, и особенно после свидания с Наполеоном в Данциге, когда августейший шурин сказал ему: «Je vous ai fait Roi pour regner a maniere, mais pas a la votre», [Я вас сделал королем для того, чтобы царствовать не по своему, а по моему.] – он весело принялся за знакомое ему дело и, как разъевшийся, но не зажиревший, годный на службу конь, почуяв себя в упряжке, заиграл в оглоблях и, разрядившись как можно пестрее и дороже, веселый и довольный, скакал, сам не зная куда и зачем, по дорогам Польши.
Увидав русского генерала, он по королевски, торжественно, откинул назад голову с завитыми по плечи волосами и вопросительно поглядел на французского полковника. Полковник почтительно передал его величеству значение Балашева, фамилию которого он не мог выговорить.
– De Bal macheve! – сказал король (своей решительностью превозмогая трудность, представлявшуюся полковнику), – charme de faire votre connaissance, general, [очень приятно познакомиться с вами, генерал] – прибавил он с королевски милостивым жестом. Как только король начал говорить громко и быстро, все королевское достоинство мгновенно оставило его, и он, сам не замечая, перешел в свойственный ему тон добродушной фамильярности. Он положил свою руку на холку лошади Балашева.
– Eh, bien, general, tout est a la guerre, a ce qu'il parait, [Ну что ж, генерал, дело, кажется, идет к войне,] – сказал он, как будто сожалея об обстоятельстве, о котором он не мог судить.
– Sire, – отвечал Балашев. – l'Empereur mon maitre ne desire point la guerre, et comme Votre Majeste le voit, – говорил Балашев, во всех падежах употребляя Votre Majeste, [Государь император русский не желает ее, как ваше величество изволите видеть… ваше величество.] с неизбежной аффектацией учащения титула, обращаясь к лицу, для которого титул этот еще новость.
Лицо Мюрата сияло глупым довольством в то время, как он слушал monsieur de Balachoff. Но royaute oblige: [королевское звание имеет свои обязанности:] он чувствовал необходимость переговорить с посланником Александра о государственных делах, как король и союзник. Он слез с лошади и, взяв под руку Балашева и отойдя на несколько шагов от почтительно дожидавшейся свиты, стал ходить с ним взад и вперед, стараясь говорить значительно. Он упомянул о том, что император Наполеон оскорблен требованиями вывода войск из Пруссии, в особенности теперь, когда это требование сделалось всем известно и когда этим оскорблено достоинство Франции. Балашев сказал, что в требовании этом нет ничего оскорбительного, потому что… Мюрат перебил его:
– Так вы считаете зачинщиком не императора Александра? – сказал он неожиданно с добродушно глупой улыбкой.
Балашев сказал, почему он действительно полагал, что начинателем войны был Наполеон.
– Eh, mon cher general, – опять перебил его Мюрат, – je desire de tout mon c?ur que les Empereurs s'arrangent entre eux, et que la guerre commencee malgre moi se termine le plutot possible, [Ах, любезный генерал, я желаю от всей души, чтобы императоры покончили дело между собою и чтобы война, начатая против моей воли, окончилась как можно скорее.] – сказал он тоном разговора слуг, которые желают остаться добрыми приятелями, несмотря на ссору между господами. И он перешел к расспросам о великом князе, о его здоровье и о воспоминаниях весело и забавно проведенного с ним времени в Неаполе. Потом, как будто вдруг вспомнив о своем королевском достоинстве, Мюрат торжественно выпрямился, стал в ту же позу, в которой он стоял на коронации, и, помахивая правой рукой, сказал: – Je ne vous retiens plus, general; je souhaite le succes de vorte mission, [Я вас не задерживаю более, генерал; желаю успеха вашему посольству,] – и, развеваясь красной шитой мантией и перьями и блестя драгоценностями, он пошел к свите, почтительно ожидавшей его.
Балашев поехал дальше, по словам Мюрата предполагая весьма скоро быть представленным самому Наполеону. Но вместо скорой встречи с Наполеоном, часовые пехотного корпуса Даву опять так же задержали его у следующего селения, как и в передовой цепи, и вызванный адъютант командира корпуса проводил его в деревню к маршалу Даву.


Даву был Аракчеев императора Наполеона – Аракчеев не трус, но столь же исправный, жестокий и не умеющий выражать свою преданность иначе как жестокостью.
В механизме государственного организма нужны эти люди, как нужны волки в организме природы, и они всегда есть, всегда являются и держатся, как ни несообразно кажется их присутствие и близость к главе правительства. Только этой необходимостью можно объяснить то, как мог жестокий, лично выдиравший усы гренадерам и не могший по слабости нерв переносить опасность, необразованный, непридворный Аракчеев держаться в такой силе при рыцарски благородном и нежном характере Александра.
Балашев застал маршала Даву в сарае крестьянскои избы, сидящего на бочонке и занятого письменными работами (он поверял счеты). Адъютант стоял подле него. Возможно было найти лучшее помещение, но маршал Даву был один из тех людей, которые нарочно ставят себя в самые мрачные условия жизни, для того чтобы иметь право быть мрачными. Они для того же всегда поспешно и упорно заняты. «Где тут думать о счастливой стороне человеческой жизни, когда, вы видите, я на бочке сижу в грязном сарае и работаю», – говорило выражение его лица. Главное удовольствие и потребность этих людей состоит в том, чтобы, встретив оживление жизни, бросить этому оживлению в глаза спою мрачную, упорную деятельность. Это удовольствие доставил себе Даву, когда к нему ввели Балашева. Он еще более углубился в свою работу, когда вошел русский генерал, и, взглянув через очки на оживленное, под впечатлением прекрасного утра и беседы с Мюратом, лицо Балашева, не встал, не пошевелился даже, а еще больше нахмурился и злобно усмехнулся.
Заметив на лице Балашева произведенное этим приемом неприятное впечатление, Даву поднял голову и холодно спросил, что ему нужно.
Предполагая, что такой прием мог быть сделан ему только потому, что Даву не знает, что он генерал адъютант императора Александра и даже представитель его перед Наполеоном, Балашев поспешил сообщить свое звание и назначение. В противность ожидания его, Даву, выслушав Балашева, стал еще суровее и грубее.
– Где же ваш пакет? – сказал он. – Donnez le moi, ije l'enverrai a l'Empereur. [Дайте мне его, я пошлю императору.]
Балашев сказал, что он имеет приказание лично передать пакет самому императору.
– Приказания вашего императора исполняются в вашей армии, а здесь, – сказал Даву, – вы должны делать то, что вам говорят.
И как будто для того чтобы еще больше дать почувствовать русскому генералу его зависимость от грубой силы, Даву послал адъютанта за дежурным.
Балашев вынул пакет, заключавший письмо государя, и положил его на стол (стол, состоявший из двери, на которой торчали оторванные петли, положенной на два бочонка). Даву взял конверт и прочел надпись.
– Вы совершенно вправе оказывать или не оказывать мне уважение, – сказал Балашев. – Но позвольте вам заметить, что я имею честь носить звание генерал адъютанта его величества…
Даву взглянул на него молча, и некоторое волнение и смущение, выразившиеся на лице Балашева, видимо, доставили ему удовольствие.
– Вам будет оказано должное, – сказал он и, положив конверт в карман, вышел из сарая.
Через минуту вошел адъютант маршала господин де Кастре и провел Балашева в приготовленное для него помещение.
Балашев обедал в этот день с маршалом в том же сарае, на той же доске на бочках.
На другой день Даву выехал рано утром и, пригласив к себе Балашева, внушительно сказал ему, что он просит его оставаться здесь, подвигаться вместе с багажами, ежели они будут иметь на то приказания, и не разговаривать ни с кем, кроме как с господином де Кастро.
После четырехдневного уединения, скуки, сознания подвластности и ничтожества, особенно ощутительного после той среды могущества, в которой он так недавно находился, после нескольких переходов вместе с багажами маршала, с французскими войсками, занимавшими всю местность, Балашев привезен был в Вильну, занятую теперь французами, в ту же заставу, на которой он выехал четыре дня тому назад.
На другой день императорский камергер, monsieur de Turenne, приехал к Балашеву и передал ему желание императора Наполеона удостоить его аудиенции.
Четыре дня тому назад у того дома, к которому подвезли Балашева, стояли Преображенского полка часовые, теперь же стояли два французских гренадера в раскрытых на груди синих мундирах и в мохнатых шапках, конвой гусаров и улан и блестящая свита адъютантов, пажей и генералов, ожидавших выхода Наполеона вокруг стоявшей у крыльца верховой лошади и его мамелюка Рустава. Наполеон принимал Балашева в том самом доме в Вильве, из которого отправлял его Александр.


Несмотря на привычку Балашева к придворной торжественности, роскошь и пышность двора императора Наполеона поразили его.
Граф Тюрен ввел его в большую приемную, где дожидалось много генералов, камергеров и польских магнатов, из которых многих Балашев видал при дворе русского императора. Дюрок сказал, что император Наполеон примет русского генерала перед своей прогулкой.
После нескольких минут ожидания дежурный камергер вышел в большую приемную и, учтиво поклонившись Балашеву, пригласил его идти за собой.
Балашев вошел в маленькую приемную, из которой была одна дверь в кабинет, в тот самый кабинет, из которого отправлял его русский император. Балашев простоял один минуты две, ожидая. За дверью послышались поспешные шаги. Быстро отворились обе половинки двери, камергер, отворивший, почтительно остановился, ожидая, все затихло, и из кабинета зазвучали другие, твердые, решительные шаги: это был Наполеон. Он только что окончил свой туалет для верховой езды. Он был в синем мундире, раскрытом над белым жилетом, спускавшимся на круглый живот, в белых лосинах, обтягивающих жирные ляжки коротких ног, и в ботфортах. Короткие волоса его, очевидно, только что были причесаны, но одна прядь волос спускалась книзу над серединой широкого лба. Белая пухлая шея его резко выступала из за черного воротника мундира; от него пахло одеколоном. На моложавом полном лице его с выступающим подбородком было выражение милостивого и величественного императорского приветствия.
Он вышел, быстро подрагивая на каждом шагу и откинув несколько назад голову. Вся его потолстевшая, короткая фигура с широкими толстыми плечами и невольно выставленным вперед животом и грудью имела тот представительный, осанистый вид, который имеют в холе живущие сорокалетние люди. Кроме того, видно было, что он в этот день находился в самом хорошем расположении духа.
Он кивнул головою, отвечая на низкий и почтительный поклон Балашева, и, подойдя к нему, тотчас же стал говорить как человек, дорожащий всякой минутой своего времени и не снисходящий до того, чтобы приготавливать свои речи, а уверенный в том, что он всегда скажет хорошо и что нужно сказать.
– Здравствуйте, генерал! – сказал он. – Я получил письмо императора Александра, которое вы доставили, и очень рад вас видеть. – Он взглянул в лицо Балашева своими большими глазами и тотчас же стал смотреть вперед мимо него.
Очевидно было, что его не интересовала нисколько личность Балашева. Видно было, что только то, что происходило в его душе, имело интерес для него. Все, что было вне его, не имело для него значения, потому что все в мире, как ему казалось, зависело только от его воли.
– Я не желаю и не желал войны, – сказал он, – но меня вынудили к ней. Я и теперь (он сказал это слово с ударением) готов принять все объяснения, которые вы можете дать мне. – И он ясно и коротко стал излагать причины своего неудовольствия против русского правительства.
Судя по умеренно спокойному и дружелюбному тону, с которым говорил французский император, Балашев был твердо убежден, что он желает мира и намерен вступить в переговоры.
– Sire! L'Empereur, mon maitre, [Ваше величество! Император, государь мой,] – начал Балашев давно приготовленную речь, когда Наполеон, окончив свою речь, вопросительно взглянул на русского посла; но взгляд устремленных на него глаз императора смутил его. «Вы смущены – оправьтесь», – как будто сказал Наполеон, с чуть заметной улыбкой оглядывая мундир и шпагу Балашева. Балашев оправился и начал говорить. Он сказал, что император Александр не считает достаточной причиной для войны требование паспортов Куракиным, что Куракин поступил так по своему произволу и без согласия на то государя, что император Александр не желает войны и что с Англией нет никаких сношений.
– Еще нет, – вставил Наполеон и, как будто боясь отдаться своему чувству, нахмурился и слегка кивнул головой, давая этим чувствовать Балашеву, что он может продолжать.
Высказав все, что ему было приказано, Балашев сказал, что император Александр желает мира, но не приступит к переговорам иначе, как с тем условием, чтобы… Тут Балашев замялся: он вспомнил те слова, которые император Александр не написал в письме, но которые непременно приказал вставить в рескрипт Салтыкову и которые приказал Балашеву передать Наполеону. Балашев помнил про эти слова: «пока ни один вооруженный неприятель не останется на земле русской», но какое то сложное чувство удержало его. Он не мог сказать этих слов, хотя и хотел это сделать. Он замялся и сказал: с условием, чтобы французские войска отступили за Неман.
Наполеон заметил смущение Балашева при высказывании последних слов; лицо его дрогнуло, левая икра ноги начала мерно дрожать. Не сходя с места, он голосом, более высоким и поспешным, чем прежде, начал говорить. Во время последующей речи Балашев, не раз опуская глаза, невольно наблюдал дрожанье икры в левой ноге Наполеона, которое тем более усиливалось, чем более он возвышал голос.
– Я желаю мира не менее императора Александра, – начал он. – Не я ли осьмнадцать месяцев делаю все, чтобы получить его? Я осьмнадцать месяцев жду объяснений. Но для того, чтобы начать переговоры, чего же требуют от меня? – сказал он, нахмурившись и делая энергически вопросительный жест своей маленькой белой и пухлой рукой.
– Отступления войск за Неман, государь, – сказал Балашев.
– За Неман? – повторил Наполеон. – Так теперь вы хотите, чтобы отступили за Неман – только за Неман? – повторил Наполеон, прямо взглянув на Балашева.
Балашев почтительно наклонил голову.
Вместо требования четыре месяца тому назад отступить из Номерании, теперь требовали отступить только за Неман. Наполеон быстро повернулся и стал ходить по комнате.
– Вы говорите, что от меня требуют отступления за Неман для начатия переговоров; но от меня требовали точно так же два месяца тому назад отступления за Одер и Вислу, и, несмотря на то, вы согласны вести переговоры.
Он молча прошел от одного угла комнаты до другого и опять остановился против Балашева. Лицо его как будто окаменело в своем строгом выражении, и левая нога дрожала еще быстрее, чем прежде. Это дрожанье левой икры Наполеон знал за собой. La vibration de mon mollet gauche est un grand signe chez moi, [Дрожание моей левой икры есть великий признак,] – говорил он впоследствии.
– Такие предложения, как то, чтобы очистить Одер и Вислу, можно делать принцу Баденскому, а не мне, – совершенно неожиданно для себя почти вскрикнул Наполеон. – Ежели бы вы мне дали Петербуг и Москву, я бы не принял этих условий. Вы говорите, я начал войну? А кто прежде приехал к армии? – император Александр, а не я. И вы предлагаете мне переговоры тогда, как я издержал миллионы, тогда как вы в союзе с Англией и когда ваше положение дурно – вы предлагаете мне переговоры! А какая цель вашего союза с Англией? Что она дала вам? – говорил он поспешно, очевидно, уже направляя свою речь не для того, чтобы высказать выгоды заключения мира и обсудить его возможность, а только для того, чтобы доказать и свою правоту, и свою силу, и чтобы доказать неправоту и ошибки Александра.
Вступление его речи было сделано, очевидно, с целью выказать выгоду своего положения и показать, что, несмотря на то, он принимает открытие переговоров. Но он уже начал говорить, и чем больше он говорил, тем менее он был в состоянии управлять своей речью.
Вся цель его речи теперь уже, очевидно, была в том, чтобы только возвысить себя и оскорбить Александра, то есть именно сделать то самое, чего он менее всего хотел при начале свидания.
– Говорят, вы заключили мир с турками?
Балашев утвердительно наклонил голову.
– Мир заключен… – начал он. Но Наполеон не дал ему говорить. Ему, видно, нужно было говорить самому, одному, и он продолжал говорить с тем красноречием и невоздержанием раздраженности, к которому так склонны балованные люди.
– Да, я знаю, вы заключили мир с турками, не получив Молдавии и Валахии. А я бы дал вашему государю эти провинции так же, как я дал ему Финляндию. Да, – продолжал он, – я обещал и дал бы императору Александру Молдавию и Валахию, а теперь он не будет иметь этих прекрасных провинций. Он бы мог, однако, присоединить их к своей империи, и в одно царствование он бы расширил Россию от Ботнического залива до устьев Дуная. Катерина Великая не могла бы сделать более, – говорил Наполеон, все более и более разгораясь, ходя по комнате и повторяя Балашеву почти те же слова, которые ои говорил самому Александру в Тильзите. – Tout cela il l'aurait du a mon amitie… Ah! quel beau regne, quel beau regne! – повторил он несколько раз, остановился, достал золотую табакерку из кармана и жадно потянул из нее носом.
– Quel beau regne aurait pu etre celui de l'Empereur Alexandre! [Всем этим он был бы обязан моей дружбе… О, какое прекрасное царствование, какое прекрасное царствование! О, какое прекрасное царствование могло бы быть царствование императора Александра!]
Он с сожалением взглянул на Балашева, и только что Балашев хотел заметить что то, как он опять поспешно перебил его.
– Чего он мог желать и искать такого, чего бы он не нашел в моей дружбе?.. – сказал Наполеон, с недоумением пожимая плечами. – Нет, он нашел лучшим окружить себя моими врагами, и кем же? – продолжал он. – Он призвал к себе Штейнов, Армфельдов, Винцингероде, Бенигсенов, Штейн – прогнанный из своего отечества изменник, Армфельд – развратник и интриган, Винцингероде – беглый подданный Франции, Бенигсен несколько более военный, чем другие, но все таки неспособный, который ничего не умел сделать в 1807 году и который бы должен возбуждать в императоре Александре ужасные воспоминания… Положим, ежели бы они были способны, можно бы их употреблять, – продолжал Наполеон, едва успевая словом поспевать за беспрестанно возникающими соображениями, показывающими ему его правоту или силу (что в его понятии было одно и то же), – но и того нет: они не годятся ни для войны, ни для мира. Барклай, говорят, дельнее их всех; но я этого не скажу, судя по его первым движениям. А они что делают? Что делают все эти придворные! Пфуль предлагает, Армфельд спорит, Бенигсен рассматривает, а Барклай, призванный действовать, не знает, на что решиться, и время проходит. Один Багратион – военный человек. Он глуп, но у него есть опытность, глазомер и решительность… И что за роль играет ваш молодой государь в этой безобразной толпе. Они его компрометируют и на него сваливают ответственность всего совершающегося. Un souverain ne doit etre a l'armee que quand il est general, [Государь должен находиться при армии только тогда, когда он полководец,] – сказал он, очевидно, посылая эти слова прямо как вызов в лицо государя. Наполеон знал, как желал император Александр быть полководцем.
– Уже неделя, как началась кампания, и вы не сумели защитить Вильну. Вы разрезаны надвое и прогнаны из польских провинций. Ваша армия ропщет…
– Напротив, ваше величество, – сказал Балашев, едва успевавший запоминать то, что говорилось ему, и с трудом следивший за этим фейерверком слов, – войска горят желанием…
– Я все знаю, – перебил его Наполеон, – я все знаю, и знаю число ваших батальонов так же верно, как и моих. У вас нет двухсот тысяч войска, а у меня втрое столько. Даю вам честное слово, – сказал Наполеон, забывая, что это его честное слово никак не могло иметь значения, – даю вам ma parole d'honneur que j'ai cinq cent trente mille hommes de ce cote de la Vistule. [честное слово, что у меня пятьсот тридцать тысяч человек по сю сторону Вислы.] Турки вам не помощь: они никуда не годятся и доказали это, замирившись с вами. Шведы – их предопределение быть управляемыми сумасшедшими королями. Их король был безумный; они переменили его и взяли другого – Бернадота, который тотчас сошел с ума, потому что сумасшедший только, будучи шведом, может заключать союзы с Россией. – Наполеон злобно усмехнулся и опять поднес к носу табакерку.
На каждую из фраз Наполеона Балашев хотел и имел что возразить; беспрестанно он делал движение человека, желавшего сказать что то, но Наполеон перебивал его. Например, о безумии шведов Балашев хотел сказать, что Швеция есть остров, когда Россия за нее; но Наполеон сердито вскрикнул, чтобы заглушить его голос. Наполеон находился в том состоянии раздражения, в котором нужно говорить, говорить и говорить, только для того, чтобы самому себе доказать свою справедливость. Балашеву становилось тяжело: он, как посол, боялся уронить достоинство свое и чувствовал необходимость возражать; но, как человек, он сжимался нравственно перед забытьем беспричинного гнева, в котором, очевидно, находился Наполеон. Он знал, что все слова, сказанные теперь Наполеоном, не имеют значения, что он сам, когда опомнится, устыдится их. Балашев стоял, опустив глаза, глядя на движущиеся толстые ноги Наполеона, и старался избегать его взгляда.
– Да что мне эти ваши союзники? – говорил Наполеон. – У меня союзники – это поляки: их восемьдесят тысяч, они дерутся, как львы. И их будет двести тысяч.
И, вероятно, еще более возмутившись тем, что, сказав это, он сказал очевидную неправду и что Балашев в той же покорной своей судьбе позе молча стоял перед ним, он круто повернулся назад, подошел к самому лицу Балашева и, делая энергические и быстрые жесты своими белыми руками, закричал почти:
– Знайте, что ежели вы поколеблете Пруссию против меня, знайте, что я сотру ее с карты Европы, – сказал он с бледным, искаженным злобой лицом, энергическим жестом одной маленькой руки ударяя по другой. – Да, я заброшу вас за Двину, за Днепр и восстановлю против вас ту преграду, которую Европа была преступна и слепа, что позволила разрушить. Да, вот что с вами будет, вот что вы выиграли, удалившись от меня, – сказал он и молча прошел несколько раз по комнате, вздрагивая своими толстыми плечами. Он положил в жилетный карман табакерку, опять вынул ее, несколько раз приставлял ее к носу и остановился против Балашева. Он помолчал, поглядел насмешливо прямо в глаза Балашеву и сказал тихим голосом: – Et cependant quel beau regne aurait pu avoir votre maitre! [A между тем какое прекрасное царствование мог бы иметь ваш государь!]
Балашев, чувствуя необходимость возражать, сказал, что со стороны России дела не представляются в таком мрачном виде. Наполеон молчал, продолжая насмешливо глядеть на него и, очевидно, его не слушая. Балашев сказал, что в России ожидают от войны всего хорошего. Наполеон снисходительно кивнул головой, как бы говоря: «Знаю, так говорить ваша обязанность, но вы сами в это не верите, вы убеждены мною».
В конце речи Балашева Наполеон вынул опять табакерку, понюхал из нее и, как сигнал, стукнул два раза ногой по полу. Дверь отворилась; почтительно изгибающийся камергер подал императору шляпу и перчатки, другой подал носовои платок. Наполеон, ne глядя на них, обратился к Балашеву.
– Уверьте от моего имени императора Александра, – сказал оц, взяв шляпу, – что я ему предан по прежнему: я анаю его совершенно и весьма высоко ценю высокие его качества. Je ne vous retiens plus, general, vous recevrez ma lettre a l'Empereur. [Не удерживаю вас более, генерал, вы получите мое письмо к государю.] – И Наполеон пошел быстро к двери. Из приемной все бросилось вперед и вниз по лестнице.


После всего того, что сказал ему Наполеон, после этих взрывов гнева и после последних сухо сказанных слов:
«Je ne vous retiens plus, general, vous recevrez ma lettre», Балашев был уверен, что Наполеон уже не только не пожелает его видеть, но постарается не видать его – оскорбленного посла и, главное, свидетеля его непристойной горячности. Но, к удивлению своему, Балашев через Дюрока получил в этот день приглашение к столу императора.
На обеде были Бессьер, Коленкур и Бертье. Наполеон встретил Балашева с веселым и ласковым видом. Не только не было в нем выражения застенчивости или упрека себе за утреннюю вспышку, но он, напротив, старался ободрить Балашева. Видно было, что уже давно для Наполеона в его убеждении не существовало возможности ошибок и что в его понятии все то, что он делал, было хорошо не потому, что оно сходилось с представлением того, что хорошо и дурно, но потому, что он делал это.
Император был очень весел после своей верховой прогулки по Вильне, в которой толпы народа с восторгом встречали и провожали его. Во всех окнах улиц, по которым он проезжал, были выставлены ковры, знамена, вензеля его, и польские дамы, приветствуя его, махали ему платками.
За обедом, посадив подле себя Балашева, он обращался с ним не только ласково, но обращался так, как будто он и Балашева считал в числе своих придворных, в числе тех людей, которые сочувствовали его планам и должны были радоваться его успехам. Между прочим разговором он заговорил о Москве и стал спрашивать Балашева о русской столице, не только как спрашивает любознательный путешественник о новом месте, которое он намеревается посетить, но как бы с убеждением, что Балашев, как русский, должен быть польщен этой любознательностью.
– Сколько жителей в Москве, сколько домов? Правда ли, что Moscou называют Moscou la sainte? [святая?] Сколько церквей в Moscou? – спрашивал он.
И на ответ, что церквей более двухсот, он сказал:
– К чему такая бездна церквей?
– Русские очень набожны, – отвечал Балашев.
– Впрочем, большое количество монастырей и церквей есть всегда признак отсталости народа, – сказал Наполеон, оглядываясь на Коленкура за оценкой этого суждения.
Балашев почтительно позволил себе не согласиться с мнением французского императора.
– У каждой страны свои нравы, – сказал он.
– Но уже нигде в Европе нет ничего подобного, – сказал Наполеон.
– Прошу извинения у вашего величества, – сказал Балашев, – кроме России, есть еще Испания, где также много церквей и монастырей.
Этот ответ Балашева, намекавший на недавнее поражение французов в Испании, был высоко оценен впоследствии, по рассказам Балашева, при дворе императора Александра и очень мало был оценен теперь, за обедом Наполеона, и прошел незаметно.
По равнодушным и недоумевающим лицам господ маршалов видно было, что они недоумевали, в чем тут состояла острота, на которую намекала интонация Балашева. «Ежели и была она, то мы не поняли ее или она вовсе не остроумна», – говорили выражения лиц маршалов. Так мало был оценен этот ответ, что Наполеон даже решительно не заметил его и наивно спросил Балашева о том, на какие города идет отсюда прямая дорога к Москве. Балашев, бывший все время обеда настороже, отвечал, что comme tout chemin mene a Rome, tout chemin mene a Moscou, [как всякая дорога, по пословице, ведет в Рим, так и все дороги ведут в Москву,] что есть много дорог, и что в числе этих разных путей есть дорога на Полтаву, которую избрал Карл XII, сказал Балашев, невольно вспыхнув от удовольствия в удаче этого ответа. Не успел Балашев досказать последних слов: «Poltawa», как уже Коленкур заговорил о неудобствах дороги из Петербурга в Москву и о своих петербургских воспоминаниях.
После обеда перешли пить кофе в кабинет Наполеона, четыре дня тому назад бывший кабинетом императора Александра. Наполеон сел, потрогивая кофе в севрской чашке, и указал на стул подло себя Балашеву.
Есть в человеке известное послеобеденное расположение духа, которое сильнее всяких разумных причин заставляет человека быть довольным собой и считать всех своими друзьями. Наполеон находился в этом расположении. Ему казалось, что он окружен людьми, обожающими его. Он был убежден, что и Балашев после его обеда был его другом и обожателем. Наполеон обратился к нему с приятной и слегка насмешливой улыбкой.
– Это та же комната, как мне говорили, в которой жил император Александр. Странно, не правда ли, генерал? – сказал он, очевидно, не сомневаясь в том, что это обращение не могло не быть приятно его собеседнику, так как оно доказывало превосходство его, Наполеона, над Александром.
Балашев ничего не мог отвечать на это и молча наклонил голову.
– Да, в этой комнате, четыре дня тому назад, совещались Винцингероде и Штейн, – с той же насмешливой, уверенной улыбкой продолжал Наполеон. – Чего я не могу понять, – сказал он, – это того, что император Александр приблизил к себе всех личных моих неприятелей. Я этого не… понимаю. Он не подумал о том, что я могу сделать то же? – с вопросом обратился он к Балашеву, и, очевидно, это воспоминание втолкнуло его опять в тот след утреннего гнева, который еще был свеж в нем.
– И пусть он знает, что я это сделаю, – сказал Наполеон, вставая и отталкивая рукой свою чашку. – Я выгоню из Германии всех его родных, Виртембергских, Баденских, Веймарских… да, я выгоню их. Пусть он готовит для них убежище в России!
Балашев наклонил голову, видом своим показывая, что он желал бы откланяться и слушает только потому, что он не может не слушать того, что ему говорят. Наполеон не замечал этого выражения; он обращался к Балашеву не как к послу своего врага, а как к человеку, который теперь вполне предан ему и должен радоваться унижению своего бывшего господина.
– И зачем император Александр принял начальство над войсками? К чему это? Война мое ремесло, а его дело царствовать, а не командовать войсками. Зачем он взял на себя такую ответственность?
Наполеон опять взял табакерку, молча прошелся несколько раз по комнате и вдруг неожиданно подошел к Балашеву и с легкой улыбкой так уверенно, быстро, просто, как будто он делал какое нибудь не только важное, но и приятное для Балашева дело, поднял руку к лицу сорокалетнего русского генерала и, взяв его за ухо, слегка дернул, улыбнувшись одними губами.
– Avoir l'oreille tiree par l'Empereur [Быть выдранным за ухо императором] считалось величайшей честью и милостью при французском дворе.
– Eh bien, vous ne dites rien, admirateur et courtisan de l'Empereur Alexandre? [Ну у, что ж вы ничего не говорите, обожатель и придворный императора Александра?] – сказал он, как будто смешно было быть в его присутствии чьим нибудь courtisan и admirateur [придворным и обожателем], кроме его, Наполеона.
– Готовы ли лошади для генерала? – прибавил он, слегка наклоняя голову в ответ на поклон Балашева.
– Дайте ему моих, ему далеко ехать…
Письмо, привезенное Балашевым, было последнее письмо Наполеона к Александру. Все подробности разговора были переданы русскому императору, и война началась.


После своего свидания в Москве с Пьером князь Андреи уехал в Петербург по делам, как он сказал своим родным, но, в сущности, для того, чтобы встретить там князя Анатоля Курагина, которого он считал необходимым встретить. Курагина, о котором он осведомился, приехав в Петербург, уже там не было. Пьер дал знать своему шурину, что князь Андрей едет за ним. Анатоль Курагин тотчас получил назначение от военного министра и уехал в Молдавскую армию. В это же время в Петербурге князь Андрей встретил Кутузова, своего прежнего, всегда расположенного к нему, генерала, и Кутузов предложил ему ехать с ним вместе в Молдавскую армию, куда старый генерал назначался главнокомандующим. Князь Андрей, получив назначение состоять при штабе главной квартиры, уехал в Турцию.
Князь Андрей считал неудобным писать к Курагину и вызывать его. Не подав нового повода к дуэли, князь Андрей считал вызов с своей стороны компрометирующим графиню Ростову, и потому он искал личной встречи с Курагиным, в которой он намерен был найти новый повод к дуэли. Но в Турецкой армии ему также не удалось встретить Курагина, который вскоре после приезда князя Андрея в Турецкую армию вернулся в Россию. В новой стране и в новых условиях жизни князю Андрею стало жить легче. После измены своей невесты, которая тем сильнее поразила его, чем старательнее он скрывал ото всех произведенное на него действие, для него были тяжелы те условия жизни, в которых он был счастлив, и еще тяжелее были свобода и независимость, которыми он так дорожил прежде. Он не только не думал тех прежних мыслей, которые в первый раз пришли ему, глядя на небо на Аустерлицком поле, которые он любил развивать с Пьером и которые наполняли его уединение в Богучарове, а потом в Швейцарии и Риме; но он даже боялся вспоминать об этих мыслях, раскрывавших бесконечные и светлые горизонты. Его интересовали теперь только самые ближайшие, не связанные с прежними, практические интересы, за которые он ухватывался с тем большей жадностью, чем закрытое были от него прежние. Как будто тот бесконечный удаляющийся свод неба, стоявший прежде над ним, вдруг превратился в низкий, определенный, давивший его свод, в котором все было ясно, но ничего не было вечного и таинственного.