Арчил II
| Арчил II არჩილი II<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;">  </td></tr>
| ||
| ||
|---|---|---|
| 1661 — 1663 | ||
| Предшественник: | Баграт V Слепой | |
| Преемник: | Баграт V Слепой | |
| ||
| 1678 — 1679 | ||
| Предшественник: | Баграт V Слепой | |
| Преемник: | Баграт V Слепой | |
| ||
| 1690 — 1691 | ||
| Предшественник: | Александр IV | |
| Преемник: | Александр IV | |
| ||
| 1695 — 1696 | ||
| Предшественник: | Александр IV | |
| Преемник: | Георгий V Гочашвили | |
| ||
| 1698 — 1698 | ||
| Предшественник: | Георгий V Гочашвили | |
| Преемник: | Симон | |
| ||
| 1664 — 1675 | ||
| Предшественник: | Ростом | |
| Преемник: | Ираклий I | |
| Рождение: | 1647 | |
| Смерть: | 1713 | |
| Место погребения: | Большой собор Донского монастыря | |
| Род: | Багратионы | |
| Отец: | Вахтанг V | |
Арчи́л II (груз. არჩილი II, 1647—1713) — царь Имеретии (1661—1663, 1678—1679, 1690—1691, 1695—1696, 1698) и Кахетии (1664—1675), поэт-лирик, старший сын царя Картли Вахтанга V. Один из основателей грузинской колонии в Москве.
Биография
Родился в 1647 году. В 1661 году картлийский царь Вахтанг V, отец Арчила, выступил в поход против имеретинского царя Баграта V. Вахтанг занял Кутаиси и захватил в плен имеретинского царя. Вахтанг посадил на царский трон в Кутаиси своего 14-летнего сына Арчила. В 1663 году по требованию Порты картлийский царь Вахтанг V вынужден был свести своего сына Арчила с имеретинского престола и освободил из плена законного царя Баграта V Слепого.
В 1664—1675 годах был царём Кахетии. В 1678 году Арчил вступил в тайные переговоры с имеретинскими вельможами, недовольными правлением своего царя Баграта. Арчил при поддержке местной знати занял Кутаиси и вторично занял имеретинский трон. Баграт Слепой бежал из столицы в Гурию. Оттуда Баграт Слепой обратился через ахалцихского пашу за помощью к Порте. Турецкий султан отправил большое войско на помощь Баграту в борьбе против Арчила. В августе 1679 году турецкая армия вторглась в Имеретию и стала опустошать царство. Имеретинский царь Арчил собрал войско и хотел вступить в битву с противником, но многие имеретинцы стали переходить на сторону его противника Баграта. Арчил вынужден был уйти в Рачу, а оттуда перебрался в Кулбити и Двалети.
В 1681 году Арчил вместе с детьми переехал в Москву, чтобы просить помощи у русского правительства. В Москве Арчил получил прекрасный прием. Всего в России он прожил шесть лет.
В 1687 году по приглашению своего младшего брата, картлийского царя Георгия XI, Арчил вместе с сыновьями вернулся в Грузию. Картлийский царь Георгий XI вновь решил посадить своего брата Арчила на царство в Имеретии. Братья установили связи с имеретинскими вельможами. Картлийский царь Георгий и его брат Арчил выступили в поход на Имеретию и прибыли в Гвелистави. Имеретинский царь Александр с большими силами выступил против братьев, которые отступили в Одиши. Арчил решил обратиться за помощью к турецкому султану и крымскому хану. Сам Арчил решил отправиться в Крым и приехал в Абхазию, где в Зуфу был принят с почестями князем Шервашидзе. Не найдя дороги, Арчил вернулся в Одиши.
Цари Георгий XI и Арчил прибыли в Сачилао, откуда просили имеретинского царя Александра предоставить им право свободного пропуска. Александр соглашался пропустить братьев через свои владения, если Арчил даст клятву, что не будет оспаривать у него имеретинский престол. Арчил вынужден был согласиться и прибыл в Рачу, а оттуда в Дигори. Между тем посланец Арчила побывал в Крыму и Стамбуле. Турецкий султан отправил в Имеретию своего специального представителя — капучи, чтобы узнать, кого имеры они хотят видеть на троне — Александра или Арчила. Имеретинский царь Александр решил убить капучи, который смог избежать смерти и бежал в Ахалцихе. Здесь турецкий чиновник встретился с картлийским царем Георгием, который пообещал ему свою верность, большую взятку и дать в заложники своих детей. Султан признал Арчила царем Имеретии и прислал к нему халат и саблю. Эрзурумский паша получил приказ возвести Арчила на царский престол в Имеретии.
В 1690 году большое турецкое войско, сопровождаемое царем Картли Георгием XI, вторглось в Имеретию. Арчил, проживавший в Дигори, соединился с турками. Имеретинский царь Александр бежал в Картли, где был с почестями принят царем Ираклием. Арчил в сопровождении турецкого войска вступил в Кутаиси, где был в третий раз провозглашен царем Имеретии. Все имеретинские вельможи, кроме Георгия Абашидзе, признали верховную власть Арчила. Зимой того же 1690 году некоторые имеретинские вельможи, недовольные правлением Арчила, пригласили из Картли своего прежнего царя Александра. В битве при Годогани Александр IV потерпел поражение и бежал в Картли.
В 1691 году имеретинский царь Арчил собрал большое войско и осадил крепость в Кутаиси, где находился турецкий гарнизон. Во время осады Арчил поссорился с влиятельным вельможей Георгием Липартиани, который снабдил турок продовольствием и отступил в Одиши. Арчил вынужден был снять осаду с кутаисской крепости. В том же 1691 году Александр IV обратился за помощь ахалцихскому паше в борьбе против Арчила. Турецкая армия вторглась в Имеретию. Многие вельможи перешли от Арчила на сторону Александра. Арчил не смог сопротивляться и бежал в Рачу, а оттуда уехал в Картли. Арчил с семьей и небольшим отрядом удалился в Двалети, а оттуда вторично отправился в Россию. В Черкезети Арчил едва не был захвачен в плен и вынужден был вернуться в Картли.
В 1695 году знатные имеретинские вельможи организовали заговор против своего царя Александра IV, который был схвачен и удавлен в Руиси. В том же году Арчил в четвертый раз занял имеретинский царский трон.
В следующем 1696 году вельможи Абашидзе и Липартиани свергли с престола Арчила и посадили на царство Георгия Гочашвили, родственника имеретинской династии. Арчил уехал в Двалети. В 1697 году имеретинские вельможи свергли с престола Георгия Гочашвили и в очередной раз предложили Арчилу занять вакантный царский престол. Вначале Арчил отказался, но затем под давлением родственников вынужден был согласиться.
В 1698 году Арчил в пятый раз занял имеретинский царский престол. Турецкий султан приказал ахалцихскому Селим-паше изгнать Арчила из Имеретии. Селим-паша попросил картлийского царя Ираклия I прислать к нему царевича Симона, сына имеретинского царя Александра IV, который воспитывался при его дворе. Ираклий I прислал царевича Симона в Ахалцих, Селим-паша с войском вступил в Имеретию. Большинство имеретинских вельмож перешло на сторону паши и Симона. Царь Арчил, лишившись поддержки местной знати, осенью бежал в Рачу. Селим-паша занял Кутаиси и посадил на имеретинский царский престол Симона. Арчил из Рачи прибыл в Тагаури, где провел зиму. 
Весной 1699 года царь Арчил Имеретинский окончательно эмигрировал в Россию и обосновался в Москве. Занимался литературной деятельностью, написал поэтический сборник «Арчилиани». Стал одним из основателей грузинской колонии в подмосковном селе Всехсвятском. При нём там была открыта первая грузинская типография.
Был женат дважды. Первая жена — дочь князя Нодара Цицишвили. Вторая жена — Кетеван, внучка царя Кахетии Теймураза I (с 1667/68 года). Все дети от второго брака:
- Александр Арчилович (1674—1711) — первый в истории России генерал-фельдцейхмейстер
- Матвей Арчилович (Мамука, 1676—1693)
- Дарья Арчиловна (Дареджан, 1678—1740)
- Давид Арчилович
Умер 16 февраля 1713 года. Похоронен в московском Донском монастыре, в Сретенской церкви — нижнем приделе Большого собора, где им была основана родовая усыпальница.
Напишите отзыв о статье "Арчил II"
Литература
- [bigenc.ru/text/1833722 Арчил] / Э. П. Джалиашвили // Анкилоз — Банка. — М. : Большая Российская энциклопедия, 2005. — С. 347. — (Большая российская энциклопедия : [в 35 т.] / гл. ред. Ю. С. Осипов ; 2004—, т. 2). — ISBN 5-85270-330-3.</span>
- Имеретинский, Арчил Вахтангович // Русский биографический словарь : в 25 томах. — СПб.—М., 1896—1918.
- Густерин П. Российская империя и Кавказ. — Саарбрюккен: LAP LAMBERT Academic Publishing, 2014. — 64 с. — ISBN 978-3-659-15032-6.
| ||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Арчил II
Убегая из Москвы, люди этого войска захватили с собой все, что было награблено. Наполеон тоже увозил с собой свой собственный tresor [сокровище]. Увидав обоз, загромождавший армию. Наполеон ужаснулся (как говорит Тьер). Но он, с своей опытностью войны, не велел сжечь всо лишние повозки, как он это сделал с повозками маршала, подходя к Москве, но он посмотрел на эти коляски и кареты, в которых ехали солдаты, и сказал, что это очень хорошо, что экипажи эти употребятся для провианта, больных и раненых.Положение всего войска было подобно положению раненого животного, чувствующего свою погибель и не знающего, что оно делает. Изучать искусные маневры Наполеона и его войска и его цели со времени вступления в Москву и до уничтожения этого войска – все равно, что изучать значение предсмертных прыжков и судорог смертельно раненного животного. Очень часто раненое животное, заслышав шорох, бросается на выстрел на охотника, бежит вперед, назад и само ускоряет свой конец. То же самое делал Наполеон под давлением всего его войска. Шорох Тарутинского сражения спугнул зверя, и он бросился вперед на выстрел, добежал до охотника, вернулся назад, опять вперед, опять назад и, наконец, как всякий зверь, побежал назад, по самому невыгодному, опасному пути, но по знакомому, старому следу.
Наполеон, представляющийся нам руководителем всего этого движения (как диким представлялась фигура, вырезанная на носу корабля, силою, руководящею корабль), Наполеон во все это время своей деятельности был подобен ребенку, который, держась за тесемочки, привязанные внутри кареты, воображает, что он правит.
6 го октября, рано утром, Пьер вышел из балагана и, вернувшись назад, остановился у двери, играя с длинной, на коротких кривых ножках, лиловой собачонкой, вертевшейся около него. Собачонка эта жила у них в балагане, ночуя с Каратаевым, но иногда ходила куда то в город и опять возвращалась. Она, вероятно, никогда никому не принадлежала, и теперь она была ничья и не имела никакого названия. Французы звали ее Азор, солдат сказочник звал ее Фемгалкой, Каратаев и другие звали ее Серый, иногда Вислый. Непринадлежание ее никому и отсутствие имени и даже породы, даже определенного цвета, казалось, нисколько не затрудняло лиловую собачонку. Пушной хвост панашем твердо и кругло стоял кверху, кривые ноги служили ей так хорошо, что часто она, как бы пренебрегая употреблением всех четырех ног, поднимала грациозно одну заднюю и очень ловко и скоро бежала на трех лапах. Все для нее было предметом удовольствия. То, взвизгивая от радости, она валялась на спине, то грелась на солнце с задумчивым и значительным видом, то резвилась, играя с щепкой или соломинкой.
Одеяние Пьера теперь состояло из грязной продранной рубашки, единственном остатке его прежнего платья, солдатских порток, завязанных для тепла веревочками на щиколках по совету Каратаева, из кафтана и мужицкой шапки. Пьер очень изменился физически в это время. Он не казался уже толст, хотя и имел все тот же вид крупности и силы, наследственной в их породе. Борода и усы обросли нижнюю часть лица; отросшие, спутанные волосы на голове, наполненные вшами, курчавились теперь шапкою. Выражение глаз было твердое, спокойное и оживленно готовое, такое, какого никогда не имел прежде взгляд Пьера. Прежняя его распущенность, выражавшаяся и во взгляде, заменилась теперь энергической, готовой на деятельность и отпор – подобранностью. Ноги его были босые.
Пьер смотрел то вниз по полю, по которому в нынешнее утро разъездились повозки и верховые, то вдаль за реку, то на собачонку, притворявшуюся, что она не на шутку хочет укусить его, то на свои босые ноги, которые он с удовольствием переставлял в различные положения, пошевеливая грязными, толстыми, большими пальцами. И всякий раз, как он взглядывал на свои босые ноги, на лице его пробегала улыбка оживления и самодовольства. Вид этих босых ног напоминал ему все то, что он пережил и понял за это время, и воспоминание это было ему приятно.
Погода уже несколько дней стояла тихая, ясная, с легкими заморозками по утрам – так называемое бабье лето.
В воздухе, на солнце, было тепло, и тепло это с крепительной свежестью утреннего заморозка, еще чувствовавшегося в воздухе, было особенно приятно.
На всем, и на дальних и на ближних предметах, лежал тот волшебно хрустальный блеск, который бывает только в эту пору осени. Вдалеке виднелись Воробьевы горы, с деревнею, церковью и большим белым домом. И оголенные деревья, и песок, и камни, и крыши домов, и зеленый шпиль церкви, и углы дальнего белого дома – все это неестественно отчетливо, тончайшими линиями вырезалось в прозрачном воздухе. Вблизи виднелись знакомые развалины полуобгорелого барского дома, занимаемого французами, с темно зелеными еще кустами сирени, росшими по ограде. И даже этот разваленный и загаженный дом, отталкивающий своим безобразием в пасмурную погоду, теперь, в ярком, неподвижном блеске, казался чем то успокоительно прекрасным.
Французский капрал, по домашнему расстегнутый, в колпаке, с коротенькой трубкой в зубах, вышел из за угла балагана и, дружески подмигнув, подошел к Пьеру.
– Quel soleil, hein, monsieur Kiril? (так звали Пьера все французы). On dirait le printemps. [Каково солнце, а, господин Кирил? Точно весна.] – И капрал прислонился к двери и предложил Пьеру трубку, несмотря на то, что всегда он ее предлагал и всегда Пьер отказывался.
– Si l'on marchait par un temps comme celui la… [В такую бы погоду в поход идти…] – начал он.
Пьер расспросил его, что слышно о выступлении, и капрал рассказал, что почти все войска выступают и что нынче должен быть приказ и о пленных. В балагане, в котором был Пьер, один из солдат, Соколов, был при смерти болен, и Пьер сказал капралу, что надо распорядиться этим солдатом. Капрал сказал, что Пьер может быть спокоен, что на это есть подвижной и постоянный госпитали, и что о больных будет распоряжение, и что вообще все, что только может случиться, все предвидено начальством.
– Et puis, monsieur Kiril, vous n'avez qu'a dire un mot au capitaine, vous savez. Oh, c'est un… qui n'oublie jamais rien. Dites au capitaine quand il fera sa tournee, il fera tout pour vous… [И потом, господин Кирил, вам стоит сказать слово капитану, вы знаете… Это такой… ничего не забывает. Скажите капитану, когда он будет делать обход; он все для вас сделает…]
Капитан, про которого говорил капрал, почасту и подолгу беседовал с Пьером и оказывал ему всякого рода снисхождения.
– Vois tu, St. Thomas, qu'il me disait l'autre jour: Kiril c'est un homme qui a de l'instruction, qui parle francais; c'est un seigneur russe, qui a eu des malheurs, mais c'est un homme. Et il s'y entend le… S'il demande quelque chose, qu'il me dise, il n'y a pas de refus. Quand on a fait ses etudes, voyez vous, on aime l'instruction et les gens comme il faut. C'est pour vous, que je dis cela, monsieur Kiril. Dans l'affaire de l'autre jour si ce n'etait grace a vous, ca aurait fini mal. [Вот, клянусь святым Фомою, он мне говорил однажды: Кирил – это человек образованный, говорит по французски; это русский барин, с которым случилось несчастие, но он человек. Он знает толк… Если ему что нужно, отказа нет. Когда учился кой чему, то любишь просвещение и людей благовоспитанных. Это я про вас говорю, господин Кирил. Намедни, если бы не вы, то худо бы кончилось.]
И, поболтав еще несколько времени, капрал ушел. (Дело, случившееся намедни, о котором упоминал капрал, была драка между пленными и французами, в которой Пьеру удалось усмирить своих товарищей.) Несколько человек пленных слушали разговор Пьера с капралом и тотчас же стали спрашивать, что он сказал. В то время как Пьер рассказывал своим товарищам то, что капрал сказал о выступлении, к двери балагана подошел худощавый, желтый и оборванный французский солдат. Быстрым и робким движением приподняв пальцы ко лбу в знак поклона, он обратился к Пьеру и спросил его, в этом ли балагане солдат Platoche, которому он отдал шить рубаху.
С неделю тому назад французы получили сапожный товар и полотно и роздали шить сапоги и рубахи пленным солдатам.
– Готово, готово, соколик! – сказал Каратаев, выходя с аккуратно сложенной рубахой.
Каратаев, по случаю тепла и для удобства работы, был в одних портках и в черной, как земля, продранной рубашке. Волоса его, как это делают мастеровые, были обвязаны мочалочкой, и круглое лицо его казалось еще круглее и миловиднее.
– Уговорец – делу родной братец. Как сказал к пятнице, так и сделал, – говорил Платон, улыбаясь и развертывая сшитую им рубашку.
Француз беспокойно оглянулся и, как будто преодолев сомнение, быстро скинул мундир и надел рубаху. Под мундиром на французе не было рубахи, а на голое, желтое, худое тело был надет длинный, засаленный, шелковый с цветочками жилет. Француз, видимо, боялся, чтобы пленные, смотревшие на него, не засмеялись, и поспешно сунул голову в рубашку. Никто из пленных не сказал ни слова.
– Вишь, в самый раз, – приговаривал Платон, обдергивая рубаху. Француз, просунув голову и руки, не поднимая глаз, оглядывал на себе рубашку и рассматривал шов.
