Аршин мал алан

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Аршин-мал-алан (оперетта)»)
Перейти к: навигация, поиск
Аршин мал алан
азерб. Arşın mal alan / آرشین مال آلان

Страница из первого издания либретто
Композитор

Узеир Гаджибеков

Автор(ы)
либретто

Узеир Гаджибеков;
слова газели Физули (ария Аскера из II действия)[1]

Источник сюжета

Семейно-бытовой уклад в азербайджанской жизни в начале XX века; продажа в Шуше Меджидом Бейбутовым шёлковых товаров с криками «Аршин мал алан»

Количество действий

4

Год создания

1913 год

Первая постановка

25 октября 1913 года

Место первой постановки

Театр Гаджи Зейналабдина Тагиева в Баку

«Арши́н мал ала́н» (азерб. Arşın mal alan / آرشین مال آلان; дословный перевод — «Покупающий товар аршинами»), известный также как «Продавец ручного товара»[2][3] — последняя и самая популярная оперетта азербайджанского композитора Узеира Гаджибекова в 4 действиях. Она была написана в 1913 году в Петербурге. Автором либретто оперетты (на азербайджанском) является сам Узеир Гаджибеков[3]. Премьера «Аршин мал алана» состоялась 25 октября 1913 года в театре Гаджи Зейналабдина Тагиева в Баку.

Действие оперетты происходит в Шуше, городе, где вырос композитор. Сюжет музыкальной комедии был взят Гаджибековым из жизни. Так, женщины на Востоке с давних пор носили чадру, им не разрешалось появляться на улице с открытым лицом. Замуж девушки выходили, как правило, по воле родителей. Также жених в большинстве случаев видел свою невесту только после свадьбы. В начале XX века семейно-бытовой уклад жизни, основанный на законах шариата, стал подвергаться критике. Новое поколение молодых людей мечтало создать семью, основанную на взаимной любви[4]. Название музыкальной комедии «Аршин мал алан» является характерным выкриком уличных торговцев тканями, которым притворился главный герой комедии, чтобы увидеть свою невесту[4].

В комедии Узеир Гаджибеков сочетал традиции европейской классической и азербайджанской национальной музыки. «Аршин мал алан» был переведён на 80 языков мира и поставлен в 187 театрах 76 стран. В 2013 году в рамках ЮНЕСКО было отмечено 100-летие оперетты[5]. Комедия была экранизирована 4 раза, самой популярной же считается показанный в более чем 130 странах мира фильм 1945 года с участием Рашида Бейбутова в главной роли.





История оперетты

История создания

Слева: Автор оперетты Узеир Гаджибеков в 1913 году
Справа: Первый вариант оперетты. Страница из студенческой тетради Гаджибекова. Лето 1913 года. Национальный музей истории Азербайджана, Баку

«Аршин мал алан» является последней и одной из самых популярных оперетт Узеира Гаджибекова. Она была написана в годы учёбы Гаджибекова в Москве и Петербурге[6]. Замысел оперетты возник у композитора в то время, когда он жил в Петербурге. Либретто он написал сам, лишь стихи позаимствовал у поэта Физули (по его поэме написана первая опера Гаджибекова «Лейли и Меджнун»). Произведение было создано в течение лета 1913 года в Петербурге[7]. Музыковед Эльмира Абасова отмечает, что музыкальную комедию «Аршин мал алан» Гаджибеков написал ещё до поступления в консерваторию, живя в Петербурге[8]. Впервые о комедии можно узнать из письма Узеира Гаджибекова к одному из видных азербайджанских актёров, его большому другу Гусейнкули Сарабскому от 30 июля 1913 года:

Наряду с учёбой я пишу новую комедию «Аршин мал алан». Замечательная будет оперетта.[6]

Действие оперетты происходит в Шуше. Так описывает историю появления «Аршин мал алан» дочь Рашида Бейбутова — Рашида (азерб.):

…Мой дед Маджид-бей Бейбуталы, так в старину звался род Бейбутовых, обладал необыкновенным голосом, прекрасно исполнял народные песни и к 30 годам стал профессиональным певцом. А до этого помогал своему отцу: набрав короб шелков, он ходил по улицам Шуши, где тогда они жили, и зазывал местных модниц поглядеть на товар: «Аршин мал алан, аршин мал алан…» Колоритная фигура коробейника настолько врезалась в детскую память будущего композитора Узеира Гаджибекова, что впоследствии он использовал этот сюжет в оперетте «Аршин мал алан»[9]
Интервью Рашиды Бейбутовой газете АиФ

С точки зрения жанра и формы вступительная ария Аскера и ряд других вокальных номеров оперетты выполнены в чисто европейской манере. Вместе с тем, их мелодии обладают несомненным национальным колоритом. В частности, упомянутая вступительная ария Аскера[10] выдержана в ладе шуштер, ряд сцен и куплеты его тёти Джахан[11] — в ладе шур. В ряде куплетов лежит форма популярных тогда теснифов[12].

Будущую популярность своего произведения Гаджибеков предугадал и в письме к своему сподвижнику, первому профессиональному дирижёру азербайджанского музыкального театра Муслиму Магомаеву от 7 августа 1913 года писал:

Молчание моё объясняется тем, что я очень занят; можно сказать, с утра до позднего вечера работаю: во-первых, подготовкой к предстоящему экзамену; во-вторых, пишу оперетту, которая будет очень удачна, и, бог даст, ко времени пришлю тебе.[6]

Обнаруженные театроведом Азером Сарабским материалы дают возможность считать, что оперетта была закончена Гаджибековым к концу сентября 1913 года[13]. После того, как оперетта была написана, Гаджибеков сначала представил её своему преподавателю по полифонии профессору Василию Калафати, а потом, по его совету, директору консерватории — Александру Глазунову[14]. В своём дневнике Гаджибеков позднее писал:

Отзыв превзошёл все возможные ожидания: великий Глазунов говорит, что в России появилась первая музыкальная оперетта.[15]

Первые постановки

Завершив в 1913 году в Петербурге работу над опереттой, Гаджибеков выслал её в Баку своим друзьям Гусейнкули Сарабскому и Муслиму Магомаеву, которые своими силами начали готовить её постановку[13]. Уже 26 октября (8 ноября1913 года комедия была разрешена к показу на сценах Кавказского края[6]. Так, рукописное содержание оперетты, написанное почерком, похожим на почерк Муслима Магомаева, и подписанное 8 октября (21 октября1913 года, было представлено на утверждение в Тифлисский комитет по делам печати. Оперетта прошла цензуру и была разрешена к представлению на сценах Кавказского края[13].

Премьера оперетты «Аршин мал алан» на азербайджанской сцене состоялась 25 октября 1913 года[6] в театре известного азербайджанского миллионера и мецената Гаджи Зейналабдина Тагиева в Баку[16] (сегодня на месте здания театра стоит здание Азербайджанского театра музыкальной комедии). Объявления, помещённые в газете «Каспий» (№ 240, от 25 октября 1913 года) отмечали, что в спектакле участвуют артистки Оленская, Гюль-Сабах ханум[17] и артисты Сарабский, Терегулов, Абасов, Агдамский, Гусейнзаде и др.[18]. Из единственной сохранившейся рецензии (газета «Каспий», № 242, 27 октября 1913) следует, что роль Аскера исполнял Сарабский, Султан-бека — Гусейнзаде, Вели — Халил Гусейнов (заменивший упомянутого в объявлениях Аббасова), Сулеймана, — по всей вероятности, Терегулов (в рецензии о нём ничего не говорилось), Гюльчохру — Агдамский (о нём рецензия также ничего не говорит). По сведениям народного артиста Азербайджанской ССР Гусейнаги Гаджибабабекова Гюльсабах-ханум исполняла роль Джахан-халы. Оленская же, согласно рецензии второй постановки оперетты (газета «Баку», № 253, 10 ноября 1913), исполняла роль Асьи[18].

Вторая постановка прошла в ноябре этого же года в том же театре. Исполнителями ролей по программе второй постановки были: Гусейнкули Сарабский (Аскер), Ахмед Агдамский (Гюльчохра), Алекпер Гусейнзаде (Султанбек), Александра Оленская (Асья), Ева Оленская (Телли), Мирза Мухтар Мамедов (Джахан), Мамед Ганифа Терегулов (Сулейман), Халил Гусейнов (Вели). Режиссёром-постановщиком спектакля был Гусейн Араблинский[19], дирижировал — Муслим Магомаев[6]. Иногда Гаджибеков называл свою оперетту и иначе: «Рецепт удачной женитьбы», «Продавец мануфактурных товаров»[20].

Комедия имела огромный успех[6]. В весьма короткий срок она была переведена на ряд языков Кавказа и Закавказья, в том числе на армянский, грузинский, курдский, лезгинский, русский и др.[6] Вскоре после бакинской премьеры музыкальная комедия демонстрируется во всём Закавказье, в Средней Азии. В 1916 году её ставят в Баку на армянском языке[21]. Впервые же на армянском языке произведение было поставлено в Тифлисе в 1914 году, в армянском клубе. Сидрак Магалян, под руководством которого был поставлен спектакль, был переводчиком и музыкальным оформителем постановки. За роль Аскера Магалян был награждён первой премий на Кавказе. В дальнейшем Магалян играл Аскера также на грузинском, азербайджанском и русском языках[22]. С 1915 по 1921 год «Аршин мал алан» был сыгран труппой Магаляна 800 раз, из которых 200 раз — на грузинском, два раза — на русском, один раз на турецком языке в Константинополе[22].

Первый перевод комедии на русский язык был сделан коллективом в составе самого Узеира Гаджибекова, его младшего брата Джейхуна и Фатали Ахундова (внучатого племянника известного азербайджанского писателя-драматурга Мирзы Фатали Ахундова). Первая постановка комедии на русском языке была осуществлена в Баку в театре братьев Маиловых[23] 10 и 11 июня 1916 года русской труппой под руководством Амираго в составе: П. Южин (Аскер), Ленотиевич (Гюльчохра), Р. М. Раич (Асья), С. Миронов (Султанбек), Иодян (Сулейман), А. Ф. Смуров (Вели). Дирижировал спектаклем сам Узеир Гаджибеков. В том же году композитор дирижировал постановкой комедии в Баку на грузинском языке[24]. Позже комедию ставят в Тифлисе и Эривани (руководители постановок Т. Пирумян и А. Арменян)[21]. Затем комедию ставят в Царицыне, Ростове и других русских городах[8], в Средней Азии и за рубежом[21]. Армянский композитор Аро Степанян писал:

Кому только в Закавказье не известно имя Узеира Гаджибекова? С малых лет ещё помню ошеломляющий успех его популярных комедий «Аршин мал алан», «Мешади Ибад» и др., которые ставились во всех азербайджанских и армянских театрах. Мелодии этих комедий распевались повсюду, спектакли пользовались неизменным успехом.[25]

Ещё до революции с комедией познакомились в Иране, а затем «Аршин мал алан» был поставлен в США, Болгарии, Франции, Польше[8]. О большой популярности музыкальной комедии свидетельствует и то, что её текст издавался на азербайджанском языке в 1914, 1915, 1916 и 1917 гг.[24]

В 1919 году труппа братьев Гаджибековых гастролировала в Турции, в Стамбуле. Эти гастроли проходили настолько успешно, что азербайджанским артистам пришлось арендовать на несколько месяцев стамбульский театр «Шарг» («Восток») в Стамбуле[16]. Видевший оперетты «Не та, так эта» и «Аршин мал алан» во время гастролей азербайджанских артистов в Турции в 1919 году известный турецкий драматург Решат Нури Гюнтекин в своей статье сравнил оперетты Гаджибекова с комедиями Жана Батиста Мольера[26].

4 июля 1925 года в парижском театре «Фемина» удалось поставить «Аршин мал алан». Перевод на французский был совершён братом автора Джейхун-беком. Роли исполняли французские артисты Дерваль (Султан-бек), Монте (Аскер), Пассани (Гюльчохра), Магали (Ася) и другие[16][27]. Постановка была осуществлена азербайджанскими эмигрантами Аббас-беком Атамалы, Фариз-беком Векилли, Зохра-ханым Гаджибейли, Пери-ханым Топчибашевой и др.[12]. В этом же году в Баку под руководством Узеира Гаджибекова студентами Азербайджанского государственного музыкального техникума осуществляется новая постановка оперетты[28].

Изменения и добавления

За период с 1913 года по 1948 год (год кончины композитора), то есть за 35 лет, оперетта прошла значительный эволюционный путь. Он касается как музыкального, так и литературного материала. Первый этап охватывает периоды с 1913 по 1918 год. В этот период автором были сделаны добавления, отразившиеся в первых четырёх изданиях текста. Второй этап считается весьма важным. Он охватывает 2030-е годы, когда текст комедии не издавался, однако в него были внесены существенные изменения[29].

Душевное волнение, тоску и радость главных действующих персонажей комедии — Аскера и Гюльчохры полно и с впечатляющей силой передаёт поэзия Физули. Это ария Аскера из I действия, исполняющаяся в сопровождении тара в ладе мугама «Баяты Шираз», арии Гюльчохры из II действия в ладе «Сейгях» и в ладе мугама «Османлы», а также из III действия в ладе мугама «Баяты Шираз». Постепенно, из спектакля в спектакль, Узеир Гаджибеков совершенствовал своё произведение и, создавая новые мелодии, заменял мугамно-импровизационное сопровождение тара многозвучным симфоническим оркестром[29].

Дуэт Аскера и Гюльчохры из II действия также был изменён и дополнен. Кроме того, Гаджибеков внес изменения и дополнения и в соло Асьи, исполняемое после ажурного танца из III акта. В смысле мелодического материала значительное дополнение было внесено автором в IV акте: украденная и оказавшаяся в доме Аскера Гюльчохра вначале изливала своё горе в ладе мугама «Шахназ» в сопровождении тара; но позднее Гаджибеков обогатил поэтический текст и создал на свои слова новую мелодию эмоционально-лирического характера, исполняющуюся уже в сопровождении оркестра[29]:

Не знать любви мне суждено,
В разлуке жить мне судьбой дано.
Нет больше сил терпеть и ждать;
Не в силах жить так и так страдать.[29]

В период подготовки к Декаде азербайджанского искусства в Москве в текст и музыкальную ткань комедии были внесены значительные добавления и изменения. Так, было введено разделение голосов хора девушек на сопрано и альты. Также были обогащены образы Вели, Телли и Джахан[29].

Мировой успех

«Аршин мал алан» был переведён на 80 языков[15], включая французский, немецкий, польский, английский, арабский, персидский, китайский, грузинский, болгарский, украинский, белорусский и пр.[30]. Комедия была поставлена в 187 театрах 76 стран[16], в таких городах как Нью-Йорк, Париж, Лондон, София, Берлин, Стамбул, Тегеран, Каир, Варшава, Пекин[30]. Её играли в 16 городах Грузии, в 17 городах Болгарии, 13 штатах США, 17 городах Польши (1500 раз), в 28 городах России, в 8 городах Китая и т. д[16].

В 1972 году фирмой «Мелодия» была произведена грамзапись «Аршин мал алана» на русском, азербайджанском, персидском языках[4].

В список мероприятий, которые организация ЮНЕСКО запланировала провести в 2012—2013 годах по случаю своего основания, было включено и празднование 100-летия музыкальной комедии «Аршин мал алан»[16]. В 2013 году в Музее истории Азербайджана прошла выставка, посвящённая юбилею «Аршин мал алан», на которой демонстрировалось более 200 экспонатов[31].

Постановки в России

В 19151916 гг. комедия «Аршин мал алан» игралась в Ахтах[32].

В 1916 году Зайни Султановым «Аршин мал алан» была переведена на татарский язык. Затем комедия была включена в репертуар татарского театра[33]. В 1917 году постановка комедии «Аршин мал алан» впервые на татарском языке была осуществлена в Астрахани при участии известной артистки Сары Байкиной, которая до того являлась одной из ведущих артисток азербайджанского театра. Этот спектакль был поставлен видным азербайджанским режиссёром и актёром Гусейном Араблинским. С тех пор эта музыкальная комедия начала ставится на сценах татарских театров Оренбурга, Уфы, Казани[34].

8 июня 1918 года труппа «бакинских мусульманских актёров» с участием Аббаса Мирзы Шарифзаде, Александы Оленской, Джалила Багдадбекова, поставила в астраханском летнем саду «Аркадия» оперетту «Аршин мал алан». Комедия была сыграна также 30 мая (12 июня1918 года в Зимнем театре города Астрахань[35]. Поставил оперетту Аббас Мирза Шарифзаде. Он же сыграл роль Султанбека[36]. Это была первая игра Шарифзаде в этой комедии[37].

Популярность комедии ещё более возросла после показа в Москве в 1938 году на Декаде азербайджанского искусства. Тогда же комедия была переведена на русский язык Д. Гликштейном и А. Яковлевым. Затем, в том же году «Аршин мал алан» на русский перевели Басаргин и Арцибашев[24]. В ролях выступили Бюльбюль (Аскер), Гусейнага Гаджибабабеков (Сулейман), Алекпер Гусейнзаде (Султанбек), Сона Мустафаева (Гюльчохра), Эльмира Ахундова (азерб.) (Асья), Агигат Рзаева (Телли), Ахмед Анатоллы и Дадаш Шараплы (Вели) и А. Мамедова (Джахан). Режиссёром постановщиком был Исмаил Идаятзаде, художником — А. Султанов. Спектакль сопровождал Азербайджанский оркестр народных инструментов под управлением Саида Рустамова[30].[2]. В этой же постановке опера была показана ещё 24 января 1938 года в Баку[2].

В 1952 году комедия была переведена на русский язык Р. Халиловым и Л. Зориным. В данном сборнике текст комедии был дан по клавиру 1948 года (в основу положен перевод Д. Гликштейна и А. Яковлева, просмотренный и одобренный самим Гаджибековым)[24]. В этом же году спектакль был поставлен в Москве в Театре драмы имени К. С. Станиславского и В. И. Немировича-Данченко. Постановщиком был Владимир Канделаки[30][38], дирижёром — Исаак Байн, художник — М. Чиковани, хормейстер — Степанов, балетмейстер — И. Арбатов. В ролях выступали Рашид Бейбутов и Матвеев (Аскер), Г. Лазаренко и Г. Зенкова (Гюльчохра), С. Големба и А. Сторикова (Джахан), В. Филимонов (Сулейман), Н. Тиличенко и Коршунов (Вели), С. Канделаки (Султанбек), О. Борисова и Смирнова-Немирович (Асья), К. Беленсова и Браслис (Телли)[30][2].

В январе 1953 года оперетта была поставлена в Ленинградском театре музыкальной комедии. Постановка музыкальной комедии была поручена молодым режиссёрам, недавним студентам Ленинградского государственного театрального института им. П. Н. Островского, Давиду Карасику и С. Чистякову, музыкальное руководство спектаклем — молодому дирижёру В. Гроссеру, а исполнение ролей — молодым актёрам театра — Льву Петропавловскому (Аскер), И. Брагиной (Гюльчохра), С. Мамыреву (Сулейман), В. Самсоненок (Ася), В. Угорскому (Вели), Л. Поновой (Телли), Н. И. Болдыревой (Джахан хала), А. Ф. Соколову (Султанбек). После спектакля в газете «Смена» была напечатана рецензия Ю. Яблочкина под названием «Спектакль молодых». Критик отметил, что данный спектакль явился «смотром сил и проверкой достижений режиссёрской и актёрской молодежи театра», как бы «итогом работы творческой молодёжи за год»[39]. По мнению Яблочкина, «молодежь театра справилась с задачей, создав острый и жизнерадостный спектакль». Критик также подчеркнул, что «написанная живым и образным языком, с острой сатирической направленностью характеристик отдельных персонажей, со свежей народной музыкой, комедия является одним из лучших музыкально-драматических произведений композиторов наших братских республик». В заключении статьи он писал:

Спектакль «Аршин мал алан» несомненно завоюет симпатии зрителей нашего города и, в первую очередь молодежи.[39]
В этом же году оперетта была вновь поставлена на сцене Ленинградского театра музыкальной комедии. В ролях выступали Араратян (Аскер), Банщикова (Гюльчохра), Фрадкин (Вели), Попова (Телли), Самсоненок (Асья), Слонимский (Сулейман), Габриэльянц (Джахан), Соколов (Султанбек); дирижёром был Гроссер, режиссёрами также — Чистяков и Карасик, художником — Ананьян, балетмейстер — Арбатов[2]. Также в 1953 году оперетта была поставлена в Уфе на башкирском языке[2].

В 2004 году премьера новой постановки «Аршин мал алан» состоялась на сцене Высшего театрального училища имени Щукина при Государственном театре имени Вахтангова[40] с участием популярных российских актёров-выпускников Щукинского театрального училища[16].

В 2013 году дуэт Телли и Вели — «Деньги есть?» — из оперетты был адаптирован для исполнения Жасмин на концертном мероприятии, показанном на Первом канале[41].

В ноябре 2014 года спектакль «Аршин мал алан» был показан в Махачкале на аварском языке. Режиссёром-постановщиком был Байсолтан Осаев. Спектакль посмотрел и глава республики Рамазан Абдулатипов[42].

Постановки в Армении

В 1938 году на сцене Ереванского азербайджанского театра оперетту поставил Али Шахсабахлы[43]. К оперетте «Аршин мал алан» обращался и Ереванский государственный театр музыкальной комедии имени Акопа Пароняна. В 1954 года оперетту (в переводе Саруханяна) на сцене этого театра поставил народный артист Армянской ССР Армена Гулакяна. Роли Вели и Телли в спектакле сыграли народные артисты Армянской ССР Гайк и Изабелла Данзас. В целом Ереванский театр музыкальной комедии более 300 раз ставил оперетту[44]. Постановка 1954 года была осуществлена не только в столице, но и в других городах Армении. Так, в 1955 году состоялись гастроли театра по районам страны. Из гастрольной программы на армянском языке известны следующие фамилии актёров: Аскер — Тащян и Манукян; Джахан хала —— заслуженные артисты Алиханян, Шахсуварян, Джанибекян; Сулейман — Хачванкян (позже народный артист Армянской ССР) и Элбакян; Вели — народный артист Армянской ССР Данзас и Шахназарян; Султанбек — народный артист Армянской СССР Сарьян и заслуженный артист Армянской ССР Аревшатян; Гюльчохра — Андриасян, МарьянМкртычан; Ася — Эрамджан, Сагателян; Телли — народная артистка Армянской ССР Данзас, Мкртычан, Григорян; режиссёр — народный артист Армянской ССР Гулакян; дирижёр — заслуженный артист Армянской ССР Варжапетян, художник — Кеворкян, постановщик танцев Ордоян, ассистент режиссёра — Аветисян[44].

Постановки в Грузии

По словам Иосифа Живидзе, играть оперетту «Аршин мал алан» на сценах Тифлиса разрешил сам Узеир Гаджибеков в письме от 27 сентября 1915 года, о чём свидетельстсвуют и сохранившиеся фотокопии телеграмм Гаджибекова С. Г. Карапетянцу и Торосяну. Премьера оперетты в Тифлисе состоялась в 1916 году, а роли исполняли были артисты-любители. Либретто оперетты на грузинский язык перевёл В. Гигошвили. На премьере оперетты присутствовали также Васо Абашидзе и Иосиф Живидзе, которые позднее настаивали на постановке оперетты профессиональными артистами. Впервые «Аршин мал алана» был поставлен профессиональной труппой днём 4 февраля 1917 года в здании театра «Казино» (ныне Государственный академический театр оперы и балета имени 3. Палиашвили). Роль Вели играл сам Иосиф Живидзе. По его словам оперетта имела большой успех у горожан. В день премьеры перед зданием театра собралось много людей[44].

Впоследствии грузинский поэт Иосиф Гришашвили вспоминал:

Грузинское общество давно и хорошо знает выдающегося композитора Узеира Гаджибекова. Его популярная музыкальная комедия «Аршин мал алан» ставилась в Тбилиси с большим успехом на сцене кружка любителей-рабочих. В осуществлении постановки этого произведения активное участие приняли такие крупные деятели грузинской сцены, как Васо Абашидзе, Лиза Черкезишвили, Тасо Абашидзе и другие.[45]

В этом же году оперетта с успехом ставилась профессиональными артистами и в других городах Грузии. Так, в Кутаиси её ставили четыре дня подряд. В первых грузинских постановках «Аршин мал алана» Гаджибеков не присутствовал. Однако, в 1916 году автор сам дирижировал спектаклем, который был поставлен на грузинском языке в Баку. В 1918 году грузинские артисты, будучи на гастролях в Баку, наряду с национальными опереттами привезли ставили и «Аршин мал алан». Узеир Гаджибеков также смотрел спектакль, и после его окончания взволнованно поднялся на сцену и поздравил Васо Абашидзе и всех актёров. До установления Советской власти в Грузии оперетту ставили здесь также на русском, армянском и азербайджанском языках[45].

В театральном сезоне 1920—1921 гг. Аршин мал алан был поставлен в Озургети артистами местного драматического кружка. Инициатором постановки стал Живидзе, а дирижёром был студент консерватории Иона Туския, ставший впоследствии известным композитором и ректором Тбилисской консерватории. Также он является автором подтекстовки музыки[45]. В апреле 1923 года на сцене Театра имени Руставели оперетту поставил Мир-Сейфеддин Кирманшахлы[46].

В 1928 году грузинский режиссёр Котэ Марджанишвили, имевший желание заново поставить оперетту на сцене театра имени Руставели, поручил поэту Иосифу Гришашвили осуществить новый перевод либретто на грузинский язык. Но из-за поездки в Москву в связи с болезнью Марджанишвили не удалось поставить оперетту. В 1936—1937 гг. «Аршин мал-алан» сыграли на сцене Государственного музыкального театра под руководством режиссёра Б. Гамрекели. Эта поставнока в дальнейшем не раз с успехом ставилась на сцене, в таких городах как Гори, Телави, Сигнахи[45].

Постановки в Средней Азии

Оперетта начала ставиться в Средней Азии вскоре после премьеры в Баку[8]. В 1919 году спектакль впервые был показан в Ташкенте в театре «Коллизей». В тот же год бакинец Мирза Габиб Ахундзаде создал в Самарканде труппу из проживающих там азербайджанцев. В 1921 году спектакль был показан в Бухаре[48]. 20 июня 1921 года она ставится бакинскими артистами в клубе Бахаи в Ашхабаде. В ролях выступали Сидги Рухулла (Султанбек), Шабустари (Аскер), Азери (азерб.) (Сулейман), Хадиджа-ханым (Гюльчохра)[49].

21 апреля 1922 года оперетта была сыграна узбекской государственной труппой в Ташкенте в саду «Рахат»[50]. Позже в Ташкенте комедия была поставлена 24 сентября этого же года на сцене театра «Туран» узбекской труппой и кавказскими музыкантами-сазандари, режиссёром был Маннон Уйгур[51], удостоенный в 1932 году звания народного артиста Узбекской ССР. В последующие годы спектакль неоднократно ставился на сцене Ташкента, Ферганы, Бухары, Коканда, Хорезма, Самарканда[48]. 29 августа 1922 года «Аршин мал алан» был поставлен в Ходженте, играли Сидги Рухулла (Султанбек), Хадиджа-ханым (Гюльчохра), Амир Дадашлы (Вели)[52]. В январе 1923 года комедию в Ашхабаде поставил Алекпер Гусейнзаде[53]. 31 мая 1923 года оперетты была поставлена в Самарканде, главную роль играл Гусейнкули Сарабский[54].

В 1934 году Ленинабадский театр впервые гастролировал в Сталинабаде (ныне — Душанбе) и показал свою лучшую постановку — музыкальную комедию Гаджибекова «Аршин мал алан»[55]. В 1935 году оперетта была поставлена на сцене Уйгурского государственного театра в Алма-Ате. Отмечали, что на сцене театра «искрометная музыкальная комедия» в течение многих лет шла «с неизменным успехом» и пользовалась «особой любовью уйгурских зрителей»[56]. В 1938 году оперетта была вновь поставлена в Ташкенте, а в 1940 году — во Фрунзе[2]. В 1955 году «Аршин мал алан» поставили в Сталинабаде на таджикском языке[2].

В 1939 году узбекская секция Джалал-Абадского театра поставила комедию «Аршин мал алан» на первом республиканском смотре в Киргизии, который был проведён перед Всесоюзным фестивалем колхозно-совхозных театров в Москве[57]. Комедия была поставлена на киргизском языке и считалась «первой крупной работой киргизского музыкального театра в освоении культурных богатств братских республик»[58]. Гюльчохру также играла народная артистка Киргизской ССР Майнур Мустаева[59].

17 марта 2011 года при поддержке посольства Азербайджана в Узбекистане в ташкентском Государственном театре музыкальной комедии состоялась презентация оперетты на русском языке. Постановку спектакля осуществил художественный руководитель и главный режиссёр театра Сергей Каприелов. В главных ролях играли народная артистка Узбекистана Зинаида Соловьева и заслуженный артист Сурат Артыков[48]. В сентябре 2013 года премьера оперетты прошла в Органном зале КазНУИ в городе Астана в рамках празднования 20-летия ТЮРКСОЙ[60]. В июне 2014 года премьера комедии прошла на сцене Русского драматического театра имени А. С. Пушкина в Ашхабаде[61]. 15 октября 2014 года оперетта была показана в Бишкеке на сцене Кыргызского национального академического театра имени А. Малдыбаева в рамках вечера азербайджанской музыки. Султанбека сыграл заслуженный артист Кыргызстана Кайымбек Кускаков. Дирижировал народный артист Кыргызстана Жумакадыр Каниметов[62].

Постановки в США

Большим успехом пользовались и американские постановки «Аршин мал алана»[22]. Так, постановки «Аршин мал алан» в США прошли в 1917 году. Журнал «Молла Насреддин» от 16 февраля 1917 года писал: «В одной из газет американского города Нью-Йорк сообщается о том, что оперетта „Аршин мал алан“ начала ставиться в американских городах…». 15 сентября 1918 года в газете «Миллят» Юсиф-бек Везиров также подтвердил этот факт. Он писал: «„Аршин мал алан“ Узеирбека завоевал огромный успех даже на сценах Америки…»[63]. В 1920 году комедия была поставлена в Нью-Йорке[2].

С 1923 по 1958 год оперетту ставили практически по всему США. Её играли на сценах Нью-Йорка, Филадельфии, Детройта, Чикаго, Кливленда, Бостона, Рейсина, Лос-Анджелеса, Фрезно, Сан-Франциско[22][64]. Здесь оперетту исполнял актёрский состав армянской труппы. Имена исполнителей спектаклей на армянском языке известны из выпускаемого в то время в США фотоплаката и программе. Так, сохранилась программа постановки оперетты труппой «Шант» («Гроза») в Чикаго от 4 марта 1928 года, примадонной которой была госпожа Ася. Труппа «Шант» успешно ставила «Аршин мал алан» на Кавказе, в Персии, России, Сирии, Индии и в других местах[22]. Роли в оперетте исполняли: Аскер — С. Магалян, Джахан хала — Петросян, Сулейман — Галустян, Вели — Овсепян, Султанбек — Арзуалджан, Гюльчохра — госпожа Ася, Асья — Манандян, Телли — Хошарян. Из выпущенной во время гастролей 1946 году в Детройте (штат Мичиган) фоторекламы известны имена новых участников труппы Магаляна. Так, кроме вышеназванных актёров, в постановках «Аршин мал алан» участвовали также Зардарян, Самуэлян, Асатурян, Гандзанекян, Ширинян, Газарян, Магалян[22].

7 сентября 2013 года при поддержке Генерального консульства Азербайджана и спонсорстве ГНКАР показ оперетты «Аршин мал алан» состоялся на сцене оперного театра Dorothy Chandler Pavilion (англ.) в Лос-Анджелесе. Мероприятие посетило более 3 тысяч жителей Лос-Анджелеса. Продюсером проекта стал постановщик венского спектакля 2006 года Майкл Шнак, все роли в постановке сыграли американские оперные исполнители. Арии были представлены на азербайджанском языке, а диалоги — на английском. Аккомпанировал артистам Голливудский оркестр[65][66].

Постановки в Китае

30 мая 1959 года «Аршин мал алан» был впервые поставлен в Пекине, на сцене Пекинского Центрального экспериментального театра. Желающих посмотреть спектакль были тысячи. Для усмирения публики директор театра объявил о том, что спектакль будет ставится каждый день в течение недели. Успех премьеры был огромный. Местная пресса писала, что спектакль открыл зрителям своеобразие и прелесть азербайджанской оперетты[39]:

Нас покорил глубоко национальный характер оперетты. Чудесная музыка полно, ярко раскрывает каждый образ в отдельности, и одновременно связывает воедино линии сюжета.

К концу 1959 года оперетту в Китае ставило уже три профессиональные труппы. Помимо вышесказанного театра, оперетту ставили и Уханьский экспериментальный оперный театр и Тяньцзиньский народный художественный театр. Местная пресса отмечала, что своей «чудесной музыкой, занимательным сюжетом, мастерством исполнителей» оперетта завоевала успех у зрителей[39].

Постановка оперетты «Аршин мал алан» в Китае состоялась также в 1991 году.

26 и 27 ноября 2010 года в Пекине в Национальном оперном театре по инициативе Посольства Азербайджана в КНР и при поддержке Министерства культуры и туризма Азербайджана, Азербайджанского театра оперы и балета и Китайской национальной оперы состоялась новая постановка комедии[67]. Поставивший спектакль главный режиссёр Азербайджанского государственного театра оперы и балета Хафиз Гулиев говорил:

За две недели нам удалось поставить спектакль на китайском языке с очень известными китайскими певцами, многие из которых обучались в США, Италии, России… После спектакля директор пекинской оперы подошел к нам и поблагодарил за постановку, сказав, что очень рад, что теперь «Аршин мал алан» узнает и молодое поколение китайцев.[67]
.

Постановки в других странах

В 1940 году музыкальная комедия была поставлена в Одессе[2].

7 ноября 1944 года во время Второй мировой войны в Египте в транзитном лагере № 307, находившегося в местечке Дженейфи (Гинейфа), на берегу Малого горького озера, личный состав полка, сформированного из советских репатриантов при участии майора Карасова, устроил парад по случаю годовщины Октябрьской революции. А ещё до праздника репатрианты, среди которых, вероятно, было немало азербайджанцев, поставили в лагере музыкальную комедию Гаджибекова «Аршин мал алан». Постановка имела шумный успех не только среди самих репатриантов, но и среди египтян. Азербайджанский писатель Сулейман Велиев (англ.), бывший также в лагере среди репатриантов, вспоминал:

На наши спектакли приходили жители из близлежащих деревень. Мы слышали, как на улицах арабы распевали арии Аскера и Гюльчохры. Даже ребятишки мурлыкали себе под нос мелодии популярной азербайджанской оперетты.[68]

В 1954 году в Белостокском государственном театре им. А. Венгерска «Аршин мал алан» был поставлен на польском языке. В главных ролях выступали Е. Пореда и С. Волошина[16]. 30 января 1985 года в Анкарском государственном театре оперы и балета постановку спектакля на турецком языке осуществил режиссёр В. И. Гасанов. В 1993 году «Аршин мал алан» была вновь продемонстрирована в Турции в Мерсинском Государственном оперном театре в режиссёрской трактовке А. Н. Нематзаде. Постановка «Аршин мал алан» явилась большим событием в культурной жизни Турции[64].

В 2006 году оперетта была впервые поставлена в Вене. Постановки прошли 27, 28 и 30 сентября. Постановкой руководили ректор Бакинской музыкальной академии Фархад Бадалбейли. Режиссёром постановщиком был американский режиссёр Майкл Шнак. Спектакль играли австрийские актёры: Аиша Линдсей (Гюльчохра), Иохано Люто (Асья), Рамин Дустдар (Аскер), Лин Якус Русс (Султанбек), Вольфганг Шейла (Вели), Михаэль Эберле (Сулейман). Арии исполнялись на азербайджанском языке, а роли — на немецком. Мероприятие было проведено при поддержке Министерства культуры и туризма Азербайджана, Министерства молодёжи и спорта Азербайджана и посольства Азербайджана в Австрии[69]. В этом же году в Вене состоялось открытие памятника Узеиру Гаджибекову.

В январе 2011 года оперетта была поставлена в Минске на сцене Белорусского государственного академического театра[70]. 19 сентября 2013 года показ оперетты состоялся в Симферополе на сцене Крымско-татарского академического музыкально-драматического театра[71].

Действующие лица

Роли Певческие голоса
Аскер — молодой богатый купец Тенор
Джахан — его тётка, вдова Меццо-сопрано
Сулейман — товарищ Аскера Баритон
Вели — слуга Аскера Тенор
Султанбек — пожилой разорившийся бек Бас
Гюльчохра — дочь Султанбека Сопрано
Асья — племянница Султанбека Сопрано
Телли — служанка Султанбека Сопрано

Сюжет

Действие первое

Действие происходит в Шуше (Карабах) в конце XIX века[7]. Молодой купец Аскер скучает и хандрит. Тётя Джахан не понимает причины его скуки. И лишь слуга Вели понимает, что хозяин хочет жениться. Между тем мусульманский обычай запрещал мужчине видеть невесту до свадьбы. Но жениться Аскер согласен только в том случае, если увидит невесту и полюбит её.

Действие второе

По совету своего друга Сулеймана он переодевается в уличного торговца тканями — коробейника аршин-малчи. Аршин-малчи, зазывая покупателей криками «аршин мал алан» и продавая товар, заходит в дома, где женщины и девушки, не закрывая свои лица, рассматривают ткани. Аскер ходит по домам, видит многих девушек, но все они ему не нравятся. Наконец, он попадает в дом Султанбека. Дочь хозяина Гюльчохра и его племянница Асья мечтают вырваться на волю, но не хотят выходить замуж за неизвестного им человека. Увидев Гюльчохру, Аскер понимает, что только на ней хочет жениться. Гюльчохра тоже влюбляется в Аскера. Султанбеку нравится тётя Аскера, Джахан, и Аскер соглашается отдать в жены свою тётю при условии, что Султанбек отдаст за него Гюльчохру. Султанбек приходит в ярость от такого предложения и прогоняет аршин-малчи.

Действие третье

Сулейман вновь находит выход — он приходит в дом Султанбека сватать Гюльчохру за богатого купца Аскера. В доме он увидел племянницу Султанбека — Асью, и она ему понравилась. Султанбек соглашается выдать за купца Аскера свою дочь, но девушка, полюбившая аршин-малчи, не подчиняется приказанию отца. Сулеймана случайно видит племянница Султанбека — Асья и влюбляется в него. Слуга же Аскера, Вели, встречается со служанкой Султанбека Телли и влюбляется в неё.

Действие четвёртое

Гюльчохру приводят в дом Аскера. Она снимает чадру, обматывает её вокруг шеи и хочет задушить себя. В это время за сценой слышится пение аршин-малчи. Гюльчохра в недоумении прислушивается, затем мечется по комнате, не находя выхода. Но неожиданно входит Аскер, и Гюльчохра узнаёт в нём своего аршин-малчи. Оценив хитрость друзей, Султанбек вновь сватается к Джахан, а служанка Телли соглашается выйти замуж за Вели. Сулейман же просит руки Асьи. Всё заканчивается четырьмя свадьбами.

Отзывы критики

По словам искусствоведа Фарах Алиевой, современники Гаджибекова восприняли музыкальную комедию как вызов отмирающим законам, как призыв к раскрепощению азербайджанской женщины. Алиева отмечает, что остроумный сюжет «Аршин мал алана» построен на мотиве увидеть, полюбить, а затем только вступить в брак[4]. Сын Гусейнкули Сарабского театровед Азер Сарабский отмечал, что появление и постановка оперетты «Аршин мал алан» в дореволюционном Азербайджане явилось важной победой прогрессивных сил. По своему социальному содержанию она, по словам Сарабского, была ярким выражением идеи освобождения азербайджанской женщины от векового гнёта[72]. Сарабский отмечает, что как и в предыдущих опереттах Гаджибекова, острие сатиры комедии было направлено против против отживших свой век устоев быта — против чадры, против самодурства родителей, за свободу выбора в любви. По словам Сарабского, эта тема в те годы была настолько актуальной, что в прессе часто встречались статьи, посвящённые вопросам семьи и быта[72].

Согласно критику Метью О’Брайну, описанный одним писателем, как произведение «надежды и оптимизма», «Аршин мал алан» явно защищает право людей выбирать себе будущего мужа или жену. Именно это прогрессивное сообщение общественности, по мнению О’Брайна, и привело к критике в бакинской прессе, обвиняющей Гаджибекова в «ведении наших девушек по ложному пути». Один из самых громогласных недоброжелателей Гаджибекова, критик А. Ахлиев-Мамедов, критикуя «Аршин мал алан» даже писал, что «если мы воспитаем наших детей на музыкальных комедиях, конечным результатом не может быть ничто иное, кроме Содома». Сам Гаджибеков в статье об «Аршин мал алане», написанной в 1938 году, также признал, что работа была критически настроена против аспектов ислама и его традиций, но защищался, утверждая, что во время написания произведения азербайджанские женщины были «лишены даже самых элементарных прав человека»[73].

Несмотря на то, что оперетта была с восторгом принята прогрессивным зрителем, у неё оказались и противники. Один из критиков (газета «Каспий», № 242 от 27 октября 1913), характеризуя произведение как оперетту-фарс, писал: «Сюжет оперетты заимствован (откуда заимствован автор не указывал), прибавлено несколько „соусу, и вот на сцене оперетта-фарс“, нет ни музыки, ни пения, разве только 2-3 номера, чего по мнению автора, достаточно для того, чтобы посмешить публику». В этой же статье подверглись критике и некоторые исполнители. Большая часть нападок пала на долю Сарабского[18]. Не сумев придраться к исполнительскому мастерству актёра, автор рецензии пытался оскорбить артиста и вызвать у публики отрицательное отношение к нему. Так, рецензент писал: «В главной роли выступил Сарабский, опустившийся от роли Меджнуна до амплуа кафешантанного певца. Правда артист фарсо-комедийным выступлением смешил публику, но испортил в ней впечатление Меджнуна-Сарабского»[74]. Об игре Гусейн-заде отмечалось, что он, играя прекрасно, несколько увлекается и впадает иногда «в шарж» и этим портит выгодное впечатление. Хорошо была оценена роль Х. Гусейнова, исполнившего роль Вели[74]. В этой же рецензии говорилось, что «скороспелая фабрикация „мусульманских опер“ и „оперетт“ наносит мусульманскому театру такой ущерб, что возродившийся театр среди мусульман рискует очень быстро потерять своё значение»[74]. Постановка оперетты вызывала ещё одну волну нападок на музыкальный театр, лозунгом которых было пресловутое «опера губит драму». Но несмотря на весь шквал необоснованных обвинений в адрес деятелей музыкального театра, азербайджанский массовый зритель всё более и более стал посещать его постановки. В 1913 году постановка оперетты состоялась ещё 8 ноября также с участием Сарабского. Автор рецензии на вторую постановку (газета «Баку», № 253 от 10 ноября 1913), называя её «новой оригинальной» опереттой, находил её музыку слабой и считал, что её нельзя назвать опереттой, а скорее «фарсом с музыкой»[75].

Музыковед Земфира Сафарова пишет, что Гаджибеков создал замечательную музыкальную комедию «Аршин мал алан», которая имела широкий, поистине международный успех, как ни одно из прежних произведений Гаджибекова. «Аршин мал алан», по словам Сафаровой, можно считать первой ласточкой азербайджанской музыки, облетевшей весь мир[76].

Музыковед Виктор Городинский писал, что «в брызжущих весельем и неподдельным юмором песенных мотивах „Аршин мал алан“, сочиненных Гаджибековым в манере и ладах народной песни и быстро превратившихся в самые настоящие народные мотивы, таилась всё та же взрывчатая сила, что наводила такой страх на реакционеров всех оттенков и мастей»[77]. По мнению музыковеда Кубада Касимова музыкальная комедия «Аршин мал алан» стоит на одной ступени с лучшими образцами этого жанра мировой классики[29]. Музыковед Эльмира Абасова отмечает, что музыка этого произведения, отмеченная оригинальностью и тонкостью разработки ряда стилевых качеств народно-песенной мелодики, предвосхищает зрелый и творческий стиль композитора[8].

Искусствоведы Нигяр Алекперова и Борис Заболотских отмечают, что «Аршин мал алан» знаменует собой качественно новый этап в творческой деятельности Узеира Гаджибекова. По словам авторов, в оперетте «Аршин мал алан» своё последовательное развитие находят впервые применённые Гаджибековым в мугамных операх элементы лейтмотивной техники[78].

Известный польский драматург Сергей Поволоцкий вспоминает:

Я первый раз услышал арию Аскера в исполнении великолепного певца Рашида Бейбутова. Потом я посмотрел фильм «Аршин мал алан», в котором Рашид Бейбутов сыграл главную роль. Я был потрясен и влюблен в эту картину. Спустя некоторое время любимый всеми певец в очередной раз приезжает в Польшу на гастроли. Я ещё раз услышал в его исполнении арию Аскера на польском языке, которую он исполнял на каждом концерте. После очередного концерта подошел к Рашиду Бейбутову и поделился с ним желанием перевести «Аршин мал алан» на польский язык. Певец мое предложение одобрил…[16]

Российский актёр Антон Макарский после окончания Щукинского театрального училища целый год играл этот спектакль (одну из пяти своих дипломных работ) в театре Театре имени Евгения Вахтангова. «Аршин мал алан», где Макарский сыграл главную роль — Аскера, актёр называет одним из своих любимых спектаклей[79].

Музыка в оперетте

Искусствовед Фарах Алиева отмечала, что в «Аршин мал алан» Узеир Гаджибеков создал яркий, оригинальный вокальный стиль, синтезирующий народно-песенные и мугамные напевы. В комедии сочетаются традиции кантиленности, идущей от европейской классики и национальной мелодики[4].

Музыка, по словам Алиевой, является главным художественно-выразительным началом в «Аршин мал алан», а её драматургическая роль — определяющей. Лейтмотив любви, основанной на теме знаменитой песенки Аршина-малчи из II действия способствует, по мнению Алиевой, образно-интонационному единству музыки. Узеир Гаджибеков в качестве главной музыкально-сценической формы избирает арию, отказываясь от традиционной куплетности[4]. По словам музыковеда Эльмиры Абасовой, драматургическая функция музыки в «Аршин мал алане» гораздо сложнее и шире чем в предшествующих комедиях автора. Она ведёт действие и служит для раскрытия образов действующих лиц. В этой комедии Гаджибеков впервые широко и многогранно воплотил лирическую сферу. Абасова отмечает, что «Аршин мал алан» от традиционных оперетт Гаджибекова отличает глубина образного содержания и масштабы развития музыки, характеризующий главных героев, а также приближают это произведение к комической опере[80].

В оперетте Узеир Гаджибеков сохранил принцип «номерной» структуры, при этом совершенно устранив суммарное объединение законченных музыкальных отрывков. В произведении, по словам Эльмиры Абасовой, проступает стремление Гаджибекова к интонационно-тематическому единству. Одна из основных ролей в произведении принадлежит песенке Аскера (аршин-малчи) из II действия, которую Абасова называет песней любви. Тема любви активно развивается в этой комедии, что отсутствует в других комедиях Гаджибекова. Интонационную основу песенки Аскера составляют речитативные выкрики разносчиков товаров, приобретшие у Гаджибекова широко распевный, лирический характер. В связи с эти в «Аршин мал алане» впервые встречается значительное переинтонирование первоисточника[80].

Фарах Алиева называет партии Аскера и Гюльчохры масштабными и разнообразными. Образ главного героя, мечтающего о большой любви, по мнению искусствоведа, обобщённо выражен в арии из I действия, слова которой взяты из известной газели поэта XVI века Физули. Во II же действии в дуэте с Гюльчохрой Аскер предстаёт уже иным: Алиева называет его взволнованным, решительным, счастливым и влюблённым. Первая ария Гюльчохры из II действия проникнута чувством грусти, томления, ожидания. Главная героиня мечтает о настоящей, прекрасной любви, и это чувство, по словам Фарах Алиевой, выражено в следующей арии из того же действия. В музыке арии, как отмечает Алиева, «выражен вдохновенный порыв, раскованность, желание свободы»[4]. Следующие два развернутых вокальных номера — ария из III действия и ария-плач из IV действия, возвращает к изначальному настроению героини, они, по мнению Алиевой, как бы символизируют печальную судьбу женщины-азербайджанки того времени[4]. В партии Гюльчохры тема любви, интонационно трансформируясь, приобретает новые образные оттенки: в «Признании»[81] становится активно-действенной, в трио (с Асьей и Телли) — трепетно-взволнованной. В увертюре же эта тема звучит мягким вальсом. В музыке увертюры Гаджибеков впервые обобщил основные образы комедии — жизнерадостно-искромётные и задушевно-лирические[80].

Другим типичным для оперного жанра приёмом, использованным Гаджибековым в «Аршин мал алане», являются интонационные связи в рамках партии одного героя. Это относится к музыкальной характеристике Гюльчохры, проникнутой, по словам Эльмиры Абасовой, однотипными интонациями. Интонационное сходство (в том числе и ладово-тональное) особенно заметно проявляется в заключительных номерах партии героини — «Элегии» и «Плаче», которые в известной мере драматизируют образ. На интонационную общность в музыкальных характеристиках Гюльчохры и Аскера обратил внимание музыковед Ханлар Меликов в книге «Особенности стиля и драматургии музыкальных комедий Узеира Гаджибекова», а элегия в клавире 1958 года обозначена как ария Гюльчохры[82].

В жанрово-бытовом русле выражены образы остальных героев. Здесь имеют место весёлые песни и танцы, вносящие живость, веселье, комический колорит в сценические события. Среди них можно назвать куплеты Джахан-халы, песню Сулейман-бека, куплеты и танец Сулейман-бека, Джахан и Вели, песню и танец Асьи, куплеты Султанбека, дуэт Вели и Телли, комическую сценку объяснения слуг в любви[4]. Эту жанрово-музыкальную сценку, рисующую объяснение слуг в любви музыковед Эльмира Абасова называет уникальной в свём роде[83].

Действие в «Аршин мал алан» развивается динамично. В комедии отсутствуют фоновые, комментирующие номера. Аромат и дух национального быта воссоздаёт единственный хор девушек из II действия[4], являющийся единственным вставным хоровым отрывком[84]. Избегание Гаджибековым номеров фонового или комментирующе-морализующего характера, а также отказ композитора и от широкого хорового начала Эльмира Абасова объясняет тем, что Гаджибеков стремился выделить прежде всего лирическую линию. Даже сцена свадьбы в клавире представлена одним танцевальным эпизодом, на материале которого строится увертюра. В эту сцену свадьбы при постановке комедии обычно включают мугамно-импровизационный материал[84].

Значительными и глубокими являются связи музыки «Аршин мал алан» с фольклором[83]. Интонации азербайджанских народных танцев и песен очень тонко претворены Гаджибековым. Так, например, азербайджанская народная песня «Галанын дибинде» звучит в хоре девушек из II действия; песня «Джанлар ичиндеки джаным ай» — в куплетах Султанбека, интонации танца «Терекеме» — в танце Асьи, а в главной теме увертюры претворены интонации песни «Бойнунда вар сарылыг»[4]. Песня «Джанлар ичиндеки джаным ай» («Моя избранница»), мелодия которой возникла на основе мугамного стиля, является единственной народной мелодией, которую Гаджибеков использует целостно[83]. Тем не менее, использование народного оборота-мотива в произведении творческое. Гаджибеков шлифует уже отшлифованный в устном творчестве первоисточник[85].

По словам музыковеда Земфиры Сафаровой, особенно в комедии «Аршин мал алан» Гаджибеков на профессиональном уровне создаёт дух народной музыки[86]. По словам музыковеда Людмилы Карагичевой музыкальный стиль «Аршин мал алан» не связан с импровизационным стилем мугамата. Музыка произведения, как отмечает Карагичева, основана на характерных оборотах городской куплетной песни с её танцевальной ритмикой и другими специфическими признаками[87]. Музыковед Абрам Гозенпуд, называя произведение комической оперой, писал:

В опере Гаджибекова органически сочетаются национальный мелос, лирика, жанровые краски в воссоздании живых и типичных характеров. Музыка выросла из народных истоков, и мелодии её сделались народными. Композитор-драматург правдиво обрисовал своеобразный быт старого Баку. И хотя в соответствии с жанром произведения все завершается счастливо, автор показывает, что при иных обстоятельствах судьба героев могла бы сложиться не так благоприятно.[88]

Мелодии «Аршин мал алан» послужили материалом для концертных транскрипций, среди которых лучшей считается «Фантазия для скрипки и фортепиано» Нины Карницкой[87].

Характеры героев

Отрицательных героев в комедии нет[4]. Действующие лица в «Аршин мал алане» чётко разделены на несколько пар. Каждая из них является представителем определённого слоя общества. Они отличаются друг от друга многими чертами. В то же время, по словам музыковеда Эльмиры Абасовой, все пары в большей или меньшей степени вовлечены в разрешение проблемы брака и семьи, и все пары активно или исподволь, сознательно или стихийно выступают против устоев религии. В этом, по словам Абасовой, прежде всего и состоит новый идейный смысл, отличающий «Аршин мал алан» от двух предшествовавших музыкальных комедий «Муж и жена» и «Не та, так эта». И всё же многое, как отмечает Абасова, роднит «Аршин мал алан» с ними, и прежде всего с комедией «Не та, так эта»[20].

Аскер и Гюльчохра

На первый план выдвинуты главные герои — Аскер и Гюльчохра. Их судьба и любовь являются основой главной линии в сюжетной канве оперетты. Искусствовед Фарах Алиева утверждает, что Аскер и Гюльчохра решительно отстаивают свои права на взаимную любовь: «Вдохновенные и романтичные, они лишены сословных предрассудков. Ради своей любви они готовы на всё»[4]. Отмечая ошибочность того, что Аскера выставляли в качестве сторонника обновлений, Узеир Гаджибеков в своей статье «Заметки об „Аршин мал алане“» в газете «Коммунист» от 11 апреля 1938 года писал:

Узрев разоблачение в этом произведении своих действий, господствующая в обществе буржуазия, для отвода удара от себя, принялась разъяснять общественности идею „Аршин мал алана“ в совершенно противоположном ключе. Некоторые идеализировали Аскера, выставляя его как явного сторонника обновлений. Хотя это была в корне ошибочная трактовка. Аскер — это человек, который подходит ко всему с купеческой точки зрения. Если он и желает жениться, то только после того, как увидит девушку, это происходит не потому, что он сторонник нововведений, а потому, что он купец. Он оценивает девушку, на которой собирается жениться, так же как и ситец в 12 копеек за аршин: как ситец бывает хорошим или гнилым, так и девушка может быть слепой, хромой, рябой, недостойной его. Именно поэтому купец хочет заполучить „товар“ только после того, как увидит его. Вдобавок девушка должна быть из соответствующей семьи.[14].

По словам исполнителя роли Аскера Рашида Бейбутова купец Аскер — это типичный образ тысячи подобных аршин-малчи своего времени. Описанные в «Аршин мал алане» явления, по словам Бейбутова, столь характерны, что это произведение певец называет «энциклопедией того периода». В роли Аскера, как отмечает Бейбутов, органично слились исполнительская вокальная и актёрская деятельность[89].

Музыковед Эльмира Абасова пишет, что умеющие глубоко и преданно любить Аскер и Гюльчохра борются за своё счастье. Аскера и Гюльчохру Абасова называет активными «преемниками» Сарвера и Гюльназ (главных героев комедии «Не та, так эта»). Аскер, как и Сарвер, решителен и смел. Но Аскер более мечтательный. Разочарованный, он тоскует в своём богатом доме. Его жизнь, по словам музыковеда, может заполнить только большая, настоящая любовь[20]. Аскер жалуется: «Ну вот, мы благополучно выросли, слава Аллаху, богаты, но сердце не успокаивается: оно требует ещё чего-то». По мнению Эльмиры Абасовой, ходить по дворам в одеянии бедного «аршин-малчи», надеясь на встречу с девушкой, которую он мог бы полюбить, Аскера заставляет именно это «ещё чего-то»[20].

Гюльчохру, по мнению Эльмиры Абасовой, отличает глубокая тоска, неудовлетворённость жизнью взаперти в стенах отцовского дома. Будучи нежной и поэтичной, она, по словам Абасовой, обнаруживает огромную, необоримую силу сопротивления укоренившимся сословным предрассудкам. Она не скрывает своей любви к бедному и незнатному «аршин-малчи». Девушка предпочитает смерть насильственному браку[90].

Пары Сулейман-бек и Асья, Султанбек и тётушка Джахан, даже слуги Телли и Вели, согласно Фарах Алиевой, поданы в лирико-комическом ключе[4].

Сулейман и Асья

О счастье, по словам Фарах Алиевой, мечтают также спокойные и уравновешенные Сулейман-бек и двоюродная сестра Гюльчохры Асья, но в пределах семейных традиций[4]. Сулейман и Асья, мечтающие о взаимном счастье, по словам Эльмиры Абасовой, оттеняют романтическую приподнятость главных героев. И всё же Асья, как отмечает Абасова, ещё крепко скована условностями мусульманского мира. Она, согласно Абасовой, не могла бы полюбить «презренного» «аршин-малчи», от которого даже можно не прятать своего лица[90]. Узеир Гаджибеков про характер Сулеймана писал:

Друг Аскера — Сулейман тоже купец. Отличается он тем, что более предприимчив, деловит, мастер на всякие ухищрения.[14]

Вели и Телли

Образы Вели и Телли рассматриваются Фарах Алиевой как умные, весёлые, проницательные и изобретательные слуги, которые тоже мечтают о любви и счастье[4]. В раскрытие образа Телли определённый вклад внесла актриса Агигат Рзаева. Её рассказ о порядке сватовства и свадьбе, а также вокальное исполнение шуточной песни о томлении невесты по жениху Кубад Касимов называет одной из интересных сцен спектакля[29].

Эльмира Абасова называет Вели и Телли находчивыми, искренними и жизнерадостными слугами. Их образы, по словам Абасовой, Гаджибеков раскрыл с жанровой точностью и художественной выразительностью. Согласно Абасовой, они стали любимцами публики потому, что в их образах остроумно и самобытно запечатлены типичные черты представителей народа. Эта пара, как отмечает Абасова, вносит и гораздо более глубокий смысл в общее раскрытие идейного содержания комедии: люди третьего сословия также имеют право на любовь и свободу чувств. Тогда как в первой и второй музыкальных комедиях Гаджибекова служанки Гюль-Пери и Сенем жертвовали собой и добровольно соглашались на брак с неудачливыми женихами[90].

Султанбек и Джахан

Тётушка Аскера Джахан и отец Гюльчохры Султанбек считаются Фарах Алиевой представителями «старого мира», и даже не представляют себе возможное изменение многовекового уклада семейного быта. Но, как отмечает Фарах Алиева, и они стремятся к «семейному согласию и уютному гнёздышку». Это подтверждает фраза Султан бека «3 рубля, 1 молла и головка сахара и всё»[4]. Кубад Касимов называет пожилую тётку Аскера Джахан олицетворением феодального быта[29]. Несмотря на то, что Гаджибеков создал Султанбека как консервативного и самого обычного дворянина, который смотрит свысока на учителей, докторов, инженеров, артисты, исполняющие роль Султанбека в последующие годы, не стремились сделать своего героя посмешищем, а наоборот, старались наряду с минусами показать образ настоящего бека, с присущими ему характерными чертами[14]. Так, Узеир Гаджибеков в статье «Заметки об „Аршин мал алане“» писал:

Консерватизм самого обычного карабахского дворянина Солтан бека доходит до того, что он смотрит свысока на учителей, докторов, инженеров. Эти люди хоть и вращаются в высших кругах, вполне могут быть неблагородного происхождения. Именно поэтому Солтан бек избегает их, предпочитая проводить время в лавке парфюмера Мирзы Гусейна. Нравятся ему представители купеческого капитала вроде купца Гаджи Мурсала[14].

Об игре Алекпера Гусейнзаде в роли Султанбека Узеир Гаджибеков в своей статье от 10 января 1919 года в газете «Азербайджан» под псевдонимом Мизраб писал:

Господин Гусейнзаде, артистический талант которого невозможно отрицать, так сыграл Султанбека, образ значительной части беков Азербайджана, что описанный автором «тип» полностью исчез.[91]

Деспотичного, капризного и недалёкого Султанбека и тётушку Джахан Эльмира Абасова также называет тесно связанными со старым миром. Джахан непонятна тоска Аскера. Однако, ей пришлась по душе хитроумная проделка её племянника. А встретив Султанбека, Джахан пренебрегает требуемыми нормами поведения и приоткрывает ему своё лицо. Эту сцену Абасова называет одной из центральных в раскрытии идейного замысла комедии, она наполнена непримиримым сатирическим смехом[90].

Экранизации оперетты

Первые экранизации

Оперетту «Аршин мал алан» экранизировали 4 раза[92]. Первая экранизация была осуществлена в России в 1916 году на студии акционерного общества «Фильм» братьев Пирон. Режиссёр Борис Светлов произвёл эту экранизацию с участием Гусейнкули Сарабского (Аскер), Ахмеда Агдамского (Гюльчохра), Мирза Аги Алиева (Сулейман-бек), Алекпер Гусейнзаде (Султанбек), Я. Нариманова (тетушка Джахан) и др. Фильм был немой. За сценой располагались певцы и ансамбль азербайджанских инструментов. Джаббар Каръягдыоглы и другие известные музыканты пели по ходу пьесы[12][40][93].

Следующая экранизация произошла в Петербурге в 1917 году. Её судьба оказалась скандальной. Так, петербургский режиссёр Г. Беляков снял фильм «Аршин мал алан» без разрешения её автора Узеира Гаджибекова[4]. С первых же дней 1917 года в газетах печатаются объявления о том, что фильм «Аршин мал алан» будет показан в кинотеатре «Форум» в Баку начиная с 3 января. Первый показ состоялся, но, узнав об этом, Узеир Гаджибеков вместе со своим адвокатом Алимардан-беком Топчибашевым наносит визит градоначальнику Ковалёву и просит приостановить демонстрацию фильма, так как фильм был снят без разрешения и согласия автора. Ковалёв подписывает приказ на имя директора кинотеатра «Форум» Андреева и требует снятия фильма с показа. 4 января 1917 года, несмотря на то, что все билеты на показ были распроданы, фильм снимается с экрана[63].

В 1918 году кинофирма «Ханжонков и КО» решила экранизировать оперетту, но фильм не был снят из-за несогласия Узеира Гаджибекова[94]. В годы, предшествующие установлению советской власти в Азербайджане, французская фирма «Братья Пате» через Стамбул вышла на деятелей искусств Азербайджана с предложением экранизировать «Аршин мал алан». Однако из-за большевистского переворота в республике совместный проект потерпел неудачу[12].

В 1937 году американский режиссёр армянского происхождения Сетраг Вартян[95] экранизировал «Аршин мал алан» на армянском языке без указания автора[96].

Экранизация 1945 года

В 1943 году во время Тегеранской конференции в Иране с культурной программой находились азербайджанские артисты. Они случайно попали на просмотр фильма «Аршин мал алан» и с удивлением прочитали в титрах, что фильм снят в Голливуде режиссёром Тиграновым, а сценаристом и автором музыки является Магалян. Артисты рассказали об этом Узеиру Гаджибекову, и он, зная, что оперетта «Аршин мал алан» нравится Сталину, адресовал свой протест ему лично[97]. Вскоре композитор получил телеграмму:

Предлагаю снять наш, советский, настоящий «Аршин мал алан».[97]

По указанию Сталина была организована экранизация произведения Гаджибекова в Азербайджане, в 1945 году. Сценарий к фильму написал Сабит Рахман, режиссёрами-постановщиками были назначены Рза Тахмасиб и Николай Лещенко. Должность музыкального редактора была поручена племяннику Узеир-бека Ниязи. Ответственным Сталин назначил секретаря компартии Азербайджана Мир Джафара Багирова. Начался поиск артистов на роли главных героев — Аскера и Гюльчохры. В это время в Баку с джаз-оркестром Артемия Айвазяна приезжает на гастроли Рашид Бейбутов. На концерте оказываются Узеир Гаджибеков и режиссёры Николай Лещенко и Рза Тахмасиб[97]. Бейбутов включал в свой концертный репертуар два музыкальных номера из «Аршин мал алана» — роли Аскера и Вели[89]. Услышав арию Аскера в исполнении Бейбутова (выступал певец с каракулевой папахой своего отца на голове)[89], его решают снять в главной роли[97]. Так, после того, как концерт закончился, участники творческой группы, не скрывая радости, подошли к Бейбутову со словами: «наконец-то мы нашли… перед нами подлинный купец Аскер!»[89]

На роль главной героини была приглашена Лейла Джаванширова. Хотя изначально двадцатилетняя танцовщица не понравилась съемочной группе. Но Лейле очень хотелось сняться в фильме, и она пришла к Узеиру Гаджибекову и, расплакавшись, сказала, что мечтает сыграть роль Гюльчохры, ради этого готова идти на любые лишения, работать день и ночь. Тогда композитор попросил режиссёров ещё раз «посмотреть» её[97].

Сценарий фильма был утвержден в Москве только 22 марта 1944 года. Фильм стал сниматься Бакинской киностудией на азербайджанском и русском языках[98]. Съемки фильма шли в Мардакянах, пригороде Баку. По рассказам Бейбутова, когда бакинцы узнали, что снимается фильм, то доставали из «сундучков» семейные реликвии: утварь, одежду, достойную бекского интерьера, и несли на съемочную площадку. Поэтому весь реквизит был настоящий: и золотой портсигар, и богатые наряды, украшения, мебель, посуда[97]. Бейбутов позднее вспоминал:

С большой охотой я начал сниматься в этой веселой комедии. Меня ждала весьма ответственная работа… я оказался вынужденным исполнять свою роль на двух языках… Бывали дни, когда в съемках я не участвовал, но тем не менее приходил на съемочную площадку, стараясь оказать свою посильную помощь. Однако главная моя цель заключалась не в этом: я стремился ощутить себя в гуще тех событий, в которых оказался Аскер… Отец, бывало, говорил мне: «сынок, когда я был мальчиком, мой отец посылал меня торговать мануфактурой…». Посмотрите, какое совпадение: мой отец в детстве был настоящим аршин-малчи, а я — на экране…[89]

На роль Аси была утверждена молодая актриса Театра юного зрителя Рахиля Меликова. Остальные роли в фильме исполнили Лютфали Абдуллаев (Вели), игра которого отличалась неподдельным, по словам музыковеда Эльмиры Абасовой, комизмом[99], Исмаил Эфендиев (Сулейман), Фатьма Мехралиева (Телли), Минаввер Калантарлы (Джахан), Алекпер Гусейнзаде (Султанбек). Также в фильме в роли Мешади Ибада, героя второй оперетты композитора «Не та, так эта», снялся Мирза Ага Алиев. Этот образ был введён в фильм — сцена на рынке — в качестве колоритной эпизодической фигуры[99]. Консультантом проекта выступил известный советский кинорежиссёр, актёр и сценарист Г. В. Александров[100].

Изначально картина не была одобрена советской цензурой и прокат её был запрещён[97]. Так, 5 июля 1945 года на сдаче фильма между членами московской комиссии возникла перепалка. Один из членов комиссии резко раскритиковал картину и вдобавок стал грозить творческой группе ссылкой в Сибирь. На заседании раздавались высказывания типа «это идеализация бекско-ханского быта», «съемки напоминают рекламные картинки», «а какую цель вы преследовали, снимая такой фильм?», «хотите сказать, что дореволюционная жизнь была такой красивой?!»[98]. Однако несогласный с мнением худсовета Сергей Эйзенштейн, считавший, что картина «покорит мир», добился того, чтобы картину посмотрел Сталин, который одобрил фильм. После одобрения Сталина фильм «Аршин мал алан» поступил на прокат в СССР, а творческий коллектив фильма был удостоен Сталинской премии[97].

Этот фильм показали в 136 странах и дублировали на 86 языков[15]. Как указывается в журнале «Огонёк» № 2 1996 года, в результате социологических опросов, проведенных по случаю 100-летия российского кино, среди советских фильмов, оказавших заметное влияние на развитие советской кинематографии, и зарубежных, которые длительное время демонстрировались на советских экранах, было отобрано «100 любимых фильмов», которые разделены на три части: золотой, серебряный и бронзовый списки. На основе единогласного заключения известных специалистов снятая в 1945 году кинокомедия «Аршин мал алан» была включена в «Золотой список»[98]. Только в Советском Союзе фильм посмотрели более 16 млн зрителей. Бюджет картины составил 5 млн. 807 тыс. рублей, тогда как прибыль от проката картины превысила цифру в 5 млрд рублей[97]. Американский историк Майкл Смит в своей статье «Кинематограф „Советского Востока“»:

Зрителям в национальных республиках демонстрировались красивые истории о средневековых поэтах и певцах, о несчастной любви. Это были фильмы в стиле нео-фольклора позднего сталинизма. Народность снова получила признание. Вклад Азербайджана в этот жанр представлен музыкальным шедевром «Аршин мал алан». Фильм был снят в 1945 году на основе комедийной оперетты Узеира Гаджибекова, созданной по мотивам народной любовной истории об ухаживаниях купца Аскера за его возлюбленной Гюльчохрой.[101].

Фильм очень понравился и Мао Цзэдуну, и он приказал снять в Китае свою версию, которая называлась «Любовь под одеялом» (китайцы «одеялом» назвали чадру). Фильм был снят в 1952 году[12]. Когда же Рашид Бейбутов приехал в Китай на гастроли и пел на китайском языке, растрогавшийся Мао попросил его продлить гастроли на три месяца. На концертах тогда побывало более 8 миллионов человек[97].

В 2013 году этот фильм был отреставрирован и переведён в цветную версию по инициативе и при поддержке Фонда Гейдара Алиева. Над реставрацией голливудские мастера работали около года[98]. 10 декабря в Центре Гейдара Алиева в Баку состоялась официальная премьера фильма[98][102].

Экранизация 1965 года

В 1965 году Государственная организация «Союзэкспорткино» СССР, учитывая, что «Аршин мал алан» 1945 года с участием Рашида Бейбутова принёс большую финансовую прибыль, заказала Бакинской киностудии новый, цветной вариант фильма. Таким образом, режиссёром Тофиком Тагизаде было ещё раз экранизировано это произведение Узеир-бека Гаджибекова на киностудии «Азербайджанфильм» имени Джафара Джаббарлы. Его фильм «Аршин мал алан» 1965 года не снискал такой популярности, как предыдущий[98], однако был более совершенным с точки зрения технического оснащения. Главные роли исполнили Гасан Мамедов (Аскер), Лейла Шихлинская (Гюльчохра), Гаджимурад Ягизаров (Сулейман), Агададаш Курбанов (Султанбек), Наджиба Меликова (Джахан), Талят Рахманов (Вели), Мовсун Санани и др. Музыкальным редактором фильма был Фикрет Амиров[99].

Источники

  1. Абасова, 1975, с. 68.
  2. 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 Н. Гр. АРШИН MAЛ АЛАН // Театральная энциклопедия / Глав. ред. С. С. Мокульский. — М.: Советская энциклопедия, 1967. — Т. I. — С. 317.
  3. 1 2 Бернандт Г. Словарь опер, впервые поставленных или изданных в дореволюционной России и в СССР, 1736-1959. — М.: Советский композитор, 1962. — С. 26. — 554 с.
  4. 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 Алиева Ф. [arshin.musigi-dunya.az/rus/sonorous.html Лекция «Аршин мал алан»] / Под ред. Тариеля Мамедова. — Аудиоархив "Musigi dünyası", 2003.
  5. [www.unesco.org/new/en/unesco/events/prizes-and-celebrations/celebrations/anniversaries-celebrated-by-member-states/2013/ Celebration of anniversaries in 2013. Azerbaijan. 100th anniversary of the musical comedy Arshin Mal Alan of Uzeyir Hajibeyli (1913)] (англ.). www.unesco.org. Проверено 8 декабря 2014.
  6. 1 2 3 4 5 6 7 8 Касимов, 1985, с. 288.
  7. 1 2 Михеева Л., Орелович А.. В мире оперетты. Путеводитель. — Советский композитор, Ленинградское отделение, 1982. — С. 149. — 311 с.
  8. 1 2 3 4 5 Абасова Э. Узеир Гаджибеков // Композиторы Азербайджана. — Б.: Ишыг, 1986. — Т. I. — С. 38-39.
  9. [gazeta.aif.ru/online/longliver/67/12_01 Культура. Аршин мал алан.] (рус.). АиФ, Газета. Проверено 18 июня 2010. [www.webcitation.org/613OnNIBv Архивировано из первоисточника 19 августа 2011].
  10. [arshin.musigi-dunya.az/rus/arshin_4.html Аршин мал алан (клавир) — Ария Аскера]. arshin.musigi-dunya.az. Проверено 8 декабря 2014.
  11. [arshin.musigi-dunya.az/rus/arshin_10.html Аршин мал алан (клавир) — Куплеты и танец Джахан]. arshin.musigi-dunya.az. Проверено 8 декабря 2014.
  12. 1 2 3 4 5 Каджар Ч.. Старая Шуша / Ред.: Ф.Мамедова; В.Кулиев; Предисловие: М. Алиева.. — Баку, Шерг-Герб, 2007. — С. 333. — ISBN 9789952340969.
  13. 1 2 3 Сарабский, 1968, с. 189.
  14. 1 2 3 4 5 Гусейнов А. [www.regionplus.az/ru/articles/view/3021 Первая оперетта Российской империи] // «Region Plus». — 15 ноября 2011.
  15. 1 2 3 Мамедова М. [www.trud.ru/article/17-04-2003/55630_arshin_mal_alan_ili_kak_stalin_prikazal_gollivud_p.html Аршин Мал Алан, или как Сталин приказал «Голливуд переплюнуть»] // Труд : газета. — 17 Апреля 2003.
  16. 1 2 3 4 5 6 7 8 9 Алиева С. [www.anl.az/down/meqale/zerkalo/2011/aprel/171601.htm Всемирное признание «Аршин мал алан». ЮНЕСКО отпразднует 100-летие знаменитой азербайджанской оперетты] // Зеркало : газета. — 29 апреля 2011. — С. 8.
  17. В работе Ханлара Меликова «„Аршин мал алан“ Узеира Гаджибекова» (Баку, 1955, стр. 46) указывается: «Кроме того, впервые в истории Азербайджана стала выступать в оперной труппе молодая азербайджанская актриса Гюльсабах-ханум, работавшая до того времени в драматическом театре». Автор ошибочно считал её азербайджанской, Гюльсабах-ханум по национальности армянка.
  18. 1 2 3 Сарабский, 1968, с. 191.
  19. Абасова, 1975, с. 62.
  20. 1 2 3 4 Абасова, 1975, с. 63.
  21. 1 2 3 Абасова, 1975, с. 75.
  22. 1 2 3 4 5 6 Азизбекова, 1978, с. 82.
  23. Атакишиева, 2004, с. 271.
  24. 1 2 3 4 Касимов, 1985, с. 289.
  25. Абасова, 1975, с. 77.
  26. Библиография, 2009, с. 11.
  27. [www.azeri.ru/az/history/328/ Азербайджанцы во Франции] (рус.). Azeri.ru. Проверено 18 июня 2010. [www.webcitation.org/613OwnUdu Архивировано из первоисточника 19 августа 2011].
  28. Библиография, 2009, с. 22.
  29. 1 2 3 4 5 6 7 8 Касимов, 1985, с. 290.
  30. 1 2 3 4 5 Библиография, 2009, с. 41.
  31. [index.php?mod=5&id=687 «Arşın mal alan: dövr, insanlar, personajlar» sərgisi açıldı] (азерб.). /www.azhistorymuseum.az. Проверено 8 декабря 2014.
  32. Зульпукарова Э. М. Формирование и деятельность Дагестанской интеллигенции: конец XIX-середина XX века. — Махачкала: Юпитер, 2003. — С. 217. — 364 с.
  33. Гайнуллин М. Х. Взаимосвязь и взаимовлияние литератур // Актуальные проблемы советского литературоведения. — Б., 1974. — С. 114.
  34. Белялов Р. [e-library.musigi-dunya.az/slovo_o_uzeyire_7.html#rafayel Воспоминание] // Слово об Узеире Гаджибекове / Составитель и автор комментариев Ахмед Исазаде, Редакторы Фикрет Амиров, Кубад Касимов. — Б.: Элм, 1985. — С. 42.
  35. Мәммәдли, 1985, с. 51.
  36. Мәммәдли, 1985, с. 52.
  37. Мәммәдли, 1985, с. 230.
  38. [www.muzcentrum.ru/news/2008/03/item666.html К 100-летию Владимира Канделаки] (рус.). Российский государственный музыкальный телерадиоцентр. Проверено 18 июня 2010. [www.webcitation.org/613OtmHUN Архивировано из первоисточника 19 августа 2011].
  39. 1 2 3 4 Атакишиева, 2004, с. 272.
  40. 1 2 Лена. [www.anl.az/down/meqale/zerkalo/zerkalo_may2009/77973.htm Классическая оперетта зазвучала по-новому] // Зеркало : газета. — 7 мая 2009. — С. 8.
  41. [www.1news.az/bomond/bomaz/20131121123217246.html Звезда российской эстрады Жасмин перепела один из дуэтов оперетты «Аршин мал алан»] // 1NEWS.az. — 21 ноября 2013.
  42. [www.rgvktv.ru/news/27650 В Махачкале прошел спектакль «Аршин мал алан» на аварском языке] // РГВК «Дагестан». — 24 ноября 2014.
  43. Шаһсабаһлы / Под ред. Дж. Кулиева. — Азербайджанская советская энциклопедия: Главная редакция Азербайджанской советской энциклопедии, 1987. — Т. X. — С. 478.
  44. 1 2 3 Азизбекова, 1978, с. 83.
  45. 1 2 3 4 Азизбекова, 1978, с. 84.
  46. Летопись, 1983, с. 130.
  47. Летопись, 1983, с. 65.
  48. 1 2 3 Кенгерли Г. [azertag.az/ru/xeber/V_Tashkente_proshla_prezentaciya_operetty_Arshin_mal_alan_na_russkom_yazyke-744092 В Ташкенте прошла презентация оперетты «Аршин мал алан» на русском языке] // Азертадж. — 18 марта 2011.
  49. Летопись, 1983, с. 38.
  50. Летопись, 1983, с. 69.
  51. Летопись, 1983, с. 83.
  52. Летопись, 1983, с. 82.
  53. Летопись, 1983, с. 102.
  54. Летопись, 1983, с. 135.
  55. Нуренов Н. Таджикский театр. Очерк истории. — М.: Искусство, 1968. — С. 85. — 261 с.
  56. Валитова А. Книга о возрождённом народе // Литературный Азербайджан. — Издательство Союза советских писателей Азербайджана, 1977. — С. 140.
  57. История киргизского искусства: Краткий очерк. — Илим, 1971. — С. 131. — 407 с.
  58. История киргизского искусства: Краткий очерк. — Илим, 1971. — С. 114. — 407 с.
  59. История киргизского искусства: Краткий очерк. — Илим, 1971. — С. 113. — 407 с.
  60. [kapital.kz/kapital-style/20865/v-astane-sostoyalas-premera-operetty-uzeira-gadzhibejli.html В Астане состоялась премьера оперетты Узеира Гаджибейли] // Kapital.kz. — 14 сентября 2013.
  61. [www.chrono-tm.org/2014/06/arshin-mal-alan-na-ashhabadskoy-stsene/ Аршин мал алан на ашхабадской сцене] // Хроника Туркменистана. — 13 июня 2014.
  62. [amornews.az/post/212 Легендарная оперетта "Аршин мал алан" добралась до Бишкека] // АМОР. — 15 октября 2014.
  63. 1 2 Шахверди К. «Аршинные» успехи «…мал алана» // Наследие : журнал. — 2003. — № 8. — С. 42-46.
  64. 1 2 Атакишиева, 2004, с. 273.
  65. Вишневецкий Ф. [www.1news.az/bomond/bomaz/20130909022314651.html В Лос-Анджелесе с большим успехом прошел спектакль «Аршин мал алан»] // 1news.az.
  66. [www.prnewswire.com/news-releases/azerbaijani-musical-arshin-mal-alan-mesmerizes-los-angeles-222965831.html Azerbaijani Musical "Arshin Mal Alan" Mesmerizes Los Angeles] (англ.) // PR Newswire Association LLC. — Sept. 9, 2013.
  67. 1 2 «Аршин мал алан» на китайском // Зеркало. : газета. — 1 декабря 2010. — С. 8.
  68. Летнев А. Б. Африка во Второй мировой войне. — М.: Институт Африки РАН, 2005. — С. 31. — 227 с.
  69. [www.ataholding.az/index.php?option=com_content&view=article&id=408%3Aarn-mal-alan-ataholding-asc-nin-sponsorluu-il-vyana-hrind-tamaaya-qoyulmudur&catid=60%3Akorporativ-sosial-msuliyyt&Itemid=186&lang=en "AtaHolding" sponsored performance of “Arshin mal alan” operetta in Vienna] (англ.) // www.ataholding.az.
  70. Чичкин А. [www.rg.ru/2011/01/27/arshin.html «Аршин мал алан» поставили в Минске] // Российская газета. — 27 января 2011.
  71. Ага-заде З. [azertag.az/ru/xeber/V_Simferopole_sostoyalsya_pokaz_operetty_Arshin_mal_alan-106731 В Симферополе состоялся показ оперетты «Аршин мал алан»] // АзерТАдж. — 21 сентября 2013.
  72. 1 2 Сарабский, 1968, с. 190.
  73. Mathew O'Brien. Uzeir Hajibeyov and his role in the development of musical life in Azerbaijan / Edited by Neil Edmunds. — Soviet music and society under Lenin and Stalin: the baton and sickle: Routledge Curzon, 2004. — С. 215. — ISBN ISBN 0-415-30219-6, 9780415302197.
  74. 1 2 3 Сарабский, 1968, с. 192.
  75. Сарабский, 1968, с. 193.
  76. Сафарова З. Музыкально-эстетические взгляды Узеира Гаджибекова. — М.: Советский композитор, 1973. — С. 72. — 169 с.
  77. Городинский В. М. Узеир Гаджибеков (памяти выдающегося композитора) // В. Городинский. Избранные статьи. — М.: Советский композитор, 1963. — С. 134.
  78. Алекперова Н. И., Заболотских Б. В. Узеир Гаджибеков. — М.: Музыка, 1988. — С. 40-41. — 101 с.
  79. Шикина Т. [www.femmina.ru/articles/176-anton-makarsky/ Антон Макарский: "Я верю, что этот Новый год принесёт особые чудеса"] // «Femmina.ru» : журнал.
  80. 1 2 3 Абасова, 1975, с. 65.
  81. В клавире музыкальной комедии второго издания этот отрывок назван «Песней Гюльчохры» (Азмузгиз, 1958, с. 12).
  82. Абасова, 1975, с. 66.
  83. 1 2 3 Абасова, 1975, с. 70.
  84. 1 2 Абасова, 1975, с. 67.
  85. Абасова, 1975, с. 71.
  86. Библиография, 2009, с. 12.
  87. 1 2 Карагичева Л. В. Азербайджанская ССР.. — М.: Государственное музыкальное издательство, 1956. — С. 45. — 100 с.
  88. Гозенпуд А. Краткий оперный словарь. — К.: Музычна Украïна, 1986. — С. 31-32. — 247 с.
  89. 1 2 3 4 5 Бейбутов Р. [e-library.musigi-dunya.az/slovo_o_uzeyire_7.html С любовью к искусству Узеира] // Слово об Узеире Гаджибекове / Составитель и автор комментариев Ахмед Исазаде, Редакторы Фикрет Амиров, Кубад Касимов. — Б.: Элм, 1985. — С. 40-41.
  90. 1 2 3 4 Абасова, 1975, с. 64.
  91. Мәммәдли, 1985, с. 54.
  92. Friedrich Blume. Die Musik in Geschichte und Gegenwart: allgemeine Enzyklopädie der Musik. — Bärenreiter-Verlag, 1979. — 398 с.  (нем.)
  93. [www.azeri.ru/az/cultur/356/ Вечная любовь не стареет. Музыкальная комедия "Аршин мал алан"] (рус.). Azeri.ru. Проверено 18 июня 2010. [www.webcitation.org/613OyLNmV Архивировано из первоисточника 19 августа 2011].
  94. Шахверди К. «Аршинные» успехи «…мал алана» // Наследие : журнал. — 2002. — № 4. — С. 36-38.
  95. [www.imdb.com/title/tt0129760/ Arshin mal-alan(1937)] (англ.). The Internet Movie Database. Проверено 18 июня 2010. [www.webcitation.org/613OziX5n Архивировано из первоисточника 19 августа 2011].
  96. Alan Gevinson. [books.google.com/books?id=bsoUXGZSxZcC&pg=PA54&dq=uzeir+hajibeyov&lr=&as_brr=3&ei=CuMHSpyKKobUM82B3eYD&hl=ru American Film Institute Catalog. Within Our Gates: Ethnicity in American Feature Films, 1911-1960]. — University of California Press, 1997. — С. 54. — ISBN 0520209648, 9780520209640.
  97. 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 [gazeta.aif.ru/online/longliver/67/12_01 Культура / Аршин мал алан] (рус.). Газета «Аргументы и Факты». Проверено 30 июня 2010. [www.webcitation.org/613OnNIBv Архивировано из первоисточника 19 августа 2011].
  98. 1 2 3 4 5 6 Кязымзаде А. [www.kaspiy.az/news.php?id=5935 Вторая жизнь «Аршин мал алана»] // «Каспий» : газета. — 2013.
  99. 1 2 3 Абасова, 1975, с. 76.
  100. Michael G. Smith. Cinema for the "Soviet East": National Fact and Revolutionary Fiction in Early Azerbaijani Film, Slavic Review, Vol. 56, No. 4 (Winter, 1997), pp. 645-678. — The American Association for the Advancement of Slavic Studies, 1997. — С. 674.

    Как и в других продуктах Сталинского фольклоризма, заметен безошибочный штамп Григорий Александрова, мастера музыкальных комедий, лектора азербайджанских кинематографистов Азеркино.

  101. Michael G. Smith. Cinema for the "Soviet East": National Fact and Revolutionary Fiction in Early Azerbaijani Film, Slavic Review, Vol. 56, No. 4 (Winter, 1997), pp. 645-678. — The American Association for the Advancement of Slavic Studies, 1997. — С. 674.
  102. [1news.az/bomond/cult/20131202110445358.html Как раскрасили фильм «Аршин мал алан»?] // 1news.az. — 2 декабря 2013.

Напишите отзыв о статье "Аршин мал алан"

Литература

Ссылки

  • [arshin.musigi-dunya.az/rus/libretto.html Аршин мал алан. Либретто Узеира Гаджибекова. Музыкальная комедия в 4-х действиях. Перевод Д. Гликштейна]. — Б.: Азмузгиз, 1948.

Отрывок, характеризующий Аршин мал алан

– Господин, позвольте вас попросить с дороги, – сказал он ему, – здесь нельзя.
Солдаты неодобрительно покачивали головами, глядя на Пьера. Но когда все убедились, что этот человек в белой шляпе не только не делал ничего дурного, но или смирно сидел на откосе вала, или с робкой улыбкой, учтиво сторонясь перед солдатами, прохаживался по батарее под выстрелами так же спокойно, как по бульвару, тогда понемногу чувство недоброжелательного недоуменья к нему стало переходить в ласковое и шутливое участие, подобное тому, которое солдаты имеют к своим животным: собакам, петухам, козлам и вообще животным, живущим при воинских командах. Солдаты эти сейчас же мысленно приняли Пьера в свою семью, присвоили себе и дали ему прозвище. «Наш барин» прозвали его и про него ласково смеялись между собой.
Одно ядро взрыло землю в двух шагах от Пьера. Он, обчищая взбрызнутую ядром землю с платья, с улыбкой оглянулся вокруг себя.
– И как это вы не боитесь, барин, право! – обратился к Пьеру краснорожий широкий солдат, оскаливая крепкие белые зубы.
– А ты разве боишься? – спросил Пьер.
– А то как же? – отвечал солдат. – Ведь она не помилует. Она шмякнет, так кишки вон. Нельзя не бояться, – сказал он, смеясь.
Несколько солдат с веселыми и ласковыми лицами остановились подле Пьера. Они как будто не ожидали того, чтобы он говорил, как все, и это открытие обрадовало их.
– Наше дело солдатское. А вот барин, так удивительно. Вот так барин!
– По местам! – крикнул молоденький офицер на собравшихся вокруг Пьера солдат. Молоденький офицер этот, видимо, исполнял свою должность в первый или во второй раз и потому с особенной отчетливостью и форменностью обращался и с солдатами и с начальником.
Перекатная пальба пушек и ружей усиливалась по всему полю, в особенности влево, там, где были флеши Багратиона, но из за дыма выстрелов с того места, где был Пьер, нельзя было почти ничего видеть. Притом, наблюдения за тем, как бы семейным (отделенным от всех других) кружком людей, находившихся на батарее, поглощали все внимание Пьера. Первое его бессознательно радостное возбуждение, произведенное видом и звуками поля сражения, заменилось теперь, в особенности после вида этого одиноко лежащего солдата на лугу, другим чувством. Сидя теперь на откосе канавы, он наблюдал окружавшие его лица.
К десяти часам уже человек двадцать унесли с батареи; два орудия были разбиты, чаще и чаще на батарею попадали снаряды и залетали, жужжа и свистя, дальние пули. Но люди, бывшие на батарее, как будто не замечали этого; со всех сторон слышался веселый говор и шутки.
– Чиненка! – кричал солдат на приближающуюся, летевшую со свистом гранату. – Не сюда! К пехотным! – с хохотом прибавлял другой, заметив, что граната перелетела и попала в ряды прикрытия.
– Что, знакомая? – смеялся другой солдат на присевшего мужика под пролетевшим ядром.
Несколько солдат собрались у вала, разглядывая то, что делалось впереди.
– И цепь сняли, видишь, назад прошли, – говорили они, указывая через вал.
– Свое дело гляди, – крикнул на них старый унтер офицер. – Назад прошли, значит, назади дело есть. – И унтер офицер, взяв за плечо одного из солдат, толкнул его коленкой. Послышался хохот.
– К пятому орудию накатывай! – кричали с одной стороны.
– Разом, дружнее, по бурлацки, – слышались веселые крики переменявших пушку.
– Ай, нашему барину чуть шляпку не сбила, – показывая зубы, смеялся на Пьера краснорожий шутник. – Эх, нескладная, – укоризненно прибавил он на ядро, попавшее в колесо и ногу человека.
– Ну вы, лисицы! – смеялся другой на изгибающихся ополченцев, входивших на батарею за раненым.
– Аль не вкусна каша? Ах, вороны, заколянились! – кричали на ополченцев, замявшихся перед солдатом с оторванной ногой.
– Тое кое, малый, – передразнивали мужиков. – Страсть не любят.
Пьер замечал, как после каждого попавшего ядра, после каждой потери все более и более разгоралось общее оживление.
Как из придвигающейся грозовой тучи, чаще и чаще, светлее и светлее вспыхивали на лицах всех этих людей (как бы в отпор совершающегося) молнии скрытого, разгорающегося огня.
Пьер не смотрел вперед на поле сражения и не интересовался знать о том, что там делалось: он весь был поглощен в созерцание этого, все более и более разгорающегося огня, который точно так же (он чувствовал) разгорался и в его душе.
В десять часов пехотные солдаты, бывшие впереди батареи в кустах и по речке Каменке, отступили. С батареи видно было, как они пробегали назад мимо нее, неся на ружьях раненых. Какой то генерал со свитой вошел на курган и, поговорив с полковником, сердито посмотрев на Пьера, сошел опять вниз, приказав прикрытию пехоты, стоявшему позади батареи, лечь, чтобы менее подвергаться выстрелам. Вслед за этим в рядах пехоты, правее батареи, послышался барабан, командные крики, и с батареи видно было, как ряды пехоты двинулись вперед.
Пьер смотрел через вал. Одно лицо особенно бросилось ему в глаза. Это был офицер, который с бледным молодым лицом шел задом, неся опущенную шпагу, и беспокойно оглядывался.
Ряды пехотных солдат скрылись в дыму, послышался их протяжный крик и частая стрельба ружей. Через несколько минут толпы раненых и носилок прошли оттуда. На батарею еще чаще стали попадать снаряды. Несколько человек лежали неубранные. Около пушек хлопотливее и оживленнее двигались солдаты. Никто уже не обращал внимания на Пьера. Раза два на него сердито крикнули за то, что он был на дороге. Старший офицер, с нахмуренным лицом, большими, быстрыми шагами переходил от одного орудия к другому. Молоденький офицерик, еще больше разрумянившись, еще старательнее командовал солдатами. Солдаты подавали заряды, поворачивались, заряжали и делали свое дело с напряженным щегольством. Они на ходу подпрыгивали, как на пружинах.
Грозовая туча надвинулась, и ярко во всех лицах горел тот огонь, за разгоранием которого следил Пьер. Он стоял подле старшего офицера. Молоденький офицерик подбежал, с рукой к киверу, к старшему.
– Имею честь доложить, господин полковник, зарядов имеется только восемь, прикажете ли продолжать огонь? – спросил он.
– Картечь! – не отвечая, крикнул старший офицер, смотревший через вал.
Вдруг что то случилось; офицерик ахнул и, свернувшись, сел на землю, как на лету подстреленная птица. Все сделалось странно, неясно и пасмурно в глазах Пьера.
Одно за другим свистели ядра и бились в бруствер, в солдат, в пушки. Пьер, прежде не слыхавший этих звуков, теперь только слышал одни эти звуки. Сбоку батареи, справа, с криком «ура» бежали солдаты не вперед, а назад, как показалось Пьеру.
Ядро ударило в самый край вала, перед которым стоял Пьер, ссыпало землю, и в глазах его мелькнул черный мячик, и в то же мгновенье шлепнуло во что то. Ополченцы, вошедшие было на батарею, побежали назад.
– Все картечью! – кричал офицер.
Унтер офицер подбежал к старшему офицеру и испуганным шепотом (как за обедом докладывает дворецкий хозяину, что нет больше требуемого вина) сказал, что зарядов больше не было.
– Разбойники, что делают! – закричал офицер, оборачиваясь к Пьеру. Лицо старшего офицера было красно и потно, нахмуренные глаза блестели. – Беги к резервам, приводи ящики! – крикнул он, сердито обходя взглядом Пьера и обращаясь к своему солдату.
– Я пойду, – сказал Пьер. Офицер, не отвечая ему, большими шагами пошел в другую сторону.
– Не стрелять… Выжидай! – кричал он.
Солдат, которому приказано было идти за зарядами, столкнулся с Пьером.
– Эх, барин, не место тебе тут, – сказал он и побежал вниз. Пьер побежал за солдатом, обходя то место, на котором сидел молоденький офицерик.
Одно, другое, третье ядро пролетало над ним, ударялось впереди, с боков, сзади. Пьер сбежал вниз. «Куда я?» – вдруг вспомнил он, уже подбегая к зеленым ящикам. Он остановился в нерешительности, идти ему назад или вперед. Вдруг страшный толчок откинул его назад, на землю. В то же мгновенье блеск большого огня осветил его, и в то же мгновенье раздался оглушающий, зазвеневший в ушах гром, треск и свист.
Пьер, очнувшись, сидел на заду, опираясь руками о землю; ящика, около которого он был, не было; только валялись зеленые обожженные доски и тряпки на выжженной траве, и лошадь, трепля обломками оглобель, проскакала от него, а другая, так же как и сам Пьер, лежала на земле и пронзительно, протяжно визжала.


Пьер, не помня себя от страха, вскочил и побежал назад на батарею, как на единственное убежище от всех ужасов, окружавших его.
В то время как Пьер входил в окоп, он заметил, что на батарее выстрелов не слышно было, но какие то люди что то делали там. Пьер не успел понять того, какие это были люди. Он увидел старшего полковника, задом к нему лежащего на валу, как будто рассматривающего что то внизу, и видел одного, замеченного им, солдата, который, прорываясь вперед от людей, державших его за руку, кричал: «Братцы!» – и видел еще что то странное.
Но он не успел еще сообразить того, что полковник был убит, что кричавший «братцы!» был пленный, что в глазах его был заколон штыком в спину другой солдат. Едва он вбежал в окоп, как худощавый, желтый, с потным лицом человек в синем мундире, со шпагой в руке, набежал на него, крича что то. Пьер, инстинктивно обороняясь от толчка, так как они, не видав, разбежались друг против друга, выставил руки и схватил этого человека (это был французский офицер) одной рукой за плечо, другой за гордо. Офицер, выпустив шпагу, схватил Пьера за шиворот.
Несколько секунд они оба испуганными глазами смотрели на чуждые друг другу лица, и оба были в недоумении о том, что они сделали и что им делать. «Я ли взят в плен или он взят в плен мною? – думал каждый из них. Но, очевидно, французский офицер более склонялся к мысли, что в плен взят он, потому что сильная рука Пьера, движимая невольным страхом, все крепче и крепче сжимала его горло. Француз что то хотел сказать, как вдруг над самой головой их низко и страшно просвистело ядро, и Пьеру показалось, что голова французского офицера оторвана: так быстро он согнул ее.
Пьер тоже нагнул голову и отпустил руки. Не думая более о том, кто кого взял в плен, француз побежал назад на батарею, а Пьер под гору, спотыкаясь на убитых и раненых, которые, казалось ему, ловят его за ноги. Но не успел он сойти вниз, как навстречу ему показались плотные толпы бегущих русских солдат, которые, падая, спотыкаясь и крича, весело и бурно бежали на батарею. (Это была та атака, которую себе приписывал Ермолов, говоря, что только его храбрости и счастью возможно было сделать этот подвиг, и та атака, в которой он будто бы кидал на курган Георгиевские кресты, бывшие у него в кармане.)
Французы, занявшие батарею, побежали. Наши войска с криками «ура» так далеко за батарею прогнали французов, что трудно было остановить их.
С батареи свезли пленных, в том числе раненого французского генерала, которого окружили офицеры. Толпы раненых, знакомых и незнакомых Пьеру, русских и французов, с изуродованными страданием лицами, шли, ползли и на носилках неслись с батареи. Пьер вошел на курган, где он провел более часа времени, и из того семейного кружка, который принял его к себе, он не нашел никого. Много было тут мертвых, незнакомых ему. Но некоторых он узнал. Молоденький офицерик сидел, все так же свернувшись, у края вала, в луже крови. Краснорожий солдат еще дергался, но его не убирали.
Пьер побежал вниз.
«Нет, теперь они оставят это, теперь они ужаснутся того, что они сделали!» – думал Пьер, бесцельно направляясь за толпами носилок, двигавшихся с поля сражения.
Но солнце, застилаемое дымом, стояло еще высоко, и впереди, и в особенности налево у Семеновского, кипело что то в дыму, и гул выстрелов, стрельба и канонада не только не ослабевали, но усиливались до отчаянности, как человек, который, надрываясь, кричит из последних сил.


Главное действие Бородинского сражения произошло на пространстве тысячи сажен между Бородиным и флешами Багратиона. (Вне этого пространства с одной стороны была сделана русскими в половине дня демонстрация кавалерией Уварова, с другой стороны, за Утицей, было столкновение Понятовского с Тучковым; но это были два отдельные и слабые действия в сравнении с тем, что происходило в середине поля сражения.) На поле между Бородиным и флешами, у леса, на открытом и видном с обеих сторон протяжении, произошло главное действие сражения, самым простым, бесхитростным образом.
Сражение началось канонадой с обеих сторон из нескольких сотен орудий.
Потом, когда дым застлал все поле, в этом дыму двинулись (со стороны французов) справа две дивизии, Дессе и Компана, на флеши, и слева полки вице короля на Бородино.
От Шевардинского редута, на котором стоял Наполеон, флеши находились на расстоянии версты, а Бородино более чем в двух верстах расстояния по прямой линии, и поэтому Наполеон не мог видеть того, что происходило там, тем более что дым, сливаясь с туманом, скрывал всю местность. Солдаты дивизии Дессе, направленные на флеши, были видны только до тех пор, пока они не спустились под овраг, отделявший их от флеш. Как скоро они спустились в овраг, дым выстрелов орудийных и ружейных на флешах стал так густ, что застлал весь подъем той стороны оврага. Сквозь дым мелькало там что то черное – вероятно, люди, и иногда блеск штыков. Но двигались ли они или стояли, были ли это французы или русские, нельзя было видеть с Шевардинского редута.
Солнце взошло светло и било косыми лучами прямо в лицо Наполеона, смотревшего из под руки на флеши. Дым стлался перед флешами, и то казалось, что дым двигался, то казалось, что войска двигались. Слышны были иногда из за выстрелов крики людей, но нельзя было знать, что они там делали.
Наполеон, стоя на кургане, смотрел в трубу, и в маленький круг трубы он видел дым и людей, иногда своих, иногда русских; но где было то, что он видел, он не знал, когда смотрел опять простым глазом.
Он сошел с кургана и стал взад и вперед ходить перед ним.
Изредка он останавливался, прислушивался к выстрелам и вглядывался в поле сражения.
Не только с того места внизу, где он стоял, не только с кургана, на котором стояли теперь некоторые его генералы, но и с самых флешей, на которых находились теперь вместе и попеременно то русские, то французские, мертвые, раненые и живые, испуганные или обезумевшие солдаты, нельзя было понять того, что делалось на этом месте. В продолжение нескольких часов на этом месте, среди неумолкаемой стрельбы, ружейной и пушечной, то появлялись одни русские, то одни французские, то пехотные, то кавалерийские солдаты; появлялись, падали, стреляли, сталкивались, не зная, что делать друг с другом, кричали и бежали назад.
С поля сражения беспрестанно прискакивали к Наполеону его посланные адъютанты и ординарцы его маршалов с докладами о ходе дела; но все эти доклады были ложны: и потому, что в жару сражения невозможно сказать, что происходит в данную минуту, и потому, что многие адъютапты не доезжали до настоящего места сражения, а передавали то, что они слышали от других; и еще потому, что пока проезжал адъютант те две три версты, которые отделяли его от Наполеона, обстоятельства изменялись и известие, которое он вез, уже становилось неверно. Так от вице короля прискакал адъютант с известием, что Бородино занято и мост на Колоче в руках французов. Адъютант спрашивал у Наполеона, прикажет ли он пореходить войскам? Наполеон приказал выстроиться на той стороне и ждать; но не только в то время как Наполеон отдавал это приказание, но даже когда адъютант только что отъехал от Бородина, мост уже был отбит и сожжен русскими, в той самой схватке, в которой участвовал Пьер в самом начале сраженья.
Прискакавший с флеш с бледным испуганным лицом адъютант донес Наполеону, что атака отбита и что Компан ранен и Даву убит, а между тем флеши были заняты другой частью войск, в то время как адъютанту говорили, что французы были отбиты, и Даву был жив и только слегка контужен. Соображаясь с таковыми необходимо ложными донесениями, Наполеон делал свои распоряжения, которые или уже были исполнены прежде, чем он делал их, или же не могли быть и не были исполняемы.
Маршалы и генералы, находившиеся в более близком расстоянии от поля сражения, но так же, как и Наполеон, не участвовавшие в самом сражении и только изредка заезжавшие под огонь пуль, не спрашиваясь Наполеона, делали свои распоряжения и отдавали свои приказания о том, куда и откуда стрелять, и куда скакать конным, и куда бежать пешим солдатам. Но даже и их распоряжения, точно так же как распоряжения Наполеона, точно так же в самой малой степени и редко приводились в исполнение. Большей частью выходило противное тому, что они приказывали. Солдаты, которым велено было идти вперед, подпав под картечный выстрел, бежали назад; солдаты, которым велено было стоять на месте, вдруг, видя против себя неожиданно показавшихся русских, иногда бежали назад, иногда бросались вперед, и конница скакала без приказания догонять бегущих русских. Так, два полка кавалерии поскакали через Семеновский овраг и только что въехали на гору, повернулись и во весь дух поскакали назад. Так же двигались и пехотные солдаты, иногда забегая совсем не туда, куда им велено было. Все распоряжение о том, куда и когда подвинуть пушки, когда послать пеших солдат – стрелять, когда конных – топтать русских пеших, – все эти распоряжения делали сами ближайшие начальники частей, бывшие в рядах, не спрашиваясь даже Нея, Даву и Мюрата, не только Наполеона. Они не боялись взыскания за неисполнение приказания или за самовольное распоряжение, потому что в сражении дело касается самого дорогого для человека – собственной жизни, и иногда кажется, что спасение заключается в бегстве назад, иногда в бегстве вперед, и сообразно с настроением минуты поступали эти люди, находившиеся в самом пылу сражения. В сущности же, все эти движения вперед и назад не облегчали и не изменяли положения войск. Все их набегания и наскакивания друг на друга почти не производили им вреда, а вред, смерть и увечья наносили ядра и пули, летавшие везде по тому пространству, по которому метались эти люди. Как только эти люди выходили из того пространства, по которому летали ядра и пули, так их тотчас же стоявшие сзади начальники формировали, подчиняли дисциплине и под влиянием этой дисциплины вводили опять в область огня, в которой они опять (под влиянием страха смерти) теряли дисциплину и метались по случайному настроению толпы.


Генералы Наполеона – Даву, Ней и Мюрат, находившиеся в близости этой области огня и даже иногда заезжавшие в нее, несколько раз вводили в эту область огня стройные и огромные массы войск. Но противно тому, что неизменно совершалось во всех прежних сражениях, вместо ожидаемого известия о бегстве неприятеля, стройные массы войск возвращались оттуда расстроенными, испуганными толпами. Они вновь устроивали их, но людей все становилось меньше. В половине дня Мюрат послал к Наполеону своего адъютанта с требованием подкрепления.
Наполеон сидел под курганом и пил пунш, когда к нему прискакал адъютант Мюрата с уверениями, что русские будут разбиты, ежели его величество даст еще дивизию.
– Подкрепления? – сказал Наполеон с строгим удивлением, как бы не понимая его слов и глядя на красивого мальчика адъютанта с длинными завитыми черными волосами (так же, как носил волоса Мюрат). «Подкрепления! – подумал Наполеон. – Какого они просят подкрепления, когда у них в руках половина армии, направленной на слабое, неукрепленное крыло русских!»
– Dites au roi de Naples, – строго сказал Наполеон, – qu'il n'est pas midi et que je ne vois pas encore clair sur mon echiquier. Allez… [Скажите неаполитанскому королю, что теперь еще не полдень и что я еще не ясно вижу на своей шахматной доске. Ступайте…]
Красивый мальчик адъютанта с длинными волосами, не отпуская руки от шляпы, тяжело вздохнув, поскакал опять туда, где убивали людей.
Наполеон встал и, подозвав Коленкура и Бертье, стал разговаривать с ними о делах, не касающихся сражения.
В середине разговора, который начинал занимать Наполеона, глаза Бертье обратились на генерала с свитой, который на потной лошади скакал к кургану. Это был Бельяр. Он, слезши с лошади, быстрыми шагами подошел к императору и смело, громким голосом стал доказывать необходимость подкреплений. Он клялся честью, что русские погибли, ежели император даст еще дивизию.
Наполеон вздернул плечами и, ничего не ответив, продолжал свою прогулку. Бельяр громко и оживленно стал говорить с генералами свиты, окружившими его.
– Вы очень пылки, Бельяр, – сказал Наполеон, опять подходя к подъехавшему генералу. – Легко ошибиться в пылу огня. Поезжайте и посмотрите, и тогда приезжайте ко мне.
Не успел еще Бельяр скрыться из вида, как с другой стороны прискакал новый посланный с поля сражения.
– Eh bien, qu'est ce qu'il y a? [Ну, что еще?] – сказал Наполеон тоном человека, раздраженного беспрестанными помехами.
– Sire, le prince… [Государь, герцог…] – начал адъютант.
– Просит подкрепления? – с гневным жестом проговорил Наполеон. Адъютант утвердительно наклонил голову и стал докладывать; но император отвернулся от него, сделав два шага, остановился, вернулся назад и подозвал Бертье. – Надо дать резервы, – сказал он, слегка разводя руками. – Кого послать туда, как вы думаете? – обратился он к Бертье, к этому oison que j'ai fait aigle [гусенку, которого я сделал орлом], как он впоследствии называл его.
– Государь, послать дивизию Клапареда? – сказал Бертье, помнивший наизусть все дивизии, полки и батальоны.
Наполеон утвердительно кивнул головой.
Адъютант поскакал к дивизии Клапареда. И чрез несколько минут молодая гвардия, стоявшая позади кургана, тронулась с своего места. Наполеон молча смотрел по этому направлению.
– Нет, – обратился он вдруг к Бертье, – я не могу послать Клапареда. Пошлите дивизию Фриана, – сказал он.
Хотя не было никакого преимущества в том, чтобы вместо Клапареда посылать дивизию Фриана, и даже было очевидное неудобство и замедление в том, чтобы остановить теперь Клапареда и посылать Фриана, но приказание было с точностью исполнено. Наполеон не видел того, что он в отношении своих войск играл роль доктора, который мешает своими лекарствами, – роль, которую он так верно понимал и осуждал.
Дивизия Фриана, так же как и другие, скрылась в дыму поля сражения. С разных сторон продолжали прискакивать адъютанты, и все, как бы сговорившись, говорили одно и то же. Все просили подкреплений, все говорили, что русские держатся на своих местах и производят un feu d'enfer [адский огонь], от которого тает французское войско.
Наполеон сидел в задумчивости на складном стуле.
Проголодавшийся с утра m r de Beausset, любивший путешествовать, подошел к императору и осмелился почтительно предложить его величеству позавтракать.
– Я надеюсь, что теперь уже я могу поздравить ваше величество с победой, – сказал он.
Наполеон молча отрицательно покачал головой. Полагая, что отрицание относится к победе, а не к завтраку, m r de Beausset позволил себе игриво почтительно заметить, что нет в мире причин, которые могли бы помешать завтракать, когда можно это сделать.
– Allez vous… [Убирайтесь к…] – вдруг мрачно сказал Наполеон и отвернулся. Блаженная улыбка сожаления, раскаяния и восторга просияла на лице господина Боссе, и он плывущим шагом отошел к другим генералам.
Наполеон испытывал тяжелое чувство, подобное тому, которое испытывает всегда счастливый игрок, безумно кидавший свои деньги, всегда выигрывавший и вдруг, именно тогда, когда он рассчитал все случайности игры, чувствующий, что чем более обдуман его ход, тем вернее он проигрывает.
Войска были те же, генералы те же, те же были приготовления, та же диспозиция, та же proclamation courte et energique [прокламация короткая и энергическая], он сам был тот же, он это знал, он знал, что он был даже гораздо опытнее и искуснее теперь, чем он был прежде, даже враг был тот же, как под Аустерлицем и Фридландом; но страшный размах руки падал волшебно бессильно.
Все те прежние приемы, бывало, неизменно увенчиваемые успехом: и сосредоточение батарей на один пункт, и атака резервов для прорвания линии, и атака кавалерии des hommes de fer [железных людей], – все эти приемы уже были употреблены, и не только не было победы, но со всех сторон приходили одни и те же известия об убитых и раненых генералах, о необходимости подкреплений, о невозможности сбить русских и о расстройстве войск.
Прежде после двух трех распоряжений, двух трех фраз скакали с поздравлениями и веселыми лицами маршалы и адъютанты, объявляя трофеями корпуса пленных, des faisceaux de drapeaux et d'aigles ennemis, [пуки неприятельских орлов и знамен,] и пушки, и обозы, и Мюрат просил только позволения пускать кавалерию для забрания обозов. Так было под Лоди, Маренго, Арколем, Иеной, Аустерлицем, Ваграмом и так далее, и так далее. Теперь же что то странное происходило с его войсками.
Несмотря на известие о взятии флешей, Наполеон видел, что это было не то, совсем не то, что было во всех его прежних сражениях. Он видел, что то же чувство, которое испытывал он, испытывали и все его окружающие люди, опытные в деле сражений. Все лица были печальны, все глаза избегали друг друга. Только один Боссе не мог понимать значения того, что совершалось. Наполеон же после своего долгого опыта войны знал хорошо, что значило в продолжение восьми часов, после всех употрсбленных усилий, невыигранное атакующим сражение. Он знал, что это было почти проигранное сражение и что малейшая случайность могла теперь – на той натянутой точке колебания, на которой стояло сражение, – погубить его и его войска.
Когда он перебирал в воображении всю эту странную русскую кампанию, в которой не было выиграно ни одного сраженья, в которой в два месяца не взято ни знамен, ни пушек, ни корпусов войск, когда глядел на скрытно печальные лица окружающих и слушал донесения о том, что русские всё стоят, – страшное чувство, подобное чувству, испытываемому в сновидениях, охватывало его, и ему приходили в голову все несчастные случайности, могущие погубить его. Русские могли напасть на его левое крыло, могли разорвать его середину, шальное ядро могло убить его самого. Все это было возможно. В прежних сражениях своих он обдумывал только случайности успеха, теперь же бесчисленное количество несчастных случайностей представлялось ему, и он ожидал их всех. Да, это было как во сне, когда человеку представляется наступающий на него злодей, и человек во сне размахнулся и ударил своего злодея с тем страшным усилием, которое, он знает, должно уничтожить его, и чувствует, что рука его, бессильная и мягкая, падает, как тряпка, и ужас неотразимой погибели обхватывает беспомощного человека.
Известие о том, что русские атакуют левый фланг французской армии, возбудило в Наполеоне этот ужас. Он молча сидел под курганом на складном стуле, опустив голову и положив локти на колена. Бертье подошел к нему и предложил проехаться по линии, чтобы убедиться, в каком положении находилось дело.
– Что? Что вы говорите? – сказал Наполеон. – Да, велите подать мне лошадь.
Он сел верхом и поехал к Семеновскому.
В медленно расходившемся пороховом дыме по всему тому пространству, по которому ехал Наполеон, – в лужах крови лежали лошади и люди, поодиночке и кучами. Подобного ужаса, такого количества убитых на таком малом пространстве никогда не видал еще и Наполеон, и никто из его генералов. Гул орудий, не перестававший десять часов сряду и измучивший ухо, придавал особенную значительность зрелищу (как музыка при живых картинах). Наполеон выехал на высоту Семеновского и сквозь дым увидал ряды людей в мундирах цветов, непривычных для его глаз. Это были русские.
Русские плотными рядами стояли позади Семеновского и кургана, и их орудия не переставая гудели и дымили по их линии. Сражения уже не было. Было продолжавшееся убийство, которое ни к чему не могло повести ни русских, ни французов. Наполеон остановил лошадь и впал опять в ту задумчивость, из которой вывел его Бертье; он не мог остановить того дела, которое делалось перед ним и вокруг него и которое считалось руководимым им и зависящим от него, и дело это ему в первый раз, вследствие неуспеха, представлялось ненужным и ужасным.
Один из генералов, подъехавших к Наполеону, позволил себе предложить ему ввести в дело старую гвардию. Ней и Бертье, стоявшие подле Наполеона, переглянулись между собой и презрительно улыбнулись на бессмысленное предложение этого генерала.
Наполеон опустил голову и долго молчал.
– A huit cent lieux de France je ne ferai pas demolir ma garde, [За три тысячи двести верст от Франции я не могу дать разгромить свою гвардию.] – сказал он и, повернув лошадь, поехал назад, к Шевардину.


Кутузов сидел, понурив седую голову и опустившись тяжелым телом, на покрытой ковром лавке, на том самом месте, на котором утром его видел Пьер. Он не делал никаких распоряжении, а только соглашался или не соглашался на то, что предлагали ему.
«Да, да, сделайте это, – отвечал он на различные предложения. – Да, да, съезди, голубчик, посмотри, – обращался он то к тому, то к другому из приближенных; или: – Нет, не надо, лучше подождем», – говорил он. Он выслушивал привозимые ему донесения, отдавал приказания, когда это требовалось подчиненным; но, выслушивая донесения, он, казалось, не интересовался смыслом слов того, что ему говорили, а что то другое в выражении лиц, в тоне речи доносивших интересовало его. Долголетним военным опытом он знал и старческим умом понимал, что руководить сотнями тысяч человек, борющихся с смертью, нельзя одному человеку, и знал, что решают участь сраженья не распоряжения главнокомандующего, не место, на котором стоят войска, не количество пушек и убитых людей, а та неуловимая сила, называемая духом войска, и он следил за этой силой и руководил ею, насколько это было в его власти.
Общее выражение лица Кутузова было сосредоточенное, спокойное внимание и напряжение, едва превозмогавшее усталость слабого и старого тела.
В одиннадцать часов утра ему привезли известие о том, что занятые французами флеши были опять отбиты, но что князь Багратион ранен. Кутузов ахнул и покачал головой.
– Поезжай к князю Петру Ивановичу и подробно узнай, что и как, – сказал он одному из адъютантов и вслед за тем обратился к принцу Виртембергскому, стоявшему позади него:
– Не угодно ли будет вашему высочеству принять командование первой армией.
Вскоре после отъезда принца, так скоро, что он еще не мог доехать до Семеновского, адъютант принца вернулся от него и доложил светлейшему, что принц просит войск.
Кутузов поморщился и послал Дохтурову приказание принять командование первой армией, а принца, без которого, как он сказал, он не может обойтись в эти важные минуты, просил вернуться к себе. Когда привезено было известие о взятии в плен Мюрата и штабные поздравляли Кутузова, он улыбнулся.
– Подождите, господа, – сказал он. – Сражение выиграно, и в пленении Мюрата нет ничего необыкновенного. Но лучше подождать радоваться. – Однако он послал адъютанта проехать по войскам с этим известием.
Когда с левого фланга прискакал Щербинин с донесением о занятии французами флешей и Семеновского, Кутузов, по звукам поля сражения и по лицу Щербинина угадав, что известия были нехорошие, встал, как бы разминая ноги, и, взяв под руку Щербинина, отвел его в сторону.
– Съезди, голубчик, – сказал он Ермолову, – посмотри, нельзя ли что сделать.
Кутузов был в Горках, в центре позиции русского войска. Направленная Наполеоном атака на наш левый фланг была несколько раз отбиваема. В центре французы не подвинулись далее Бородина. С левого фланга кавалерия Уварова заставила бежать французов.
В третьем часу атаки французов прекратились. На всех лицах, приезжавших с поля сражения, и на тех, которые стояли вокруг него, Кутузов читал выражение напряженности, дошедшей до высшей степени. Кутузов был доволен успехом дня сверх ожидания. Но физические силы оставляли старика. Несколько раз голова его низко опускалась, как бы падая, и он задремывал. Ему подали обедать.
Флигель адъютант Вольцоген, тот самый, который, проезжая мимо князя Андрея, говорил, что войну надо im Raum verlegon [перенести в пространство (нем.) ], и которого так ненавидел Багратион, во время обеда подъехал к Кутузову. Вольцоген приехал от Барклая с донесением о ходе дел на левом фланге. Благоразумный Барклай де Толли, видя толпы отбегающих раненых и расстроенные зады армии, взвесив все обстоятельства дела, решил, что сражение было проиграно, и с этим известием прислал к главнокомандующему своего любимца.
Кутузов с трудом жевал жареную курицу и сузившимися, повеселевшими глазами взглянул на Вольцогена.
Вольцоген, небрежно разминая ноги, с полупрезрительной улыбкой на губах, подошел к Кутузову, слегка дотронувшись до козырька рукою.
Вольцоген обращался с светлейшим с некоторой аффектированной небрежностью, имеющей целью показать, что он, как высокообразованный военный, предоставляет русским делать кумира из этого старого, бесполезного человека, а сам знает, с кем он имеет дело. «Der alte Herr (как называли Кутузова в своем кругу немцы) macht sich ganz bequem, [Старый господин покойно устроился (нем.) ] – подумал Вольцоген и, строго взглянув на тарелки, стоявшие перед Кутузовым, начал докладывать старому господину положение дел на левом фланге так, как приказал ему Барклай и как он сам его видел и понял.
– Все пункты нашей позиции в руках неприятеля и отбить нечем, потому что войск нет; они бегут, и нет возможности остановить их, – докладывал он.
Кутузов, остановившись жевать, удивленно, как будто не понимая того, что ему говорили, уставился на Вольцогена. Вольцоген, заметив волнение des alten Herrn, [старого господина (нем.) ] с улыбкой сказал:
– Я не считал себя вправе скрыть от вашей светлости того, что я видел… Войска в полном расстройстве…
– Вы видели? Вы видели?.. – нахмурившись, закричал Кутузов, быстро вставая и наступая на Вольцогена. – Как вы… как вы смеете!.. – делая угрожающие жесты трясущимися руками и захлебываясь, закричал он. – Как смоете вы, милостивый государь, говорить это мне. Вы ничего не знаете. Передайте от меня генералу Барклаю, что его сведения неверны и что настоящий ход сражения известен мне, главнокомандующему, лучше, чем ему.
Вольцоген хотел возразить что то, но Кутузов перебил его.
– Неприятель отбит на левом и поражен на правом фланге. Ежели вы плохо видели, милостивый государь, то не позволяйте себе говорить того, чего вы не знаете. Извольте ехать к генералу Барклаю и передать ему назавтра мое непременное намерение атаковать неприятеля, – строго сказал Кутузов. Все молчали, и слышно было одно тяжелое дыхание запыхавшегося старого генерала. – Отбиты везде, за что я благодарю бога и наше храброе войско. Неприятель побежден, и завтра погоним его из священной земли русской, – сказал Кутузов, крестясь; и вдруг всхлипнул от наступивших слез. Вольцоген, пожав плечами и скривив губы, молча отошел к стороне, удивляясь uber diese Eingenommenheit des alten Herrn. [на это самодурство старого господина. (нем.) ]
– Да, вот он, мой герой, – сказал Кутузов к полному красивому черноволосому генералу, который в это время входил на курган. Это был Раевский, проведший весь день на главном пункте Бородинского поля.
Раевский доносил, что войска твердо стоят на своих местах и что французы не смеют атаковать более. Выслушав его, Кутузов по французски сказал:
– Vous ne pensez donc pas comme lesautres que nous sommes obliges de nous retirer? [Вы, стало быть, не думаете, как другие, что мы должны отступить?]
– Au contraire, votre altesse, dans les affaires indecises c'est loujours le plus opiniatre qui reste victorieux, – отвечал Раевский, – et mon opinion… [Напротив, ваша светлость, в нерешительных делах остается победителем тот, кто упрямее, и мое мнение…]
– Кайсаров! – крикнул Кутузов своего адъютанта. – Садись пиши приказ на завтрашний день. А ты, – обратился он к другому, – поезжай по линии и объяви, что завтра мы атакуем.
Пока шел разговор с Раевским и диктовался приказ, Вольцоген вернулся от Барклая и доложил, что генерал Барклай де Толли желал бы иметь письменное подтверждение того приказа, который отдавал фельдмаршал.
Кутузов, не глядя на Вольцогена, приказал написать этот приказ, который, весьма основательно, для избежания личной ответственности, желал иметь бывший главнокомандующий.
И по неопределимой, таинственной связи, поддерживающей во всей армии одно и то же настроение, называемое духом армии и составляющее главный нерв войны, слова Кутузова, его приказ к сражению на завтрашний день, передались одновременно во все концы войска.
Далеко не самые слова, не самый приказ передавались в последней цепи этой связи. Даже ничего не было похожего в тех рассказах, которые передавали друг другу на разных концах армии, на то, что сказал Кутузов; но смысл его слов сообщился повсюду, потому что то, что сказал Кутузов, вытекало не из хитрых соображений, а из чувства, которое лежало в душе главнокомандующего, так же как и в душе каждого русского человека.
И узнав то, что назавтра мы атакуем неприятеля, из высших сфер армии услыхав подтверждение того, чему они хотели верить, измученные, колеблющиеся люди утешались и ободрялись.


Полк князя Андрея был в резервах, которые до второго часа стояли позади Семеновского в бездействии, под сильным огнем артиллерии. Во втором часу полк, потерявший уже более двухсот человек, был двинут вперед на стоптанное овсяное поле, на тот промежуток между Семеновским и курганной батареей, на котором в этот день были побиты тысячи людей и на который во втором часу дня был направлен усиленно сосредоточенный огонь из нескольких сот неприятельских орудий.
Не сходя с этого места и не выпустив ни одного заряда, полк потерял здесь еще третью часть своих людей. Спереди и в особенности с правой стороны, в нерасходившемся дыму, бубухали пушки и из таинственной области дыма, застилавшей всю местность впереди, не переставая, с шипящим быстрым свистом, вылетали ядра и медлительно свистевшие гранаты. Иногда, как бы давая отдых, проходило четверть часа, во время которых все ядра и гранаты перелетали, но иногда в продолжение минуты несколько человек вырывало из полка, и беспрестанно оттаскивали убитых и уносили раненых.
С каждым новым ударом все меньше и меньше случайностей жизни оставалось для тех, которые еще не были убиты. Полк стоял в батальонных колоннах на расстоянии трехсот шагов, но, несмотря на то, все люди полка находились под влиянием одного и того же настроения. Все люди полка одинаково были молчаливы и мрачны. Редко слышался между рядами говор, но говор этот замолкал всякий раз, как слышался попавший удар и крик: «Носилки!» Большую часть времени люди полка по приказанию начальства сидели на земле. Кто, сняв кивер, старательно распускал и опять собирал сборки; кто сухой глиной, распорошив ее в ладонях, начищал штык; кто разминал ремень и перетягивал пряжку перевязи; кто старательно расправлял и перегибал по новому подвертки и переобувался. Некоторые строили домики из калмыжек пашни или плели плетеночки из соломы жнивья. Все казались вполне погружены в эти занятия. Когда ранило и убивало людей, когда тянулись носилки, когда наши возвращались назад, когда виднелись сквозь дым большие массы неприятелей, никто не обращал никакого внимания на эти обстоятельства. Когда же вперед проезжала артиллерия, кавалерия, виднелись движения нашей пехоты, одобрительные замечания слышались со всех сторон. Но самое большое внимание заслуживали события совершенно посторонние, не имевшие никакого отношения к сражению. Как будто внимание этих нравственно измученных людей отдыхало на этих обычных, житейских событиях. Батарея артиллерии прошла пред фронтом полка. В одном из артиллерийских ящиков пристяжная заступила постромку. «Эй, пристяжную то!.. Выправь! Упадет… Эх, не видят!.. – по всему полку одинаково кричали из рядов. В другой раз общее внимание обратила небольшая коричневая собачонка с твердо поднятым хвостом, которая, бог знает откуда взявшись, озабоченной рысцой выбежала перед ряды и вдруг от близко ударившего ядра взвизгнула и, поджав хвост, бросилась в сторону. По всему полку раздалось гоготанье и взвизги. Но развлечения такого рода продолжались минуты, а люди уже более восьми часов стояли без еды и без дела под непроходящим ужасом смерти, и бледные и нахмуренные лица все более бледнели и хмурились.
Князь Андрей, точно так же как и все люди полка, нахмуренный и бледный, ходил взад и вперед по лугу подле овсяного поля от одной межи до другой, заложив назад руки и опустив голову. Делать и приказывать ему нечего было. Все делалось само собою. Убитых оттаскивали за фронт, раненых относили, ряды смыкались. Ежели отбегали солдаты, то они тотчас же поспешно возвращались. Сначала князь Андрей, считая своею обязанностью возбуждать мужество солдат и показывать им пример, прохаживался по рядам; но потом он убедился, что ему нечему и нечем учить их. Все силы его души, точно так же как и каждого солдата, были бессознательно направлены на то, чтобы удержаться только от созерцания ужаса того положения, в котором они были. Он ходил по лугу, волоча ноги, шаршавя траву и наблюдая пыль, которая покрывала его сапоги; то он шагал большими шагами, стараясь попадать в следы, оставленные косцами по лугу, то он, считая свои шаги, делал расчеты, сколько раз он должен пройти от межи до межи, чтобы сделать версту, то ошмурыгывал цветки полыни, растущие на меже, и растирал эти цветки в ладонях и принюхивался к душисто горькому, крепкому запаху. Изо всей вчерашней работы мысли не оставалось ничего. Он ни о чем не думал. Он прислушивался усталым слухом все к тем же звукам, различая свистенье полетов от гула выстрелов, посматривал на приглядевшиеся лица людей 1 го батальона и ждал. «Вот она… эта опять к нам! – думал он, прислушиваясь к приближавшемуся свисту чего то из закрытой области дыма. – Одна, другая! Еще! Попало… Он остановился и поглядел на ряды. „Нет, перенесло. А вот это попало“. И он опять принимался ходить, стараясь делать большие шаги, чтобы в шестнадцать шагов дойти до межи.
Свист и удар! В пяти шагах от него взрыло сухую землю и скрылось ядро. Невольный холод пробежал по его спине. Он опять поглядел на ряды. Вероятно, вырвало многих; большая толпа собралась у 2 го батальона.
– Господин адъютант, – прокричал он, – прикажите, чтобы не толпились. – Адъютант, исполнив приказание, подходил к князю Андрею. С другой стороны подъехал верхом командир батальона.
– Берегись! – послышался испуганный крик солдата, и, как свистящая на быстром полете, приседающая на землю птичка, в двух шагах от князя Андрея, подле лошади батальонного командира, негромко шлепнулась граната. Лошадь первая, не спрашивая того, хорошо или дурно было высказывать страх, фыркнула, взвилась, чуть не сронив майора, и отскакала в сторону. Ужас лошади сообщился людям.
– Ложись! – крикнул голос адъютанта, прилегшего к земле. Князь Андрей стоял в нерешительности. Граната, как волчок, дымясь, вертелась между ним и лежащим адъютантом, на краю пашни и луга, подле куста полыни.
«Неужели это смерть? – думал князь Андрей, совершенно новым, завистливым взглядом глядя на траву, на полынь и на струйку дыма, вьющуюся от вертящегося черного мячика. – Я не могу, я не хочу умереть, я люблю жизнь, люблю эту траву, землю, воздух… – Он думал это и вместе с тем помнил о том, что на него смотрят.
– Стыдно, господин офицер! – сказал он адъютанту. – Какой… – он не договорил. В одно и то же время послышался взрыв, свист осколков как бы разбитой рамы, душный запах пороха – и князь Андрей рванулся в сторону и, подняв кверху руку, упал на грудь.
Несколько офицеров подбежало к нему. С правой стороны живота расходилось по траве большое пятно крови.
Вызванные ополченцы с носилками остановились позади офицеров. Князь Андрей лежал на груди, опустившись лицом до травы, и, тяжело, всхрапывая, дышал.
– Ну что стали, подходи!
Мужики подошли и взяли его за плечи и ноги, но он жалобно застонал, и мужики, переглянувшись, опять отпустили его.
– Берись, клади, всё одно! – крикнул чей то голос. Его другой раз взяли за плечи и положили на носилки.
– Ах боже мой! Боже мой! Что ж это?.. Живот! Это конец! Ах боже мой! – слышались голоса между офицерами. – На волосок мимо уха прожужжала, – говорил адъютант. Мужики, приладивши носилки на плечах, поспешно тронулись по протоптанной ими дорожке к перевязочному пункту.
– В ногу идите… Э!.. мужичье! – крикнул офицер, за плечи останавливая неровно шедших и трясущих носилки мужиков.
– Подлаживай, что ль, Хведор, а Хведор, – говорил передний мужик.
– Вот так, важно, – радостно сказал задний, попав в ногу.
– Ваше сиятельство? А? Князь? – дрожащим голосом сказал подбежавший Тимохин, заглядывая в носилки.
Князь Андрей открыл глаза и посмотрел из за носилок, в которые глубоко ушла его голова, на того, кто говорил, и опять опустил веки.
Ополченцы принесли князя Андрея к лесу, где стояли фуры и где был перевязочный пункт. Перевязочный пункт состоял из трех раскинутых, с завороченными полами, палаток на краю березника. В березнике стояла фуры и лошади. Лошади в хребтугах ели овес, и воробьи слетали к ним и подбирали просыпанные зерна. Воронья, чуя кровь, нетерпеливо каркая, перелетали на березах. Вокруг палаток, больше чем на две десятины места, лежали, сидели, стояли окровавленные люди в различных одеждах. Вокруг раненых, с унылыми и внимательными лицами, стояли толпы солдат носильщиков, которых тщетно отгоняли от этого места распоряжавшиеся порядком офицеры. Не слушая офицеров, солдаты стояли, опираясь на носилки, и пристально, как будто пытаясь понять трудное значение зрелища, смотрели на то, что делалось перед ними. Из палаток слышались то громкие, злые вопли, то жалобные стенания. Изредка выбегали оттуда фельдшера за водой и указывали на тех, который надо было вносить. Раненые, ожидая у палатки своей очереди, хрипели, стонали, плакали, кричали, ругались, просили водки. Некоторые бредили. Князя Андрея, как полкового командира, шагая через неперевязанных раненых, пронесли ближе к одной из палаток и остановились, ожидая приказания. Князь Андрей открыл глаза и долго не мог понять того, что делалось вокруг него. Луг, полынь, пашня, черный крутящийся мячик и его страстный порыв любви к жизни вспомнились ему. В двух шагах от него, громко говоря и обращая на себя общее внимание, стоял, опершись на сук и с обвязанной головой, высокий, красивый, черноволосый унтер офицер. Он был ранен в голову и ногу пулями. Вокруг него, жадно слушая его речь, собралась толпа раненых и носильщиков.
– Мы его оттеда как долбанули, так все побросал, самого короля забрали! – блестя черными разгоряченными глазами и оглядываясь вокруг себя, кричал солдат. – Подойди только в тот самый раз лезервы, его б, братец ты мой, звания не осталось, потому верно тебе говорю…
Князь Андрей, так же как и все окружавшие рассказчика, блестящим взглядом смотрел на него и испытывал утешительное чувство. «Но разве не все равно теперь, – подумал он. – А что будет там и что такое было здесь? Отчего мне так жалко было расставаться с жизнью? Что то было в этой жизни, чего я не понимал и не понимаю».


Один из докторов, в окровавленном фартуке и с окровавленными небольшими руками, в одной из которых он между мизинцем и большим пальцем (чтобы не запачкать ее) держал сигару, вышел из палатки. Доктор этот поднял голову и стал смотреть по сторонам, но выше раненых. Он, очевидно, хотел отдохнуть немного. Поводив несколько времени головой вправо и влево, он вздохнул и опустил глаза.
– Ну, сейчас, – сказал он на слова фельдшера, указывавшего ему на князя Андрея, и велел нести его в палатку.
В толпе ожидавших раненых поднялся ропот.
– Видно, и на том свете господам одним жить, – проговорил один.
Князя Андрея внесли и положили на только что очистившийся стол, с которого фельдшер споласкивал что то. Князь Андрей не мог разобрать в отдельности того, что было в палатке. Жалобные стоны с разных сторон, мучительная боль бедра, живота и спины развлекали его. Все, что он видел вокруг себя, слилось для него в одно общее впечатление обнаженного, окровавленного человеческого тела, которое, казалось, наполняло всю низкую палатку, как несколько недель тому назад в этот жаркий, августовский день это же тело наполняло грязный пруд по Смоленской дороге. Да, это было то самое тело, та самая chair a canon [мясо для пушек], вид которой еще тогда, как бы предсказывая теперешнее, возбудил в нем ужас.
В палатке было три стола. Два были заняты, на третий положили князя Андрея. Несколько времени его оставили одного, и он невольно увидал то, что делалось на других двух столах. На ближнем столе сидел татарин, вероятно, казак – по мундиру, брошенному подле. Четверо солдат держали его. Доктор в очках что то резал в его коричневой, мускулистой спине.
– Ух, ух, ух!.. – как будто хрюкал татарин, и вдруг, подняв кверху свое скуластое черное курносое лицо, оскалив белые зубы, начинал рваться, дергаться и визжат ь пронзительно звенящим, протяжным визгом. На другом столе, около которого толпилось много народа, на спине лежал большой, полный человек с закинутой назад головой (вьющиеся волоса, их цвет и форма головы показались странно знакомы князю Андрею). Несколько человек фельдшеров навалились на грудь этому человеку и держали его. Белая большая полная нога быстро и часто, не переставая, дергалась лихорадочными трепетаниями. Человек этот судорожно рыдал и захлебывался. Два доктора молча – один был бледен и дрожал – что то делали над другой, красной ногой этого человека. Управившись с татарином, на которого накинули шинель, доктор в очках, обтирая руки, подошел к князю Андрею. Он взглянул в лицо князя Андрея и поспешно отвернулся.
– Раздеть! Что стоите? – крикнул он сердито на фельдшеров.
Самое первое далекое детство вспомнилось князю Андрею, когда фельдшер торопившимися засученными руками расстегивал ему пуговицы и снимал с него платье. Доктор низко нагнулся над раной, ощупал ее и тяжело вздохнул. Потом он сделал знак кому то. И мучительная боль внутри живота заставила князя Андрея потерять сознание. Когда он очнулся, разбитые кости бедра были вынуты, клоки мяса отрезаны, и рана перевязана. Ему прыскали в лицо водою. Как только князь Андрей открыл глаза, доктор нагнулся над ним, молча поцеловал его в губы и поспешно отошел.
После перенесенного страдания князь Андрей чувствовал блаженство, давно не испытанное им. Все лучшие, счастливейшие минуты в его жизни, в особенности самое дальнее детство, когда его раздевали и клали в кроватку, когда няня, убаюкивая, пела над ним, когда, зарывшись головой в подушки, он чувствовал себя счастливым одним сознанием жизни, – представлялись его воображению даже не как прошедшее, а как действительность.
Около того раненого, очертания головы которого казались знакомыми князю Андрею, суетились доктора; его поднимали и успокоивали.
– Покажите мне… Ооооо! о! ооооо! – слышался его прерываемый рыданиями, испуганный и покорившийся страданию стон. Слушая эти стоны, князь Андрей хотел плакать. Оттого ли, что он без славы умирал, оттого ли, что жалко ему было расставаться с жизнью, от этих ли невозвратимых детских воспоминаний, оттого ли, что он страдал, что другие страдали и так жалостно перед ним стонал этот человек, но ему хотелось плакать детскими, добрыми, почти радостными слезами.
Раненому показали в сапоге с запекшейся кровью отрезанную ногу.
– О! Ооооо! – зарыдал он, как женщина. Доктор, стоявший перед раненым, загораживая его лицо, отошел.
– Боже мой! Что это? Зачем он здесь? – сказал себе князь Андрей.
В несчастном, рыдающем, обессилевшем человеке, которому только что отняли ногу, он узнал Анатоля Курагина. Анатоля держали на руках и предлагали ему воду в стакане, края которого он не мог поймать дрожащими, распухшими губами. Анатоль тяжело всхлипывал. «Да, это он; да, этот человек чем то близко и тяжело связан со мною, – думал князь Андрей, не понимая еще ясно того, что было перед ним. – В чем состоит связь этого человека с моим детством, с моею жизнью? – спрашивал он себя, не находя ответа. И вдруг новое, неожиданное воспоминание из мира детского, чистого и любовного, представилось князю Андрею. Он вспомнил Наташу такою, какою он видел ее в первый раз на бале 1810 года, с тонкой шеей и тонкими рукамис готовым на восторг, испуганным, счастливым лицом, и любовь и нежность к ней, еще живее и сильнее, чем когда либо, проснулись в его душе. Он вспомнил теперь ту связь, которая существовала между им и этим человеком, сквозь слезы, наполнявшие распухшие глаза, мутно смотревшим на него. Князь Андрей вспомнил все, и восторженная жалость и любовь к этому человеку наполнили его счастливое сердце.
Князь Андрей не мог удерживаться более и заплакал нежными, любовными слезами над людьми, над собой и над их и своими заблуждениями.
«Сострадание, любовь к братьям, к любящим, любовь к ненавидящим нас, любовь к врагам – да, та любовь, которую проповедовал бог на земле, которой меня учила княжна Марья и которой я не понимал; вот отчего мне жалко было жизни, вот оно то, что еще оставалось мне, ежели бы я был жив. Но теперь уже поздно. Я знаю это!»


Страшный вид поля сражения, покрытого трупами и ранеными, в соединении с тяжестью головы и с известиями об убитых и раненых двадцати знакомых генералах и с сознанием бессильности своей прежде сильной руки произвели неожиданное впечатление на Наполеона, который обыкновенно любил рассматривать убитых и раненых, испытывая тем свою душевную силу (как он думал). В этот день ужасный вид поля сражения победил ту душевную силу, в которой он полагал свою заслугу и величие. Он поспешно уехал с поля сражения и возвратился к Шевардинскому кургану. Желтый, опухлый, тяжелый, с мутными глазами, красным носом и охриплым голосом, он сидел на складном стуле, невольно прислушиваясь к звукам пальбы и не поднимая глаз. Он с болезненной тоской ожидал конца того дела, которого он считал себя причиной, но которого он не мог остановить. Личное человеческое чувство на короткое мгновение взяло верх над тем искусственным призраком жизни, которому он служил так долго. Он на себя переносил те страдания и ту смерть, которые он видел на поле сражения. Тяжесть головы и груди напоминала ему о возможности и для себя страданий и смерти. Он в эту минуту не хотел для себя ни Москвы, ни победы, ни славы. (Какой нужно было ему еще славы?) Одно, чего он желал теперь, – отдыха, спокойствия и свободы. Но когда он был на Семеновской высоте, начальник артиллерии предложил ему выставить несколько батарей на эти высоты, для того чтобы усилить огонь по столпившимся перед Князьковым русским войскам. Наполеон согласился и приказал привезти ему известие о том, какое действие произведут эти батареи.
Адъютант приехал сказать, что по приказанию императора двести орудий направлены на русских, но что русские все так же стоят.
– Наш огонь рядами вырывает их, а они стоят, – сказал адъютант.
– Ils en veulent encore!.. [Им еще хочется!..] – сказал Наполеон охриплым голосом.
– Sire? [Государь?] – повторил не расслушавший адъютант.
– Ils en veulent encore, – нахмурившись, прохрипел Наполеон осиплым голосом, – donnez leur en. [Еще хочется, ну и задайте им.]
И без его приказания делалось то, чего он хотел, и он распорядился только потому, что думал, что от него ждали приказания. И он опять перенесся в свой прежний искусственный мир призраков какого то величия, и опять (как та лошадь, ходящая на покатом колесе привода, воображает себе, что она что то делает для себя) он покорно стал исполнять ту жестокую, печальную и тяжелую, нечеловеческую роль, которая ему была предназначена.
И не на один только этот час и день были помрачены ум и совесть этого человека, тяжеле всех других участников этого дела носившего на себе всю тяжесть совершавшегося; но и никогда, до конца жизни, не мог понимать он ни добра, ни красоты, ни истины, ни значения своих поступков, которые были слишком противоположны добру и правде, слишком далеки от всего человеческого, для того чтобы он мог понимать их значение. Он не мог отречься от своих поступков, восхваляемых половиной света, и потому должен был отречься от правды и добра и всего человеческого.
Не в один только этот день, объезжая поле сражения, уложенное мертвыми и изувеченными людьми (как он думал, по его воле), он, глядя на этих людей, считал, сколько приходится русских на одного француза, и, обманывая себя, находил причины радоваться, что на одного француза приходилось пять русских. Не в один только этот день он писал в письме в Париж, что le champ de bataille a ete superbe [поле сражения было великолепно], потому что на нем было пятьдесят тысяч трупов; но и на острове Св. Елены, в тиши уединения, где он говорил, что он намерен был посвятить свои досуги изложению великих дел, которые он сделал, он писал:
«La guerre de Russie eut du etre la plus populaire des temps modernes: c'etait celle du bon sens et des vrais interets, celle du repos et de la securite de tous; elle etait purement pacifique et conservatrice.
C'etait pour la grande cause, la fin des hasards elle commencement de la securite. Un nouvel horizon, de nouveaux travaux allaient se derouler, tout plein du bien etre et de la prosperite de tous. Le systeme europeen se trouvait fonde; il n'etait plus question que de l'organiser.
Satisfait sur ces grands points et tranquille partout, j'aurais eu aussi mon congres et ma sainte alliance. Ce sont des idees qu'on m'a volees. Dans cette reunion de grands souverains, nous eussions traites de nos interets en famille et compte de clerc a maitre avec les peuples.
L'Europe n'eut bientot fait de la sorte veritablement qu'un meme peuple, et chacun, en voyageant partout, se fut trouve toujours dans la patrie commune. Il eut demande toutes les rivieres navigables pour tous, la communaute des mers, et que les grandes armees permanentes fussent reduites desormais a la seule garde des souverains.
De retour en France, au sein de la patrie, grande, forte, magnifique, tranquille, glorieuse, j'eusse proclame ses limites immuables; toute guerre future, purement defensive; tout agrandissement nouveau antinational. J'eusse associe mon fils a l'Empire; ma dictature eut fini, et son regne constitutionnel eut commence…
Paris eut ete la capitale du monde, et les Francais l'envie des nations!..
Mes loisirs ensuite et mes vieux jours eussent ete consacres, en compagnie de l'imperatrice et durant l'apprentissage royal de mon fils, a visiter lentement et en vrai couple campagnard, avec nos propres chevaux, tous les recoins de l'Empire, recevant les plaintes, redressant les torts, semant de toutes parts et partout les monuments et les bienfaits.
Русская война должна бы была быть самая популярная в новейшие времена: это была война здравого смысла и настоящих выгод, война спокойствия и безопасности всех; она была чисто миролюбивая и консервативная.
Это было для великой цели, для конца случайностей и для начала спокойствия. Новый горизонт, новые труды открывались бы, полные благосостояния и благоденствия всех. Система европейская была бы основана, вопрос заключался бы уже только в ее учреждении.
Удовлетворенный в этих великих вопросах и везде спокойный, я бы тоже имел свой конгресс и свой священный союз. Это мысли, которые у меня украли. В этом собрании великих государей мы обсуживали бы наши интересы семейно и считались бы с народами, как писец с хозяином.
Европа действительно скоро составила бы таким образом один и тот же народ, и всякий, путешествуя где бы то ни было, находился бы всегда в общей родине.
Я бы выговорил, чтобы все реки были судоходны для всех, чтобы море было общее, чтобы постоянные, большие армии были уменьшены единственно до гвардии государей и т.д.
Возвратясь во Францию, на родину, великую, сильную, великолепную, спокойную, славную, я провозгласил бы границы ее неизменными; всякую будущую войну защитительной; всякое новое распространение – антинациональным; я присоединил бы своего сына к правлению империей; мое диктаторство кончилось бы, в началось бы его конституционное правление…
Париж был бы столицей мира и французы предметом зависти всех наций!..
Потом мои досуги и последние дни были бы посвящены, с помощью императрицы и во время царственного воспитывания моего сына, на то, чтобы мало помалу посещать, как настоящая деревенская чета, на собственных лошадях, все уголки государства, принимая жалобы, устраняя несправедливости, рассевая во все стороны и везде здания и благодеяния.]
Он, предназначенный провидением на печальную, несвободную роль палача народов, уверял себя, что цель его поступков была благо народов и что он мог руководить судьбами миллионов и путем власти делать благодеяния!
«Des 400000 hommes qui passerent la Vistule, – писал он дальше о русской войне, – la moitie etait Autrichiens, Prussiens, Saxons, Polonais, Bavarois, Wurtembergeois, Mecklembourgeois, Espagnols, Italiens, Napolitains. L'armee imperiale, proprement dite, etait pour un tiers composee de Hollandais, Belges, habitants des bords du Rhin, Piemontais, Suisses, Genevois, Toscans, Romains, habitants de la 32 e division militaire, Breme, Hambourg, etc.; elle comptait a peine 140000 hommes parlant francais. L'expedition do Russie couta moins de 50000 hommes a la France actuelle; l'armee russe dans la retraite de Wilna a Moscou, dans les differentes batailles, a perdu quatre fois plus que l'armee francaise; l'incendie de Moscou a coute la vie a 100000 Russes, morts de froid et de misere dans les bois; enfin dans sa marche de Moscou a l'Oder, l'armee russe fut aussi atteinte par, l'intemperie de la saison; elle ne comptait a son arrivee a Wilna que 50000 hommes, et a Kalisch moins de 18000».
[Из 400000 человек, которые перешли Вислу, половина была австрийцы, пруссаки, саксонцы, поляки, баварцы, виртембергцы, мекленбургцы, испанцы, итальянцы и неаполитанцы. Императорская армия, собственно сказать, была на треть составлена из голландцев, бельгийцев, жителей берегов Рейна, пьемонтцев, швейцарцев, женевцев, тосканцев, римлян, жителей 32 й военной дивизии, Бремена, Гамбурга и т.д.; в ней едва ли было 140000 человек, говорящих по французски. Русская экспедиция стоила собственно Франции менее 50000 человек; русская армия в отступлении из Вильны в Москву в различных сражениях потеряла в четыре раза более, чем французская армия; пожар Москвы стоил жизни 100000 русских, умерших от холода и нищеты в лесах; наконец во время своего перехода от Москвы к Одеру русская армия тоже пострадала от суровости времени года; по приходе в Вильну она состояла только из 50000 людей, а в Калише менее 18000.]
Он воображал себе, что по его воле произошла война с Россией, и ужас совершившегося не поражал его душу. Он смело принимал на себя всю ответственность события, и его помраченный ум видел оправдание в том, что в числе сотен тысяч погибших людей было меньше французов, чем гессенцев и баварцев.


Несколько десятков тысяч человек лежало мертвыми в разных положениях и мундирах на полях и лугах, принадлежавших господам Давыдовым и казенным крестьянам, на тех полях и лугах, на которых сотни лет одновременно сбирали урожаи и пасли скот крестьяне деревень Бородина, Горок, Шевардина и Семеновского. На перевязочных пунктах на десятину места трава и земля были пропитаны кровью. Толпы раненых и нераненых разных команд людей, с испуганными лицами, с одной стороны брели назад к Можайску, с другой стороны – назад к Валуеву. Другие толпы, измученные и голодные, ведомые начальниками, шли вперед. Третьи стояли на местах и продолжали стрелять.
Над всем полем, прежде столь весело красивым, с его блестками штыков и дымами в утреннем солнце, стояла теперь мгла сырости и дыма и пахло странной кислотой селитры и крови. Собрались тучки, и стал накрапывать дождик на убитых, на раненых, на испуганных, и на изнуренных, и на сомневающихся людей. Как будто он говорил: «Довольно, довольно, люди. Перестаньте… Опомнитесь. Что вы делаете?»
Измученным, без пищи и без отдыха, людям той и другой стороны начинало одинаково приходить сомнение о том, следует ли им еще истреблять друг друга, и на всех лицах было заметно колебанье, и в каждой душе одинаково поднимался вопрос: «Зачем, для кого мне убивать и быть убитому? Убивайте, кого хотите, делайте, что хотите, а я не хочу больше!» Мысль эта к вечеру одинаково созрела в душе каждого. Всякую минуту могли все эти люди ужаснуться того, что они делали, бросить всо и побежать куда попало.
Но хотя уже к концу сражения люди чувствовали весь ужас своего поступка, хотя они и рады бы были перестать, какая то непонятная, таинственная сила еще продолжала руководить ими, и, запотелые, в порохе и крови, оставшиеся по одному на три, артиллеристы, хотя и спотыкаясь и задыхаясь от усталости, приносили заряды, заряжали, наводили, прикладывали фитили; и ядра так же быстро и жестоко перелетали с обеих сторон и расплюскивали человеческое тело, и продолжало совершаться то страшное дело, которое совершается не по воле людей, а по воле того, кто руководит людьми и мирами.
Тот, кто посмотрел бы на расстроенные зады русской армии, сказал бы, что французам стоит сделать еще одно маленькое усилие, и русская армия исчезнет; и тот, кто посмотрел бы на зады французов, сказал бы, что русским стоит сделать еще одно маленькое усилие, и французы погибнут. Но ни французы, ни русские не делали этого усилия, и пламя сражения медленно догорало.
Русские не делали этого усилия, потому что не они атаковали французов. В начале сражения они только стояли по дороге в Москву, загораживая ее, и точно так же они продолжали стоять при конце сражения, как они стояли при начале его. Но ежели бы даже цель русских состояла бы в том, чтобы сбить французов, они не могли сделать это последнее усилие, потому что все войска русских были разбиты, не было ни одной части войск, не пострадавшей в сражении, и русские, оставаясь на своих местах, потеряли половину своего войска.
Французам, с воспоминанием всех прежних пятнадцатилетних побед, с уверенностью в непобедимости Наполеона, с сознанием того, что они завладели частью поля сраженья, что они потеряли только одну четверть людей и что у них еще есть двадцатитысячная нетронутая гвардия, легко было сделать это усилие. Французам, атаковавшим русскую армию с целью сбить ее с позиции, должно было сделать это усилие, потому что до тех пор, пока русские, точно так же как и до сражения, загораживали дорогу в Москву, цель французов не была достигнута и все их усилия и потери пропали даром. Но французы не сделали этого усилия. Некоторые историки говорят, что Наполеону стоило дать свою нетронутую старую гвардию для того, чтобы сражение было выиграно. Говорить о том, что бы было, если бы Наполеон дал свою гвардию, все равно что говорить о том, что бы было, если б осенью сделалась весна. Этого не могло быть. Не Наполеон не дал своей гвардии, потому что он не захотел этого, но этого нельзя было сделать. Все генералы, офицеры, солдаты французской армии знали, что этого нельзя было сделать, потому что упадший дух войска не позволял этого.
Не один Наполеон испытывал то похожее на сновиденье чувство, что страшный размах руки падает бессильно, но все генералы, все участвовавшие и не участвовавшие солдаты французской армии, после всех опытов прежних сражений (где после вдесятеро меньших усилий неприятель бежал), испытывали одинаковое чувство ужаса перед тем врагом, который, потеряв половину войска, стоял так же грозно в конце, как и в начале сражения. Нравственная сила французской, атакующей армии была истощена. Не та победа, которая определяется подхваченными кусками материи на палках, называемых знаменами, и тем пространством, на котором стояли и стоят войска, – а победа нравственная, та, которая убеждает противника в нравственном превосходстве своего врага и в своем бессилии, была одержана русскими под Бородиным. Французское нашествие, как разъяренный зверь, получивший в своем разбеге смертельную рану, чувствовало свою погибель; но оно не могло остановиться, так же как и не могло не отклониться вдвое слабейшее русское войско. После данного толчка французское войско еще могло докатиться до Москвы; но там, без новых усилий со стороны русского войска, оно должно было погибнуть, истекая кровью от смертельной, нанесенной при Бородине, раны. Прямым следствием Бородинского сражения было беспричинное бегство Наполеона из Москвы, возвращение по старой Смоленской дороге, погибель пятисоттысячного нашествия и погибель наполеоновской Франции, на которую в первый раз под Бородиным была наложена рука сильнейшего духом противника.



Для человеческого ума непонятна абсолютная непрерывность движения. Человеку становятся понятны законы какого бы то ни было движения только тогда, когда он рассматривает произвольно взятые единицы этого движения. Но вместе с тем из этого то произвольного деления непрерывного движения на прерывные единицы проистекает большая часть человеческих заблуждений.
Известен так называемый софизм древних, состоящий в том, что Ахиллес никогда не догонит впереди идущую черепаху, несмотря на то, что Ахиллес идет в десять раз скорее черепахи: как только Ахиллес пройдет пространство, отделяющее его от черепахи, черепаха пройдет впереди его одну десятую этого пространства; Ахиллес пройдет эту десятую, черепаха пройдет одну сотую и т. д. до бесконечности. Задача эта представлялась древним неразрешимою. Бессмысленность решения (что Ахиллес никогда не догонит черепаху) вытекала из того только, что произвольно были допущены прерывные единицы движения, тогда как движение и Ахиллеса и черепахи совершалось непрерывно.
Принимая все более и более мелкие единицы движения, мы только приближаемся к решению вопроса, но никогда не достигаем его. Только допустив бесконечно малую величину и восходящую от нее прогрессию до одной десятой и взяв сумму этой геометрической прогрессии, мы достигаем решения вопроса. Новая отрасль математики, достигнув искусства обращаться с бесконечно малыми величинами, и в других более сложных вопросах движения дает теперь ответы на вопросы, казавшиеся неразрешимыми.
Эта новая, неизвестная древним, отрасль математики, при рассмотрении вопросов движения, допуская бесконечно малые величины, то есть такие, при которых восстановляется главное условие движения (абсолютная непрерывность), тем самым исправляет ту неизбежную ошибку, которую ум человеческий не может не делать, рассматривая вместо непрерывного движения отдельные единицы движения.
В отыскании законов исторического движения происходит совершенно то же.
Движение человечества, вытекая из бесчисленного количества людских произволов, совершается непрерывно.
Постижение законов этого движения есть цель истории. Но для того, чтобы постигнуть законы непрерывного движения суммы всех произволов людей, ум человеческий допускает произвольные, прерывные единицы. Первый прием истории состоит в том, чтобы, взяв произвольный ряд непрерывных событий, рассматривать его отдельно от других, тогда как нет и не может быть начала никакого события, а всегда одно событие непрерывно вытекает из другого. Второй прием состоит в том, чтобы рассматривать действие одного человека, царя, полководца, как сумму произволов людей, тогда как сумма произволов людских никогда не выражается в деятельности одного исторического лица.
Историческая наука в движении своем постоянно принимает все меньшие и меньшие единицы для рассмотрения и этим путем стремится приблизиться к истине. Но как ни мелки единицы, которые принимает история, мы чувствуем, что допущение единицы, отделенной от другой, допущение начала какого нибудь явления и допущение того, что произволы всех людей выражаются в действиях одного исторического лица, ложны сами в себе.
Всякий вывод истории, без малейшего усилия со стороны критики, распадается, как прах, ничего не оставляя за собой, только вследствие того, что критика избирает за предмет наблюдения большую или меньшую прерывную единицу; на что она всегда имеет право, так как взятая историческая единица всегда произвольна.
Только допустив бесконечно малую единицу для наблюдения – дифференциал истории, то есть однородные влечения людей, и достигнув искусства интегрировать (брать суммы этих бесконечно малых), мы можем надеяться на постигновение законов истории.
Первые пятнадцать лет XIX столетия в Европе представляют необыкновенное движение миллионов людей. Люди оставляют свои обычные занятия, стремятся с одной стороны Европы в другую, грабят, убивают один другого, торжествуют и отчаиваются, и весь ход жизни на несколько лет изменяется и представляет усиленное движение, которое сначала идет возрастая, потом ослабевая. Какая причина этого движения или по каким законам происходило оно? – спрашивает ум человеческий.
Историки, отвечая на этот вопрос, излагают нам деяния и речи нескольких десятков людей в одном из зданий города Парижа, называя эти деяния и речи словом революция; потом дают подробную биографию Наполеона и некоторых сочувственных и враждебных ему лиц, рассказывают о влиянии одних из этих лиц на другие и говорят: вот отчего произошло это движение, и вот законы его.
Но ум человеческий не только отказывается верить в это объяснение, но прямо говорит, что прием объяснения не верен, потому что при этом объяснении слабейшее явление принимается за причину сильнейшего. Сумма людских произволов сделала и революцию и Наполеона, и только сумма этих произволов терпела их и уничтожила.
«Но всякий раз, когда были завоевания, были завоеватели; всякий раз, когда делались перевороты в государстве, были великие люди», – говорит история. Действительно, всякий раз, когда являлись завоеватели, были и войны, отвечает ум человеческий, но это не доказывает, чтобы завоеватели были причинами войн и чтобы возможно было найти законы войны в личной деятельности одного человека. Всякий раз, когда я, глядя на свои часы, вижу, что стрелка подошла к десяти, я слышу, что в соседней церкви начинается благовест, но из того, что всякий раз, что стрелка приходит на десять часов тогда, как начинается благовест, я не имею права заключить, что положение стрелки есть причина движения колоколов.
Всякий раз, как я вижу движение паровоза, я слышу звук свиста, вижу открытие клапана и движение колес; но из этого я не имею права заключить, что свист и движение колес суть причины движения паровоза.
Крестьяне говорят, что поздней весной дует холодный ветер, потому что почка дуба развертывается, и действительно, всякую весну дует холодный ветер, когда развертывается дуб. Но хотя причина дующего при развертыванье дуба холодного ветра мне неизвестна, я не могу согласиться с крестьянами в том, что причина холодного ветра есть раэвертыванье почки дуба, потому только, что сила ветра находится вне влияний почки. Я вижу только совпадение тех условий, которые бывают во всяком жизненном явлении, и вижу, что, сколько бы и как бы подробно я ни наблюдал стрелку часов, клапан и колеса паровоза и почку дуба, я не узнаю причину благовеста, движения паровоза и весеннего ветра. Для этого я должен изменить совершенно свою точку наблюдения и изучать законы движения пара, колокола и ветра. То же должна сделать история. И попытки этого уже были сделаны.
Для изучения законов истории мы должны изменить совершенно предмет наблюдения, оставить в покое царей, министров и генералов, а изучать однородные, бесконечно малые элементы, которые руководят массами. Никто не может сказать, насколько дано человеку достигнуть этим путем понимания законов истории; но очевидно, что на этом пути только лежит возможность уловления исторических законов и что на этом пути не положено еще умом человеческим одной миллионной доли тех усилий, которые положены историками на описание деяний различных царей, полководцев и министров и на изложение своих соображений по случаю этих деяний.


Силы двунадесяти языков Европы ворвались в Россию. Русское войско и население отступают, избегая столкновения, до Смоленска и от Смоленска до Бородина. Французское войско с постоянно увеличивающеюся силой стремительности несется к Москве, к цели своего движения. Сила стремительности его, приближаясь к цели, увеличивается подобно увеличению быстроты падающего тела по мере приближения его к земле. Назади тысяча верст голодной, враждебной страны; впереди десятки верст, отделяющие от цели. Это чувствует всякий солдат наполеоновской армии, и нашествие надвигается само собой, по одной силе стремительности.
В русском войске по мере отступления все более и более разгорается дух озлобления против врага: отступая назад, оно сосредоточивается и нарастает. Под Бородиным происходит столкновение. Ни то, ни другое войско не распадаются, но русское войско непосредственно после столкновения отступает так же необходимо, как необходимо откатывается шар, столкнувшись с другим, с большей стремительностью несущимся на него шаром; и так же необходимо (хотя и потерявший всю свою силу в столкновении) стремительно разбежавшийся шар нашествия прокатывается еще некоторое пространство.
Русские отступают за сто двадцать верст – за Москву, французы доходят до Москвы и там останавливаются. В продолжение пяти недель после этого нет ни одного сражения. Французы не двигаются. Подобно смертельно раненному зверю, который, истекая кровью, зализывает свои раны, они пять недель остаются в Москве, ничего не предпринимая, и вдруг, без всякой новой причины, бегут назад: бросаются на Калужскую дорогу (и после победы, так как опять поле сражения осталось за ними под Малоярославцем), не вступая ни в одно серьезное сражение, бегут еще быстрее назад в Смоленск, за Смоленск, за Вильну, за Березину и далее.
В вечер 26 го августа и Кутузов, и вся русская армия были уверены, что Бородинское сражение выиграно. Кутузов так и писал государю. Кутузов приказал готовиться на новый бой, чтобы добить неприятеля не потому, чтобы он хотел кого нибудь обманывать, но потому, что он знал, что враг побежден, так же как знал это каждый из участников сражения.
Но в тот же вечер и на другой день стали, одно за другим, приходить известия о потерях неслыханных, о потере половины армии, и новое сражение оказалось физически невозможным.
Нельзя было давать сражения, когда еще не собраны были сведения, не убраны раненые, не пополнены снаряды, не сочтены убитые, не назначены новые начальники на места убитых, не наелись и не выспались люди.
А вместе с тем сейчас же после сражения, на другое утро, французское войско (по той стремительной силе движения, увеличенного теперь как бы в обратном отношении квадратов расстояний) уже надвигалось само собой на русское войско. Кутузов хотел атаковать на другой день, и вся армия хотела этого. Но для того чтобы атаковать, недостаточно желания сделать это; нужно, чтоб была возможность это сделать, а возможности этой не было. Нельзя было не отступить на один переход, потом точно так же нельзя было не отступить на другой и на третий переход, и наконец 1 го сентября, – когда армия подошла к Москве, – несмотря на всю силу поднявшегося чувства в рядах войск, сила вещей требовала того, чтобы войска эти шли за Москву. И войска отступили ещо на один, на последний переход и отдали Москву неприятелю.
Для тех людей, которые привыкли думать, что планы войн и сражений составляются полководцами таким же образом, как каждый из нас, сидя в своем кабинете над картой, делает соображения о том, как и как бы он распорядился в таком то и таком то сражении, представляются вопросы, почему Кутузов при отступлении не поступил так то и так то, почему он не занял позиции прежде Филей, почему он не отступил сразу на Калужскую дорогу, оставил Москву, и т. д. Люди, привыкшие так думать, забывают или не знают тех неизбежных условий, в которых всегда происходит деятельность всякого главнокомандующего. Деятельность полководца не имеет ни малейшего подобия с тою деятельностью, которую мы воображаем себе, сидя свободно в кабинете, разбирая какую нибудь кампанию на карте с известным количеством войска, с той и с другой стороны, и в известной местности, и начиная наши соображения с какого нибудь известного момента. Главнокомандующий никогда не бывает в тех условиях начала какого нибудь события, в которых мы всегда рассматриваем событие. Главнокомандующий всегда находится в средине движущегося ряда событий, и так, что никогда, ни в какую минуту, он не бывает в состоянии обдумать все значение совершающегося события. Событие незаметно, мгновение за мгновением, вырезается в свое значение, и в каждый момент этого последовательного, непрерывного вырезывания события главнокомандующий находится в центре сложнейшей игры, интриг, забот, зависимости, власти, проектов, советов, угроз, обманов, находится постоянно в необходимости отвечать на бесчисленное количество предлагаемых ему, всегда противоречащих один другому, вопросов.
Нам пресерьезно говорят ученые военные, что Кутузов еще гораздо прежде Филей должен был двинуть войска на Калужскую дорогу, что даже кто то предлагал таковой проект. Но перед главнокомандующим, особенно в трудную минуту, бывает не один проект, а всегда десятки одновременно. И каждый из этих проектов, основанных на стратегии и тактике, противоречит один другому. Дело главнокомандующего, казалось бы, состоит только в том, чтобы выбрать один из этих проектов. Но и этого он не может сделать. События и время не ждут. Ему предлагают, положим, 28 го числа перейти на Калужскую дорогу, но в это время прискакивает адъютант от Милорадовича и спрашивает, завязывать ли сейчас дело с французами или отступить. Ему надо сейчас, сию минуту, отдать приказанье. А приказанье отступить сбивает нас с поворота на Калужскую дорогу. И вслед за адъютантом интендант спрашивает, куда везти провиант, а начальник госпиталей – куда везти раненых; а курьер из Петербурга привозит письмо государя, не допускающее возможности оставить Москву, а соперник главнокомандующего, тот, кто подкапывается под него (такие всегда есть, и не один, а несколько), предлагает новый проект, диаметрально противоположный плану выхода на Калужскую дорогу; а силы самого главнокомандующего требуют сна и подкрепления; а обойденный наградой почтенный генерал приходит жаловаться, а жители умоляют о защите; посланный офицер для осмотра местности приезжает и доносит совершенно противоположное тому, что говорил перед ним посланный офицер; а лазутчик, пленный и делавший рекогносцировку генерал – все описывают различно положение неприятельской армии. Люди, привыкшие не понимать или забывать эти необходимые условия деятельности всякого главнокомандующего, представляют нам, например, положение войск в Филях и при этом предполагают, что главнокомандующий мог 1 го сентября совершенно свободно разрешать вопрос об оставлении или защите Москвы, тогда как при положении русской армии в пяти верстах от Москвы вопроса этого не могло быть. Когда же решился этот вопрос? И под Дриссой, и под Смоленском, и ощутительнее всего 24 го под Шевардиным, и 26 го под Бородиным, и в каждый день, и час, и минуту отступления от Бородина до Филей.


Русские войска, отступив от Бородина, стояли у Филей. Ермолов, ездивший для осмотра позиции, подъехал к фельдмаршалу.
– Драться на этой позиции нет возможности, – сказал он. Кутузов удивленно посмотрел на него и заставил его повторить сказанные слова. Когда он проговорил, Кутузов протянул ему руку.
– Дай ка руку, – сказал он, и, повернув ее так, чтобы ощупать его пульс, он сказал: – Ты нездоров, голубчик. Подумай, что ты говоришь.
Кутузов на Поклонной горе, в шести верстах от Дорогомиловской заставы, вышел из экипажа и сел на лавку на краю дороги. Огромная толпа генералов собралась вокруг него. Граф Растопчин, приехав из Москвы, присоединился к ним. Все это блестящее общество, разбившись на несколько кружков, говорило между собой о выгодах и невыгодах позиции, о положении войск, о предполагаемых планах, о состоянии Москвы, вообще о вопросах военных. Все чувствовали, что хотя и не были призваны на то, что хотя это не было так названо, но что это был военный совет. Разговоры все держались в области общих вопросов. Ежели кто и сообщал или узнавал личные новости, то про это говорилось шепотом, и тотчас переходили опять к общим вопросам: ни шуток, ни смеха, ни улыбок даже не было заметно между всеми этими людьми. Все, очевидно, с усилием, старались держаться на высота положения. И все группы, разговаривая между собой, старались держаться в близости главнокомандующего (лавка которого составляла центр в этих кружках) и говорили так, чтобы он мог их слышать. Главнокомандующий слушал и иногда переспрашивал то, что говорили вокруг него, но сам не вступал в разговор и не выражал никакого мнения. Большей частью, послушав разговор какого нибудь кружка, он с видом разочарования, – как будто совсем не о том они говорили, что он желал знать, – отворачивался. Одни говорили о выбранной позиции, критикуя не столько самую позицию, сколько умственные способности тех, которые ее выбрали; другие доказывали, что ошибка была сделана прежде, что надо было принять сраженье еще третьего дня; третьи говорили о битве при Саламанке, про которую рассказывал только что приехавший француз Кросар в испанском мундире. (Француз этот вместе с одним из немецких принцев, служивших в русской армии, разбирал осаду Сарагоссы, предвидя возможность так же защищать Москву.) В четвертом кружке граф Растопчин говорил о том, что он с московской дружиной готов погибнуть под стенами столицы, но что все таки он не может не сожалеть о той неизвестности, в которой он был оставлен, и что, ежели бы он это знал прежде, было бы другое… Пятые, выказывая глубину своих стратегических соображений, говорили о том направлении, которое должны будут принять войска. Шестые говорили совершенную бессмыслицу. Лицо Кутузова становилось все озабоченнее и печальнее. Из всех разговоров этих Кутузов видел одно: защищать Москву не было никакой физической возможности в полном значении этих слов, то есть до такой степени не было возможности, что ежели бы какой нибудь безумный главнокомандующий отдал приказ о даче сражения, то произошла бы путаница и сражения все таки бы не было; не было бы потому, что все высшие начальники не только признавали эту позицию невозможной, но в разговорах своих обсуждали только то, что произойдет после несомненного оставления этой позиции. Как же могли начальники вести свои войска на поле сражения, которое они считали невозможным? Низшие начальники, даже солдаты (которые тоже рассуждают), также признавали позицию невозможной и потому не могли идти драться с уверенностью поражения. Ежели Бенигсен настаивал на защите этой позиции и другие еще обсуждали ее, то вопрос этот уже не имел значения сам по себе, а имел значение только как предлог для спора и интриги. Это понимал Кутузов.
Бенигсен, выбрав позицию, горячо выставляя свой русский патриотизм (которого не мог, не морщась, выслушивать Кутузов), настаивал на защите Москвы. Кутузов ясно как день видел цель Бенигсена: в случае неудачи защиты – свалить вину на Кутузова, доведшего войска без сражения до Воробьевых гор, а в случае успеха – себе приписать его; в случае же отказа – очистить себя в преступлении оставления Москвы. Но этот вопрос интриги не занимал теперь старого человека. Один страшный вопрос занимал его. И на вопрос этот он ни от кого не слышал ответа. Вопрос состоял для него теперь только в том: «Неужели это я допустил до Москвы Наполеона, и когда же я это сделал? Когда это решилось? Неужели вчера, когда я послал к Платову приказ отступить, или третьего дня вечером, когда я задремал и приказал Бенигсену распорядиться? Или еще прежде?.. но когда, когда же решилось это страшное дело? Москва должна быть оставлена. Войска должны отступить, и надо отдать это приказание». Отдать это страшное приказание казалось ему одно и то же, что отказаться от командования армией. А мало того, что он любил власть, привык к ней (почет, отдаваемый князю Прозоровскому, при котором он состоял в Турции, дразнил его), он был убежден, что ему было предназначено спасение России и что потому только, против воли государя и по воле народа, он был избрал главнокомандующим. Он был убежден, что он один и этих трудных условиях мог держаться во главе армии, что он один во всем мире был в состоянии без ужаса знать своим противником непобедимого Наполеона; и он ужасался мысли о том приказании, которое он должен был отдать. Но надо было решить что нибудь, надо было прекратить эти разговоры вокруг него, которые начинали принимать слишком свободный характер.
Он подозвал к себе старших генералов.
– Ma tete fut elle bonne ou mauvaise, n'a qu'a s'aider d'elle meme, [Хороша ли, плоха ли моя голова, а положиться больше не на кого,] – сказал он, вставая с лавки, и поехал в Фили, где стояли его экипажи.


В просторной, лучшей избе мужика Андрея Савостьянова в два часа собрался совет. Мужики, бабы и дети мужицкой большой семьи теснились в черной избе через сени. Одна только внучка Андрея, Малаша, шестилетняя девочка, которой светлейший, приласкав ее, дал за чаем кусок сахара, оставалась на печи в большой избе. Малаша робко и радостно смотрела с печи на лица, мундиры и кресты генералов, одного за другим входивших в избу и рассаживавшихся в красном углу, на широких лавках под образами. Сам дедушка, как внутренне называла Maлаша Кутузова, сидел от них особо, в темном углу за печкой. Он сидел, глубоко опустившись в складное кресло, и беспрестанно покряхтывал и расправлял воротник сюртука, который, хотя и расстегнутый, все как будто жал его шею. Входившие один за другим подходили к фельдмаршалу; некоторым он пожимал руку, некоторым кивал головой. Адъютант Кайсаров хотел было отдернуть занавеску в окне против Кутузова, но Кутузов сердито замахал ему рукой, и Кайсаров понял, что светлейший не хочет, чтобы видели его лицо.
Вокруг мужицкого елового стола, на котором лежали карты, планы, карандаши, бумаги, собралось так много народа, что денщики принесли еще лавку и поставили у стола. На лавку эту сели пришедшие: Ермолов, Кайсаров и Толь. Под самыми образами, на первом месте, сидел с Георгием на шее, с бледным болезненным лицом и с своим высоким лбом, сливающимся с голой головой, Барклай де Толли. Второй уже день он мучился лихорадкой, и в это самое время его знобило и ломало. Рядом с ним сидел Уваров и негромким голосом (как и все говорили) что то, быстро делая жесты, сообщал Барклаю. Маленький, кругленький Дохтуров, приподняв брови и сложив руки на животе, внимательно прислушивался. С другой стороны сидел, облокотивши на руку свою широкую, с смелыми чертами и блестящими глазами голову, граф Остерман Толстой и казался погруженным в свои мысли. Раевский с выражением нетерпения, привычным жестом наперед курчавя свои черные волосы на висках, поглядывал то на Кутузова, то на входную дверь. Твердое, красивое и доброе лицо Коновницына светилось нежной и хитрой улыбкой. Он встретил взгляд Малаши и глазами делал ей знаки, которые заставляли девочку улыбаться.
Все ждали Бенигсена, который доканчивал свой вкусный обед под предлогом нового осмотра позиции. Его ждали от четырех до шести часов, и во все это время не приступали к совещанию и тихими голосами вели посторонние разговоры.
Только когда в избу вошел Бенигсен, Кутузов выдвинулся из своего угла и подвинулся к столу, но настолько, что лицо его не было освещено поданными на стол свечами.
Бенигсен открыл совет вопросом: «Оставить ли без боя священную и древнюю столицу России или защищать ее?» Последовало долгое и общее молчание. Все лица нахмурились, и в тишине слышалось сердитое кряхтенье и покашливанье Кутузова. Все глаза смотрели на него. Малаша тоже смотрела на дедушку. Она ближе всех была к нему и видела, как лицо его сморщилось: он точно собрался плакать. Но это продолжалось недолго.
– Священную древнюю столицу России! – вдруг заговорил он, сердитым голосом повторяя слова Бенигсена и этим указывая на фальшивую ноту этих слов. – Позвольте вам сказать, ваше сиятельство, что вопрос этот не имеет смысла для русского человека. (Он перевалился вперед своим тяжелым телом.) Такой вопрос нельзя ставить, и такой вопрос не имеет смысла. Вопрос, для которого я просил собраться этих господ, это вопрос военный. Вопрос следующий: «Спасенье России в армии. Выгоднее ли рисковать потерею армии и Москвы, приняв сраженье, или отдать Москву без сражения? Вот на какой вопрос я желаю знать ваше мнение». (Он откачнулся назад на спинку кресла.)
Начались прения. Бенигсен не считал еще игру проигранною. Допуская мнение Барклая и других о невозможности принять оборонительное сражение под Филями, он, проникнувшись русским патриотизмом и любовью к Москве, предлагал перевести войска в ночи с правого на левый фланг и ударить на другой день на правое крыло французов. Мнения разделились, были споры в пользу и против этого мнения. Ермолов, Дохтуров и Раевский согласились с мнением Бенигсена. Руководимые ли чувством потребности жертвы пред оставлением столицы или другими личными соображениями, но эти генералы как бы не понимали того, что настоящий совет не мог изменить неизбежного хода дел и что Москва уже теперь оставлена. Остальные генералы понимали это и, оставляя в стороне вопрос о Москве, говорили о том направлении, которое в своем отступлении должно было принять войско. Малаша, которая, не спуская глаз, смотрела на то, что делалось перед ней, иначе понимала значение этого совета. Ей казалось, что дело было только в личной борьбе между «дедушкой» и «длиннополым», как она называла Бенигсена. Она видела, что они злились, когда говорили друг с другом, и в душе своей она держала сторону дедушки. В средине разговора она заметила быстрый лукавый взгляд, брошенный дедушкой на Бенигсена, и вслед за тем, к радости своей, заметила, что дедушка, сказав что то длиннополому, осадил его: Бенигсен вдруг покраснел и сердито прошелся по избе. Слова, так подействовавшие на Бенигсена, были спокойным и тихим голосом выраженное Кутузовым мнение о выгоде и невыгоде предложения Бенигсена: о переводе в ночи войск с правого на левый фланг для атаки правого крыла французов.
– Я, господа, – сказал Кутузов, – не могу одобрить плана графа. Передвижения войск в близком расстоянии от неприятеля всегда бывают опасны, и военная история подтверждает это соображение. Так, например… (Кутузов как будто задумался, приискивая пример и светлым, наивным взглядом глядя на Бенигсена.) Да вот хоть бы Фридландское сражение, которое, как я думаю, граф хорошо помнит, было… не вполне удачно только оттого, что войска наши перестроивались в слишком близком расстоянии от неприятеля… – Последовало, показавшееся всем очень продолжительным, минутное молчание.
Прения опять возобновились, но часто наступали перерывы, и чувствовалось, что говорить больше не о чем.
Во время одного из таких перерывов Кутузов тяжело вздохнул, как бы сбираясь говорить. Все оглянулись на него.
– Eh bien, messieurs! Je vois que c'est moi qui payerai les pots casses, [Итак, господа, стало быть, мне платить за перебитые горшки,] – сказал он. И, медленно приподнявшись, он подошел к столу. – Господа, я слышал ваши мнения. Некоторые будут несогласны со мной. Но я (он остановился) властью, врученной мне моим государем и отечеством, я – приказываю отступление.
Вслед за этим генералы стали расходиться с той же торжественной и молчаливой осторожностью, с которой расходятся после похорон.
Некоторые из генералов негромким голосом, совсем в другом диапазоне, чем когда они говорили на совете, передали кое что главнокомандующему.
Малаша, которую уже давно ждали ужинать, осторожно спустилась задом с полатей, цепляясь босыми ножонками за уступы печки, и, замешавшись между ног генералов, шмыгнула в дверь.
Отпустив генералов, Кутузов долго сидел, облокотившись на стол, и думал все о том же страшном вопросе: «Когда же, когда же наконец решилось то, что оставлена Москва? Когда было сделано то, что решило вопрос, и кто виноват в этом?»
– Этого, этого я не ждал, – сказал он вошедшему к нему, уже поздно ночью, адъютанту Шнейдеру, – этого я не ждал! Этого я не думал!
– Вам надо отдохнуть, ваша светлость, – сказал Шнейдер.
– Да нет же! Будут же они лошадиное мясо жрать, как турки, – не отвечая, прокричал Кутузов, ударяя пухлым кулаком по столу, – будут и они, только бы…


В противоположность Кутузову, в то же время, в событии еще более важнейшем, чем отступление армии без боя, в оставлении Москвы и сожжении ее, Растопчин, представляющийся нам руководителем этого события, действовал совершенно иначе.
Событие это – оставление Москвы и сожжение ее – было так же неизбежно, как и отступление войск без боя за Москву после Бородинского сражения.
Каждый русский человек, не на основании умозаключений, а на основании того чувства, которое лежит в нас и лежало в наших отцах, мог бы предсказать то, что совершилось.
Начиная от Смоленска, во всех городах и деревнях русской земли, без участия графа Растопчина и его афиш, происходило то же самое, что произошло в Москве. Народ с беспечностью ждал неприятеля, не бунтовал, не волновался, никого не раздирал на куски, а спокойно ждал своей судьбы, чувствуя в себе силы в самую трудную минуту найти то, что должно было сделать. И как только неприятель подходил, богатейшие элементы населения уходили, оставляя свое имущество; беднейшие оставались и зажигали и истребляли то, что осталось.
Сознание того, что это так будет, и всегда так будет, лежало и лежит в душе русского человека. И сознание это и, более того, предчувствие того, что Москва будет взята, лежало в русском московском обществе 12 го года. Те, которые стали выезжать из Москвы еще в июле и начале августа, показали, что они ждали этого. Те, которые выезжали с тем, что они могли захватить, оставляя дома и половину имущества, действовали так вследствие того скрытого (latent) патриотизма, который выражается не фразами, не убийством детей для спасения отечества и т. п. неестественными действиями, а который выражается незаметно, просто, органически и потому производит всегда самые сильные результаты.
«Стыдно бежать от опасности; только трусы бегут из Москвы», – говорили им. Растопчин в своих афишках внушал им, что уезжать из Москвы было позорно. Им совестно было получать наименование трусов, совестно было ехать, но они все таки ехали, зная, что так надо было. Зачем они ехали? Нельзя предположить, чтобы Растопчин напугал их ужасами, которые производил Наполеон в покоренных землях. Уезжали, и первые уехали богатые, образованные люди, знавшие очень хорошо, что Вена и Берлин остались целы и что там, во время занятия их Наполеоном, жители весело проводили время с обворожительными французами, которых так любили тогда русские мужчины и в особенности дамы.
Они ехали потому, что для русских людей не могло быть вопроса: хорошо ли или дурно будет под управлением французов в Москве. Под управлением французов нельзя было быть: это было хуже всего. Они уезжали и до Бородинского сражения, и еще быстрее после Бородинского сражения, невзирая на воззвания к защите, несмотря на заявления главнокомандующего Москвы о намерении его поднять Иверскую и идти драться, и на воздушные шары, которые должны были погубить французов, и несмотря на весь тот вздор, о котором нисал Растопчин в своих афишах. Они знали, что войско должно драться, и что ежели оно не может, то с барышнями и дворовыми людьми нельзя идти на Три Горы воевать с Наполеоном, а что надо уезжать, как ни жалко оставлять на погибель свое имущество. Они уезжали и не думали о величественном значении этой громадной, богатой столицы, оставленной жителями и, очевидно, сожженной (большой покинутый деревянный город необходимо должен был сгореть); они уезжали каждый для себя, а вместе с тем только вследствие того, что они уехали, и совершилось то величественное событие, которое навсегда останется лучшей славой русского народа. Та барыня, которая еще в июне месяце с своими арапами и шутихами поднималась из Москвы в саратовскую деревню, с смутным сознанием того, что она Бонапарту не слуга, и со страхом, чтобы ее не остановили по приказанию графа Растопчина, делала просто и истинно то великое дело, которое спасло Россию. Граф же Растопчин, который то стыдил тех, которые уезжали, то вывозил присутственные места, то выдавал никуда не годное оружие пьяному сброду, то поднимал образа, то запрещал Августину вывозить мощи и иконы, то захватывал все частные подводы, бывшие в Москве, то на ста тридцати шести подводах увозил делаемый Леппихом воздушный шар, то намекал на то, что он сожжет Москву, то рассказывал, как он сжег свой дом и написал прокламацию французам, где торжественно упрекал их, что они разорили его детский приют; то принимал славу сожжения Москвы, то отрекался от нее, то приказывал народу ловить всех шпионов и приводить к нему, то упрекал за это народ, то высылал всех французов из Москвы, то оставлял в городе г жу Обер Шальме, составлявшую центр всего французского московского населения, а без особой вины приказывал схватить и увезти в ссылку старого почтенного почт директора Ключарева; то сбирал народ на Три Горы, чтобы драться с французами, то, чтобы отделаться от этого народа, отдавал ему на убийство человека и сам уезжал в задние ворота; то говорил, что он не переживет несчастия Москвы, то писал в альбомы по французски стихи о своем участии в этом деле, – этот человек не понимал значения совершающегося события, а хотел только что то сделать сам, удивить кого то, что то совершить патриотически геройское и, как мальчик, резвился над величавым и неизбежным событием оставления и сожжения Москвы и старался своей маленькой рукой то поощрять, то задерживать течение громадного, уносившего его вместе с собой, народного потока.


Элен, возвратившись вместе с двором из Вильны в Петербург, находилась в затруднительном положении.
В Петербурге Элен пользовалась особым покровительством вельможи, занимавшего одну из высших должностей в государстве. В Вильне же она сблизилась с молодым иностранным принцем. Когда она возвратилась в Петербург, принц и вельможа были оба в Петербурге, оба заявляли свои права, и для Элен представилась новая еще в ее карьере задача: сохранить свою близость отношений с обоими, не оскорбив ни одного.
То, что показалось бы трудным и даже невозможным для другой женщины, ни разу не заставило задуматься графиню Безухову, недаром, видно, пользовавшуюся репутацией умнейшей женщины. Ежели бы она стала скрывать свои поступки, выпутываться хитростью из неловкого положения, она бы этим самым испортила свое дело, сознав себя виноватою; но Элен, напротив, сразу, как истинно великий человек, который может все то, что хочет, поставила себя в положение правоты, в которую она искренно верила, а всех других в положение виноватости.
В первый раз, как молодое иностранное лицо позволило себе делать ей упреки, она, гордо подняв свою красивую голову и вполуоборот повернувшись к нему, твердо сказала: