Яхья аль-Хади I
| Яхья аль-Хади I | |
| араб. الهادي الى الحق يحيى | |
| 1-й зейдитский имам Йемена 897 — 911 | |
|---|---|
| Предшественник: |
должность учреждена |
| Преемник: | |
| Личная информация | |
| Имя при рождении: |
Яхья ибн аль-Хусейн ибн аль-Касим ар-Расси |
| Отец: |
аль-Хусейн ибн аль-Касим ар-Расси |
Богословская деятельность | |
| Учителя: |
аль-Касим ар-Расси, Мадждуддин аль-Джили |
 Редактирование Викиданных | |
Аль-Хади иля-ль-Хакк Яхья (араб. الهادي الى الحق يحيى; 859, Медина — † 19.08.911, Саада, Йемен) — религиозный и политический лидер на Аравийском полуострове во в конце IX — начале X века. Он был первым зейдитским имамом правившим над частью Йемена в 897—911 годах. Основал династию Рассидов, которая правила в Йемене до 1962 года. Правовая школа хадавия, которая исходит от имама аль-Хади является авторитетной для зейдитов. До принятия почётного имени аль-Хади иля-ль-Хакк Яхья в 897 году, его звали Яхья ибн аль-Хусейн ибн аль-Касим ар-Расси (Яхья сын Хусейна, внук Касима родом из ар-Расси).
Содержание
Происхождение и школа
Яхья ибн аль-Хусейн ибн аль-Касим ар-Расси родился в Медине, будучи Сеидом, который вел свою родословную от Хасана, сына Али (а также косвенный внук Мохаммеда).[1] Его дед аль-Касим ар-Расси (умер в 860 году), который безуспешно пытался достичь политического руководства, владел имуществом близко от Мекки, в ар-Расс. Это место происхождения дало название династии ар-Расси, основанной Яхья.[2] Аль-Касим ар-Расси был главным организатором теологии и юриспруденции шиитского направления зейдитов, в чём также были последователями от Персии. Будучи зейдитом родом от Зейда ибн Али (умер в 740 году), второй сын четвёртого имама шиитов Зейн аль-Абидин, Яхья ибн аль-Хусейн ибн аль-Касим ар-Расси разработали теологию на основе учения своего деда, но дал ему более выраженный шиитский уклон. Его позиции были близки к современной школе мутазилитов в Ираке, в которых выражены разумность и рациональнсть мышления. Что касается имамата — он придерживался принципа Jarudi и осудил первых двух халифов, как узурпаторов.[3]
Появление в Йемене, провозглашение и служба имамом
В 893 году Яхья ибн аль-Хусейн ибн аль-Касим ар-Расси пришёл в Йемен из Хиджаза. Он пытается построить базу зейдитской власти в регионе. Его целью было избавить население от плохих религиозных практик и довести выгоду свей версии ислама. В это время низменность Тихама находилась под властью династии Зиядов (англ. Ziyadid dynasty) (819—1018), первоначально управляющей от имени аббасидских халифов. Во внутренних регионах Йемена, в Санаа с 847 года доминировала местная династия Яайфу (Banu Yu’fir).[4] Яхья достиг аш-Sharafah, находящийся на некотором расстоянии от Санаа, но затем был вынужден повернуть назад, так как не нашел восторженный прием на который надеялся. В 896 году некоторые племенные вожди из Саада и округа Хаулан (Khwlan) пригласил Яхья вернуться и примирить раздираемые друг друга кланы в Северном Йемене. В следующем 897 году он в очередной раз приехал из Хиджаза со своим дядей Мухаммедом и с другими родственниками. Он достиг Саада, где и был провозглашен имамом. Новый имам принял почетное имя аль-Хади иля-ль-Хакк Яхья. Источники изображают Яхья необычайно умным, физически сильным и благочестивым.[5] Новый правитель покорил Наджран, создав прочную базу среди племенных групп северного Йемена. Он принял большую осторожность, чтобы собирать налоги в соответствии с религиозными писаниями, в то же время избежать злоупотреблений и произвольного сбора налогов.[6] Управляющий в Санаа Абу'л-Атахия (Abu’l-Atahiyah) устал от Яфуридов и пригласил в 899 году аль-Хади иля-ль-Хакк Яхья, чтобы господствовать над городом, тем самым признав его статус имама. Аль-Хади иля-ль-Хакк Яхья прибыл в Санаа в 901 году. Он чеканил монеты и хутбы читались от его имени. Тем не менее, борьба вскоре вспыхнула и Санаа быстро перешла в руки правителя Абд аль-Кахир династии Яайфу. Племенные сторонники больного имама были ненадежными, и в конце концов, Аль-Хади иля-ль-Хакк Яхья оставил город в 902 году на произвол судьбы и был перенесён на носилках обратно в Саада. Новая экспедиция против Санаа в следующем году привела к новым поражением, и Мухаммед ибн Яхья, сын аль-Хади иля-ль-Хакк Яхья, был схвачен в плен полководцем Яфуридов.[7]
Смерть
По иронии судьбы имам аль-Хади иля-ль-Хакк Яхья в 906 году объединил усилия с правителем Асадом династии Яфуридов, в целях противодействия сторонникам Фатимидов (которые позже правили Египтом). Новый альянс вскоре оказалось хрупким. Санаа была взята сторонником Фатимидов лидером Али ибн аль-Фадль, который также доминировал над Тихамой и югом. Али ибн аль-Фадль вскоре отказался не только Фатимидов, но и от ислама. В конце концов, в 910 году, Яхья аль-Хади решил установить свою власть над Санаа ещё раз. Он вошел в город без особого оппозиционного сопротивления, но вскоре покинул его, оставив династии Яфуридов. В следующем 911 году имам аль-Хади иля-ль-Хакк Яхья умер в Саада. По некоторым данным, он был отравлен.[8] Его могила находится рядом с мечетью аль-Хади в Саада, которая назван в его честь и является одним из самых старых зданий исламского Йемена.[9] Яхья аль-Хади сменил его сын аль-Муртада Мухаммедом.[10]
Наследие
Хотя аль-Хади иля-ль-Хакк Яхья не всегда был успешным правителем, он произвел глубокое впечатление на племенные группы в йеменском высокогорье, успешно распространяя зейдитскую идеологию ислама — это фактически подтверждает, что зейдиты серьезно относились к введению Ислама в Йемене.[11] Лично у него была сила, мужество и религиозные знания, которые являются предпосылкой для имамата. Он участвовал в 70 сражениях, и как сообщается, был настолько сильным, что мог уничтожить печать на монете пальцами. Аль-Хади иля-ль-Хакк Яхья видел себя реставратором мусульманских убеждений, как видно из котировок его работ: «Я возродил Книгу Бога после того, как она погибла», или «Я возродил Книгу и Санна, которые были отклонены».[12] Религиозные учения Аль-Хади во многом были строги, придерживаясь юридической школы ханафитов. Он стремился к общине, где имам, как божественно назначенный лидер, обеспечивал духовное благосостояние народа. Например, он полагал, что женщины должны быть завуалированы, и солдат делится добычей в соответствии с Кораном. Он также пытался заставить зимми из Наджрана продать обратно землю, которую они купили в исламский период, но в конце концов изменил это решение.[2] Верующие Аль-Хади в северных горных районах не всегда были довольны строгому кодексу поведения, который имам пытался навязать. Те, кто пригласил его ожидали престижного посредника в их внутриплеменных конфликтах, а не того, кто пытался реализовать строгие исламские заповеди. Поэтому жизненный путь аль-Хэди (и его преемников) был турбулентным, так как он пытался дисциплинировать мятежные и по видимости греховные субъекты[13].
Напишите отзыв о статье "Яхья аль-Хади I"
Примечания
- ↑ The filiation is Muhammad the Prophet — Fatimah — al-Hasan — al-Hasan — Ibrahim — Isma’il — Ibrahim Tabataba — al-Qasim ar-Rassi — al-Husayn — al-Hadi ila’l-Haqq Yahya.
- ↑ 1 2 Encyclopaedia of Islam, Vol. II. Leiden 1913-36, p. 1126.
- ↑ Encyclopaedia of Islam, Vol. XI, Leiden 2002, p. 479, www.iis.ac.uk/view_article.asp?ContentID=113587
- ↑ R.B. Serjeant & R. Lewcock, San’a'; An Arabian Islamic City. London 1983, p. 55.
- ↑ Robert W. Stookey, Yemen; The Politics of the Yemen Arab Republic. Boulder 1978, p. 86.
- ↑ H.C. Kay, Yaman; Its Early Medieval History. London 1892, p. 315; Robert W. Stookey 1978, p. 88.
- ↑ R.B. Serjeant & R. Lewcock 1983, p. 56.
- ↑ H.C. Kay 1892, p. 315.
- ↑ Digital Library, archnet.org/library/sites/one-site.jsp?site_id=8581
- ↑ R.B. Serjeant & R. Lewcock 1983, p. 57.
- ↑ Ella Landau-Tasseron, 'Zaydi Imams as Restorers of Religion; Ihya and Tajdid in Zaydi Literature', Journal of Near Eastern Studies 49:3 1990, p. 257.
- ↑ Ella Landau-Tasseron, 1990, p. 256
- ↑ Robert W. Stookey 1978, p. 90-2.
Литература
| В Википедии есть портал «Йемен» |
- Рыжов К. В. Рассиды // Все монархи мира. Мусульманский Восток. VII—XV вв. — М. : Вече, 2004. — ISBN 5-94538-301-5.</span>
Отрывок, характеризующий Яхья аль-Хади I
– И я люблю ее, потому что у нее характер рассудительный – очень хороший. Вот другая ее сестра – одной фамилии, а совсем другое, и неприятный характер, и ума нет того, и эдакое, знаете?… Неприятно… А моя невеста… Вот будете приходить к нам… – продолжал Берг, он хотел сказать обедать, но раздумал и сказал: «чай пить», и, проткнув его быстро языком, выпустил круглое, маленькое колечко табачного дыма, олицетворявшее вполне его мечты о счастьи.Подле первого чувства недоуменья, возбужденного в родителях предложением Берга, в семействе водворилась обычная в таких случаях праздничность и радость, но радость была не искренняя, а внешняя. В чувствах родных относительно этой свадьбы были заметны замешательство и стыдливость. Как будто им совестно было теперь за то, что они мало любили Веру, и теперь так охотно сбывали ее с рук. Больше всех смущен был старый граф. Он вероятно не умел бы назвать того, что было причиной его смущенья, а причина эта была его денежные дела. Он решительно не знал, что у него есть, сколько у него долгов и что он в состоянии будет дать в приданое Вере. Когда родились дочери, каждой было назначено по 300 душ в приданое; но одна из этих деревень была уж продана, другая заложена и так просрочена, что должна была продаваться, поэтому отдать имение было невозможно. Денег тоже не было.
Берг уже более месяца был женихом и только неделя оставалась до свадьбы, а граф еще не решил с собой вопроса о приданом и не говорил об этом с женою. Граф то хотел отделить Вере рязанское именье, то хотел продать лес, то занять денег под вексель. За несколько дней до свадьбы Берг вошел рано утром в кабинет к графу и с приятной улыбкой почтительно попросил будущего тестя объявить ему, что будет дано за графиней Верой. Граф так смутился при этом давно предчувствуемом вопросе, что сказал необдуманно первое, что пришло ему в голову.
– Люблю, что позаботился, люблю, останешься доволен…
И он, похлопав Берга по плечу, встал, желая прекратить разговор. Но Берг, приятно улыбаясь, объяснил, что, ежели он не будет знать верно, что будет дано за Верой, и не получит вперед хотя части того, что назначено ей, то он принужден будет отказаться.
– Потому что рассудите, граф, ежели бы я теперь позволил себе жениться, не имея определенных средств для поддержания своей жены, я поступил бы подло…
Разговор кончился тем, что граф, желая быть великодушным и не подвергаться новым просьбам, сказал, что он выдает вексель в 80 тысяч. Берг кротко улыбнулся, поцеловал графа в плечо и сказал, что он очень благодарен, но никак не может теперь устроиться в новой жизни, не получив чистыми деньгами 30 тысяч. – Хотя бы 20 тысяч, граф, – прибавил он; – а вексель тогда только в 60 тысяч.
– Да, да, хорошо, – скороговоркой заговорил граф, – только уж извини, дружок, 20 тысяч я дам, а вексель кроме того на 80 тысяч дам. Так то, поцелуй меня.
Наташе было 16 лет, и был 1809 год, тот самый, до которого она четыре года тому назад по пальцам считала с Борисом после того, как она с ним поцеловалась. С тех пор она ни разу не видала Бориса. Перед Соней и с матерью, когда разговор заходил о Борисе, она совершенно свободно говорила, как о деле решенном, что всё, что было прежде, – было ребячество, про которое не стоило и говорить, и которое давно было забыто. Но в самой тайной глубине ее души, вопрос о том, было ли обязательство к Борису шуткой или важным, связывающим обещанием, мучил ее.
С самых тех пор, как Борис в 1805 году из Москвы уехал в армию, он не видался с Ростовыми. Несколько раз он бывал в Москве, проезжал недалеко от Отрадного, но ни разу не был у Ростовых.
Наташе приходило иногда к голову, что он не хотел видеть ее, и эти догадки ее подтверждались тем грустным тоном, которым говаривали о нем старшие:
– В нынешнем веке не помнят старых друзей, – говорила графиня вслед за упоминанием о Борисе.
Анна Михайловна, в последнее время реже бывавшая у Ростовых, тоже держала себя как то особенно достойно, и всякий раз восторженно и благодарно говорила о достоинствах своего сына и о блестящей карьере, на которой он находился. Когда Ростовы приехали в Петербург, Борис приехал к ним с визитом.
Он ехал к ним не без волнения. Воспоминание о Наташе было самым поэтическим воспоминанием Бориса. Но вместе с тем он ехал с твердым намерением ясно дать почувствовать и ей, и родным ее, что детские отношения между ним и Наташей не могут быть обязательством ни для нее, ни для него. У него было блестящее положение в обществе, благодаря интимности с графиней Безуховой, блестящее положение на службе, благодаря покровительству важного лица, доверием которого он вполне пользовался, и у него были зарождающиеся планы женитьбы на одной из самых богатых невест Петербурга, которые очень легко могли осуществиться. Когда Борис вошел в гостиную Ростовых, Наташа была в своей комнате. Узнав о его приезде, она раскрасневшись почти вбежала в гостиную, сияя более чем ласковой улыбкой.
Борис помнил ту Наташу в коротеньком платье, с черными, блестящими из под локон глазами и с отчаянным, детским смехом, которую он знал 4 года тому назад, и потому, когда вошла совсем другая Наташа, он смутился, и лицо его выразило восторженное удивление. Это выражение его лица обрадовало Наташу.
– Что, узнаешь свою маленькую приятельницу шалунью? – сказала графиня. Борис поцеловал руку Наташи и сказал, что он удивлен происшедшей в ней переменой.
– Как вы похорошели!
«Еще бы!», отвечали смеющиеся глаза Наташи.
– А папа постарел? – спросила она. Наташа села и, не вступая в разговор Бориса с графиней, молча рассматривала своего детского жениха до малейших подробностей. Он чувствовал на себе тяжесть этого упорного, ласкового взгляда и изредка взглядывал на нее.
Мундир, шпоры, галстук, прическа Бориса, всё это было самое модное и сomme il faut [вполне порядочно]. Это сейчас заметила Наташа. Он сидел немножко боком на кресле подле графини, поправляя правой рукой чистейшую, облитую перчатку на левой, говорил с особенным, утонченным поджатием губ об увеселениях высшего петербургского света и с кроткой насмешливостью вспоминал о прежних московских временах и московских знакомых. Не нечаянно, как это чувствовала Наташа, он упомянул, называя высшую аристократию, о бале посланника, на котором он был, о приглашениях к NN и к SS.
Наташа сидела всё время молча, исподлобья глядя на него. Взгляд этот всё больше и больше, и беспокоил, и смущал Бориса. Он чаще оглядывался на Наташу и прерывался в рассказах. Он просидел не больше 10 минут и встал, раскланиваясь. Всё те же любопытные, вызывающие и несколько насмешливые глаза смотрели на него. После первого своего посещения, Борис сказал себе, что Наташа для него точно так же привлекательна, как и прежде, но что он не должен отдаваться этому чувству, потому что женитьба на ней – девушке почти без состояния, – была бы гибелью его карьеры, а возобновление прежних отношений без цели женитьбы было бы неблагородным поступком. Борис решил сам с собою избегать встреч с Наташей, нo, несмотря на это решение, приехал через несколько дней и стал ездить часто и целые дни проводить у Ростовых. Ему представлялось, что ему необходимо было объясниться с Наташей, сказать ей, что всё старое должно быть забыто, что, несмотря на всё… она не может быть его женой, что у него нет состояния, и ее никогда не отдадут за него. Но ему всё не удавалось и неловко было приступить к этому объяснению. С каждым днем он более и более запутывался. Наташа, по замечанию матери и Сони, казалась по старому влюбленной в Бориса. Она пела ему его любимые песни, показывала ему свой альбом, заставляла его писать в него, не позволяла поминать ему о старом, давая понимать, как прекрасно было новое; и каждый день он уезжал в тумане, не сказав того, что намерен был сказать, сам не зная, что он делал и для чего он приезжал, и чем это кончится. Борис перестал бывать у Элен, ежедневно получал укоризненные записки от нее и всё таки целые дни проводил у Ростовых.
