Аль Рашид

Аль Рашид
Страна:	Джебель-Шаммар Джебель-Шаммар
Титулы:	амир
Основатель:	амир Абдаллах ибн Али аль-Рашид
Последний правитель:	амир Мухаммад ибн Талал аль-Рашид
Год основания:	1834

Ааль Рашид (араб. رشيد‎‎ آل‎‎‎) — династия амиров Джебель-Шаммара, правившая в 1834—1921 годах.

Происхождение и история династии

Род Ааль Рашид происходит из арабского племени Шаммар, входящего в племенную федерацию Бану Тайй' (Бану Тайи), переселившуюся на территорию Неджда во II веке до н. э. Впервые аль Рашиды заявили свои претензии на власть в Джебель-Шаммаре после разгрома египтянами Первого Саудовского государства в 1818 году. Потерпев поражение от правившего здесь рода аль-Али, братья Абдаллах и Убайд ибн Али аль-Рашид бежали в Эр-Рияд. Вступив в союз с правившими в Хиджазе египтянами, Абдаллаху и Убайду в 1834 году удалось захватить столицу Джебель-Шаммара г. Хаиль, а через год убить законного амира Салиха ибн Абд аль-Мухсина аль-Али. Придя к власти, аль-Рашиды незамедлительно признали себя вассалами саудитского амира Фейсала ибн Турки. Это вызвало недовольство противников Саудитов и в результате вторжения египтян в Неджд в 1837 г. они захватили Хаиль и отстранили амира Абдаллаха ибн Али от власти. Амиром был поставлен Иса бин Убайдаллах аль-Али, который в течение нескольких месяцев своего правления сумел вызвать такое недовольство своих подданных, что был изгнан ими. На престол вернулся Абдаллах аль-Рашид, который приютил у себя свергнутого египтянами амира Фейсала ибн Турки аль-Сауда. После возвращения Фейсала к власти в Эр-Рияде Абдаллах аль-Рашид принес ему вассальную присягу. Однако вассалитет аль-Рашидов Джебель-Шаммара был во многом номинальным — они были скорее союзниками Саудитов, чем вассалами. Союз двух семейств укреплялся династическими браками (старший сын Фейсала женился на дочери Абдаллаха, а старший сын Абдаллаха взял в жены дочь Фейсала). Амиру Абдаллаху I ибн Али в 1847 году наследовал его старший сын Талал (1847—1868), что стало нарушением арабской традиции наследования от брата к брату (брат Абдаллаха Убайд ибн Али был ещё жив). Амир Талал сохранял видимость вассалитета по отношению к Саудитам и регулярно направлял им дань. В отличие от них, Талал отличался религиозной терпимостью, облагая иноверцев большими налогами. Талал достроил замок Барзан, большую мечеть, торговый квартал, а также окружил Хаиль семиметровой стеной и вырыл множество общественных колодцев. В марте 1868 года у 45-летнего амира Талала произошел внезапный психологический срыв, приведший к самоубийству. Подданным было объявлено, что амир случайно выстрелил в себя, рассматривая новый пистолет.

Расцвет династии при амире Мухаммаде I

Неожиданное самоубийство Талала ибн Абдаллаха повлекло за собой первый период междоусобиц внутри клана Ааль Рашид. Наследовавший Талалу его брат Митаб I десять месяцев спустя был застрелен сыном Талала Бандаром прямо посреди заседания меджлиса во дворце Барзан (причём, по слухам, Бандар стрелял серебряной пулей). Сам Бандар через три года правления был убит своим дядей Мухаммадом ибн Абдаллахом. Опасаясь кровной мести, Мухаммад убил также четверых из пяти братьев Бандара, оставив в живых только малолетнего Наифа. Однако, несмотря на столь драматический приход к власти, амир Мухаммад I (1872—1897) запомнился тем, что именно его правление стало периодом расцвета Джебель-Шаммара и временем наибольшего могущества клана Ааль Рашид. Мухаммад ибн Абдаллах в период своего правления опирался на личную гвардию, а также египетских и турецких наемников. Его гвардия составляла из около 200 человек, из которых 20 самых надежных составляли его личную охрану. Многие гвардейцы по происхождению были бывшими рабами (абд). Из числа своих гвардейцев Мухаммад I назначал чиновников и военачальников. При Мухаммаде I шаммарцы осуществляли масштабную экспансию на Аравийском полуострове, чему способствовало ослабление раздираемого внутренними усобицами Второго Саудовского государства. В 1870-х годах были завоеваны Эль-Аль и селения в Вади Сирхан, затем провинция Эль-Касим. К аль-Рашидам переходили одна саудовская провинция за другой. В октябре 1887 года шаммарские войска вступили в Эр-Рияд, саудовский амир Абдалла ибн Фейсал в целях «обеспечения его безопасности» был отправлен в Хаиль, а шаммарским губернатором Эр-Рияда был поставлен военачальник Мухаммада I Салим ас-Субхан. Осенью 1889 года войска Мухаммада I совершили набег на Хиджаз. В январе 1891 года Мухаммад I повторно завоевал Эр-Рияд, где против него восстал Абд ар-Рахман ибн Фейсал аль-Сауд. После этого Мухаммад аль-Рашид укрепился в качестве бесспорного повелителя Центральной Аравии.

Закат государства аль-Рашидов

После смерти в 1897 году эмира Мухаммада ибн Абдуллаха начался закат государства Рашидидов. Ему наследовал племянник Абд ал-Азиз ар-Рашид (1897—1906), который был мужественным воином, но плохим политиком. За десять лет своего правления он растерял большую часть наследства, полученного от его дяди. В 1902 году саудовский принц Абд ал-Азиз занял Эр-Рияд и восстановил ваххабитское государство. Абд ал-Азиз ибн Митаб ар-Рашид был занят войной с Кувейтом и не сразу оценил серьезность этого поражения. Между Саудидами и Рашидидами началась длительная борьба за господство в Аравии. В 1904 году Саудиды совершили поход в глубь области Касима, захватили города Анайза и Бурайда. Абд ал-Азиз ар-Рашид обратился за помощью к приграничным турецким властям. Однако помощь не изменила ход войны. Летом 1904 года Саудиды нанесли поражение силам Рашидидов в битвах под Эль-Букайрией и Шунаной. В апреле 1906 года эмир Абд ал-Азиз ар-Рашид потерпел полное поражение в Касиме и погиб в сражении. Новым эмиром стал его старший сын Митаб II ибн Абд ал-Азиз, который заключил мир с Саудидами, признав все их захваты южнее Касима.

В декабре 1906 года эмир Митаб II и три его брата были убиты представителем боковой ветви Рашидидов Султаном ибн Хамудом (1906—1908). В январе 1908 года Султан был свергнут своим братом Саудом I и задушен в тюрьме. В том же году влиятельный клан ал-Субхан возвел на престол малолетнего брата убитого Митаба II — Сауда II (1908—1920). Он считался эмиром до 1920 года, хотя реальная власть принадлежала клану Субхан.

В марте 1920 года эмир Сауд ибн Абд ал-Азиз ар-Рашид был убит своим двоюродным братом Абдаллахом, которого, в свою очередь, застрелил один из слуг Сауда. В результате престол перешел к племяннику Сауда II Абдаллаху II. В апреле 1921 года возобновилась война с Саудидами. Шаммарские племена потерпели поражение, саудовские ваххабиты подступили к Хаилю и осадили столицу эмирата. Даже в этот критический момент распри среди Рашидидов не прекращались. Хаильская знать изгнала эмира Абдаллаха и провозгласила эмиром его двоюродного дядю Мухаммада ибн Талала. Он заключил мир с Саудидами. Но уже в августе 1921 года Хаиль был вторично осажден ваххабитами. Шаммарцам неоткуда было ждать помощи и через два месяца их положение сделалось безнадежным. Последний эмир Мухаммад ибн Талял сдался Саудидам и до самой своей смерти в 1954 году жил в качестве почетного пленника в Эр-Рияде. Территория Джемаль-Шаммара вошла в состав Саудовского государства.

Генеалогическое древо династии

Генеалогия правителей из рода Аль Рашид

Али Ааль Рашид

Абдаллах I амир 1834—1847

Убайд

Талал амир 1847—1868

Митаб I амир 1868—1869

Мухаммад I амир 1872—1897

Хамуд

Бандар амир 1869—1872

Наиф

Абд аль-Азиз амир 1897—1906

Султан амир 1907—1908

Сауд I амир 1908—1908

Фейсал

Талал

Митаб II амир 1906—1906

Сауд II амир 1908—1920

Абдаллах (уб. 1920)

Мухаммад II амир 1921—1921

Абдаллах II амир 1920—1921

Источники

• [www.allmonarchs.net/saudi_arabia/other/jebel-shammar.html Все монархи мира: Джебель-Шаммар]
• Рыжов К. В. Все монархи мира. Мусульманский Восток. XV—XX вв. — М.: Вече, 2004. — 544 с.
• Чарльз Даути (1888): Travels in Arabia Deserta.

Отрывок, характеризующий Аль Рашид

– Бей его!.. Пускай погибнет изменник и не срамит имя русского! – закричал Растопчин. – Руби! Я приказываю! – Услыхав не слова, но гневные звуки голоса Растопчина, толпа застонала и надвинулась, но опять остановилась.
– Граф!.. – проговорил среди опять наступившей минутной тишины робкий и вместе театральный голос Верещагина. – Граф, один бог над нами… – сказал Верещагин, подняв голову, и опять налилась кровью толстая жила на его тонкой шее, и краска быстро выступила и сбежала с его лица. Он не договорил того, что хотел сказать.
– Руби его! Я приказываю!.. – прокричал Растопчин, вдруг побледнев так же, как Верещагин.
– Сабли вон! – крикнул офицер драгунам, сам вынимая саблю.
Другая еще сильнейшая волна взмыла по народу, и, добежав до передних рядов, волна эта сдвинула переднии, шатая, поднесла к самым ступеням крыльца. Высокий малый, с окаменелым выражением лица и с остановившейся поднятой рукой, стоял рядом с Верещагиным.
– Руби! – прошептал почти офицер драгунам, и один из солдат вдруг с исказившимся злобой лицом ударил Верещагина тупым палашом по голове.
«А!» – коротко и удивленно вскрикнул Верещагин, испуганно оглядываясь и как будто не понимая, зачем это было с ним сделано. Такой же стон удивления и ужаса пробежал по толпе.
«О господи!» – послышалось чье то печальное восклицание.
Но вслед за восклицанием удивления, вырвавшимся У Верещагина, он жалобно вскрикнул от боли, и этот крик погубил его. Та натянутая до высшей степени преграда человеческого чувства, которая держала еще толпу, прорвалось мгновенно. Преступление было начато, необходимо было довершить его. Жалобный стон упрека был заглушен грозным и гневным ревом толпы. Как последний седьмой вал, разбивающий корабли, взмыла из задних рядов эта последняя неудержимая волна, донеслась до передних, сбила их и поглотила все. Ударивший драгун хотел повторить свой удар. Верещагин с криком ужаса, заслонясь руками, бросился к народу. Высокий малый, на которого он наткнулся, вцепился руками в тонкую шею Верещагина и с диким криком, с ним вместе, упал под ноги навалившегося ревущего народа.
Одни били и рвали Верещагина, другие высокого малого. И крики задавленных людей и тех, которые старались спасти высокого малого, только возбуждали ярость толпы. Долго драгуны не могли освободить окровавленного, до полусмерти избитого фабричного. И долго, несмотря на всю горячечную поспешность, с которою толпа старалась довершить раз начатое дело, те люди, которые били, душили и рвали Верещагина, не могли убить его; но толпа давила их со всех сторон, с ними в середине, как одна масса, колыхалась из стороны в сторону и не давала им возможности ни добить, ни бросить его.
«Топором то бей, что ли?.. задавили… Изменщик, Христа продал!.. жив… живущ… по делам вору мука. Запором то!.. Али жив?»
Только когда уже перестала бороться жертва и вскрики ее заменились равномерным протяжным хрипеньем, толпа стала торопливо перемещаться около лежащего, окровавленного трупа. Каждый подходил, взглядывал на то, что было сделано, и с ужасом, упреком и удивлением теснился назад.
«О господи, народ то что зверь, где же живому быть!» – слышалось в толпе. – И малый то молодой… должно, из купцов, то то народ!.. сказывают, не тот… как же не тот… О господи… Другого избили, говорят, чуть жив… Эх, народ… Кто греха не боится… – говорили теперь те же люди, с болезненно жалостным выражением глядя на мертвое тело с посиневшим, измазанным кровью и пылью лицом и с разрубленной длинной тонкой шеей.
Полицейский старательный чиновник, найдя неприличным присутствие трупа на дворе его сиятельства, приказал драгунам вытащить тело на улицу. Два драгуна взялись за изуродованные ноги и поволокли тело. Окровавленная, измазанная в пыли, мертвая бритая голова на длинной шее, подворачиваясь, волочилась по земле. Народ жался прочь от трупа.
В то время как Верещагин упал и толпа с диким ревом стеснилась и заколыхалась над ним, Растопчин вдруг побледнел, и вместо того чтобы идти к заднему крыльцу, у которого ждали его лошади, он, сам не зная куда и зачем, опустив голову, быстрыми шагами пошел по коридору, ведущему в комнаты нижнего этажа. Лицо графа было бледно, и он не мог остановить трясущуюся, как в лихорадке, нижнюю челюсть.
– Ваше сиятельство, сюда… куда изволите?.. сюда пожалуйте, – проговорил сзади его дрожащий, испуганный голос. Граф Растопчин не в силах был ничего отвечать и, послушно повернувшись, пошел туда, куда ему указывали. У заднего крыльца стояла коляска. Далекий гул ревущей толпы слышался и здесь. Граф Растопчин торопливо сел в коляску и велел ехать в свой загородный дом в Сокольниках. Выехав на Мясницкую и не слыша больше криков толпы, граф стал раскаиваться. Он с неудовольствием вспомнил теперь волнение и испуг, которые он выказал перед своими подчиненными. «La populace est terrible, elle est hideuse, – думал он по французски. – Ils sont сошше les loups qu'on ne peut apaiser qu'avec de la chair. [Народная толпа страшна, она отвратительна. Они как волки: их ничем не удовлетворишь, кроме мяса.] „Граф! один бог над нами!“ – вдруг вспомнились ему слова Верещагина, и неприятное чувство холода пробежало по спине графа Растопчина. Но чувство это было мгновенно, и граф Растопчин презрительно улыбнулся сам над собою. „J'avais d'autres devoirs, – подумал он. – Il fallait apaiser le peuple. Bien d'autres victimes ont peri et perissent pour le bien publique“, [У меня были другие обязанности. Следовало удовлетворить народ. Много других жертв погибло и гибнет для общественного блага.] – и он стал думать о тех общих обязанностях, которые он имел в отношении своего семейства, своей (порученной ему) столице и о самом себе, – не как о Федоре Васильевиче Растопчине (он полагал, что Федор Васильевич Растопчин жертвует собою для bien publique [общественного блага]), но о себе как о главнокомандующем, о представителе власти и уполномоченном царя. „Ежели бы я был только Федор Васильевич, ma ligne de conduite aurait ete tout autrement tracee, [путь мой был бы совсем иначе начертан,] но я должен был сохранить и жизнь и достоинство главнокомандующего“.
Слегка покачиваясь на мягких рессорах экипажа и не слыша более страшных звуков толпы, Растопчин физически успокоился, и, как это всегда бывает, одновременно с физическим успокоением ум подделал для него и причины нравственного успокоения. Мысль, успокоившая Растопчина, была не новая. С тех пор как существует мир и люди убивают друг друга, никогда ни один человек не совершил преступления над себе подобным, не успокоивая себя этой самой мыслью. Мысль эта есть le bien publique [общественное благо], предполагаемое благо других людей.
Для человека, не одержимого страстью, благо это никогда не известно; но человек, совершающий преступление, всегда верно знает, в чем состоит это благо. И Растопчин теперь знал это.
Он не только в рассуждениях своих не упрекал себя в сделанном им поступке, но находил причины самодовольства в том, что он так удачно умел воспользоваться этим a propos [удобным случаем] – наказать преступника и вместе с тем успокоить толпу.
«Верещагин был судим и приговорен к смертной казни, – думал Растопчин (хотя Верещагин сенатом был только приговорен к каторжной работе). – Он был предатель и изменник; я не мог оставить его безнаказанным, и потом je faisais d'une pierre deux coups [одним камнем делал два удара]; я для успокоения отдавал жертву народу и казнил злодея».
Приехав в свой загородный дом и занявшись домашними распоряжениями, граф совершенно успокоился.
Через полчаса граф ехал на быстрых лошадях через Сокольничье поле, уже не вспоминая о том, что было, и думая и соображая только о том, что будет. Он ехал теперь к Яузскому мосту, где, ему сказали, был Кутузов. Граф Растопчин готовил в своем воображении те гневные в колкие упреки, которые он выскажет Кутузову за его обман. Он даст почувствовать этой старой придворной лисице, что ответственность за все несчастия, имеющие произойти от оставления столицы, от погибели России (как думал Растопчин), ляжет на одну его выжившую из ума старую голову. Обдумывая вперед то, что он скажет ему, Растопчин гневно поворачивался в коляске и сердито оглядывался по сторонам.
Сокольничье поле было пустынно. Только в конце его, у богадельни и желтого дома, виднелась кучки людей в белых одеждах и несколько одиноких, таких же людей, которые шли по полю, что то крича и размахивая руками.
Один вз них бежал наперерез коляске графа Растопчина. И сам граф Растопчин, и его кучер, и драгуны, все смотрели с смутным чувством ужаса и любопытства на этих выпущенных сумасшедших и в особенности на того, который подбегал к вим.
Шатаясь на своих длинных худых ногах, в развевающемся халате, сумасшедший этот стремительно бежал, не спуская глаз с Растопчина, крича ему что то хриплым голосом и делая знаки, чтобы он остановился. Обросшее неровными клочками бороды, сумрачное и торжественное лицо сумасшедшего было худо и желто. Черные агатовые зрачки его бегали низко и тревожно по шафранно желтым белкам.
– Стой! Остановись! Я говорю! – вскрикивал он пронзительно и опять что то, задыхаясь, кричал с внушительными интонациями в жестами.
Он поравнялся с коляской и бежал с ней рядом.
– Трижды убили меня, трижды воскресал из мертвых. Они побили каменьями, распяли меня… Я воскресну… воскресну… воскресну. Растерзали мое тело. Царствие божие разрушится… Трижды разрушу и трижды воздвигну его, – кричал он, все возвышая и возвышая голос. Граф Растопчин вдруг побледнел так, как он побледнел тогда, когда толпа бросилась на Верещагина. Он отвернулся.
– Пош… пошел скорее! – крикнул он на кучера дрожащим голосом.