Нуссимбаум, Лео

Лев Абрамович Нусенбаум
Lew Nussimbaum
Лев Нусенбаум в восточном наряде
Имя при рождении:	Лев Абрамович Нусенбаум
Псевдонимы:	Курбан Саид, Лео Эссад-Бей, Эссад-Бей, Мохаммед Эссад Бей, Эссад-Бей Нусимбаум, Лео Мохаммед Эссад-Бей Нуссимбаум, Лео Э. Б. Нуссимбаум
Дата рождения:	20 октября 1905(1905-10-20)
Место рождения:	Киев, Российская империя
Дата смерти:	27 августа 1942(1942-08-27) (36 лет)
Место смерти:	Позитано, Кампания, Италия
Род деятельности:	писатель, журналист, мистификатор
Жанр:	биография, беллетристика
Язык произведений:	немецкий

Лев Абрамович Нусенбаум (также Нуссенбаум и Нусимбаум, в эмиграции — Нуссимбаум, нем. Leo Essad-Bey Nussimbaum; 20 октября 1905, Киев, Российская империя — 27 августа 1942, Позитано, Италия) — немецкий писатель, журналист и мистификатор, автор не менее 16 книг, в том числе повести «Али и Нино». Публиковался как под собственным именем, так и под псевдонимами Мохаммед Эссад Бей (Mohammed Essad Bey), Курбан Саид (Kurban Said) и другими.

Его книга «Али и Нино», начиная с американской публикации 1970 года, переиздавалась общим тиражом 11 миллионов экземпляров, переведена на 27 языков и в последние годы считается классикой литературы Азербайджана.

Биография

Ранние годы

Лев Абрамович Нусенбаум родился в 1905 году в Киеве в семье купца второй гильдии и вскоре нефтяного магната из Тифлиса Абрама Львовича (Лейбушевича) Нусенбаума (1873—1941) и его жены Баси Давидовны (Берты Давыдовны, в девичестве Слуцкиной), иудейского вероисповедания. В годовалом возрасте был перевезён в Баку, где его отец занялся нефтеперегонкой. Рано остался без матери, покончившей с собой 16 февраля 1911 года. Отец, А. Л. Нусенбаум (родом из Малороссии, в зрелые годы гражданин Тифлиса, где женился в 1904 году, за год до рождения сына), в 1908 году основал в Баку собственную фирму — «Товарищество под фирмою „Бинагадинский нефтепровод А. Л. Нусенбаум и К-о“».

В журнале «Мир литературы» в статье «История моей жизни» Эссад Бей пишет:

Я родился во время первой забастовки русских железнодорожников, посреди степи, соединявшей Европу с Азией, когда моя мать возвращалась из Цюриха, где располагался штаб русских революционеров, в свой дом в Баку. В день, когда русский царь обещал русским Конституцию.

С 1914 до 1920 года Лев Нусенбаум учился в русскоязычной Бакинской мужской гимназии № 2. Немецкому языку обучался с детства под руководством гувернантки из балтийских немцев (фрау Alice Melanie Schulte, 1868—1954). В 1920 году, не закончив гимназии, вместе с семьёй переехал в Грузию, затем в Турцию и Францию, а оттуда 4 сентября 1921 года в Берлин. В Берлине закончил Семинарию восточных языков в Университете Фридриха-Вильгельма (1923—1925), специализируясь на турецком и арабском языках. Уже в 1922 году в университетских документах впервые официально зафиксировано новое имя будущего писателя: Эссад Бей Нусимбаум (Essad Bey Nousimbaoum, Эссад — по-арабски Лев); в обыденной жизни он продолжал именовать себя Лео (Leo). Последующие книги были написаны от лица Эссад Бея сына Ибрагима (дословный перевод реального имени Лев Абрамович), рождённого 20 октября 1905 года в «степи между Европой и Азией» и выпускника Бакинской мужской гимназии (реальные данные, в официальных документах местом рождения Нусенбаума был указан Киев).

Литературная деятельность

Публиковаться начал в 1926 году в журнале «Die literarische Welt» (Литературный мир) и нескольких других периодических изданиях, занимаясь лишь публицистикой. Первоначально писал под собственным именем (в варианте Лев Нуссенбаум), затем псевдонимом Мохаммед Эссад Бей, вариант которого — Лео Эссад-Бей (Leo Essad-Bey) — после принятия Нусенбаумом ислама (1926, по другим данным — 13 августа 1922) стал им повсеместно использоваться и в жизни. Его произведения пользовались большим успехом в Веймарской республике, были переведены на 12 европейских языков и уже к 30 годам им были изданы 16 книг экзотической беллетристики, публицистики и биографий Сталинa (1931), Николая II (1935), Резы Пехлеви (1936), кайзера Вильгельма (1937, на английском языке под именем его друга, американского поэта и публициста профашистского толка Георга (Джорджа) Сильвестра Вирека, George Sylvester Viereck) и Ленина (1937, опубликована на итальянском языке). Наибольшей известностью среди беллетрических трудов пользовались романы автобиографического характера «Кровь и нефть на Востоке» (Blut und Öl im Orient, 1929) и «Двенадцать секретов Кавказа» (1930).

7 марта 1932 года писатель женился на дочери крупного обувного магната еврейского происхождения, совладельца пражской обувной фабрики «Bat’a» и чехословацкого дипломата Вальтера Лёвендаля (Walter Loewendahl) поэтессе Эрике Лёвендаль (в замужестве — Эрика Эссад-Бей, род. 1911), после прихода к власти нацистов поселившись в Вене. В 1935 году с женой и её родителями уехал в США, жил в Лос-Анджелесе и Нью-Йорке. В 1937 году после шумного бракоразводного процесса писателя покинула жена, вскоре вышедшая замуж за австрийского литератора Рене Фюлёпа-Мёллера (их роман начался ещё во время замужества Эрики), что широко освещалось в прессе и наложило тяжёлый отпечаток на душевное состояние Нусенбаума. В том же году он возвратился в Европу один и вновь поселился в Вене. Пытаясь как-то заработать на жизнь и обойти запрет на публикацию, наложенный германским правительством на евреев в числе прочих расовых законов, писатель оформил новый псевдоним Курбан Саид на свою знакомую, баронессу Эльфриду фон Эренфельс, тоже новообращённую в ислам. С баронессой и её мужем, этнографом Умаром (Рольфом) фон Эренфельсом, Лев Нусенбаум познакомился в 1933 году, после своего переезда в Вену. Под этим псевдонимом были опубликованы два романа — «Али и Нино» (Ali Und Nino, 1937) и «Девушка из Золотого Рога» (Das Mädchen vom goldenen Horn или Die Prinzessin vom goldenen Horn, 1938), последний — беллетризованная биография его бакинской гувернантки из балтийских немцев фрау Алис Шульте.

После аншлюсса Австрии Германией весной 1938 года ему удалось при помощи Эзры Паунда через Швейцарию перебраться в Италию, куда он прибыл в конце того же года и где его друзья надеялись сделать его официальным биографом Муссолини. Однако там уже тоже готовились расовые законы и смертельно больной Нусенбаум поселился в маленьком итальянском городке Позитано, где и умер в нищете и одиночестве в возрасте 36 лет от осложнений (гангрены обеих ног), связанных с болезнью Рейно, которой он страдал на протяжении последних лет. Отцу писателя покинуть Германию не удалось, 5 марта 1941 года он был депортирован в гетто польского местечка Модлиборжице и погиб в концлагере Треблинка.

Роман «Али и Нино» был впервые издан в 1937 году в Вене под авторством Курбан Саида. Первое итальянское издание появилось в 1944 году под названием «Али Хан» и за авторством Мохаммеда Эссада Бея (первого псевдонима Л. А. Нусенбаума); в этом издании Нино именовалась Эрикой — по имени реальной жены Нусенбаума.

Споры вокруг псевдонима

В Азербайджане имеют хождение различные версии по поводу авторства романа «Али и Нино». Одна версия утверждает, что «Курбан Саид» — псевдоним азербайджанского советского писателя, публициста и дипломата Юсифа Везира Чеменземинли, что было зафиксировано решением Союза писателей Азербайджана. Другая версия утверждает, что этот псевдоним, равно как и авторство романа, принадлежит некоему Мухаммеду Асад-беку, эмигрировавшему на Запад после большевистской революции; по этой версии он же является автором книг «Кровь и нефть на востоке», «Златовласая» и «Сталин».

Американский журналист Том Рейс занялся данной темой в 1991 году и нашёл неопровержимые документы, связывающие Курбан Саида с Львом Нуссимбаумом. Результаты расследования, исторические документы, включающие дневниковые записи для автобиографического романа «Человек, ничего не знавший о любви», письма к издателям и многолетнюю переписку с Пимой Андрея (Pima Andreae) были им опубликованы в книге «The Orientalist: Solving the mystery of a strange and dangerous life» (Ориенталист. Тайны одной загадочной и исполненной опасностей жизни), изданной крупнейшим англоязычным издательством Random House (Random House) в США в 2005 году (в Великобритании вышла в издательстве Chatto & Windus) и отмеченной многочисленными международными премиями. Книга стала бестселлером и была переведена на 14 языков, в том числе русский, немецкий, французский, итальянский, норвежский, греческий, нидерландский, сербский, португальский, чешский, польский, иврит и испанский языки (готовятся издания ещё на нескольких языках). Это на сегодняшний день наиболее полная биография Л. А. Нусенбаума, однако в 2005 году азербайджанским историком-исследователем Рафиком Сафаровым в Государственном Историческом архиве Азербайджанской Республики были найдены уникальные документы о детских и школьных годах Льва Нусенбаума в Баку, его семье, а также документы о жизни и коммерческой деятельности в начале XX века в Баку и Азербайджане его отца — нефтепромышленника А. Л. Нусенбаума (подробная публикация об открытии — бакинская газета «Эхо» за 20 октября 2007 года).

Спектакль по роману «Али и Нино» был поставлен в Баку в 2007 году в альтернативном Творческом центре молодёжи режиссёром Эльвином Мирзоевым.

Документальный биографический фильм о Льве Нусенбауме готовится к прокату режиссёром Ральфом Маршалеком (Ralf Marschalleck). В создании фильма приняли участие исследователи и переводчики творческого наследия писателя из Германии и Азербайджана, а также его двоюродный брат Наум Хермон (Naoum Hermont, Париж).

Библиография

• Кровь и нефть на Востоке (1929, Штутгарт: Густав Гипиенхоер; переиздана на английском языке как «Blood and Oil in the Orient» в 2008 году)
• 12 секретов Кавказа (1930, Берлин; переиздана на английском языке как «Twelve Secrets in the Caucasus» в 2008 году)
• Сталин: Карьера фанатика (1931)
• Кавказ. Горы, народы, история (1931, Штутгарт)
• Белая Россия. Люди без отечества (1932)
• ОГПУ: Заговор против мира (1932)
• Россия на распутье (1933, Берлин)
• Жидкое золото (1933)
• Николай II: Пленник пурпура (1935)
• Аллах Велик. Закат и восход исламского мира (1936, совместно с Вольфгангом фон Вайслем)
• Мухаммед (1936, Берлин)
• Ленин (1937)
• Али и Нино. История любви (1937, множество переизданий)
• Реза Шах — предводитель, падишах, реформатор (1938)
• Золото (1938)
• Девушка из Золотого Рога (1938, переиздана на английском языке в Overlook Press, 2001, ISBN 1-58567-173-8)
• Любовь и Нефть. Мануэла (1938)

Ссылки

• [yusif-vezir.narod.ru/meqale/Sharkta_petrol_ve_kan_muellif.html Кто автор произведения «Кровь и нефть на востоке» — рассказ руководителя азербайджанской общины Берлина Хилала Мунши, напечатанный в газете «Berliner Tribun»-на азерб. языке]
• [www.echo-az.com/archive/2007_10/1674/kultura01.shtml О Бакинской жизни Льва Нуссимбаума, открытие в Национальном архиве историка Рафика Сафарова]
• [www.booknik.ru/context/?id=17421 Три имени Льва Нуссимбаума]
• [nashvek.media-az.com/229/antrakt.html Трогательная и красивая история]
• [www.azeribook.com/proza/kurban_said/kurban_said.htm Али и Нино и др. произведения]
• [www.centrasia.ru/newsA.php4?st=1097306940 Кто же автор «Али и Нино»? Роман о нации «бакинцев»]
• [magazines.russ.ru/inostran/2001/10/courier.html О Л. Нуссимбауме и романе Али и Нино в «Иностранной литературе»]
• [www.azer.com/aiweb/categories/magazine/ai122_folder/122_articles/122_suleymanov_elin.html Детские фотографии Л. А. Нусенбаума, обнаруженные в Баку]
• [1.bp.blogspot.com/_J8sOUH1t7HQ/RxEht0ZGWBI/AAAAAAAAAzw/Gkk-OEkMjqo/s1600-h/lev.nussimbaum%27s.report.card.2.jpg Табельный лист Л. А. Нуссенбаума в Бакинской мужской гимназии № 2 (1918)]
• [www.umweltfilm.de/images/2008_flyer_essad_bey(2).pdf Надгробный памятник и прижизненная фотография Льва Нусенбаума]

Литература

• Who Wrote Azerbaijan’s Most Famous Novel — Ali and Nino? Azerbaijan International, Vol. 15:2-4. 366 pages, available [azer.com/aiweb/categories/magazine/ai152_folder/152_pdf/152_pdf_english/ai_152_index_eng.pdf in English] [azer.com/aiweb/categories/magazine/ai152_folder/152_pdf/152_pdf_azeri/ai_152_index_az.pdf or Azeri.]
• Tom Reiss The Orientalist: Solving the Mystery of a Strange and Dangerous Life (Ориенталист: Разгадка мистерии странной и опасной жизни, на английском языке), Нью-Йорк: Random House, 2005, ISBN 1-4000-6265-9 ([www.theorientalist.info/ Официальный вебсайт книги]).
• Tom Reiss The Orientalist: In Search of a Man Caught between East and West (Ориенталист: В поисках человека, застрявшего между Востоком и Западом), Лондон: Chatto & Windus, 2005.
• Tom Reiss The Orientalist: The Many Lives of Lev Nussimbaum (Ориенталист: Несколько жизней Льва Нуссимбаума), Нью-Йорк: Random House, 2006.
• Том Риис Ориенталист. М.: Ad Marginem, 2013.
• Radhia Shukrullah. Über den Autor: Kurban Said alias Lev Nussimbaum alias Muhammed Essad Bey. In: Said, Kurban: Das Mädchen vom Goldenen Horn. Frankfurt am Main: H. J. Maurer 2009, S. 261.

Отрывок, характеризующий Нуссимбаум, Лео

– Что же вы не служите, дядюшка?
– Служил, да бросил. Не гожусь, чистое дело марш, я ничего не разберу. Это ваше дело, а у меня ума не хватит. Вот насчет охоты другое дело, это чистое дело марш! Отворите ка дверь то, – крикнул он. – Что ж затворили! – Дверь в конце коридора (который дядюшка называл колидор) вела в холостую охотническую: так называлась людская для охотников. Босые ноги быстро зашлепали и невидимая рука отворила дверь в охотническую. Из коридора ясно стали слышны звуки балалайки, на которой играл очевидно какой нибудь мастер этого дела. Наташа уже давно прислушивалась к этим звукам и теперь вышла в коридор, чтобы слышать их яснее.
– Это у меня мой Митька кучер… Я ему купил хорошую балалайку, люблю, – сказал дядюшка. – У дядюшки было заведено, чтобы, когда он приезжает с охоты, в холостой охотнической Митька играл на балалайке. Дядюшка любил слушать эту музыку.
– Как хорошо, право отлично, – сказал Николай с некоторым невольным пренебрежением, как будто ему совестно было признаться в том, что ему очень были приятны эти звуки.
– Как отлично? – с упреком сказала Наташа, чувствуя тон, которым сказал это брат. – Не отлично, а это прелесть, что такое! – Ей так же как и грибки, мед и наливки дядюшки казались лучшими в мире, так и эта песня казалась ей в эту минуту верхом музыкальной прелести.
– Еще, пожалуйста, еще, – сказала Наташа в дверь, как только замолкла балалайка. Митька настроил и опять молодецки задребезжал Барыню с переборами и перехватами. Дядюшка сидел и слушал, склонив голову на бок с чуть заметной улыбкой. Мотив Барыни повторился раз сто. Несколько раз балалайку настраивали и опять дребезжали те же звуки, и слушателям не наскучивало, а только хотелось еще и еще слышать эту игру. Анисья Федоровна вошла и прислонилась своим тучным телом к притолке.
– Изволите слушать, – сказала она Наташе, с улыбкой чрезвычайно похожей на улыбку дядюшки. – Он у нас славно играет, – сказала она.
– Вот в этом колене не то делает, – вдруг с энергическим жестом сказал дядюшка. – Тут рассыпать надо – чистое дело марш – рассыпать…
– А вы разве умеете? – спросила Наташа. – Дядюшка не отвечая улыбнулся.
– Посмотри ка, Анисьюшка, что струны то целы что ль, на гитаре то? Давно уж в руки не брал, – чистое дело марш! забросил.
Анисья Федоровна охотно пошла своей легкой поступью исполнить поручение своего господина и принесла гитару.
Дядюшка ни на кого не глядя сдунул пыль, костлявыми пальцами стукнул по крышке гитары, настроил и поправился на кресле. Он взял (несколько театральным жестом, отставив локоть левой руки) гитару повыше шейки и подмигнув Анисье Федоровне, начал не Барыню, а взял один звучный, чистый аккорд, и мерно, спокойно, но твердо начал весьма тихим темпом отделывать известную песню: По у ли и ице мостовой. В раз, в такт с тем степенным весельем (тем самым, которым дышало всё существо Анисьи Федоровны), запел в душе у Николая и Наташи мотив песни. Анисья Федоровна закраснелась и закрывшись платочком, смеясь вышла из комнаты. Дядюшка продолжал чисто, старательно и энергически твердо отделывать песню, изменившимся вдохновенным взглядом глядя на то место, с которого ушла Анисья Федоровна. Чуть чуть что то смеялось в его лице с одной стороны под седым усом, особенно смеялось тогда, когда дальше расходилась песня, ускорялся такт и в местах переборов отрывалось что то.
– Прелесть, прелесть, дядюшка; еще, еще, – закричала Наташа, как только он кончил. Она, вскочивши с места, обняла дядюшку и поцеловала его. – Николенька, Николенька! – говорила она, оглядываясь на брата и как бы спрашивая его: что же это такое?
Николаю тоже очень нравилась игра дядюшки. Дядюшка второй раз заиграл песню. Улыбающееся лицо Анисьи Федоровны явилось опять в дверях и из за ней еще другие лица… «За холодной ключевой, кричит: девица постой!» играл дядюшка, сделал опять ловкий перебор, оторвал и шевельнул плечами.
– Ну, ну, голубчик, дядюшка, – таким умоляющим голосом застонала Наташа, как будто жизнь ее зависела от этого. Дядюшка встал и как будто в нем было два человека, – один из них серьезно улыбнулся над весельчаком, а весельчак сделал наивную и аккуратную выходку перед пляской.
– Ну, племянница! – крикнул дядюшка взмахнув к Наташе рукой, оторвавшей аккорд.
Наташа сбросила с себя платок, который был накинут на ней, забежала вперед дядюшки и, подперши руки в боки, сделала движение плечами и стала.
Где, как, когда всосала в себя из того русского воздуха, которым она дышала – эта графинечка, воспитанная эмигранткой француженкой, этот дух, откуда взяла она эти приемы, которые pas de chale давно бы должны были вытеснить? Но дух и приемы эти были те самые, неподражаемые, не изучаемые, русские, которых и ждал от нее дядюшка. Как только она стала, улыбнулась торжественно, гордо и хитро весело, первый страх, который охватил было Николая и всех присутствующих, страх, что она не то сделает, прошел и они уже любовались ею.
Она сделала то самое и так точно, так вполне точно это сделала, что Анисья Федоровна, которая тотчас подала ей необходимый для ее дела платок, сквозь смех прослезилась, глядя на эту тоненькую, грациозную, такую чужую ей, в шелку и в бархате воспитанную графиню, которая умела понять всё то, что было и в Анисье, и в отце Анисьи, и в тетке, и в матери, и во всяком русском человеке.
– Ну, графинечка – чистое дело марш, – радостно смеясь, сказал дядюшка, окончив пляску. – Ай да племянница! Вот только бы муженька тебе молодца выбрать, – чистое дело марш!
– Уж выбран, – сказал улыбаясь Николай.
– О? – сказал удивленно дядюшка, глядя вопросительно на Наташу. Наташа с счастливой улыбкой утвердительно кивнула головой.
– Еще какой! – сказала она. Но как только она сказала это, другой, новый строй мыслей и чувств поднялся в ней. Что значила улыбка Николая, когда он сказал: «уж выбран»? Рад он этому или не рад? Он как будто думает, что мой Болконский не одобрил бы, не понял бы этой нашей радости. Нет, он бы всё понял. Где он теперь? подумала Наташа и лицо ее вдруг стало серьезно. Но это продолжалось только одну секунду. – Не думать, не сметь думать об этом, сказала она себе и улыбаясь, подсела опять к дядюшке, прося его сыграть еще что нибудь.
Дядюшка сыграл еще песню и вальс; потом, помолчав, прокашлялся и запел свою любимую охотническую песню.
Как со вечера пороша
Выпадала хороша…
Дядюшка пел так, как поет народ, с тем полным и наивным убеждением, что в песне все значение заключается только в словах, что напев сам собой приходит и что отдельного напева не бывает, а что напев – так только, для складу. От этого то этот бессознательный напев, как бывает напев птицы, и у дядюшки был необыкновенно хорош. Наташа была в восторге от пения дядюшки. Она решила, что не будет больше учиться на арфе, а будет играть только на гитаре. Она попросила у дядюшки гитару и тотчас же подобрала аккорды к песне.
В десятом часу за Наташей и Петей приехали линейка, дрожки и трое верховых, посланных отыскивать их. Граф и графиня не знали где они и крепко беспокоились, как сказал посланный.
Петю снесли и положили как мертвое тело в линейку; Наташа с Николаем сели в дрожки. Дядюшка укутывал Наташу и прощался с ней с совершенно новой нежностью. Он пешком проводил их до моста, который надо было объехать в брод, и велел с фонарями ехать вперед охотникам.
– Прощай, племянница дорогая, – крикнул из темноты его голос, не тот, который знала прежде Наташа, а тот, который пел: «Как со вечера пороша».
В деревне, которую проезжали, были красные огоньки и весело пахло дымом.
– Что за прелесть этот дядюшка! – сказала Наташа, когда они выехали на большую дорогу.
– Да, – сказал Николай. – Тебе не холодно?
– Нет, мне отлично, отлично. Мне так хорошо, – с недоумением даже cказала Наташа. Они долго молчали.
Ночь была темная и сырая. Лошади не видны были; только слышно было, как они шлепали по невидной грязи.
Что делалось в этой детской, восприимчивой душе, так жадно ловившей и усвоивавшей все разнообразнейшие впечатления жизни? Как это всё укладывалось в ней? Но она была очень счастлива. Уже подъезжая к дому, она вдруг запела мотив песни: «Как со вечера пороша», мотив, который она ловила всю дорогу и наконец поймала.
– Поймала? – сказал Николай.
– Ты об чем думал теперь, Николенька? – спросила Наташа. – Они любили это спрашивать друг у друга.
– Я? – сказал Николай вспоминая; – вот видишь ли, сначала я думал, что Ругай, красный кобель, похож на дядюшку и что ежели бы он был человек, то он дядюшку всё бы еще держал у себя, ежели не за скачку, так за лады, всё бы держал. Как он ладен, дядюшка! Не правда ли? – Ну а ты?
– Я? Постой, постой. Да, я думала сначала, что вот мы едем и думаем, что мы едем домой, а мы Бог знает куда едем в этой темноте и вдруг приедем и увидим, что мы не в Отрадном, а в волшебном царстве. А потом еще я думала… Нет, ничего больше.
– Знаю, верно про него думала, – сказал Николай улыбаясь, как узнала Наташа по звуку его голоса.
– Нет, – отвечала Наташа, хотя действительно она вместе с тем думала и про князя Андрея, и про то, как бы ему понравился дядюшка. – А еще я всё повторяю, всю дорогу повторяю: как Анисьюшка хорошо выступала, хорошо… – сказала Наташа. И Николай услыхал ее звонкий, беспричинный, счастливый смех.
– А знаешь, – вдруг сказала она, – я знаю, что никогда уже я не буду так счастлива, спокойна, как теперь.
– Вот вздор, глупости, вранье – сказал Николай и подумал: «Что за прелесть эта моя Наташа! Такого другого друга у меня нет и не будет. Зачем ей выходить замуж, всё бы с ней ездили!»
«Экая прелесть этот Николай!» думала Наташа. – А! еще огонь в гостиной, – сказала она, указывая на окна дома, красиво блестевшие в мокрой, бархатной темноте ночи.


Граф Илья Андреич вышел из предводителей, потому что эта должность была сопряжена с слишком большими расходами. Но дела его всё не поправлялись. Часто Наташа и Николай видели тайные, беспокойные переговоры родителей и слышали толки о продаже богатого, родового Ростовского дома и подмосковной. Без предводительства не нужно было иметь такого большого приема, и отрадненская жизнь велась тише, чем в прежние годы; но огромный дом и флигеля всё таки были полны народом, за стол всё так же садилось больше человек. Всё это были свои, обжившиеся в доме люди, почти члены семейства или такие, которые, казалось, необходимо должны были жить в доме графа. Таковы были Диммлер – музыкант с женой, Иогель – танцовальный учитель с семейством, старушка барышня Белова, жившая в доме, и еще многие другие: учителя Пети, бывшая гувернантка барышень и просто люди, которым лучше или выгоднее было жить у графа, чем дома. Не было такого большого приезда как прежде, но ход жизни велся тот же, без которого не могли граф с графиней представить себе жизни. Та же была, еще увеличенная Николаем, охота, те же 50 лошадей и 15 кучеров на конюшне, те же дорогие подарки в именины, и торжественные на весь уезд обеды; те же графские висты и бостоны, за которыми он, распуская всем на вид карты, давал себя каждый день на сотни обыгрывать соседям, смотревшим на право составлять партию графа Ильи Андреича, как на самую выгодную аренду.
Граф, как в огромных тенетах, ходил в своих делах, стараясь не верить тому, что он запутался и с каждым шагом всё более и более запутываясь и чувствуя себя не в силах ни разорвать сети, опутавшие его, ни осторожно, терпеливо приняться распутывать их. Графиня любящим сердцем чувствовала, что дети ее разоряются, что граф не виноват, что он не может быть не таким, каким он есть, что он сам страдает (хотя и скрывает это) от сознания своего и детского разорения, и искала средств помочь делу. С ее женской точки зрения представлялось только одно средство – женитьба Николая на богатой невесте. Она чувствовала, что это была последняя надежда, и что если Николай откажется от партии, которую она нашла ему, надо будет навсегда проститься с возможностью поправить дела. Партия эта была Жюли Карагина, дочь прекрасных, добродетельных матери и отца, с детства известная Ростовым, и теперь богатая невеста по случаю смерти последнего из ее братьев.
Графиня писала прямо к Карагиной в Москву, предлагая ей брак ее дочери с своим сыном и получила от нее благоприятный ответ. Карагина отвечала, что она с своей стороны согласна, что всё будет зависеть от склонности ее дочери. Карагина приглашала Николая приехать в Москву.
Несколько раз, со слезами на глазах, графиня говорила сыну, что теперь, когда обе дочери ее пристроены – ее единственное желание состоит в том, чтобы видеть его женатым. Она говорила, что легла бы в гроб спокойной, ежели бы это было. Потом говорила, что у нее есть прекрасная девушка на примете и выпытывала его мнение о женитьбе.
В других разговорах она хвалила Жюли и советовала Николаю съездить в Москву на праздники повеселиться. Николай догадывался к чему клонились разговоры его матери, и в один из таких разговоров вызвал ее на полную откровенность. Она высказала ему, что вся надежда поправления дел основана теперь на его женитьбе на Карагиной.
– Что ж, если бы я любил девушку без состояния, неужели вы потребовали бы, maman, чтобы я пожертвовал чувством и честью для состояния? – спросил он у матери, не понимая жестокости своего вопроса и желая только выказать свое благородство.
– Нет, ты меня не понял, – сказала мать, не зная, как оправдаться. – Ты меня не понял, Николинька. Я желаю твоего счастья, – прибавила она и почувствовала, что она говорит неправду, что она запуталась. – Она заплакала.
– Маменька, не плачьте, а только скажите мне, что вы этого хотите, и вы знаете, что я всю жизнь свою, всё отдам для того, чтобы вы были спокойны, – сказал Николай. Я всем пожертвую для вас, даже своим чувством.
Но графиня не так хотела поставить вопрос: она не хотела жертвы от своего сына, она сама бы хотела жертвовать ему.
– Нет, ты меня не понял, не будем говорить, – сказала она, утирая слезы.
«Да, может быть, я и люблю бедную девушку, говорил сам себе Николай, что ж, мне пожертвовать чувством и честью для состояния? Удивляюсь, как маменька могла мне сказать это. Оттого что Соня бедна, то я и не могу любить ее, думал он, – не могу отвечать на ее верную, преданную любовь. А уж наверное с ней я буду счастливее, чем с какой нибудь куклой Жюли. Пожертвовать своим чувством я всегда могу для блага своих родных, говорил он сам себе, но приказывать своему чувству я не могу. Ежели я люблю Соню, то чувство мое сильнее и выше всего для меня».
Николай не поехал в Москву, графиня не возобновляла с ним разговора о женитьбе и с грустью, а иногда и озлоблением видела признаки всё большего и большего сближения между своим сыном и бесприданной Соней. Она упрекала себя за то, но не могла не ворчать, не придираться к Соне, часто без причины останавливая ее, называя ее «вы», и «моя милая». Более всего добрая графиня за то и сердилась на Соню, что эта бедная, черноглазая племянница была так кротка, так добра, так преданно благодарна своим благодетелям, и так верно, неизменно, с самоотвержением влюблена в Николая, что нельзя было ни в чем упрекнуть ее.
Николай доживал у родных свой срок отпуска. От жениха князя Андрея получено было 4 е письмо, из Рима, в котором он писал, что он уже давно бы был на пути в Россию, ежели бы неожиданно в теплом климате не открылась его рана, что заставляет его отложить свой отъезд до начала будущего года. Наташа была так же влюблена в своего жениха, так же успокоена этой любовью и так же восприимчива ко всем радостям жизни; но в конце четвертого месяца разлуки с ним, на нее начинали находить минуты грусти, против которой она не могла бороться. Ей жалко было самое себя, жалко было, что она так даром, ни для кого, пропадала всё это время, в продолжение которого она чувствовала себя столь способной любить и быть любимой.
В доме Ростовых было невесело.


Пришли святки, и кроме парадной обедни, кроме торжественных и скучных поздравлений соседей и дворовых, кроме на всех надетых новых платьев, не было ничего особенного, ознаменовывающего святки, а в безветренном 20 ти градусном морозе, в ярком ослепляющем солнце днем и в звездном зимнем свете ночью, чувствовалась потребность какого нибудь ознаменования этого времени.