Асемическое письмо

Асемическое письмо — семантический тип письма, не подразумевающий употребление слов. Понятие асемии происходит из психопатологии и означает неспособность понимать любые символы или знаки (в отечественной медицинской симптомологии асемия не закреплена и подменяется более узким понятием афазии — потери способности к чтению). В широком смысле, «асемический», значит — «лишенный специфического семантического содержания (содержимого)».

Теория асемического письма

К асемическому письму могут быть отнесены любые нечитаемые записи, авторские системы письменности (коды, «шифровки»), примитивные проявления способности писать (наскальная живопись, каракули, детские рисунки и т. д.). В настоящее время формируется тенденция понимания асемического письма не в качестве предлитературного подражания письменности, а в качестве постлитературного способа выражения.

В некоторых случаях в асемическое письмо включаются пиктограммы и идеограммы, начертание которых намекает на их содержание.

Асемическое письмо не может быть воспроизведено вербально. Форма асемического письма приближается к «книжному» тексту, однако это сходство во многом мнимое. Асемическое письмо каллиграфично и его смысл определяется восприятием и интуицией читателя, в отличие от читабельного текста, воспринимаемого посредством соотнесения со стереотипными формами.

Случаи асемии часто встречаются в произведениях авангардных художников (от футуристов до наших дней), наследуя обширные традиции каллиграфии и примитивного письма.

Асемическое письмо в России и на постсоветском пространстве

На сегодняшний день в России нет художников, целенаправленно занимающихся асемическим письмом. Однако есть художники, творчество которых с ним напрямую связано. Это Виктор Николаев, российско-германский художник, с начала 90-х работающий в стиле "абстракной каллиграфии" , Нина Миндадзе, в начале 2000-х сделавшая большую серию асемических работ, попавших в международные каталоги, в том числе в виртуальную галерею асемического искусства «The New Post-Literate» [thenewpostliterate.blogspot.ru/2015/12/5-asemic-works-from-nina-mindadze.html" ] Известна также группа "Бункер", основатель которой Григор Микаэлян, с группой художников-нонконформистов создавал свою асемическую каллиграфию ещё до распада Советского Союза. Из западных визуальных артистов в России относительно известны асемические художники Майкл Джейкобсон, Тим Гейз, Дэвид Широ, Валерий Шерстяной, Аманда Стюарт, работы которых опубликованы в журналах [slova.name «Слова»] и [drugpolushar.narod2.ru/ «Другое полушарие»]. В последнее время, однако, асемическое письмо часто встречается в визуальном творчестве русских художников и поэтов - Светы Литвак, Эдуарда Кулемина, Евгения В. Харитонова, живущей в Англии Елены Поповой. В Белоруссии несколько проектов с асемическим письмом можно найти у поэтов - [archive.is/20121225145649/yakizdat.livejournal.com/59396.html Юлия Ильющенко] и [tae-ateh.livejournal.com/ Екатерины Самигулиной].

Первая выставка асемического письма в России прошла с 17 апреля по 1 мая 2010 года в г. Смоленске (кураторы - Глеб Коломиец, Инна Кириллова). В экспозицию вошли работы 19 художников из восьми стран: Тима Гейза (Австралия), Рида Альтемуса (США), Джима Лефтвича (США), Жана-Кристофа Жакоттино (Франция), Дианы Магаллон (Мексика), Сату Кайкконен (Финляндия) и др. На "Первой международной выставке абстрактной каллиграфии" (куратор - Алексей Мелёшкин) [www.zverevcenter.ru/index.php/actions/item/22-nicolaev ] прошедшей в 2016 году в Зверевском центре современного искусства [www.zverevcenter.ru/ ], были представлены работы Виктора Николаева, Григора Микаэляна, Нины Миндадзе. В пространстве выставки проходили эксперименты по трансформации поэтического слова в абстрактный визуальный образ с участием поэтов Светы Литвак, Николая Байтова, Андрея Чемоданова и других [www.zverevcenter.ru/index.php/actions/item/23-eksperiment ].

См. также

• Визуальная поэзия

• Мишо, Анри

• Леттризм

• Рукопись Войнича

• Codex Seraphinianus

Внешние ссылки

• [www.asemic.net/ Журнал асемического искусства «Asemic magazine»] (англ.)
• [thenewpostliterate.blogspot.com/ Виртуальная галерея асемического искусства «The New Post-Literate»] (англ.)
• [www.scribd.com/doc/30488056/The-First-Asemic-Exhibit-in-Russia-2010 Каталог Первой выставки асемического письма в России]  (рус.)  (англ.)

Отрывок, характеризующий Асемическое письмо

Коновницын тотчас понял, что привезенное известие имело большую важность и что нельзя медлить. Хорошо ли, дурно ли это было, он не думал и не спрашивал себя. Его это не интересовало. На все дело войны он смотрел не умом, не рассуждением, а чем то другим. В душе его было глубокое, невысказанное убеждение, что все будет хорошо; но что этому верить не надо, и тем более не надо говорить этого, а надо делать только свое дело. И это свое дело он делал, отдавая ему все свои силы.
Петр Петрович Коновницын, так же как и Дохтуров, только как бы из приличия внесенный в список так называемых героев 12 го года – Барклаев, Раевских, Ермоловых, Платовых, Милорадовичей, так же как и Дохтуров, пользовался репутацией человека весьма ограниченных способностей и сведений, и, так же как и Дохтуров, Коновницын никогда не делал проектов сражений, но всегда находился там, где было труднее всего; спал всегда с раскрытой дверью с тех пор, как был назначен дежурным генералом, приказывая каждому посланному будить себя, всегда во время сраженья был под огнем, так что Кутузов упрекал его за то и боялся посылать, и был так же, как и Дохтуров, одной из тех незаметных шестерен, которые, не треща и не шумя, составляют самую существенную часть машины.
Выходя из избы в сырую, темную ночь, Коновницын нахмурился частью от головной усилившейся боли, частью от неприятной мысли, пришедшей ему в голову о том, как теперь взволнуется все это гнездо штабных, влиятельных людей при этом известии, в особенности Бенигсен, после Тарутина бывший на ножах с Кутузовым; как будут предлагать, спорить, приказывать, отменять. И это предчувствие неприятно ему было, хотя он и знал, что без этого нельзя.
Действительно, Толь, к которому он зашел сообщить новое известие, тотчас же стал излагать свои соображения генералу, жившему с ним, и Коновницын, молча и устало слушавший, напомнил ему, что надо идти к светлейшему.


Кутузов, как и все старые люди, мало спал по ночам. Он днем часто неожиданно задремывал; но ночью он, не раздеваясь, лежа на своей постели, большею частию не спал и думал.
Так он лежал и теперь на своей кровати, облокотив тяжелую, большую изуродованную голову на пухлую руку, и думал, открытым одним глазом присматриваясь к темноте.
С тех пор как Бенигсен, переписывавшийся с государем и имевший более всех силы в штабе, избегал его, Кутузов был спокойнее в том отношении, что его с войсками не заставят опять участвовать в бесполезных наступательных действиях. Урок Тарутинского сражения и кануна его, болезненно памятный Кутузову, тоже должен был подействовать, думал он.
«Они должны понять, что мы только можем проиграть, действуя наступательно. Терпение и время, вот мои воины богатыри!» – думал Кутузов. Он знал, что не надо срывать яблоко, пока оно зелено. Оно само упадет, когда будет зрело, а сорвешь зелено, испортишь яблоко и дерево, и сам оскомину набьешь. Он, как опытный охотник, знал, что зверь ранен, ранен так, как только могла ранить вся русская сила, но смертельно или нет, это был еще не разъясненный вопрос. Теперь, по присылкам Лористона и Бертелеми и по донесениям партизанов, Кутузов почти знал, что он ранен смертельно. Но нужны были еще доказательства, надо было ждать.
«Им хочется бежать посмотреть, как они его убили. Подождите, увидите. Все маневры, все наступления! – думал он. – К чему? Все отличиться. Точно что то веселое есть в том, чтобы драться. Они точно дети, от которых не добьешься толку, как было дело, оттого что все хотят доказать, как они умеют драться. Да не в том теперь дело.
И какие искусные маневры предлагают мне все эти! Им кажется, что, когда они выдумали две три случайности (он вспомнил об общем плане из Петербурга), они выдумали их все. А им всем нет числа!»
Неразрешенный вопрос о том, смертельна или не смертельна ли была рана, нанесенная в Бородине, уже целый месяц висел над головой Кутузова. С одной стороны, французы заняли Москву. С другой стороны, несомненно всем существом своим Кутузов чувствовал, что тот страшный удар, в котором он вместе со всеми русскими людьми напряг все свои силы, должен был быть смертелен. Но во всяком случае нужны были доказательства, и он ждал их уже месяц, и чем дальше проходило время, тем нетерпеливее он становился. Лежа на своей постели в свои бессонные ночи, он делал то самое, что делала эта молодежь генералов, то самое, за что он упрекал их. Он придумывал все возможные случайности, в которых выразится эта верная, уже свершившаяся погибель Наполеона. Он придумывал эти случайности так же, как и молодежь, но только с той разницей, что он ничего не основывал на этих предположениях и что он видел их не две и три, а тысячи. Чем дальше он думал, тем больше их представлялось. Он придумывал всякого рода движения наполеоновской армии, всей или частей ее – к Петербургу, на него, в обход его, придумывал (чего он больше всего боялся) и ту случайность, что Наполеон станет бороться против него его же оружием, что он останется в Москве, выжидая его. Кутузов придумывал даже движение наполеоновской армии назад на Медынь и Юхнов, но одного, чего он не мог предвидеть, это того, что совершилось, того безумного, судорожного метания войска Наполеона в продолжение первых одиннадцати дней его выступления из Москвы, – метания, которое сделало возможным то, о чем все таки не смел еще тогда думать Кутузов: совершенное истребление французов. Донесения Дорохова о дивизии Брусье, известия от партизанов о бедствиях армии Наполеона, слухи о сборах к выступлению из Москвы – все подтверждало предположение, что французская армия разбита и сбирается бежать; но это были только предположения, казавшиеся важными для молодежи, но не для Кутузова. Он с своей шестидесятилетней опытностью знал, какой вес надо приписывать слухам, знал, как способны люди, желающие чего нибудь, группировать все известия так, что они как будто подтверждают желаемое, и знал, как в этом случае охотно упускают все противоречащее. И чем больше желал этого Кутузов, тем меньше он позволял себе этому верить. Вопрос этот занимал все его душевные силы. Все остальное было для него только привычным исполнением жизни. Таким привычным исполнением и подчинением жизни были его разговоры с штабными, письма к m me Stael, которые он писал из Тарутина, чтение романов, раздачи наград, переписка с Петербургом и т. п. Но погибель французов, предвиденная им одним, было его душевное, единственное желание.