Асикага Такаудзи

Асикага Такаудзи
足利尊氏
Годы жизни
Дата рождения	1305(1305)
Дата смерти	7 июня 1358(1358-06-07)
Должности
Сёгунат	Муромати
Годы правления	1338—1358
Род и родственники
Род	Асикага
Жёны
Законная жена	неизвестно

Асикага Такаудзи (яп. 足利尊氏; 1305 — 7 июня 1358) — основатель и первый сёгун сёгуната Муромати. Правил с 1338 по 1358 годы. Старший брат Асикаги Тадаёси. Один из организаторов свержения Камакурского правительства, участник движения за восстановление «прямого императорского правления». Несоответствия с императором и политические амбиции привели к расколу монаршего двора на Северную и Южную династии и основания нового самурайского правительства в Киото. Большую часть жизни провёл в постоянных войнах за объединение Японии под своей властью.

Биография

Молодые годы

Асикага Такаудзи родился в 1305 году (3 год Каген) и был вторым сыном в семье Асикаги Садаудзи (1273—1331), гокэнина Камакурского сёгуната, личного вассала правящего сёгунского дома. Место рождения Такаудзи неизвестно. Существует три теории. Согласно первой, будущий сёгун родился во владении Уэсуги, современный город Аябе префектуры Киото. По второй местом рождения Такаудзи была Камакура. Последняя теория подчёркивает, что он родился во владении Асикаги, что в одноименном городе Асикага префектуры Тотиги.

Поскольку старший брат Такаудзи умер в раннем возрасте, молодой Асикага был провозглашён наследником рода. Во время церемонии совершеннолетия он взял себе имя «Такаудзи» (高氏), получив один иероглиф «така» (高) от имени тогдашнего сиккэна, реального правителя сёгуната, Ходзё Такатоки. В 1319 году, женившись на Токо, дочерью «рокухарского инспектора» Ходзё Хисатоки, 15-летний Такаудзи получил от императорского дома 5-й ранг и титул «начальника министерства управления» (яп. 治部大輔 дзибу дайсукэ).

В 1331 году вспыхнула «война годов Гэнко». Император Го-Дайго решил свергнуть ненавистный Камакурский Сёгунат и поднял против него войска в городке Касаги. Для подавления этого выступления самурайское правительство отправило армию во главе с Осараги Саданао и Асикага Такаудзи. Восстание было подавлено, а мятежный монарх сослан на отдалённые острова Оки. Новым императором избрали Когэна. Два года спустя Такаудзи был повышен в ранге на одну ступень за заслуги в подавлении бунта.

Свержение Камакурского сёгуната

В феврале 1333 года экс-император Го-Дайго смог бежать с места ссылки и, прибыв в провинцию Хоки, снова собрал войска. Для их уничтожения Камакурский сёгунат вторично послал армию под командованием 29-летнего Асикаги Такаудзи. Последний, находясь на подступах к столице, получил от экс-императора повеление перейти на сторону восставших в святилище Синомура Хатиман-гу провинции Тамба. Под лозунгами «возрождения рода Минамото» и «свержение семьи узурпаторов Ходзё», Асикага развернул свои силы против сёгуната. На эти призывы сразу же откликнулась местная самурайская знать, уже десятки лет страдавшая от политического и экономического беспорядка. Вместе с силами Акамацу Норимуры и Тигусы Тадааки, Такаудзи уничтожил сёгунатовский институт «рокухарского инспектора» в Киото и установил там своё управленческое ведомство. Этим поступком он завоевал немалую популярность среди японских военных.

Между тем, на востоке Японии также вспыхнуло восстание. Нитта Ёсисада, обладатель провинции Кодзуке, повернул войска против сёгуната и, ворвавшись в Камакуру, уничтожил самурайское правительство и вырезал почти всех членов правящего рода Ходзё. Амбициозный Такаудзи хотел предотвратить рост авторитета Нитты, а потому после падения Камакуры заставил прибыть его в столицу. Этим была продемонстрирована мощь власти Асикаги, которой повиновались даже вельможи Восточной Японии.

Реставрация Кэмму

С уничтожением Камакурского сёгуната началась эпоха прямого императорского правления, так называемая «Реставрация Кэмму». Экс-император Го-Дайго, который прибыл в столицу в июне 1333 года, вернул себе монарший титул и раздал награды своим приспешникам. Такаудзи, как «первый вассал трона», был отмечен особым образом — его повысили до 4 ранга, назначили «левым командиром гвардии» (左兵衛督) и передали под его контроль немалое количество владений по всей Японии. Император даровал ему от своего личного имени «Такахару» (尊治) иероглиф «така» (尊), приблизив тем самым к принцам монаршей крови.

Однако не все желания Такаудзи были выполнены. Он хотел получить от двора должность «Великого сёгуна — завоевателя варваров» и стать де-юре лидером Всеяпонского самурайства. Вместо этого Такаудзи предоставили почётный, но формальный титул простого сёгуна северного правительства (鎮守府將軍), а на должность «Большого сёгуна» назначили главу столичных аристократов принца Моринагу. Это вызвало недовольство Асикаги. Он сохранил своё управленческое ведомство в столице и начал постепенно собирать под свою руку провинциальных самураев. Обеспокоенный такими действиями принц Моринага доложил императору Го-Дайго, что Такаудзи готовит восстание. Монарх учёл это и, опасаясь бунта, отстранил последнего от участия в новосозданных органах власти.

Хотя Такаудзи не дали возможности стать членом императорского правительства, его авторитет и количество сторонников как среди военных, так и чиновников двора, неустанно росли. 5 января 1334 (1 года Кемму) он получил высокий 3 ранг, а в августе его вассалы и союзники во главе с помощником Ко Моронао возглавили судебные ведомства страны. Через месяц Такаудзи был назначен на должность императорского советника, чем укрепил свои позиции при дворе. В ноябре, оказывая давление на императора, он арестовал своего главного оппонента, принца Моринагу, который организовал неудачное покушение на его жизнь. Принц был отправлен в Камакуру, провинциальным правительством которой фактически руководил младший брат Такаудзи, Асикага Тадаёси. После поражения Моринаги главным противником Такаудзи в центральном руководстве стал самурайский лидер Нитта Ёсисада.

В июне 1335 года (2 году Кэмму) остатки разбитого рода Ходзё, бывших руководителей Камакурского сёгуната, во главе с Ходзё Токиюки подняли восстание против действующей власти в провинции Синано и в июле того же года захватили Камакуру. В этой ситуации Такаудзи потребовал от императора назначить его «тайсёгуном» и отправить на подавление бунта. Но монарх предоставил эту должность своему сыну, принцу Нариёси, боясь усиления влияния военных.

Видя, что центральная власть игнорирует его, Такаудзи самовольно отправился с войском на восток страны для обуздания восставших, проигнорировав приказ императора оставаться в столице. Последний был заинтересован в уничтожении отрядов Ходзё, а потому волей-неволей сместил своего сына и назначил на пост сёгуна Асикагу, предоставив его силам статус правительственной армии. Прибыв в регион Канто, Такаудзи объединился с частями своего брата Асикаги Тадаёси и в битве на реке Сагамигава разбил основные подразделения мятежников. Эта победа позволила ему взять Камакуру в августе 1335 года. Захватив город, который на протяжении нескольких веков был символом центральной самурайской власти, Такаудзи решил создать новый сёгунат под своим началом.

Путь к власти

Император подозревал, что новый сёгун собирается восстановить старую самурайскую систему управления, которая ограничивала в правах монарха и столичную аристократию. Чтобы укротить Такаудзи, Го-Дайго предоставил ему второй чиновничий ранг за заслуги в подавлении бунтарей и требовал немедленно вернуться в Киото. Однако ослушавшись установок своего брата, Асикага остался в Камакуре. Стремясь стать всеяпонским лидером самураев, он решил расправиться со своими политическими оппонентами.

В ноябре 1335 от имени сёгуна и хозяина Камакуры Такаудзи издал призыв ко всем военнослужащим Японии начать карательный поход против Нитты Ёсисады — «главного столичного интригана». Однако киотоский двор, членом которого был Нитта, расценил этот шаг как антиправительственное выступление. Император лишил Такаудзи всех наград и титулов. Против Асикаги были высланы экспедиционное войско во главе с Китабатаке Акиие и Нитта Ёсисадой.

Некоторое время Такаудзи был занят подготовкой к войне в Камакуре, однако узнав, что союзническая армия его брата Асикаги Тадаёси потерпела поражение от наступающих монарших сил, он выступил им навстречу с основным войском. В битве при Хаконэ-Такэносита императорские войска под руководством Нитты потерпели поражение. Воспользовавшись ситуацией, Такаудзи стремглав направился на запад и в январе 1336 (3 года Кэмму) захватил Киото. У священной горы Хиэй он разбил силы действующего монарха Го-Дайго.

Освоив столицу, Такаудзи смыл с себя имя «врага императорского двора». Помог ему в этом экс-император Когэн, представитель родовой ветви Дзимёин, традиционно соперничавший за трон с веткой Дайкакудзи. Представителем последней был изгнанный действующий император Го-Дайго.

Однако триумф Асикаги длился недолго. Через месяц в Киото прибыла роялистская армия Северной Японии под командованием Китабатакэ Акииэ, которая разбила его войска. Такаудзи был вынужден бежать на запад страны. Там, благодаря поддержке экс-императора, он уничтожил в битве при Татарахаме местную оппозицию и приобрёл популярность среди самураев регионов Тюгоку, Сикоку и Кюсю.

Восстановив свои силы и заручившись военной помощью западно-японской знати, Асикага отправился походом на Киото. 6 мая 1336 в битве при Минатогаве он разбил основные части роялистской армии во главе с Ниттой Ёсисадой и Кусуноки Масасигэ. В начале июня, окончательно ликвидировав остатки правительственных войск в столичном регионе, Такаудзи вторично стал обладателем Киото. Напуганный император Го-Дайго сбежал в монастырь Энряку на горе Хиэй, но впоследствии подписал мир. По условиям мира, он отрекался от престола и признавал новым монархом Японии принца Ютахиро, младшего брата экс-императора Когэна и представителя оппозиционной ветви Дзимёин. Самого Го-Дайго посадили под домашний арест.

В июле 1336 года принц Ютахиро вступил на трон под именем императора Комэя. За пять месяцев ему были переданы монаршие регалии — священные зеркало, меч и яшма, которыми обладал предыдущий правитель Го-Дайго. 7 ноября 1336 года, после церемонии передачи регалий, Такаудзи провозгласил 17 пунктов «Положения лет Кэмму» (建武式目), которые стали его политической программой по созданию нового самурайского правительства.

Однако планы Асикаги были разрушены непредвиденным событием. В декабре того же года бывший монарх Го-Дайго смог вырваться из под ареста и скрыться в области Ёсино. Он провозгласил себя «настоящим императором», заявив, что регалии, переданные месяц назад принцу Ютахиро, были подделкой.

Таким образом, с начала 1337 года в Японии начался период существования двух династий — северной в Киото во главе с императором Комэем и южной в Ёсино во главе с императором Го-Дайго. Такаудзи принял сторону первой и начал готовиться к новой войне.

На посту сёгуна

Основные силы Асикаги были брошены против военного оплота Южной династии — властителя провинции Этидзэн Нитты Ёсисады. В марте 1337 (4 года Кэмму) один из советников Такаудзи, Ко Мороясу, захватил на вражеской территории ключевую крепость Канагасаки. Нитта спасся бегством, а остальные защитники замка совершили самоубийство. Принц Цунэёси был схвачен живьём, а принц Такаёси покончил с собой. Через пять месяцев тяжёлых боёв погиб и сам Нитта Ёсисада, который попал в засаду, спеша на помощь осаждённым в замке Фудзисима.

В мае 1338 (1 года Рякуо) армия Такаудзи встретилась с войсками Южного двора под руководством ещё одного влиятельного полководца, властителя провинции Муцу, Китабатакэ Акииэ. В битве при бухте Ураиси, недалеко от города Сакаи, силы Асикаги одержали молниеносную победу, а вражеский полководец погиб.

В июле 1338 года за заслуги в свержении «врагов императора» Северный двор назначил Такаудзи на должность сэйи тайсёгуна (яп. 征夷大将軍 сэйи тайсё:гун, «великий сёгун-завоеватель варваров»). Этот год принято считать датой основания сёгуната Асикага.

В 1340 году, после назначения Такаудзи сёгуном, умер его главный оппонент и бывший сюзерен, вождь Южной династии император Го-Дайго. Его сменил на троне император Го-Мураками. Несмотря на войну между Северным и Южным двором, Такаудзи и его брат Тадаёси выразили свою скорбь по умершим, проведя помпезную тризну в северной столице — Киото. Чтобы смыть с себя клеймо отступника и главного виновника раскола императорского дома Японии, а также доказать знати и простолюдинам страны, что Асикага боролся за монархию, выступая против «интриганов, которые вводили в заблуждение императора», Такаудзи организовал 100-дневный поминальный молебен по усопшему Го-Дайго. Кроме этого для постоянного чествования монарха был возведён буддийский монастырь Тэнрюдзи, деньги для построения которого были получены благодаря торговой миссии в китайской империи Юань. Также с этой же целью по всей провинциях страны были возведены храмы Анкокудзи и пагоды Рисэйто.

Трёхсторонняя война

На 1340 год казалось, что Северная династия станет единственной повелительницей Японии. Однако между самураями Такаудзи и его брата Тадаёси вспыхнули ссоры. Это вернуло утраченные силы и влияние Южного двора в Ёсино. С тех пор между Такаудзи, Тадаёси и представителями Южной династии непрестанно велась трёхсторонняя борьба за власть. Конфликт только разгорался с новой силой.

Ещё в 1330-х годах Такаудзи действовал сообща и согласованно со своим братом, разделяя с ним все невзгоды своей переменчивой карьеры политика. В августе 1338 году он даже собственноручно написал просьбу к богам и буддам в храме Киёмидзудэра, чтобы они дарили его родственнику Тадаёси счастье и долголетие в этой жизни. В 1340-х годах оба помогали друг другу в строительстве сети храмов Анкокудзи по всей Японии.

Такаудзи и Тадаёси фактически поровну делили свои полномочия. Первый был сёгуном и главой всех самураев страны, ведал вопросами раздачи наград за службу, то есть землей, а также имел право назначать протекторов сюго (守護) в провинции. Второй занимался административными вопросами и держал в своих руках органы судебной власти. Существование двух мощных группировок и разница во взглядах на управление страной привели к расколу в лагере Северной династии. Брат Такаудзи, Асикага Тадаёси, вступил в открытое противостояние с его главным советником, Ко Моронао.

В 1347 году (3 году Дзёва) последний подготовил армию для нападения на Южный двор, но в следующем году, после разбиения отрядов Кусаноки Масаюки, решил уничтожить своими силами оппозиционного брата своего сюзерена. Предвидя катастрофу, Такаудзи приостановил вспыльчивого советника и отстранил от дел Тадаёси, назначив на его место своего сына Ёсиакиру, который до этого времени находился в Камакуре. Однако в результате кадровых перестановок позиции Моронао только усилились, и он стал реальным управителем страны.

Чтобы как-то спасти ситуацию, в 1349 году сёгун отдал другого сына Тадафую брату в качестве приёмного сына и поручил ему управление регионом Тюгоку. Однако войска Моронао атаковали Тадафую и оттеснили его к острову Кюсю.

Тадаёси потерял практически все властные позиции и, казалось, окончательно проиграл в войне с окружением своего брата. В знак капитуляции он даже принял монашеский постриг, но в октябре 1350 года (1 года Канно) заключил мир с Южной династией и, заручившись её военной поддержкой, собрал армию для карательного похода против сил Моронао. Со другой стороны, Асикага Тадафую, бывший сын Такаудзи, а теперь приемный сын Тадаёси, поднял в этом году войска и отвоевал регион Тюгоку.

Расценив действия брата как объявление войны, сёгун лично возглавил войско и направился ликвидировать мятежного Тадафую в западных областях Японии. Столица Северного двора Киото оказалась беззащитной и Тадаёси захватил её по повелению императора Южной династии Го-Мураками. Сын Такаудзи, Ёсиакира, который с небольшим гарнизоном находился в столице, был вынужден бежать в провинцию Тамба.

Смута годов Канно

Видя, что события развиваются не в его пользу, в феврале 1351 года (2 года Канно) сёгун подписал мир со своим братом. Условием договора было отстранение Ко Моронао и Мороясу от власти и принятие ими пострига. Однако затишье длилось недолго. Вассал Тадаёси, Уэсуги Ёсинори тайком убил двух Ко по приказу своего сюзерена. Этот инцидент окончательно расколол всех самураев Японии на две группировки. Первую возглавили сёгун Асикага Такаудзи со своим сыном Ёсиакирой, а вторую — Асикага Тадаёси со своим приемным сыном Тадафую. К конфликту присоединились также региональные лидеры — протекторы сюго. Началась общеяпонская война, длившаяся более 10 лет — так называемая Смута годов Канно.

Во время этого конфликта Такаудзи и Ёсиакира восстановили свои силы и загнали войска Тадаёси севернее столицы, в регион Хокурику. Последний в поисках новых солдат отправился на восток, в регион Канто. Между тем сёгун временно заключил перемирие с Южной династией, признав свою зависимость от неё, и объявил карательную экспедицию против своего брата. Собрав огромную армию, он лично возглавил её и отправился в Восточную Японию. Такаудзи победил вражеские части во всех сражениях и заставил капитулировать Тадаёси в январе 1352 года (1 года Вунний). Опального брата заточили в Камакуре, где он скоропостижно скончался через два месяца после ареста. Тогдашние чиновники поговаривали, что это сёгун отравил его (по преданию, ядом «тин доку») за ухудшения политической ситуации на Востоке — сыновья Нитты Ёсисады, который был убит войсками Такаудзи, подняли мощное восстание против действующего режима в провинциях Кодзука и Мусаси.

Оставив в Камакуре своего сына Асикага Мотоудзи, сёгун лично двинулся против бунтарей и за полтора года тяжёлых боёв смог подавить это выступление. Однако в то же время приёмный сын покойного Тадаёси, Асикага Тадафую, получив поддержку знати Западной Японии и региона Хокурику, а также войск Южного двора, захватил Киото в 1354 году (2 году Вунний). Ёсиакира, который караулил столицу, был вынужден отступить на восток до провинции Оми. Перегруппировав свои силы, он атаковал позиции противников в городе и выбил их оттуда. Вскоре из Камакуры в столицу вернулся сам Такаудзи. Когда в 1356 году армия Тадафую снова попыталась взять реванш в Киото, объединённые отряды сёгуна и его сына разбили её вдребезги.

Таким образом, на 1356 год (1 год Энбун) группировка Тадаёси-Тадафую практически перестала существовать. Властитель провинции Этидзэн, Сиба Такацунэ, признал свою зависимость от сёгуната. Однако несмотря на эти успехи, страну продолжали трясти междоусобицы. На севере острова Кюсю принц Южного двора Канэёси, при поддержке местного рода Кикути, захватил в 1355 году центральный порт международной торговли Хаката и стал полностью независим от центрального правительства.

Смерть

Такудзи планировал начать поход на Кюсю, однако умер во время его подготовки 7 июня 1358 года (3 года Энбун) в своей усадьбе в Киото. В исторических источниках того периода сообщают, что причиной смерти была какая злокачественная опухоль, вероятно рак. Через два месяца Северный двор даровал Такаудзи посмертно первый нижний чиновничий ранг и должность «левого министра» (左大臣). Спустя века, в 1457 году, ему дополнительно была дарована должность главного министра страны дайдзё дайдзин (太政大臣). Похоронили сёгуна в столичном храме Тодзиин.

Оценка деятельности

В японской историографии конца XIX века Асикага Такаудзи изображался нейтрально — как «герой своей эпохи». Однако с усилением националистических настроений в начале XX века, его заклеймили как «неверного вассала», который променял верность сюзеренам — рода Ходзё и императору Го-Дайго — на свои «шкурные политические интересы». Вплоть до конца второй мировой войны, Такаудзи был отрицательным персонажем, воплощением всех уродливых черт японского государя. С появлением в Японии независимой марксистской и позитивистской историографии после 1945 года, лицо первого сёгуна Муромати было переосмыслено. Отныне его считали поборником прогресса, который ликвидировал «феодальные пережитки» предыдущих поколений. В 1970-х годах Такаудзи виделся историкам даже как «революционер и реформатор». В конце XX века знаменитый Асикага был зачислен в ряд важных фигур японской истории, основателей политического единства страны. Сегодня Такаудзи является одним из кумиров японцев, наряду с такими фигурами как Минамото-но Ёсицунэ, Кусаноки Масасигэ, Ода Нобунага и Токугава Иэясу.

См. также

• Кодекс законов годов Кэмму

Литература

• 『国史大辞典』15巻、17冊 (Большой словарь истории Японии)． 東京、吉川弘文館、1972－1997.　第1巻、P.163－164. (яп.);
• [j-texts.com/sheet/thkm.html Военная повесть «Тайхэйки». Издательство: Кокумин бунка. Все тома] (яп.)
• 小松茂美著『足利尊氏文書の研究』 全4冊セット (Комацу Сигеми. Исследование текстов Асикаги Такаудзи. В 4-х кн.) 出版社:旺文社、1997 ISBN 978-4-01-071143-9 (яп.)
• [slovari.yandex.ru/~%D0%BA%D0%BD%D0%B8%D0%B3%D0%B8/%D0%AF%D0%BF%D0%BE%D0%BD%D0%B8%D1%8F%20%D0%BE%D1%82%20%D0%90%20%D0%B4%D0%BE%20%D0%AF/%D0%90%D0%A1%D0%98%D0%9A%D0%90%D0%93%D0%90%20%D0%A2%D0%B0%D0%BA%D0%B0%D1%83%D0%B4%D0%B7%D0%B8/ Энциклопедия «Япония от А до Я»](недоступная ссылка с 14-06-2016 (2867 дней))

Отрывок, характеризующий Асикага Такаудзи

– Qu'est ce que c'est que [Что такое] божьи люди? – спросил Пьер
– А вот увидишь.
Княжна Марья действительно сконфузилась и покраснела пятнами, когда вошли к ней. В ее уютной комнате с лампадами перед киотами, на диване, за самоваром сидел рядом с ней молодой мальчик с длинным носом и длинными волосами, и в монашеской рясе.
На кресле, подле, сидела сморщенная, худая старушка с кротким выражением детского лица.
– Andre, pourquoi ne pas m'avoir prevenu? [Андрей, почему не предупредили меня?] – сказала она с кротким упреком, становясь перед своими странниками, как наседка перед цыплятами.
– Charmee de vous voir. Je suis tres contente de vous voir, [Очень рада вас видеть. Я так довольна, что вижу вас,] – сказала она Пьеру, в то время, как он целовал ее руку. Она знала его ребенком, и теперь дружба его с Андреем, его несчастие с женой, а главное, его доброе, простое лицо расположили ее к нему. Она смотрела на него своими прекрасными, лучистыми глазами и, казалось, говорила: «я вас очень люблю, но пожалуйста не смейтесь над моими ». Обменявшись первыми фразами приветствия, они сели.
– А, и Иванушка тут, – сказал князь Андрей, указывая улыбкой на молодого странника.
– Andre! – умоляюще сказала княжна Марья.
– Il faut que vous sachiez que c'est une femme, [Знай, что это женщина,] – сказал Андрей Пьеру.
– Andre, au nom de Dieu! [Андрей, ради Бога!] – повторила княжна Марья.
Видно было, что насмешливое отношение князя Андрея к странникам и бесполезное заступничество за них княжны Марьи были привычные, установившиеся между ними отношения.
– Mais, ma bonne amie, – сказал князь Андрей, – vous devriez au contraire m'etre reconaissante de ce que j'explique a Pierre votre intimite avec ce jeune homme… [Но, мой друг, ты должна бы быть мне благодарна, что я объясняю Пьеру твою близость к этому молодому человеку.]
– Vraiment? [Правда?] – сказал Пьер любопытно и серьезно (за что особенно ему благодарна была княжна Марья) вглядываясь через очки в лицо Иванушки, который, поняв, что речь шла о нем, хитрыми глазами оглядывал всех.
Княжна Марья совершенно напрасно смутилась за своих. Они нисколько не робели. Старушка, опустив глаза, но искоса поглядывая на вошедших, опрокинув чашку вверх дном на блюдечко и положив подле обкусанный кусочек сахара, спокойно и неподвижно сидела на своем кресле, ожидая, чтобы ей предложили еще чаю. Иванушка, попивая из блюдечка, исподлобья лукавыми, женскими глазами смотрел на молодых людей.
– Где, в Киеве была? – спросил старуху князь Андрей.
– Была, отец, – отвечала словоохотливо старуха, – на самое Рожество удостоилась у угодников сообщиться святых, небесных тайн. А теперь из Колязина, отец, благодать великая открылась…
– Что ж, Иванушка с тобой?
– Я сам по себе иду, кормилец, – стараясь говорить басом, сказал Иванушка. – Только в Юхнове с Пелагеюшкой сошлись…
Пелагеюшка перебила своего товарища; ей видно хотелось рассказать то, что она видела.
– В Колязине, отец, великая благодать открылась.
– Что ж, мощи новые? – спросил князь Андрей.
– Полно, Андрей, – сказала княжна Марья. – Не рассказывай, Пелагеюшка.
– Ни… что ты, мать, отчего не рассказывать? Я его люблю. Он добрый, Богом взысканный, он мне, благодетель, рублей дал, я помню. Как была я в Киеве и говорит мне Кирюша юродивый – истинно Божий человек, зиму и лето босой ходит. Что ходишь, говорит, не по своему месту, в Колязин иди, там икона чудотворная, матушка пресвятая Богородица открылась. Я с тех слов простилась с угодниками и пошла…
Все молчали, одна странница говорила мерным голосом, втягивая в себя воздух.
– Пришла, отец мой, мне народ и говорит: благодать великая открылась, у матушки пресвятой Богородицы миро из щечки каплет…
– Ну хорошо, хорошо, после расскажешь, – краснея сказала княжна Марья.
– Позвольте у нее спросить, – сказал Пьер. – Ты сама видела? – спросил он.
– Как же, отец, сама удостоилась. Сияние такое на лике то, как свет небесный, а из щечки у матушки так и каплет, так и каплет…
– Да ведь это обман, – наивно сказал Пьер, внимательно слушавший странницу.
– Ах, отец, что говоришь! – с ужасом сказала Пелагеюшка, за защитой обращаясь к княжне Марье.
– Это обманывают народ, – повторил он.
– Господи Иисусе Христе! – крестясь сказала странница. – Ох, не говори, отец. Так то один анарал не верил, сказал: «монахи обманывают», да как сказал, так и ослеп. И приснилось ему, что приходит к нему матушка Печерская и говорит: «уверуй мне, я тебя исцелю». Вот и стал проситься: повези да повези меня к ней. Это я тебе истинную правду говорю, сама видела. Привезли его слепого прямо к ней, подошел, упал, говорит: «исцели! отдам тебе, говорит, в чем царь жаловал». Сама видела, отец, звезда в ней так и вделана. Что ж, – прозрел! Грех говорить так. Бог накажет, – поучительно обратилась она к Пьеру.
– Как же звезда то в образе очутилась? – спросил Пьер.
– В генералы и матушку произвели? – сказал князь Aндрей улыбаясь.
Пелагеюшка вдруг побледнела и всплеснула руками.
– Отец, отец, грех тебе, у тебя сын! – заговорила она, из бледности вдруг переходя в яркую краску.
– Отец, что ты сказал такое, Бог тебя прости. – Она перекрестилась. – Господи, прости его. Матушка, что ж это?… – обратилась она к княжне Марье. Она встала и чуть не плача стала собирать свою сумочку. Ей, видно, было и страшно, и стыдно, что она пользовалась благодеяниями в доме, где могли говорить это, и жалко, что надо было теперь лишиться благодеяний этого дома.
– Ну что вам за охота? – сказала княжна Марья. – Зачем вы пришли ко мне?…
– Нет, ведь я шучу, Пелагеюшка, – сказал Пьер. – Princesse, ma parole, je n'ai pas voulu l'offenser, [Княжна, я право, не хотел обидеть ее,] я так только. Ты не думай, я пошутил, – говорил он, робко улыбаясь и желая загладить свою вину. – Ведь это я, а он так, пошутил только.
Пелагеюшка остановилась недоверчиво, но в лице Пьера была такая искренность раскаяния, и князь Андрей так кротко смотрел то на Пелагеюшку, то на Пьера, что она понемногу успокоилась.


Странница успокоилась и, наведенная опять на разговор, долго потом рассказывала про отца Амфилохия, который был такой святой жизни, что от ручки его ладоном пахло, и о том, как знакомые ей монахи в последнее ее странствие в Киев дали ей ключи от пещер, и как она, взяв с собой сухарики, двое суток провела в пещерах с угодниками. «Помолюсь одному, почитаю, пойду к другому. Сосну, опять пойду приложусь; и такая, матушка, тишина, благодать такая, что и на свет Божий выходить не хочется».
Пьер внимательно и серьезно слушал ее. Князь Андрей вышел из комнаты. И вслед за ним, оставив божьих людей допивать чай, княжна Марья повела Пьера в гостиную.
– Вы очень добры, – сказала она ему.
– Ах, я право не думал оскорбить ее, я так понимаю и высоко ценю эти чувства!
Княжна Марья молча посмотрела на него и нежно улыбнулась. – Ведь я вас давно знаю и люблю как брата, – сказала она. – Как вы нашли Андрея? – спросила она поспешно, не давая ему времени сказать что нибудь в ответ на ее ласковые слова. – Он очень беспокоит меня. Здоровье его зимой лучше, но прошлой весной рана открылась, и доктор сказал, что он должен ехать лечиться. И нравственно я очень боюсь за него. Он не такой характер как мы, женщины, чтобы выстрадать и выплакать свое горе. Он внутри себя носит его. Нынче он весел и оживлен; но это ваш приезд так подействовал на него: он редко бывает таким. Ежели бы вы могли уговорить его поехать за границу! Ему нужна деятельность, а эта ровная, тихая жизнь губит его. Другие не замечают, а я вижу.
В 10 м часу официанты бросились к крыльцу, заслышав бубенчики подъезжавшего экипажа старого князя. Князь Андрей с Пьером тоже вышли на крыльцо.
– Это кто? – спросил старый князь, вылезая из кареты и угадав Пьера.
– AI очень рад! целуй, – сказал он, узнав, кто был незнакомый молодой человек.
Старый князь был в хорошем духе и обласкал Пьера.
Перед ужином князь Андрей, вернувшись назад в кабинет отца, застал старого князя в горячем споре с Пьером.
Пьер доказывал, что придет время, когда не будет больше войны. Старый князь, подтрунивая, но не сердясь, оспаривал его.
– Кровь из жил выпусти, воды налей, тогда войны не будет. Бабьи бредни, бабьи бредни, – проговорил он, но всё таки ласково потрепал Пьера по плечу, и подошел к столу, у которого князь Андрей, видимо не желая вступать в разговор, перебирал бумаги, привезенные князем из города. Старый князь подошел к нему и стал говорить о делах.
– Предводитель, Ростов граф, половины людей не доставил. Приехал в город, вздумал на обед звать, – я ему такой обед задал… А вот просмотри эту… Ну, брат, – обратился князь Николай Андреич к сыну, хлопая по плечу Пьера, – молодец твой приятель, я его полюбил! Разжигает меня. Другой и умные речи говорит, а слушать не хочется, а он и врет да разжигает меня старика. Ну идите, идите, – сказал он, – может быть приду, за ужином вашим посижу. Опять поспорю. Мою дуру, княжну Марью полюби, – прокричал он Пьеру из двери.
Пьер теперь только, в свой приезд в Лысые Горы, оценил всю силу и прелесть своей дружбы с князем Андреем. Эта прелесть выразилась не столько в его отношениях с ним самим, сколько в отношениях со всеми родными и домашними. Пьер с старым, суровым князем и с кроткой и робкой княжной Марьей, несмотря на то, что он их почти не знал, чувствовал себя сразу старым другом. Они все уже любили его. Не только княжна Марья, подкупленная его кроткими отношениями к странницам, самым лучистым взглядом смотрела на него; но маленький, годовой князь Николай, как звал дед, улыбнулся Пьеру и пошел к нему на руки. Михаил Иваныч, m lle Bourienne с радостными улыбками смотрели на него, когда он разговаривал с старым князем.
Старый князь вышел ужинать: это было очевидно для Пьера. Он был с ним оба дня его пребывания в Лысых Горах чрезвычайно ласков, и велел ему приезжать к себе.
Когда Пьер уехал и сошлись вместе все члены семьи, его стали судить, как это всегда бывает после отъезда нового человека и, как это редко бывает, все говорили про него одно хорошее.


Возвратившись в этот раз из отпуска, Ростов в первый раз почувствовал и узнал, до какой степени сильна была его связь с Денисовым и со всем полком.
Когда Ростов подъезжал к полку, он испытывал чувство подобное тому, которое он испытывал, подъезжая к Поварскому дому. Когда он увидал первого гусара в расстегнутом мундире своего полка, когда он узнал рыжего Дементьева, увидал коновязи рыжих лошадей, когда Лаврушка радостно закричал своему барину: «Граф приехал!» и лохматый Денисов, спавший на постели, выбежал из землянки, обнял его, и офицеры сошлись к приезжему, – Ростов испытывал такое же чувство, как когда его обнимала мать, отец и сестры, и слезы радости, подступившие ему к горлу, помешали ему говорить. Полк был тоже дом, и дом неизменно милый и дорогой, как и дом родительский.
Явившись к полковому командиру, получив назначение в прежний эскадрон, сходивши на дежурство и на фуражировку, войдя во все маленькие интересы полка и почувствовав себя лишенным свободы и закованным в одну узкую неизменную рамку, Ростов испытал то же успокоение, ту же опору и то же сознание того, что он здесь дома, на своем месте, которые он чувствовал и под родительским кровом. Не было этой всей безурядицы вольного света, в котором он не находил себе места и ошибался в выборах; не было Сони, с которой надо было или не надо было объясняться. Не было возможности ехать туда или не ехать туда; не было этих 24 часов суток, которые столькими различными способами можно было употребить; не было этого бесчисленного множества людей, из которых никто не был ближе, никто не был дальше; не было этих неясных и неопределенных денежных отношений с отцом, не было напоминания об ужасном проигрыше Долохову! Тут в полку всё было ясно и просто. Весь мир был разделен на два неровные отдела. Один – наш Павлоградский полк, и другой – всё остальное. И до этого остального не было никакого дела. В полку всё было известно: кто был поручик, кто ротмистр, кто хороший, кто дурной человек, и главное, – товарищ. Маркитант верит в долг, жалованье получается в треть; выдумывать и выбирать нечего, только не делай ничего такого, что считается дурным в Павлоградском полку; а пошлют, делай то, что ясно и отчетливо, определено и приказано: и всё будет хорошо.
Вступив снова в эти определенные условия полковой жизни, Ростов испытал радость и успокоение, подобные тем, которые чувствует усталый человек, ложась на отдых. Тем отраднее была в эту кампанию эта полковая жизнь Ростову, что он, после проигрыша Долохову (поступка, которого он, несмотря на все утешения родных, не мог простить себе), решился служить не как прежде, а чтобы загладить свою вину, служить хорошо и быть вполне отличным товарищем и офицером, т. е. прекрасным человеком, что представлялось столь трудным в миру, а в полку столь возможным.
Ростов, со времени своего проигрыша, решил, что он в пять лет заплатит этот долг родителям. Ему посылалось по 10 ти тысяч в год, теперь же он решился брать только две, а остальные предоставлять родителям для уплаты долга.

Армия наша после неоднократных отступлений, наступлений и сражений при Пултуске, при Прейсиш Эйлау, сосредоточивалась около Бартенштейна. Ожидали приезда государя к армии и начала новой кампании.
Павлоградский полк, находившийся в той части армии, которая была в походе 1805 года, укомплектовываясь в России, опоздал к первым действиям кампании. Он не был ни под Пултуском, ни под Прейсиш Эйлау и во второй половине кампании, присоединившись к действующей армии, был причислен к отряду Платова.
Отряд Платова действовал независимо от армии. Несколько раз павлоградцы были частями в перестрелках с неприятелем, захватили пленных и однажды отбили даже экипажи маршала Удино. В апреле месяце павлоградцы несколько недель простояли около разоренной до тла немецкой пустой деревни, не трогаясь с места.
Была ростепель, грязь, холод, реки взломало, дороги сделались непроездны; по нескольку дней не выдавали ни лошадям ни людям провианта. Так как подвоз сделался невозможен, то люди рассыпались по заброшенным пустынным деревням отыскивать картофель, но уже и того находили мало. Всё было съедено, и все жители разбежались; те, которые оставались, были хуже нищих, и отнимать у них уж было нечего, и даже мало – жалостливые солдаты часто вместо того, чтобы пользоваться от них, отдавали им свое последнее.
Павлоградский полк в делах потерял только двух раненых; но от голоду и болезней потерял почти половину людей. В госпиталях умирали так верно, что солдаты, больные лихорадкой и опухолью, происходившими от дурной пищи, предпочитали нести службу, через силу волоча ноги во фронте, чем отправляться в больницы. С открытием весны солдаты стали находить показывавшееся из земли растение, похожее на спаржу, которое они называли почему то машкин сладкий корень, и рассыпались по лугам и полям, отыскивая этот машкин сладкий корень (который был очень горек), саблями выкапывали его и ели, несмотря на приказания не есть этого вредного растения.
Весною между солдатами открылась новая болезнь, опухоль рук, ног и лица, причину которой медики полагали в употреблении этого корня. Но несмотря на запрещение, павлоградские солдаты эскадрона Денисова ели преимущественно машкин сладкий корень, потому что уже вторую неделю растягивали последние сухари, выдавали только по полфунта на человека, а картофель в последнюю посылку привезли мерзлый и проросший. Лошади питались тоже вторую неделю соломенными крышами с домов, были безобразно худы и покрыты еще зимнею, клоками сбившеюся шерстью.
Несмотря на такое бедствие, солдаты и офицеры жили точно так же, как и всегда; так же и теперь, хотя и с бледными и опухлыми лицами и в оборванных мундирах, гусары строились к расчетам, ходили на уборку, чистили лошадей, амуницию, таскали вместо корма солому с крыш и ходили обедать к котлам, от которых вставали голодные, подшучивая над своею гадкой пищей и своим голодом. Также как и всегда, в свободное от службы время солдаты жгли костры, парились голые у огней, курили, отбирали и пекли проросший, прелый картофель и рассказывали и слушали рассказы или о Потемкинских и Суворовских походах, или сказки об Алеше пройдохе, и о поповом батраке Миколке.
Офицеры так же, как и обыкновенно, жили по двое, по трое, в раскрытых полуразоренных домах. Старшие заботились о приобретении соломы и картофеля, вообще о средствах пропитания людей, младшие занимались, как всегда, кто картами (денег было много, хотя провианта и не было), кто невинными играми – в свайку и городки. Об общем ходе дел говорили мало, частью оттого, что ничего положительного не знали, частью оттого, что смутно чувствовали, что общее дело войны шло плохо.
Ростов жил, попрежнему, с Денисовым, и дружеская связь их, со времени их отпуска, стала еще теснее. Денисов никогда не говорил про домашних Ростова, но по нежной дружбе, которую командир оказывал своему офицеру, Ростов чувствовал, что несчастная любовь старого гусара к Наташе участвовала в этом усилении дружбы. Денисов видимо старался как можно реже подвергать Ростова опасностям, берег его и после дела особенно радостно встречал его целым и невредимым. На одной из своих командировок Ростов нашел в заброшенной разоренной деревне, куда он приехал за провиантом, семейство старика поляка и его дочери, с грудным ребенком. Они были раздеты, голодны, и не могли уйти, и не имели средств выехать. Ростов привез их в свою стоянку, поместил в своей квартире, и несколько недель, пока старик оправлялся, содержал их. Товарищ Ростова, разговорившись о женщинах, стал смеяться Ростову, говоря, что он всех хитрее, и что ему бы не грех познакомить товарищей с спасенной им хорошенькой полькой. Ростов принял шутку за оскорбление и, вспыхнув, наговорил офицеру таких неприятных вещей, что Денисов с трудом мог удержать обоих от дуэли. Когда офицер ушел и Денисов, сам не знавший отношений Ростова к польке, стал упрекать его за вспыльчивость, Ростов сказал ему:
– Как же ты хочешь… Она мне, как сестра, и я не могу тебе описать, как это обидно мне было… потому что… ну, оттого…
Денисов ударил его по плечу, и быстро стал ходить по комнате, не глядя на Ростова, что он делывал в минуты душевного волнения.
– Экая дуг'ацкая ваша пог'ода Г'остовская, – проговорил он, и Ростов заметил слезы на глазах Денисова.


В апреле месяце войска оживились известием о приезде государя к армии. Ростову не удалось попасть на смотр который делал государь в Бартенштейне: павлоградцы стояли на аванпостах, далеко впереди Бартенштейна.
Они стояли биваками. Денисов с Ростовым жили в вырытой для них солдатами землянке, покрытой сучьями и дерном. Землянка была устроена следующим, вошедшим тогда в моду, способом: прорывалась канава в полтора аршина ширины, два – глубины и три с половиной длины. С одного конца канавы делались ступеньки, и это был сход, крыльцо; сама канава была комната, в которой у счастливых, как у эскадронного командира, в дальней, противуположной ступеням стороне, лежала на кольях, доска – это был стол. С обеих сторон вдоль канавы была снята на аршин земля, и это были две кровати и диваны. Крыша устраивалась так, что в середине можно было стоять, а на кровати даже можно было сидеть, ежели подвинуться ближе к столу. У Денисова, жившего роскошно, потому что солдаты его эскадрона любили его, была еще доска в фронтоне крыши, и в этой доске было разбитое, но склеенное стекло. Когда было очень холодно, то к ступеням (в приемную, как называл Денисов эту часть балагана), приносили на железном загнутом листе жар из солдатских костров, и делалось так тепло, что офицеры, которых много всегда бывало у Денисова и Ростова, сидели в одних рубашках.
В апреле месяце Ростов был дежурным. В 8 м часу утра, вернувшись домой, после бессонной ночи, он велел принести жару, переменил измокшее от дождя белье, помолился Богу, напился чаю, согрелся, убрал в порядок вещи в своем уголке и на столе, и с обветрившимся, горевшим лицом, в одной рубашке, лег на спину, заложив руки под голову. Он приятно размышлял о том, что на днях должен выйти ему следующий чин за последнюю рекогносцировку, и ожидал куда то вышедшего Денисова. Ростову хотелось поговорить с ним.
За шалашом послышался перекатывающийся крик Денисова, очевидно разгорячившегося. Ростов подвинулся к окну посмотреть, с кем он имел дело, и увидал вахмистра Топчеенко.
– Я тебе пг'иказывал не пускать их жг'ать этот ког'ень, машкин какой то! – кричал Денисов. – Ведь я сам видел, Лазаг'чук с поля тащил.
– Я приказывал, ваше высокоблагородие, не слушают, – отвечал вахмистр.