Асад, Хафез

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Ассад, Хафез»)
Перейти к: навигация, поиск
В Википедии есть статьи о других людях с фамилией Асад.
Хафез Асад
араб. حافظ الأسد‎<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Президент Сирии
12 марта 1971 года — 10 июня 2000 года
Предшественник: Ахмад аль-Хатиб
Преемник: Абдель Халим Хаддам (и. о.)
Башар аль-Асад
Премьер-министр Сирии
21 ноября 1970 года — 3 апреля 1971 года
Предшественник: Нуреддин аль-Атасси
Преемник: Абдель Рахман Хлейфауи
Министр обороны Сирии
23 февраля 1966 года — 1972 год
Глава правительства: Юсуф Зуэйин
Нуреддин аль-Атасси
он сам
Абдель Рахман Хлейфауи
Предшественник: Мухаммад Умран
Преемник: Мустафа Тлас
Секретарь регионального командования сирийского регионального отделения партии Баас
18 ноября 1970 года — 10 июня 2000 года
Предшественник: Нуреддин аль-Атасси
Преемник: Башар аль-Асад
Генеральный секретарь национального командования партии Баас (просирийская фракция)
12 сентября 1971 года — 10 июня 2000 года
Предшественник: Нуреддин аль-Атасси
Преемник: Абдулла аль-Ахмар (де-факто, де-юре Хафез Асад всё еще в должности)
Член регионального командования сирийского регионального отделения партии Баас
5 сентября 1963 года — 4 апреля 1965 года
 
Вероисповедание: мусульманин-алавит
Рождение: 6 октября 1930(1930-10-06)
Кардаха, Государство Алавитов, Французский мандат в Сирии и Ливане
Смерть: 10 июня 2000(2000-06-10) (69 лет)
Дамаск, Сирия
Место погребения: мавзолей в Кардахе
Супруга: Аниса аль-Асад
Дети: сыновья: Басиль, Башар, Меджид и Махер
дочь: Бушра
Партия: Баас (1946—1966)
Баас (просирийская фракция) (с 1966)
 
Военная служба
Годы службы: 1952—1972
Принадлежность: Сирия Сирия
Род войск: ВВС Сирии
Звание: Генерал
Сражения: Шестидневная война
Война на истощение
Чёрный сентябрь в Иордании
Война Судного дня
Гражданская война в Ливане
Исламское восстание в Сирии
 
Автограф:
 
Награды:

Ха́фез аль-А́сад (араб. حافظ الأسد‎; 6 октября 1930, Кардаха — 10 июня 2000, Дамаск) — сирийский государственный, политический и военный деятель, президент Сирии (1971—2000), премьер-министр Сирии (1970—1971), секретарь регионального командования сирийского регионального отделения партии Баас, генеральный секретарь национального командования партии Баас (просирийская фракция) (1970—2000), министр обороны Сирии (1966—1972), генерал.

В 1963 году Асад принял участие в военном перевороте, приведшем партию Баас в Сирии к власти, и был назначен командующим ВВС. В 1966 году он участвовал в новом перевороте, отстранившем отцов-основателей партии от управления государством в пользу генерала Салаха Джадида. Заняв в новом правительстве пост министра обороны, Хафез в 1970 году в результате очередного военного переворота свергнул Джадида.

Оказавшись у власти, Асад дерадикализировал политику партии — ослабил контроль над частной собственностью и улучшил отношения со странами, которые его предшественники считали реакционными. Во время холодной войны он встал на сторону СССР в обмен на поддержку в противостоянии с Израилем, претендуя на роль выразителя арабских интересов в регионе, отказавшись, однако, от идеологии панарабизма. Установил однопартийный режим с сильной президентской властью, разделив руководство страной по религиозному принципу (сунниты номинально руководили политическими институтами, а алавиты — вооружёнными силами, разведкой и спецслужбами) и урезав его прежде совещательные функции, и культ личности.

Единолично руководя страной, Хафез изначально выбрал в преемники своего брата Рифата, имевшего репутацию коррупционера, однако в 1983—1984 годах в ходе кризиса наследования, вызванного ухудшением здоровья Хафеза, Рифат попытался взять власть в свои руки и был изгнан из Сирии. Следующий преемник, старший сын Хафеза Басиль, в 1994 году погиб в автокатастрофе. Очередным преемником стал его младший брат Башар, ко времени гибели Басиля не имевший политического опыта, что вызвало недовольство в правящих кругах, утихшее после понижения в должности некоторых критиковавших решение президента функционеров. В 2000 году Хафез Асад скончался от сердечного приступа. Его фактическим наследником стал Башар Асад.





Ранняя жизнь

Происхождение

Хафез Асад родился 15 октября 1930 года в деревне Кардаха в принадлежавшей к племени калбийя[1][2] алавитской семье[3] На’сы и Али Сулеймана Асада, будучи его девятым и четвёртым от второго брака сыном[4]. Его отец, прозванный местными жителями аль-Асадом (с ар. — «лев») и сделавший в 1927 году это прозвище своей фамилией[5], пользовался авторитетом среди алавитской общины и выступал против французского мандата[6]. Однако в 1936 году Али Сулейман вошёл в число 80 лидеров алавитской общины, подписавших письмо к премьер-министру Франции с протестом против вхождения территорий алавитов, опасавшихся вызванного статусом религиозного меньшинства притеснения в объединённой Сирии, в её состав. Позже он сотрудничал с французами и занимал должность в оккупационной администрации[7][8]. После вывода французских войск с территории Сирии в 1946 году алавиты не пользовались доверием со стороны многих сирийцев, поскольку считались коллаборационистами[8].

Детство и юность

В девятилетнем возрасте Хафез покинул родную деревню и поступил в школу, став первым представителем семейства, получившим образование[9], в преимущественно суннитской[3] Латакии[5], подвергаясь предвзятому отношению как алавит[8]. Он прекрасно учился, получив несколько наград[8]. Проживая в бедном, преимущественно алавитском районе, Асад сблизился с политическими партиями, лояльно относившимися к алавитам — коммунистической, социальной националистической и Баас[10]. Вступив в последнюю в 1946 году, вместе с небогатыми, выступавшими против элиты суннитами, некоторые из которых позже стали его друзьями и политическими союзниками, Асад создавал её студенческие ячейки, участвовал в пропагандистской работе и столкновениях с Братьями-мусульманами, поддерживавшимися учащимися из обеспеченных и консервативных семей[5]. Таким образом, он приобрел в партии значительное влияние[11]. В 1949—1951 годах Хафез занимал пост главы комитета по делам учащихся собственной школы, затем стал главой студенческого союза Сирии[5].

Карьера в ВВС

После окончания школы Асад хотел поступить в университет Святого Иосифа в Бейруте и стать врачом, но у его отца не было денег на обучение[5]. Поэтому в 1950 году[11] он поступил в военную академию ВВС в Хомсе, предоставлявшую пищу, общежитие и стипендию[5]. Там Хафез познакомился с будущим министром обороны Мустафой Тласом[12]. Одновременно он посещал лётную школу в Алеппо[13]. В 1955 году Асад выпустился в звании лейтенанта[14], во время учёбы выиграв приз лучшему пилоту[15][13], и был направлен на авиабазу Меззе близ Дамаска[16].

В 1954 году вооружённые силы раскололись в ходе военного переворота, свергнувшего генерала Адиба аш-Шишакли и вернувшего к власти гражданского президента Хашима аль-Атасси, в 1955 году сменённого Шукри аль-Куатли, который был президентом Сирии ещё при французах. Баас за счёт антизападной идеологии начала сближение с Коммунистической партией[17]. В 1955 году Асад был направлен в Египет на шестимесячные тренировки[18]. Во время Суэцкого кризиса он совершал разведывательные полёты над северной и восточной Сирией[18]. В 1957 году, будучи командиром эскадрильи, Хафез был направлен в СССР, где обучался пилотированию МиГ-17[15].

В 1958 году Египет и Сирия образовали Объединённую Арабскую Республику. Все сирийские политические партии были распущены, а офицерский корпус сирийских вооружённых сил и в особенности его часть, поддерживавшая коммунистов, подвергся сокращению. Несмотря на это, Асад остался на службе и быстро рос в звании[19]. Достигнув звания капитана, он был переведён в Египет, где обучался вместе с Хосни Мубараком[15].

Военный переворот 1963 года

Основная статья: Государственный переворот в Сирии (1963)

Карьеру военного Асад рассматривал как путь в политику[20]. Баас, запрещённая во время существования ОАР, переживала кризис[21], в котором некоторые из её членов — большей частью молодёжь — винили её лидера Мишеля Афляка, распустившего партию по приказу Насера[20]. Для восстановления сирийского регионального отделения Баас Мухаммад Умран, Салах Джадид и Хафез Асад вместе с некоторыми другими членами партии сформировали военный комитет[22]. В 1957—1958 году он занял в нём руководящую роль, что смягчило последствия его перевода в Египет[15]. После того, как Сирия в сентябре 1961 года вышла из состава ОАР, новым правительством вместе с другими офицерами-баасистами Асад был отправлен в отставку и назначен на небольшую административную должность в министерстве транспорта[15].

Асад играл незначительную роль в провалившейся попытке переворота офицеров-насеристов в 1962 году, за участие в которой был арестован в Ливане, но в этом же году вернулся на родину[23]. На пятом национальном съезде партии переизбранный генеральным секретарём национального командования Афляк восстановил её сирийское отделение и согласился поддержать военный переворот с целью захвата власти, предложенный военным комитетом через Умрана[24]. После успеха иракского переворота, в ходе которого в феврале 1963 местное отделение Баас захватило власть, в марте комитет согласовал свержение президента Назима аль-Кудси, которое Асад помог спланировать[23][25]. Первоначально назначенное на 7 марта, по приказу Хафеза выступление было отложено на день. Во время переворота возглавил небольшое подразделение, имевшее целью захват авиабазы в городе Думайр в 40 километрах к северо-востоку от Дамаска. Группа будущего президента Сирии единственная из принимавших участие в заговоре войск столкнулась с сопротивлением: бомбардировщикам на авиабазе было приказано бомбить мятежников, и группа торопилась достичь её до рассвета, однако из-за сопротивления со стороны 70-й бронетанковой бригады подразделению удалось добраться до Думайра лишь днём. Под угрозой артобстрела командующий авиабазой сдался[26].

На пути к власти

Вскоре после избрания Асада членом сирийского регионального командования партии в сентябре 1963 года[27] ему было поручено усилить позиции комитета среди армейского руководства, покончив с делением вооружённых сил на фракции и сделать из них, по собственному заявлению Хафеза, «армию идеологии». Для этого он привлёк основателя партии Заки Арсузи, который вместе с ним посещал армейские базы и рассказывал солдатам о баасизме, за что благодаря Асаду ему была назначена пенсия от правительства[28]. Он продолжил идеологическую обработку вооружённых сил путём назначения лояльных офицеров на ключевые позиции в армейском руководстве, уделяя особое внимание политическому воспитанию солдат[29].

Через некоторое время Хафез был произведён в майоры, затем в подполковники. К концу 1963 года в руководстве страны он отвечал за ВВС, через год став их командиром в звании генерал-майора[25]. На новом посту Асад дал привилегии офицерам, назначил соратников на важные, но уязвимые должности и создал эффективную разведывательную сеть — Воздушные разведывательные силы, независимые от ВВС и других сирийских разведывательных агентств[30].

Переворот 1966 года

После восстания Братьев-мусульман в Хаме в 1964 году Асад поддержал силовое решение конфликта[31], что привело к расколу в военном комитете между Умраном, сторонником объединения с панарабскими силами, и Джадидом, придерживавшимся концепции однопартийного государства подобно коммунистическим странам Европы. Асад как обладавший меньшим влиянием сперва придерживался нейтралитета, но в итоге поддержал Джадида[32], предположительно, из-за солидарности с его взглядами. Потеряв контроль над военным комитетом, Умран повернулся к Афляку и национальному командованию, сообщив о намерении комитета сместить партийное руководство, и командующим лояльных комитету спецподразделений вместо Умрана был назначен брат Хафеза Рифат[33].

В стремлении к власти военный комитет объединился с «регионалистами» — членами партийных ячеек, отказавшимися самораспускаться в 1958 году. Несмотря на то, что генеральный секретарь считал их предателями, Асад называл их «истинными ячейками», что в том числе отражало противоречия между комитетом и национальным командованием[34]. В 1965 году на восьмом национальном съезде партии он был избран членом её национального командования, её высшего руководящего органа[35], и пользовался служебным положением для информирования Джадида о деятельности руководства[36]. После съезда сирийское региональное командование было расформировано, на пост премьер-министра Афляком была предложена кандидатура Салах ад-Дина Битара, чему противились Асад и Ибрагим Махус, считая его автократом и сторонником правых идей и обвиняя его в подрыве партии путём приказа о роспуске отделения Баас в Сирии[20]. Не поддерживая генерального секретаря и его сторонников, тем не менее Хафез противился демонстрации силы против них[37] и в ответ на неизбежный военный переворот выехал в Лондон[38].

21—23 февраля 1966 года национальное командование было свергнуто военным комитетом, что привело к окончательному расколу в партии[30], формированию двух её международных фракций — просирийской и проиракской — и установлению нео-баасимзма господствующей идеологией в Сирии[39].

Правление Салаха Джадида

После переворота Асад был назначен министром обороны в правительстве радикальных социалистов, видевших свою цель в кардинальной перестройке общества. В новой должности он оказался на переднем краю сирийско-израильского конфликта, однако не имел большой власти и больше подчинялся приказам. Несмотря на собственные радикальные взгляды, Хафез противился поспешным реформам[40]. Фактический лидер страны Джадид занял пост заместителя секретаря регионального командования партии, оставив суннитам историческое руководство исполнительной властью. Нуреддин аль-Атасси был назначен на три из четырёх важнейших государственных поста: президента, генерального секретаря национального и секретаря регионального командований Баас, Юсуф Зуэйин занял пост премьер-министра. Укрепляя свою власть, Джадид сконцентрировался на решении гражданских вопросов, де-факто передав Асаду контроль над вооружёнными силами, не расценивая его как угрозу[41].

В конце 1966 года участник переворотов 1963 и 1966 годов Салим Хатум, чувствовавший себя униженным после того, как не был назначен в региональное руководство в феврале, и желавший возвращения первого секретаря регионального командования после восстановления сирийского регионального отделения в 1963 году к власти, попытался свергнуть Джадида, но потерпел неудачу[42]. Во время визита в Сувайду Джадид и Атасси были окружены в городе и захвачены преданными Хатуму войсками, однако друзские старейшины запретили убийство гостей и предложили лидеру заговорщиков, друзу, подождать, и Джадид, которого Хатум намеревался убить при первой возможности, был помещён под домашний арест. На подавление мятежа Асад направил 70-ю бронетанковую бригаду. Город был подвергнут артиллерийскому обстрелу и бомбардировке с воздуха[43], и Хатум со своими сторонниками бежал в Иорданию, где им было предоставлено политическое убежище. Благодаря быстрому подавлению попытки переворота Асад удостоился признательности Джадида[42]. Среди членов партии в вооружённых силах были проведены чистки, в ходе которых было уволено несколько сотен офицеров. Репрессии против командного состава, имевшие место с 1963 года, ослабили армию и не оставили ей ни шанса на победу в Шестидневной войне в 1967 году[44].

Начало борьбы против Джадида

Поражение арабов в Шестидневной войне, в ходе которой Израиль захватил Голанские высоты, вызвало серьёзный кризис управления страной. Гражданские руководители обвиняли военных в некомпетентности, на что те отвечали критикой оппонентов, которой подвергся и возглавлявший гражданские институты власти Джадид. Несколько высокопоставленных членов партии потребовали отставки Асада с поста министра обороны и члена регионального командования. С перевесом в один голос региональное командование оставило Хафеза на занимаемых им должностях. В конце войны сторонники Афляка Умран и Амин аль-Хафез были освобождены из тюрьмы. С последним связались оппозиционно настроенные офицеры, желавшие свергнуть правительство, однако он отказался участвовать в заговоре из опасений, что переворот в то время сыграет на руку Израилю, а не Сирии[45].

Попытка устранения с политической арены Асада, не имевшего до этого больших властных амбиций и не игравшего большой роли в политике с переворота 1963 года до начала войны[46], стала предтечей его противостояния за власть с Джадидом[47]. Тот, несмотря на то, что сразу после войны Асад занялся созданием сети преданных ему людей в вооружённых силах и продолжил назначить друзей и близких родственников на высокие посты, всё так же не расценивал его как угрозу[46].

Противоречия с Джадидом

Хафез считал поражение в войне виной прежде всего Джадида, а не своей собственной. На тот момент фактический лидер страны полностью контролировал поддерживающее его региональное командование. Асад расценивал концепции «народной войны» и классовой борьбы, приверженцем которых являлся и которые продвигал даже после поражения в Шестидневной войне Джадид, как провалившиеся и подрывающие позиции Сирии в мире, считая, что постоянные рейды недостаточно контролировавшихся палестинских боевиков на территорию Израиля привели к началу военных действий. Джадид разорвал дипломатические отношения со странами, которые считал реакционными, в частности, с Саудовской Аравией и Иорданией, что вылилось в прекращение материальной помощи стране как участнику войны со стороны других арабских стран[46].

В то время как Джадид и его сторонники делали упор на социализм и «внутреннюю революцию», Хафез считал необходимым сфокусироваться на внешней политике и сдерживании Израиля. К тому времени в партии не было единства по многим идеологическим и внутриполитическим вопросам, которые оживлённо обсуждались в кулуарах, и к моменту четвёртого регионального съезда противоречия стали неразрешимыми[48]. Асад желал «демократизировать» Баас, снизив требования для вступления в неё. Джадид не одобрял излишнюю её численность, считая, что вступление в партию было оппортунизмом. Хафез считал, что такие взгляды заставили бы членов Баас чувствовать себя привилегированным классом. Недостаток власти на местах Асад расценивал как ещё одну проблему: все решения принимались на уровне совета министров. После того, как иракское отделение партии, продолжавшее считать Афляка лидером, 17 июля 1968 года захватило власть в стране, Хафез был одним из немногих высших государственных лиц, высказавшихся за примирение с ними[49], в том же году предложив создать «восточный фронт» против Израиля. Асад критиковал политику сближения с СССР, считая её провалившейся[50] — во многих аспектах отношения между государствами были на низком уровне из-за неприятия Советским Союзом джадидовской концепции научного социализма, вызвавшей критику последнего в советской прессе. Хафез, напротив, призывал к прагматизму в принятии решений[51].

Развитие конфликта

Конфликт между Асадом и Джадидом стал предметом обсуждения в вооружённых силах и партии. В стране сложилось двоевластие. Вскоре после попытки отстранения от занимаемых им постов в 1967 году Асад начал укреплять свои позиции среди офицерского корпуса заменой высшего командного состава на своих ставленников: на пост начальника генерального штаба, находившегося в плохих отношениях с Джадидом, но уволенного из-за жалобы на излишнее влияние алавитов в вооружённых силах, был назначен друг Хафеза Мустафа Тлас[51], позже ставший его заместителем как министра обороны. Также со своих должностей были смещены основатель и экс-член военного комитета партии, бывший командующий Голанским фронтом и командир 70-й бронетанковой бригады[52].

Ко времени четвёртого регионального и десятого национального партийных съездов в сентябре и октябре 1968 года соответственно Хафез упрочил власть над армией, Джадид продолжал контролировать партию. На обоих съездах Хафез оказался в меньшинстве, и его предложения были подавляющим числом голосов отклонены, однако под его давлением из регионального командования были исключены теоретики социализма премьер-министр Юсуф Зуэйин и министр иностранных дел Ибрагим Махус[52]. Вмешательство вооружённых сил в политику, однако, не находило поддержки у рядовых членов партии. С ухудшением разногласий между Асадом и Джадидом военному и гражданскому крыльям партии было запрещено соприкасаться, что не помешало первому на пути к власти[53].

В то время, как Хафез контролировал вооружённые силы, органы разведки и госбезопасности подчинялись Джадиду через директора службы национальной безопасности партии Абд аль-Карима ад-Джунди[53]. В феврале 1969 года конфликт между Асадом и Джадидом вылился в вооружённые столкновения между воинскими подразделениями, верными брату Хафеза Рифату, и силами ад-Джунди, подозреваемого Рифатом в подготовке покушения на брата, в чём предполагаемый исполнитель сознался под пытками, что дало Рифату повод считать директора службы национальной безопасности угрозой[54].

25—28 февраля по приказу Асада в Дамаск были введены танки, коллективы журналистов двух партийных изданий и радиостанций в столице и в Алеппо были сменены лояльными ему, в преимущественно алавитских Латакии и Тартусе были смещены местные руководители. Началась волна арестов сторонников ад-Джунди. 2 марта после телефонного разговора на повышенных тонах с главой военной разведки директор службы национальной безопасности совершил самоубийство. Асад выразил свои соболезнования, несмотря на то, что он и подтолкнул ад-Джунди к суициду[54].

Несмотря на устранение угрозы в лице покойного, Хафез не решился воспользоваться моментом для свержения Джадида[54]. Состав регионального командования не изменился, однако действия Асада подтолкнули Джадида к ограниченным реформам[55]: классовая борьба перестала быть инструментом пропаганды, критика реакционизма и других арабских государств были свёрнута, некоторые политические заключённые освобождены, сформировано коалиционное правительство во главе с Баас, создан «восточный фронт» антиизраильской борьбы с Ираком и Иорданией, восстановлены дипломатические отношения с многими из прежде враждебных государств[56]. Насер, президент Алжира Хуари Бумедьен и иракские баасисты к тому времени начали прилагать усилия для примирения Асада и Джадида.

Переворот 1970 года

Вскоре после провального сирийского вторжения в Иорданию в ходе событий «чёрного сентября» 1970 года Асад начал подготавливать вооружённый захват власти. После посещения им похорон Насера 1 октября Хафез вернулся в Сирию на внеочередной национальный съезд Баас, назначенный на 30 октября, где подвергся осуждению со стороны Джадида и его сторонников, составлявших подавляющее большинство делегатов, однако перед этим Асад приказал верным ему войскам окружить здание, где проходило заседание. Съезд, закончившийся 12 ноября, всё же принял решение об отстранении Асада и Тласа с занимаемых ими постов, что уже не имело никакого значения[57]. По приказу Хафеза ключевые члены правительства Джадида были арестованы. Ему, а также многим руководителям средней руки были предложены посты в сирийских посольствах, но он отказался, сказав Асаду: «Если я приду к власти, тебя протащат по улицам, пока ты не умрёшь» и был заключён в тюрьму Меззе, где и умер в 1993 году. Переворот был бескровным. 16 ноября свежесозданное временное региональное командование партии опубликовало свой первый указ[58].

Президентство

Внешняя политика

Война Судного дня

Основная статья: Война Судного дня

После арабского поражения в Шестидневной войне Асад был уверен, что израильтяне победили благодаря военной хитрости. С приходом к власти своей главной внешнеполитической целью он считал возвращение оккупированных в ходе войны арабских территорий. Хафез поддержал отклонение Сирией резолюции 242 Совета Безопасности ООН, думая, что она ликвидирует палестинский вопрос. Долгое время Асад был убеждён, что заставить Израиль сесть за стол переговоров можно только путём военных действий[59].

На момент свержения Джадида в 1970 году Сирия была изолирована[59], и для войны с Израилем ей требовались союзники и военная помощь. Через почти три месяца после того, как занял пост президента, Асад посетил Москву[60]. Советское руководство поначалу с подозрением относилось к новому сирийскому лидеру, считая, что в своей внешней политике он склоняется к Западу, однако Хафез предложил СССР постоянное военное присутствие на территории страны и право пользования базами ВМС, и вскоре в Сирию начались поставки советского оружия[61]. Сотрудничество оказалось плодотворным: в феврале 1971 — октябре 1973 годов Асад несколько раз встречался с Л. И. Брежневым[62].

Президент был уверен, что предстоящий конфликт обречён на поражение без участия в войне Египта, считая, что крах ОАР привёл к поражению в Шестидневной войне и что Сирии необходим второй фронт. К тому моменту её отношения с Египтом и Иорданией находились не на лучшем уровне. В 1971 году Асад и президент Египта Анвар Садат подписали соглашение[63] о союзе в рамках Федерации Арабских Республик[64], чьи саммиты использовались как площадка для военного планирования. В том же году двумя странами была достигнута договорённость о назначении командующим объединёнными силами египетского генерала Садека. В 1972—1973 годах Египет и Сирия наполняли арсеналы и тренировали армии[65]. 21—23 августа 1973 года на секретной встрече военного руководства двух стран начальниками генштабов был подписан документ о намерении начать войну против Израиля. 26—27 августа в ходе переговоров между Асадом, Садатом и министрами обороны Мустафой Тласом и Хосни Мубараком была подтверждена взаимность этого стремления[66].

У Египта имелись свои взгляды на цели предстоящей войны: Садат намеревался упрочить позиции страны в мирных переговорах с Израилем, не поставив в известность сирийского лидера[67]. Начальник египетского генштаба генерал аш-Шазли с самого начала считал, что его государство не в состоянии развернуть полномасштабные боевые действия против Израиля, и выступал за их ограниченность. Египетское руководство критиковало партию Баас, видя в ней ненадёжного союзника[68].

Ход войны

6 октября 1973 года египетские и сирийские войска пересекли израильскую границу в Синайской пустыне и на Голанских высотах соответственно, прорвав вражеские линии обороны[69]. В начале войны стороны обвинили друг друга. На Голанах сирийцы столкнулись с ожесточённым сопротивлением и смогли продвинуться только 8 октября. Их изначальные успехи были достигнуты благодаря навыкам офицерского корпуса, пополнявшегося за счёт заслуг кандидатов, а не политических причин. Умение сирийцев и египтян обращаться с новым советским оружием позволило пресечь господство Израиля в бронетехнике и воздухе. 7—14 октября[70] после занятия части территории Синайского полуострова египетская армия прекратила боевые операции[71]: египетское руководство считало собственные цели конфликта достигнутыми, министр обороны генерал Али, несмотря на первоначальные успехи, действовал осторожно[72], в то время как сирийские войска на Голанских высотах продолжали сражаться и 9 октября под натиском израильтян были вынуждены отступить к пурпурной линии[73]. К 13 октября война была в целом проиграна, однако сирийская армия сохранила боеспособность[74].

14 октября Египет частично возобновил боевые действия из стремления Садата заполучить поддержку Асада при заключении мирного договора, однако не достиг успехов из-за их непродуманности. К 21 октября израильтяне сумели мобилизоваться, что свело на нет первоначальное преимущество арабов. Из-за характера египетского участия в конфликте отношения между президентами двух стран накалились[75]. Позже Хафезу станет известно, что во время войны Садат практически каждый день связывался с госсекретарём США Генри Киссинджером[76]. Тем временем президент Египта призвал к прекращению огня под американским посредничеством, ещё не зная, что США прочно встали на сторону Израиля[77]. 16 октября в обращении к членам Народного собрания Садат ещё раз повторил о необходимости перемирия, не поставив Асада в известность[78]. Каир посетил председатель Совета министров СССР А. Н. Косыгин, убеждавший египетского президента согласиться на прекращение огня без отвода израильских войск с занятых ими территорий, на что тот сначала не соглашался, но после того, как 18 октября Косыгин вернулся со спутниковыми снимками, демонстрировавшими около трёхсот израильских танков на египетской территории, в конце концов уступил. После этого Садат отправил Асаду телеграмму, в которой признал поражение в войне[79], но сирийский лидер, находившийся в лучшем положении, сохранял присутствие духа.

22 октября египетская сторона призвала к перемирию, не упомянув вывод израильской армии с оккупированных территорий как его условие, началу прямых переговоров между противоборствующими сторонами и соблюдению резолюции 242 Совета Безопасности ООН. Хафез был раздражён действиями Садата, о которых не был поставлен в известность заблаговременно[80]. День спустя Сирия приняла условия прекращения огня в соответствии с резолюцией 338 СБ ООН[81].

Сирийская оккупация Ливана

Основная статья: Гражданская война в Ливане
Основная статья: Сирийская оккупация Ливана

В 1976 году сирийские войска без разрешения мирового сообщества[82] вторглись в Ливан, где уже год шла гражданская война[83]. С заключением египетско-израильского союза Сирия осталась единственным из угрожавших Израилю граничащих с ним государств[84]. Асад пытался выступить посредником в ливанском конфликте, однако потерпел неудачу и отдал приказ базировавшейся в Сирии и подчинявшейся местному командованию Армии освобождения Палестины[85] перейти ливанскую границу. К тому времени для усиления своего влияния в регионе Израиль открыл границы для ливанских беженцев-маронитов. Несмотря на поддержку сирийского руководства, премьер-министру Ливана Рашиду Караме не удалось сформировать правительство[86].

В начале 1976 года к президенту Сирии обратились за помощью некоторые члены ливанской политической элиты, желавшие свергнуть президента-христианина Сулеймана Франжье. Асад был открыт к диалогу, но не поддержал заговорщиков[87]. Когда власть попытался захватить генерал аль-Ахдаб, сирийские войска помешали его планам. Тем временем радикальные левые начали одерживать верх в конфликте. Лидер Ливанского национального движения Камаль Джумблат видел в военной победе условие отставки Франжье. Хафез не желал победы ни левых, усилившей бы позиции палестинцев, ни правых, вместо этого ища компромисс, обезопасивший бы Ливан и регион в целом. 24 марта Джумблат встретился с президентом Сирии, попытавшись убедить его поддержать Национальное движение, но тот заявил о необходимости перемирия для проведения в том же году президентских выборов[82].

Несмотря на то, что Организация освобождения Палестины официально не принимала участия в конфликте, несколько её отрядов сражались с ЛНД. Сирия пыталась заставить главу ООП Ясира Арафата вывести его боевиков с территории Ливана, угрожая им прекращением помощи, однако две стороны так и не достигли соглашения[82]. После отставки Франжье Асад оказал давление на ливанский парламент с целью избрания президентом Ильяса Саркиса. Выборы в знак протеста против американского и сирийского влияния на политическую жизнь страны бойкотировала треть членов её законодательного собрания[88].

31 мая 1976 года началось поддержанное Израилем и США полномасштабное вторжение сирийской армии на ливанскую территорию, формальным поводом для которого послужили бомбардировки маронитских населённых пунктов. Интервенция позволила Сирии стать главной политической силой страны. Постепенно сирийское военное присутствие было увеличено до 30 тысяч человек. Баасистская палестинская группировка «ас-Сайка» и сирийская бригада АОП «Хитин» сражались с палестинцами-сторонниками Национального движения[89].

Вскоре после начала сирийской военной операции ей выразили поддержку лидеры ливанской христианской общины. Местными мусульманами было сформировано объединённое командование палестинскими отрядами, в число которых не вошла «ас-Сайка», загнанная бойцами ООП в её оплот близ столичного аэропорта и вскоре влившаяся с другими лояльными Дамаску левыми отрядами в состав сирийской армии. 8 июня последняя была выбита из Сайды, столкнувшись с жестоким сопротивлением ООП в Бейруте. Действия Хафеза по уничтожению Организации освобождения Палестины и заключению союза с маронитами вызвали сильное неприятие[90] в арабском мире, и сирийское правительство обратилось в Лигу арабских государств с просьбой о помощи в разрешении конфликта. В Ливан были направлены Арабские сдерживающие силы. Сирия тем временем пыталась постепенно ослабить ЛНД и его палестинских сторонников[91], однако до заключения перемирия 17 октября сирийским войскам не удалось захватить опорный пункт Национального движения город Алей. Через некоторое время численность АСС возросла до 30 тысяч человек, преимущественно сирийцев. Несмотря на то, что в отдельных точках продолжились тяжёлые бои, к началу нового года большинство палестинских и ливанских группировок сложили тяжёлое вооружение[92].

Асад расширял свой контроль над Ливаном путём террора и устрашения: в 1977 году Джумблат был убит, предположительно, сирийскими агентами, в 1982 году сирийцами было организовано убийство новоизбранного президента Башира Жмайеля, чьему приходу к власти в ходе израильского вторжения поспособствовали израильтяне. Оба из них препятствовали попыткам президента Сирии усилить своё влияние в стране. В 1983 году благодаря стараниям Хафеза было сорвано подписание ливано-израильского договора, в 1985 году из-за партизанской войны, которой Асад оказывал поддержку, израильские войска покинули Южный Ливан. В середине 1980-х годов террористические акты против палестинцев и на иорданской территории сорвали примирение ООП и короля Хусейна и замедлили сотрудничество между Иорданией и Израилем на западном берегу реки Иордан[93].

Внутренняя политика

На посту президента Хафез первым делом пытался восстановить единство нации, которое считал потерянным при Афляке и Джадиде: с самого начала правления, в отличие от последнего, посещал деревни и выслушивал жалобы местного населения, нанёс визит к Султану аль-Атрашу в знак признания его заслуг перед арабским восстанием, по инициативе Хафеза в Союз писателей Сирии были возвращены подвергшиеся преследованию авторы, выражавшие интересы радикальных баасистов[94]. Хоть и не демократизировав страну, Асад смягчил репрессивную политику государства: спецслужбы подверглись чистке, некоторые следственные функции вооружённых сил перешли к полиции, конфискация имущества была отменена[95]. Хафез снизил цены на основные продукты питания на 15 процентов, что увеличило его народную поддержку, и снял ограничения на торговлю и передвижение с Ливаном, поощрял рост частного сектора[94].

Большинству сторонников Джадида было предложено работать с Асадом или подвергнуться репрессиям. В 1970 году он привлёк в партию её старую гвардию, поддержавшую Афляка в 1963—1966: в Баас вернулись около 2000 бывших её членов[95]. В 1971 году на серии судебных процессов Афляк и Амин аль-Хафез были заочно осуждены за государственную измену. Около 100 их сторонников были приговорены к тюремному заключению, но вскоре освобождены[96].

На 11-м национальном съезде партии Хафез убедил её членов в том, что его правление полностью отличается от правления Джадида, и что он даст старт «корректирующему движению», призванному вернуть Сирию на «путь националистического социализма», подчеркнув, в отличие от Джадида, особое значение освобождения оккупированных территорий[97].

Усиление власти

Асад усилил президентскую власть, во многих аспектах придав ей функции, ранее возлагавшиеся на продвигавшуюся партией провалившуюся концепцию «военного ленинизма», в гибрид которого вместе с голлистским конституционализмом превратилась Сирия[98]. Он создал систему, в которой последнее слово оставалось за главой государства, ослабив совещательные функции правительства и партии[99]. С началом всеохватывающего культа личности Асад стал в одиночку олицетворять режим[100], а преданность вождю заменила идеологические устои, в связи с чем широко распространилась коррупция[99]. Желая стать панарабским лидером, с момента прихода к власти он расценивал себя как преемника Насера[101]: выстроил систему управления государства подобно ему и превозносил его лидерство среди арабов, вместе с широко распространёнными в публичных местах фотографиями Асада[101], часто изображавшими его героем, размещались фотографии Насера[100]. В честь президента Сирии и членов его семьи именовались многочисленные географические объекты и учреждения, исполнялись песни, изучаемые в школе, с которых начинался каждый день в ней. Подчас пропаганда уподобляла его богу: его мать после её смерти изображалась с ореолом, самого его сирийские официальные лица называли «просветлённым»[101]. Собственное прославление продолжил и преемник Хафеза, его сын Башар[102].

Хоть Асад и не правил в одиночку, его соратники в конечном счёте так и не приобрели влияние на него. Ни один член правящей элиты не подвергал сомнению его решения, в противном случае лишаясь должности[103]. Двумя высшими органами исполнительной власти являлись региональное, ответственное за назначение президента и через него — кабинета министров, и национальное командования партии, которые в качестве регионального и национального секретаря соответственно возглавлял Асад и чьи совместные заседания напоминали политбюро соцстран[104]. С усилением президентской власти полномочия регионального командования и его членов были урезаны[105]. Номинально оба командования подчинялись региональному и национальному съезду, однако последний, де-юре стоявший выше первого, включавший баасистов из других стран и потому сравниваемый с Коминтерном, де-факто власти не имел[106], функционируя как внешнеполитическая и идеологическая секция регионального съезда. На прошедшем в 1985 году 11-м региональном съезде, последнем при жизни Хафеза, функции съезда по надзору за руководством страны были переданы обладавшему меньшей властью Национальному прогрессивному фронту[105].

Религиозная политика

Придя к власти, Асад превратил спецслужбы и органы государственной безопасности в оплот алавитов, составивших фундамент режима, тем самым ослабив его. Ведущими фигурами в госбезопасности стали родственники президента: его брат Рифат контролировал «боевые бригады», зять Аднан Махлюф служил заместителем командующего президентской гвардии[99]. Асад держал под контролем вооружённые силы через офицеров-алавитов, в 1990-х годах ещё больше упрочив их позиции в армии путём назначения на пост начальника генерального штаба алавита Али Аслана. Алавиты назначались на руководящие посты больше из-за их близости к и преданности президенту, чем из профессиональных качеств, и превратились в правящую элиту. Несмотря на это, в начале правления Асада заметными фигурами в руководстве государства были сунниты, в частности, Абдель Халим Хаддам и Мустафа Тлас[107], однако власти, независимой от Хафеза и алавитского большинства в госбезопасности, у них не было: так, командующий ВВС в 1971—1978 годах Наджи Джамиль не мог издавать приказы без согласия на то руководителя разведки ВВС алавита генерала аль-Хаули. После провалившегося исламистского восстания Асад стал ещё больше опираться на своих родственников, а сунниты в руководстве страны потеряли некоторую автономию[108].

Экономика

Начатые президентом Сирии экономические реформы, имевшие целью модернизацию сельскохозяйственного и промышленного секторов экономики страны, имели некоторый успех: в 1973 году на реке Евфрат с помощью СССР была сооружена крупнейшая в Сирии дамба Табка, образовавшая водохранилище «Аль-Асад», что увеличило водоснабжение пахотных земель, выработку электричества и стало символом промышленного и технического развития страны, доходы многих крестьян и рабочих выросли, улучшилось их социальное обеспечение, госслужащим в годовщины прихода Асада к власти выплачивались премии в размере 20 процентов от зарплаты[109], развивались здравоохранение и образование. Городской средний класс, пострадавший во время правления Джадида, приобрёл новые экономические возможности[110].

Несмотря на это, к 1977 году стало ясно, что частично из-за провалов во внешней и внутренней политике, природных бедствий и коррупции реформы в целом не достигли успеха. К имевшимся хроническим проблемам социально-экономического характера добавились новые: неэффективность, бесхозяйственность, коррупция в государственном, общественном и частном секторах экономики, неграмотность, плохое качество образования в сельской местности, увеличение эмиграции специалистов, инфляция, уменьшение торгового сальдо, высокая стоимость проживания, дефицит товаров народного потребления. Финансовое бремя вторжения в Ливан 1976 году и последующей его оккупации в ходе гражданской войны лишь ухудшило экономическое положение страны: ещё более распространилась коррупция, появился чёрный рынок. Зарождавшийся предпринимательский класс вместе с высшими военными чинами, включая брата Хафеза Рифата, занялся контрабандой из Ливана, что затронуло доходы государства и подогрело взяточничество среди членов правящей элиты[111].

В начале 1980-х годов состояние сирийской экономики ухудшилось, к середине 1984 года серьёзной проблемой стал дефицит продуктов питания. Правительство признало его существование и предложило осторожное экономическое планирование в качестве решения. Несмотря на это, дефицит сахара, хлеба, муки, а также дерева, железа и строительных материалов продолжился и в августе, что вылилось в повышение цен, длинные очереди и широкое распространение чёрного рынка. Контрабанда из Ливана стала обычным явлением. Асад пытался бороться с ней, чему препятствовало вмешательство в неё Рифата, чьи отряды ввозили в страну товаров на 400 000 долларов в день: в июле 1984 года было сформировано эффективное воинское подразделение по борьбе с контрабандистами на сирийско-ливанской границе, за первую неделю службы изъявшее товаров на 3,8 миллиона долларов[112].

За начало 1990-х годов сирийская экономика выросла на пять—семь процентов: увеличились объём экспорта (в том числе нефтепродуктов) и торговое сальдо, инфляция оставалась умеренной (15—18 процентов). В мае 1991 года были приняты меры по либерализации экономики и привлечению инвесторов, большинство из которых были арабскими государствами Персидского залива, вкладывавшими деньги в инфраструктуру и строительство. В соответствие с социалистической идеологией партии государственные компании приватизированы не были[113]. В середине 1990-х годов страна впала в рецессию, через несколько лет экономический рост сократился до 1,5 процентов, в то время как население выросло на 3—3,5 процента. Роль государства во внешней торговле увеличилась. Спад сирийской экономики совпал с рецессией на мировых финансовых рынках. Падение цен на нефть в 1998 году стало для экономики страны серьёзным ударом, но она сумела частично восстановиться после их роста в том же году. В 1999 году из-за тяжёлой засухи урожай сельскохозяйственных культур сократился на 25—30 процентов по сравнению с урожаем 1997—1998 годов. В качестве мер помощи, имевших ограниченный характер и не оказавших заметного влияния на экономику Сирии, фермерам были выданы компенсации и займы, организована бесплатная раздача фуража[114].

Правительство пыталось сократить рост населения, добившись минимальных успехов. Из-за недостаточной модернизации, либерализации и открытости экономики переговоры о торговом соглашении с Европейским союзом провалились: руководство государства отказывалось реформировать банковскую систему, разрешить существование частных банков и открыть фондовую биржу[109].

Исламистское восстание

Основная статья: Исламистское восстание в Сирии

Прагматическая политика Хафеза привела к появлению в стране «нового класса» в лице партии Баас, существование которого он признал в обмен на поддержку в противостоянии с Израилем. Направленные на либерализацию экономики реформы, проводившиеся Асадом, правящая элита использовала для личного обогащения[115]. Осуществление многих правительственных программ было поручено за взятки иностранным компаниям, что ещё более углубило разрыв между государством и частным бизнесом. Бюджетные средства выводились за границу, госсобственность стала предметом манипуляции, высшие должностные лица и политики получали откаты от предпринимателей. Алавитское руководство вооружённых сил и органов госбезопасности обладало наибольшими активами[116]. Это, наряду с разочарованием суннитов в этатизме, кумовстве и неравенстве режима, подогрело исламистское восстание[117], в авангарде которого стояли Братья-мусульмане, выступавшие за умеренный ислам с начала своей политической деятельности в Сирии в 1960-х годах. Тогда ими руководил Мустафа ас-Сибаи, после ареста которого движение возглавил брат сирийского политика Наджах Аттар Иссам, идеологически противопоставлявший организацию режиму, но после запрета властей на возвращение Аттара в страну с хаджа в 1963 году Братья-мусульмане в Сирии оказались рассеяны, однако с созданием центрального коллективного руководства им в 1975—1978 годах удалось из 500—700 членов в Алеппо десятикратно вырасти в численности, а к 1978 году насчитывать 30 000 человек по всей стране[118].

События восстания

В середине-конце 1970-х стали происходить вооружённые нападения на видных членов алавитской правящей элиты, с ужесточением став предметом конфликта между силовой, представленной Рифатом Асадом, и либеральной, возглавляемой премьер-министром Махмудом аль-Аюби, фракциями партии[119]. На её седьмом региональном съезде в 1980 руководители государства, исключая Хафеза и его ставленников, подверглись жёсткой критике со стороны делегатов, призывавших к антикоррупционной кампании, «очищению» правительства, уменьшению влияния на политику вооружённых сил и органов госбезопасности и к политической либерализации, и с согласия Асада на пост главы нового правительства молодых технократов был назначен Абдуль Рауф аль-Касм, что, однако, не привело к смягчению критики власти, и суннитский средний класс и радикальные левые в надежде, что восстание покончит с правлением Баас, начали сотрудничать с исламистами[120].

Считая, что преимущество в конфликте на их стороне, в 1980 году исламисты перешли к партизанской войне, регулярно атакуя правительственные учреждения в Алеппо, где власти начали терять контроль над ситуацией, затем беспорядки, поддержанные пострадавшими от репрессий режима и одним из основателей Баас Салах ад-Дином Битаром, вместе со старой гвардией партии выступавшим против усиления роли военных в политике, перекинулись на другие сирийские города, что усилило позиции сторонников жёсткой линии[120]. Были начаты широкомасштабные чистки, на север страны для подавления восстания были направлены войска, но успеха не достигли, и силовая фракция обвинила США в разжигании конфликта, призвав к усилению «революционной бдительности», окончательно одержав победу во внутрипартийной борьбе после неудачного покушения на Асада в июне того же года. Режим перешёл к государственному терроризму: по приказу Рифата заключённые-исламисты тюрьмы Тадмор были казнены, членство в Братьях-мусульманах стало караться смертной казнью, эскадронам смерти был отдан приказ об убийстве Битара и бывшей жены Аттара, пленных повстанцев стал судить военный трибунал, подчас без разбора приговаривавший к высшей мере наказания[121].

Кульминация конфликта, резня в Хаме в феврале 1982 года, сокрушила восстание: в ходе бомбардировок с воздуха, обстрела с вертолётов и из артиллерии, применения бульдозеров город был полностью разрушен, погибли тысячи людей. Режим выстоял не за счёт своей популярности у народа, а за счёт дезорганизованности и малой поддержки оппозиции со стороны городского населения. Суннитский средний класс всё же продолжил поддерживать партию из-за неприятия им идеологии исламизма[122]. После подавления беспорядков власть вновь обратилась к милитаристскому ленинизму, свернув либеральные реформы. В ходе противостояния Баас была ослаблена: выдвижение кандидатов на региональный и национальный съезды путём голосования и всякая открытая дискуссия внутри партии прекратились. Сирия стала более тоталитарной, позиция Асада как непререкаемого лидера укрепилась[123].

Кризис наследования 1983—1984 годов

В ноябре 1983 года Асад, страдавший сахарным диабетом, перенёс сердечный приступ, осложнённый флебитом[124], что породило кризис наследования[125]. 13 ноября после посещения госпиталя, где проходил лечение Хафез[126], Рифат, не веривший, что его брат сможет и дальше править страной, объявил о выставлении своей кандидатуры на предстоящих президентских выборах, не получив одобрения у окружения президента, которое Рифат попытался щедрыми обещаниями убедить поддержать его[125]. До своего смещения в 1985 году он расценивался сирийцами как символ коррупции, приобретя не соответствующее и так высокому окладу командующего «оборонными бригадами» состояние. Ему недоставало статности и харизмы брата. Вооружённые формирования под его командованием, насчитывавшие 50 тысяч бойцов, вместе с самим Рифатом не пользовались доверием ни у руководства страны, ни у её рядового населения, считаясь коррумпированными, недисциплинированными и жестокими, офицеры других подразделений были недовольны монополией оборонных бригад на охрану Дамаска, наличием у них собственных разведки и тюрем и их более высокой зарплатой. Рифат тем временем не терял надежды стать преемником главы государства: в ходе «войны плакатов», продлившейся неделю до улучшения самочувствия последнего, военнослужащие лояльных его брату воинских подразделений заклеивали плакаты с Хафезом плакатами с их командиром, на что верные президенту войска отвечали обратным[127].

Вскоре после этого сторонники Рифата были смещены с их должностей. 27 февраля 1984 года оборонные бригады и республиканская гвардия находились в шаге от вооружённых столкновений, предотвращённых назначением Рифата на пост вице-президента 11 марта после того, как он передал командование оборонными бригадами своему зятю, верному президенту. Несмотря на это, в ночь на 30 марта им был отдан приказ окружить Дамаск и войти в него[128]. Республиканская гвардия была приведена в состояние боевой готовности, 3-я бронетанковая дивизия заблокировала пути в город, окружив войска брата Хафеза, рассчитывавшего на поддержку командующего спецназом Али Хайдара, однако тот стал на сторону главы государства. Рифат был отправлен в ссылку, вернувшись в Сирию лишь в 1992 году, но уже не играя никакой политической роли[129]. Численность оборонных бригад была урезана на 30—35 тысяч человек, их функции были переданы республиканской гвардии, чей командующий Аднан Махлюф был произведён в генерал-майоры. Сын Хафеза Басиль, майор, приобрёл в гвардии большое влияние[130].

Выбор преемника и смерть

Рифат готовился президентом на роль преемника с 1980 года[131], однако попытка захвата братом Хафеза власти ослабила её вертикаль, и глава государства попытался укрепить её путём назначения нового преемника — Басиля, которому была отведена большая роль в политике, что породило ревность со стороны правящей элиты. Решению Хафеза после гибели Басиля в 1994 году отозвать в страну из Великобритании его брата Башара, где тот проходил учёбу, воспротивился генерал Хайдар, не одобрявший династическое наследование и начавшиеся в Вашингтоне мирные переговоры с Израилем. Он считал, что мнение военных теперь ничего не значит, и в результате был заменён на посту командующего войсками специального назначения алавитом генерал-майором Али Махмудом и арестован, но вскоре отпущен[132].

Басиль был назначен в охрану президентского дворца в 1986 году, год спустя — командующим оборонных бригад, что дало пищу слухам о том, что именно ему Асад готовится в будущем передать власть. Во время президентских выборов на безальтернативной основе в 1991 году толпами людей исполнялись прославляющие Басиля песни, на транспорте, закреплённом за вооружёнными силами и службами госбезопасности, размещались его портреты, в государственных СМИ Хафеза начали называть «Отец Басиля». Последний с официальной миссией посетил короля Саудовской Аравии Фахда, а незадолго до смерти замещал отца на официальном мероприятии. 21 января 1994 года Басиль погиб в автомобильной аварии, что Асад назвал «всенародной потерей»[133]. Пропаганда продолжила использовать образ его сына, чьи изображения появлялись в общественных местах, на автомобилях, посуде, одежде, часах, сам он был провозглашён Баас примером для подражания для молодёжи. Почти сразу же после смерти Басиля Хафез стал готовить в преемники 29-летнего Башара[134].

Вице-президент Абдель Халим Хаддам противился династическому наследованию, считая его противоречащим устоям социализма, позже заявив, что Асад никогда не обсуждал свои намерения по этому поводу с членами регионального командования[131]. К 1990-м годам суннитская фракция партии, к которой принадлежал Хаддам, не одобрявшая эту концепцию и препятствовавшая её претворению в жизнь, старела, в то время как в алавитскую благодаря Хафезу влилась новая кровь[135].

Вернувшись в Сирию, Башар поступил в военную академию в Хомсе[136], где обучался командованию танковым батальоном и на штабного офицера, некоторое время прослужив в республиканской гвардии[137]. В январе 1999 года он был произведён в полковники. Его быстрый карьерный рост официальные СМИ объясняли «всеобъемлющим» превосходством в обучении над другими курсантами и «выдающимся» дипломным проектом[138]. Тем временем глава государства готовил новое поколение офицеров-алавитов, призванное обеспечить переход власти к Башару: конец продолжительных перестановок в вооружённых силах и органах внутренних дел ознаменовала замена начальника генерального штаба генерала аш-Шибаби, за границей расценивавшегося как одного из возможных преемников Асада, на генерала Аслана. «Монархическое» наследование широко осуждалось как в правящей элите, так и в народе[137]. К 1998 году сын Хафеза приобрёл позиции и в партии, занявшись Ливаном вместо Хаддама, который отвечал за отношения с этой страной с 1970-х[139]. К декабрю 1998 года благодаря усилиям Башара должность премьер-министра Ливана вместо протеже вице-президента Рафика Харири занял Селим Хосс[140]. В 1998—2000 годах отставкам подверглись несколько протеже и старых соратников Асада из-за сомнения последнего в их преданности Башару[141].

К концу 1990-х годов здоровье Хафеза заметно ухудшилось[142]: на официальных встречах он не мог сконцентрироваться и выглядел усталым, был не в состоянии работать более двух часов в день. Несмотря на это, пресс-секретарь президента отрицал его проблемы со здоровьем, а рабочий график главы государства в 1999 году оставался практически неизменным по сравнению с графиками 1980-х годов. Асад продолжал проводить совещания, изредка посещал зарубежные государства: в июле того же года он нанёс визит в Москву. Из-за его фактического отстранения от государственных дел руководство страны приспособилось к решению повседневных задач без его участия[143]. 10 июня 2000 года во время телефонного разговора с премьер-министром Ливана Селимом Хоссом президент Сирии умер от сердечного приступа[144]. 40-дневный и 7-дневный траур был провозглашён в Сирии и Ливане соответственно. 13 июня Асад был похоронен[145] в мавзолее, где уже покоился Басиль, в родной деревне Кардаха[146].

Семья

Жена — Аниса, урождённая Махлюф (1930—2016), в браке с 1957 года. Она происходила из влиятельного семейства[147]. Считалось, что Аниса имела большое влияние на сына Башара, выступая за жестокое подавление протестов, позже вылившихся в гражданскую войну[148]. В январе 2013 года вдова Хафеза перебралась в Дубай, где проживала вместе с дочерью Бушрой[149]. Скончалась 6 февраля 2016 года там же.

Дети:

  • Бушра (род. в 1960) — фармацевт, вдова заместителя директора управления военной разведки генерала Шауката, погибшего в результате теракта в 2012 году. В настоящее время с пятерыми детьми проживает в Абу-Даби[150][151].
  • Басиль (1962—1994) — офицер сирийской армии, потенциальный наследник после событий 1983—1984 годов. Погиб в автокатастрофе[152].
  • Башар (род. в 1965) — президент Сирии с 2000 года. До гибели брата учился на офтальмолога, затем был отозван на родину. Женат на Асме Асад, играющей значительную публичную роль. В браке родилось трое детей[153].
  • Меджид (1966—2009) — инженер-электрик. Страдал тяжёлыми психическими заболеваниями, в 2009 скончался после долгой болезни[154][155][156].
  • Махер (род. в 1967) — командующий республиканской гвардией и элитной 4-й бронетанковой дивизией[157], член центрального комитета партии. Женат, имеет двоих дочерей[154][158]. 18 июля 2012 года был тяжело ранен в результате взрыва в штаб-квартире военной разведки в Дамаске; как сообщается, потерял ногу[159][160].

Напишите отзыв о статье "Асад, Хафез"

Примечания

  1. ↑ Bengio, 1998, p. 135.
  2. ↑ Jessup, 1998, p. 41.
  3. ↑ 1 2 Reich, 1990, p. 52.
  4. ↑ Alianak, 2007, pp. 127–128.
  5. ↑ 1 2 3 4 5 6 Alianak, 2007, p. 128.
  6. ↑ Zahler, 2009, p. 25.
  7. ↑ Seale, 1990, p. 20.
  8. ↑ 1 2 3 4 Zahler, 2009, p. 28.
  9. ↑ Amos, 2010, p. 70.
  10. ↑ Zahler, 2009, pp. 29–31.
  11. ↑ 1 2 Zahler, 2009, p. 31.
  12. ↑ Leverett, 2005, p. 231.
  13. ↑ 1 2 Alianak, 2007, p. 129.
  14. ↑ Tucker, Roberts, 2008, p. 168.
  15. ↑ 1 2 3 4 5 Reich, 1990, p. 53.
  16. ↑ Seale, 1990, p. 49.
  17. ↑ Zahler, 2009, p. 32.
  18. ↑ 1 2 Seale, 1990, pp. 50–51.
  19. ↑ Zahler, 2009, pp. 32–34.
  20. ↑ 1 2 3 Seale, 1990, p. 98.
  21. ↑ Seale, 1990, p. 65.
  22. ↑ Seale, 1990, pp. 60–61.
  23. ↑ 1 2 Zahler, 2009, p. 38.
  24. ↑ Seale, 1990, p. 75.
  25. ↑ 1 2 Reich, 1990, pp. 53–54.
  26. ↑ Seale, 1990, p. 77.
  27. ↑ Seale, 1990, p. 87.
  28. ↑ Seale, 1990, p. 89.
  29. ↑ Seale, 1990, p. 90.
  30. ↑ 1 2 Reich, 1990, p. 54.
  31. ↑ Seale, 1990, p. 94.
  32. ↑ Seale, 1990, p. 95.
  33. ↑ Seale, 1990, p. 96.
  34. ↑ Seale, 1990, p. 97.
  35. ↑ Devlin, 1975, p. 330.
  36. ↑ Rabinovich, 1972, p. 187.
  37. ↑ Seale, 1990, p. 100.
  38. ↑ Seale, 1990, p. 101.
  39. ↑ Seale, 1990, p. 102.
  40. ↑ Seale, 1990, p. 104.
  41. ↑ Seale, 1990, p. 105.
  42. ↑ 1 2 Seale, 1990, p. 110.
  43. ↑ Seale, 1990, p. 112.
  44. ↑ Seale, 1990, p. 113.
  45. ↑ Seale, 1990, p. 142.
  46. ↑ 1 2 3 Seale, 1990, p. 144.
  47. ↑ Seale, 1990, p. 143.
  48. ↑ Seale, 1990, p. 145.
  49. ↑ Seale, 1990, p. 146.
  50. ↑ Seale, 1990, p. 147.
  51. ↑ 1 2 Seale, 1990, p. 148.
  52. ↑ 1 2 Seale, 1990, p. 149.
  53. ↑ 1 2 Seale, 1990, p. 150.
  54. ↑ 1 2 3 Seale, 1990, p. 151.
  55. ↑ Seale, 1990, p. 152.
  56. ↑ Seale, 1990, p. 153.
  57. ↑ Seale, 1990, p. 162.
  58. ↑ Seale, 1990, p. 164.
  59. ↑ 1 2 Seale, 1990, p. 185.
  60. ↑ Seale, 1990, p. 186.
  61. ↑ Seale, 1990, p. 187.
  62. ↑ Seale, 1990, p. 188.
  63. ↑ Seale, 1990, p. 189.
  64. ↑ Seale, 1990, p. 190.
  65. ↑ Seale, 1990, p. 192.
  66. ↑ Seale, 1990, pp. 193–194.
  67. ↑ Seale, 1990, p. 195.
  68. ↑ Seale, 1990, p. 197.
  69. ↑ Seale, 1990, pp. 197–199.
  70. ↑ Seale, 1990, p. 205.
  71. ↑ Seale, 1990, p. 207.
  72. ↑ Seale, 1990, p. 208.
  73. ↑ Seale, 1990, p. 210.
  74. ↑ Seale, 1990, p. 211.
  75. ↑ Seale, 1990, pp. 212–213.
  76. ↑ Seale, 1990, pp. 214–215.
  77. ↑ Seale, 1990, pp. 215–218.
  78. ↑ Seale, 1990, p. 219.
  79. ↑ Seale, 1990, p. 220.
  80. ↑ Seale, 1990, p. 221.
  81. ↑ Seale, 1990, p. 224.
  82. ↑ 1 2 3 Winslow, 2012, p. 198.
  83. ↑ Winslow, 2012, p. 194.
  84. ↑ Seale, 1990, p. 267.
  85. ↑ Gilmour, 1983, p. 131.
  86. ↑ Winslow, 2012, p. 194-195.
  87. ↑ Winslow, 2012, p. 197.
  88. ↑ Winslow, 2012, p. 199.
  89. ↑ Winslow, 2012, p. 201.
  90. ↑ Gilmour, 1983, p. 139.
  91. ↑ Winslow, 2012, p. 202.
  92. ↑ Winslow, 2012, p. 204.
  93. ↑ Reich, 1990, p. 61.
  94. ↑ 1 2 Seale, 1990, p. 170.
  95. ↑ 1 2 Seale, 1990, p. 171.
  96. ↑ Seale, 1990, p. 175.
  97. ↑ Hinnebusch, 2001, p. 61.
  98. ↑ Hinnebusch, 2001, p. 63.
  99. ↑ 1 2 3 Hinnebusch, 2001, p. 65.
  100. ↑ 1 2 Reich, 1990, p. 57.
  101. ↑ 1 2 3 Pipes, 1995, pp. 15–16.
  102. ↑ Zisser, 2006, p. 50.
  103. ↑ Hinnebusch, 2001, p. 69.
  104. ↑ Hinnebusch, 2001, p. 72.
  105. ↑ 1 2 Hinnebusch, 2001, p. 74.
  106. ↑ Hinnebusch, 2001, pp. 72–73.
  107. ↑ Hinnebusch, 2001, p. 66.
  108. ↑ Batatu, 1999, p. 226.
  109. ↑ 1 2 Zisser, 2002, p. 599.
  110. ↑ Reich, 1990, p. 56.
  111. ↑ Reich, 1990, pp. 59–60.
  112. ↑ Olmert, 1986, pp. 683–684.
  113. ↑ Zisser, 1995, pp. 728–729.
  114. ↑ Zisser, 2002, pp. 598–599.
  115. ↑ Hinnebusch, 2001, p. 85.
  116. ↑ Hinnebusch, 2001, pp. 86–89.
  117. ↑ Hinnebusch, 2001, pp. 89.
  118. ↑ Hinnebusch, 2001, p. 90.
  119. ↑ Hinnebusch, 2001, p. 94.
  120. ↑ 1 2 Hinnebusch, 2001, p. 95.
  121. ↑ Hinnebusch, 2001, p. 96.
  122. ↑ Hinnebusch, 2001, p. 97.
  123. ↑ Hinnebusch, 2001, p. 98.
  124. ↑ Thomas Collelo, ed. [countrystudies.us/syria/57.htm 1982 – 1987 Political Developments]. Syria: A Country Study.. Washington: GPO for the Library of Congress (1987). Проверено 8 октября 2012.
  125. ↑ 1 2 Batatu, 1999, p. 232.
  126. ↑ Batatu, 1999, p. 230.
  127. ↑ Batatu, 1999, pp. 233–234.
  128. ↑ Batatu, 1999, p. 234.
  129. ↑ Batatu, 1999, p. 235.
  130. ↑ Batatu, 1999, p. 236.
  131. ↑ 1 2 Blandford, 2006, p. 55.
  132. ↑ Batatu, 1999, pp. 237–238.
  133. ↑ Pipes, 1996, p. 29.
  134. ↑ Pipes, 1996, p. 30.
  135. ↑ Blandford, 2006, pp. 55–56.
  136. ↑ Blandford, 2006, p. 53.
  137. ↑ 1 2 Ziser, 2001, p. 154.
  138. ↑ Ziser, 2001, p. 160.
  139. ↑ Blandford, 2006, p. 69.
  140. ↑ Ziser, 2001, p. 161.
  141. ↑ Ziser, 2001, p. 166.
  142. ↑ Seddon, 2004, p. 76.
  143. ↑ Zisser, 2002, pp. 552–553.
  144. ↑ Ball, 2010, p. 110.
  145. ↑ Freedman, 2002, p. 105.
  146. ↑ Ahmad, 2010, p. 313.
  147. ↑ Zahler, 2009, p. 34.
  148. ↑ [www.economist.com/blogs/pomegranate/2013/02/assad-family The Assad family: Where are they now?], The Economist (21 февраля 2013). Проверено 2 марта 2016.
  149. ↑ [www.telegraph.co.uk/news/worldnews/middleeast/syria/9825731/Bashar-al-Assads-mother-has-fled-Syria-US-ambassador-claims.html Bashar al-Assad's mother has fled Syria, US ambassador claims], The Daily Telegraph (25 января 2013). Проверено 2 марта 2016.
  150. ↑ Mohamad Daoud. [www.mideastmonitor.org/issues/0609/0609_5.htm Dossier: Bushra Assad]. Mideast Monitor (October 2006).
  151. ↑ [english.alarabiya.net/articles/2012/07/18/227035.html Bomb kills Syria defense minister, Assad’s brother-in-law and key aides] (18 July 2012). Проверено 18 июля 2012.
  152. ↑ William E. Schmidt. [www.nytimes.com/1994/01/22/world/assad-s-son-killed-in-an-auto-crash.html Asad's son killed in an auto crash]. New York Times (22 January 1994).
  153. ↑ Bar, Shmuel (2006). «[www.herzliyaconference.org/_Uploads/2590Bashars.pdf Bashar's Syria: The Regime and its Strategic Worldview]». Comparative Strategy 25. DOI:10.1080/01495930601105412. Проверено 15 May 2011.
  154. ↑ 1 2 Bar, Shmuel (2006). «[www.herzliyaconference.org/_Uploads/2590Bashars.pdf Bashar's Syria: The Regime and its Strategic Worldview]». Comparative Strategy 25. DOI:10.1080/01495930601105412. Проверено 15 May 2011.
  155. ↑ [www.iloubnan.info/politics/actualite/id/40793 SANA: Bashar al-Assads Youngest Brother Dead]. iloubnan.info (12 December 2010).
  156. ↑ Martin Stäheli. Die syrische Außenpolitik unter Präsident Hafez Assad. — Franz Steiner Verlag, 2001. — С. 42. — 574 с.
  157. ↑ [af.reuters.com/article/libyaNews/idAFLDE72S19O20110406 Syria's military: what does Assad have?], Reuters (6 April 2011). Проверено 5 мая 2011.
  158. ↑ (10 May 2011) «[eur-lex.europa.eu/LexUriServ/LexUriServ.do?uri=OJ:L:2011:121:0011:0014:EN:PDF COUNCIL DECISION 2011/273/CFSP of 9 May 2011 concerning restrictive measures against Syria]». Official Journal of the European Union L121/11. Проверено 10 May 2011.
  159. ↑ [www.telegraph.co.uk/news/worldnews/middleeast/syria/9480363/Syria-Bashar-al-Assads-brother-Maher-loses-leg.html Syria: Bashar al-Assad's brother Maher 'loses leg'], The Telegraph (16 August 2012). Проверено 16 августа 2012.
  160. ↑ [www.reuters.com/article/2012/08/16/us-syria-crisis-idUSBRE8610SH20120816 Assad's feared brother lost leg in bomb attack: sources], Reuters (16 August 2012). Проверено 16 августа 2012.

Литература

  • Amos Deborah. Eclipse of the Sunnis: Power, Exile, and Upheaval in the Middle East. — PublicAffairs, 2010. — ISBN 978-1-58648-649-5.
  • Ahmad Muslehuddin. Promised Land?: A Perspective on Palestinian–Israeli Conflict. — AuthorHouse, 2010. — ISBN 978-1-4490-1797-2.
  • Bengio Offra (ed.). Minorities and the State in the Arab World. — 1998. — ISBN 978-1-55587-647-0.
  • Alianak Sonia. Middle Eastern Leaders and Islam: A Precarious Equilibrium. — Peter Lang, 2007. — ISBN 978-0-8204-6924-9.
  • Ball Howard. Genocide: A Reference Handbook. — ABC-CLIO, 2010. — ISBN 978-1-59884-488-7.
  • Batatu, Hanna. Syria's Peasantry, the Descendants of Its Lesser Rural Notables, and Their Politics. — Princeton University Press, 1999. — ISBN 0-691-00254-1.
  • Blandford, Nicholas. Killing Mr. Lebanon: The Assassination of Rafik Hariri and Its Impact on the Middle East. — I.B. Tauris, 2006. — ISBN 978-1-84511-202-8.
  • Syria and Lebanon. — Lonely Planet, 2008. — ISBN 978-1-74104-609-0.
  • Dawisha, Adeed. Arab Nationalism in the Twentieth Century: From Triumph to Despair. — 2nd. — Princeton University Press, 2005. — ISBN 978-1-4008-2566-0.
  • Devlin, John. The Baath Party: a History from its Origins to 1966. — 2nd. — Hoover Institute Press, 1975. — ISBN 0-8179-6561-3.
  • Freedman Robert O. The Middle East Enters the Twenty-first Century. — University Press of Florida, 2002. — ISBN 978-0-8130-3110-1.
  • Gilmour, David. Lebanon: The Fractured Country. — Routledge, 1983. — ISBN 0312477384.
  • Hinnebusch, Raymond. Syria: Revolution from Above. — 1st. — Routledge, 2001. — ISBN 978-0-415-26779-3.
  • Leverett Flynt L. Inheriting Syria: Bashar's Trial By Fire. — Brookings Institution Press, 2005. — ISBN 978-0-8157-5204-2.
  • Jessup John E. [www.questia.com/read/106899354/an-encyclopedic-dictionary-of-conflict-and-conflict An Encyclopedic Dictionary of Conflict and Conflict Resolution, 1945–1996]. — Westport, CT: Greenwood Press, 1998.  – с помощью Questia  (требуется подписка)
  • Olmert Yosef. Middle East Contemporary Survey. — The Moshe Dayan Center, 1986. — Vol. 8. — ISBN 978-965-224-006-4.
  • Olmert Yosef. Middle East Contemporary Survey. — The Moshe Dayan Center, 1988. — Vol. 10. — ISBN 978-0-8133-0764-0.
  • Pipes Daniel. Syria Beyond the Peace Process. — The Washington Institute for Near East Policy, 1995. — ISBN 978-0-944029-64-0.
  • Phillips David L. From Bullets to Ballots: Violent Muslim Movements in Transition. — ransaction Publishers, 2009. — ISBN 978-1-4128-0795-1.
  • Pipes, Daniel. Syria Beyond the Peace Process. — Washington Institute for Near East Policy, 1996. — ISBN 978-0-944029-64-0.
  • Rabinovich, Itamar. Syria Under the Baʻth, 1963–66: The Army Party Symbiosis. — Transaction Publishers, 1972. — ISBN 0-7065-1266-9.
  • Reich Bernard. Political Leaders of the Contemporary Middle East and North Africa: A Biographical Dictionary. — Greenwood Publishing Group, 1990. — ISBN 978-0-313-26213-5.
  • Seale Patrick. Asad: The Struggle for the Middle East. — University of California Press, 1990. — ISBN 978-0-520-06976-3.
  • Seddon David. A Political and Economic Dictionary of the Middle East. — Taylor & Francis, 2004. — ISBN 978-1-85743-212-1.
  • The Encyclopedia of the Arab-Israeli Conflict: A Political, Social, and Military History: A Political, Social, and Military History. — ABC-CLIO, 2008. — ISBN 978-1-85109-842-2.
  • Winslow Charles. Lebanon: War and Politics in a Fragmented Society. — Routledge, 2012. — ISBN 978-1-134-76240-8.
  • Zahler Kathy A. The Assads' Syria. — Twenty-First Century Books, 2009. — ISBN 978-0-8225-9095-8.
  • Ziser Eyal. Asad's Legacy: Syria in Transition. — C. Hurst & Co. Publishers, 2001. — ISBN 978-1-85065-450-6.
  • Zisser Eyal. Middle East Contemporary Survey. — The Moshe Dayan Center, 1993. — Vol. 15. — ISBN 978-0-8133-1869-1.
  • Zisser Eyal. Middle East Contemporary Survey. — The Moshe Dayan Center, 1995. — Vol. 16. — ISBN 978-0-8133-2133-2.
  • Zisser Eyal. Middle East Contemporary Survey. — The Moshe Dayan Center, 2002. — Vol. 23. — ISBN 978-965-224-049-1.
  • Zisser Eyal. Commanding Syria: Bashar al-Asad and the First Years in Power. — I. B. Tauris, 2006. — ISBN 978-1-84511-153-3.

Ссылки

  • [news.bbc.co.uk/1/hi/in_depth/middle_east/2000/death_of_assad/default.stm Syrian parliament backs Bashar]
  • [www.aljazeera.com/programmes/aljazeeraworld/2013/04/2013415114923968435.html Syria: The Reckoning]

Отрывок, характеризующий Асад, Хафез

«Вы, спокойные московские жители, мастеровые и рабочие люди, которых несчастия удалили из города, и вы, рассеянные земледельцы, которых неосновательный страх еще задерживает в полях, слушайте! Тишина возвращается в сию столицу, и порядок в ней восстановляется. Ваши земляки выходят смело из своих убежищ, видя, что их уважают. Всякое насильствие, учиненное против их и их собственности, немедленно наказывается. Его величество император и король их покровительствует и между вами никого не почитает за своих неприятелей, кроме тех, кои ослушиваются его повелениям. Он хочет прекратить ваши несчастия и возвратить вас вашим дворам и вашим семействам. Соответствуйте ж его благотворительным намерениям и приходите к нам без всякой опасности. Жители! Возвращайтесь с доверием в ваши жилища: вы скоро найдете способы удовлетворить вашим нуждам! Ремесленники и трудолюбивые мастеровые! Приходите обратно к вашим рукодельям: домы, лавки, охранительные караулы вас ожидают, а за вашу работу получите должную вам плату! И вы, наконец, крестьяне, выходите из лесов, где от ужаса скрылись, возвращайтесь без страха в ваши избы, в точном уверении, что найдете защищение. Лабазы учреждены в городе, куда крестьяне могут привозить излишние свои запасы и земельные растения. Правительство приняло следующие меры, чтоб обеспечить им свободную продажу: 1) Считая от сего числа, крестьяне, земледельцы и живущие в окрестностях Москвы могут без всякой опасности привозить в город свои припасы, какого бы роду ни были, в двух назначенных лабазах, то есть на Моховую и в Охотный ряд. 2) Оные продовольствия будут покупаться у них по такой цене, на какую покупатель и продавец согласятся между собою; но если продавец не получит требуемую им справедливую цену, то волен будет повезти их обратно в свою деревню, в чем никто ему ни под каким видом препятствовать не может. 3) Каждое воскресенье и середа назначены еженедельно для больших торговых дней; почему достаточное число войск будет расставлено по вторникам и субботам на всех больших дорогах, в таком расстоянии от города, чтоб защищать те обозы. 4) Таковые ж меры будут взяты, чтоб на возвратном пути крестьянам с их повозками и лошадьми не последовало препятствия. 5) Немедленно средства употреблены будут для восстановления обыкновенных торгов. Жители города и деревень, и вы, работники и мастеровые, какой бы вы нации ни были! Вас взывают исполнять отеческие намерения его величества императора и короля и способствовать с ним к общему благополучию. Несите к его стопам почтение и доверие и не медлите соединиться с нами!»
В отношении поднятия духа войска и народа, беспрестанно делались смотры, раздавались награды. Император разъезжал верхом по улицам и утешал жителей; и, несмотря на всю озабоченность государственными делами, сам посетил учрежденные по его приказанию театры.
В отношении благотворительности, лучшей доблести венценосцев, Наполеон делал тоже все, что от него зависело. На богоугодных заведениях он велел надписать Maison de ma mere [Дом моей матери], соединяя этим актом нежное сыновнее чувство с величием добродетели монарха. Он посетил Воспитательный дом и, дав облобызать свои белые руки спасенным им сиротам, милостиво беседовал с Тутолминым. Потом, по красноречивому изложению Тьера, он велел раздать жалованье своим войскам русскими, сделанными им, фальшивыми деньгами. Relevant l'emploi de ces moyens par un acte digue de lui et de l'armee Francaise, il fit distribuer des secours aux incendies. Mais les vivres etant trop precieux pour etre donnes a des etrangers la plupart ennemis, Napoleon aima mieux leur fournir de l'argent afin qu'ils se fournissent au dehors, et il leur fit distribuer des roubles papiers. [Возвышая употребление этих мер действием, достойным его и французской армии, он приказал раздать пособия погоревшим. Но, так как съестные припасы были слишком дороги для того, чтобы давать их людям чужой земли и по большей части враждебно расположенным, Наполеон счел лучшим дать им денег, чтобы они добывали себе продовольствие на стороне; и он приказал оделять их бумажными рублями.]
В отношении дисциплины армии, беспрестанно выдавались приказы о строгих взысканиях за неисполнение долга службы и о прекращении грабежа.

Х
Но странное дело, все эти распоряжения, заботы и планы, бывшие вовсе не хуже других, издаваемых в подобных же случаях, не затрогивали сущности дела, а, как стрелки циферблата в часах, отделенного от механизма, вертелись произвольно и бесцельно, не захватывая колес.
В военном отношении, гениальный план кампании, про который Тьер говорит; que son genie n'avait jamais rien imagine de plus profond, de plus habile et de plus admirable [гений его никогда не изобретал ничего более глубокого, более искусного и более удивительного] и относительно которого Тьер, вступая в полемику с г м Феном, доказывает, что составление этого гениального плана должно быть отнесено не к 4 му, а к 15 му октября, план этот никогда не был и не мог быть исполнен, потому что ничего не имел близкого к действительности. Укрепление Кремля, для которого надо было срыть la Mosquee [мечеть] (так Наполеон назвал церковь Василия Блаженного), оказалось совершенно бесполезным. Подведение мин под Кремлем только содействовало исполнению желания императора при выходе из Москвы, чтобы Кремль был взорван, то есть чтобы был побит тот пол, о который убился ребенок. Преследование русской армии, которое так озабочивало Наполеона, представило неслыханное явление. Французские военачальники потеряли шестидесятитысячную русскую армию, и только, по словам Тьера, искусству и, кажется, тоже гениальности Мюрата удалось найти, как булавку, эту шестидесятитысячную русскую армию.
В дипломатическом отношении, все доводы Наполеона о своем великодушии и справедливости, и перед Тутолминым, и перед Яковлевым, озабоченным преимущественно приобретением шинели и повозки, оказались бесполезны: Александр не принял этих послов и не отвечал на их посольство.
В отношении юридическом, после казни мнимых поджигателей сгорела другая половина Москвы.
В отношении административном, учреждение муниципалитета не остановило грабежа и принесло только пользу некоторым лицам, участвовавшим в этом муниципалитете и, под предлогом соблюдения порядка, грабившим Москву или сохранявшим свое от грабежа.
В отношении религиозном, так легко устроенное в Египте дело посредством посещения мечети, здесь не принесло никаких результатов. Два или три священника, найденные в Москве, попробовали исполнить волю Наполеона, но одного из них по щекам прибил французский солдат во время службы, а про другого доносил следующее французский чиновник: «Le pretre, que j'avais decouvert et invite a recommencer a dire la messe, a nettoye et ferme l'eglise. Cette nuit on est venu de nouveau enfoncer les portes, casser les cadenas, dechirer les livres et commettre d'autres desordres». [«Священник, которого я нашел и пригласил начать служить обедню, вычистил и запер церковь. В ту же ночь пришли опять ломать двери и замки, рвать книги и производить другие беспорядки».]
В торговом отношении, на провозглашение трудолюбивым ремесленникам и всем крестьянам не последовало никакого ответа. Трудолюбивых ремесленников не было, а крестьяне ловили тех комиссаров, которые слишком далеко заезжали с этим провозглашением, и убивали их.
В отношении увеселений народа и войска театрами, дело точно так же не удалось. Учрежденные в Кремле и в доме Познякова театры тотчас же закрылись, потому что ограбили актрис и актеров.
Благотворительность и та не принесла желаемых результатов. Фальшивые ассигнации и нефальшивые наполняли Москву и не имели цены. Для французов, собиравших добычу, нужно было только золото. Не только фальшивые ассигнации, которые Наполеон так милостиво раздавал несчастным, не имели цены, но серебро отдавалось ниже своей стоимости за золото.
Но самое поразительное явление недействительности высших распоряжений в то время было старание Наполеона остановить грабежи и восстановить дисциплину.
Вот что доносили чины армии.
«Грабежи продолжаются в городе, несмотря на повеление прекратить их. Порядок еще не восстановлен, и нет ни одного купца, отправляющего торговлю законным образом. Только маркитанты позволяют себе продавать, да и то награбленные вещи».
«La partie de mon arrondissement continue a etre en proie au pillage des soldats du 3 corps, qui, non contents d'arracher aux malheureux refugies dans des souterrains le peu qui leur reste, ont meme la ferocite de les blesser a coups de sabre, comme j'en ai vu plusieurs exemples».
«Rien de nouveau outre que les soldats se permettent de voler et de piller. Le 9 octobre».
«Le vol et le pillage continuent. Il y a une bande de voleurs dans notre district qu'il faudra faire arreter par de fortes gardes. Le 11 octobre».
[«Часть моего округа продолжает подвергаться грабежу солдат 3 го корпуса, которые не довольствуются тем, что отнимают скудное достояние несчастных жителей, попрятавшихся в подвалы, но еще и с жестокостию наносят им раны саблями, как я сам много раз видел».
«Ничего нового, только что солдаты позволяют себе грабить и воровать. 9 октября».
«Воровство и грабеж продолжаются. Существует шайка воров в нашем участке, которую надо будет остановить сильными мерами. 11 октября».]
«Император чрезвычайно недоволен, что, несмотря на строгие повеления остановить грабеж, только и видны отряды гвардейских мародеров, возвращающиеся в Кремль. В старой гвардии беспорядки и грабеж сильнее, нежели когда либо, возобновились вчера, в последнюю ночь и сегодня. С соболезнованием видит император, что отборные солдаты, назначенные охранять его особу, долженствующие подавать пример подчиненности, до такой степени простирают ослушание, что разбивают погреба и магазины, заготовленные для армии. Другие унизились до того, что не слушали часовых и караульных офицеров, ругали их и били».
«Le grand marechal du palais se plaint vivement, – писал губернатор, – que malgre les defenses reiterees, les soldats continuent a faire leurs besoins dans toutes les cours et meme jusque sous les fenetres de l'Empereur».
[«Обер церемониймейстер дворца сильно жалуется на то, что, несмотря на все запрещения, солдаты продолжают ходить на час во всех дворах и даже под окнами императора».]
Войско это, как распущенное стадо, топча под ногами тот корм, который мог бы спасти его от голодной смерти, распадалось и гибло с каждым днем лишнего пребывания в Москве.
Но оно не двигалось.
Оно побежало только тогда, когда его вдруг охватил панический страх, произведенный перехватами обозов по Смоленской дороге и Тарутинским сражением. Это же самое известие о Тарутинском сражении, неожиданно на смотру полученное Наполеоном, вызвало в нем желание наказать русских, как говорит Тьер, и он отдал приказание о выступлении, которого требовало все войско.
Убегая из Москвы, люди этого войска захватили с собой все, что было награблено. Наполеон тоже увозил с собой свой собственный tresor [сокровище]. Увидав обоз, загромождавший армию. Наполеон ужаснулся (как говорит Тьер). Но он, с своей опытностью войны, не велел сжечь всо лишние повозки, как он это сделал с повозками маршала, подходя к Москве, но он посмотрел на эти коляски и кареты, в которых ехали солдаты, и сказал, что это очень хорошо, что экипажи эти употребятся для провианта, больных и раненых.
Положение всего войска было подобно положению раненого животного, чувствующего свою погибель и не знающего, что оно делает. Изучать искусные маневры Наполеона и его войска и его цели со времени вступления в Москву и до уничтожения этого войска – все равно, что изучать значение предсмертных прыжков и судорог смертельно раненного животного. Очень часто раненое животное, заслышав шорох, бросается на выстрел на охотника, бежит вперед, назад и само ускоряет свой конец. То же самое делал Наполеон под давлением всего его войска. Шорох Тарутинского сражения спугнул зверя, и он бросился вперед на выстрел, добежал до охотника, вернулся назад, опять вперед, опять назад и, наконец, как всякий зверь, побежал назад, по самому невыгодному, опасному пути, но по знакомому, старому следу.
Наполеон, представляющийся нам руководителем всего этого движения (как диким представлялась фигура, вырезанная на носу корабля, силою, руководящею корабль), Наполеон во все это время своей деятельности был подобен ребенку, который, держась за тесемочки, привязанные внутри кареты, воображает, что он правит.


6 го октября, рано утром, Пьер вышел из балагана и, вернувшись назад, остановился у двери, играя с длинной, на коротких кривых ножках, лиловой собачонкой, вертевшейся около него. Собачонка эта жила у них в балагане, ночуя с Каратаевым, но иногда ходила куда то в город и опять возвращалась. Она, вероятно, никогда никому не принадлежала, и теперь она была ничья и не имела никакого названия. Французы звали ее Азор, солдат сказочник звал ее Фемгалкой, Каратаев и другие звали ее Серый, иногда Вислый. Непринадлежание ее никому и отсутствие имени и даже породы, даже определенного цвета, казалось, нисколько не затрудняло лиловую собачонку. Пушной хвост панашем твердо и кругло стоял кверху, кривые ноги служили ей так хорошо, что часто она, как бы пренебрегая употреблением всех четырех ног, поднимала грациозно одну заднюю и очень ловко и скоро бежала на трех лапах. Все для нее было предметом удовольствия. То, взвизгивая от радости, она валялась на спине, то грелась на солнце с задумчивым и значительным видом, то резвилась, играя с щепкой или соломинкой.
Одеяние Пьера теперь состояло из грязной продранной рубашки, единственном остатке его прежнего платья, солдатских порток, завязанных для тепла веревочками на щиколках по совету Каратаева, из кафтана и мужицкой шапки. Пьер очень изменился физически в это время. Он не казался уже толст, хотя и имел все тот же вид крупности и силы, наследственной в их породе. Борода и усы обросли нижнюю часть лица; отросшие, спутанные волосы на голове, наполненные вшами, курчавились теперь шапкою. Выражение глаз было твердое, спокойное и оживленно готовое, такое, какого никогда не имел прежде взгляд Пьера. Прежняя его распущенность, выражавшаяся и во взгляде, заменилась теперь энергической, готовой на деятельность и отпор – подобранностью. Ноги его были босые.
Пьер смотрел то вниз по полю, по которому в нынешнее утро разъездились повозки и верховые, то вдаль за реку, то на собачонку, притворявшуюся, что она не на шутку хочет укусить его, то на свои босые ноги, которые он с удовольствием переставлял в различные положения, пошевеливая грязными, толстыми, большими пальцами. И всякий раз, как он взглядывал на свои босые ноги, на лице его пробегала улыбка оживления и самодовольства. Вид этих босых ног напоминал ему все то, что он пережил и понял за это время, и воспоминание это было ему приятно.
Погода уже несколько дней стояла тихая, ясная, с легкими заморозками по утрам – так называемое бабье лето.
В воздухе, на солнце, было тепло, и тепло это с крепительной свежестью утреннего заморозка, еще чувствовавшегося в воздухе, было особенно приятно.
На всем, и на дальних и на ближних предметах, лежал тот волшебно хрустальный блеск, который бывает только в эту пору осени. Вдалеке виднелись Воробьевы горы, с деревнею, церковью и большим белым домом. И оголенные деревья, и песок, и камни, и крыши домов, и зеленый шпиль церкви, и углы дальнего белого дома – все это неестественно отчетливо, тончайшими линиями вырезалось в прозрачном воздухе. Вблизи виднелись знакомые развалины полуобгорелого барского дома, занимаемого французами, с темно зелеными еще кустами сирени, росшими по ограде. И даже этот разваленный и загаженный дом, отталкивающий своим безобразием в пасмурную погоду, теперь, в ярком, неподвижном блеске, казался чем то успокоительно прекрасным.
Французский капрал, по домашнему расстегнутый, в колпаке, с коротенькой трубкой в зубах, вышел из за угла балагана и, дружески подмигнув, подошел к Пьеру.
– Quel soleil, hein, monsieur Kiril? (так звали Пьера все французы). On dirait le printemps. [Каково солнце, а, господин Кирил? Точно весна.] – И капрал прислонился к двери и предложил Пьеру трубку, несмотря на то, что всегда он ее предлагал и всегда Пьер отказывался.
– Si l'on marchait par un temps comme celui la… [В такую бы погоду в поход идти…] – начал он.
Пьер расспросил его, что слышно о выступлении, и капрал рассказал, что почти все войска выступают и что нынче должен быть приказ и о пленных. В балагане, в котором был Пьер, один из солдат, Соколов, был при смерти болен, и Пьер сказал капралу, что надо распорядиться этим солдатом. Капрал сказал, что Пьер может быть спокоен, что на это есть подвижной и постоянный госпитали, и что о больных будет распоряжение, и что вообще все, что только может случиться, все предвидено начальством.
– Et puis, monsieur Kiril, vous n'avez qu'a dire un mot au capitaine, vous savez. Oh, c'est un… qui n'oublie jamais rien. Dites au capitaine quand il fera sa tournee, il fera tout pour vous… [И потом, господин Кирил, вам стоит сказать слово капитану, вы знаете… Это такой… ничего не забывает. Скажите капитану, когда он будет делать обход; он все для вас сделает…]
Капитан, про которого говорил капрал, почасту и подолгу беседовал с Пьером и оказывал ему всякого рода снисхождения.
– Vois tu, St. Thomas, qu'il me disait l'autre jour: Kiril c'est un homme qui a de l'instruction, qui parle francais; c'est un seigneur russe, qui a eu des malheurs, mais c'est un homme. Et il s'y entend le… S'il demande quelque chose, qu'il me dise, il n'y a pas de refus. Quand on a fait ses etudes, voyez vous, on aime l'instruction et les gens comme il faut. C'est pour vous, que je dis cela, monsieur Kiril. Dans l'affaire de l'autre jour si ce n'etait grace a vous, ca aurait fini mal. [Вот, клянусь святым Фомою, он мне говорил однажды: Кирил – это человек образованный, говорит по французски; это русский барин, с которым случилось несчастие, но он человек. Он знает толк… Если ему что нужно, отказа нет. Когда учился кой чему, то любишь просвещение и людей благовоспитанных. Это я про вас говорю, господин Кирил. Намедни, если бы не вы, то худо бы кончилось.]
И, поболтав еще несколько времени, капрал ушел. (Дело, случившееся намедни, о котором упоминал капрал, была драка между пленными и французами, в которой Пьеру удалось усмирить своих товарищей.) Несколько человек пленных слушали разговор Пьера с капралом и тотчас же стали спрашивать, что он сказал. В то время как Пьер рассказывал своим товарищам то, что капрал сказал о выступлении, к двери балагана подошел худощавый, желтый и оборванный французский солдат. Быстрым и робким движением приподняв пальцы ко лбу в знак поклона, он обратился к Пьеру и спросил его, в этом ли балагане солдат Platoche, которому он отдал шить рубаху.
С неделю тому назад французы получили сапожный товар и полотно и роздали шить сапоги и рубахи пленным солдатам.
– Готово, готово, соколик! – сказал Каратаев, выходя с аккуратно сложенной рубахой.
Каратаев, по случаю тепла и для удобства работы, был в одних портках и в черной, как земля, продранной рубашке. Волоса его, как это делают мастеровые, были обвязаны мочалочкой, и круглое лицо его казалось еще круглее и миловиднее.
– Уговорец – делу родной братец. Как сказал к пятнице, так и сделал, – говорил Платон, улыбаясь и развертывая сшитую им рубашку.
Француз беспокойно оглянулся и, как будто преодолев сомнение, быстро скинул мундир и надел рубаху. Под мундиром на французе не было рубахи, а на голое, желтое, худое тело был надет длинный, засаленный, шелковый с цветочками жилет. Француз, видимо, боялся, чтобы пленные, смотревшие на него, не засмеялись, и поспешно сунул голову в рубашку. Никто из пленных не сказал ни слова.
– Вишь, в самый раз, – приговаривал Платон, обдергивая рубаху. Француз, просунув голову и руки, не поднимая глаз, оглядывал на себе рубашку и рассматривал шов.
– Что ж, соколик, ведь это не швальня, и струмента настоящего нет; а сказано: без снасти и вша не убьешь, – говорил Платон, кругло улыбаясь и, видимо, сам радуясь на свою работу.
– C'est bien, c'est bien, merci, mais vous devez avoir de la toile de reste? [Хорошо, хорошо, спасибо, а полотно где, что осталось?] – сказал француз.
– Она еще ладнее будет, как ты на тело то наденешь, – говорил Каратаев, продолжая радоваться на свое произведение. – Вот и хорошо и приятно будет.
– Merci, merci, mon vieux, le reste?.. – повторил француз, улыбаясь, и, достав ассигнацию, дал Каратаеву, – mais le reste… [Спасибо, спасибо, любезный, а остаток то где?.. Остаток то давай.]
Пьер видел, что Платон не хотел понимать того, что говорил француз, и, не вмешиваясь, смотрел на них. Каратаев поблагодарил за деньги и продолжал любоваться своею работой. Француз настаивал на остатках и попросил Пьера перевести то, что он говорил.
– На что же ему остатки то? – сказал Каратаев. – Нам подверточки то важные бы вышли. Ну, да бог с ним. – И Каратаев с вдруг изменившимся, грустным лицом достал из за пазухи сверточек обрезков и, не глядя на него, подал французу. – Эхма! – проговорил Каратаев и пошел назад. Француз поглядел на полотно, задумался, взглянул вопросительно на Пьера, и как будто взгляд Пьера что то сказал ему.
– Platoche, dites donc, Platoche, – вдруг покраснев, крикнул француз пискливым голосом. – Gardez pour vous, [Платош, а Платош. Возьми себе.] – сказал он, подавая обрезки, повернулся и ушел.
– Вот поди ты, – сказал Каратаев, покачивая головой. – Говорят, нехристи, а тоже душа есть. То то старички говаривали: потная рука торовата, сухая неподатлива. Сам голый, а вот отдал же. – Каратаев, задумчиво улыбаясь и глядя на обрезки, помолчал несколько времени. – А подверточки, дружок, важнеющие выдут, – сказал он и вернулся в балаган.


Прошло четыре недели с тех пор, как Пьер был в плену. Несмотря на то, что французы предлагали перевести его из солдатского балагана в офицерский, он остался в том балагане, в который поступил с первого дня.
В разоренной и сожженной Москве Пьер испытал почти крайние пределы лишений, которые может переносить человек; но, благодаря своему сильному сложению и здоровью, которого он не сознавал до сих пор, и в особенности благодаря тому, что эти лишения подходили так незаметно, что нельзя было сказать, когда они начались, он переносил не только легко, но и радостно свое положение. И именно в это то самое время он получил то спокойствие и довольство собой, к которым он тщетно стремился прежде. Он долго в своей жизни искал с разных сторон этого успокоения, согласия с самим собою, того, что так поразило его в солдатах в Бородинском сражении, – он искал этого в филантропии, в масонстве, в рассеянии светской жизни, в вине, в геройском подвиге самопожертвования, в романтической любви к Наташе; он искал этого путем мысли, и все эти искания и попытки все обманули его. И он, сам не думая о том, получил это успокоение и это согласие с самим собою только через ужас смерти, через лишения и через то, что он понял в Каратаеве. Те страшные минуты, которые он пережил во время казни, как будто смыли навсегда из его воображения и воспоминания тревожные мысли и чувства, прежде казавшиеся ему важными. Ему не приходило и мысли ни о России, ни о войне, ни о политике, ни о Наполеоне. Ему очевидно было, что все это не касалось его, что он не призван был и потому не мог судить обо всем этом. «России да лету – союзу нету», – повторял он слова Каратаева, и эти слова странно успокоивали его. Ему казалось теперь непонятным и даже смешным его намерение убить Наполеона и его вычисления о кабалистическом числе и звере Апокалипсиса. Озлобление его против жены и тревога о том, чтобы не было посрамлено его имя, теперь казались ему не только ничтожны, но забавны. Что ему было за дело до того, что эта женщина вела там где то ту жизнь, которая ей нравилась? Кому, в особенности ему, какое дело было до того, что узнают или не узнают, что имя их пленного было граф Безухов?
Теперь он часто вспоминал свой разговор с князем Андреем и вполне соглашался с ним, только несколько иначе понимая мысль князя Андрея. Князь Андрей думал и говорил, что счастье бывает только отрицательное, но он говорил это с оттенком горечи и иронии. Как будто, говоря это, он высказывал другую мысль – о том, что все вложенные в нас стремленья к счастью положительному вложены только для того, чтобы, не удовлетворяя, мучить нас. Но Пьер без всякой задней мысли признавал справедливость этого. Отсутствие страданий, удовлетворение потребностей и вследствие того свобода выбора занятий, то есть образа жизни, представлялись теперь Пьеру несомненным и высшим счастьем человека. Здесь, теперь только, в первый раз Пьер вполне оценил наслажденье еды, когда хотелось есть, питья, когда хотелось пить, сна, когда хотелось спать, тепла, когда было холодно, разговора с человеком, когда хотелось говорить и послушать человеческий голос. Удовлетворение потребностей – хорошая пища, чистота, свобода – теперь, когда он был лишен всего этого, казались Пьеру совершенным счастием, а выбор занятия, то есть жизнь, теперь, когда выбор этот был так ограничен, казались ему таким легким делом, что он забывал то, что избыток удобств жизни уничтожает все счастие удовлетворения потребностей, а большая свобода выбора занятий, та свобода, которую ему в его жизни давали образование, богатство, положение в свете, что эта то свобода и делает выбор занятий неразрешимо трудным и уничтожает самую потребность и возможность занятия.
Все мечтания Пьера теперь стремились к тому времени, когда он будет свободен. А между тем впоследствии и во всю свою жизнь Пьер с восторгом думал и говорил об этом месяце плена, о тех невозвратимых, сильных и радостных ощущениях и, главное, о том полном душевном спокойствии, о совершенной внутренней свободе, которые он испытывал только в это время.
Когда он в первый день, встав рано утром, вышел на заре из балагана и увидал сначала темные купола, кресты Ново Девичьего монастыря, увидал морозную росу на пыльной траве, увидал холмы Воробьевых гор и извивающийся над рекою и скрывающийся в лиловой дали лесистый берег, когда ощутил прикосновение свежего воздуха и услыхал звуки летевших из Москвы через поле галок и когда потом вдруг брызнуло светом с востока и торжественно выплыл край солнца из за тучи, и купола, и кресты, и роса, и даль, и река, все заиграло в радостном свете, – Пьер почувствовал новое, не испытанное им чувство радости и крепости жизни.
И чувство это не только не покидало его во все время плена, но, напротив, возрастало в нем по мере того, как увеличивались трудности его положения.
Чувство это готовности на все, нравственной подобранности еще более поддерживалось в Пьере тем высоким мнением, которое, вскоре по его вступлении в балаган, установилось о нем между его товарищами. Пьер с своим знанием языков, с тем уважением, которое ему оказывали французы, с своей простотой, отдававший все, что у него просили (он получал офицерские три рубля в неделю), с своей силой, которую он показал солдатам, вдавливая гвозди в стену балагана, с кротостью, которую он выказывал в обращении с товарищами, с своей непонятной для них способностью сидеть неподвижно и, ничего не делая, думать, представлялся солдатам несколько таинственным и высшим существом. Те самые свойства его, которые в том свете, в котором он жил прежде, были для него если не вредны, то стеснительны – его сила, пренебрежение к удобствам жизни, рассеянность, простота, – здесь, между этими людьми, давали ему положение почти героя. И Пьер чувствовал, что этот взгляд обязывал его.


В ночь с 6 го на 7 е октября началось движение выступавших французов: ломались кухни, балаганы, укладывались повозки и двигались войска и обозы.
В семь часов утра конвой французов, в походной форме, в киверах, с ружьями, ранцами и огромными мешками, стоял перед балаганами, и французский оживленный говор, пересыпаемый ругательствами, перекатывался по всей линии.
В балагане все были готовы, одеты, подпоясаны, обуты и ждали только приказания выходить. Больной солдат Соколов, бледный, худой, с синими кругами вокруг глаз, один, не обутый и не одетый, сидел на своем месте и выкатившимися от худобы глазами вопросительно смотрел на не обращавших на него внимания товарищей и негромко и равномерно стонал. Видимо, не столько страдания – он был болен кровавым поносом, – сколько страх и горе оставаться одному заставляли его стонать.
Пьер, обутый в башмаки, сшитые для него Каратаевым из цибика, который принес француз для подшивки себе подошв, подпоясанный веревкою, подошел к больному и присел перед ним на корточки.
– Что ж, Соколов, они ведь не совсем уходят! У них тут гошпиталь. Может, тебе еще лучше нашего будет, – сказал Пьер.
– О господи! О смерть моя! О господи! – громче застонал солдат.
– Да я сейчас еще спрошу их, – сказал Пьер и, поднявшись, пошел к двери балагана. В то время как Пьер подходил к двери, снаружи подходил с двумя солдатами тот капрал, который вчера угощал Пьера трубкой. И капрал и солдаты были в походной форме, в ранцах и киверах с застегнутыми чешуями, изменявшими их знакомые лица.
Капрал шел к двери с тем, чтобы, по приказанию начальства, затворить ее. Перед выпуском надо было пересчитать пленных.
– Caporal, que fera t on du malade?.. [Капрал, что с больным делать?..] – начал Пьер; но в ту минуту, как он говорил это, он усумнился, тот ли это знакомый его капрал или другой, неизвестный человек: так непохож был на себя капрал в эту минуту. Кроме того, в ту минуту, как Пьер говорил это, с двух сторон вдруг послышался треск барабанов. Капрал нахмурился на слова Пьера и, проговорив бессмысленное ругательство, захлопнул дверь. В балагане стало полутемно; с двух сторон резко трещали барабаны, заглушая стоны больного.
«Вот оно!.. Опять оно!» – сказал себе Пьер, и невольный холод пробежал по его спине. В измененном лице капрала, в звуке его голоса, в возбуждающем и заглушающем треске барабанов Пьер узнал ту таинственную, безучастную силу, которая заставляла людей против своей воли умерщвлять себе подобных, ту силу, действие которой он видел во время казни. Бояться, стараться избегать этой силы, обращаться с просьбами или увещаниями к людям, которые служили орудиями ее, было бесполезно. Это знал теперь Пьер. Надо было ждать и терпеть. Пьер не подошел больше к больному и не оглянулся на него. Он, молча, нахмурившись, стоял у двери балагана.
Когда двери балагана отворились и пленные, как стадо баранов, давя друг друга, затеснились в выходе, Пьер пробился вперед их и подошел к тому самому капитану, который, по уверению капрала, готов был все сделать для Пьера. Капитан тоже был в походной форме, и из холодного лица его смотрело тоже «оно», которое Пьер узнал в словах капрала и в треске барабанов.
– Filez, filez, [Проходите, проходите.] – приговаривал капитан, строго хмурясь и глядя на толпившихся мимо него пленных. Пьер знал, что его попытка будет напрасна, но подошел к нему.
– Eh bien, qu'est ce qu'il y a? [Ну, что еще?] – холодно оглянувшись, как бы не узнав, сказал офицер. Пьер сказал про больного.
– Il pourra marcher, que diable! – сказал капитан. – Filez, filez, [Он пойдет, черт возьми! Проходите, проходите] – продолжал он приговаривать, не глядя на Пьера.
– Mais non, il est a l'agonie… [Да нет же, он умирает…] – начал было Пьер.
– Voulez vous bien?! [Пойди ты к…] – злобно нахмурившись, крикнул капитан.
Драм да да дам, дам, дам, трещали барабаны. И Пьер понял, что таинственная сила уже вполне овладела этими людьми и что теперь говорить еще что нибудь было бесполезно.
Пленных офицеров отделили от солдат и велели им идти впереди. Офицеров, в числе которых был Пьер, было человек тридцать, солдатов человек триста.
Пленные офицеры, выпущенные из других балаганов, были все чужие, были гораздо лучше одеты, чем Пьер, и смотрели на него, в его обуви, с недоверчивостью и отчужденностью. Недалеко от Пьера шел, видимо, пользующийся общим уважением своих товарищей пленных, толстый майор в казанском халате, подпоясанный полотенцем, с пухлым, желтым, сердитым лицом. Он одну руку с кисетом держал за пазухой, другою опирался на чубук. Майор, пыхтя и отдуваясь, ворчал и сердился на всех за то, что ему казалось, что его толкают и что все торопятся, когда торопиться некуда, все чему то удивляются, когда ни в чем ничего нет удивительного. Другой, маленький худой офицер, со всеми заговаривал, делая предположения о том, куда их ведут теперь и как далеко они успеют пройти нынешний день. Чиновник, в валеных сапогах и комиссариатской форме, забегал с разных сторон и высматривал сгоревшую Москву, громко сообщая свои наблюдения о том, что сгорело и какая была та или эта видневшаяся часть Москвы. Третий офицер, польского происхождения по акценту, спорил с комиссариатским чиновником, доказывая ему, что он ошибался в определении кварталов Москвы.
– О чем спорите? – сердито говорил майор. – Николы ли, Власа ли, все одно; видите, все сгорело, ну и конец… Что толкаетесь то, разве дороги мало, – обратился он сердито к шедшему сзади и вовсе не толкавшему его.
– Ай, ай, ай, что наделали! – слышались, однако, то с той, то с другой стороны голоса пленных, оглядывающих пожарища. – И Замоскворечье то, и Зубово, и в Кремле то, смотрите, половины нет… Да я вам говорил, что все Замоскворечье, вон так и есть.
– Ну, знаете, что сгорело, ну о чем же толковать! – говорил майор.
Проходя через Хамовники (один из немногих несгоревших кварталов Москвы) мимо церкви, вся толпа пленных вдруг пожалась к одной стороне, и послышались восклицания ужаса и омерзения.
– Ишь мерзавцы! То то нехристи! Да мертвый, мертвый и есть… Вымазали чем то.
Пьер тоже подвинулся к церкви, у которой было то, что вызывало восклицания, и смутно увидал что то, прислоненное к ограде церкви. Из слов товарищей, видевших лучше его, он узнал, что это что то был труп человека, поставленный стоймя у ограды и вымазанный в лице сажей…
– Marchez, sacre nom… Filez… trente mille diables… [Иди! иди! Черти! Дьяволы!] – послышались ругательства конвойных, и французские солдаты с новым озлоблением разогнали тесаками толпу пленных, смотревшую на мертвого человека.


По переулкам Хамовников пленные шли одни с своим конвоем и повозками и фурами, принадлежавшими конвойным и ехавшими сзади; но, выйдя к провиантским магазинам, они попали в середину огромного, тесно двигавшегося артиллерийского обоза, перемешанного с частными повозками.
У самого моста все остановились, дожидаясь того, чтобы продвинулись ехавшие впереди. С моста пленным открылись сзади и впереди бесконечные ряды других двигавшихся обозов. Направо, там, где загибалась Калужская дорога мимо Нескучного, пропадая вдали, тянулись бесконечные ряды войск и обозов. Это были вышедшие прежде всех войска корпуса Богарне; назади, по набережной и через Каменный мост, тянулись войска и обозы Нея.
Войска Даву, к которым принадлежали пленные, шли через Крымский брод и уже отчасти вступали в Калужскую улицу. Но обозы так растянулись, что последние обозы Богарне еще не вышли из Москвы в Калужскую улицу, а голова войск Нея уже выходила из Большой Ордынки.
Пройдя Крымский брод, пленные двигались по нескольку шагов и останавливались, и опять двигались, и со всех сторон экипажи и люди все больше и больше стеснялись. Пройдя более часа те несколько сот шагов, которые отделяют мост от Калужской улицы, и дойдя до площади, где сходятся Замоскворецкие улицы с Калужскою, пленные, сжатые в кучу, остановились и несколько часов простояли на этом перекрестке. Со всех сторон слышался неумолкаемый, как шум моря, грохот колес, и топот ног, и неумолкаемые сердитые крики и ругательства. Пьер стоял прижатый к стене обгорелого дома, слушая этот звук, сливавшийся в его воображении с звуками барабана.
Несколько пленных офицеров, чтобы лучше видеть, влезли на стену обгорелого дома, подле которого стоял Пьер.
– Народу то! Эка народу!.. И на пушках то навалили! Смотри: меха… – говорили они. – Вишь, стервецы, награбили… Вон у того то сзади, на телеге… Ведь это – с иконы, ей богу!.. Это немцы, должно быть. И наш мужик, ей богу!.. Ах, подлецы!.. Вишь, навьючился то, насилу идет! Вот те на, дрожки – и те захватили!.. Вишь, уселся на сундуках то. Батюшки!.. Подрались!..
– Так его по морде то, по морде! Этак до вечера не дождешься. Гляди, глядите… а это, верно, самого Наполеона. Видишь, лошади то какие! в вензелях с короной. Это дом складной. Уронил мешок, не видит. Опять подрались… Женщина с ребеночком, и недурна. Да, как же, так тебя и пропустят… Смотри, и конца нет. Девки русские, ей богу, девки! В колясках ведь как покойно уселись!
Опять волна общего любопытства, как и около церкви в Хамовниках, надвинула всех пленных к дороге, и Пьер благодаря своему росту через головы других увидал то, что так привлекло любопытство пленных. В трех колясках, замешавшихся между зарядными ящиками, ехали, тесно сидя друг на друге, разряженные, в ярких цветах, нарумяненные, что то кричащие пискливыми голосами женщины.
С той минуты как Пьер сознал появление таинственной силы, ничто не казалось ему странно или страшно: ни труп, вымазанный для забавы сажей, ни эти женщины, спешившие куда то, ни пожарища Москвы. Все, что видел теперь Пьер, не производило на него почти никакого впечатления – как будто душа его, готовясь к трудной борьбе, отказывалась принимать впечатления, которые могли ослабить ее.
Поезд женщин проехал. За ним тянулись опять телеги, солдаты, фуры, солдаты, палубы, кареты, солдаты, ящики, солдаты, изредка женщины.
Пьер не видал людей отдельно, а видел движение их.
Все эти люди, лошади как будто гнались какой то невидимою силою. Все они, в продолжение часа, во время которого их наблюдал Пьер, выплывали из разных улиц с одним и тем же желанием скорее пройти; все они одинаково, сталкиваясь с другими, начинали сердиться, драться; оскаливались белые зубы, хмурились брови, перебрасывались все одни и те же ругательства, и на всех лицах было одно и то же молодечески решительное и жестоко холодное выражение, которое поутру поразило Пьера при звуке барабана на лице капрала.
Уже перед вечером конвойный начальник собрал свою команду и с криком и спорами втеснился в обозы, и пленные, окруженные со всех сторон, вышли на Калужскую дорогу.
Шли очень скоро, не отдыхая, и остановились только, когда уже солнце стало садиться. Обозы надвинулись одни на других, и люди стали готовиться к ночлегу. Все казались сердиты и недовольны. Долго с разных сторон слышались ругательства, злобные крики и драки. Карета, ехавшая сзади конвойных, надвинулась на повозку конвойных и пробила ее дышлом. Несколько солдат с разных сторон сбежались к повозке; одни били по головам лошадей, запряженных в карете, сворачивая их, другие дрались между собой, и Пьер видел, что одного немца тяжело ранили тесаком в голову.
Казалось, все эти люди испытывали теперь, когда остановились посреди поля в холодных сумерках осеннего вечера, одно и то же чувство неприятного пробуждения от охватившей всех при выходе поспешности и стремительного куда то движения. Остановившись, все как будто поняли, что неизвестно еще, куда идут, и что на этом движении много будет тяжелого и трудного.
С пленными на этом привале конвойные обращались еще хуже, чем при выступлении. На этом привале в первый раз мясная пища пленных была выдана кониною.
От офицеров до последнего солдата было заметно в каждом как будто личное озлобление против каждого из пленных, так неожиданно заменившее прежде дружелюбные отношения.
Озлобление это еще более усилилось, когда при пересчитывании пленных оказалось, что во время суеты, выходя из Москвы, один русский солдат, притворявшийся больным от живота, – бежал. Пьер видел, как француз избил русского солдата за то, что тот отошел далеко от дороги, и слышал, как капитан, его приятель, выговаривал унтер офицеру за побег русского солдата и угрожал ему судом. На отговорку унтер офицера о том, что солдат был болен и не мог идти, офицер сказал, что велено пристреливать тех, кто будет отставать. Пьер чувствовал, что та роковая сила, которая смяла его во время казни и которая была незаметна во время плена, теперь опять овладела его существованием. Ему было страшно; но он чувствовал, как по мере усилий, которые делала роковая сила, чтобы раздавить его, в душе его вырастала и крепла независимая от нее сила жизни.
Пьер поужинал похлебкою из ржаной муки с лошадиным мясом и поговорил с товарищами.
Ни Пьер и никто из товарищей его не говорили ни о том, что они видели в Москве, ни о грубости обращения французов, ни о том распоряжении пристреливать, которое было объявлено им: все были, как бы в отпор ухудшающемуся положению, особенно оживлены и веселы. Говорили о личных воспоминаниях, о смешных сценах, виденных во время похода, и заминали разговоры о настоящем положении.
Солнце давно село. Яркие звезды зажглись кое где по небу; красное, подобное пожару, зарево встающего полного месяца разлилось по краю неба, и огромный красный шар удивительно колебался в сероватой мгле. Становилось светло. Вечер уже кончился, но ночь еще не начиналась. Пьер встал от своих новых товарищей и пошел между костров на другую сторону дороги, где, ему сказали, стояли пленные солдаты. Ему хотелось поговорить с ними. На дороге французский часовой остановил его и велел воротиться.
Пьер вернулся, но не к костру, к товарищам, а к отпряженной повозке, у которой никого не было. Он, поджав ноги и опустив голову, сел на холодную землю у колеса повозки и долго неподвижно сидел, думая. Прошло более часа. Никто не тревожил Пьера. Вдруг он захохотал своим толстым, добродушным смехом так громко, что с разных сторон с удивлением оглянулись люди на этот странный, очевидно, одинокий смех.
– Ха, ха, ха! – смеялся Пьер. И он проговорил вслух сам с собою: – Не пустил меня солдат. Поймали меня, заперли меня. В плену держат меня. Кого меня? Меня! Меня – мою бессмертную душу! Ха, ха, ха!.. Ха, ха, ха!.. – смеялся он с выступившими на глаза слезами.
Какой то человек встал и подошел посмотреть, о чем один смеется этот странный большой человек. Пьер перестал смеяться, встал, отошел подальше от любопытного и оглянулся вокруг себя.
Прежде громко шумевший треском костров и говором людей, огромный, нескончаемый бивак затихал; красные огни костров потухали и бледнели. Высоко в светлом небе стоял полный месяц. Леса и поля, невидные прежде вне расположения лагеря, открывались теперь вдали. И еще дальше этих лесов и полей виднелась светлая, колеблющаяся, зовущая в себя бесконечная даль. Пьер взглянул в небо, в глубь уходящих, играющих звезд. «И все это мое, и все это во мне, и все это я! – думал Пьер. – И все это они поймали и посадили в балаган, загороженный досками!» Он улыбнулся и пошел укладываться спать к своим товарищам.


В первых числах октября к Кутузову приезжал еще парламентер с письмом от Наполеона и предложением мира, обманчиво означенным из Москвы, тогда как Наполеон уже был недалеко впереди Кутузова, на старой Калужской дороге. Кутузов отвечал на это письмо так же, как на первое, присланное с Лористоном: он сказал, что о мире речи быть не может.
Вскоре после этого из партизанского отряда Дорохова, ходившего налево от Тарутина, получено донесение о том, что в Фоминском показались войска, что войска эти состоят из дивизии Брусье и что дивизия эта, отделенная от других войск, легко может быть истреблена. Солдаты и офицеры опять требовали деятельности. Штабные генералы, возбужденные воспоминанием о легкости победы под Тарутиным, настаивали у Кутузова об исполнении предложения Дорохова. Кутузов не считал нужным никакого наступления. Вышло среднее, то, что должно было совершиться; послан был в Фоминское небольшой отряд, который должен был атаковать Брусье.
По странной случайности это назначение – самое трудное и самое важное, как оказалось впоследствии, – получил Дохтуров; тот самый скромный, маленький Дохтуров, которого никто не описывал нам составляющим планы сражений, летающим перед полками, кидающим кресты на батареи, и т. п., которого считали и называли нерешительным и непроницательным, но тот самый Дохтуров, которого во время всех войн русских с французами, с Аустерлица и до тринадцатого года, мы находим начальствующим везде, где только положение трудно. В Аустерлице он остается последним у плотины Аугеста, собирая полки, спасая, что можно, когда все бежит и гибнет и ни одного генерала нет в ариергарде. Он, больной в лихорадке, идет в Смоленск с двадцатью тысячами защищать город против всей наполеоновской армии. В Смоленске, едва задремал он на Молоховских воротах, в пароксизме лихорадки, его будит канонада по Смоленску, и Смоленск держится целый день. В Бородинский день, когда убит Багратион и войска нашего левого фланга перебиты в пропорции 9 к 1 и вся сила французской артиллерии направлена туда, – посылается никто другой, а именно нерешительный и непроницательный Дохтуров, и Кутузов торопится поправить свою ошибку, когда он послал было туда другого. И маленький, тихенький Дохтуров едет туда, и Бородино – лучшая слава русского войска. И много героев описано нам в стихах и прозе, но о Дохтурове почти ни слова.
Опять Дохтурова посылают туда в Фоминское и оттуда в Малый Ярославец, в то место, где было последнее сражение с французами, и в то место, с которого, очевидно, уже начинается погибель французов, и опять много гениев и героев описывают нам в этот период кампании, но о Дохтурове ни слова, или очень мало, или сомнительно. Это то умолчание о Дохтурове очевиднее всего доказывает его достоинства.
Естественно, что для человека, не понимающего хода машины, при виде ее действия кажется, что важнейшая часть этой машины есть та щепка, которая случайно попала в нее и, мешая ее ходу, треплется в ней. Человек, не знающий устройства машины, не может понять того, что не эта портящая и мешающая делу щепка, а та маленькая передаточная шестерня, которая неслышно вертится, есть одна из существеннейших частей машины.
10 го октября, в тот самый день, как Дохтуров прошел половину дороги до Фоминского и остановился в деревне Аристове, приготавливаясь в точности исполнить отданное приказание, все французское войско, в своем судорожном движении дойдя до позиции Мюрата, как казалось, для того, чтобы дать сражение, вдруг без причины повернуло влево на новую Калужскую дорогу и стало входить в Фоминское, в котором прежде стоял один Брусье. У Дохтурова под командою в это время были, кроме Дорохова, два небольших отряда Фигнера и Сеславина.
Вечером 11 го октября Сеславин приехал в Аристово к начальству с пойманным пленным французским гвардейцем. Пленный говорил, что войска, вошедшие нынче в Фоминское, составляли авангард всей большой армии, что Наполеон был тут же, что армия вся уже пятый день вышла из Москвы. В тот же вечер дворовый человек, пришедший из Боровска, рассказал, как он видел вступление огромного войска в город. Казаки из отряда Дорохова доносили, что они видели французскую гвардию, шедшую по дороге к Боровску. Из всех этих известий стало очевидно, что там, где думали найти одну дивизию, теперь была вся армия французов, шедшая из Москвы по неожиданному направлению – по старой Калужской дороге. Дохтуров ничего не хотел предпринимать, так как ему не ясно было теперь, в чем состоит его обязанность. Ему велено было атаковать Фоминское. Но в Фоминском прежде был один Брусье, теперь была вся французская армия. Ермолов хотел поступить по своему усмотрению, но Дохтуров настаивал на том, что ему нужно иметь приказание от светлейшего. Решено было послать донесение в штаб.
Для этого избран толковый офицер, Болховитинов, который, кроме письменного донесения, должен был на словах рассказать все дело. В двенадцатом часу ночи Болховитинов, получив конверт и словесное приказание, поскакал, сопутствуемый казаком, с запасными лошадьми в главный штаб.


Ночь была темная, теплая, осенняя. Шел дождик уже четвертый день. Два раза переменив лошадей и в полтора часа проскакав тридцать верст по грязной вязкой дороге, Болховитинов во втором часу ночи был в Леташевке. Слезши у избы, на плетневом заборе которой была вывеска: «Главный штаб», и бросив лошадь, он вошел в темные сени.
– Дежурного генерала скорее! Очень важное! – проговорил он кому то, поднимавшемуся и сопевшему в темноте сеней.
– С вечера нездоровы очень были, третью ночь не спят, – заступнически прошептал денщицкий голос. – Уж вы капитана разбудите сначала.
– Очень важное, от генерала Дохтурова, – сказал Болховитинов, входя в ощупанную им растворенную дверь. Денщик прошел вперед его и стал будить кого то:
– Ваше благородие, ваше благородие – кульер.
– Что, что? от кого? – проговорил чей то сонный голос.
– От Дохтурова и от Алексея Петровича. Наполеон в Фоминском, – сказал Болховитинов, не видя в темноте того, кто спрашивал его, но по звуку голоса предполагая, что это был не Коновницын.
Разбуженный человек зевал и тянулся.
– Будить то мне его не хочется, – сказал он, ощупывая что то. – Больнёшенек! Может, так, слухи.
– Вот донесение, – сказал Болховитинов, – велено сейчас же передать дежурному генералу.
– Постойте, огня зажгу. Куда ты, проклятый, всегда засунешь? – обращаясь к денщику, сказал тянувшийся человек. Это был Щербинин, адъютант Коновницына. – Нашел, нашел, – прибавил он.
Денщик рубил огонь, Щербинин ощупывал подсвечник.
– Ах, мерзкие, – с отвращением сказал он.
При свете искр Болховитинов увидел молодое лицо Щербинина со свечой и в переднем углу еще спящего человека. Это был Коновницын.
Когда сначала синим и потом красным пламенем загорелись серники о трут, Щербинин зажег сальную свечку, с подсвечника которой побежали обгладывавшие ее прусаки, и осмотрел вестника. Болховитинов был весь в грязи и, рукавом обтираясь, размазывал себе лицо.
– Да кто доносит? – сказал Щербинин, взяв конверт.
– Известие верное, – сказал Болховитинов. – И пленные, и казаки, и лазутчики – все единогласно показывают одно и то же.
– Нечего делать, надо будить, – сказал Щербинин, вставая и подходя к человеку в ночном колпаке, укрытому шинелью. – Петр Петрович! – проговорил он. Коновницын не шевелился. – В главный штаб! – проговорил он, улыбнувшись, зная, что эти слова наверное разбудят его. И действительно, голова в ночном колпаке поднялась тотчас же. На красивом, твердом лице Коновницына, с лихорадочно воспаленными щеками, на мгновение оставалось еще выражение далеких от настоящего положения мечтаний сна, но потом вдруг он вздрогнул: лицо его приняло обычно спокойное и твердое выражение.
– Ну, что такое? От кого? – неторопливо, но тотчас же спросил он, мигая от света. Слушая донесение офицера, Коновницын распечатал и прочел. Едва прочтя, он опустил ноги в шерстяных чулках на земляной пол и стал обуваться. Потом снял колпак и, причесав виски, надел фуражку.
– Ты скоро доехал? Пойдем к светлейшему.
Коновницын тотчас понял, что привезенное известие имело большую важность и что нельзя медлить. Хорошо ли, дурно ли это было, он не думал и не спрашивал себя. Его это не интересовало. На все дело войны он смотрел не умом, не рассуждением, а чем то другим. В душе его было глубокое, невысказанное убеждение, что все будет хорошо; но что этому верить не надо, и тем более не надо говорить этого, а надо делать только свое дело. И это свое дело он делал, отдавая ему все свои силы.
Петр Петрович Коновницын, так же как и Дохтуров, только как бы из приличия внесенный в список так называемых героев 12 го года – Барклаев, Раевских, Ермоловых, Платовых, Милорадовичей, так же как и Дохтуров, пользовался репутацией человека весьма ограниченных способностей и сведений, и, так же как и Дохтуров, Коновницын никогда не делал проектов сражений, но всегда находился там, где было труднее всего; спал всегда с раскрытой дверью с тех пор, как был назначен дежурным генералом, приказывая каждому посланному будить себя, всегда во время сраженья был под огнем, так что Кутузов упрекал его за то и боялся посылать, и был так же, как и Дохтуров, одной из тех незаметных шестерен, которые, не треща и не шумя, составляют самую существенную часть машины.
Выходя из избы в сырую, темную ночь, Коновницын нахмурился частью от головной усилившейся боли, частью от неприятной мысли, пришедшей ему в голову о том, как теперь взволнуется все это гнездо штабных, влиятельных людей при этом известии, в особенности Бенигсен, после Тарутина бывший на ножах с Кутузовым; как будут предлагать, спорить, приказывать, отменять. И это предчувствие неприятно ему было, хотя он и знал, что без этого нельзя.
Действительно, Толь, к которому он зашел сообщить новое известие, тотчас же стал излагать свои соображения генералу, жившему с ним, и Коновницын, молча и устало слушавший, напомнил ему, что надо идти к светлейшему.


Кутузов, как и все старые люди, мало спал по ночам. Он днем часто неожиданно задремывал; но ночью он, не раздеваясь, лежа на своей постели, большею частию не спал и думал.
Так он лежал и теперь на своей кровати, облокотив тяжелую, большую изуродованную голову на пухлую руку, и думал, открытым одним глазом присматриваясь к темноте.
С тех пор как Бенигсен, переписывавшийся с государем и имевший более всех силы в штабе, избегал его, Кутузов был спокойнее в том отношении, что его с войсками не заставят опять участвовать в бесполезных наступательных действиях. Урок Тарутинского сражения и кануна его, болезненно памятный Кутузову, тоже должен был подействовать, думал он.
«Они должны понять, что мы только можем проиграть, действуя наступательно. Терпение и время, вот мои воины богатыри!» – думал Кутузов. Он знал, что не надо срывать яблоко, пока оно зелено. Оно само упадет, когда будет зрело, а сорвешь зелено, испортишь яблоко и дерево, и сам оскомину набьешь. Он, как опытный охотник, знал, что зверь ранен, ранен так, как только могла ранить вся русская сила, но смертельно или нет, это был еще не разъясненный вопрос. Теперь, по присылкам Лористона и Бертелеми и по донесениям партизанов, Кутузов почти знал, что он ранен смертельно. Но нужны были еще доказательства, надо было ждать.
«Им хочется бежать посмотреть, как они его убили. Подождите, увидите. Все маневры, все наступления! – думал он. – К чему? Все отличиться. Точно что то веселое есть в том, чтобы драться. Они точно дети, от которых не добьешься толку, как было дело, оттого что все хотят доказать, как они умеют драться. Да не в том теперь дело.
И какие искусные маневры предлагают мне все эти! Им кажется, что, когда они выдумали две три случайности (он вспомнил об общем плане из Петербурга), они выдумали их все. А им всем нет числа!»
Неразрешенный вопрос о том, смертельна или не смертельна ли была рана, нанесенная в Бородине, уже целый месяц висел над головой Кутузова. С одной стороны, французы заняли Москву. С другой стороны, несомненно всем существом своим Кутузов чувствовал, что тот страшный удар, в котором он вместе со всеми русскими людьми напряг все свои силы, должен был быть смертелен. Но во всяком случае нужны были доказательства, и он ждал их уже месяц, и чем дальше проходило время, тем нетерпеливее он становился. Лежа на своей постели в свои бессонные ночи, он делал то самое, что делала эта молодежь генералов, то самое, за что он упрекал их. Он придумывал все возможные случайности, в которых выразится эта верная, уже свершившаяся погибель Наполеона. Он придумывал эти случайности так же, как и молодежь, но только с той разницей, что он ничего не основывал на этих предположениях и что он видел их не две и три, а тысячи. Чем дальше он думал, тем больше их представлялось. Он придумывал всякого рода движения наполеоновской армии, всей или частей ее – к Петербургу, на него, в обход его, придумывал (чего он больше всего боялся) и ту случайность, что Наполеон станет бороться против него его же оружием, что он останется в Москве, выжидая его. Кутузов придумывал даже движение наполеоновской армии назад на Медынь и Юхнов, но одного, чего он не мог предвидеть, это того, что совершилось, того безумного, судорожного метания войска Наполеона в продолжение первых одиннадцати дней его выступления из Москвы, – метания, которое сделало возможным то, о чем все таки не смел еще тогда думать Кутузов: совершенное истребление французов. Донесения Дорохова о дивизии Брусье, известия от партизанов о бедствиях армии Наполеона, слухи о сборах к выступлению из Москвы – все подтверждало предположение, что французская армия разбита и сбирается бежать; но это были только предположения, казавшиеся важными для молодежи, но не для Кутузова. Он с своей шестидесятилетней опытностью знал, какой вес надо приписывать слухам, знал, как способны люди, желающие чего нибудь, группировать все известия так, что они как будто подтверждают желаемое, и знал, как в этом случае охотно упускают все противоречащее. И чем больше желал этого Кутузов, тем меньше он позволял себе этому верить. Вопрос этот занимал все его душевные силы. Все остальное было для него только привычным исполнением жизни. Таким привычным исполнением и подчинением жизни были его разговоры с штабными, письма к m me Stael, которые он писал из Тарутина, чтение романов, раздачи наград, переписка с Петербургом и т. п. Но погибель французов, предвиденная им одним, было его душевное, единственное желание.
В ночь 11 го октября он лежал, облокотившись на руку, и думал об этом.
В соседней комнате зашевелилось, и послышались шаги Толя, Коновницына и Болховитинова.
– Эй, кто там? Войдите, войди! Что новенького? – окликнул их фельдмаршал.
Пока лакей зажигал свечу, Толь рассказывал содержание известий.
– Кто привез? – спросил Кутузов с лицом, поразившим Толя, когда загорелась свеча, своей холодной строгостью.
– Не может быть сомнения, ваша светлость.
– Позови, позови его сюда!
Кутузов сидел, спустив одну ногу с кровати и навалившись большим животом на другую, согнутую ногу. Он щурил свой зрячий глаз, чтобы лучше рассмотреть посланного, как будто в его чертах он хотел прочесть то, что занимало его.
– Скажи, скажи, дружок, – сказал он Болховитинову своим тихим, старческим голосом, закрывая распахнувшуюся на груди рубашку. – Подойди, подойди поближе. Какие ты привез мне весточки? А? Наполеон из Москвы ушел? Воистину так? А?
Болховитинов подробно доносил сначала все то, что ему было приказано.
– Говори, говори скорее, не томи душу, – перебил его Кутузов.
Болховитинов рассказал все и замолчал, ожидая приказания. Толь начал было говорить что то, но Кутузов перебил его. Он хотел сказать что то, но вдруг лицо его сщурилось, сморщилось; он, махнув рукой на Толя, повернулся в противную сторону, к красному углу избы, черневшему от образов.
– Господи, создатель мой! Внял ты молитве нашей… – дрожащим голосом сказал он, сложив руки. – Спасена Россия. Благодарю тебя, господи! – И он заплакал.


Со времени этого известия и до конца кампании вся деятельность Кутузова заключается только в том, чтобы властью, хитростью, просьбами удерживать свои войска от бесполезных наступлений, маневров и столкновений с гибнущим врагом. Дохтуров идет к Малоярославцу, но Кутузов медлит со всей армией и отдает приказания об очищении Калуги, отступление за которую представляется ему весьма возможным.
Кутузов везде отступает, но неприятель, не дожидаясь его отступления, бежит назад, в противную сторону.
Историки Наполеона описывают нам искусный маневр его на Тарутино и Малоярославец и делают предположения о том, что бы было, если бы Наполеон успел проникнуть в богатые полуденные губернии.
Но не говоря о том, что ничто не мешало Наполеону идти в эти полуденные губернии (так как русская армия давала ему дорогу), историки забывают то, что армия Наполеона не могла быть спасена ничем, потому что она в самой себе несла уже тогда неизбежные условия гибели. Почему эта армия, нашедшая обильное продовольствие в Москве и не могшая удержать его, а стоптавшая его под ногами, эта армия, которая, придя в Смоленск, не разбирала продовольствия, а грабила его, почему эта армия могла бы поправиться в Калужской губернии, населенной теми же русскими, как и в Москве, и с тем же свойством огня сжигать то, что зажигают?
Армия не могла нигде поправиться. Она, с Бородинского сражения и грабежа Москвы, несла в себе уже как бы химические условия разложения.
Люди этой бывшей армии бежали с своими предводителями сами не зная куда, желая (Наполеон и каждый солдат) только одного: выпутаться лично как можно скорее из того безвыходного положения, которое, хотя и неясно, они все сознавали.
Только поэтому, на совете в Малоярославце, когда, притворяясь, что они, генералы, совещаются, подавая разные мнения, последнее мнение простодушного солдата Мутона, сказавшего то, что все думали, что надо только уйти как можно скорее, закрыло все рты, и никто, даже Наполеон, не мог сказать ничего против этой всеми сознаваемой истины.
Но хотя все и знали, что надо было уйти, оставался еще стыд сознания того, что надо бежать. И нужен был внешний толчок, который победил бы этот стыд. И толчок этот явился в нужное время. Это было так называемое у французов le Hourra de l'Empereur [императорское ура].
На другой день после совета Наполеон, рано утром, притворяясь, что хочет осматривать войска и поле прошедшего и будущего сражения, с свитой маршалов и конвоя ехал по середине линии расположения войск. Казаки, шнырявшие около добычи, наткнулись на самого императора и чуть чуть не поймали его. Ежели казаки не поймали в этот раз Наполеона, то спасло его то же, что губило французов: добыча, на которую и в Тарутине и здесь, оставляя людей, бросались казаки. Они, не обращая внимания на Наполеона, бросились на добычу, и Наполеон успел уйти.
Когда вот вот les enfants du Don [сыны Дона] могли поймать самого императора в середине его армии, ясно было, что нечего больше делать, как только бежать как можно скорее по ближайшей знакомой дороге. Наполеон, с своим сорокалетним брюшком, не чувствуя в себе уже прежней поворотливости и смелости, понял этот намек. И под влиянием страха, которого он набрался от казаков, тотчас же согласился с Мутоном и отдал, как говорят историки, приказание об отступлении назад на Смоленскую дорогу.
То, что Наполеон согласился с Мутоном и что войска пошли назад, не доказывает того, что он приказал это, но что силы, действовавшие на всю армию, в смысле направления ее по Можайской дороге, одновременно действовали и на Наполеона.


Когда человек находится в движении, он всегда придумывает себе цель этого движения. Для того чтобы идти тысячу верст, человеку необходимо думать, что что то хорошее есть за этими тысячью верст. Нужно представление об обетованной земле для того, чтобы иметь силы двигаться.
Обетованная земля при наступлении французов была Москва, при отступлении была родина. Но родина была слишком далеко, и для человека, идущего тысячу верст, непременно нужно сказать себе, забыв о конечной цели: «Нынче я приду за сорок верст на место отдыха и ночлега», и в первый переход это место отдыха заслоняет конечную цель и сосредоточивает на себе все желанья и надежды. Те стремления, которые выражаются в отдельном человеке, всегда увеличиваются в толпе.
Для французов, пошедших назад по старой Смоленской дороге, конечная цель родины была слишком отдалена, и ближайшая цель, та, к которой, в огромной пропорции усиливаясь в толпе, стремились все желанья и надежды, – была Смоленск. Не потому, чтобы люди знала, что в Смоленске было много провианту и свежих войск, не потому, чтобы им говорили это (напротив, высшие чины армии и сам Наполеон знали, что там мало провианта), но потому, что это одно могло им дать силу двигаться и переносить настоящие лишения. Они, и те, которые знали, и те, которые не знали, одинаково обманывая себя, как к обетованной земле, стремились к Смоленску.
Выйдя на большую дорогу, французы с поразительной энергией, с быстротою неслыханной побежали к своей выдуманной цели. Кроме этой причины общего стремления, связывавшей в одно целое толпы французов и придававшей им некоторую энергию, была еще другая причина, связывавшая их. Причина эта состояла в их количестве. Сама огромная масса их, как в физическом законе притяжения, притягивала к себе отдельные атомы людей. Они двигались своей стотысячной массой как целым государством.
Каждый человек из них желал только одного – отдаться в плен, избавиться от всех ужасов и несчастий. Но, с одной стороны, сила общего стремления к цели Смоленска увлекала каждою в одном и том же направлении; с другой стороны – нельзя было корпусу отдаться в плен роте, и, несмотря на то, что французы пользовались всяким удобным случаем для того, чтобы отделаться друг от друга и при малейшем приличном предлоге отдаваться в плен, предлоги эти не всегда случались. Самое число их и тесное, быстрое движение лишало их этой возможности и делало для русских не только трудным, но невозможным остановить это движение, на которое направлена была вся энергия массы французов. Механическое разрывание тела не могло ускорить дальше известного предела совершавшийся процесс разложения.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Асад,_Хафез&oldid=81487787»