Асса (фильм)
Поделись знанием:
К:Фильмы 1987 года
После столкновения при Вязьме, где Кутузов не мог удержать свои войска от желания опрокинуть, отрезать и т. д., дальнейшее движение бежавших французов и за ними бежавших русских, до Красного, происходило без сражений. Бегство было так быстро, что бежавшая за французами русская армия не могла поспевать за ними, что лошади в кавалерии и артиллерии становились и что сведения о движении французов были всегда неверны.
Люди русского войска были так измучены этим непрерывным движением по сорок верст в сутки, что не могли двигаться быстрее.
Чтобы понять степень истощения русской армии, надо только ясно понять значение того факта, что, потеряв ранеными и убитыми во все время движения от Тарутина не более пяти тысяч человек, не потеряв сотни людей пленными, армия русская, вышедшая из Тарутина в числе ста тысяч, пришла к Красному в числе пятидесяти тысяч.
Быстрое движение русских за французами действовало на русскую армию точно так же разрушительно, как и бегство французов. Разница была только в том, что русская армия двигалась произвольно, без угрозы погибели, которая висела над французской армией, и в том, что отсталые больные у французов оставались в руках врага, отсталые русские оставались у себя дома. Главная причина уменьшения армии Наполеона была быстрота движения, и несомненным доказательством тому служит соответственное уменьшение русских войск.
Вся деятельность Кутузова, как это было под Тарутиным и под Вязьмой, была направлена только к тому, чтобы, – насколько то было в его власти, – не останавливать этого гибельного для французов движения (как хотели в Петербурге и в армии русские генералы), а содействовать ему и облегчить движение своих войск.
Но, кроме того, со времени выказавшихся в войсках утомления и огромной убыли, происходивших от быстроты движения, еще другая причина представлялась Кутузову для замедления движения войск и для выжидания. Цель русских войск была – следование за французами. Путь французов был неизвестен, и потому, чем ближе следовали наши войска по пятам французов, тем больше они проходили расстояния. Только следуя в некотором расстоянии, можно было по кратчайшему пути перерезывать зигзаги, которые делали французы. Все искусные маневры, которые предлагали генералы, выражались в передвижениях войск, в увеличении переходов, а единственно разумная цель состояла в том, чтобы уменьшить эти переходы. И к этой цели во всю кампанию, от Москвы до Вильны, была направлена деятельность Кутузова – не случайно, не временно, но так последовательно, что он ни разу не изменил ей.
Кутузов знал не умом или наукой, а всем русским существом своим знал и чувствовал то, что чувствовал каждый русский солдат, что французы побеждены, что враги бегут и надо выпроводить их; но вместе с тем он чувствовал, заодно с солдатами, всю тяжесть этого, неслыханного по быстроте и времени года, похода.
Но генералам, в особенности не русским, желавшим отличиться, удивить кого то, забрать в плен для чего то какого нибудь герцога или короля, – генералам этим казалось теперь, когда всякое сражение было и гадко и бессмысленно, им казалось, что теперь то самое время давать сражения и побеждать кого то. Кутузов только пожимал плечами, когда ему один за другим представляли проекты маневров с теми дурно обутыми, без полушубков, полуголодными солдатами, которые в один месяц, без сражений, растаяли до половины и с которыми, при наилучших условиях продолжающегося бегства, надо было пройти до границы пространство больше того, которое было пройдено.
В особенности это стремление отличиться и маневрировать, опрокидывать и отрезывать проявлялось тогда, когда русские войска наталкивались на войска французов.
Так это случилось под Красным, где думали найти одну из трех колонн французов и наткнулись на самого Наполеона с шестнадцатью тысячами. Несмотря на все средства, употребленные Кутузовым, для того чтобы избавиться от этого пагубного столкновения и чтобы сберечь свои войска, три дня у Красного продолжалось добивание разбитых сборищ французов измученными людьми русской армии.
Толь написал диспозицию: die erste Colonne marschiert [первая колонна направится туда то] и т. д. И, как всегда, сделалось все не по диспозиции. Принц Евгений Виртембергский расстреливал с горы мимо бегущие толпы французов и требовал подкрепления, которое не приходило. Французы, по ночам обегая русских, рассыпались, прятались в леса и пробирались, кто как мог, дальше.
Милорадович, который говорил, что он знать ничего не хочет о хозяйственных делах отряда, которого никогда нельзя было найти, когда его было нужно, «chevalier sans peur et sans reproche» [«рыцарь без страха и упрека»], как он сам называл себя, и охотник до разговоров с французами, посылал парламентеров, требуя сдачи, и терял время и делал не то, что ему приказывали.
– Дарю вам, ребята, эту колонну, – говорил он, подъезжая к войскам и указывая кавалеристам на французов. И кавалеристы на худых, ободранных, еле двигающихся лошадях, подгоняя их шпорами и саблями, рысцой, после сильных напряжений, подъезжали к подаренной колонне, то есть к толпе обмороженных, закоченевших и голодных французов; и подаренная колонна кидала оружие и сдавалась, чего ей уже давно хотелось.
Под Красным взяли двадцать шесть тысяч пленных, сотни пушек, какую то палку, которую называли маршальским жезлом, и спорили о том, кто там отличился, и были этим довольны, но очень сожалели о том, что не взяли Наполеона или хоть какого нибудь героя, маршала, и упрекали в этом друг друга и в особенности Кутузова.
Люди эти, увлекаемые своими страстями, были слепыми исполнителями только самого печального закона необходимости; но они считали себя героями и воображали, что то, что они делали, было самое достойное и благородное дело. Они обвиняли Кутузова и говорили, что он с самого начала кампании мешал им победить Наполеона, что он думает только об удовлетворении своих страстей и не хотел выходить из Полотняных Заводов, потому что ему там было покойно; что он под Красным остановил движенье только потому, что, узнав о присутствии Наполеона, он совершенно потерялся; что можно предполагать, что он находится в заговоре с Наполеоном, что он подкуплен им, [Записки Вильсона. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ] и т. д., и т. д.
Мало того, что современники, увлекаемые страстями, говорили так, – потомство и история признали Наполеона grand, a Кутузова: иностранцы – хитрым, развратным, слабым придворным стариком; русские – чем то неопределенным – какой то куклой, полезной только по своему русскому имени…
В 12 м и 13 м годах Кутузова прямо обвиняли за ошибки. Государь был недоволен им. И в истории, написанной недавно по высочайшему повелению, сказано, что Кутузов был хитрый придворный лжец, боявшийся имени Наполеона и своими ошибками под Красным и под Березиной лишивший русские войска славы – полной победы над французами. [История 1812 года Богдановича: характеристика Кутузова и рассуждение о неудовлетворительности результатов Красненских сражений. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ]
Такова судьба не великих людей, не grand homme, которых не признает русский ум, а судьба тех редких, всегда одиноких людей, которые, постигая волю провидения, подчиняют ей свою личную волю. Ненависть и презрение толпы наказывают этих людей за прозрение высших законов.
Для русских историков – странно и страшно сказать – Наполеон – это ничтожнейшее орудие истории – никогда и нигде, даже в изгнании, не выказавший человеческого достоинства, – Наполеон есть предмет восхищения и восторга; он grand. Кутузов же, тот человек, который от начала и до конца своей деятельности в 1812 году, от Бородина и до Вильны, ни разу ни одним действием, ни словом не изменяя себе, являет необычайный s истории пример самоотвержения и сознания в настоящем будущего значения события, – Кутузов представляется им чем то неопределенным и жалким, и, говоря о Кутузове и 12 м годе, им всегда как будто немножко стыдно.
А между тем трудно себе представить историческое лицо, деятельность которого так неизменно постоянно была бы направлена к одной и той же цели. Трудно вообразить себе цель, более достойную и более совпадающую с волею всего народа. Еще труднее найти другой пример в истории, где бы цель, которую поставило себе историческое лицо, была бы так совершенно достигнута, как та цель, к достижению которой была направлена вся деятельность Кутузова в 1812 году.
Кутузов никогда не говорил о сорока веках, которые смотрят с пирамид, о жертвах, которые он приносит отечеству, о том, что он намерен совершить или совершил: он вообще ничего не говорил о себе, не играл никакой роли, казался всегда самым простым и обыкновенным человеком и говорил самые простые и обыкновенные вещи. Он писал письма своим дочерям и m me Stael, читал романы, любил общество красивых женщин, шутил с генералами, офицерами и солдатами и никогда не противоречил тем людям, которые хотели ему что нибудь доказывать. Когда граф Растопчин на Яузском мосту подскакал к Кутузову с личными упреками о том, кто виноват в погибели Москвы, и сказал: «Как же вы обещали не оставлять Москвы, не дав сраженья?» – Кутузов отвечал: «Я и не оставлю Москвы без сражения», несмотря на то, что Москва была уже оставлена. Когда приехавший к нему от государя Аракчеев сказал, что надо бы Ермолова назначить начальником артиллерии, Кутузов отвечал: «Да, я и сам только что говорил это», – хотя он за минуту говорил совсем другое. Какое дело было ему, одному понимавшему тогда весь громадный смысл события, среди бестолковой толпы, окружавшей его, какое ему дело было до того, к себе или к нему отнесет граф Растопчин бедствие столицы? Еще менее могло занимать его то, кого назначат начальником артиллерии.
Не только в этих случаях, но беспрестанно этот старый человек дошедший опытом жизни до убеждения в том, что мысли и слова, служащие им выражением, не суть двигатели людей, говорил слова совершенно бессмысленные – первые, которые ему приходили в голову.
Но этот самый человек, так пренебрегавший своими словами, ни разу во всю свою деятельность не сказал ни одного слова, которое было бы не согласно с той единственной целью, к достижению которой он шел во время всей войны. Очевидно, невольно, с тяжелой уверенностью, что не поймут его, он неоднократно в самых разнообразных обстоятельствах высказывал свою мысль. Начиная от Бородинского сражения, с которого начался его разлад с окружающими, он один говорил, что Бородинское сражение есть победа, и повторял это и изустно, и в рапортах, и донесениях до самой своей смерти. Он один сказал, что потеря Москвы не есть потеря России. Он в ответ Лористону на предложение о мире отвечал, что мира не может быть, потому что такова воля народа; он один во время отступления французов говорил, что все наши маневры не нужны, что все сделается само собой лучше, чем мы того желаем, что неприятелю надо дать золотой мост, что ни Тарутинское, ни Вяземское, ни Красненское сражения не нужны, что с чем нибудь надо прийти на границу, что за десять французов он не отдаст одного русского.
И он один, этот придворный человек, как нам изображают его, человек, который лжет Аракчееву с целью угодить государю, – он один, этот придворный человек, в Вильне, тем заслуживая немилость государя, говорит, что дальнейшая война за границей вредна и бесполезна.
Но одни слова не доказали бы, что он тогда понимал значение события. Действия его – все без малейшего отступления, все были направлены к одной и той же цели, выражающейся в трех действиях: 1) напрячь все свои силы для столкновения с французами, 2) победить их и 3) изгнать из России, облегчая, насколько возможно, бедствия народа и войска.
Он, тот медлитель Кутузов, которого девиз есть терпение и время, враг решительных действий, он дает Бородинское сражение, облекая приготовления к нему в беспримерную торжественность. Он, тот Кутузов, который в Аустерлицком сражении, прежде начала его, говорит, что оно будет проиграно, в Бородине, несмотря на уверения генералов о том, что сражение проиграно, несмотря на неслыханный в истории пример того, что после выигранного сражения войско должно отступать, он один, в противность всем, до самой смерти утверждает, что Бородинское сражение – победа. Он один во все время отступления настаивает на том, чтобы не давать сражений, которые теперь бесполезны, не начинать новой войны и не переходить границ России.
Теперь понять значение события, если только не прилагать к деятельности масс целей, которые были в голове десятка людей, легко, так как все событие с его последствиями лежит перед нами.
Но каким образом тогда этот старый человек, один, в противность мнения всех, мог угадать, так верно угадал тогда значение народного смысла события, что ни разу во всю свою деятельность не изменил ему?
Источник этой необычайной силы прозрения в смысл совершающихся явлений лежал в том народном чувстве, которое он носил в себе во всей чистоте и силе его.
Только признание в нем этого чувства заставило народ такими странными путями из в немилости находящегося старика выбрать его против воли царя в представители народной войны. И только это чувство поставило его на ту высшую человеческую высоту, с которой он, главнокомандующий, направлял все свои силы не на то, чтоб убивать и истреблять людей, а на то, чтобы спасать и жалеть их.
Простая, скромная и потому истинно величественная фигура эта не могла улечься в ту лживую форму европейского героя, мнимо управляющего людьми, которую придумала история.
Для лакея не может быть великого человека, потому что у лакея свое понятие о величии.
5 ноября был первый день так называемого Красненского сражения. Перед вечером, когда уже после многих споров и ошибок генералов, зашедших не туда, куда надо; после рассылок адъютантов с противуприказаниями, когда уже стало ясно, что неприятель везде бежит и сражения не может быть и не будет, Кутузов выехал из Красного и поехал в Доброе, куда была переведена в нынешний день главная квартира.
День был ясный, морозный. Кутузов с огромной свитой недовольных им, шушукающихся за ним генералов, верхом на своей жирной белой лошадке ехал к Доброму. По всей дороге толпились, отогреваясь у костров, партии взятых нынешний день французских пленных (их взято было в этот день семь тысяч). Недалеко от Доброго огромная толпа оборванных, обвязанных и укутанных чем попало пленных гудела говором, стоя на дороге подле длинного ряда отпряженных французских орудий. При приближении главнокомандующего говор замолк, и все глаза уставились на Кутузова, который в своей белой с красным околышем шапке и ватной шинели, горбом сидевшей на его сутуловатых плечах, медленно подвигался по дороге. Один из генералов докладывал Кутузову, где взяты орудия и пленные.
Кутузов, казалось, чем то озабочен и не слышал слов генерала. Он недовольно щурился и внимательно и пристально вглядывался в те фигуры пленных, которые представляли особенно жалкий вид. Большая часть лиц французских солдат были изуродованы отмороженными носами и щеками, и почти у всех были красные, распухшие и гноившиеся глаза.
Одна кучка французов стояла близко у дороги, и два солдата – лицо одного из них было покрыто болячками – разрывали руками кусок сырого мяса. Что то было страшное и животное в том беглом взгляде, который они бросили на проезжавших, и в том злобном выражении, с которым солдат с болячками, взглянув на Кутузова, тотчас же отвернулся и продолжал свое дело.
Кутузов долго внимательно поглядел на этих двух солдат; еще более сморщившись, он прищурил глаза и раздумчиво покачал головой. В другом месте он заметил русского солдата, который, смеясь и трепля по плечу француза, что то ласково говорил ему. Кутузов опять с тем же выражением покачал головой.
– Что ты говоришь? Что? – спросил он у генерала, продолжавшего докладывать и обращавшего внимание главнокомандующего на французские взятые знамена, стоявшие перед фронтом Преображенского полка.
– А, знамена! – сказал Кутузов, видимо с трудом отрываясь от предмета, занимавшего его мысли. Он рассеянно оглянулся. Тысячи глаз со всех сторон, ожидая его сло ва, смотрели на него.
Перед Преображенским полком он остановился, тяжело вздохнул и закрыл глаза. Кто то из свиты махнул, чтобы державшие знамена солдаты подошли и поставили их древками знамен вокруг главнокомандующего. Кутузов помолчал несколько секунд и, видимо неохотно, подчиняясь необходимости своего положения, поднял голову и начал говорить. Толпы офицеров окружили его. Он внимательным взглядом обвел кружок офицеров, узнав некоторых из них.
– Благодарю всех! – сказал он, обращаясь к солдатам и опять к офицерам. В тишине, воцарившейся вокруг него, отчетливо слышны были его медленно выговариваемые слова. – Благодарю всех за трудную и верную службу. Победа совершенная, и Россия не забудет вас. Вам слава вовеки! – Он помолчал, оглядываясь.
– Нагни, нагни ему голову то, – сказал он солдату, державшему французского орла и нечаянно опустившему его перед знаменем преображенцев. – Пониже, пониже, так то вот. Ура! ребята, – быстрым движением подбородка обратись к солдатам, проговорил он.
– Ура ра ра! – заревели тысячи голосов. Пока кричали солдаты, Кутузов, согнувшись на седле, склонил голову, и глаз его засветился кротким, как будто насмешливым, блеском.
– Вот что, братцы, – сказал он, когда замолкли голоса…
И вдруг голос и выражение лица его изменились: перестал говорить главнокомандующий, а заговорил простой, старый человек, очевидно что то самое нужное желавший сообщить теперь своим товарищам.
В толпе офицеров и в рядах солдат произошло движение, чтобы яснее слышать то, что он скажет теперь.
– А вот что, братцы. Я знаю, трудно вам, да что же делать! Потерпите; недолго осталось. Выпроводим гостей, отдохнем тогда. За службу вашу вас царь не забудет. Вам трудно, да все же вы дома; а они – видите, до чего они дошли, – сказал он, указывая на пленных. – Хуже нищих последних. Пока они были сильны, мы себя не жалели, а теперь их и пожалеть можно. Тоже и они люди. Так, ребята?
Он смотрел вокруг себя, и в упорных, почтительно недоумевающих, устремленных на него взглядах он читал сочувствие своим словам: лицо его становилось все светлее и светлее от старческой кроткой улыбки, звездами морщившейся в углах губ и глаз. Он помолчал и как бы в недоумении опустил голову.
– А и то сказать, кто же их к нам звал? Поделом им, м… и… в г…. – вдруг сказал он, подняв голову. И, взмахнув нагайкой, он галопом, в первый раз во всю кампанию, поехал прочь от радостно хохотавших и ревевших ура, расстроивавших ряды солдат.
Слова, сказанные Кутузовым, едва ли были поняты войсками. Никто не сумел бы передать содержания сначала торжественной и под конец простодушно стариковской речи фельдмаршала; но сердечный смысл этой речи не только был понят, но то самое, то самое чувство величественного торжества в соединении с жалостью к врагам и сознанием своей правоты, выраженное этим, именно этим стариковским, добродушным ругательством, – это самое (чувство лежало в душе каждого солдата и выразилось радостным, долго не умолкавшим криком. Когда после этого один из генералов с вопросом о том, не прикажет ли главнокомандующий приехать коляске, обратился к нему, Кутузов, отвечая, неожиданно всхлипнул, видимо находясь в сильном волнении.
| Асса | |
| Асса | |
 | |
| Жанр | |
|---|---|
| Режиссёр | |
| Автор сценария | |
| В главных ролях | |
| Оператор | |
| Композитор | |
| Кинокомпания |
Киностудия «Мосфильм». |
| Длительность |
145 мин. |
| Страна | |
| Язык | |
| Год | |
| Следующий фильм | |
| IMDb | |
«А́сса» — советский кинофильм 1987 года режиссёра Сергея Соловьёва. Первая часть трилогии этого режиссёра — «Асса» (1987) / «Чёрная роза — эмблема печали, красная роза — эмблема любви» (1989) / «Дом под звёздным небом» (1991)[1].
В фильме приняли участие популярные рок-музыканты (в том числе Виктор Цой), в саундтрек вошли песни Бориса Гребенщикова и группы «Аквариум», Жанны Агузаровой с группой «Браво», группы «Кино». Отчасти поэтому фильм «Асса» стал одним из основных кинематографических произведений русского рока, достигшего пика своего развития во второй половине 1980-х.
Премьера фильма состоялась в Москве, в ДК МЭЛЗ 1 апреля 1988 года[2].
В 2009 году вышел фильм «2-Асса-2», являющийся второй частью дилогии — с кинокартиной «Анна Каренина», а также продолжением фильма «Асса».
Содержание
Сюжет
Действие фильма происходит в 1980 году,[3] зимой в Ялте. Молодая медсестра Алика сходится со своим пациентом Крымовым, который оказывается цеховиком и бандитским «авторитетом», планировавшим крупномасштабные финансовые махинации. Ожидая любовника в зимней Ялте, она на одну ночь снимает комнату в доме случайного знакомого молодого человека по прозвищу Бананан.
Постепенно Алика увлекается Банананом и всё меньше времени проводит с Крымовым, вызывая его ревность и раздражение. Бананан работает ночным сторожем в театре и поёт со своими друзьями в одном из городских ресторанов. Про себя он говорит: «Я живу в заповедном мире моих снов». В это же время в самом театре проходят гастроли труппы артистов-лилипутов. Один из них, Альберт, является давним другом и бывшим подельником Крымова.
Между тем за самим Крымовым пристально наблюдают сотрудники спецслужб (милиции и КГБ). Находясь в Ялте, Крымов планирует осуществить кражу скрипки Гварнери. Саму операцию он поручает Альберту в оплату старого недавно всплывшего долга. Альберт не желает возвращаться в преступный мир и кончает жизнь самоубийством, выбросившись с теплохода за борт. Его жена Зоя, узнав о смерти, очень тяжело восприняла это. После её отъезда Алике попадает в руки пистолет, который она находит в их комнате.
В руки Крымову попадает снимок Алики и Бананана, сфотографировавшихся вместе в фотоавтомате, что выводит его из себя. Крымов демонстрирует Бананану своё могущество, сначала организовав дальний заплыв в Чёрном море, чуть не закончившийся для Бананана гибелью, а после — подстроив ему крупный выигрыш на ипподроме. Продемонстрировав могущество, Крымов предлагает Бананану на пару недель покинуть Ялту, но тот отказывается. Тогда подручные Крымова убивают Бананана ударом ножа в сердце и топят тело в море. Крымов просит Алику уехать с ним, но получив отказ, выходит из себя и рассказывает об убийстве Бананана. Алика убивает Крымова из пистолета.
В эпилоге фильма негр Витя, друг Бананана, приводит в ресторанную группу нового исполнителя. Это Виктор Цой, который в фильме играет самого себя. Не дожидаясь конца нудного инструктажа сотрудницы ресторана о правилах поведения артиста эстрады, Цой выходит на сцену ресторана и поёт свою песню «Хочу перемен!». Во время исполнения кадры сменяются — перед Цоем появляется огромная аудитория зрителей с огоньками в поднятых руках.
Параллельно в фильме присутствует ещё одна сюжетная линия, переносящая на экран эпизоды книги «Грань веков» Натана Эйдельмана, которую читает Крымов. Основной сюжет — последние дни жизни и убийство российского императора Павла I в 1801 году.
В ролях
- Станислав Говорухин — Крымов
- Татьяна Друбич — Алика
- Сергей «Африка» Бугаев — Бананан
- Дмитрий Шумилов — негр Витя
- Александр Баширов — Шурик Бабакин, «Майор»
- Анатолий Сливников — «Амбал»
- Виктор Бешляга — Альберт, лилипут
- Анита Жуковская — Зоя, жена Альберта
- Герман Шорр — «Чирей»
- Илья Иванов — «Шар»
- Музыканты группы «Кино»:
- Кирилл Козаков — Платон Зубов
- Александр Домогаров — Александр I
- Дмитрий Долинин — Павел I
- Андрей Халявин — «Борода», сотрудник КГБ
- Ирена Куксенайте — спутница сотрудника КГБ
- Голос от автора — Натан Эйдельман
В эпизодах
- Геннадий Иванов — милиционер
- Александр Иншаков — ударивший «Майора» в ресторане
- А. Касаткин — эпизод
- С. Карпенко — эпизод
- Юрий Мережко — эпизод
- Александр Мыльников — следователь
- Елена Петрова — эпизод
- Александр Спорыхин — эпизод
- Юрий Шумило — вертухай
- Светлана Тормахова — Марья Антоновна, мама Бананана (в титрах не указана)
- Екатерина Рыжикова — эпизод (в титрах не указана)
- Юрий Доронин — эпизод (в титрах не указан)
- Андрей Рабинович — человек в ресторане (в титрах не указан)
- Алексей Гольцов — эпизод (в титрах не указан)
- Мини-мюзик-холл под руководством Игоря Дольского
Съёмочная группа
- Сценарий — Сергей Ливнев, Сергей Соловьёв
- Режиссёр-постановщик — Сергей Соловьёв
- Главный оператор — Павел Лебешев
- Главный художник — Марксэн Гаухман-Свердлов
- Композитор — Борис Гребенщиков
- Звукооператор — Екатерина Попова
- Оригинальная музыка к фильму — Борис Гребенщиков и группа «Аквариум»
- Трюковые съёмки — Константин Демахин, Александр Иншаков
- В фильме использованы костюмы художника-модельера Елены Зелинской
- Сценография — Сергей Шутов
- Световые эффекты — Александр Зейгерман
- Прикладная живопись — Михаил Рошаль-Фёдоров
- Мастер по свету — Геннадий Иванов
- Административная группа — Е. Голынский, В. Кириллова, Ю. Шумило
- Шрифтовый дизайн — Л. Григорьева. В. Палкус
- Живописная заставка — Дмитрий Соловьёв
- Художник-мультипликатор — Вадим Меджибовский
- Сон Бананана № 1: мультипликация Сергей Бугаев
- Сон Бананана № 2: отрывок из фильма «Нанайнана» (1984),
производство «Мже-лала-фильм», режиссёр Евгений Кондратьев - Художник-фотограф — Игорь Старцев
- Ассистенты:
- художника — О. Потанин
- оператора — А. Широков
- режиссёра — А. Блюмин, С. Бабицкий, Л. Каюмова
- Музыкальный редактор — Минна Бланк
- Редактор — Елена Цицина
- Комбинированные съёмки:
- Оператор — Виктор Жанов
- Художник — Альберт Рудаченко
- Художник-гримёр — Ирина Саркисова
- Монтажёр — Вера Круглова
- Художник по костюмам — Ирина Гинно
- Операторы — Юрий Кобзев, Юрий Яковлев
- Режиссёр — Виктор Трахтенберг
- Запись музыки — Евгения Некрасова
- Директор картины — Владимир Дудин
История создания
Название
- Название фильма предложено Сергеем Бугаевым, исполнителем роли Бананана.
- Из интервью с Сергеем Соловьёвым:
— Кстати, откуда это название «Асса» вообще взялось?
— Это все благодаря Серёже Бугаеву, «Африке». Поначалу фильм назывался «Здравствуй, мальчик Бананан» или ещё как-то, в том смысле, что «здравствуй, новый мальчик». А как-то ночью Серёжа пришёл ко мне и говорит: «Назовите фильм „Асса“!» — «Но почему „Асса“?» — «Не важно, если хотите фильму успеха, назовите „Асса“, — твердит Африка. — А почему, я вам завтра скажу». Только чтобы отвязаться, я пообещал ему. На следующий день он разродился каким-то словоблудием про «чистых» и «нечистых» спасенных тварей, про ветхозаветного Ноя, который, сойдя на землю со своего ковчега, вскричал: «Ас-с-са!!» А потом, поняв, как он меня всем этим утомил, Бугаев сказал: «Ну не хотите так, тогда можете это название рассматривать как аббревиатуру: „Автор Соловьёв Сергей Александрович“».
- Сам лозунг «Асса» в рок-среду ввёл художник Олег Котельников, этот лозунг широко использовался в среде, связанной с «Камчаткой»[4]
- В 2012 году Сергей Бугаев на ялтинском показе фильма «2-Асса-2» представил следующую версию происхождения названия:
Мы когда снимали картину в Ялте, то много выпивали Массандровского вина. Однажды в слове «Массандра» зачеркнули первую букву, а потом и несколько последних. И получился красивый напиток «Асса». Мы потом даже предлагали переименовать винзавод в «Ассу» и выпускать напиток с таким красивым названием.— С. Бугаев в интервью газете «Летняя столица» # 32 (321) от 23.8.2012[5]
Места съёмки
Фильм снимался в Ялте зимой 1987 года. Алика и Крымов жили в гостинице «Ореанда». Канатная дорога от набережной Ялты до холма Дарсан стала достопримечательностью города после выхода фильма на экраны. Ресторан, в котором играл Бананан, где обедали Крымов с Аликой, происходила драка «Майора» и куда устраивался на работу Виктор Цой (на место Бананана), находился в правом крыле гостиницы «Таврида». Рядом расположена канатная дорога «Ялта-Горка», на которой катались Алика и Бананан. Сцены, где за Крымовым ведут видеонаблюдение, сняты в Никитском ботаническом саду.
Можно также указать на небольшую неточность в фильме. Крымов и Бананан едут из Ялты на Симферопольский ипподром. События фильма происходят в 1980 году, тогда как в Симферополе ипподром прекратил существование ещё в начале 1970-х годов[6]. Эпизод снимали на московском ипподроме.
Эпизод с исполнением песни «Хочу перемен» снимался в Зелёном театре ЦПКиО им. Горького в Москве. Вместо оплаты массовки съёмочная группа организовала бесплатный концерт «Кино», в ходе которого и был снят эпизод. В связи со съёмочной спецификой песня исполнялась под фонограмму. Остальной концерт был отыгран вживую[7]. Публика, пришедшая на бесплатный концерт, была так возмущена долгой подготовкой к съёмке сцены, что перевернула пожарную машину, стоявшую наготове по соображениям техники безопасности[7].
Исторические сцены снимались в Михайловском замке в Ленинграде.
Факты
- Рабочее название фильма «Асса» — «Здравствуй, мальчик Бананан!». Под этим названием проходили кинопробы. Имя главного героя фильма «Бананан» было у персонажа песни «Здравствуй, мальчик Бананан» (прозвучавшей в фильме), сочинённой и исполненной Юрием Чернавским на его известном рок-альбоме «Банановые острова»[8], который был записан в феврале 1983 года.
- Главную героиню зовут Алика — так автор сценария Сергей Ливнев, у которого в то время был роман с актрисой Аликой Смеховой, решил увековечить память о возлюбленной, впоследствии ставшей его женой[9]. Татьяна Друбич устами своей героини Алики в фильме говорит о своем имени: «Дурацкое имя, вот и все. Мама хотела назвать Александрой, а отец — Ликой. Сошлись на среднем. Получилось Алика. Дикость, как, впрочем, любой компромисс».
По ходу фильма персонажи картины цитируют и исполняют многие литературные и музыкальные произведения.
- Фраза Бананана: «Не для денег родившийся футурист Владимир Маяковский» — это упоминание малоизвестного и не сохранившегося фильма Маяковского «Не для денег родившийся» (экранизация романа Джека Лондона «Мартин Иден»)[10]
- В кинотеатре Алика и Бананан смотрят фильм «Тихая улица» с участием Чарли Чаплина.
- Крымов цитирует «Песню о друге» Высоцкого:
Если друг оказался вдруг
И не друг, и не враг, а — так
- Крымов цитирует Пушкина:
Смеркалось; на столе, блистая,
Шипел вечерний самовар,
Китайский чайник нагревая;
Под ним клубился легкий пар.
Разлитый Ольгиной рукою,
По чашкам темною струею
Уже душистый чай бежал,
И сливки мальчик подавал;
Татьяна пред окном стояла,
На стекла хладные дыша,
Задумавшись, моя душа,
Прелестным пальчиком писала
На отуманенном стекле
Заветный вензель О да Е.— Евгений Онегин, Глава 3 , XXXVII
- Артисты театра лилипутов исполняют отрывки из оперетты «Сильва» Имре Кальмана.
- В сцене прогулки Крымова, Альберта и Зои по Никитскому ботаническому саду звучит хоральная прелюдия фа-минор «Ich ruf zu dir Herr Jesus Christ» И. С. Баха.
- Негр Витя, изображая иностранного артиста, в вестибюле гостиницы напевает песни «Beyond the Sea» и Стинга «Moon over Bourbon Street» (хотя альбом «The Dream of the Blue Turtles» с этой песней вышел только в 1985 году, то есть после событий, описанных в фильме)[11]. Также, в комнате Бананана висит фотография Ника Кейва, взятая с альбома The Firstborn Is Dead, вышедшего только в 1985 году.
- Монолог «Майора» о Гагарине — чистая импровизация актёра Александра Баширова[12], который не смог запомнить текст, написанный в сценарии[13].
- Отказ администрации гостиницы «Ореанда» в проведении съёмок удалось уладить только после телеграммы, в отчаянии отправленной Сергеем Соловьёвым на адрес генсека Михаила Горбачёва. Дошедшая по воле случая непосредственно до адресата, телеграмма привела его в такую ярость, что вопрос был немедленно улажен[14].
- Портрет Брежнева, мимо которого идут персонажи фильма, изготовлен специально для съёмок местным художником. Появление портрета на набережной спустя несколько лет после смерти генсека вызвало у местного населения самые невероятные предположения[15].
- Идею поместить пальму на вращающийся проигрыватель у Бананана авторы фильма взяли, побывав на шоу-концерте группы «Кабинет», первой группы в СССР, игравшей в стиле ска в середине 1980-х годов.
- В начале прогулки на канатной дороге, отчетливо видно что главные герои сели в кабину красного цвета. Но по её окончании Бананан сидит уже в синей.
Саундтрек
- Группа «Кино»
- Виктор Цой
- Георгий Гурьянов — ударные
- Юрий Каспарян — гитара
- Игорь Тихомиров — бас-гитара
- Андрей Крисанов — бас-гитара
- Сергей «Африка» Бугаев — ударные
- Тимур Новиков — художник
- «Аквариум»
- Борис Гребенщиков
- Всеволод Гаккель — вокал, виолончель
- Дюша Романов — вокал, флейта
- Александр Титов — бас-гитара
- Александр Ляпин — гитара
- Пётр Трощенков — ударные
- «Браво»
- Жанна Агузарова — вокал
- Евгений Хавтан — гитара
- Павел Кузин — ударные
- Фёдор Пономарёв — саксофон, клавишные
- Тимур Муртазаев — бас-гитара
- «Союз композиторов»
- Александр Синицын — вокал, гитара
- Михаил Михайлюк — клавишные
- Майя Манташева — вокал
- Авторы песен:
- Борис Гребенщиков
- Виктор Цой
- Евгений Хавтан
- Александр Синицын
- Владимир Матецкий
- Юрий Чернавский
См. также
- Чёрная роза — эмблема печали, красная роза — эмблема любви
- Дом под звёздным небом
- 2-Асса-2
- Хочу перемен!
Напишите отзыв о статье "Асса (фильм)"
Примечания
- ↑ [air-studia.com/production/1096704709/1078236064.html Трилогия «Асса» / Чёрная роза — эмблема печали / Дом под звёздным небом] на сайте студии «АИР»
- ↑ [www.youtube.com/watch?v=FeMScQ3Hm8M Премьера фильма «Асса». Телепрограмма «Взгляд», 01/04/1988.]
- ↑ Кузнецова, 1990, с. 134.
- ↑ Екатерина Борисова [www.bashlachev.spb.ru/archive/pubs/pertinent/Borisova%20-%20Drug%20naroda.pdf Друг народа] // FUZZ : Журнал. — 2003. — Вып. № 11.
- ↑ [yalta.org.ua/stolica/69/1345624261/ Название «Асса» возникло от винной этикетки «Массандра», Когда остальные буквы были залиты вином]
- ↑ [crimea.naiti.ru/krymikino.html Памятные киноместа в Крыму]
- ↑ 1 2 Барабанов, 2008, с. 199.
- ↑ Барабанов, 2008, с. 28.
- ↑ Барабанов, 2008, с. 35.
- ↑ [www.notabene.in/content/view/138/114/ Фильмография Маяковского]
- ↑ Барабанов, 2008, с. 148.
- ↑ [www.fuzz-magazine.ru/magazine/2007/8-2007/4127--200---1984- Музыкальный Портал FUZZ Груз 200. Груз из 1984-го]
- ↑ Барабанов, 2008, с. 161.
- ↑ Барабанов, 2008, с. 146.
- ↑ Барабанов, 2008, с. 141.
Литература
- Борис Барабанов. Асса: книга перемен / Анна Черниговская. — СПб.,: «Амфора», 2008. — 279 с. — ISBN 978-5-367-00683-4.
- М. Кузнецова [books.google.kz/books?id=QONkAAAAMAAJ&q=асса+фильм+1980+год Живые души в мертвый сезон] (рус.) // Экран. — 1990. — С. 134.
Ссылки
- Фильм [cinema.mosfilm.ru/films/film/1980-1989/assa/ «Асса»] в онлайн-кинотеатре «Мосфильма»
- «Асса» (англ.) на сайте Internet Movie Database
- Александр Федоров. [do.gendocs.ru/docs/index-32956.html?page=41 «Необходимо время»]. Сайт Александра Федорова (1987-1989). — Критика и обзор фильма. Проверено 11 ноября 2012. [www.webcitation.org/6CIK6V7jH Архивировано из первоисточника 19 ноября 2012].
| ||||||
Отрывок, характеризующий Асса (фильм)
После столкновения при Вязьме, где Кутузов не мог удержать свои войска от желания опрокинуть, отрезать и т. д., дальнейшее движение бежавших французов и за ними бежавших русских, до Красного, происходило без сражений. Бегство было так быстро, что бежавшая за французами русская армия не могла поспевать за ними, что лошади в кавалерии и артиллерии становились и что сведения о движении французов были всегда неверны.
Люди русского войска были так измучены этим непрерывным движением по сорок верст в сутки, что не могли двигаться быстрее.
Чтобы понять степень истощения русской армии, надо только ясно понять значение того факта, что, потеряв ранеными и убитыми во все время движения от Тарутина не более пяти тысяч человек, не потеряв сотни людей пленными, армия русская, вышедшая из Тарутина в числе ста тысяч, пришла к Красному в числе пятидесяти тысяч.
Быстрое движение русских за французами действовало на русскую армию точно так же разрушительно, как и бегство французов. Разница была только в том, что русская армия двигалась произвольно, без угрозы погибели, которая висела над французской армией, и в том, что отсталые больные у французов оставались в руках врага, отсталые русские оставались у себя дома. Главная причина уменьшения армии Наполеона была быстрота движения, и несомненным доказательством тому служит соответственное уменьшение русских войск.
Вся деятельность Кутузова, как это было под Тарутиным и под Вязьмой, была направлена только к тому, чтобы, – насколько то было в его власти, – не останавливать этого гибельного для французов движения (как хотели в Петербурге и в армии русские генералы), а содействовать ему и облегчить движение своих войск.
Но, кроме того, со времени выказавшихся в войсках утомления и огромной убыли, происходивших от быстроты движения, еще другая причина представлялась Кутузову для замедления движения войск и для выжидания. Цель русских войск была – следование за французами. Путь французов был неизвестен, и потому, чем ближе следовали наши войска по пятам французов, тем больше они проходили расстояния. Только следуя в некотором расстоянии, можно было по кратчайшему пути перерезывать зигзаги, которые делали французы. Все искусные маневры, которые предлагали генералы, выражались в передвижениях войск, в увеличении переходов, а единственно разумная цель состояла в том, чтобы уменьшить эти переходы. И к этой цели во всю кампанию, от Москвы до Вильны, была направлена деятельность Кутузова – не случайно, не временно, но так последовательно, что он ни разу не изменил ей.
Кутузов знал не умом или наукой, а всем русским существом своим знал и чувствовал то, что чувствовал каждый русский солдат, что французы побеждены, что враги бегут и надо выпроводить их; но вместе с тем он чувствовал, заодно с солдатами, всю тяжесть этого, неслыханного по быстроте и времени года, похода.
Но генералам, в особенности не русским, желавшим отличиться, удивить кого то, забрать в плен для чего то какого нибудь герцога или короля, – генералам этим казалось теперь, когда всякое сражение было и гадко и бессмысленно, им казалось, что теперь то самое время давать сражения и побеждать кого то. Кутузов только пожимал плечами, когда ему один за другим представляли проекты маневров с теми дурно обутыми, без полушубков, полуголодными солдатами, которые в один месяц, без сражений, растаяли до половины и с которыми, при наилучших условиях продолжающегося бегства, надо было пройти до границы пространство больше того, которое было пройдено.
В особенности это стремление отличиться и маневрировать, опрокидывать и отрезывать проявлялось тогда, когда русские войска наталкивались на войска французов.
Так это случилось под Красным, где думали найти одну из трех колонн французов и наткнулись на самого Наполеона с шестнадцатью тысячами. Несмотря на все средства, употребленные Кутузовым, для того чтобы избавиться от этого пагубного столкновения и чтобы сберечь свои войска, три дня у Красного продолжалось добивание разбитых сборищ французов измученными людьми русской армии.
Толь написал диспозицию: die erste Colonne marschiert [первая колонна направится туда то] и т. д. И, как всегда, сделалось все не по диспозиции. Принц Евгений Виртембергский расстреливал с горы мимо бегущие толпы французов и требовал подкрепления, которое не приходило. Французы, по ночам обегая русских, рассыпались, прятались в леса и пробирались, кто как мог, дальше.
Милорадович, который говорил, что он знать ничего не хочет о хозяйственных делах отряда, которого никогда нельзя было найти, когда его было нужно, «chevalier sans peur et sans reproche» [«рыцарь без страха и упрека»], как он сам называл себя, и охотник до разговоров с французами, посылал парламентеров, требуя сдачи, и терял время и делал не то, что ему приказывали.
– Дарю вам, ребята, эту колонну, – говорил он, подъезжая к войскам и указывая кавалеристам на французов. И кавалеристы на худых, ободранных, еле двигающихся лошадях, подгоняя их шпорами и саблями, рысцой, после сильных напряжений, подъезжали к подаренной колонне, то есть к толпе обмороженных, закоченевших и голодных французов; и подаренная колонна кидала оружие и сдавалась, чего ей уже давно хотелось.
Под Красным взяли двадцать шесть тысяч пленных, сотни пушек, какую то палку, которую называли маршальским жезлом, и спорили о том, кто там отличился, и были этим довольны, но очень сожалели о том, что не взяли Наполеона или хоть какого нибудь героя, маршала, и упрекали в этом друг друга и в особенности Кутузова.
Люди эти, увлекаемые своими страстями, были слепыми исполнителями только самого печального закона необходимости; но они считали себя героями и воображали, что то, что они делали, было самое достойное и благородное дело. Они обвиняли Кутузова и говорили, что он с самого начала кампании мешал им победить Наполеона, что он думает только об удовлетворении своих страстей и не хотел выходить из Полотняных Заводов, потому что ему там было покойно; что он под Красным остановил движенье только потому, что, узнав о присутствии Наполеона, он совершенно потерялся; что можно предполагать, что он находится в заговоре с Наполеоном, что он подкуплен им, [Записки Вильсона. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ] и т. д., и т. д.
Мало того, что современники, увлекаемые страстями, говорили так, – потомство и история признали Наполеона grand, a Кутузова: иностранцы – хитрым, развратным, слабым придворным стариком; русские – чем то неопределенным – какой то куклой, полезной только по своему русскому имени…
В 12 м и 13 м годах Кутузова прямо обвиняли за ошибки. Государь был недоволен им. И в истории, написанной недавно по высочайшему повелению, сказано, что Кутузов был хитрый придворный лжец, боявшийся имени Наполеона и своими ошибками под Красным и под Березиной лишивший русские войска славы – полной победы над французами. [История 1812 года Богдановича: характеристика Кутузова и рассуждение о неудовлетворительности результатов Красненских сражений. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ]
Такова судьба не великих людей, не grand homme, которых не признает русский ум, а судьба тех редких, всегда одиноких людей, которые, постигая волю провидения, подчиняют ей свою личную волю. Ненависть и презрение толпы наказывают этих людей за прозрение высших законов.
Для русских историков – странно и страшно сказать – Наполеон – это ничтожнейшее орудие истории – никогда и нигде, даже в изгнании, не выказавший человеческого достоинства, – Наполеон есть предмет восхищения и восторга; он grand. Кутузов же, тот человек, который от начала и до конца своей деятельности в 1812 году, от Бородина и до Вильны, ни разу ни одним действием, ни словом не изменяя себе, являет необычайный s истории пример самоотвержения и сознания в настоящем будущего значения события, – Кутузов представляется им чем то неопределенным и жалким, и, говоря о Кутузове и 12 м годе, им всегда как будто немножко стыдно.
А между тем трудно себе представить историческое лицо, деятельность которого так неизменно постоянно была бы направлена к одной и той же цели. Трудно вообразить себе цель, более достойную и более совпадающую с волею всего народа. Еще труднее найти другой пример в истории, где бы цель, которую поставило себе историческое лицо, была бы так совершенно достигнута, как та цель, к достижению которой была направлена вся деятельность Кутузова в 1812 году.
Кутузов никогда не говорил о сорока веках, которые смотрят с пирамид, о жертвах, которые он приносит отечеству, о том, что он намерен совершить или совершил: он вообще ничего не говорил о себе, не играл никакой роли, казался всегда самым простым и обыкновенным человеком и говорил самые простые и обыкновенные вещи. Он писал письма своим дочерям и m me Stael, читал романы, любил общество красивых женщин, шутил с генералами, офицерами и солдатами и никогда не противоречил тем людям, которые хотели ему что нибудь доказывать. Когда граф Растопчин на Яузском мосту подскакал к Кутузову с личными упреками о том, кто виноват в погибели Москвы, и сказал: «Как же вы обещали не оставлять Москвы, не дав сраженья?» – Кутузов отвечал: «Я и не оставлю Москвы без сражения», несмотря на то, что Москва была уже оставлена. Когда приехавший к нему от государя Аракчеев сказал, что надо бы Ермолова назначить начальником артиллерии, Кутузов отвечал: «Да, я и сам только что говорил это», – хотя он за минуту говорил совсем другое. Какое дело было ему, одному понимавшему тогда весь громадный смысл события, среди бестолковой толпы, окружавшей его, какое ему дело было до того, к себе или к нему отнесет граф Растопчин бедствие столицы? Еще менее могло занимать его то, кого назначат начальником артиллерии.
Не только в этих случаях, но беспрестанно этот старый человек дошедший опытом жизни до убеждения в том, что мысли и слова, служащие им выражением, не суть двигатели людей, говорил слова совершенно бессмысленные – первые, которые ему приходили в голову.
Но этот самый человек, так пренебрегавший своими словами, ни разу во всю свою деятельность не сказал ни одного слова, которое было бы не согласно с той единственной целью, к достижению которой он шел во время всей войны. Очевидно, невольно, с тяжелой уверенностью, что не поймут его, он неоднократно в самых разнообразных обстоятельствах высказывал свою мысль. Начиная от Бородинского сражения, с которого начался его разлад с окружающими, он один говорил, что Бородинское сражение есть победа, и повторял это и изустно, и в рапортах, и донесениях до самой своей смерти. Он один сказал, что потеря Москвы не есть потеря России. Он в ответ Лористону на предложение о мире отвечал, что мира не может быть, потому что такова воля народа; он один во время отступления французов говорил, что все наши маневры не нужны, что все сделается само собой лучше, чем мы того желаем, что неприятелю надо дать золотой мост, что ни Тарутинское, ни Вяземское, ни Красненское сражения не нужны, что с чем нибудь надо прийти на границу, что за десять французов он не отдаст одного русского.
И он один, этот придворный человек, как нам изображают его, человек, который лжет Аракчееву с целью угодить государю, – он один, этот придворный человек, в Вильне, тем заслуживая немилость государя, говорит, что дальнейшая война за границей вредна и бесполезна.
Но одни слова не доказали бы, что он тогда понимал значение события. Действия его – все без малейшего отступления, все были направлены к одной и той же цели, выражающейся в трех действиях: 1) напрячь все свои силы для столкновения с французами, 2) победить их и 3) изгнать из России, облегчая, насколько возможно, бедствия народа и войска.
Он, тот медлитель Кутузов, которого девиз есть терпение и время, враг решительных действий, он дает Бородинское сражение, облекая приготовления к нему в беспримерную торжественность. Он, тот Кутузов, который в Аустерлицком сражении, прежде начала его, говорит, что оно будет проиграно, в Бородине, несмотря на уверения генералов о том, что сражение проиграно, несмотря на неслыханный в истории пример того, что после выигранного сражения войско должно отступать, он один, в противность всем, до самой смерти утверждает, что Бородинское сражение – победа. Он один во все время отступления настаивает на том, чтобы не давать сражений, которые теперь бесполезны, не начинать новой войны и не переходить границ России.
Теперь понять значение события, если только не прилагать к деятельности масс целей, которые были в голове десятка людей, легко, так как все событие с его последствиями лежит перед нами.
Но каким образом тогда этот старый человек, один, в противность мнения всех, мог угадать, так верно угадал тогда значение народного смысла события, что ни разу во всю свою деятельность не изменил ему?
Источник этой необычайной силы прозрения в смысл совершающихся явлений лежал в том народном чувстве, которое он носил в себе во всей чистоте и силе его.
Только признание в нем этого чувства заставило народ такими странными путями из в немилости находящегося старика выбрать его против воли царя в представители народной войны. И только это чувство поставило его на ту высшую человеческую высоту, с которой он, главнокомандующий, направлял все свои силы не на то, чтоб убивать и истреблять людей, а на то, чтобы спасать и жалеть их.
Простая, скромная и потому истинно величественная фигура эта не могла улечься в ту лживую форму европейского героя, мнимо управляющего людьми, которую придумала история.
Для лакея не может быть великого человека, потому что у лакея свое понятие о величии.
5 ноября был первый день так называемого Красненского сражения. Перед вечером, когда уже после многих споров и ошибок генералов, зашедших не туда, куда надо; после рассылок адъютантов с противуприказаниями, когда уже стало ясно, что неприятель везде бежит и сражения не может быть и не будет, Кутузов выехал из Красного и поехал в Доброе, куда была переведена в нынешний день главная квартира.
День был ясный, морозный. Кутузов с огромной свитой недовольных им, шушукающихся за ним генералов, верхом на своей жирной белой лошадке ехал к Доброму. По всей дороге толпились, отогреваясь у костров, партии взятых нынешний день французских пленных (их взято было в этот день семь тысяч). Недалеко от Доброго огромная толпа оборванных, обвязанных и укутанных чем попало пленных гудела говором, стоя на дороге подле длинного ряда отпряженных французских орудий. При приближении главнокомандующего говор замолк, и все глаза уставились на Кутузова, который в своей белой с красным околышем шапке и ватной шинели, горбом сидевшей на его сутуловатых плечах, медленно подвигался по дороге. Один из генералов докладывал Кутузову, где взяты орудия и пленные.
Кутузов, казалось, чем то озабочен и не слышал слов генерала. Он недовольно щурился и внимательно и пристально вглядывался в те фигуры пленных, которые представляли особенно жалкий вид. Большая часть лиц французских солдат были изуродованы отмороженными носами и щеками, и почти у всех были красные, распухшие и гноившиеся глаза.
Одна кучка французов стояла близко у дороги, и два солдата – лицо одного из них было покрыто болячками – разрывали руками кусок сырого мяса. Что то было страшное и животное в том беглом взгляде, который они бросили на проезжавших, и в том злобном выражении, с которым солдат с болячками, взглянув на Кутузова, тотчас же отвернулся и продолжал свое дело.
Кутузов долго внимательно поглядел на этих двух солдат; еще более сморщившись, он прищурил глаза и раздумчиво покачал головой. В другом месте он заметил русского солдата, который, смеясь и трепля по плечу француза, что то ласково говорил ему. Кутузов опять с тем же выражением покачал головой.
– Что ты говоришь? Что? – спросил он у генерала, продолжавшего докладывать и обращавшего внимание главнокомандующего на французские взятые знамена, стоявшие перед фронтом Преображенского полка.
– А, знамена! – сказал Кутузов, видимо с трудом отрываясь от предмета, занимавшего его мысли. Он рассеянно оглянулся. Тысячи глаз со всех сторон, ожидая его сло ва, смотрели на него.
Перед Преображенским полком он остановился, тяжело вздохнул и закрыл глаза. Кто то из свиты махнул, чтобы державшие знамена солдаты подошли и поставили их древками знамен вокруг главнокомандующего. Кутузов помолчал несколько секунд и, видимо неохотно, подчиняясь необходимости своего положения, поднял голову и начал говорить. Толпы офицеров окружили его. Он внимательным взглядом обвел кружок офицеров, узнав некоторых из них.
– Благодарю всех! – сказал он, обращаясь к солдатам и опять к офицерам. В тишине, воцарившейся вокруг него, отчетливо слышны были его медленно выговариваемые слова. – Благодарю всех за трудную и верную службу. Победа совершенная, и Россия не забудет вас. Вам слава вовеки! – Он помолчал, оглядываясь.
– Нагни, нагни ему голову то, – сказал он солдату, державшему французского орла и нечаянно опустившему его перед знаменем преображенцев. – Пониже, пониже, так то вот. Ура! ребята, – быстрым движением подбородка обратись к солдатам, проговорил он.
– Ура ра ра! – заревели тысячи голосов. Пока кричали солдаты, Кутузов, согнувшись на седле, склонил голову, и глаз его засветился кротким, как будто насмешливым, блеском.
– Вот что, братцы, – сказал он, когда замолкли голоса…
И вдруг голос и выражение лица его изменились: перестал говорить главнокомандующий, а заговорил простой, старый человек, очевидно что то самое нужное желавший сообщить теперь своим товарищам.
В толпе офицеров и в рядах солдат произошло движение, чтобы яснее слышать то, что он скажет теперь.
– А вот что, братцы. Я знаю, трудно вам, да что же делать! Потерпите; недолго осталось. Выпроводим гостей, отдохнем тогда. За службу вашу вас царь не забудет. Вам трудно, да все же вы дома; а они – видите, до чего они дошли, – сказал он, указывая на пленных. – Хуже нищих последних. Пока они были сильны, мы себя не жалели, а теперь их и пожалеть можно. Тоже и они люди. Так, ребята?
Он смотрел вокруг себя, и в упорных, почтительно недоумевающих, устремленных на него взглядах он читал сочувствие своим словам: лицо его становилось все светлее и светлее от старческой кроткой улыбки, звездами морщившейся в углах губ и глаз. Он помолчал и как бы в недоумении опустил голову.
– А и то сказать, кто же их к нам звал? Поделом им, м… и… в г…. – вдруг сказал он, подняв голову. И, взмахнув нагайкой, он галопом, в первый раз во всю кампанию, поехал прочь от радостно хохотавших и ревевших ура, расстроивавших ряды солдат.
Слова, сказанные Кутузовым, едва ли были поняты войсками. Никто не сумел бы передать содержания сначала торжественной и под конец простодушно стариковской речи фельдмаршала; но сердечный смысл этой речи не только был понят, но то самое, то самое чувство величественного торжества в соединении с жалостью к врагам и сознанием своей правоты, выраженное этим, именно этим стариковским, добродушным ругательством, – это самое (чувство лежало в душе каждого солдата и выразилось радостным, долго не умолкавшим криком. Когда после этого один из генералов с вопросом о том, не прикажет ли главнокомандующий приехать коляске, обратился к нему, Кутузов, отвечая, неожиданно всхлипнул, видимо находясь в сильном волнении.
