Ассибиляция

Ассибиляция — превращение в сибилянт — свистящий или шипящий звук.

Термин этот, теперь почти не употребляющийся в лингвистике, заменен другим, именно «палатализация» согласных звуков. Термином этим обозначается процесс заменения, обыкновенно перед мягкими гласными и j, гортанных и зубных звуков шипящими и свистящими звуками. Процесс этот является почти во всех языках индоевропейской семьи и захватывает собою несколько отдельных явлений из праарийской фонетики. Во-первых, к нему принадлежит явление, что вместо первобытного праарийского палатально-гортанного звука, которому отвечает в греческом, латинском, кельтском и германском языках чистый гортанный, является в санскритском, зендском, армянском, албанском, литовском и славянском языках свистящий или шипящий звук, и притом здесь не производит никакого влияния природа смежных звуков в слове. Во-вторых, к этому же процессу относится замена гортанных перед мягкими гласными и йотой в шипящие и свистящие, что замечается в санскритском, зендском и славянском языках, например: нога — ножка из ножька, горло — жерло и т. д. В некоторых языках, напр. в романских, германских и славянских, этому переходу подвергаются зубные звуки, например: фр. nation, нем. setzen (из satjan), польск. świeca (из ś wiat ło); наконец, к ассибиляции неправильно причисляют чередование первоначального s и слав. ch (x), например: рус. пасмурный, польск. pochmurny.

Источник

• Ассибиляция // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Отрывок, характеризующий Ассибиляция

– По моему, – вдруг закричала почти Наташа, обращая свое озлобленное лицо к Пете, – по моему, это такая гадость, такая мерзость, такая… я не знаю! Разве мы немцы какие нибудь?.. – Горло ее задрожало от судорожных рыданий, и она, боясь ослабеть и выпустить даром заряд своей злобы, повернулась и стремительно бросилась по лестнице. Берг сидел подле графини и родственно почтительно утешал ее. Граф с трубкой в руках ходил по комнате, когда Наташа, с изуродованным злобой лицом, как буря ворвалась в комнату и быстрыми шагами подошла к матери.
– Это гадость! Это мерзость! – закричала она. – Это не может быть, чтобы вы приказали.
Берг и графиня недоумевающе и испуганно смотрели на нее. Граф остановился у окна, прислушиваясь.
– Маменька, это нельзя; посмотрите, что на дворе! – закричала она. – Они остаются!..
– Что с тобой? Кто они? Что тебе надо?
– Раненые, вот кто! Это нельзя, маменька; это ни на что не похоже… Нет, маменька, голубушка, это не то, простите, пожалуйста, голубушка… Маменька, ну что нам то, что мы увезем, вы посмотрите только, что на дворе… Маменька!.. Это не может быть!..
Граф стоял у окна и, не поворачивая лица, слушал слова Наташи. Вдруг он засопел носом и приблизил свое лицо к окну.
Графиня взглянула на дочь, увидала ее пристыженное за мать лицо, увидала ее волнение, поняла, отчего муж теперь не оглядывался на нее, и с растерянным видом оглянулась вокруг себя.
– Ах, да делайте, как хотите! Разве я мешаю кому нибудь! – сказала она, еще не вдруг сдаваясь.
– Маменька, голубушка, простите меня!
Но графиня оттолкнула дочь и подошла к графу.
– Mon cher, ты распорядись, как надо… Я ведь не знаю этого, – сказала она, виновато опуская глаза.