Ассоциация лаун-тенниса

Ассоциация лаун-тенниса (англ. Lawn Tennis Association, LTA) — орган, в задачи которого входит развитие тенниса и организация теннисных мероприятий в Великобритании, на Нормандских островах и на острове Мэн.

Задачи и деятельность

Ассоциация лаун-тенниса называет своей главной задачей «помочь людям чаще играть в теннис». Руководство теннисом на Британских островах рассматривается как средство достижения этой цели.

В 2015 году под эгидой АЛТ прошло более 10 600 турниров различных уровней для всех возрастов. АЛТ является одним из организаторов серии профессиональных турниров на травяных кортах, проходящих в Великобритании в первой половине лета и включающей AEGON Open (Ноттингем), AEGON Classic (Бирмингем), AEGON International (Истбурн) и AEGON Championships (Лондон). Эти турниры предваряют проведение в начале июля Уимблдонского турнира. Спонсором этих турниров, равно как и турниров серии AEGON Ttophy, также проводимых АЛТ, является страховая компания AEGON. Среди других соревнований и мероприятий, организуемых АЛТ, — местные теннисные лиги, Бененденские теннисные фестивали, а также Семейный теннисный кубок.

АЛТ внедряет теннисные программы в школах, вузах и общественных центрах, организовывает учебные курсы для теннисных тренеров. Под управлением АЛТ находится Национальный теннисный центр в Рохамптоне (Лондон), в комплекс которого входят 22 теннисных корта с травяным, грунтовым и акриорвым покрытием и другие спортивно-тренировочные сооружения. АЛТ несёт ответственность за подбор и подготовку национальных сборных, участвующих в Кубке Дэвиса и Кубке Федерации.

История

Первые шаги по созданию единой Ассоциации лаун-тенниса были предприняты в конце 1887 года в связи с опасениями, что Всеанглийский клуб лаун-тенниса, успешно проводивший Уимблдонский турнир, не сможет тем не менее контролировать развитие и унификацию этой игры на всей территории Великобритании. Группа, в которую входили спортивный журналист Ник Джексон, генерал-майор Бартлетт из Эксмутского лаун-теннисного клуба, президент теннисного клуба Оксфордского университета Гарри Скривенер и будущий олимпийский чемпион Джордж Гильярд, организовала собрание, на котором были представлены многочисленные спортивные деятели, для решения этого вопроса. Собрание прошло в январе 1888 года под председательством капитана Хоббса — президента Северной ассоциации лаун-тенниса. Несмотря на возражения представителя Всеанглийского клуба, решение об основании национальной Ассоциации лаун-тенниса было принято, и в 1889 году, через восемь лет после того, как была создана аналогичная организация в США, она начала свою работу.

Поначалу было неясно, какие задачи стоят перед только что созданной организацией, и эта неопределённость отмечалась её критиками в прессе; во второй год своего существования, в 1889 году, АЛТ выступила с инициативой проведения межклубных соревнований, но новый турнир — Кубок вызова (англ. Challenge Cup) — не приобрёл популярности, как и учреждённый АЛТ в 1895 году Inter-County Cup. В 1905 году в целях популяризации и развития лаун-тенниса АЛТ создала специальную комиссию по внедрению тенниса в публичных школах, однако эта инициатива не нашла поддержки со стороны преподавателей и директоров школ. В то же время интерес к лан-теннису среди взрослых продолжал расти: если к 1914 году число клубов, состоявших в АЛТ, было несколько ниже 300, то к 1914 году оно преысило тысячу. В 1913 году аффилиированными членами АЛТ также были 17 зарубежных теннисных ассоциаций и 26 клубов из 15 стран. В 1922 году между АЛТ и Всеанглийским клубом было заключено соглашение о совместном контроле над Уимблдонским турниром; в дальнейшем по пересмотренным условиям соглашения АЛТ стала единственным получателем доходов от этого турнира.

С формированием кодексов поведения теннисистов-любителей АЛТ стала одной из организаций, наиболее тщательно следивших за их соблюдением. В 1930-е годы решительное сопротивление её руководства любому совмещению участия в любительских теннисных турнирах с профессиональной деятельностью в смежных областях (в том числе, в случае Билла Тилдена, в теннисной журналистике), вызвало широкую общественную критику. Это демонстративное сопротивление любой профессиональной деятельности теннисистов, по мнению современных исследователей, привело с одной стороны к уходу ряда ведущих любителей в профессиональный спорт, а с другой — к формированию двойной морали и положению, при котором выступления лучших любителей оплачивались организаторами турниров неофициально. В 1950-е и начале 1960-х годов АЛТ оказалась неспособна предпринять практические шаги для поддержки существования небольших местных клубов и турниров в Великобритании, проигравших соревнование американским конкурентам, которые предлагали более привлекательные условия для участников. В то же время именно АЛТ с начала 1960 годов была среди последовательных сторонников ликвидации запрета на участие профессионалов в традиционно любительских теннисных турнирах, и её усилия привели в 1968 году к началу Открытой эры в теннисе. В первые годы Открытой эры АЛТ частично покрывала убытки небольших клубов от проведения турниров с участием профессионалов.

АЛТ, долгое время пытавшаяся выработать долгосрочную национальную стратегию развития тенниса в условиях послевоенного падения популярности этого спорта среди британской публики, опубликовала в 1995 году свою первую официальную программу такого рода — «Развитие тенниса в Великобритании, 1996—2001». Акценты в этой программе были сделаны на развитие детского тенниса и поддержку программ по подготовке теннисистов элитных классов (в противовес массовому спорту и, в частности, клубному теннису, представлявшему собой оплот консерватизма). В 2007 году в Рохамптоне был открыт обошедшийся ассоциации в 40 миллионов фунтов Национальный теннисный центр, совмещавший административный корпус с общежитием и тренировочными сооружениями для наиболее перспективных молодых британских теннисистов. АЛТ платила элитным игрокам стипендию, оплачивала их проживание и работу тренеров, в том числе приглашённых из-за рубежа. Помимо этого была создана национальная сеть центров высоких результатов, в которую вошёл в общей сложности 21 центр. Однако новая программа не дала ожидаемых результатов в виде существенного улучшения положения британских теннисистов в мировых рейтингах (хотя среди её воспитанников и были такие успешные игроки как Джоанна Конта и Кайл Эдмунд), и со сменой руководства АЛТ в 2014 году была свёрнута. Национальный теннисный центр перестал служить базой для развития ведущих игроков, и эта функция была переложена на региональные центры, число которых также было снижено. Новое руководство организации также отказалось от программы по поиску будущих теннисных кадров среди детей в возрасте от восьми до десяти лет, решив, что она поощряет слишком раннюю профессионализацию детского тенниса.

Ссылки

• [lta.org.uk .uk] — официальный сайт Ассоциации лаун-тенниса  (англ.)
• [www.lta.org.uk/globalassets/about-lta/annual-reports/lta-annual-report-2015.pdf Annual Review 2015] / LTA/British Tennis. — 2015.

Отрывок, характеризующий Ассоциация лаун-тенниса

«Et mele une douceur secrete
«A ces pleurs, que je sens couler».
[Ядовитая пища слишком чувствительной души,
Ты, без которой счастье было бы для меня невозможно,
Нежная меланхолия, о, приди, меня утешить,
Приди, утиши муки моего мрачного уединения
И присоедини тайную сладость
К этим слезам, которых я чувствую течение.]
Жюли играла Борису нa арфе самые печальные ноктюрны. Борис читал ей вслух Бедную Лизу и не раз прерывал чтение от волнения, захватывающего его дыханье. Встречаясь в большом обществе, Жюли и Борис смотрели друг на друга как на единственных людей в мире равнодушных, понимавших один другого.
Анна Михайловна, часто ездившая к Карагиным, составляя партию матери, между тем наводила верные справки о том, что отдавалось за Жюли (отдавались оба пензенские именья и нижегородские леса). Анна Михайловна, с преданностью воле провидения и умилением, смотрела на утонченную печаль, которая связывала ее сына с богатой Жюли.
– Toujours charmante et melancolique, cette chere Julieie, [Она все так же прелестна и меланхолична, эта милая Жюли.] – говорила она дочери. – Борис говорит, что он отдыхает душой в вашем доме. Он так много понес разочарований и так чувствителен, – говорила она матери.
– Ах, мой друг, как я привязалась к Жюли последнее время, – говорила она сыну, – не могу тебе описать! Да и кто может не любить ее? Это такое неземное существо! Ах, Борис, Борис! – Она замолкала на минуту. – И как мне жалко ее maman, – продолжала она, – нынче она показывала мне отчеты и письма из Пензы (у них огромное имение) и она бедная всё сама одна: ее так обманывают!
Борис чуть заметно улыбался, слушая мать. Он кротко смеялся над ее простодушной хитростью, но выслушивал и иногда выспрашивал ее внимательно о пензенских и нижегородских имениях.
Жюли уже давно ожидала предложенья от своего меланхолического обожателя и готова была принять его; но какое то тайное чувство отвращения к ней, к ее страстному желанию выйти замуж, к ее ненатуральности, и чувство ужаса перед отречением от возможности настоящей любви еще останавливало Бориса. Срок его отпуска уже кончался. Целые дни и каждый божий день он проводил у Карагиных, и каждый день, рассуждая сам с собою, Борис говорил себе, что он завтра сделает предложение. Но в присутствии Жюли, глядя на ее красное лицо и подбородок, почти всегда осыпанный пудрой, на ее влажные глаза и на выражение лица, изъявлявшего всегдашнюю готовность из меланхолии тотчас же перейти к неестественному восторгу супружеского счастия, Борис не мог произнести решительного слова: несмотря на то, что он уже давно в воображении своем считал себя обладателем пензенских и нижегородских имений и распределял употребление с них доходов. Жюли видела нерешительность Бориса и иногда ей приходила мысль, что она противна ему; но тотчас же женское самообольщение представляло ей утешение, и она говорила себе, что он застенчив только от любви. Меланхолия ее однако начинала переходить в раздражительность, и не задолго перед отъездом Бориса, она предприняла решительный план. В то самое время как кончался срок отпуска Бориса, в Москве и, само собой разумеется, в гостиной Карагиных, появился Анатоль Курагин, и Жюли, неожиданно оставив меланхолию, стала очень весела и внимательна к Курагину.
– Mon cher, – сказала Анна Михайловна сыну, – je sais de bonne source que le Prince Basile envoie son fils a Moscou pour lui faire epouser Julieie. [Мой милый, я знаю из верных источников, что князь Василий присылает своего сына в Москву, для того чтобы женить его на Жюли.] Я так люблю Жюли, что мне жалко бы было ее. Как ты думаешь, мой друг? – сказала Анна Михайловна.
Мысль остаться в дураках и даром потерять весь этот месяц тяжелой меланхолической службы при Жюли и видеть все расписанные уже и употребленные как следует в его воображении доходы с пензенских имений в руках другого – в особенности в руках глупого Анатоля, оскорбляла Бориса. Он поехал к Карагиным с твердым намерением сделать предложение. Жюли встретила его с веселым и беззаботным видом, небрежно рассказывала о том, как ей весело было на вчерашнем бале, и спрашивала, когда он едет. Несмотря на то, что Борис приехал с намерением говорить о своей любви и потому намеревался быть нежным, он раздражительно начал говорить о женском непостоянстве: о том, как женщины легко могут переходить от грусти к радости и что у них расположение духа зависит только от того, кто за ними ухаживает. Жюли оскорбилась и сказала, что это правда, что для женщины нужно разнообразие, что всё одно и то же надоест каждому.
– Для этого я бы советовал вам… – начал было Борис, желая сказать ей колкость; но в ту же минуту ему пришла оскорбительная мысль, что он может уехать из Москвы, не достигнув своей цели и даром потеряв свои труды (чего с ним никогда ни в чем не бывало). Он остановился в середине речи, опустил глаза, чтоб не видать ее неприятно раздраженного и нерешительного лица и сказал: – Я совсем не с тем, чтобы ссориться с вами приехал сюда. Напротив… – Он взглянул на нее, чтобы увериться, можно ли продолжать. Всё раздражение ее вдруг исчезло, и беспокойные, просящие глаза были с жадным ожиданием устремлены на него. «Я всегда могу устроиться так, чтобы редко видеть ее», подумал Борис. «А дело начато и должно быть сделано!» Он вспыхнул румянцем, поднял на нее глаза и сказал ей: – «Вы знаете мои чувства к вам!» Говорить больше не нужно было: лицо Жюли сияло торжеством и самодовольством; но она заставила Бориса сказать ей всё, что говорится в таких случаях, сказать, что он любит ее, и никогда ни одну женщину не любил более ее. Она знала, что за пензенские имения и нижегородские леса она могла требовать этого и она получила то, что требовала.
Жених с невестой, не поминая более о деревьях, обсыпающих их мраком и меланхолией, делали планы о будущем устройстве блестящего дома в Петербурге, делали визиты и приготавливали всё для блестящей свадьбы.


Граф Илья Андреич в конце января с Наташей и Соней приехал в Москву. Графиня всё была нездорова, и не могла ехать, – а нельзя было ждать ее выздоровления: князя Андрея ждали в Москву каждый день; кроме того нужно было закупать приданое, нужно было продавать подмосковную и нужно было воспользоваться присутствием старого князя в Москве, чтобы представить ему его будущую невестку. Дом Ростовых в Москве был не топлен; кроме того они приехали на короткое время, графини не было с ними, а потому Илья Андреич решился остановиться в Москве у Марьи Дмитриевны Ахросимовой, давно предлагавшей графу свое гостеприимство.
Поздно вечером четыре возка Ростовых въехали во двор Марьи Дмитриевны в старой Конюшенной. Марья Дмитриевна жила одна. Дочь свою она уже выдала замуж. Сыновья ее все были на службе.
Она держалась всё так же прямо, говорила также прямо, громко и решительно всем свое мнение, и всем своим существом как будто упрекала других людей за всякие слабости, страсти и увлечения, которых возможности она не признавала. С раннего утра в куцавейке, она занималась домашним хозяйством, потом ездила: по праздникам к обедни и от обедни в остроги и тюрьмы, где у нее бывали дела, о которых она никому не говорила, а по будням, одевшись, дома принимала просителей разных сословий, которые каждый день приходили к ней, и потом обедала; за обедом сытным и вкусным всегда бывало человека три четыре гостей, после обеда делала партию в бостон; на ночь заставляла себе читать газеты и новые книги, а сама вязала. Редко она делала исключения для выездов, и ежели выезжала, то ездила только к самым важным лицам в городе.
Она еще не ложилась, когда приехали Ростовы, и в передней завизжала дверь на блоке, пропуская входивших с холода Ростовых и их прислугу. Марья Дмитриевна, с очками спущенными на нос, закинув назад голову, стояла в дверях залы и с строгим, сердитым видом смотрела на входящих. Можно бы было подумать, что она озлоблена против приезжих и сейчас выгонит их, ежели бы она не отдавала в это время заботливых приказаний людям о том, как разместить гостей и их вещи.
– Графские? – сюда неси, говорила она, указывая на чемоданы и ни с кем не здороваясь. – Барышни, сюда налево. Ну, вы что лебезите! – крикнула она на девок. – Самовар чтобы согреть! – Пополнела, похорошела, – проговорила она, притянув к себе за капор разрумянившуюся с мороза Наташу. – Фу, холодная! Да раздевайся же скорее, – крикнула она на графа, хотевшего подойти к ее руке. – Замерз, небось. Рому к чаю подать! Сонюшка, bonjour, – сказала она Соне, этим французским приветствием оттеняя свое слегка презрительное и ласковое отношение к Соне.